8. Воклюз

8. Воклюз.
Кардинал Джованни понимал, что Франческо по крови и сути чужой в семейном клане человек слишком много знал о личной жизни семейства и далеко не с приличной стороны. Ему не давали покоя практически открытые отношения поэта с его братом Джокомо. Скрывать позор нельзя бесконечно, надо решать проблему кардинально.  Франческо компрометировал себя своим рвением быть рядом с Джокомо и таким образом, ставил под дамоклов меч самого кардинала. Зная способность Франческо на чрезмерно жестокую месть, Джованни решил действовать мягко, настолько, чтобы никто ничего не заподозрил.
Но пока Франческо был далёк от всех неприятностей, он с увлечением путешествовал по Европе, конечно, имея в виду интересы папы, кардинала и свои личные интересы, что в письмах слегка запутался в дате приезда в Авиньон. Весной в 1337 году Франческо возвратился из путешествия. Вечером, ловко соскочив со своего коня, он пришёл в дом Колонна как к себе домой, но приём со стороны кардинала был несколько холодным, впрочем, это можно было трактовать  как официальный приём. Джованни оказался плохим актёром и не мог сыграть радушного хозяина.
 –Что-то случилось – обеспокоился Франческо.
 –Нет, так, дела текущие.
Джованни в свою очередь тоже заметил некоторое напряжение на лице  Франческо, кажется, он догадался о причине холодного приёма. Интуиция поэта подсказывала, что на него готовится «капкан» и называется «связь с Джокомо», но Джованни  решил усыпить его бдительность, он взял книгу с полки, открыл случайную страницу с видом, что искал именно эту информацию всю сознательную жизнь.
 – Нет причин для беспокойства, во всяком случае, тебя это не касается. – Джованни  прервал «чтение», поднял взгляд и даже немного улыбнулся.
Франческо тоже в ответ улыбнулся:
– Твои дела в Риме, о которых ты просил я разрешил.
Он достал из походного мешка документы и выложил на стол.
Джованни примирительно выдохнул и сел за стол в кресло.
 – Благодарю, – он сделал паузу, принял бумаги и будто, между прочим, спросил: – ну, как старик? Чем ему помог?
 – Бодрствует. Помогал в составлении  деловых бумаг и конфиденциальных писем.
 – Кому? О чём?
Франческо, насколько позволила память, а память была хорошая, пересказал всё, что запомнил.
Джованни  развернул бумаги и принялся их изучать, но его  прервал Франческо. Он достал из своего мешка глиняные и гипсовые изваяния, Джованни вначале ничего не понял. Это были  антикварные свидетельства древности города.
  – Папе  нужна красивая древняя история Рима в предметах искусства. Я удовлетворил его желание насколько смог.
Джованни с детским любопытством рассматривал  местами отбитую мелкую пластику, медали, монеты, щупал руками, затем спросил:
 –Дорого?
Франческо сделал вид, что этим не торгует и пожал плечами.
 –Ты доверенное лицо папы, тебе лучше знать им цену.
Он остался доволен: подкуп удался. Джованни уже оценивающе смотрел на антиквариат, подбирая в голове нужную и достойную цену каждой безделушки. Опомнившись, он обратился к Франческо:
 – Ты, верно, устал с дороги, ступай отдыхать, слуга принесёт тебе ужин.
И всё же Джованни не унимался, он перебирал в голове варианты как избавиться от Франческо и удалить  не только от себя, но и из Авиньона. Случай подвернулся сам собой. На следующий день Филиппо ди Кабасселе, епископ Кавайона шёл ему навстречу по длинному коридору папской курии. Ему принадлежал Воклюз и прилегающие ему лесные угодья. Они поприветствовали друг друга как старые друзья, и Джованни поспешил пригласить его к себе на ужин, тот любезно согласился. Джованни знал, что на территории его владения есть маленькое недорогое имение, в которое Филиппо иногда приглашал друзей после охоты в его лесу, и которое можно было бы невзначай предложить  выкупить Франческо.
На ужин Джованни пригласил ещё нескольких друзей заядлых охотников из своего круга и Франческо в том числе, в качестве члена семьи и, что греха таить,  придворного поэта. Он пел свои песни столь гениальные, что Джованни подумал: как в одном человеке могут уживаться духовная щедрость и тщедушие? Ангельское восприятие мира и дьявольская лесть? В каком случае он врёт?
Джованни предложил тему разговора об идеальном человеке:
 – Друзья, как вы себе представляете идеального человека, кто может его описать?
Филиппо предложил следующую мысль:
 – Невероятно! Но я в своё время тоже смаковал эту тему. Перечисляя достоинства идеального человека на первом же примере запнулся, и твой идеальный человек превратится в идеальную сволочь.
 –Можно подробнее?
 –Хорошо, допустим, случилось так, что твой друг изменил жене с её подругой, а ты, как  идеально честный человек…
Робкие взгляды Джованни и Франческо на мгновенье встретились.
Все рассмеялись, не дослушав окончания предложения, Джованни не улыбнулся, но задал вопрос:
 – Враньё во имя спасения, это грех? – И  сам ответил: – так что, в данном случае всё зависит от ситуации, от предыстории, это всё частный случай. Именно, случай – бог даёт человеку выбор быть хорошим или плохим. По-моему, так писал Фома Аквинский?
Франческо вставил своё решительное несогласие:
 – Выбор остаётся за человеком. Вот почему не бывает абсолютно хороших и абсолютно плохих людей. Если бы бог к каждому случаю давал и единственно верное  решение…
  – Он  даёт это решение в разных формах: задерживает, препятствует, как-то предупреждает. Фома Аквинский говорил: интеллект и свободная воля есть основания совершения человеческих действий и непременно над всем этим – божественная   благодать,– заметил Филиппо.
 – Мы не о деяниях Господа, – вставил один из присутствующих гостей.
– Возвратимся к предмету спора: где ты видел, я уже не говорю об идеальном человеке, нормального человека? Мы даже каждый друг для друга в какой-то мере кажемся не нормальными,–  подхватил разговор Джованни, – здесь  есть место степени совершенства, о чём писал  Фома Аквинский.
Ответ нашёл Франческо:
 – Но оставим Аквинского в покое. А теперь вопрос: где критерии нормальности? Что такое нормальный, для кого нормальный? Возвращаемся к началу беседы: идеал – понятие индивидуальное, как и пределы нормальности – понятие индивидуальное.
Каждый сейчас увидел себя не как в плоском зеркале с одной стороны, где я хорош, а  с разных сторон и некоторые оказались не совсем приятными, но как знать… Говорить об этом не хотелось.
– Как Рим? Расскажи, нам будет интересно.
 – Против воли должен сказать, что нигде Рима не знают меньше, чем сами римляне. И не одно только невежество оплакиваю я, а бегство и изгнание многих добродетелей. В самом деле, кто может сомневаться, что если Рим начнёт познавать самого себя, то он воскреснет. Для этого  надо напомнить им их историю, чтобы современные «воры и бандиты» стали опять Брутами и Спиционами – он ещё подумал и поправил мысль – им надо лишь напомнить о том, что они когда-то были Брутами и Спиционами.
 – Да, обмельчал народ, – с досадой обронил Джованни.
 Франческо  взял в руки лютню и запел один из своих сонетов.
 Потом опять воцарилась тишина, которая оборвалась хрустом косточки от тушки поджаренного дикого кабана. Один из собеседников, заядлый охотник, как бы в тему сытного ужина спросил:
 –А что, Филиппо, в лесу, кабанчики водятся?
 – Приглашаю на охоту, – добродушно развёл руками Филиппо, будто раскрывшийся цветок.
 –А тот охотничий домик, я именно так называю твоё милое имение, ещё стоит?
 – Стоит, куда оно денется, – улыбался Филиппо, выискивая на общем блюде аппетитный кусочек кабана.
Франческо заинтересовался:
 –Как называется это место?
 – Воклюз. О, это божий рай, расположенный у истоков Сорги.
У Франческо загорелись глаза:
 – Это самое место, куда отец меня возил ещё в раннем детстве полюбоваться на грот и исток Сорги!
 – Это именно то место, – разлился в улыбке Филиппо.
 – Так, не отлагая,  отправимся туда на охоту – предложил один  из друзей.
Франческо в мечтах  даже облокотился на стол, подперев ладонями голову, забыв о рамках приличия.
 – Я бы хотел там жить, это моя мечта ещё с  детства.  Вот место, природе моей наиболее соответственное, кое, ежели, удастся, предпочту я великим городам.
 – Кстати, Франческо, ты уже давно взрослый мальчик, пора тебе свить своё гнёздышко – предложил Филиппо.
 – Как бы я хотел, да боюсь,  денег не хватит.
И тут подхватил Джованни:
 – Ну, почему же не хватит? Я доплачу столько, сколько тебе недостаёт, но с одним условием: если ты мне понадобишься для командировок, или ещё для каких дел, где я сочту нужным твоё присутствие, ты мне не откажешь.
 – Меня устраивают такие условия.
Глаза Франческо светились от счастья, Джованни и не мечтал о таком разрешении проблемы. Это был весьма деликатный и выгодный для Франческо пинок под зад в милую душе ссылку.
После ужина, Франческо решил навестить брата, но перед встречей немного поразмыслить в одиночестве. Он оседлал лошадь и катался по улицам города. Он был рад предстоящей покупкой дома, с другой стороны интуитивно понимал, что его «с почестями проводили» в лучший из миров – в Воклюз.
Ещё после приезда из Гаскони,  где он всё лето провёл с Джокомо, он чувствовал нехорошие взгляды в его сторону и  поймал себя на мысли, что ему это нравится. Его мучил и позор и нехорошая плебейская манера хоть исподволь, но показать, чем гордится, а потом  в недоумении  «стыдливо», ломая  руки говорить: «это случайно, с кем не бывает».  Ненавижу себя за то, что даю повод за собой подсматривать не для крика, для шёпота в своих кругах, смотрите, мол, каков гусь важный,  с какими людьми общается!  Ненавижу, Боже, до чего я себя ненавижу! Чего мне в жизни не хватает, я уже известная личность, с меня уже довольно, нет, мне нужно больше, гораздо больше с лавровый венок и сладостная Слава! Какая же я тщеславная и трусливая дрянь, потому что панически боюсь смерти, но больше – забвения.  Дрянь, потому что хочу  вечной Славы, чтобы помнили меня любимого, и добиться этого любой ценой, смогу, наверное, и шагнуть через трупы, а потом опять ругать себя и кричать: «Боже, до чего я себя ненавижу!»
Франческо долго катался по городу, приводя свои чувства в порядок. «Я таков каков есть. Легче уехать куда-нибудь в уединение, забыть всё, ведь как не крути, вечных  добрых отношений не бывает, рано или поздно и они портятся. И всё же, Фортуна на моей стороне. У меня будет свой дом в красивейшем в мире месте, и я буду писать, писать…».
 Домой ехать не хотелось,  он решил отправиться вслед за Филиппо, в Воклюз поговорить о продаже домика. Каким бы этот домик ни был, он хотел свою крышу над головой. Он догнал его на дороге, и они уже не прощались до следующего дня.
  Уже под вечер Франческо приехал домой, где Герардо со своей Джулией проживали в мире и согласии.
 –Добро пожаловать, путешественник, – встретил на пороге Герардо своего брата.
Герардо тянул к нему руки, улыбался, по нему было видно, что  искренне рад встрече.
 – Здравствуй, брат, здравствуй, Джулия! – радостно приветствовал их Франческо.
Джулия скромно кивнула ему головой.
Он остановился среди комнаты, окинул взглядом родные стены, свою конторку, за которой он сочинял и правил сонеты. Когда-то вдохновлённое стихами и сонетами место показалось ему чужим. Здесь уже не роились мысли, рифмы, образы, молчала философия Цицерона и набожная мудрость Августина. Весь его  маленький Парнас давно покинул эти стены.
 – Сеньор, ужин подавать? – Раздался голос из глубины комнаты.
Франческо обернулся:
 – Карло, дружище, ты ли это?
Слуга сплеснул руками:
 – Сеньор Франческо! Радость-то, какая!
За гостеприимным столом, брат с нетерпением расспрашивал его о путешествии в Рим.
– Знаешь, в чём восторг моего путешествия? Я видел то, что давно считается священным, на что нам, смертным, не надобно обращать свой взор. Я видел Олимп великой древней истории, настолько древней, что она заслуженно обросла мифами, это время великих древнеримских богов. Я видел храм Юпитера Останавливающего, Приносящего добычу, Капитолийского, место трёх триумфов; дом, где торжествовал Цезарь; святилище богини Земли и алтарь Фортуны… Да все и не перескажешь. Но меня постоянно преследовала и печаль: всё это великолепие наполовину разграблено, наполовину разрушено, всё подёрнулось травой и мелким кустарником…таковы итоги нашей великой истории.
 – Уничтожению Рима способствовала новая христианская религия, тебе не приходила такая мысль?
 – Представь себе, да. Античность разрушена христианством и междоусобными войнами. Я хочу видеть Рим глазами наших великих предков как прежде могущественным.  Именно поэтому я хочу писать стихи на  латыни и мечтаю возродить Великий Город – город  Сенеки, Горация, Вергилия, где слышится латинская речь…, но, увы, утрачен классический стиль, гекзаметр, растворились в эфире времени античные божества. Когда я плыл домой на корабле, написал вот эти стихи на латыни, где Рим я представил в образе старухи, послушай: «Почему ты меня покинул? – Взывает столица цезарей и пап. – Ты  не узнаёшь моего голоса? – Обессилила  я, едва держусь на ногах, и старость стёрла гордость с моего чела» (дословный перевод).
 –В  общем – продолжал Франческо, – я  хотел показать гнев, плач и беззащитность Рима, я всей душой теперь хочу вернуть папство в Рим, а Авиньон возненавидел ещё в большей мере.
–Ты замечаешь, каким уродливым становится наш разговорный  язык, а вместе с ним и язык литературный. Муссато, о котором ты, верно, прекрасно знаешь, сохранил в наследство классический метр.
 – Латынь жива, не тебе ли да будет известно, все богослужения проводятся на латыни и разве теология не поэзия о Боге? Кто презирает  поэзию, тот забывает о том, что Моисей пением гекзаметров склонил бога помочь его народу, Иов, если верить Иерониму, облекал свои жалобы в героический метр, что Псалмопевец смирял божий гнев положенными на музыку стихами, так утверждал достопочтимый Муссато.
– Он  не делал различия между классической мифологией и мифологией христианства. По его убеждению и Вергилий, и другие поэты, предсказавшие появление Христа для него стоят в одном ряду с создателями Библии – подтвердил Герардо.
 – Последнее убеждение слабое. Поэт должен наполнить стихи мудрым содержанием. Платоники, стоики – Эпикур и Сенека, впрочем, если последний вторит первому, то только потому, что более художественно истолковывает стоическую  философию. Вот истинные, пусть не певцы, но творцы христианской религии. Я страстно хочу уйти от поэзии на родном языке, возродить классический метр, нашу античную культуру, там осталось много не высказанного, и ещё до конца не осознанного. Разве наши Юпитер и Аполлон не могут быть аналогами Бога отца и Христа, разве Плутон или Аид не предшествовали появлению христианского представления об Аде?
Наступило молчание, будто оба поспешили всё выплеснуть в надежде на философский спор, но что-то не задалось.
 – Кстати, про Ад. Я ушёл от Колонна, нет, мы с ним остались в хороших отношениях, – оборвал тишину Франческо.
 –Я тебе говорил, ты меня не слушал.
 – Проводи Джулию, она такое слышать не должна.
Герардо проводил жену на кухню и плотно прикрыл дверь. Франческо тихо начал свой рассказ:
 – Если бы ты знал, какой разврат твориться при папском дворе! Если сказать, что папа не переезжает в Рим от того, что во Франции вино лучше, не сказать  ни о чём. Там вино льётся рекой, там насилие и немыслимые извращения, там всё решают деньги, там есть всё кроме Бога. Когда-нибудь я об этом напишу.
–Как тебя угораздило! Ты себя не запятнал?
 – Что ты, что ты, я чист как слеза, – выразил протест Франческо, призвав на помощь все свои артистические способности.
Лампадка медленно догорала, и всем стало понятно: пора отправляться на ночлег.
Утром Герардо спросил:
 –  Ты давно приехал из Рима?
 – Несколько дней тому назад. Почему тебя так волнует этот вопрос?
 – Тебя мельком вчера видели. Мир тесен. Почему сразу ко мне не пришел?
 – Я  хочу купить дом в Воклюзе.
Зная своего брата, Герардо критически оценил его чистую как слеза репутацию и обречённо сказал:
 – Боюсь, что следом за тобой как близкий родственник,  и я приобрету домик за пределами Авиньона.
 –Не бойся, брат, если, не дай бог начнутся на тебя гонения по какой либо причине, мой дом к твоим услугам. – Франческо испугался, как Герардо быстро и правильно понял сложившуюся ситуацию.
Герардо где-то в глубине души пожалел о том, что ненароком проговорился и тут же решил исправиться, и перешёл на другую тему:
 – Ты стал настолько богат? Откуда у тебя деньги?
 – Заработал, – но потом поправился во избежание двусмысленности ответа: – Ты же знаешь, у меня несколько каноникатов. Там получил, тут получил, Джованни помог, так и собрал на домик.
Франческо крутил головой перед зеркалом, поправляя завитые кудри и как бы, между прочим, добавил:
 – Но это ещё не всё, я  уже, наверное, по моим подсчётам стал отцом.
 Ему интересно было видеть реакцию брата и, ради этого он отложил в сторону зеркало. У Герардо от удивления, казалось, вытянулось лицо, он знал, что надо что-то спросить, но  не знал, с какого вопроса начать:
–А…
 – Строптивая девица. Больше ни о чём не спрашивай, – поспешил  Франческо снять вопрос с обсуждения.
 –А ты уверен, что этот ребёнок от тебя? Ведь для этого  надо, хотя бы некоторое время жить вместе с этой женщиной.
 –Я был рядом, и если бы усомнился в отцовстве, воспользовался бы непременно.

Веллия поначалу обращала внимание на свой, как ей казалось, сильно округлившийся живот, прятала его,  а чтобы  избавиться от него ходила с тяжёлым лотком по рынку, продавая «побрякушки», как она называла конскую упряжь. Но ребёнок цепко держался и выкидыш не получался.  Позже она уже прятала живот, как могла, редко выходила из дому, чтобы никто ничего не заметил, но больше всего она боялась показаться брату, который был одновременно  рефреном и заботился о её репутации. Он хотел найти ей достойного мужа, но теперь, если он узнает, то непременно выгонит из дома. Когда она  уже была на сносях и вот-вот родит, то решила, что брат её в таком положении не выгонит, поэтому не стала  скрывать свою беременность. Она тяжело ходила по дому, покряхтывая  от своей ноши, будто подчёркивая, что скоро родит и что дети – дар божий и  чтобы все были к этому готовы. Брат не думал, что племянничек – дар божий и искал встречу с Франческо, подключая к поиску все свои связи.

Франческо решительно взялся за оформление купли-продажи домика в Воклюзе в тысячу пятисот шагах от ненавистного Авиньона в долине Запертое там, где рождается река Сорго.   Дом представлял маленькое имение. С одной стороны оно было  отгорожено рекой, с другой – скалами. Петрарка закупает дорогую мебель и живёт безбедно  на широкую ногу.  «Здесь нет ни самовластных князей, ни надменных горожан, ни злоязычия клеветы, ни партийных страстей, ни гражданских раздоров, ни криков, ни шума, ни скупости, ни зависти, ни необходимости обивать пороги заносчивых вельмож. Напротив, здесь есть мир, радость, сельская простота и непринужденность, здесь воздух мягок, ветер нежен, поля озарены солнцем, ручьи прозрачны, лес тенист». Так писал Франческо, сопоставляя свой новоиспечённый Рай с грязным и шумным Авиньоном. Он ушёл из дома Колонна, не допустив ситуацию до полного разрыва. Ссора с влиятельным семейством Колонна ему была крайне не выгодна.
Денег на обустройство своего гнёздышка не хватало и он отправляется в Ломбез, где у него был каноникат, за что ему  полагалась определённая сумма. В дороге он пишет письмо Джованни Колонна в именных шифрах адресатов писем – Иоанн Колонна. Джованни  был дальним родственником семейства Колонна и полным тёзкой кардинала. С Петраркой они  стали хорошими друзьями после того, как их познакомил кардинал Джованни. Вращаясь в авиньонской курии, Джованни (Иоанн) стал преследуемым в папских кругах, что спровоцировало скорый отъезд. Он был  достопочтенным учёным монахом-доминиканцем,  занимался жизнеописанием многих знаменитых людей. В этот период он  работал над всемирной историей. Забегая вперёд надо сказать, что его личная жизнь незавидна. Он был изгнан Бонифацием III за какой-то поступок, долго скитался по Востоку, умер в своём монастыре в Тиволи под Римом.
Письмо к Иоанну в форме изложения легенд о жизни Христа в Риме, которыми полон этот древний город.
  Он пишет что, гуляя по Вечному городу, он  изображал себя учеником  перипатетической школы, а учителем, вероятно, Джокомо, который излагает свои знания в области истории и архитектуры Древнего Рима. Он начинает рисовать прежний утраченный мир города, богатого на столь же великую историю. Джокомо будто указывал тростью в разные стороны  и  демонстрировал себе – ученику  историю и знаковые места вечного города:
 – Вот  святилище богини Земли Геи, это алтарь Фортуны, а вот там храм мира, разрушенный с приходом истинного царя.
Прогуливаясь  по центральной улице, Джокомо продолжал, тыкая тростью:
 – Вот здесь   создание Агриппы, отнятое для матери истинного Бога у матери ложных богов великой матери Кибеле. Здесь…как гласит молва, Сивилла показала старому Августину младенца Христа.
Доктор остановился, посмотрел на высокие величественные здания вокруг и заметил:
 –Это  заносчиво роскошные Нероновы дворцы… Увы, Рима нигде не знают…
Они устали гулять по городу. Немного отдохнув, они поднялись по ступеням  на высокий портик полуразрушенного здания, Джокомо продолжал:
 – Вот сохранившееся в камне состязание Праксителя и Фидия в таланте и искусстве.
Франческо в мыслях возмутился: «Почему два древнегреческих скульптора Пракситель и Фидий состязаются своим мастерством в Риме»?  Но задать вопрос постеснялся,  вдруг его сочтут не компетентным, ах да, он говорил языком римских сплетен.
Джокомо, усевшись по удобнее, продолжил обзор города, одновременно указывая тростью на исторические места:
 – Здесь  Христос предстал на пути своему бегущему наместнику; здесь Пётр распят не кресте; здесь обезглавлен Павел. Здесь Иоанн презрел кипящее масло; здесь Константин избавился от проказы.
Я (Петрарка) пытался всё сказанное конспектировать на пергаменте, едва поспевая записывать за непревзойдённым гидом, но остановился, потому что места для записи не осталось. 
Однако, куда меня несёт? Могу ли я на одном листе описать целый Рим? Да нет в том надобности. Ты (Иоанн) всё знаешь, и не потому, что римский гражданин, а потому что с детства был, как я понимаю, очень любознательным. Как не парадоксально, кто сегодня хуже помнят деяния римской истории, чем римские граждане?
Незнание назначения зданий привело к тому, что Петрарка, вынужден о Колизее догадаться: «Здесь цирковые представления». Но странно, что он с его богатым языком обходиться  одним повторяющимся словом «здесь».  Петрарка не описывает и не одного архитектурного шедевра античного города, не восхищается высотой оставшихся не тронутыми разрушениями строгих колоннад, величественными ступенями Капитолия и т.д. создаётся впечатление, что он листает книгу с рисунками обломов Рима, а письмо превращает в отчёт.
Петрарка  прошёлся по улицам древнего города, судя по письму без особого восторга. Здесь он ёмко без присущей ему витиеватости слога описывает невероятные библейские сюжеты, представленные на улицах древнего Рима, о которых рассказали ему жители Рима. Некоторые, согласно Новому Завету, происходили  на Ближнем Востоке.
Христианские легенды, перенесённые в античный Рим, быстро  принимались и закреплялись в других видах искусства. В письме говориться, что Сивилла – языческая пророчица  показывает маленького Христа Августину. Ссылаясь на фрески Джотто, Сивилла изображена за старцем со свитком в руках. Она предрекла появление Христа еще в античном мире, но согласно Новому Завету, на руках младенца держала Мария, выходя из храма. Джотто по сути, выполнил иллюстрацию к «Энеиде» и одновременно поддержал идею библейского Рима. Обвинять Джотто и  Петрарку в незнании Библии  и истории, нельзя. Сюжеты Нового Завета перенесённые на древнеримскую землю лелеяли мысли итальянской патриотически настроенной интеллигенции. (По мотивам письма с большими отступлениями Иоанну Колонне, монаху ордена проповедников, о том, что следует любить не философские школы, а истину, и о знаменитых местах города Рима. 30 ноября 1337 год. В пути.)
Выехал Петрарка в Рим, как помниться, из Авиньона 5 декабря 1336 года. Создаётся впечатление, что он весь год пробыл в Риме. Зима, холод, бездорожье, проблемный морской путь задержали Петрарку в Риме до хорошей погоды для путешествий, но вряд ли до 30 ноября. Ошибка в дате впоследствии  была исправлена на более правдоподобную дату 7 июня.  Но и это даже не первая дата отъезда из Рима. В письме сообщается, что, так как он в пути, то допишет  дома в своём милом уединении.   
   Каких только догадок не существует по поводу обретения бедным поэтом богатства. Бытует  предположение, что уходя от брата другой тропой на восхождение горы, он припрятал откуда-то приобретённое им золото где-то на склоне горы в укромном месте, либо там же нашёл клад. Предположения эти сказочные и несерьёзные.  Наиболее вероятная ходила история, что его богатства были обретены благодаря  переписыванию редких рукописей и последующей продажи. Бытует основная версия, что он продавал копии  редких книг, которые тайно приобретал. Говорят, монахи плакали после посещения Петраркой монастырских библиотек. Книги были самым дорогим товаром в средневековье. Так, например, один католический требник стоил два морга, это примерно 10 кв. км. Вот почему, посещая города, кроме, якобы, страсти к путешествиям он знакомился с богатыми интеллектуалами, предлагая им редкую литературу. Но как бы, то не было, чтобы не сочиняли, вывод один: после поездки в Рим и тайное посещение Испании и Англии у него завелись не малые деньги. Чем-то помог Джованни,  чем-то собранные деньги с нескольких каноникатов, и потом, кто составлял опись собранных им в Риме антикварных предметов, и что тайно он делал в Испании и Англии, о поездках в эти страны? Об этом он не обронил ни строчки в своих письмах. Тем не менее, в народе упорно ходили слухи, что  Петрарка несметно богат, слуги не однократно отбивали от воров его частную собственность. Приветствовал ли Герардо внезапное богатство брата? Если судить мерками средневековой этики, то – приветствовал и завидовал. В одном из писем Петрарки упоминается одной строкой зависть брата.
Покупая дом, Франческо рассчитывал, что и Герардо будет жить вместе с ним, но брат уже давно работал в должности  писца в папской курии и на предложение брата предпочёл остаться жить на прежнем месте, в  родительском доме. Зато он с удовольствием выезжал из Авиньона на свежий воздух в Воклюз. В эти счастливые дни они вдвоём прогуливались по зелёным холмам, предаваясь философскими беседами, вспоминая великих стоиков, спорили о наслаждении жизнью, ссылаясь на Эпикура, не забывая о её бренности, о добродетели, о грехе и свободе.
Франческо  убежал в уединенье от своих грехов, от самого себя потому что «ненавидит грехи людские и  преимущественно свои», но и здесь  его не покидают страсти, слабость пред искушением и житейские заботы.