1812 - Русская история между прочим

Русская история между прочим


1812





Между прочим, все главные и интересные факты Отечественной войны остались в тени.


Николай Раевский писал и говорил по-французски и своих сыновей в бою под Салтановкой в атаку не посылал.


Русские, защищавшие свои позиции, на Бородинском поле, понесли на порядок потерь больше, чем французы, которые атаковали. С 15.00 по 17.00 часов французы, занявшие все в центре и на левом фланге, обстреливали русские позиции в упор и поперек (с правого берега Колочи), русским войскам на небольшом участке негде было укрыться. Они умирали стоя на месте.

Кутузов в Бородинском сражении был в изрядном подпитии (курица в его руках, дрёма и показное равнодушие – все правда). Мало того, он отстранился от руководства боем, и не знал, что происходит. Только вечером Карл фон Толь съездил на позиции и донес, что все ключевые позиции потеряны, а левый фланг оттеснен так далеко, что почти дошел до Можайска. После этого оставалось командовать отступление. День боя еще не закончился – следовательно, русские оставили свои позиции и формально проиграли.

Наполеон не стал добивать русские войска на Бородинском поле, потому что впервые осознал, что слишком далеко зашёл от Парижа. Это спасло русскую армию от катастрофы, а Кутузова от позора.


Вторжение Наполеона застало русских врасплох. Вторжение 450 тысячной армии против 100 тысячной 1-й и 40 тысячной 2-й армий показало, что ни один план обороны не сработал. Кроме одного – отступать и выматывать французские корпуса.


Барклай де Толли был русским генералом, большим патриотом и сторонником наступательной войны (шотландская кровь). Как и Багратион (кавказская кровь). Как и Раевский (русская кровь). Но его план не прошел. Тогда он начал агрессивно отступать, разрушая все на своем пути, чем вызвал неудовольствие царя, Багратиона и всей армии. Всякая армия, отступая, деградирует. Но зато благодаря русскому отступлению была сохранена армия. У Барклая (немецкий ум) было больше представления о приоритетах: без армии не победить. Не все русские до сих пор понимают его.


Двор, армия и русское общественное мнение не было готово, что Москву отдадут без боя. До сих пор не проведено расследование, кто виновен в этом. Кутузов обвинил Барклая, Барклай обвинил Беннигсена. Но царь был обязан Беннигсену за то, что тот задушил Павла и привел на трон Александра.


В летнем наступлении на Москву французы потеряли больше людей, чем в зимнем отступлении до Немана. Причем во время форсированных маршей 135 тысяч было потеряно только от жары, плохой воды, плохого питания, дизентерии и… дезертирами и отставшими.


Точно так же русские войска таяли, когда преследовали Наполеона: из 100.000 до государственной границы дошло 35 тысяч. Что с ними произошло? То же самое, что и с войсками Наполеона – солдаты умирали от холода и голода.


За всю кампанию 1812 года русские войска не выиграли ни одного сражения, но армия Наполеона была истреблена.


В Бородинском сражении русская армия не была разбита – это ее главное достижение. После этого стали говорить о нравственной победе, затем просто о победе, затем о развенчании мифа о непобедимости Великой армии, будто бы о поражении французов. То есть история создала новый миф. Когда говорят, что французские и русские историки оспаривают результаты, то это не так – никакого спора нет. Русские не признают очевидное, это непатриотично, за этот их могут записать в иноагенты.


Битва при Березине считается победой французов. Французы, ценой гибели одной дивизии, переправили всю боеспособную часть армии и даже раненых, а не только Старую гвардию. Наибольшее количество жертв пришлось на некомбатантов: безоружных солдат, маркитантов, женщин и детей. Вся эта толпа людей никак не могла решиться бросить обозы и пройти по мосту ночью, наивно полагая, что по ним стрелять не будут. Печально то, русские и в этих боях понесли немалые потери.

Французы называют битву при Березине катастрофой, но при этом гордятся ею, поскольку сумели преодолеть сопротивление вдвое превосходящих сил русских войск по обе стороны Березины. Точно так же катастрофой можно назвать и Сталинградскую битву и битву подо Ржевом. В обоих этих битвах советские войска потеряли по миллиону человек, против них стояла группировка войск, насчитывающая 200–25 тысяч. Значит, это двойная катастрофа. Здесь можно гордиться, но лучше раскаиваться и делать выводы. Русские достигают победы ценою больших потерь превосходящих в несколько раз силы противника.


Маршал Ней шесть раз находился в арьергарде во время отступления. Даже тогда, когда (после отъезда Наполеона) никто не хотел быть в арьергарде. Ему удалось переправиться по хрупкому льду Днепра под Красным, избежав разгрома. В конце пути, за Ковно, его части насчитывали несколько сот человек, но и тогда преследовавшие казаки не решались нападать на него. С горсткой смельчаков ему удалось отбить все атаки под Ковно. Если кто и герой, то это Ней.


Во время зимнего контрнаступления Кутузов ни разу не ввел в бой главные силы. Главные силы тогда представляли рекрутов-новобранцев, вооруженных пиками.


Вод Вязьмой, Кутузов, испугавшись, стал отступать от отступающего Наполеона. Этот факт можно внести в книгу рекордов Гиннеса.


Наполеона могли схватить в плен казаки, проскакав от него в двух шагах. Но не схватили, потому что атаковали обозы со скрытым добром из Москвы. Человек в черной двууголке и без знаков отличия их не интересовал.


Бой за Малоярославец — один из самых кровопролитных в кампании 1812 года. Город несколько раз переходил из рук в руки. На единственной центральной улице (это был Смоленский тракт) проходила жестокая рукопашная схватка, которую поливали артиллерийским огнем и русские, и французы. Как говорится, победила (боевая) ничья, сделавшая врагов братьями, поскольку все: победители и побежденные – сгорели от пожара. В итоге Наполеон повернул на старую Смоленскую дорогу, а войска Кутузова прошли через дымящиеся развалины, узнавая улицу по обнявшимся трупам, припорошенным пеплом и снегом.


«Дети Севера», русские солдаты не меньше страдали от гибли от морозов, чем изнеженные климатом французы.Это и для русских была первая зимняя кампания.


В кампании 1813 года участвовали новобранцы – это была другая армия. От армии, которая вела кампанию в 1812 году, осталось около 20% ветеранов и инвалидов.


Повесть и легенды о капитане Копейкине – это народный крик души о преданной памяти о войне.


Кутузов патологически был склонен ко лжи. Некоторые считали этой военной хитростью. Он до конца не верил, что способен был разбить Наполеона, а после Бородинской битвы писал жене буднично: «ну, Наполеон разбит, конечно».


Москву Кутузов сдал без боя не моргнув глазом. Для приличия он созвал совет в Филях. Дал выступить Барклаю же Толли, который заметил (немецкий прямодушный характер), что диспозиция обороны самоубийственна; у русской армии нет шансов выиграть бой. Большинство генералов высказались за сражение, хотя бы виду, для блезиру, чтобы показать, что могли, но не получилось (русская школа). Но Кутузов командовал отступление, а позже обвинил в сдаче Москвы Барклая де Толли. Русская школа.


Барклай взял на себя ответственность за отступление, так как убедился, что иначе не победить Наполеона. Ценой этой ответственности стали интриги при дворе, доносы его сподвижников генералов Багратиона и Ермолова, недовольство и ропот в армии, в конечном итоге нервный срыв (полная апатия) и увольнение по состоянию здоровья. На Бородинском поле он разоделся в парадную форму, с султаном, привлекая к себе внимание «на передке». Под ним убито два коня, с ним убито 5 адъютантов. Он искал смерти, не выдержав враждебности офицеров и солдат русской армии, которую называл самой лучшей армией в мире.


Багратион – храбрый, но недалёкий генерал. Малообразованный, он учился только на поле боя, исключительно на аналогиях. Поэтому ему незнакома была тактика отступления и избегания генерального сражения (примененная впервые). Он готов был бросаться в атаку на втрое превосходящего противника, потому что слышал, что-де такая смелость иногда побеждает. Слышал, понимаешь. Но это типичная логика азартного игрока: не повезло в этот раз, повезет в другой. Его всегда бросали на трудные участки, им всегда жертвовали, им всегда затыкали дыры. На Бородинском поле его 2-ю армию поставили на левый фланг, усилив ополченцами с пиками. На левый фланг, то есть на свой правый фланг, Наполеон направил всю свою армию. Так он делал всегда. 2-я армия Багратиона была обречена с самого начала. И все это знали. Вот и на флешах он был смертельно ранен в самое начало атаки, ок. 10 часов.


Багратион получил осколок в голень в тот самый момент, когда сказал про французов: «Хорошо идут». Возможно, это было предупреждение.


Русские оставляли раненых при отступлении. Под Витебском оставили на поле боя и в госпитале 150 человек. В Смоленской крепости забыли несколько сот раненых – они сгорели в пожаре. Эвакуация раненых с Бородинского поля проходила весь день. В Можайске осталось около 5–7 тысяч. Без медицинской помощи раненые превращались в трупы. В Москве осталось от 22 до 27 тысяч раненых. Большая часть их сгорела в пожарах. Раненых оставляли на милость победителей. Французы раненых не добивали, но и помочь ничем не могли – у самих был недостаток во врачах, а главное – в медицинских средствах: бинтах и лекарствах. Шансов выжить под французской опекой не было.


В Москве, занятой французами, помимо раненых, находились еще русские вооруженные солдаты, отставшие от своих. При пожаре они жили отдельным батальоном, добывая себе средства на пропитание, бок о бок с французами. Самое интересное, что русские не уходили, потому что ждали, что вот-вот уйдут французы. Это было чересчур. Их разоружили и записали в военнопленные.


Когда русские мемуаристы, бывшие боевые и штабные офицеры, писали, что русский солдат не привык отступать и рвался в бой с первого дня, они кривили душой. В 1805 году они отступали после поражения под Аустерлицем. В том же году Кутузов совершил 450 км форсированный марш-бросок, чтобы выйти из окружения — Ульмско-Ольмюцкий марш-маневр Кутузова есть не что иное, как отступление. Просто обидно было оставлять Смоленск. А мемуары они писали, много лет спустя после того, как русские вошли в Париж. Комплекс победителя, который не хочет помнить свое отступление и поражение.


Когда герой стихотворения Лермонтова говорил: "
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять..." -
То это он говорил после того, как был получен приказ об отступлении. Если бы приказа отступать за Можайск не было, то он этого бы не говорил. Трупы молчат. А вот благодаря отступлению, он и многие другие русские воины, стали храбрыми и смелыми, и весь мир узнал об этом, о существовании второй армии мира.


Корпус Николая Раевского занял позицию в центре. После того, как его батарея, названная впоследствии батареей Раевского, была занята французами и окончательно потеряна (все защитники были перебиты на глазах самого Раевского, наблюдавшего с Курганной высоты), он отправился в ставку к Кутузову за новыми распоряжениями. В это время Кутузов принимал доклад Вольцогена о плачевном положении дел: позиции потеряны, войска в смятении и отступают. Кутузову такой доклад не понравился. Увидев подошедшего Раевского, он обратился к нему: вот он, мой герой. «Герой» ответствовал, что не все так уж и плохо. Даже хорошо. Можно, атаковать. Он, дескать, слышал, что в безвыходной ситуации можно и атаковать. Этот эпизод подробно описан у Толстого. Немецкого заезжего наймита (Вольцоген – прусский офицер, но был флигель-адъютантом императора Александра и исполнял роль советника) оставили с носом. Да еще разыграли неприятную сцену. Однако у Толстого два русских патриота, два русака и героя Кутузов и Раевский разговаривали по-французски (а Вольцоген, кстати, по-русски говорить). Почему? Все дело в том, не что происходит, а кто говорит. Толстой списал этот диалог слово в слово из записок Раевского, написанных по-французски и опубликованных в «Истории Отечественной войны по достоверным документам» Модеста Богдановича в 1859 году. Вот почему, два русских мужика в присутствии немца говорили по-французски. Но это только одна часть документа, Толстой не процитировал дальше, что Раевский оговаривается: «Это сказано было не из хвастовства; возможно я ошибался, но я думал тогда так, как говорил». Из этого оправдания ясно: Раевский врал Кутузову, Раевский льстил Кутузову, Раевский говорил то, что Кутузов хотел услышать. Тем более, что он сам видел (находясь «на главном пункте Бородинского поля»), что ключевой позиции – батареи его имени – не существует больше.   


Толстой читал не только записки Раевского, но и мемуары Вольцогена, которого также цитирует Богданович. Пьяный Кутузов встретил доклад Вольцогена с явной грубостью: «У какой грязной потаскухи вы напились, что даете мне такой невкусный отчет». У Толстого это выглядит более-менее прилизано, но все равно акцент выдает самодурство Кутузова: «Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему». Но Вольцоген понял, что Кутузов перед ним ломает комедию, чтобы никто из свитских молоденьких офицеров, так сказать будущего русской армии, а точнее будущих героев Крымской катастрофы, не подумал, что дело швах. А не то начнется паника. И Раевский подыграл Кутузову в этой комедии. Русская школа.