Варавка... Пасхальная история...

1. Помойное жительствование...

 Я - обычный мусорный  пёсель, бездомный, бесхозный дворянин-беспризорник, родословной не имею, без роду без племени, как говорится. Лишь кличку Варавка мне подкинули окрестные люди, с чьих помоек я окормляюсь. Разбойничье нутро во мне не такое уж злобное и лихое, как может казаться, я просто всегда хочу кушать... не более, банальная проза жизни очередного бездомыша-бедолаги...

 Рождён я от безымянной окочурившейся суки с той же местной свалки, где и сам я нынче промышляю. Горд дворянством, хотя говорят, что какие-то элитные черты одного местного домашнего барчука-питбуля я унаследовал. Но я просто приблуда, никому ненужная шавка, как и моя мать...

Взгрустнулось, вот опять скупая собанькина солёная слеза бликует на солнце, а я горемычно и утробно подвываю за баками...

 - Боль, боль, только боль, ненужная псина, ушлёпошный, никому не нужон, сам себе не мил. Грязный, драный, битый, пинками и затрещинами лишь облюбованный...

 - Эй, пёс, вали отсюдова подобру-поздорову, иначе получишь крепкого тумака, - в очередной раз слышу я над собой громогласный рык какого-то прилично одётого гражданина с мусорным пакетом, из которого призывно манят меня подпротухшая рыбная обрезь, кисло пахнущий подплесневелый паштет и пожёванные, но безумно аппетитные, хоть и кем-то выплюнутые куриные шкурочки, ах, какое ж объеденьице, лакомая радость. Поэтому потерплю, даже если тумака даст, но хоть не зазря, вечно битым горбом претерпевать буду, желудка ради и соков его бурных. Буду молчать лучше, и целее, и вкуснее тады.

 - Но не этот, так другие, опять гонят, ничего удивительного, - ворчу, огрызаюсь себе под нос и уношу ноги, и так день за днём. Нет мне покоя и некому за меня заступиться, такова моя горемычная судьбина сироты бездомного.

Титулованного питбуля, предполагаемого папашу вижу частенько с его спортивным, не менее титулованным хозяином. Пит даже не смотрит в мою сторону, презирает таких шавок помоечных... и мамку мою любимую презирал, но весна была, собачьи слёты, там забываются все регалии, плотские инстинкты правят миром.

Такие, как он, домашние, счастливчики, как я завидую им, особенно ночами, под открытым студёным Небом, когда ворочаюсь в грудах отсыревающего мусора, с которого тоже почему-то гонят, так то, даже бесхоз не про нашу честь, такие как я, сами, как отбросы...

 - Мамочка, миленькая, как ты, где ты там? На Небесах? Вот бы мне тоже где-то приют обрести, вот бы хозяина любимого найти, но почему я никому не нужен, даже с плесневелой картонки помоечной вчера пинком согнали, да так по сопатке получил, что мочи уж нетути это всё претерпевать...

Матушку вспоминаю часто.  Её, измождённую от голода и окочурившуюся через неделю после того, как она ощенилась, сбросили в ближайший за домами яр местные дворники. Пятеро щенят подохли в первые три дня, я единственный выжил. Едва окрепнув, стал  разбойничать, просто, чтобы не сдохнуть с голода...

Голод было невозможно утолить, даже не успевая раздербанивать пакеты, жрал всё подряд вместе с целлофаном, без разницы, лишь бы забить желудок хоть чем-то, так дико хотелось есть всегда, абсолютно всегда.

Со временем выработал стратегию: крутился поодаль от выгуливавших своих любимчиков людей, они частенько за выполнение команд сулили и давали своим питомцам безумно вкусные съестные катышки из карманных закромов, от умопомрачительного вкуса которых я готов был на всё на свете. Но зажравшиеся домашние любимки чаще бывало с вальяжно-ленивой неохотцей их полуравнодушно жевали и роняли крохи, которые я с жадностью пылесоса подбирал за ними мгновенно, как только те отходили на безопасное расстояние. В каком-то неистовом исступлении ещё долгое время облизывал даже землю, которую словно пропитывал безумно вкусный, просто гипнотический аромат от крошечек этих катышков. Желудок рвало на части от фантастических ощущений, я бывал в такие минуты восторгов на седьмом небе от счастья и вкусовых экстазов.

Частенько возвращаясь из школы, дети жевали по дороге домой всякие вкусности, роняли крошки, и я стремглав бежал, бросался безумцем на добытое, хотя и очень опасался, после того, как не раз попадался под руку недобрым подросткам и был бит и унижен... Хотя куда ещё больше и зачем? да если б я только разумел это... Но легче точно бы не стало. Поэтому, тихо подвывая, с поникшим хвостом полз после любых побоев за помойные контейнеры и зарывался в тёплый уютный, как мамина шерсть, мусор, пытаясь отогреться и зализать раны до новых выходов в свет за подкормом костистой бренной плоти.

Сегодня в ночь особенно гулко и надрывно выл на луну. Кости гложет холод, бока - голод, такие делы...

Хорошо, что у нас, собак, время течёт по-другому,
не как у людей, иначе бы я сошёл с ума, сколько уже длятся мои беспросветные одинокие мытарства в этом бессмысленном холодном мире без любви... От очередного осознания своей никомуненужности я взвыл из мусорного схрона ещё горше, но... О, если бы я знал, какая это была роковая ошибка в ту звёздную ночь для меня и ещё кучи таких же бедолаг, как и я...

2. Пёсоубивцы...

Наутро после очередных жалоб добропорядочных жильцов к нам на район пожаловали упыряки. Это были "чёрные" контрактники отлова, хантеры за собачьими головами на отстрел. После таких облав обычно уже никто не выживал. Всё дворянство расстрельно выкашивали, и человечья помойка после этого принадлежала только двуногим. До сих пор не знаю, какая особая была в ней ценность, ведь они предпочитали жить в личных коробочках, но за помойку могли удавиться, хотя вернее - удавить любого бесхозного пёсю.

Едва заслышав звуки облавы, я метнулся и рванул мгновенно с налёжанного дна контейнера. Погоня быстро меня нагоняла, люди с оскалом дикого зверья шли по пятам, преследование продолжалось недолго. По мне долбанули чередой выстрелов, но и тут не свезло мне, бедовой башке.

Убивахи долго меня гнали, не попадая пневматикой, зато попали дротиком с транквилизатором. А дальше пустота, помню лишь дикое жжение в задней лапе, затуманивание в глазах, замедление, головокружение, заваливание на бок и всё, аут отключки... После муть, за шкварник меня тащили по жёсткому, выщербленному асфальту до багажника какого-то фургончика. Дальше - отсутствие воздуха и темнота в груде таких же бездыханных тел, больше ничего...

3. Зарадужные чертоги...

 Я воспарил куда-то ввысь, словно под капотом был некий лаз, тоннель, всасывающий наверх и стремительно крутящийся в пространстве. Что-то очень странное стало происходить со мной, я начал чувствовать тепло, дуновение огромного потока и доселе никогда неизвестного мне чувства, словно в груди разрастался огромный тёплый шар, в котором был весь мир, и этот мир любил меня, а я его. Но разве такое возможно? Нет-нет, это какое-то наваждение...

Передо мной вдруг раскинулись какие-то бескрайние пространства и горизонты в многоцветной световой гамме. Двух моих глаз не хватало, чтобы объять все эти красоты одним взором. Я был ненасытен в этом любовании, словно навсегда забыв о чувстве голода. Всё вокруг переливалось дивными цветами, облака плыли под лапами, звёзды россыпями мерцали средь бела дня, радужные тропы струились, как тонкие ручейки, но я уже парил над ними, даже не касаясь их красоты.

Ветер развевал мою шерсть, уши и нос наполнялись невесомыми пузыриками кислорода, хвост тоже летел за мной, как космонавт за мечтой о Небе...

Эти полёты длились словно целую вечность, самую счастливую Вечность в моей жизни после той, другой убогой жизни...

Я уже не хотел, чтобы полёт хоть когда-нибудь прерывался, но тут меня метнуло ещё куда-то выше... И, о Боже, я впервые почувствовал такой Свет и такую огроменнннейшую силищщщу настоящщщей ЛЮБВИ, что просто воскрес в новом Бытии, осознав, что вот Он - мой  Папа, которого я так долго искал и хотел увидеть на Земле, а Он всегда был и ждал меня, своего самого любимого сына на Небе. И тот, титулованный питбуль, Господи, какая сплошная ерунда и поморок, самый родной Папа здесь, Папа рядом...

Я ощущал Его всем естеством, всем, что не мог почувствовать на земле. Моё сердце цвело миллиардами благоуханных роз в бескрайнем необъятном космосе Вселенной... Мой Отец и я были едины, оказывается всегда-всегда, просто раньше я не знал об этом...

В одно мгновение, меньшее, чем вздох, просто за одну крошечную песчинку я постиг всё
о любви, той, которую никогда не испытывал, но жил с ней всегда, даже не зная об этом...

4. О миссии и чаше...

Но Отец не мог принять меня до конца, оказывается, я ещё не исполнил свою миссию, которая мне была отведена промыслом Божиим.

Отец хотел знать: готовы ли не только такие бездомыши, как я, но и  люди, к этой любви там у себя, на Земле. Я, конечно, мотал башкой и голосил, что есть мочи, что да, только приди, но Он был в раздумьях и препоручил мне убедиться, готовы ли...

И участь моя по Его наущению должна мне открыть эту завесу истины аккурат на Пасху, в Светлое Воскресение.

И чаша сия меня не миновала... Я за одно мгновение рухнул сквозь все пространства, лазы, тоннели, времена и расстояния, вновь в какую-то беспросветную бедственность скудости ужасающей жизни и очнулся... совсем в иной реальности.

5. Земное чистилище...

Жуткий смрад и вонь царили вокруг, я лежал под грудами мёртвых тел бедных безродных пёсов на окраине городских выселок, жутких долин смерти - промзон. Запахи распада и гниения пропитали меня до костей, вонизма била в нос. Я никак не мог выбросить из головы странное видение или сон, быть может, но с тех пор мои скитания по Земле хотя бы обрели смысл, я уверовал...

 Вот уже два года минуло с моего чудесного спасения, я остался скитаться за городской чертой. Инфернальность промзоны обнулила меня ещё больше и этот тихий, дикий мир стал мне бесприютышу домом родным, моей земной обителью, тем бесхозом, куда даже человечьи ноги ступать боялись.

 Я остался одиночкой, хотя тут орудовало немало беглых разбойничьих стай, но я уже был настолько стар и болящ, что ни они во мне, ни я в них, никто ни в ком не нуждался. Да и моя бесконечная память об Отце и любовь к Нему заполняла собой всю бесконечную беспросветность и неприкаянное одиночество в миру...

 Стаи орудовали и, рассеиваясь, шныряли по окраинам города, в основном по неблагополучным районам. Там люди были такие же обозлённые и борзые, как и бездомные собаки, поэтому им чаще было не до вызовов отлова. И хронический бардак, и хаос никого особо не трогали и уж тем более не приводили в смущение железобетонную психику обитателей тех мест. Единственная проблема - тамошние двуногие были жестоки и могли сами дать отпор любой стае. По молодости я ещё огрызался и даже не раз приходилось цапать, а то и рвать чужие ноги, но, уверовав в Отца, я обрёл нечто большее, я понял, что есть боль не только у меня. И осознал, что боль чужая тоже очень горькая и саднящая. Сердце моё расширилось и стало, как камертон. Разбойничать после Рая тоже перестал, хоть и люто дрожал с голодухи, но по лету предпочитал кузнечиков, майских жуков и прочую мелкую съедобную снедь, в остальное время искал объедки где придётся, чтобы только не рыскать в стае голодных безумцев с бешеными взорами, там где границы интересов псов и людей могли пересекаться за еду или территории. Поэтому выселки промзоны стали мне обителью, напоминающей тёплое местечко, как у Христа за пазухой, пусть и без креста и без самого Христа, но с безусловной верой в Оного и примирительной любовью ко всему сущему...

6. Трупы не пахнут...

Совсем недавно опять поднялся собачий лай, это очередной фургончик зоокиллеров привёз "чёрную" поклажу - дюжину новеньких отловных трупов. Контрактники-пёсоубивцы накануне Пасхи постарались на славу. Собачьи свальные радости опять стали дико возмущать добрых граждан и администрацию, активно готовящихся к святым праздненствам, поэтому госзаказ на наших был неминуем, отлов был особенно лют, жесток и скор на расправу.

 Стаи были очень голодны, быстро подербанили туши, успев до приезда "чёрных" скорняков, которые тоже промышляли вторичной выгодой от охоты на трупы бывших дружков, выстирывая и отмывая, прочёсывая и перекрашивая их шкуры ради палёных лисьих шуб, которые отлично продаются и радуют нажористыми барышами ушлое скорнячество да перекупов. Стаи давно просекли фишку, что за зоокиллерством, как за крупными хищниками в пищевой цепи, пожалует мелкое шакальё, которое дербанит шкуры ради своих материально-шкурных интересов. Но в мире выживающих не было брезгливых, и даже такая замученно-жертвенная, репрессионная еда из своих, как деньги у людей, совсем не пахла. И стаи, утоляя инстинктивный голод, мощными челюстями размалывали и глодали кости бывших сородичей, оставляя крохи лишь чёрному воронью, которое тоже ничем не брезговало, только уже по истинной природе своей.

 В такие моменты хотелось наглухо закрыть глаза и не видеть ничего. Поэтому едва переставляя загубленные холодом лапы, на еле сгибающихся и скрыпуче-хрустящих суставах я потащился с рассветом в город, прямо ко праздничному звону пасхальных колоколов.

7. Дорога ко храму...

По дороге меня чуть не сбил курьер-самокатчик, но до ближайшего храма я кое-как дотелЁпался...
 
 - Хорошо-то как... Солнце грело и подсвечивало золото куполов, из храма выходили прихожане с корзинами освящённых крашеных яиц и заливными глазурью пасочками. - Я смотрел, захлёбываясь слюнками, на всё это изобилие и торжество праздника.

Так хотелось обниматься, ласкаться, как и все троекратно лобызаться в христосовании, вторя на "Христос Воскресе!" - "Воистину Воскресе!", чтобы потом уютно тыкаться грязным, мокрым носом в каждого прохожего и просить любви, как окормления,  не еды, ведь лучше помереть с голоду, чем умереть от остановки сердца.

Люди были очень заняты, я смотрел сначала из-за ограды, потом вспоминая свои видения, стал тихонько протискиваться ко храму, ведь там говорят, был Сам Отец. А я уже столько времени после тех полётов в Рай, с Ним в разлуке, так сердце без Него саднит и стонет, так плохо жить без Папы. А тут все тоже Его любят, говорят о Нём, чествуют. Вот и я хочу, ведь Он мой Отец, а я Его сын, значит и мне будут рады. И я наконец-то узнаю у них, ждут ли они Его, хотя здесь и так всё понятно, всё настолько очевидно: ждут, жаждут, любят больше себя, как и я.

В храм меня не пускали, но я прижался к стеночке, опёрся и даже попробовал на вкус штукатурку, так она была похожа на белую густую помадку с вкусной пасочки, что замечтавшись, я совсем забыл, что это стена.

8. Иисус здесь, рядом...

На меня никто поначалу не обращал внимания, но хватило совсем немного времени, чтобы особо опасливые прихожане начали коситься в мою сторону, опасаясь за своих детей. Я не знал, как им доказать, что я ни-ни, никого не укушу, только поприсутствовать хочется там, где все любят друг друга, где есть Отец среди них, что сил уже больше нет жить в этом жестоком мире выживалити на выселках смрадных промзон. Я пару раз подал голос с надеждой на любовный отклик, пытаясь рассказать о том, как хорошо у Отца, и что все мы скоро к Нему вернёмся в райские Обители, за радугу-дугу, за бескрайние горизонты Седьмых Небес, но лишь более колючие взгляды и насупленные лица вдруг стали проявляться среди всего этого душевного благолепия.

 Я сиротливо вжался в стену, пытаясь спрятаться за щедрую корзину со вкуснейшими куличами, пасочками и яичками-писанками, одной из прихожанок, чтобы не вызывать подозрений, что я злой, разбойничий пёс, вроде, сработало.

9. Христосование...

Солнце начало припекать и славная ароматная пасочка в корзиночке прихожанки, вернее лакомая глазурька с неё, начала тепло плавиться и ароматными капельками стекать так, что я едва помня себя, очень деликатно и совсем ни на что не претендуя, едва коснулся кончиком языка до заветной вкуснятинки и то, своего рода христосованья ради, даже не из-за лютого голода, но почти в предобморочном состоянии, лишь бы не упасть, просто почувствовать вкус еды и приобщения к Воскрешению и Воскресению Христову...

 Но это была роковая, самая огромная моя и фатальная ошибка...

 - Лови гада!

 - Держи, хватай эту сволочь!

 - Ах ты ж, шельма, на святое покусился, что за разбойничья наглая морда!

 - Прочь, прочь, лови, лови его, ату его!

 - Собаке не место в храме, это нечистое животное!

10. Пока не время...

Гневные возгласы и крики, вместо христосований, дикая суматоха и мои метания, внесли сильную сумятицу, но тут какой-то крепкий мужичок пнул меня  прямо под ребро и долбанул по башке булыжником с клумбы из алых роз. Я метнулся к розам, чтобы спрятаться от побоев, но шипы, царапая и пронзая моё тело, окропились кровью. Я повалился наземь, розы, горько вздрогнув, осыпали меня лепестками, в этот момент последнее, что я смог выдавить из себя, гортанно захлёбываясь в луже свежей, густо-красной, как "Кагор", крови и в окружении улюлюкающей толпы добропорядочных и любящих Отца безумцев:

 - Нет, Отец, они ещё не готовы, не приходи...

11. Домой... Обители Любви...

Уже поднимаясь наверх, будто на каком-то высокоскоростном лифте, я понял, что миссия выполнена, хоть и провалена, чаша испита, как не хоронись от неё, никого она не минует. И крест даже без креста несут все, пусть и не предполагая и не осознавая этого. Возвращение в Отчий Дом, на Родину, в обители безусловной и вечной Любви окрыляли даже такое помоечное отребье, как я. Паря над облаками, купаясь в лучезарном блеске звёздного крошева, я вновь летел над радужными коромыслами небесных рек и сам становился бесконечностью и частью невесомости Бытия. Моё сердце, как небесный компас и навигатор, вело меня на свет маяка самой огромной в мире любви. Любви к Отцу, который ждал меня и верил в меня даже больше, чем я в Него всё это время, но это всё было уже абсолютно неважно, настоящая Любовь всё покрывает...

12. На Седьмых Небесах...

И сейчас в преддверии настоящих и столь долгожданных объятий Любви моя душа словно расщепилась на атомы и молекулы. И я был всем, и всё было во мне... Ничего вокруг уже не существовало, хотя всё сущее только теперь обрело и проявило свой истинный смысл, который было невозможно понять в земных реалиях бытия из-за плотности завес и материй. И только Любовь живая и сущая жила, живёт и будет вечностью отныне в моём сознании и сердце, самого нужного и Богом любимого пёселя на всём-всём белом свете и в новой жизни без боли и страданий на Седьмых Небесах...

10.05. - 12.05.2025