Сокол в лунном свете

      В нашей группе, на механическом факультете института нефти и газа им. Губкина, были одни пацаны. Девушки учились на других, более престижных факультетах: экономики, химическом, или автоматики и вычислительной техники. Наши механики и бурильщики в большинстве своём были из Сибири, Сахалина и Татарстана. Это были ребята, уже хорошо знавшие жизнь и понимающие, зачем они сюда приехали. Они уже отучились в своих техникумах и их, как правило, посылали на учёбу нефтяные промыслы, с обязательством вернутся после окончания института обратно, но уже в качестве мастеров смены. Иностранцев у нас тоже было много - из Ганы, Сирии, Иордании, Кувейта, Перу, Нигерии и Афганистана. А москвичей было всего трое: я, Макс по кличке Максуд Матвиевский, и Паша Соколов, по кличке «Сокол». Он был очень странный и обидчивый парень. Ростом чуть выше меня, внешне Паша был очень похож на Ури Геллера, книжку которого я в то время читал. Такие же глубоко и близко посаженные чёрные маленькие глаза, нос с горбинкой, тонкие губы и шапка вьющихся чёрных волос. Только у экстрасенса Ури Геллера напряженное лицо с сощуренными глазами было только в момент наибольшего сосредоточения, а у Паши такое выражение лица было всегда. С юмором у Павла тоже было не очень, он зачем-то первый пытался при встрече шутить, но часто у него получалась какая-то глупость или хуже того - грубость. Пацаны удивлённо осаживали его в ответ своими «окопными» шутками с матерком, и он, кривя рот и краснея, напряжённо и молча начинал буравить чёрными глазками пол перед собой. Чем вызывал ещё больше шуток и подколок в свой адрес. Специально его никто не гнобил, у меня вообще были с ним нормальные отношения, но наши конкретные механики спуску его скользким и двусмысленным шуткам не давали.
      И вот летом 90-го года, после первого курса, мы всей группой, кроме иностранцев, поехали на недельную практику по бурению нефтяных скважин, и прибыли на поезде в маленький городок Надвирна на западной Украине, под Ивано - Франковском, там были действующие нефтяные буровые установки. Нашу группу разместили в общежитии и выделили две комнаты, одну поменьше заняли двое старших ребят - высокий и худой Ильнар Биктимиркин из Казани и маленький лопоухий в больших очках Рома Губайдуллин из Нефтеюганска. Они оба были уже после армии, держались от нас особняком, и всегда вдвоём. Мы за это их прозвали «супруги Кантемиркины». Вторая комната было довольно просторная, и мы там заселились ввосьмером. Я занял кровать сразу справа от двери, около выключателя, слева от двери расположился Сокол, за ним по стенке – Эдик, мой институтский товарищ из Сургута, крепкий и смешливый парень, у остальных ребят кровати тоже стояли вдоль стен по периметру комнаты. Посредине стоял большой стол и десяток стульев, на которые мы вешали свою одежду. Туалет и душ были в конце коридора. И вот вечером по приезду мы стали готовиться ко сну. Кто уже спал при свете, кто лежал на кровати, зевая и разговаривая, а кто-то только готовился лечь. Вдруг Сокол, как будто извиняясь, невнятно так объявляет всем из своего угла, что он обычно плохо спит, во сне часто разговаривает и вообще - он - типа лунатик, и с детства ходит во сне.  Ну, мол, не обращайте особо внимания, а просто, если что, разбудите меня. Эдик, услышав такое, заржал, и что-то пошутил про пришельцев - лунатиков и ещё пояснил, что главное - не ходить во сне под себя. А Сокол как-то так зыркнул на него нехорошо своими чёрными буравчиками, будто стрельнул из двустволки, скривил губы и отвернулся.
      Надо сказать, что они с Эдиком ещё в поезде поцапались. Точнее, Эдик с ним не ссорился, а что-то ответил резкое на очередную странную реплику Сокола, а тот вспыхнул, замкнулся и долгое время смотрел в пол, раскачиваясь в такт скрипучему плацкартному вагону.  Короче, мы перед сном всё не могли угомониться, в комнате горел свет, все ржали и травили анекдоты, а увидев, что Паша уже спит, одетый в белую нательную майку, лёжа на спине и вытянув по швам руки, стали вспоминать его дурацкие шутки и как Эдик его осаживал в поезде. Вдруг посреди всеобщего веселья мы все видим, что Сокол медленно садится на своей кровати. Он просто поднимает корпус и прямо сидит лицом к двери. Я со стороны вижу крючконосый профиль Сокола с закрытыми глазами и обычным, чуть страдальческим выражением лица, к остальным же он сидит спиной. Я цыкаю на всех, пацаны вмиг замолкают и смотрят на спину Павла в белой майке в обтяжку. Тот несколько секунд сидит молча, потом громко и внятно произносит, обращаясь к двери: «Эдик…мне это всё не нравится». И медленно ложится обратно на спину. В этот момент мне почему-то вспомнился фильм «Вий», именно то место, где бабка ночью пришла покататься на спине бурсака Куравлёва, и я, сглотнув слюну, посмотрел на пацанов.
      Эта было подобие немой сцены в «Ревизоре». У кого - то лицо застыло в недоумении, у кого-то в полуулыбке, все сидели или полулежали на своих кроватях, и только Макс Матвиевский был полностью закукленный в одеяло, то есть лежал в нём, как в спальнике, с торчащим наружу щекастым веснушчатым лицом. Он не видел сидящего Сокола, но всё слышал, и сейчас вращал своими чуть вытаращенными голубыми глазами и шевелил губами, повторяя услышанную непонятную фразу. Эдик же дико озирался. У него будто было какое-то предчувствие. - Пацаны…- начал он. - Поменяйтесь… - Эдик, приподнявшись, лихорадочно начал осматривать кровати. - Я тут не буду…- все вдруг стали смеяться. Со всех сторон неслось: «Ну всё, Эдик, ты доигрался», «Это твоя последняя ночь, братан», «С соколом в ночи шутки плохи» и так далее. Но Эдику было не до смеха. Он забрался в дальний от Сокола угол комнаты, оттуда переместил на своё прежнее место уже почти спящего флегматичного Саню Жирнова по кличке «Жирный» (хотя тот был совсем тощий). Потом вокруг стола, стоявшего в центре комнаты, в сопровождении наших шуток и подколок, Эдик собрал и расставил все стулья, заполнив ими все свободные проходы. На наши шутки он не реагировал, и деловито выстраивал свою крепость. Наконец, баррикада была закончена и я, по общему согласию, наконец потушил свет. Выключатель был у моей кровати. За окном сквозь жидкие шторы светила луна и комната была чуть подсвечена её сиянием, а также желтоватым мерцанием фонаря на столбе напротив.
     Я хорошо запомнил время 04-10, потому что, когда я проснулся от грохота падающих стульев и криков, я протянул руку к выключателю, включил свет и автоматически посмотрел на часы. Картина, которую слабо осветила наша пыльная люстра, была для меня странная и поначалу непонятная. Стулья в проходах были беспорядочно разбросаны, а сам стол сдвинут. Пацаны ворочались в своих кроватях и, оторвав головы от подушек, таращились вокруг сонными глазами. Я посмотрел на кровать напротив. Сокола в постели не было. Вдруг из дальнего угла комнаты до меня донеслись какие-то сдавленные и натужные хрипы. Я приподнялся и увидел багровое лицо и вытаращенные глаза Эдика, забившегося в угол своей кровати. Верхом на груди Эдика и спиной ко мне, сидел Сокол, и из-за его белой майки было видно, что Эдик что-то там руками с усилием делает, это можно было понять по кряхтению и по тому, насколько напряжённым было его лицо. Пока все окончательно продирали глаза, я успел вскочить и подбежать поближе.
       Сокол сидел сверху Эдика, склонив голову, и сосредоточенно сверлил его глазами, будто всматривался. Он душил Эдика, обхватив его горло своими длинными пальцами. Эдик, схватив того за руки, пытался оторвать от своей шеи судорожный захват и вывернуться из неудобного положения лёжа. Так как я был первый около Сокола, я схватил его за руки и крикнул: «Паша, перестань!» Он тут же отпустил Эдика и, не слезая с него, странно и мутно посмотрел на меня. На всякий случай я продолжил: «Иди ложись в кровать!» Сокол послушно кивнул, слез с Эдика, и, как ни в чём небывало, перелез к своей кровати по раскиданным стульям, лёг - и тут же уснул. У Эдика наконец прорезался голос. «Да я его убью…» Он с бешеными глазами двинулся в сторону кровати Сокола. Тут уже подоспели другие пацаны, стали его останавливать и говорить, что это лунатизм, видишь, мол, он спит уже. Короче, уговорили утром разобраться. Эдик сказал, что спать уже не будет, и стал нам рассказывать, что он сам проснулся от грохота и увидел в свете луны, что Сокол бежит по направлению к нему по стульям, которые валятся в стороны. Самое жуткое было, что Сокол как бы бежал на месте в своей белой майке, падал, бился об стол и стулья, снова вскакивал и бежал к Эдику, снова падал и снова вскакивал. Всё это время он с поджатыми губами не сводил прищуренных глаз со своей цели. Эдик за эти короткие мгновения спросонья только и успел, что чуть приподняться и забиться в угол кровати. А потом уже Сокол добрался до него и прыгнул сверху. Мы слушали всё это, и желания смеяться у нас больше не было. Спать тоже как-то расхотелось. Мы поняли, что, прежде чем рвануть по стульям к передислоцированному Эдику, Сокол искал его при тусклом лунном свете, обходя комнату, и тихо оглядывая нас, спящих. Это было жутко и тут уже мы сами по очереди подходили к мерно сопящему Соколу, слушали и наблюдали за ним некоторое время. Потом все как-то успокоились, разбрелись по своим кроватям и улеглись.
      Наутро мы были разбитые, кроме Жирного, который крепко спал всю ночь и ничего не слышал. Мы подошли к Соколу и разбудили его. Тот открыл глаза и удивлённо стал озираться. Все во главе с Эдиком, стали спрашивать Пашу, не охренел ли он, по ночам вытворять такое, а он чуть не плача говорил, что ничего не помнит и никому не хотел причинять вреда. Пацаны показывали ему на его синяки и ссадины на руках и ногах от падений, и на сломанные стулья, а тот - только мотал головой и извинялся. Ладно, уже настало утро и стало веселей, тем более что нам надо было скоро выдвигаться на практику. На буровой мастер сказал нам приготовить тетрадки, так как сейчас он будет диктовать процесс бурения, а мы будем записывать. Когда он начал говорить, никто из нас ничего не смог записать. Потому что речь мастера представляла из себя сплошной мат, с междометиями и союзами, для логичной связки его слов. Будущим мастерам бурения в принципе всё было понятно, что говорил старший коллега, что куда движется и какие процессы происходят, но записать сразу такие перлы в тетради для курсовой мы не могли. После практических занятий на буровой мы подошли к супругам Кантемиркиным, стоящим отдельно, и попросили, чтобы Паша Соколов жил дальше у них в комнате. Мол, тесно у нас, мы ввосьмером, а вы там - вдвоём. Высокий худой Ильнар спросил: «Это тот, кто по ночам ходит?» Видимо, слух о нашей неспокойной ночи дошел и до них. Мы грустно закивали. «Аа, давайте, нам пофиг. Мы всё равно бухаем».
       Это их спасло. Маленький Рома Губайдуллин потом рассказывал нам в поезде, шепелявя и закатывая глаза за большими очками, что если бы он не был по ночам пьян, то, наверное, умер бы от разрыва сердца. Потому что однажды ночью он проснулся от какого - то ветерка, открыл глаза и понял, что это Сокол, наклонившись над его лицом почти вплотную, серьезно смотрит в упор и дышит, создавая этот «ветерок». Рома отодвинул лицо Паши ладонью и сказал: «Сокол, иди нахер». Паша сказал «хорошо», взял свой матрас и залез Роме под кровать. Там его утром и обнаружили. А были ночи, когда тот спал вроде нормально, а может, Кантемиркины просто в эти ночи не просыпались. В общем, то ещё было «веселье».  Больше мы с Соколом на практику не ездили, а в институте потом общались с ним, как обычно.