Сказка о юном птичнике. Февральские голуби

Сказка о юном птичнике. Февральские голуби

     Январь, топая тяжелыми меховыми валенками и отключая за собой будто бы бесконечные гирлянды и новогодние уличные фонарики, неспеша уходил вдаль, даже не оглядываясь. Поразительно, но рождественская атмосфера отличается тем, что от нее совсем скоро отвыкаешь и совершенно безболезненно с ней прощаешься, но, тем не менее, где-то глубоко-глубоко в душе и в летний зной, пахнущий будто горящими травами, и в весеннюю лихорадку, кричащую о себе яркими фейерверками сирени на улицах, и в неторопливую осеннюю меланхоличность, освещенную последними холодными солнечными лучами, помнишь об аромате зимнего глинтвейна и более прозаичном оливье на завтрак, обед и, конечно же, ужин с гостями.
     Тихо и, как всегда, незаметно на цыпочках за январем крался ледяной петербургский февраль. Без преувеличений, этот месяц в нашем городе отличается особо лютыми морозами, будто зима, гневаясь на цикличную победу свежей юности весны над ее белоснежными злыми буранами, старается напоследок выкинуть что-то действительно запоминающееся. На самом деле очень жаль, что она не может аргентинское танго, например, станцевать или маракасами смешно пошуршать, а только уже надоевшими всем снежинками все плюется да ветрища с разных концов света в один-единственный город сгоняет.
     Но знаешь, меня, как человека творческого, волновала не всякая там романтичная февральская атрибутика, согревающие объятия любимого человека после морозной прогулки в двадцати шарфах и пяти колючих свитерах и горячий черный чай с лимонными дольками в сахаре. Ладно, нагло тебе вру, конечно, это все до дрожи в коленках волновало. Особенно объятия.

     Но вот птицы, думала я день за днем, не в силах выкинуть навязчивую мысль из головы, вынуждены помышлять о гораздо более, как иронично бы не звучало, приземленных вещах и самых низменных потребностях.
     Я очень люблю круглогодично ходить в наш соседний парк на длительные прогулки. Особенно часто это случается, конечно, летом — едва сумев выползти из постели под натиском любимого кота, мирно посапывающего на моей груди, я вооружаюсь термосом с кофе, завязываю небрежный пучок на голове под кодовым названием «взрыв на макаронной фабрике» и, натянув неуклюжие протертые джинсы вкупе с рубашкой от пижамы, шагаю в сквер и наблюдаю за началом нового дня. Больше этого я люблю только кормить наших парковых голубей, поэтому никогда не забываю взять для них что-то особенно вкусное. Котангенс, скажу я тебе, страшно ревнует и до сих пор.
     А сегодня, зная, что наступление холодов может моментально убить огромное количество птиц, я сделала себе крестик на ладони на память: накормить всех, кого только возможно и рассказать Дарье сказку, благодаря которой я так трогательно и нежно люблю пернатых, не заботясь о ненависти к ним других.

     — Что? — непонимающе и даже как-то брезгливо смотрит на меня рыжеволосая, нахмурив брови и от возмущения даже громко поставив чашку с крепким кофе на столик между нашими креслами, — как ты вообще можешь хотя бы положительно относиться к этой расплодившейся мерзости, не то что любить? Она выкосила с четырнадцатого по двадцатый век миллионы людей[1], а ты ходишь кормить ее в парк, да еще и всякими вкусностями?!
     — А теперь послушай, — перебиваю ее я, конечно же, готовая к подобного рода резким высказываниям, — обещаю, хоть в этой сказке ты их полюбишь. Иначе не действует.

     — Когда-то давно, в волшебном городе на воде, и по сей день пленящим народ от мала до велика своей величественностью, масштабностью и красотой, в Венеции жил простой художник. У него была прекрасная, крепкая и дружная семья: красавица-жена, бывшая его бессменной музой и помощницей во всяких начинаниях, чудесный, кроткий и прилежный сын, уважающий и любящий своих родителей всем сердцем, да еще и собиравшийся пойти по стопам отца и продавать уже свои картины в семейной лавке. Художник был невероятно счастлив и радовался буквально каждому дню, пока не наступило одно утро, воспоминания о котором еще долго леденили его кровь.
     Они узнали, что мать семейства смертельно больна и жить ей осталось чуть меньше месяца. Убитые горем, отец и сын, тем не менее, изо всех сил старались выглядеть веселыми и беззаботными, не желая омрачать и без того невероятно тяжелые последние дни женщины тоской, скорбью и слезами. Художник бросил свою работу и все время находился с возлюбленной, даря ей заботу и тепло. Она умерла в своей кровати в окружении искренне любящих ее людей со счастливой улыбкой на побледневших губах.
     Художник был полностью сломлен. он не знал, как будет жить без нее и встречать каждый день с этой болью в душе. Вернувшись после похорон, он заперся в своей мастерской и долго плакал навзрыд, пока не увидел около своего окна прекрасную белую голубку.
     На самом деле, общество птицы разозлило его только еще больше, и он прогнал ее с подоконника. Однако, и в следующие несколько дней ситуация повторилась: голубка в одно и то же время прилетала к мастерской и оставалась около окна до самой ночи. Художник, сначала предполагавший, что сходит с ума, вскоре приноровился к ежедневным визитам птицы, начал впускать ее в свою обитель и даже полюбил ее. Голубка скрашивала его полные печали, тянущиеся годами дни, да и он видел в ней нечто вроде перерождения души своей покойной жены.
     Со временем он всерьез задумался об этом. Эта мысль буквально сводила его с ума. Он не мог перестать предполагать, что голубка — это и есть его дорогая возлюбленная, и однажды сын художника нашел своего отца мертвым в его же мастерской. Было очевидно, что он наложил на себя руки.
     Скорбящий юноша решил продолжить дело своего отца и поэтому пропадал в его втором доме с картинами почти днями. И — о чудо! — к его окну начали постоянно прилетать два белых голубя. Они нежились у его окна, словно настоящие возлюбленные, обретшие друг друга после невыносимо долгой разлуки. Сын любил долго смотреть на них и, подобно отцу, начал думать, что прекрасные птицы — это переродившиеся души его родителей.
     Именно поэтому он незамедлительно начал строительство голубятника. Он был готов в самые кратчайшие сроки. Слеталась туда, без преувеличений, вся голубиная округа, а два белых голубя сидели, без всяких сомнений, на главных местах.
     Юноша рос, развивался, совершенствовался и становился абсолютно уникальной личностью, при этом ежедневно навещая свой всегда чистый и полный корма для птиц голубятник. А когда ему посчастливилось отыскать ту самую, он привел ее в птичий дом и, с улыбкой показывая на пару голубей, познакомил ее:
     — А это мои дорогие мать и отец.

     — А будет у какой-нибудь сказки по-настоящему классический конец? — коротко вздыхая, вопрошает Дарья.
     — Это он. И жили они долго и счастливо, и даже умерли в один день, превратившисьсь в еще одну пару прекрасных белых голубей. И да, они нас там в парке уже заждались, так что булочки в руки и бегом!

[1] — Голуби известны как переносчики чумы

Из сборника «Звезды в твоих рукавах»