Мы все были русскими

Шестидесятые годы прошлого века. Москва, станция Царицыно, посёлок Ленино...

В двухэтажном царицынском доме, построенном после войны немецкими военнопленными, подружки Елька и Маринка жили на разных этажах. Родители их уезжали с утра на ответственную работу в Москву, а девочки оставались дома с бабушками и жили жизнью посёлка. У обеих были собачки, за которыми бабушки ухаживали и выводили на прогулку; у обеих были волнистые попугайчики, которых все домочадцы учили небезуспешно разговаривать; обе учились играть на пианино: Маринка-дома с учительницей, а Елька ходила на занятия в Дом культуры, который размещался в Третьем кавалерийском корпусе Царицынского парка. Красивейшее круглое здание со стрельчатыми окнами архитектора-масона Баженова было занято тогда районным Домом культуры с кружками и кинотеатром. Ельку преподаватель очень хвалил за то, что она играет, тонко чувствуя музыку, хотя ленится учить домашние задания. Поэтому бывало, называл её Ленькой.

Наши подружки Елька и Маринка, ходили в школу №1, с трудом помещавшуюся в бревенчатой избе с печным отоплением. Ленька на первых уроках, чаще, учительницу не слышала, делала всё автоматически, погружаясь в себя, словно ещё досматривая прерванный утренний сон. Маринка же была более сознательной, училась на пятёрки. Выполнение ею домашнего задания до того, как пойти на прогулку, тщательно контролировала старенькая бабушка-латышка, говорившая с сильным акцентом. А вечером правильность сделанных уроков проверял строгий отец – бывший фронтовик, управляющий каким-то строительным трестом. По национальности он был евреем, но очень гордился тем, что родился и вырос на Украине, в Виннице. А когда семьи девочек – соседок в выходные и праздники собирались вместе за обеденным столом, маринкин папа громко с большим чувством пел украинские песни, как он говорил, «на родном языке».

Как-то пожилая мордовка, бывшая большевичка и партработник посёлка Ленино, организовала для детей «дворовый праздник», а точнее, просто пригласила детей с соседних дворов, чтобы их сдружить. Желающим было предложено самостоятельно подготовить «концертные» номера. Подружки Елька с Маринкой пришли на праздник в одинаковых украинских вышиванках и в коротких юбочках. Приодеть их так постарался Маринкин папа. С ними же они выучили и песню на украинском языке, которую исполнили дуэтом. Главным их зрителем была старенькая бабушка-латышка. Она, как самый почётный зритель праздника, сидела в комнате у распахнутого окошка на первом этаже дома и широко улыбалась.

В другом конце двора 12-летняя девочка танцевала узбекский танец, а два мальчика в матросках отплясывали «Яблочко». Особо привлекла всеобщее внимание трёхлетняя девочка, которую её бабушка поставила на табуретку и, находясь рядом, удерживала от падения. Малышка пела какую-то песенку на французском языке, очень смешно строя чувственные гримасы, что говорило о том, что девочка явно понимала смысл того, о чём поёт.

*

Подружки не редко ругались между собой из-за того, что Лена утверждала, что Марина никак не может быть русской, если у неё родители и бабушка совсем других национальностей. Хотя при этом сама была в недоумении, как собственная бабушка, родом с Украины, может утверждать, что русская, а не украинка.

Маринка после этих споров обижалась и говорила, что верит только своим родителям, а не Ленке, которая «после таких слов, сама не русская».

Примирились подруги лишь… 55 лет спустя, когда нашли друг друга в соцсетях и встретились в Царицынском парке.

Тогда и выяснили, что бабушка у Марины была ей не родная. Это была пожилая латышка с трудной судьбой, которая в разгар бурных революционных событий с мужем и сыном оказалась в России. А потом мужчины погибли, и одинокая женщина стала помогать растить сначала соседского мальчика – старшего брата Марины, а потом и её саму. Семья так привыкла к своей няне, что предложила ей переехать вместе с ними в новую царицынскую квартиру. То, что бабушка не родная, было решено дочке не говорить. Для неё она так и оставалась при жизни родной, заботливой бабулечкой.

Тогда выяснили и то, что у Лены бабушка Мария была родом из Новороссии, с Херсона, где коренное население - русские.

Изначально Херсон строился по приказу Екатерины Второй в нижнем течении Днепра, где были заложены Херсонское адмиралтейство и верфь для строительства парусных кораблей. В дальнейшем этому городу выпадет честь стать колыбелью черноморского флота России[1].

После разгрома Петлюры в Гражданской войне, большевики во главе с В.И. Лениным приняли решение объединить бывшие губернии Новороссии и Малороссии в одну Украинскую Советскую республику (позже УССР) со столицей в Харькове. При этом, большевики, захваченные идеей создания большого социалистического государства и мечтой о мировой революции, меньше всего думали о мнении народа этих губерний. Тогда казалось удачным решением объединить во многом националистически настроенных украинских сепаратистов с патриотичной Новороссией. К тому же вполне целесообразной казалось новым строителям жизни и идея объединить в одно искусственное образование соседей аграриев - малороссов и промышленников – новороссов. В то время как сами русские жители Новороссии категорически не хотели становиться частью новопровозглашённой Украины. Так, перепись населения, проведённая в 1923 году, насчитала в Херсоне всего 5,5 тыс. человек, считавших себя украинцами, то есть 13,4 % от общего числа населения города.

Так называемая, «украинизация» выразилась в обязательном переводе всего делопроизводства государственных учреждений республики и всего образования на украинский язык, в том числе в районах с преобладанием русского населения. Более того, на украинский язык было переведено образование в школах районов с компактным проживанием украинцев в РСФСР: на Кубани и в некоторых северных районах Казахстана.

Как раз после того, как Украинская ССР вместе с Белоруссией, РСФСР и Закавказской СФСР подписали договор о создании Союза Советских Социалистических республик (СССР), в декабре 1922 года, бабушка Лены и приехала в Москву. Вот поэтому она и злилась, когда внучка донимала её, умничая с детской бескомпромиссностью, мол, раз с Украины приехала, значит, украинка.

В Москву бабушка приехала с семьёй брата, спасаясь от голода 1921- 1923 годов, который был тогда по всей хлебной Окраине (Украине) бывшей Московии, включая Украину, Поволжье, Казахстан.

Бабушка часто c ностальгией рассказывала внучке о родном городе Херсоне, рисовала по памяти дом своей мещанской семьи, вспоминала, как встречали Николая II, как в сезон отлавливали детьми плывущие по Днепру кавуны[2], тут же разбивая их, и лакомясь сладкой прохладной мякотью.

Во время войны 1941-1945 гг. они с дочерью пешком ходили в гости со станции Люблино на Садовое кольцо к семье старшего брата Филиппа Золотого. Филипп Гаврилович работал кремлёвским кондитером, был знаком и даже дружил со многими историческими личностями. Вообще херсонская семья у бабушки Марии Гавриловны была интересной. Её родители создали семью общую уже не молодыми, когда оба овдовели и имели за плечами по нескольку детей. Дети одного из родителей носили фамилию Золотые, а другого – Копейкины. Мария стала единственной их общей дочерью, поэтому её звали «золотая копеечка». Грудного же черноволосого младенца, которого назвали Филя, родители нашли в корзинке на своём крылечке. Подкидыш вырос кудрявым и горбоносым. Кем были его биологические родители, то ли цыгане, то ли турки, так и осталось для всех тайной. Херсонская семья бабушки, вместе с другими семьями Страны Советов делила все её радости и невзгоды. Мужчинам досталась слава победителей в Великой Отечественной войне, женщинам – забота о рождённых детях и внуках. Горьких дней тоже хватило: были и голодные смерти, и гобель от рук фашистов, и репрессии.

Так сложилось, что с середины 1970-х годов Лене самой пришлось пожить на Украине. Она вышла замуж за партийного работника. Поработав на Донбассе, в Киеве, побывав в Закарпатье, она поняла, насколько разный там народ по языку, своим культурным ценностям, занятиям и социальным понятиям.

Олэна, как теперь именовали Елену в документах, так и не смогла смериться с тем, как искусственно выведенные за два поколения украинцы Центральной Украины, не выучившие навязываемый властью украинский язык, зато забывшие правильный русский, общаются на суржике, каждый по-своему смешивая и коверкая при этом слова. Она, «кацапка» и «москалька», за долгие 9 лет жизни в киевской области устала отвечать на многочисленные вопросы: «почему в России не изучают украинский язык, а их заставляют изучать русский»; «почему овощи с полей и фрукты с колхозных садов отправляют прямиком в Москву», и «сколько мы вас, дармоедов, кормить будем?». Это в то время, когда органы власти и судопроизводство на Украине работали с документацией исключительно на украинском языке (партийные документы шли на русском); когда, во времена книжного дифицита в России, полки украинских магазинов были завалены книжной классикой на украинской мове; на украинском языке шли театральные постановки, фильмы, писались магазинные вывески; на украинском велись уроки в большинстве школ, а в «русские школы», где преподавание украинского языка и культуры велось со второго класса, попадали больше по кумовству. Тому, кто признавал себя украинцем, было легче найти хорошую работу, поступить в вуз, сделать служебную карьеру. Планомерное искусственное насаждение «украинского национального сознания», которое начиналось в 20-х, уже тогда, к годам 70-ым, под несколько пугающим тогда влиянием Западной Украины, начинало давать свои русофобские плоды.

Но насаждаемая искусственность порождала в Центральной Украине и на Донбасе парадокс. Даже те, кто в этническом смысле считали себя украинцами, тянулись к русскому языку, к изучению общей истории и русской культуре. Книги в те времена народ ещё читал. Но, чтобы прочесть что-нибудь из классики на русском языке, люди предпочитали месяцами, как в России, собирать макулатуру.

Работая, в своё время, начальником отдела кадров на заводе, Елена быстро выучилась переводить многочисленные инструкции и письма Администрации и Исполкома с украинской мовы на русский язык, так как подлинники текстов сотрудники читать ленились. А вот соседскому мальчику, который обращался к Елене за помощью с домашним заданием по математике, она помочь не смогла. Уж больно специфическим и мудрёным был язык математических заданий, а перевода от соседа - украинского школьника добиться так и не удалось.

По приезду в город-спутник Киева Бровары, где Елене - Олэне предстояло прожить долгих 9 лет, она, первым делом, посетила местный краеведческий музей. Пройдя через гербарии и чучела местной флоры и фауны, директор музея, он же гид, подвёл небольшую группу экскурсантов к стенду, посвящённому Великой Отечественной войне. В центре натянутого на раму холста висела фотография местной школы времён фашисткой оккупации. На снимке, на толстых ветвях старых яблонь школьного сада были развешаны люди. «Так то ж коммуняк всех повишалы, - раздался характерный местный говорок одного из экскурсантов, - а остальным неплохо жилось, немцы очень дисциплинованы и аккуратны…». Ответной реплики со стороны директора музея не последовало.

В интернационально настроенной столице СССР тех лет никто ещё не замечал, и не верил, что бандеровский фашизм, накрепко закрытый при Сталине и высвобожденный досрочно Хрущёвым, уже снова поднимает голову. А Лена это наблюдала. Наблюдали и другие жители киевщины, как освободившиеся досрочно из заключений, бандеровцы и палачи - полицаи, удачно обложившись нужными документами, настойчиво выбивали себе льготы, машины вне очереди, положенные участникам ВОВ, занимали ответственные посты в министерствах и ведомствах, в исполкомах и даже райкомах. Приоритетным для карьерного роста были не прошлые заслуги, а то, чьим кумом ты являешься. Бывало, жители наблюдали и первые бравые марши бандеровских последователей под «жёвто-блокитными» флагами со свастиками на рукаве.

Но чем восточнее, тем более устойчивыми к русофобским влияниям оставалось население. Особенно противились навязыванию украинизации бывшие новороссы. Именно в них, уже задремавшее было самобытное чувство русской культуры, первым пробудилось в наши дни, дни исторического землетрясения, потребовав, наконец, окончательного решения вопроса объединения русского мира.
А ведь этот вопрос остро звучал ещё до революции. Вот как пророчески высказывал свои опасения академик конца XIX века Алексей Александрович Шахматов – лингвист, филолог и историк, учитель крестьян из "Мордовской Норки":
«Неужели теперь, когда единство достигнуто, когда все три русские народности живут общею жизнью, рост белорусской и малорусской народностей приведет к распадению?
Boпpoc сводится только к тому, какое ему дать направление — русское, направить к общему благу России или антирусское, направленное к обособлению сначала духовности, потом политики Малоруссии и Белоруссии... мы сильны своим единством, без него мы станем добычей других, более сильных народов»[3]

Вот такой добычей для потребительского Запада и стала сейчас Малороссия – Украина, искалеченная сначала безнаказанностью бандеровского национализма, а затем в один миг отрезанная врагами по живому от своих общероссийских корней.
На огромной территории России малые народы всегда бережно сохраняли свою самобытную культуру, лишь обмениваясь с соседями ею добровольно. Белорусы, новороссы, малорусы, великорусы были особенно близки, и все считали себя русскими, как сейчас считают себя одним народом мордвой похожие, но разные мокша и эрзя.

В этом и состоит уникальность многонациональной России, где все малые народы исторически связаны общностью судьбы, поэтому их невозможно разъединить. Так было и в Российской империи, где русскими становились и все этнически далеко не русские Романовы. Так было и в Союзе Советских социалистических республик, где у руля власти стояли представители разных национальностей (украинцы, русские, грузины и др.)[4].

Да, много напутано в нашей истории, много намешано и разной крови у наших подружек Ельки и Маринки, но они всю жизнь знали, что они русские, и это наполняло их гордостью.

Ведь русский в нашей стране – это понятие более широкое, чем просто национальность. Любой человек, который проживает на территории России, впитывая в себя русское мировоззрение, даже несмотря на нерусскую кровь и собственную самобытную культуру, вправе считать себя русским.

***

Примечания:

[1] К 1917 году в состав Херсонской губернии входила и Одесса;

[2] Кавун (укр.) - арбуз;

[3] А. А. Шахматов. О государственных задачах русского народа в связи с национальными задачами племен, населяющих Россию. Публикация О. В. Никитина www.portal-slovo.ru

[4] «Именно в 1930-х годах Сталин стал ощущать себя русским, о чем говорил в такой форме: «Я русский человек грузинской национальности». Такое же двуединое содержание он требовал и от других: сперва русское государство, культура, язык, а потом и ваши личные привязанности и особенности». "Сталин" - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 108 - ЛитМир (litmir.me)