Красная гитара

Эпиграф
«Куда уходит детство, куда оно ушло?»

Предисловие

Этот рассказ — путешествие в мир детства и юности, где каждая царапина на деревянной игрушке, каждый шум во дворе и каждый аккорд самодельной гитары наполнены смыслом. Автор ведёт нас сквозь воспоминания, где двор становится вселенной, а простые вещи — мечтами, за которые стоит бороться. 

Здесь нет пафоса или громких слов — только искренность. Деревянные пистолеты, потерянный металлический пистолет из больницы, первая гитара, вырезанная из дубовой доски, и первый концерт под ржавыми качелями — всё это части одной истории. Истории о том, как мальчишка из скромного двора, где не хватало денег даже на игрушки, научился создавать свои миры своими руками. 

Это рассказ — о силе воображения, которое превращает старую телефонную будку в штаб, а швабру — в гриф гитары. О дружбе, которая крепче любых запретов. О мечтах, которые не умирают, даже когда их забирают вместе с инфекционной больницей. И о музыке, которая становится мостом между реальностью и тем, что кажется невозможным. 

Читая, вы услышите скрип снега под ногами во время «снайперских» боёв, почувствуете холод металла под подушкой в больничной палате, уловите запах дерева и краски из сарая, где рождалась гитара. А главное — поймёте, что настоящая магия всегда начинается с простых слов: «А что, если попробовать?» 

Это не просто рассказ. Это гимн тем, кто верил, что во дворе его детства — целая вселенная. И оказался прав.

Во дворе моего детства одним из любимых увлечений было вырезание ножичком из дерева. В основном это были игрушки, сделанные своими руками. Детство моё было босоногое и голозадое: маминых денег едва хватало, чтобы прокормить нас с братом. О детских игрушках речи особо не шло — разговоры на эту тему пресекались одной фразой:
— На это денег нет.

Эпизод 1. Во дворе — как во дворе

Наш двор был настоящим миром. Да что там — своей вселенной. Между двумя сараями стояла старая телефонная железная будка с выбитыми окнами, которую взрослые называли телефонка, а мы — штабом. Именно оттуда начинались все наши «спецоперации». Секретные проходы, вылазки, знаки отличия на рубашках, позывные — всё было по-настоящему, как в фильмах.

У каждого из нас была своя задача. Я, как обладатель резных деревянных пистолетов, автоматически становился «оружейником» и снабженцем. Кто-то приносил самодельные гранаты из фольги, так называемые взрывпакеты, кто-то — палки, выстроганные в виде автоматов. Соседский пацан из двора напротив приходил с прикрученной к палке. крышкой от банки и говорил, что у него пулемёт. Главное — это не реализм, а воображение, и с ним у нас было всё в порядке.

Были у нас два непримиримых лагеря: «наши» и «фрицы». Каждый день мы выбирали, что за кого будет, но всегда знали, кто будет командиром. Одного звали Валеркой — у него был голос, как у учителя физкультуры, и все его слушались. Другой,
Степка, говорил редко, но как только открывал рот, так сразу становилось ясно: будет интересно. Он однажды притащил петарду и сказал:
— Это у нас мина. Кто наступит — выбыл.

Мы тогда подумали, что он шутит. А он — нет. Поставил мину у входа в штаб, и в итоге вышибло дверь и нам снесло пол стены. С тех пор штаб был «обстрелянным объектом». Мы только обрадовались — теперь всё выглядело по-настоящему.
Мальчишки из соседнего двора приходили к нам «на войну» — они были как иностранный легион: смелые, дерзкие, и всегда с какими-то новыми выкрутасами.

Один из них однажды притащил отцовскую каску времён войны. Надел её и сразу стал
непобедимым. Никто не хотел стрелять в «солдата с настоящей каской», и он этим пользовался — устраивал засады, перехватывал пленных.

Война у нас шла даже зимой. Тогда мы играли в «снайперов» — лепили снежки и прятались за сугробы. В ход шли подручные «снаряды» снежки. В кого попадал  — выбывал, но на пять минут. Никто не хотел сидеть в стороне.

Девчонки в наши игры не играли, боялись и  были наблюдателями. Иногда подыгрывали, пряча «секретные карты» или принося бумажки с «приказами командования». Мы им за это разрешали сидеть рядом на лавке после боя. Ближе подходить не позволяли — у нас же штаб, секреты, режим.

И всё это — во дворе на фоне , облупленного подъезда и скрипучих качелей, на которых каждый хоть раз застревал зимой. Но это был наш мир. Мой мир. И хоть я потом шагнул дальше — к гитарам, электричеству и сцене. А запах дерева, рукоять ножичка и звонкий голос Валерки остались где-то глубоко внутри.

Эпизод 2. Больница и подарок под подушку

Как то так случилось, я  попал в инфекционную больницу с диагнозом "желтуха". Тогда это звучало страшно. Не для меня, конечно — я-то больше переживал не из-за болезни, а потому что забрали из привычного двора, от друзей, из привычного мира. Лежать пришлось целый месяц, и это был целый век по мальчишеским меркам.

Палата была длинная, как коридор, и пахла больничным хлоркой. Слабый свет из окна, тумбочки с облупившейся краской, звон ложек по эмалированным мискам.   

Эпизод 3. Училище и музыка моего времени

В училище было уже не до дворовых "войнушек". Подростковая жизнь брала своё — мысли крутились вокруг будущей профессии, девчонок и, конечно, музыки. Время было особенное: в окна, сквозь пыльные шторы советской реальности, уже просачивался свет с Запада — с его рок-н-роллом, длинными волосами, гитарными рифами и голосами, которые будто несли тебя куда-то за горизонт.

Я, как и многие, был под сильным впечатлением от всего этого. Уроки, конечно, никто не отменял — токарное дело, черчение, практика на заводе. Но между сменами, между парами и переменками вся жизнь крутилась вокруг того, как бы где-нибудь достать аккорды, найти запись новой песни, услышать хоть краешек радиоэфира, где диктор шепчет:
— «Запишите на ваши магнитофоны...»

Это говорил Виктор Татарский. Его голос был — как приглашение в другой мир. По воскресеньям, затаив дыхание, я сидел у радиоприёмника, ловил каждое слово и, если в доме вдруг кто-то включал воду или шумел — хотелось швырнуть в него ботинок.

Песни — «Шокин Блю», «Елов Ривер», «Щизгарен» — стали для нас гимнами поколения. Мы их не просто слушали — мы их учили. Писали в тетрадки названия, текст, аккорды. У меня была тетрадка, где каждая песня была обведена в рамку — как икона. Я хоть и не обладал музыкальным слухом, но старался. Разучивал аккорды, мучился с переборами, заглядывал через плечо к тем, кто уже "что-то умел".

Больше трёх «блатных» не осилил, но желание — горело. И оно, это желание, было мощнее всех педагогов, вместе взятых.

И вот однажды, на общем собрании в училище, объявили:
— В Харькове будет районный конкурс, вроде «Алло, мы ищем таланты». Отбор — в ДК Связи. Участвуют самодельные ансамбли, вся молодёжь, кто играет, поёт, хоть на чём-то бьёт и гремит — приглашается.

У меня аж сердце стукнуло. Мы с другом, у которого брат играл в настоящем ВИА, пробрались в закулисье. Это была почти другая планета: тесная комнатка, уставленная аппаратурой — самодельными колонками, гитарами, комбиками, стойками. Пахло пылью, проводами, потом, пивом и дешёвыми сигаретами.

Я стоял, вжавшись в угол, и смотрел, как пацаны из разных районов настраивают свои гитары — самодельные, но какие! Одна с вырезанным корпусом, другая — с хромированной пластиной, третья — ярко-синяя, с блестящей краской и наклейкой «Deep Purple».

Вокруг носились взмыленные участники, техники, кто-то глотал воду из горлышка, кто-то ругался:
— Где переходник?! Мы через пять минут на сцену!
Я в тот день ничего не делал, а просто смотрел на все с широко открытым ртом и когда ушёл оттуда, то с огнём в груди. Это был не просто конкурс — это было посвящение. Я точно знал: у меня будет своя гитара. Может, не такая звучная.

Может, не с таким грифом. Но — своя.
И с того дня ватман, карандаш и ножичек стали моими главными инструментами. Гитара мечты жила сначала в голове, потом на бумаге, потом — в древесине.

Эпизод 4. Гитара моей мечты

После конкурса в ДК Связи меня будто подменили. Гитары — эти самодельные шедевры с отголосками рока — не выходили из головы. Я рисовал их на полях тетрадей, на чертёжах, на обложках учебников. Рисовал на парах, на переменах, дома — до тех пор, пока однажды не взял лист ватмана и не начертил на нём гитару своей мечты — в натуральную величину.

Я не знал, что такое мензура, угол наклона грифа, диаметр лада. Но у меня был перочинный ножик, терпение и желание. Много желания. А ещё — обломок дубовой доски, найденный на заводе во время практики. Кусок был увесистый, как настоящая палуба — идеально подходил для деки.
— Ну что, Мик Джаггер, — смеялся напарник, пока я волок доску в общагу. — Сразу в «Роллинг Стоунз» или сначала к Татарскому?

Ничего не отвечал. Просто взял нож и начал вырезать.
Дуб не щадил пальцы. Кожа на ладонях пошла пузырями, нож тупился, но из этого грубого куска дерева медленно появлялся силуэт. Я вытачивал корпус ночами, почти шёпотом, чтобы не разбудить соседей. Спал рядом, как с талисманом. Кто-то вешал на стену плакаты с группой "Smokie", а у меня под подушкой — будущая гитара.
Гриф оказался задачей посложнее. Точёных брусков не было, денег тоже. Выручил один из друзей — притащил ручку от швабры, буковую, сухую и ровную.
— Держи, рокер, — сказал. — Это тебе не Fender, но на Stratocaster нам всё равно пока не светит.

Отшлифовал, выровнял, подогнал. Самое сложное было — лады. Я разметил всё по линейке, ножиком вырезал пазы в виде ласточкина хвоста, а из старой медной проволоки нарезал сами лады. Забивал их туда аккуратно, без клея. Держались на честном слове и точности.

Когда гриф соединился с декой, я почувствовал — это не просто дерево. Это моя гитара. Пусть ещё без звукоснимателей, без покраски, без струн — но уже моя.
Звукосниматели купил на стипендию. По восемь рублей штука — космос по тем временам. Я не сказал маме. Просто взял и купил. Мама, узнав, устроила мне разнос:
— Ты с ума сошёл?! У нас денег на еду впритык, а ты на железки потратился?

Но когда увидела блестящие от восторга мои глаза и аккуратно вставленные в корпус «железки», только вздохнула:
— Хоть бы сыграл что, а то ж пиликать начнёшь...

Электроника — вообще отдельная история. Схему нашёл в журнале «Техника – молодёжи», припаял всё сам, по инструкции. Провода — от старого магнитофона.

Накладку на корпус — из вырезанного куска пластика. Краску — мамина, для пола, красная. Гриф раскрасил по ладам, каждый второй — в другой цвет. Получилось... по-детски? Да. По-рок-н-рольному? Тоже да.

И вот однажды — момент истины. Натянул струны, подсоединил к усилителю от радиолы и ударил по ним. Звук. Настоящий. Электрический.
Он был скрипучий, нестройный, с фоном. Но для меня — это был рев арены. Это был аккорд мечты.

На следующий день я принёс её во двор. Пацаны обступили, щупают:
— А ну, включи!
— Играй «Smoke on the Water»!
— Это чё, из швабры?!
— Из швабры, — гордо отвечал я. — Но зато сам.

Критики хватало. Кто-то фыркал, кто-то смеялся, кто-то завидовал. Но никто, НИКТО больше не мог сказать, что я «просто зритель». Я был с гитарой. А гитара — была своя, собственная.

Эпизод 5. Первый концерт во дворе

Моя гитара. Красная, как пожарная машина. Немного кривая, но вся из мечты. Гриф из швабры, звукосниматели куплены на последнюю стипендию, проводка паянная криво-косо, зато своими руками.

Когда она зазвучала — я будто взрослым стал. Да, аккорды всё те же три блатных, да, слуха — как не было, так и нет, но в руках был инструмент, который я создал сам. Он и звучал как-то по-особенному: хрипловато, с надрывом, но честно. По-дворовому.

Через пару дней после «премьеры» я вышел с ней во двор. Подмышкой — радиола, подключённая как усилитель. Протянул удлинитель от соседского подъезда, провод болтался, как лоза. Пацаны подтянулись быстро.
— Ну что, концерт? — хлопнул меня по плечу Жора, мой сосед по лестничной клетке. — Только не фальшивь, а то баба Лида из окна тапок кинет.

Мы выбрали «сцену» — старые качели, ржавые, но с перекладиной, на которую повесили гирлянду из лампочек для освещения. Барабанов у нас не было. Вернее, был пустой боченок из-под краски — в него стучал Шурик, наш «ритм-секция». Кто-то притащил губную фисгармонии. А вокал был… ну, скажем так, общий и слабо контролируемый.

Я настроил гитару — насколько позволяли ухо и фантазия — и начал играть. Первый аккорд — «Ам». Потом «Дм». Потом «Е». Те самые три, на которых держалась вся моя музыкальная карьера.

Первой пошла «Мурка». Затем — «Шизгарен», по памяти, по нотам, по наитию. Пацаны подпевали как могли. Бидон грохотал так, будто в нём варили драконов. Гармонь пищала, а из радиолы лез хриплый, но настоящий звук электрогитары.

Сначала к нам подошли дети. Потом — подростки. Потом — родители. Кто-то хмыкал, кто-то улыбался. Баба Лида действительно выглянула в окно. Но не ругалась.
Просто крикнула:
— Эй, Серега! А «Катюшу» сыграть слабо?
— Я нот не знаю! — отмахнулся я. Мы играли как могли, временами хорошо, а по большей части лажали. Весело было.

Жидкие аплодисменты. Самые честные. Те, что запоминаются.
По концовки кто-то принёс семечки. Кто-то — компот из дому притащил. Мы сидели у песочницы, раздувая щёки, обсуждали:
— А что, если собрать свою группу? Назовёмся… «Ватман»! Или «Швабра Бэнд»!
— А может — «Красная Гитара»? — сказал я. И все почему-то засмеялись.

Это был мой первый концерт. Без сцены, без света, без репетиций. Но он остался во мне навсегда. Потому что именно в тот вечер я понял: неважно, как ты играешь. Главное — что ты делаешь. А я сделал гитару. Сделал вечер. Сделал настроение.

Эпизод 6. Новая гитара

Моя красная самоделка прослужила недолго. Она сделала главное — запустила в меня ток мечты. Она доказала, что возможно всё, если руки горят и сердце просит. Но дальше было понятно: для настоящей игры нужно что-то другое. Что-то… более серьёзное.

Я поставил её в витрине комиссионки. Там, где среди старых патефонов и телевизоров «Горизонт» можно было найти настоящие сокровища. Моя гитара стояла неуверенно, как первоклассник на линейке, вся в царапинах, с разноцветными ладами, но с гордой надписью на бумажке — «самодельная электро-гитара, работает». Продавец пожал плечами, но взял.

Через неделю её купил какой-то парень. А я добавил свои деньги — и вынес из комиссионки другую. Настоящую. Полуакустическую, чешской фирмы «Музима». Корпус блестел, как леденец на палочке, струны отдавали серебром. Я подержал её в руках и не поверил. Как будто это был билет в другой мир.

Вечером я сидел на лавочке у дома. Гитара на коленях. Лёгкий ветер качал тополя. Где-то в окне играло радио. Подошла она.

Та самая. Из соседнего двора. С прямой чёлкой и серьёзными глазами. Постояла.
— Твоя? — кивнула на гитару.
— Моя, — кивнул я, стараясь говорить не слишком хрипло.
— Сыграешь?

Я молча настроил струны. И сыграл. Всё тот же «Ам», «Дм», «Е». Та же песня – старая народная -  блатная хороводная: «А я милого узнаю по походке». Но теперь — на настоящей гитаре. И вроде бы всё то же… но совсем по-другому.

Она молча слушала, улыбаясь, потом присела рядом.
— Красивая гитара, — сказала она. — И ты… молодец.

Я смотрел на свои пальцы — натруженные, с мозолями, покоцанные перочинным ножом и лаками для пола. Но в тот момент мне казалось — у меня руки настоящего музыканта.
И, может быть, это было не так уж далеко от правды.

Эпилог

Двор моего детства давно стал другим. Телефонная будка-штаб исчезла — на её месте теперь парковка. Сараи снесли, а скрипучие качели заменили на яркие пластиковые на детской площадке, которые не цепляют одежду зимой. Иногда, проходя мимо, я ловлю себя на мысли, что ищу глазами следы наших «спецопераций» — выбоины от «гранат», зарубки на деревьях, тропинки, которые мы протоптали, играя в «войнушку». Но их нет. 

Время разбросало нас, мальчишек из того двора. Валерка стал строителем, Гоша — спился и мы его потеряли из виду, Витек уехал за границу. Мы изредка переписываемся в соцсетях, шлём друг другу старые фото, где мы — черно-белые, с деревянными пистолетами и озорными улыбками. Иногда кто-то роняет в чате: «Помнишь, как мы…» — и на минуту оживают голоса, петарды, снежки и тот самый «обстрелянный» штаб. 

Моя красная гитара из швабры и чешская «Музима» тоже канули в прошлое. Но я до сих пор храню ту самую тетрадку с аккордами, где каждая песня обведена, как икона. Сейчас я иногда играю на потертой гитаре, иногда — пою. Но ни один концерт не дарил мне такого трепета, как тот, первый, под лампочками на ржавых качелях. 

А ещё у меня есть дети. Они растёт в мире, где игрушки покупают в магазине, а не вырезают из дерева, где музыка рождается в наушниках, а не в гараже с паяльником. Но однажды я показал им, как выстругать из дощечки кораблик. Он смотрел, как я работаю ножом, и они спрашивают: «Пап, а ты в детстве тоже так делал?» 

Тогда я достаю старую фотографию — наш двор, мы, босоногие, с самодельным оружием. И рассказываю. Про «фрицев» и «наших». Про бабушкин пистолет под подушкой.  Про гитару, у которой «гриф из швабры, но зато своя». Они слушают, широко раскрыв глаза, будто я открывал им дверь в другую вселенную. 
Потом мы вместе вырезаем из дощечки новый флюгер с пропеллером. Кособокий, но наш.

И ставим его на шест над крышей. Вот для чего эти воспоминания. Не для ностальгии — для передачи памяти.

Чтобы наши дети знали: мир можно и нужно создавать своими руками. Чтобы эпоха дворовых «войнушек», самодельных гитар и бескрайнего воображения не канула в Лету.

Чтобы даже в цифровом веке где-то под подушкой лежала мечта — холодная, как тот металлический пистолет, или тёплая, как первая гитара сделанная твоими руками. 

Главное — чтобы она была. И чтобы руки помнили, как её держать.