Преломляя Поступки

НсЛ
Кедров Савелий.
в теории – БЕСКОНЕЧНЫЙ ЦИКЛ
Книга 1.
«Преломляя Поступки».
Часть I
"Слуга Хвори".
Книга посвящается доброй памяти принца Адилона, с которым нас связывает так много общего.
ПРОЛОГ
В узком и темном, но при этом хорошо вентилируемом помещение собралось порядка двух десятков человек, стоявших полукругом возле устройства, огражденного толстым стеклом, внешне напоминающего массивный колокол. Бледно-синие молнии, генерируемые металлической глыбой и бросавшие блики на лица людей и серые стены позади них, слабо трещали в застекленном пространстве. Среди собравшихся царило оживление: глаза их сверкали и при каждой вспышке искр в них, казалось, становилось все больше. Это были они, верхушка Третьего Рейха, могущественнейшие люди планеты, еще каких-то пару лет назад державшие в своих руках ключи, цепи, поводья нового мира, ныне превратившиеся разве что в тени былого величия. На дворе стоял 45-ый. Не так давно отгремел Балатон.
–– А вы уверены, что это сработает, Гиммлер? –– С нервозностью в голосе спросил один из присутствующих, высокий партийный чин с золоченной каймой из дубовых листьев, сверху и снизу венчавшей нарукавную повязку толстыми волнистыми линиями. Глава СС ответил тут же:
–– Я убежден в этом также, как верю в незыблемость наших идей.
За его спиной послышался шепот.
–– Но я думал...
–– Как это поможет?..
–– А разве «Молот Тора», это не чудо оружие?..
–– О-о, поверьте мне, партгеноссе, это... устройство значит для нашего дела гора-аздо больше, чем, например, завод тяжелой воды, которая, к слову, уже доказала свою бесполезность. –– Голос Гиммлера звучал вдохновенно. –– «Молот Тора» поможет нам изменить, а затем и... Поработить весь мир!
–– Что?!
–– Как?!
–– Немыслимо!
–– Но, господин Рейхсфюрер, на данный момент мы в таком положении, что...
–– Текущие положение отныне не должно вас заботить. –– Резко и холодно произнес человек, незаметно появившийся позади всех. Стоявшие в комнате все резко повернулись на звук его голоса. –– На уточнение всех деталей, на разбор наших просчетов и на дискуссии у нас будет еще предостаточно. Сейчас важно действие. Именно действия больше всего от нас ожидает Германия. Хайнц!
–– Да, мой вождь!
–– Передай в ставку последние распоряжения по «Оборотню».
–– Есть!
–– Генрих!
–– Да, мой вождь.
–– Начинайте.
Кивнув, Гиммлер сделал шаг вперед. Оказавшись возле стола, находящемуся справа от стеклянных дверей, который на самом деле был ничем иным, как громоздким пультом управления установкой, глава СС стал один за другим планомерно опускать рубильники, тем самым увеличивая количество молний, сверкающих за стеклом молний, а также их интенсивность. В тот момент, когда писк шифровального аппарата начал стихать в ушах, Гиммлер произнес:
–– Готово.
Вместо ответа Адольф Гитлер лишь ухмыльнулся. Спокойным и плавным движением вынул он пистолет из кармана плаща и едва Хайнц начал вставать из-за стола, пристрелил его. Затем, спрятав «маузер», фюрер Третьего Рейха обвел помещение взглядом, в котором одновременно были и ярость, и острая сердечная боль.
–– Ну... Вот и все.
Сказав это, он ослабил галстук и быстро шагнул в направлении двери. Еще через мгновение он уже стоял в эпицентре каскада электрических взрывов, протягивая руки к стальному колоколу.
–– Мы... еще... отомстим...
***
Глава 1.
Мечты сбываются.
–– Петр Семенович, а ну немедленно иди ужинать и чистить зубы. У тебя завтра экзамены, ты забыл?!
–– Инга Владимировна! Ради всего святого, оставьте меня в покое! Все равно эту кашу жрать невозможно!
–– Тогда чисти зубы и марш в постель. Живо! А уже завтра ты вылетишь отсюда, как пробка из-под шампанского! Ох, слава Богу, наконец-таки мы с тобой отмучаемся.
–– Это вы-то отмучаетесь? Серьезно?
–– Что ты сказал?!
–– Ничего, ничего! Иду чистить зубы.
«Да-а, скорее бы завтра! Не знаю я ни хера и вылечу я отсюда, как пробка, это точно. Но хотя бы это закончиться. Как же мне все это осточертело...» –– Так рассуждал семнадцатилетний воспитанник нижнекамского интерната Петр Мамонтов, выдавливая на щетку зубную пасту и тут же передразнивая воспитательницу в голову. –– «Слава богу! Ага, как же, спасибо ему!.. Э-э-эх, как бы я хотел свалить отсюда как можно дальше! Может это твой бох? А еще туда же... Какому богу мне об этом молиться? Кого просить, тьфу!» –– Петр сплюнул в раковину и стал умываться. –– «Ну ничего. Завтра сдаю эти экзамены, забираю свидетельство о рождении, паспорт, прочую шелуху и все – отвали моя черешня. Денег, правда, нет ни гроша... Видимо придется, как Жека, пару недель на автовокзале пожить... А все равно, это, пожалуй, лучше, чем здесь. По перво;й, конечно, немного померзну, зато пото-ом... Э-э-эх! Скорей бы!».
Последним мыслям он улыбнулся, уже сев на кровать. Отвернув одеяло, Петр посмотрел сначала на синюю стену, а после скосил взгляд на соседей. Двое из них уже спали, а Федя сморкался в измятый платок и, судя по исходившим от платка специфическим хрусту и запаху, немного нюхал своих детей. «Завтра, завтра я вас уже не увижу, удоты» –– Последние рассуждения Петя промурлыкал уже во сне.
Проснулся же он от просквозившего по спине холодного ветра. Открыв глаза, Петр как лежал, так и подскочил, ударившись при этом о что-то затылком. Буквально в каком-нибудь метре от него бурно плескалась вода, а совсем рядов в густой траве шипела змея, свернувшаяся несколькими черными кольцами. Схватившись за заболевший затылок, Петя поднял глаза и увидел над собой обратную часть каменного моста, уходящего вперед, на ту сторону реки.
«Реки? Какой к черту реки!».
Мозг подростка словно хлестнуло плетью. Спросонья пытался соображать, Петя сделал шаг в сторону, желая как можно скорее выбраться из-под моста, однако в полной растерянности он совсем забыл о змее, и та почти молниеносно впилась ему в икру.
–– А-а-а!
Уже через секунду под мостом его не было. Выбравшись на траву, Петя встал на колено и начал осматривать место укуса. Ногу пекло.  «Черт, как больно! Бо-оль, какая боль!..». Здесь он ненадолго оставил рану и его взгляд случайно скользнул по мосту. «М-мост?! Точно, мост! Я... Я спал под мостом?!». Эта мысль на секунду затмила жжение. Выпрямившись, парень было шагнул, но тут же согнулся. По ноге прошла судорога. –– «В-с-а-а-ай, как тянет!» –– Мысли в его голове толкались, словно по весне льдины. Глянув перед собой, Петр вдруг увидел по ту сторону речки лес, из-за верхушек деревьев в некоторых местах выглядывали соломенные крыши. «Это что... Люди?! Вс-а-а!». Вторая судорога выкрутила ему руки. От неожиданности парень присел на корточки, глядя на домики уже через слезы. «Там!.. Т-т-туда! Там... Там помогут!».
Выпрямившись, Петя помчался вперед. Поначалу, подстегиваемый страхом и стуком зубов, он бежал быстро, однако стоило ему преодолеть мост, как он почувствовал, что левая рука перестает его слушаться, в глазах стало темнеть, а правая нога ужасно колола. Петю охватил страх. Будучи молодым и наивным, он ежесекундно успокаивал себя тем, что ну не может же он умереть. Да и не должен. Это же он, Петр. Однако это не помогало – с каждым сделанным шагом Петр ощущал (или ему казалось, что ощущал), как его шеи касается чье-то липкое и холодное дыхание. Впервые за жизнь смерть страшила его, а мысли о ней давили сердце.
И все же, так или иначе, задыхаясь и плача, он бежал вперед. Периодически приступы боли накатывали на него, то накрывая его почти с головой, то практически полностью от него отпуская. Обливаясь потом и смотря под ноги, из-под которых выбивались облака пыли парень и не заметил, как преодолел большую часть расстояния, отделявшую его от деревни. Когда же он вбежал в распахнутые ворота, его самочувствие кардинально ухудшилось. В его голове точно бы закричали. От неожиданности парень что было силы мотнул головой, однако это лишь ухудшило положение: земля поплыла у него из-под ног, Петра повело в сторону, и он упал, поджав ноги и не чувствуя в них ни одного окончания. А уже через мгновение к голосам в голове добавился удушливый запах гари, который с каждым новым вдохом становился острее.
Собрав все силы Петр смог на секунду приподняться на руках и сквозь плотно легшую на глаза завесу из слез, смог разглядеть, что часть деревни пылает. По улице, кто в исподнем, кто в длинных рубахах, метались нечесаные верезжащие люди, хватаясь за головы или пытавшиеся отволочь в стороны малых детей. К шумам в голове добавились крики. В следующую секунду силы оставили Петра. Его руки дрогнули, и он упал в траву, последним усилием завалившись на бок возле забора. Отсюда, сквозь пелену щипавшего глаза дыма и под стук бешено колотившего сердца он, пораженный, безмолвно наблюдал затем, как бежали люди, как спотыкались и падали, как силуэты некоторых из них расплывались возле деревьев. Петя был в ужасе. Неописуемом ужасе. Так он думал. Но настоящий ужас пришел тогда, когда среди домов и людских силуэтов возникли жуткие трехметровые тени. Дрожащие в горячем воздухе, словно сами были частичками пламени, они были предвестниками чего-то действительно ужасающего. Едва Петя подумал об этом, как их хозяева не заставили себя долго ждать. Среди крошащихся на глазах домов, среди осыпавшихся горящей соломой крыш и проломанных стен возникли гигантские трехметровые монстры. Их серая кожа, практически расплывавшаяся в дыму, сросшаяся с остатками того, что когда-то было одеждой, сочилась мерзкой зеленой субстанцией. Лица их были безобразны и жутки. Перекошенные щели ртов, носы, переходившие в уходящие на лоб и далее, вплоть до затылка гребни, выколотые глаза, застывшие на щеках, мухи и когти – так выглядели они и образы эти были лишь крохотным фрагментом действительности, которую из начавшего заволакивать все густого дыма смогли вырвать его глаза. Руками, покрытыми язвами, они хватали разбегавшимися перед ними людей и либо разрывали несчастных на месте, либо утаскивали их куда-то в стороны.
От вида этих существ и разорванного в клочья старика, голова которого упала прямо напротив головы Пети, все, что было в кишечнике парня немедленно вышло наружу. Потеряв последний остаток сил, проблевавшись прямиком на ноги выскочившей из окна серой твари, Петя с ужасом понял, что он умрет. Последнее, что он помнил, был громоподобный рыком твари, схватившей его за ногу и потащившей куда-то в сторону, оставляя на земле две полосы крови, лившейся из лопнувших перепонок. Затем пришли зеленое свечение и... Тьма.
***
Очнулся Петя спустя часа или два. Повернув голову, парень увидел слева от себя догорающий остов сожженного дома. На удивление, Петр чувствовал себя прекрасно: от былой слабости не осталось и следа, рука его слушалась, нога не болела, а вопли в голове наконец-таки смолкли. Недоумевая, в чем дело, Петя попытался подняться на ноги, но тотчас же вскрикнул, увидев то, что было его руками. Две серые махины, покрытые толстыми синими венами, так теперь выглядели его...
–– Очнулся? Хорошо. Возблагодари же нашего Бога! Отныне ты – слуга Великого Смафла, Владыки Хвори, Творца чумных поветрий, Первопричины отравления колодцев и порчи хлебов! Он одарил тебя щедро своим благословением! –– Прорычало серое существо, подошедшее к Петру.
–– Что? –– Спросил парень, а сам удивился собственному спокойствию. Его естество, казалось, воспринимало все сказанное вполне логично и одобрительно, а огромные когти, желтый гной зубов, участки серой чешуи на коленях его собеседника вроде бы не вызвали в Петре никакого отторжения. «Как такое возможно?.. Возможно, что я задаю такие глупые вопросы». 
–– О, человече! Возрадуйся великой силе твоего Бога! Приложи все усилия для того, чтобы достойно славить его и тогда Смафл дарует тебе новые силы!
–– Чего?
–– Хм... –– Его собеседник присел рядом с ним и пожал одну ногу. Остальные две он сложил по-турецки. –– Ясно. Могущественный Парпарат! Тут еще один, с проблемами в памяти! Прошу покорно, займитесь!
К Петру подошел серый урод. В отличии от того, с которым Петр говорил секунду назад, этот отличался еще более внушительными размерами. Голова его была розово-зеленая, с огромным, сокращающимся и мягким лбом и длинными щупальцами, как осьминога, которые лежали у него на плечах. С каждого щупальца которой темно-зеленая жидкость. Парпарат был закутан в остатки коричнево-серо-буро-пошкарябанной ткани, которая почти полностью врастала в его тело. На бицепсе левой руки немного отслаивалась от тела.
Существо схватило Петра за голову и в мгновение ока влило в его голову поток информации. Уже практически и без того относящийся ко всему спокойно Петр узнал, а точнее попросту вспомнил то, что, естественно, знал всегда, а именно, что находится он на планете Устра-6, на континенте Большой Вулво. Узнал он и серых существ, а если точнее – своих родных братьев что обратили его. Теперь ясно как день было, что он – слуга их Бога и будет выполнять их поручения, ибо иначе... а зачем, собственно, тогда вообще жить? Также, помимо прочего, Парпарат прогнал через него одну и ту же мысль... То есть, конечно, это сам Петр вспомнил, что сейчас он всего лишь жалкий опарыш, но в будущем, усердно служа Великому, сможет вознестись до немыслимых высот...
Мизерная часть сознанья Петра на секунду опешила. Еще вчера все было так хорошо и спокойно… Хорошо и спокойно? Вчерашний вечер тотчас же промелькнул в его голове. В след за ним пронеслась еще пара отрывков воспоминаний, которых за четырнадцать лет нахождения в интернате накопилось не мало. Петр усмехнулся сам себе. Кто сказал, что хорошо было именно вчера?
«–– Я понятия не имею, кто такой Петр, но это ничтожное слово не применимо к слуге Великого Смафла! Отныне ты Фенорамей – рожденный от яда». –– Чужая мысль стремительной болью разнеслась по голове.
Схватившись за голову Петр скривился и озлобленно прорычал. Нет, не Петр. Петр не мог бы так зарычать. Еще раз в том, что он не Петр он убедился, когда, следуя приказу Могущественного Парпарата поднялся с места и пошел вслед за серыми. Выйдя из деревни, колонна тварей взошла на мост. Проходя по нему, парень посмотрелся в воду. Оттуда на него смотрел такой же серый Рамид, как и многие другие в их невеликом отряде. У левой ноздри сочилась зеленая жидкость, серая безволосая грудь плавно вздымалась, отражаясь в воде, загрязненной его новыми братьями. Он посмотрел на Солнце. Красное светило медленно опускалось за горизонт, обволакивая своим светом верхушки деревьев. В одночасье Петр умер. Слабый и глупый, хилый и нелюбимый человек остался навсегда тут, на дне реки. И тут же родился и воспрял духом и целью Фенорамей. Яростный, жаждущий мести за побои и голод, уверенный в себе и желающий развлекаться, крушить и подчинять. Да и какое, к чистоте, Солнце? Каждому Рамиду ведь доподлинно известно, что Устру–6 освещает звезда Калпарис. Скажешь тоже...
***
Они шли через лес, сквозь лапы которого мириадами огненных глаз просвечивало красивое ночное небо. В каждом шаге своем, в каждом соприкосновении с травой и камнями Феонрамей буквально ощущал силу. От его поступи и поступи возглавляемых Парпаротом его братьев в разные стороны разбегались лесные звери. Птицы покидали насиженные гнезда, зеленые стебли по-змеиному трепыхались у них под стопами, словно стараясь как можно скорее высвободиться. Казалось, участки леса, которыми их отряд продвигался вперед, вымирали при их приближении и настороженно оживали после отдаления.
– Стулгрим, Фенорамей! –– Воскликнул Парпарат, обращаясь к новообращенному Фенорамею, а также к шедшему рядом с ним серому. –– Восславьте нашего владыку, излейте скверну на сии девственные просторы! Губите их!
Новообращенный Фенорамей, как он думал – не помнил, а на самом же деле – понятия не имел, как конкретно изливать скверну, однако, как только команда прозвучала, он почувствовал каждой порой кожи своей, насколько безумно желает он это сделать. Стулгрим же, не теряя времени даром, поднял обе свои монструозные лапищи вверх и резкими движениями начал сдирать с них кожу. Зеленая жидкость, тут же засочившаяся от его запястий бурными потоками, полилась на землю. Траву, извивавшаяся у ног серого почернела и начала, опадая стебля, увядать, в то время как стволы ближайших деревьев стали покрываться темными пятнами. Налетевший ночной ветер поднял с их крон пыль, в которую начали крошиться их листья. Захохотавший Стулгрим закричал: «–– Догоняй!», после чего понесся по лесу, разнося заразу по ближайшим кустам. По колонне серых пронеслись крики, довольно скоро оставшиеся за деревьями:
–– Во славу Великого Смафла!
–– Именем Его!
Фенорамей удалялся вперед, срывая кожу с рук и разбрасывая ее по дуплам. Из них вылетали очумевшие филины и под их уханье он заливал землю и траву зеленой жижей. Канальца его вен налились синевой. Казалось кровь в них вот-вот вскипит под кожей. Что было силы он рвал их, давая прыснувшей жидкости с шипением вырваться наружу. Одновременно с этим волна эйфории накрыла его с головой – он почувствовал тоже, что чувствует работяга, когда после изнурительного рабочего он извлекает из холодильника бутылочку пенного, опустив при этом ноги в тазик с горячей водой. Ветер, что коснулся избавившегося от кожи мяса лишь усиливал это чувство. Во все горло смеясь от восторга, Фенорамей помчался вслед за Стулгримом, желая перегнать его. И чем большую он при этом набирал скорость, чем активнее ветер ласкал его руки, тем большее наслаждение Фенорамей ощущал. Окрыленный, он пытался криком восславить Великого Смафла, но очень скоро эти попытки утонули в лишившемся сознания хохоте...
Два часа они со Стулгримом носились по лесу, как обезумевшие, рыча и лая на все лады. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы кора многих деревьев покрылась коркой цвета болотной тина, трава в лесу почернела, а стебли ее свернулись черными лентами. Но более всего Фенорамея завораживало то, как в птичьих гнездах лопались гнойными фонтанчиками и стекали вниз яйца. Однако ничто не может продолжаться вечно под звездами. Постепенно ощущение эйфории стало пропадать. В глазах потемнело, а по рукам прошла ноющая боль, поселившаяся затем в локтях. К этому времени возглавляемый Парпаратом отряд достиг опушки леса, за которой начиналось равнинное поле.
В следующие два дня, в течении которых у новообращенного серого временами вспыхивали остатки памяти, благодаря которым Фенорамей-Петр заметил, что он стал практически невосприимчив к голоду и усталости (за два дня и две ночи, проведенных в движении он оставался все также бодр), слуги Хвори провели в вояже по этому полю, отравляя встречающиеся на пути наделы, выделенные под огороды, порча воду в устье протекающей рядом реки, а также заражая или сжигая стоги соломы. Временами отряду попадались животные – бродячие собаки и полевые мышата, которых Парпарат движением кисти и забубенными восклицаниями обращал в полуразложившиеся трупы, начинающие неотступно следовать за отрядом, радостно подвывая. При этом, если Фенорамей все же решался чего-нибудь скушать (летучая мышь, колосок ячменя, аппетитный корень) еда все также приносила ему наслаждение. Ее вкус словно усилился в несколько раз, при этом потребности в ней он не испытывал. Вообще общее его состояние отражалось примерно следующими размышлениями, не воспроизводимыми, но скорее намертво поселившимися в его голове: «Намана. Щас намана. Вот раньше было говно. А щас – намана. Идем? Ага. Куда?.. Намана. Вот раньше было говно. А щас?.. Намана». Он был спокоен и уверен в себе. В первую очередь эта уверенность шла от шагавшего первым Парпарата, который, будучи вооруженный четырехметровым шестом из лишенной ветвей и оскверненной хворью осины, вел отряд вперед, не выказывая сомнений. Мощные мышцы и когти собратьев, а также собственное новое тело, переполненное могуществом, также способствовали тому, что Фенорамей-Петр послушно, в спокойствии шел вперед, думая лишь о том, что все «намана».
По истечении третьего дня пути отряд чудовищ остановился у копанки, с одной стороны окруженной полем, с другой – стеной колыхавшегося камыша. Получив команду: «–– Разброд и шатание!», Фенорамей не придумал ни чего лучше рыбалки. Он вошел в воду и выдернул из камышей длинный побег, который, к слову, начал неспешно разлагаться в его ладони и стал удить рыбу первобытным способом. Впив глаза в реку, он искал рыбины стоя в воде с открытым ртом. Всего через минуту вода в реке стала окрашиваться в едко-зеленый, поскольку в нее попадала жидкость, капавшая из его пасти.
Неизвестно каким был бы улов Фенорамея, если бы всю малину ему не обломал такой же серый Рамид как и он сам, подошедший к реки в этом же месте. Встав на колени у края реки, он начал пить, хлюпая и свистя разорванными щеками. По водоему немедленно разнеслась скверна и буквально через пару минут метрах в трех от Фенорамея начала всплывать кверху брюхом мертвая рыба.
–– Прости, я не специально. –– Произнес серый, ехидно улыбаясь своей сгнившей нижней губами. Верхней губы у него не было вовсе. –– Хотя знаешь, нет! Все-таки специально!
Фенорамид заревел и ринулся на серого. Тот на него. В мгновение ока оба оказались по пояс в речке, отравляя ее еще больше и окатывая друг друга потоками уже начавшей тухнуть воды.
«–– Хватит разлагать дисциплину!». –– Гневный приказ Парпарата разнесся в их головах.
–– Да будет, Парпарат! –– Сказал серый Кридис, плескавшийся вместе с Фенорамеем.
–– Разве разложение – не наша суть?
–– Твое замечание не уместно, новообращенный, однако ход твоих мыслей мне нравится. –– Отозвался Парпарат, теперь говоря непосредственно голосом. –– Очень скоро тебе представится возможность разрушать сколько хочешь в свое удовольствие. Мы как раз почти пришли.
–– Куда?
–– Куда надо. –– Отрезал Парпарат, после чего отошел от речки и взбираясь на невысокий холм. Фенорамей также покинул реку, прибрежная тина которой уже начала густеть, превращаясь в болотце и взобравшись на холм увидел небольшой городок, освещенный лучами находившегося в зените Калпариса. Стены его были возведены из древа и камня, с многочисленными дощатыми пристройками, примыкавшим к ним. Строения внутри города были построены по большей части из дерева, хотя, конечно, с холма виднелось и несколько каменных зданий. Ничего больше, кроме разве что пары игравших золотом шпилей, разглядеть было нельзя. Да и не нужно. Едва увидев человеческий город, Фенорамей почувствовал острое желание осквернять, жечь, разрушать.
–– Дождаться ночи и в налет. –– Сказал серый Шусмар, подошедший к ним и вставший на колено возле Парпарата. –– Храмы оскверняем, стариков, женщин и детей потрошим во славу Великого, тела же их станут вместилищем даров Его.
–– Хороший план, Шусмар. –– Похвалил серого Парпарат и его щупальца весело заплясали на плечах. –– Мужчин волоките ко мне, им уготована великая честь встать вместе с нами за Владыку Хвори!
–– Могущественный Парпарат, а если в городе есть кто-нибудь из солдат Вечной Империи? –– С недоверием спросил один из серых.
–– Тогда, милостью Великого Смафла, Творца чумных поветрий, Первопричины отравления колодцев и порчи хлебов я спасусь бегством, ну а вас брошу подыхать здесь. –– Не изменившись в лице произнес Парпарат.
«Вполне намана» –– Подумал Фенорамей.
***
Около получаса назад город укрыл мрак летней ночи, однако некоторые из его улочек были освещены светом гирляндами и шаров, которые жители развесили на фасадах домов и между ними в честь какого-то там людского праздника. В описываемый час многие горожане разошлись по домам, лишь некоторые, большей частью жители пригорода, все еще сновали впопыхах возле городских стен, стараясь поскорее покинуть территорию города и вернуться в дома. Звезды заволокло тучами. В это самое время с юго-востока к городу приближались достойные слуги Великого Смафла, среди которых был и Фенорамей. Приближались они стремительно.
Наклонив вперед туловища, в одночасье закипев от пят до пастей, по команде Парпарата серые ринулись в бой, устремившись к городу кто на двух ногах, а кто и на четвереньках. От медлительных и спокойных увальней не осталось и следа. Теперь это были свирепые войны, которые лишь до поры до времени сдерживали свою ярость и застывший меж клыков, желая не растерять раньше времени эффект внезапности. Эту перемену в себе, пусть и не осознанно Петр подметил. Он подумал о том, что несмотря на общую леность, когда нужно его организм способен мобилизоваться фактически за секунды. «Не то, что у меня раньше... То есть у людей... То есть...». Дальнейшие размышления, также, как и отблеск его предыдущего сознания потонули в кипящем желании разрушения также внезапно, как всплыли за миг до этого.
Между тем расстояние между ними и дощатыми халупами с каждой секундой все сокращалось. Все бегущие, направляемые к ним помимо собственного желания еще и волей Парпарата знали, что достигнуть ворот следует до того, как тучи, которые нагнал на небо Парпарат, будут рассеяны ветром. Парпарат также сказал им, что если они ворвутся в город, когда тучи еще будут над ним, то тогда он нашлет на город гнилой ливень, который придаст им еще больше силы. «Еще больше силы?» –– В эти мгновения, пока Фенорамей-Петр вместе с собратьями несся к стенам, улыбаясь тому, как позади них в пыль рассыпаются листья кустарника, разум его был кристально чист, и Рамид рассуждал быстро и ясно, без всяких «намана» и повторений. –– «А это заманчиво. Хотя... Куда еще больше? Я и так сильнее любого во всей галактике, во всей вселенной, я... Я непобедим! К тому же на нашей стороне ночь. Разве есть в целом свете те, кто способны хотя бы сравниться с нами? Вечная Империя? Вздор! Никому против нас не выстоять!». Фенорамей не знал, что такое Вечная Империя да ему было и не до нее. Он готовился рвать.
Наконец, серые достигли города. Рев нескольких десятков глоток, вынужденных до этого удерживаться от его высвобождения, обрушился на дома с такой силой, что в тех из них, окна которых не были затворены ставнями, лишились стекл. Одним прыжком перемахнув через забор и вслед за этим перепрыгивая на крышу, Фенорамею на секунду почудилось, что все эти мысли, пафосные и бередящие его самолюбие, не являются плодом его фантазий, а как будто бы были бережно кем-то ему нашептаны. Благо, в следующее мгновение Фенорамей приземлился на крышу, завязнув в соломе и это сомнение быстро рассеялось. «Нет, бред какой-то» –– Подумал он, обхватив руками ногу и что было силы выдергивая ее из чердака. Что бы его, такого сильно кто бы то ни было мог использовать?! Нет, невозможно! Смафл? Да, де юре он ему служит, но он далеко, и, как говорит Парпарат, ему нет до таких червей, как они никакого дела. А больше ему никто не указ! Он – Фенорамей, господин своей судьбы. Все ответят ему за страдания... Да, весь мир был жесток и не справедлив. Фенорамей увидел собственные годы, проведенные в интернате, учителей и воспитанников, которые явно относились к нему с недостаточным почитанием. Теперь это было еще очевидней. Ему как будто открыли глаза... Он сам их открыл. О-о-о, как он страдал! Как был несчастен! Все перенесенные им унижения усилились в памяти в тысячи раз. Но теперь он сам и есть страдание. Их страдание. Кровь прольется!
И, разрывая грудь когтями, он перепрыгнул через забор. Приземлившись по ту сторону стены, Фенорамей метнулся к воротам. Занеся над головой когти он одним ударом снес засов. От удара по древесине во все стороны прошли трещины, калитка хрустнула и сорвалась с петель, пропуская внутрь полчища дьяволов. Он еще даже не развернулся, когда сзади донеслись первые вопли жертв. Разбрасывая вокруг себя кипящую пену, бурлившую меж клыков, серые влетали в дома, ломая стены и снося двери. Они заставали людей в постелях, стаскивали их с кроватей, давили и рвали на части, выкидывая головы в окна. Те жители городка, которых Рамиды застали у дверей, пытались их затворить, но ничего не выходило. Обладая невероятной силой, серые попросту дергали двери на себя, иногда вырывая их вместе с пальцами. Вламываясь в дома, они выламывали из стен косяки и забивали ими детей и старух, пинками смешивая их тела в кучи однородных дымящихся, верезжащих хрящей.
С разбегу влетев в деревянную стену, Фенорамей проник внутрь одного из первых домов за стеной. Это была караульная. Несколько солдат, которых он застали врасплох за поздним ужином, с криками повскакивали из-за стола и бросились к стоявшим у стен копьям. Ощерившись, Фенорамей ринулся прямо на них. Движеньем локтя он отшвырнул разделявший их кухонный стол и тот с грохот отлетел в стену, разбив окно. Настигнув караульных у их оружия, Фенорамей схватил одного из них за шею и расплющил его голову на ходу, хлопнув ладонями ему по ушам и перекинув хлеставшее кровью тело через плечо. Следующего солдата он разорвал на куски, еще двоих впечатал в стены, причем второго впечатал в первого, так что изнутри этой котлеты какое-то время еще доносился противный писк, полный ужаса. Вот это сила!
Со столь радостной мыслью Фенорамей выскочил на улицу, проделав в стене новую дыру коленом, хотя места для выхода и без того было предостаточно. Двое других серых забежали в проделанные им отверстия и когда он вышел на улицу из окон второго этажа к его ногам стали падать исколеченные куски мяса, некоторые из которых еще мычали. Собственная мощь стремительно взрастила гордость! И никакой боли. «Боль – это для слабаков!». Переполняемый яростью и ликованием, Фенорамей нагнулся к одному из окровавленных кусков человека, который еще извивался и стал его жрать, время от времени глядя на улицы. Город выглядел изумительно. Его пристройка уже пылала. Слуги Хвори, разнося благословления своего бога, срывали гирлянды, оплетая ими руки, а на их швыряли людские кишки, объятая пламенем солома ссыпалась с стропил, хрустом своим заглушая стенания... Однако вскоре это прекрасное зрелище оказалось под угрозой. На дальней части стены, а также у перекрестка показался строй вооруженных люди. Они были облачены в стальные доспехи и шли на Рамидов тяжелым медленным шагом, держа в руках алебарды, копья и мечи. С каждым их шагом стальной гул нарастал и в свете первой блеснувшей на небе звезды Фенорамей увидел изображение песочных часов, нанесенное на их груди. В свете пожара их доспехи и щиты сверкали. Непроницаемые шлемы, нижняя часть забрал которых была расписана узорами птицами, змеями или рыбами, скрывали их глаза, пылавшие не меньшей яростью, чем сердце увидевшего их Фенормаея.
В голове пронеслась мысль: «Опасность!». Фенорамей так и не понял, была ли этого его мысль, или же Парпарата, однако тут он улыбнулся окровавленной рожей. «Ну наконец хоть что-то стоящее, а то все леса, старики да коровы!». Очевидно, подобные мысли пронизали всех серых, ибо они, оставив грабеж и разорение, встали рядом с Фенорамеем и, ухмыляясь, начали выть и бить друг друга в груди. В самом конце улицы ковыляла старушка. Один из серых сорвал с петель дверь и запустил ее в женщину. Через секунду кровавое пюре стекло по стене. Едва раздавшийся вскрик поглотил треск пламени. Люди и серые прожигали глазами друг друга. По сомкнутому строю одних и пылающему пламеню зеленой преисподни в глазах других каждый осознал простую мысль: «Пощады не будет».
Первыми не выдержали чудовища. Оскалив морды, издал дикий рев трех десятков убийц, они понеслись на людей, думая только об одном – скорее впиться в их доспехи своими когтями. Не все серые жалали этого боя, многие из них хотели бежать, некоторых тянуло сначала вволю пограбить, однако воля могучего Парпарата сковала их в единое целое и приказывала рвануть на людей. Лоб в лоб. Подталкиваемые его волей и собственным эгом, жаждой избавиться от презренного чувства страха, что наседало на них, серые в две волны налетели на воинов Вечной Империи. На перекрестке закипел ожесточенный бой.
У лавок было не протолкнуться, ярость и сила, отвага и ненависть смешивались тут в яростном вихре выпадов и укусов, взмахов, уколов и литров крови. В считанные секунды Фенорамей открыл для себя много нового. Воины Вечной Империи были вооружены не просто копьями – спустя определенный промежуток время они могли стрелять из них. Выстрел такого копья просвистел над спиной несшегося на четвереньках Фенорамида, когда тот только ринулся в бой. Розовая струя пламени пронеслась над ним, обжигая хребет. От неожиданности серый замешкался. Он глянул в ту сторону, куда угодил снаряд. Несущемуся позади него серому разворотило грудь и отбросило на несколько шагов. Не тратя время на то, чтобы понять, выжил тот, или нет, Фенорамей поспешил как можно скорее покрыть дистанцию.
Подобно выпущенному из пушки снаряду, влетел он в еще не успевшую до конца построиться первую линию копейщиков. От удара нагрудники троих воинов застонали, как псы. Протаранив их строй, Фенорамей набросился на ближайшего воина. Тот встретил его прямым ударом копья. На удивление Фенорамея, сверхчеловеческой реакции ему едва хватило, чтобы уйти с линии атаки. В ту же секунду могучие когти скользнули по шлему. Тщетно! Они скользнули по стали и прошли по касательной. Сзади выросла тень другого воина, замахнувшегося на Фенорамия мечом. Другой серый влетел в него, повалив человека на землю. Но Фенорамею было не до спины – проблем хватало и спереди. Атакованный секундой ранее вечный имперец отбросил копье и выхватив из ножен меч рассек снизу-вверх пространство, где еще секунду назад стоял Фенорамей, намереваясь вспороть живот чудовищу. Сместившись в лево, Фенорамей получил удар в область ахиллова сухожилия. Боли он не почувствовал, однако энергия выпада пошатнула его, заставив серого пасть на колено. В то же мгновение еще один рыцарь вырвал копье из его ноги.
Развернувшись в сторону новой опасности, Фенорамей схватил с земли отброшенное одним из вечных копье и его древком подсек врага. Тот повалился на землю, гремя доспехами. А между тем вторая линия воинов, обняв серых с флангов, вытащила из ножен клинки и стала теснить их. Лучники на стенах осыпали Рамидов стрелами. Кусучие, словно надоедливые собаки, она вонзались в тела серых, заставляя тех дергаться. Серые дрогнули, и когда первая их волна начала откатываться под натиском рыцарей, уже фронт людей подвергся атаке. Вторая волной Рамидов налетела на первую. Серая плоть вдавилась в сталь, когти скрипели, скользя по железу, от напряжения брусчатка под ногами сражавшихся начала расползаться под сапогами, выскакивая из-под земли и лапы и латы залило кровью. В двух напряженнейших точках сражения линия имперцев не выдержала удара и начала проседать. Наиболее смекалистые серые выскочили им за спины, но тут же были атакованы оставившими стены лучниками. Некоторые Рамиды, сраженные многочисленными ударами мечей и копий, падали на каменный пол, скользкий от их развороченных желудков. Зеленая жижа залила переулок. Смешиваясь с людской кровью она шипела. Слабого места в доспехах не было, бреши в них серым приходилось делать самим, осыпая людей многочисленными ударами, до тех пор, пока стальные пластины не вдавливались в грудь. Сила и реакция были на их стороне Рамидов, но людей больше...
Спустя десяток минут непрекращающегося сражения к переулку стали подтягиваться резервы людей – около сотни бойцов, вооруженных пиками. Серых, бывших в начале боя всего тридцать два, теперь же насчитывалось только девять. Девять разъяренных яростью тварей, стоящие на ногах и крошащие все, до чего удастся дотянуться. Их павшие братья, оставшиеся лежать у них под ногами, как могли старались помочь Рамидам. На последних остатках воли они раскрывали пасти и, захлебываясь кровью кусали людей за ноги, однако поскольку под слоем плоти и крови они слабо различали кого быто ни было, не редко серые грызли своих собратьев. Фенорамей лишился руки. Разгневанный, он немедленно вцепился в плечо одному из рыцарей и, оторвав тому руку, прикрепил ее вместо собственной, закрепив ее пастью павшего серого. То, что теперь у него было две правых руки волновало Рамида сейчас в последнюю очередь.
В разгар битвы с одной из стен на вечных десантировался Парпарат. Приземлившись прямо на рыцарей, он сломал двоим из них спины и стал разбрасывать остальных в разные стороны. «–– Все на прорыв!» –– Скомандовал он и даже не столько повинуясь приказу, сколько просто желая сокрушить все, серые пошли в последнюю атаку, ревя, как ревут забиваемые медведей. Над их головами зарычал гром. Крики и вопли смешались с ливнем, что обрушился на сражавшихся шумной стеной. Земля намокла окончательно, мутная вода захлюпала по брусчатке. Поначалу дождь мешал серым и злил их, но, когда на вечных стали таять доспехи, последние семеро воспряли духом. То был их дождь. Гнилой дождь. Броня людей начала медленно плавиться, капли, попадавшие на оголившуюся кожу разъедали мясо до костей. Крики умирающих, валяющихся в крови и обреченных, тех, кто еще стоял на ногах и по чьим голенищам уже струились их же доспехи наполнили воздух. Серые же восстанавливались на глазах, с земли поднялись двое, казавшихся до того безнадежно потерянными. В гневе, что питался побежденным страхом пред сраженными воинами, чудовища бросились громить остатки города, они вытаскивали из убежищ еще уцелевших жителей и стрелков, ломали луки и скидывали людей со стен, поднимая их над головами и ловя языками капли дождя, которые проедали беззащитные тела жертв, смешиваясь с кровью. Спустя полчаса боли, криков, агонии штурм. Шипящей зелень залила фундаменты выгоревших домов, алтари храмов были разрушены. На месте города были руины.
***
Наступало утро. Вчерашние тучи сменяла медленно занимающаяся заря. Фенорамей стоял у того, что еще вчера было воротами по колено в супе из остатков тел вчерашних защитников и осаждавших.
–– Впервые встречаешь рассвет вот так? –– Спросил его Парпарат, вставая рядом.
–– Да.
–– Согласись, приятно.
В ответ Фенорамей лишь кивнул. Неожиданно его скрутило. Шрамы, оставшиеся после вчерашней резни внезапно открылись, и из них хлынула зеленая кровь. Руки, а затем и все тело Рамида охватила лихорадочная тряска. Он упал в бульон из растворенных кишечников, выворачивая руки и извиваясь. Постепенно жидкость стала вскипать и испаряться, а остатки тел наоборот начали прилипать к телу Фенорамея, присасываясь к нему. На миг он превратился в живую мумию, после чего кокон из тел загноился и лопнул. Поддерживаемый Парпаратом, Фенорамей не без труда поднялся на ноги.
–– О, мой возлюбленный брат! –– Голос Парпарата излучал восхищение и радость. –– Торжествуй, ибо Владыка наш воздал тебе за дела твои!
––Что… кх… кх… что случилось? выплевывая чей-то висок спросил Фенорамей.
–– Благодать, вот что случилось! Сам Великий Смафл возвысил тебя на новую ступень!
–– Новую ступень?
–– Наш Владыка, Великий Смафл, имеет бесчисленные армии верных последователей, и в них, как и в любой армии, есть свои должности. До сего момента ты занимал низшую из должностей. Ты был Рамидом – слугой, обращенным слугами. Теперь же ты возвышен до первоотмеченного. Это значит, что тебя возвысил Великий Смафл, скорее всего по ходатайству одного из Приближенных.
–– Приближенных?
–– Это Его самые доверенные глашатаи. Им ведомо неведомое и доступно недоступное.
–– А за что меня повысили-то? Дрались-то мы все вместе.
–– А кто ж его разберет? Может за храбрость, может за верную службу, может за разрушения алтарей, может и за все сразу, а может и не за это вовсе, а из совсем других побуждений.
–– Понятно. Что ж, яснее не стало, ну да ладно. Как я выгляжу?
–– Как настоящий плохой парень. –– Ухмыльнулся Парпарат. –– Теперь ты заслуживаешь оружия, дабы с честью представлять нашего бога. Мы отправимся в деревню Итра, что в дне пути отсюда. Четыреста лет назад там были кузни. Скорее всего, зная людей, они и сегодня там есть. Возможно, Великий Смафл будет благосклонен и при удаче ты станешь еще могущественнее, чем теперь и сможешь славить его еще прилежнее.
–– Звучит не плохо. В путь?
–– Да, собираемся. –– Последнее слово Парпарат мысленно продублировал. Через несколько минут все были в сборе. Вдоволь наглядевшись преображенным Фенорамидом, который теперь немного увеличился в плечах, заимев с десяток отростков на спине и сменивший серую кожу на бледно зеленую, отряд покинул еще дымящийся город и выдвинулся к новой цели.
Глава 2.
Скверна растекается по миру вновь.
***
Даже раскаты грома и блески молний не разбегаются по черному небу в бушующую над горами грозу с той скоростью, с которой малочисленный отряд серых продвигался к деревне, звавшейся, как и четыреста двадцать шесть лет назад Итрой. Всюду, где бы не проходили они, местность подвергалась отравлению и разорению: пустели леса, угасали долины, в прах обращались слуга, горячий воздух задыхался моровыми поветриями, разносимыми ветром на многие метры вперед. За немногочисленным отрядом Рамидов следовала огромная толпа мутировавших животных, кою волей своей Парпарт гнал как за собой, чтобы иметь в их лице сторожей тыла, так и перед собой, дабы четвероногие разведывали местность. За полдня пути численность отряда существенно увеличилась, причем не только за счет собак, скота и орлов: немногие люди, которых угораздило повстречаться на пути серых были обращены Парпаратом в слуг Хвори.
К полудню следующего дня чумное воинство достигло ржаных полей, окружавших Итра с юга и пересекаемых одноименной рекой. Нетронутые золотые поля колыхал ветер, тучные полевые птицы носились среди бескрайних морей колосков, Калпарис приветливо светил в лицо, однако... Ни у кого из бойцов не было никакого желания любоваться каменными домами с резными деревянными крышами. Налет был неизбежен и скор на руку. Перед разорением серых напутствовал Парпарат:
–– Братья! Восславим же ныне здесь, как века до того, Великого Смафла! Эта поганая деревушка уже была разграблена нашими славными предшественниками до основания. Но по своему упрямству жалкие люди вновь отстроились здесь. Теперь, с благоволения нашего бога пропесочить их выпало нам! Не осрамимся ж! Помните о том, что это крестьяне! В этих достаточно просто плевать!
–– Ги-ги-ги!
–– Га-га-га!
И они понеслись. Едва серые вступили в пределы полей, как спокойная рожь затрепетала. Девственная культура боялась и презирала их. Она трепетала, подобно благородной девушке, захваченной бандой грязных разбойников. Помня о совете Парпарата, серые начали плеваться на рожь. От их слюны она сгорала буквально на глазах превращаясь в том месте, где скверна коснулась ее в побуревший ужимающийся комок. Некоторые из Рамидов по старой традиции вспороли себе кожу на лапах и теперь распространяли по полям разложение. Но как бы не было серым отрадно медленное угасание желтевшей жизни, их главной целью оставалась Итра.
Достигнув деревни, монстеры приступили к тому, что умели лучше всего – к разорению. Они врывались в дворы, опрокидывая корыта, снося частокол, проламывая стены домов, вышибая окна и двери. Столы крошились об стулья, глиняные чашки они мозжили о головы визжащих детей. Если бы не мысленное приказание Парпарата, который в самый последний момент решил обогатить войско хвори за счет населенья Итры, судьба ее жителей была бы такой же, какую позавчера приняли жители разрушенного ими города. Не долго длились эти бесчинства. Разрушив около пяти домов, Рамиды перерезали людям все выходы, в том числе и дорогу на город Мафора, после чего началось их обращение. Горделиво встав на горевшем крыльце, Парпарат, опиравшийся левой рукой на посох, простирал правую длань свою к голосившим от ужаса земледельцам, большая часть из которых к этому времени уже успела охрипнуть. Своим прикосновением, которое иногда сопровождалось также возложением на несчастного части щупалец, либо же кишок парпаратского желудка, которой для этого монстр предусмотрительно себе вспорол, Парпарат обращал людей в серых. Их тела увеличивались и выгибались, две трети фаланг пальцев превращались в острые когти, наросты и язвы покрывали места сгибов локтей и коленей, из глаз сочился гной, а сами глаза нередко переезжали на место рта, который у некоторых их проглатывал, в результате чего эти серые могли смотреть на мир только с открытым ртом.
К концу дня все было кончено. Деревня Итра, еще с утра бывшая прекрасным обиталищем живого духа на закате стала покрываться плесенью. Моровой мох возник на стенах, сами дома покосились, немного уйдя под землю. По улицам стали растекаться ручейки гноя, сваливая кур и собак, на которые тут же набрасывались мухи, концентрация которых вскоре достигла того, что над отрядом витала туча. Сама же река Итра в ее ближайшем притоке, проходившем возле одного из земельных наделов остановила свое течение. Вода ее забурлила, хлюпаньем серным и испарениями грозясь разъесть основание водяной мельницы. Покуда последняя не развалилась, Парпарат вошел в стоявшую тут же кузницу, призвав с собой всех недавно обращенных слуг хвори и первоотмеченного, дабы сделать оружие, которое поможет ему славить Великого Смафла. Для самого Фенорамея верность Великому Смафлу была чем-то далеким, бывшим в сознании там же, где и мысли по типу «намана». Скорее ему просто нравилось крушить все вокруг, однако, памятуя о вчерашнем сражении с вечными, победа над которыми далась не легко, он рассудил, что оружие в этом мире лишним не будет. «В конце конов, пока я не разберу... Намана» –– Пробилось было сознание Петра, однако оно тут же было задавлено.
Внутри стены кузни покрыли грибки. Болотная тина вылезала из-под фундамента, а сталь наковальни, почернела и покрылась волнистыми узорами, напоминавшими роспись мороза на зимнем стекле. Здесь они принялись изготавливать оружие для Фенорамея. Простерев обе руки в стороны, Парпарат велел принести ему любой топор, что вскоре и было сделано, а также несколько грудных детей, которых нетронутыми держали специально до этого. Родители их были уже обращены, а потому заступиться за них было некому. Получив все, что требовал, Парпарат начал хворобный обряд. Отринув свой посох он взял топор в левую лапу, начав средним пальцем выводить разные руны на его лезвии. Несколько серых бросились к стенам и стали писать на них проклятые письмена. Все действо это сопровождалось воем, от которого становилось жутко даже созвездиям. Затем чудовище положило топор на наковальню, расположив поверх него первого жертвенного ребенка и, взывая к помощи Смафла и его мощи, стал истязать щупальцами свою грудь, истошно вопя. Спустя несколько минут мракодейства визжащий и плакавший от страха ребенок закричал гораздо сильнее. На этот раз ко всему прибавилась боль. Клинок топора начал всасывать его в себя. Глядя на это с великой радостью Парпарат, а вместе с ним еще двое серых незамедлительно выложили на наковальни остальных детей так, чтобы крохотные тельца полностью его закрыли. Затем, в шесть рук и восемь щупалец они стали ускорять процесс, молотя кулаками по заливавшимся криком детишкам, буквально вбивая их в рукоять и топорище. Остальные серые, глядя на это, принялись бесноваться вокруг них. Схватившись за плечи, они пустились в хоровод вместе с животными, временами подбрасывая над головами гнилозубых собак. На стенах кузни же появились дрожащие тени, также пустившиеся в пляс. При чем если монстры двигались вокруг Парпарата, обходя его справа, то черные тени, кружились совсем в ином направлении.
Фенорамей чувствовал мощь. Ощущение силы буквально струилось у него между пальцев. При этом вновь на секунду очнувшийся Петр был в ужасе. Он трепетал, содрогаясь от осознания творимого злодеяния, но был задавлен вглубь естества Фенорамея во время хоровода. Спустя один круг тени серых оторвались от них и поменялись местами с теми, что плясали на стенах. Эти, словно смытые волнами, спустились вниз, вцепившись в их ноги и протянувшись за ними, начав трепыхаться. На второй круг тени оставили их и снова заняли свои места на стене. Повторение этого перемещения происходило еще два раза. Вдруг на щупальцах Парпарата открылись раны и хлынувший из них гной стал напитывать лезвие топора, на котором стали появляться очертания крупной челюсти с отпечатанными на стали клыками. Сам топор несколько раз утопал в этой жиже. На топорище еще оставалась кожа младенцев и эта кожа, вместе с маленькими костями, меняла очертания и становясь то меньше, то больше. Наконец танцы прекратились, топор застыл и Парпарат поднял его над головой.
Рукоять покрывала пупырчатая красная кожей, местами вздымавшаяся, как ноздри запыханных лошадей. Иногда, не выдерживая напряжения, участки ее лопалась с едва слышным треском, после чего место прорыва затягивалось рубцами, чтобы в скором времени заново лопнуть, но уже в другом месте. Верхняя часть древка, которая находилась в непосредственной близости от топорища и которую кожа не покрывала приобрела черный цвет с зеленым отливом. На ней красовались письмена на языке, кой Петр не изучал никогда, но который при этом Фенорамей знал в совершенстве. Надпись гласила: «Кровь, доблесть и танцы по пояс в болоте. Да защитит Владыка свои творения». На увеличившимся в размерах лезвии вперед выступали обезображенные лики младенцев, во лбах и ушных раковинах которых брали начало узоры хищных зубов.
Оказавшись в руках Фенорамея, лезвие топора осветилось зеленым свечением, клыки на младенцах закровоточили зеленым и бронзовым, а по рукам Рамида растеклась львиная мощь, заставившая сознание его встрепенуться. Издав дикий рык, он поднял топор под оглушительные вопли собравшихся рядом серых. В тот же момент кузница, вместе со все это время подтачиваемой мельницей развалилась и в свете появившихся над головами звезд Фенорамею почудилось, что по воде уплывают дрожащие тени. Впрочем, если это было действительно так, то ему не было до теней решительно никакого дела. «С подобной силой никаким вечным точно не выстоять против меня!».
***
–– Для твоих воронов снова есть дело, Киропорт. –– Голос командующего вторым сектором Континентального надзора был как всегда хмур и не сулил ничего доброго. Из-за помех, вызванных расстоянием, Астримак не мог различить лица фантома подчиненного, однако он примерно узнал его по тону ответа.
–– Что-то случилось, шеф? –– С плохо скрываемой неохотой отвечал Киропорт.
–– Я потерял связь с гарнизоном одного из городищ возле Мафора. Координаты я тебе переслал. Они не выходят на связь со вчерашнего вечера. Наверняка ни чего серьезного, в той части континента связь всегда барахлит, сам знаешь. Вот только есть одно «но»... –– Голос Астримака стал настороженным. –– Именно к ним мы доставляли специальный приемник, усиливающий сигнал, так что, по-хорошему, они не должны были заглохнуть сегодня. По моим данным никаких магических бурь не происходило. Пошли пернатого, пусть разберется на месте. Сам знаешь, береженого – и Сенат бережет.
–– Будет исполнено, командующий Астримак.
По той медлительности, с которой Киропорт не спешил отключаться, командующий понял, что тот желает о чем-то спросить.
–– Что?
–– А если...
–– Если что?
–– Если это слуги Темных богов?
–– Этого не случалось пол тысячи лет, так что не молоти чуши. Последнее нашествие было раздолбано в хлам. А даже если это и кто-либо из их проклятых слуг, то на этот счет ты также знаешь, что делать. У тебя достаточно сил.
–– Сил-то достаточно... А вот полномочий…
–– Это просто сбой. Ничего серьезного, я уверен. Во всей галактике приспешникам Темных богов известно, что Вечная Империя делает с теми, кто пытается завладеть несокрушимой Утрой-6.
–– Добро. Тогда при получении данных объективного контроля я доложу. Разрешите выполнять?
–– Разрешаю. –– Произнес Астримак, рассеивая фантом Киропорта и откидываясь назад в массивном кресле. Поглядев было на бумаге, он отмахнулся от них и уставился на полыхавший в камине огонь. –– Я уверен...
***
–– И так, о превосходные слуги Великого Смафла, наконец, спустя множество лет потаенной работы, лишений, тягот и клейма позора для нас вновь пришло время во всеуслышание заявить о себе! Длань Хвори, равно как и длани других Темных Богов уже не раз касалась этих земель, но тогда, в битве при Фулке и белом лесе, которую ничтожные смертные этого сектора зовут не иначе как Великое Побоищем при Фулке и Великим Изгнанием при Белом Лесе, мы потерпели обидное поражение. Мы были разбиты, да! Но не сломлены! Армады Твоих верных слуг, о Великий Смафл, бороздят просторы черного космоса, распространяя Твои дары! Дошла наконец очередь и до Устры-6. Мы клянемся бросить ее к Твоим ногам! Клянемся победить поганых смертных или умереть среди этих гор и равнин, и смерть своей смыть тень от позора этой неудачи! Но неудачи не будет! Верно я говорю?!
–– Да! –– Неистово закричали серые, столпились возле орущего во все горло Парпарата.
–– Войны! Слушайте же мой наказ и повинуйтесь! Захватите земли, что прилегают к Белому Лесу, обращайте всех, кого сможете! Славьте нашего Владыку и наиболее отличившимся возможно будет даровано Его благословение, ибо Он щедр! Когда равнины превратятся в гноящиеся пустоши, мы нанесем удар по лесозаготовкам у Скаби, а затем уничтожим и сам Белый Лес!
–– Да!
–– Так идите же и пусть слава вашего Господина летит вперед вас!
Последние слова Парпарата были встречены гортанным рыком девяноста пяти ужасающих глоток. Не припоминая себя от восторга, серые, кто пешком, а кто седлая трехногих коров, устремились в сторону полей Куситской равнины. Заражения местности приняли поистине эпический размах: спустя двенадцать часов на территории, равной по площади пятидесяти квадратным километрам невозможно было отыскать ни одного не начавшего увядать растения. Листья на абсолютно каждом дереве начали морщится и опадать, а трава смешалась с землей, образовав под ногами подобие все время хлюпающего маслянистого сиропа. Стаи мух, которые издалека можно было принять за столбы дыма, конкурировали за начавшие разлагаться тела павших животных и крепостных с плотоядными червями, длинною в два пальца, что, словно змеи, начали рыскать по вязкой земле. С каждым преодоленным километром, с каждым оскверненным полем омерзительная армия пополнилась бойцами. В ее ряды, вне зависимости от их воли, были включены все окрестные жителей, промешкавшие дольше, чем было нужно. Могучий Парпарат обращал всех, дарую смертным восхитительные чумные прелести: вывихнутые кости, дополнительную пару яиц (особенно женщинам), прыщи, размером с теннисный мячик, сочащиеся гноем и служащие инкубаторами для новых червей и мух.
–– Отлично, парни! Теперь продвигаемся к стоянке лесорубов у Скаби. Вуликфер, ты поведешь Рамидов на приступ, остальные возьмут под контроль дороги, ведущие на Мафор. От них никто не уйдет, а в наших рядах прибудет пополнение!
Вуликфер, один из наиболее безбашенных серых, едва завидев деревню Скаби, окруженную полумесяцем высоких пихт, вскочил на четвереньки и стал оббегать кругами тех из бойцов, коим Парпарат ментально приказал атаковать вместе с ним. Среди них были не только простые серые, но и так называемые «недовозвышенные» – те, кому по непонятным причинам вместо возвышения Хворь даровала дары сомнительной ценности, как то: восемь глаз на тыльной части ладони, обладатели щупалец вместо рук или ног. Также среди них был один серый, спина которого обладала отдельным сознанием и головой и постоянно кричащая ему в уши, что он позорит их перед собратьями, т.к. якобы ходит задом наперед.
Проносясь вокруг и между ними, Вуликфер выкрикивал их имена, клички или заслуги, призывая всех собравшихся к жестокой резне.
–– Пурмо, принеси мне их головы! Тирмак, на этот раз сначала убей всех, а потом уже зажимай псов по подворотням! Лёгри Мертвый Гром, ты как всегда великолепен! Мофт, Айморово ты пугало, а ну шевели щупальцами! Ядокрыл, бейся, как и всегда! Мустафа! Отставить сношение печки! Ты помнишь, чем это окончилось для тебя в прошлый раз?!
Закончив осмотр этой смердящей всеми оттенками гнили кодлы, Вуликфер затормозил возле одного из разлагающихся тел и обеими руками принялся хватать толстенных червей, свивших себе гнездо в его бедре. Набив ими полные щеки, он обратился к Парпарату, брызжа слюной:
–– Мы готовы!
Оглядев славное воинство, Парпарат одобрительно кивнул.
–– Так идите же, рушьте дровосечьи постройки, заражайте окрестности. Слава Великому Смафлу!
–– Слава! –– Отозвались уродливые чудовища, срываясь со своих мест и устремляясь к Скаби.
–– Фенорамей!
–– Да!
–– Ты останешься подле меня. Стромп, Шитва, Фиферн – вас это также касается.
–– Понял. –– Немного расстроившись сказал Фенорамей. Он то уже представлял себе, как будет ловить жалких людишек.
***
–– Господин командующий! Господин командующий, выйдите на связь. –– В нетерпении Киропорт стучал пальцами по столешнице, ожидая ответа. Только что он получил ответ от развед-отряда «Вороны 2», посланных в разведку проблемной зоны, на которую Астримак указал ему прошлым вечером. Исходя из полученных данных перспективы вырисовывались довольно мрачные. Город Жикмо по неизвестной причине был стерт под корень. Сам факт разрушения небольшого города не является чем-то, бросающим в дрожь. За последние пятнадцать лет, к примеру, от одних только землетрясений на соседнем с ними континенте, Малом Вулво, были разрушены восемь городов подобного типа. Однако конкретно в этом случае дело обстояло иначе. «Полные угли» –– Так командир воронов описал Киропорту, что они обнаружили. Переданное же вслед за этим изображение только увеличило опасения Киропорта. Тень руин Жикмо, казалось, легла на его лицо.   
–– На связи. Давай обойдемся без сантиментов. Докладывай. Как там?
–– На месте города обнаружена скверна. Много скверны. В нецензурно огромных количествах много. Ветер передает, что при сравнении с общепринятой имперской классификации ими выявлены признаки «трупного бульона». Сам город по факту отсутствует. Частично сохранился только фундамент некоторых построек. У центрального перекрестка «Воронами» найдены останки около полусотни изуродованных человеческих останков, предположительно – гарнизон. На подходе к городу в радиусе трех километров зафиксировано заражение рек, полей и лесов. Последние данные уточняются. Что касается…
–– Я тебя понял. Это Темнейшие, будь я объявлен врагом Империи!
–– Командующий, при всем уважении. Вы же сами говорили, что в этом секторе их не было видно уже...
–– Да, говорил. Еще чьи ни будь останки обнаружены?
–– Там же, возле ворот найдено семь человекоподобных тел. Они обезображены гораздо сильнее чем остальные. Опознать там никого невозможно, однако эти тела на метр больше...
–– Это точно они. Киропорт, я выделяю тебе полномочия. Четвертый артикул. Письменное разрешение прибудет к тебе в течении пары дней. Бери под свое управление всех вечных, какие есть в ближайших городах, запроси подкрепления из области Рирма. Отправь красную милицию на обследование разоренных областей, а сам высылай «Воронов» преследовать скверну и снимайся сам. Держи меня в курсе, выходи на связь каждые восемь часов. Ты мне там нужен лично. В случае непосредственной угрозы Мафору на тебя возлагается задача не допустить захвата города. Песчаная стража будет тебе содействовать. 
–– А вы уверены...
–– Это не просьба, это приказ. Выполняйте, капитан.
–– Есть.
Отключившись от переговорного устройства, командующий вторым сектором с тоской посмотрел на кипы перевязанных красными лентами бумаг, требовавших его внимания и подписей.
Не менее тягостно смотрел на свой стол и младший сержант межкордонной службы второго сектора Киропорт, в одно мгновение ставший капитаном, пусть и на время. Выросший в семье знатного служащего, обязанного своим положением схожей с происходящей теперь волей случая, он как никто другой знал, что в случае успеха звание капитана прочно закрепится за ним. В любом другом случае Киропорт был бы на шестом порядке счастья, однако Темные боги... «Мне следует подготовиться».
***
Фенорамей, Стромп, Шитва и Фиферн молча около Парпарата, ожидая известия о захвате лесозаготовок. Примерно восемь минут назад из низины начали подниматься первые клубы черного дыма.
–– Забавно. –– Произнес Стромп, оглаживая свою дырявую щеку. –– Я думал, раз лес назван "Белым", то и чадить он должен... по белому! Ахахахахаха!
–– Эх ты, дубина! У тебя каждый встречающийся лесок – "Белый Лес". Сказано ж тебе, "Белый Лес" возле Мафора. Как будем у города, я тебе лично его покажу.
–– Могучий Парпарат. –– Задумчиво произнес Фенорамей, переводя взгляд с топора на гнилого товарища. –– А что вообще за "Белый Лес"? Вы на каждом привале о нем говорите.
–– О-о-о, Фенорамей! –– Довольным тоном протянул здоровяк, правой рукой перекладывая дохлую мышь с правого плеча на левое. –– Этот поганый лес – бесчестное дело рук презренных людишек, сотворенное ими в конце «Огненных войн». Многие горести связывают с ним наш отряд крепкими узами. Точнее связывают меня одного, так как все остальные, кто стоит нынче вместе со мной, Великому Смафлу тогда не служили. Это было давно. Ужасно давно... Эта поганая планета всерьез считает, что она останется не побежденной! Вздор!.. –– Щупальца Парпарата гневно зашевелились. Грудь его вздымалась. –– Когда придем мы к Мафору и предадим его огню и Хвори, когда затем выйдем к белоствольным чащобам, что так чтут люди и так ненавидим мы, когда наконец, после четырехсот лет унижений и жажды мести, объятые пламенем вспыхнут кроны дубов, а сосны станут падать одна за другой с протяжным визгом, тогда, вдыхая прелестный запах горящего дерева я поведаю тебе эту великую и печальную историю, наполненную славой, трагизмом и жестокой, бесчестной человеческой подлостью.
Едва Парпарат кончил, внизу показался один из серых, посланный Вуликфером.
–– Ну что, вы закончили? Теперь двинем к холму! –– Воскликнул было Парпарат, однако тотчас на его массивном лбу проявились складки раздражения, вызванные содержанием прочитанных им мыслей посланника.
–– Не совсем, о могущественный Парпарат. Многие лесорубы бежали вниз по реке к поселку. Рамида, которого Вуликфер отрядил на охрану того направления они прикончили.
–– Проклятые люди! Кого убили?
–– Шукарота!
–– Святая падаль! Такого красавца потерял наш отряд! Вечно эти поганые смертные цепляются за свою жалкую жизнь. И Вуликфер тоже хорош – послал на перерез всего одного серого! Вы взяли кого-нибудь на обращение?
–– Так точно! Шестнадцать человек ждут не дождутся твоей благой длани.
–– Это хорошо. Фенорамей!
–– Да!
–– Я их обращаю. Ты берешь их и мчитесь во весь опор к Мафору, попробуйте взять его с наскока, покуда вести о нас не разнесли жалкие лесорубы. Времени на подготовку штурма у вас не будет, просто разрывайте всех, кто вам попадется. Когда посчитаешь ты дело выигранным, тогда хватайте уцелевших и держите живыми до моего прихода. Часть обращу в братьев, а часть закопаем вниз головами во имя Великого Смафла на руинах какого-нибудь храма. А как сдохнут – сожрем!
–– Р-р-р-а-а-а!
***
В людском поселке царило уныние. Немногие уцелевшие после набега на скорую руку баррикадировали амбар, в гнетущем волнении ожидая развязки. Почти каждый из них трясся от страха, многие побледнели. А ведь каких-то тридцать минут назад все обстояло совсем иначе...
Смена удачно подходила к концу. Зарплата, которую должны были выдавать только завтра и которой еще не было на руках, дровосеки уже активно делили. Крустафер хотел прикупить котелок. Сисус мечтал о железном плуге, за которым он в межсезонье собирался ехать в Мафор.
–– Вот возьму сына, запряжем хромоногую нашу, сядем на дрожки и затарти-и-илим...
У старика Джена хворала внучка. По-хорошему, ее надо было везти в Мафор еще месяц тому, но деньги на это у старого лесоруба должны были завестись только в завтрашний полдень. Родители же девочки умерли, когда ей было шесть и потому рассчитывать на какую-либо помощь извне ему не приходилось. К тому же за исцеление грязной крестьянки, изо дня в день все сильней худавшей, желающих браться особо не находилось.
–– Ни одному лекарю мы не нужны. –– Печально говорил старик в перерывах.
–– Почему, дед?
–– А город-то крупный. И люди в нем крупные. А мы им так, мелкая сошка.
И медленно склонял на плечо голову. Так продолжалось пару недель, а затем Кубаль привез вместе с харчами из Мафора известие, что третьего дня в их город прибыл какой-то Вифир.
–– Он глава Гильдии. Говорят – голова! А добры-ый... Всех берется лечить. Очереди к нему стоят денно и ношно! Хромые, косые, какие хошь. И кажного лечит.
–– И мою Мнару может возьмет? –– Спросил тотчас же уцепившийся за Вифира Джен.
–– Конечно! Вот завтра деньги получим, собирай ее в город и пусть там ее...
У Шаршалона сегодня был день рожденья. Не успел звук топоров затихнуть в бору, а Остоносый и Пивандепало уже прикатили под навесы два бочонка пива.
–– О-о-о, пивандрий! Во добро! Это деду надо! –– Говорил самый молодой из лесорубов Мрик, протягивая к бочке деревянную кружку размером с голову. Из прорубленного в боку бочонка отверстия с шумом хлынуло пиво, заглушая голоса веселеющих на глазах лесорубов.
–– Ну, с днем рождения, Шаршалон! Давай, чтобы все! Чтобы и Сисус удачно съездил, чтобы и дед наш внучку свою подлатал, а Мрик?
Молодой парень смущенно заулыбался.
–– Она у него краса-а.
–– И не надейтесь, стерляди! –– Притворно-злобно сказал старик, первые за долгое время сменив печаль на улыбку. –– Она у меня будет богатою дамой. Вот вылечу ее, выдам за Купакора, и...
–– И чтобы дерево в цене было крепко!
–– Сколько здесь пены, а! Надо по две кружки, я разумею. Одну на пену, вторую на пиво...
––... И выдам за Купакора, слышишь, малец. Так что шиш тебе, а не моя...
Ужасающий рев прервал эти тосты. В следующий миг с опушки леса послышались вопли и стоны, рвущие душу, а затем на границе бора и лагеря появились отмеченные язвами образины, каких лесорубы еще ни разу не видели. Возвышаясь грудями над соломой навесов, они яростно выли, раскусывая висевшие на заборах горшки и плевались кучками обслюнявленных черепков. Стальной цвет их спин, возле лопаток как будто изорванных, контрастировал с кровью, покрывавшей длинные заостренные когти. У некоторых чудовищ на них было нанизано до шести ушей. Ушей их товарищей, застигнутых возле склада. Окровавленные челюсти извергали неистовое «–– Ехэй брах!».
–– Шаршалон.
–– Что?
–– Ты видишь тоже, что вижу я?
Но именинник не успел ответить – в этот Рамид Вуликфер бросил в них что-то косматое и это что-то приземлилось прямо на крышу одного из бочонков, проломив доски. На лица людям прыснула красная пена. Сисус глянул было в бочонок и обомлел. Из пенной шубы на него одним глазом смотрела окровавленная голова Кубаля. Второй глаз медленно растекался по пиву.
–– Бежи-и-им!
Казалось, серые только и ждали того. Сдирая с плеч гнилую плоть, Рамиды взревели и напутствуемые Вуликфером, во рту которого так густо кишели толстые черви, что казалось в нем будто бы свили гнездо, бросились на людей. Началось истребление. Рамиды хватали замешкавшихся лесорубов, сталкивали их друг о друга, подхватывали и бросали, впечатывая в чердаки. Старика Джена, который попытался проползти под лавкой один из серых выволок оттуда и схватил за грудки. Заревев на старика, Рамид плашмя бросил его о стол, сломав тот пополам и несколько раз ударив ногой, засунул превратившегося в кровоточащую губку человека в бочку. На пару с еще одним подоспевшим Рамидом монстры набросились на нее, переломав бочонок в пропитанный пивом древесный фарш, который тут же был сожран. Остальные лесорубы бежали вниз по реке. Они убегали, не думая наперед о том, что будут делать, когда достигнут поселка, не размышляли над тем, как и чем будут там защищаться. Они просто летели на крыльях ужаса, подстегиваемые криками отстающих. Некоторые дровосеки, впопыхах спотыкались и падали. Подняться они не успевали. Рамиды Вуликфера настигали их в колеях. Радостно гогоча, они пробивали людей насквозь кулаками, выдирая части хребтов и вслед за тем по полям разносился треск хрустели на их клыках ребер. 
Как ему, убегая, удалось убить одного из этих исчадий мрака, Мрик сам не мог понять. Он только помнил, как машинально схватил на бегу топор, еще когда мчался сквозь мастерскую. Вцепившись в него мертвой хваткой парень успел пять раз позабыть о нем, как на дороге вырос гигантский серый ублюдок. Он появился из-за кустов ракиты, выровнявшись так резко, словно то был одернутый на скаку конь, объятый пламенем. В ту же секунду е листья куста осыпались с веток. Тварь была ужасающей. Ее голова напоминала разорванную от центра в противоположные стороны тухлую рыбу. Глаза, блестевшие оливковым жиром, были каждый размером с огромного голубя; все в зазубринах когти были чернее шторы в ночи. Их зазубрины блестели в лучах Калпариса. Правую часть его груди покрывали россыпью пунцовые язвы, кишащие паразитами, толщиной в палец. Ударяя себя по грудь тварь заорала нечеловеческим голосом:
–– Му-ха-ха-ха! Жалкий смертный! Тоби пи...
Договорить Рамид не успел – Мрик как бежал, так и влетел в него, успев в полете сгруппироваться. Рассыпая за собой фейерверки опарышей, парень приземлился на упавшее тело и со всей силы вонзил топор в удивленную рожу. Зеленая кровь хлынула выше плеч, окропив его руки ядовитыми выделениями. От соприкосновения с ними повалил дым, руки Мрика как будто обдало кипятком, кожу щипало...
–– Вс-а-а! –– Прорычал он и что было мочи в ногах побежал дальше. –– Вс-а-а! –– Снова, но уже тише произносил Мрик через двенадцать минут, когда вместе с уцелевшие дровосеки спина к спине они стояли в амбаре. Ведомые паникой, они поспешили спрятаться в первом подвернувшемся под руку здании и только теперь, разобрав ясли и стойла и тем самым самолично отрезав себе путь к отступлению, а возможно – и к спасению, начинали осознавать, что им грозит.
–– Мы все умрем, мы все погибнем! –– Похоронной чечеткой тарахтел Пивандепло.
–– Да замолчи ты, я мыслей не слышу!
–– Мы все умрем, мы все умрем!
–– Громпаса изловили! Я сам видал...
–– Вс-а-а!
Кожу по-прежнему продолжало жечь. От этого ли, оттого ли, что сени амбара были набиты толпившимися среди досок, кос, тяпок и сена людей, парню почудилось, что у него поднимается температура. Сквозь шум реки, бежавшей вдоль наружной стенки, донеслись отдаленные рев, хохот и лай.
–– Чу! Слышите?
–– Да-а, мы умре-о-о-ом!
–– Да нет же, придурок! В ставни стучат.
–– Что?
–– Это эти!
–– Да стали бы эти в ставни стучать?!
–– Может посмотрим?
–– Нет уж! Я...
Амбар загудел, точно это был улей. Столпившиеся у ворот лесорубы принялись гомонить. Мрика бросало в пот. Побледнев, он направился в сторону закрытого окна, подход к которому был завален бревнами, различая только биение сердца. С каждым шагом Мрик все сильнее сжимал мотыгу. Встав у стены возле оконца, он отклонился и глянул в щелочку. В этот момент стук повторился и голоса дровосеков затихли.
–– Ну... Там чаво?
–– Это... Ворон.
–– Ворон?
Все вновь замолчали, пытаясь переварить это внезапное появление птицы. Затем на лбу Сисуса разгладилась борозда.
–– Похоже еще поживем сегодня.
–– Думаешь, это дозор?
–– А сам как думаешь? Тащите сюда мотыги и вилы. Надо продержаться совсем чуть-чуть. Поживем еще...
***
–– Сегодня смертные точно подохнут! –– Завопил Вуликфер, молотя в стену, отчего хижина задрожала всем телом. Как любой лидер Рамидов, наделенный хотя бы крохой собственного сознания, Вуликфер обожал произносить перед боем вдохновляющие речи. С ней он и обратился к обступившим его серым ублюдкам.
–– Мы-ы! –– Он вновь завопил, стуча себя в грудь. –– Мы – великие воины! Наши шаги – шаги самой смерти, наши тела – ее чертог! Наша слюна есть вода мертвая, наш смачный передеж – голос загробного обиталища! Мы – слуги Великого Смафла, планеты во всей Вселенной дрожат от имени нашего господина!
–– Да!
–– Да-а!
–– Р-р-ра-а-а!
–– Так разорвем же этих никчемных людишек, что дрожат в тех стена... Эт че... –– Вуликфер удивленно замолк, указывая на раскрывающиеся ворота амбара. –– Они-и... Ворота открыли?
–– П-п, походу да...
Из раскрывшейся от удивления пасти лидера даже вылетел один из червяков.
–– Так, ну... Ну так давайте им тогда наваляем, да?
–– Ну да.
–– Да!
–– Да-а!
И бой начался. Не помня себя от восторга и ярости серые на перегонки помчались к амбару, сшибая плетеные заборчики и разбрасывая висевшие на них корзины. Некоторые из них даже захватили с собою парочку, чтобы переложить туда людские кишки.
В четыре прыжка преодолев двадцать метров, первые три Рамида влетели в тень сеней. Послышался рев, скрежет и грохот, крики людей, ругань и вопли... собратьев? Пораженные этой мыслю остальные серые остановились. В это мгновение из темноты показались троица трепыхавшихся над землей монстров. Из спин их торчали обломанные наконечники тяпок, мотыг, вил и граблей. К головам некоторых прилипли доски. Прилипли на всю длину десятидюймовых гвоздей, которые люди забили туда за минуту до этого. Каждого из Рамидов на весу удержали по четыре-пять человек.
–– Да они... Они их даже убить не могут! –– Заревел окончательно взбешенный Вуликфер, отчего черви в его щеках стали переживать за собственную сохранность. Дабы не вылететь, они стали кольцами опутывать его язык. –– У... уэчтожтэ ы-ы-ых!.. О! Шукарот! Я гумал, ты омер. –– Произнес серый, глядя на подходящего к нему Рамида, из ушедшего в плечи лба которого торчал топор.
–– Да я и сам думал тоже. О! Вон эта гнида, которая меня чуть в пустоту не отправила! –– Пробубнел Шукарот.
–– Ты это оуда оворишь?
–– Да блин из подмышек! Он мне язык в пюре изрубил, пришлось вот тут дырочку сделать. –– Сказал Шукарот, приподняв левый локоть.
–– Поэл тебя. Ну так авайте их поороним!
–– Р-р-ра-а!
Обозлившись на смертных, серые снова нырнули в амбар, уже предвкушая свою победу, однако в туже секунду до ушных отверстий отставших донесся громкий древесный треск. Все тело амбара, казалось, вздрогнуло, послышались крики, и вслед за тем, рассыпаясь на бревна на серых обрушилась его стена. Все бросившиеся в амбар превратились в лепешки.
–– У ё!.. Ну все! –– Выкрикнул Вуликфер, взбешенно сдирая червей с языка. Одновременно с этим лесорубы с криками повыскакивали на свет. Едва они заняли позиции у пролома в стене, как бревна под ними зашевелились и не додавленные Рамиды потоком жижи попытались выплыть из-под стены. Увидев это, люди принялись остервенело лупасить их всем, что было.
–– И вы всерьез думали сокрушить нас? Да мы вас задавим!
–– Вуликфер!
–– Что еще?!
–– Похоже, к нам гости!
Голова серого повернулась на крик так, как даже у совы она не поворачивается. В самом конце проклятой деревни, поднимая пыль за собой летела лавина закованных в черное всадников, грудные пластины которых украшали расходящиеся крыла. Увидев пришедших им на подмогу «Воронов», лесорубы с неистовством пошли в контратаку. Запылали дома и серые задницы.
***
Тем временем отряд Фенорамей во все шестьдесят восемь (17*4) лап мчался к Мафору. Их предводитель упивался могуществом. Прежде чем отпустить новообращенных, Могучий Парпарат наделил оружие Фенорамея способностью управлять мыслями остальных. Сделано это было из-за того, что зачастую в сознании многих только что получивших благословение, еще какое-то время теплятся угольки другой жизни. Наличие их не способно повредить делу, однако в момент великого напряжения сил (какой был сейчас) может вставлять палки в колеса. Поэтому для того, чтобы новые серые не стопорились, Парпарат наделил затылок топора Фенорамея нервным клубком. Стоило Рамиду схватиться за него, любая мысль подопечных тотчас обрывалась и все они, как один повиновались мыслям того, чья рука их держала. Держа так топор Фенорамей ощущал еще больше силы. Он фактически чувствовал свою острую длань, лежащую на паутине подгнивших извилин. По факту, так он держал за голову каждого. Это опьяняло. Наващивая мысли о безграничном могуществе начали проклевываться у него в голове, однако Рамид не забывал своей цели. В глубокой ночи, истоптав пятки в жижу, его отряд достиг окрестностей города на горе – так переводится «Мафор» с кука-мукаго. Будучи не в силах зреть в темноте, Фенорамей схватил топор и стал смотреть на город всеми глазами, бывшими в этот час в его распоряжении. Но ничего нового он не увидел. Все те же очертания трех деревень, раскиданных по предгорному полю, все те же пылавшие на стенах костры. «Похоже нас ждут». Их действительно ждали.
Генерал-губернатор, глава второго эшелона песчаной стражи города и окрестностей, гражданин Оливер Асгер Третий, завидев вечером облака пыли на горизонте привел гарнизон города в боевую готовность. Песчаная стража и войны Вечной Империи, обгоняя друг друга заняли укрепления и боевые посты, готовясь, в случае приступа залить слуг Хвори шквалом огня. А то, что это были именно серые Оливеру Асгеру Третьему сомневаться не приходилось. Примерно за час до этого к нему в кабинет, разбив латной перчаткой губу пытавшегося остановить его слугу, ворвался предводитель высланного Киропортом отряда «Воронов» с позывным "Ветер". Стоило тому описать увиденные им разрушения Жикмо, как опытному военному Оливеру Асгеру стало понятно, с какой напастью они имеют дело. Из трехсот шестнадцати прожитых им в галактике лет, двести тридцать из них генерал-губернатор отдал воинской службе. Он давил темных вы****ков в шести системах, имел семь признаний, сорок ранений и столько же шрамов на своем лице, сколько морщин. Когда сражаются с прихвостнями Бога Военных Раздоров, обычно говорят: «запахло жаренным», однако здесь, Оливер Асгер был уверен в том, он имел дело со слугами Хвори. А значит в полях пахло гнильцой.
Немедленно в гарнизон были высланы ассистенты и все расквартированные по казармам полу-когорты пришли в движение. С ящиков плазмы для дальнострелов срывались крышки с надписью «не срывать!», в малочисленных зеркалах мелькали доспехи, гремели вынимаемые из ножен сабли. Реки огней наполнили улицы. Передвигаясь бегом, без строя и не столько от темноты (город освещали ряды фонарей, в том числе только начавшие входить в моду двухцветные фонари), сколько для того, чтобы взмахами факелов заставлять жителей расступиться, вечные войны бежали к воротам. К не главе Гильдии лекарей, как его ошибочно назвал покойный лесоруб, а к ее, Всеимперской Гильдии Лекарей, представителю Вифиру Мифиру, приехавшему в город на этот месяц, от генерал-губернатора также послали. В итоге, когда темнота опустилась на город, Мафор не спал. От дома к дому поползли робкие слухи, однако общее настроение жителей, большая часть которых никогда не сталкивалась врагами Империи и слышавшая о "чумных", "серых", "черноруких" и "вспаханных" разве еще в колыбели, да при посещении музея Великого Изгнания, со спокойствием и огульностью было таково: «У нас есть военные. То их забота. Кто бы там ни был, пусть только сунуться – так отгребут на орехи, что ой-ой-ой».
Парпарат просил не терять времени. Фенорамей же, прибыв к Мафору видел, что оно потеряно, однако мощь, исходившая от топора и питавшая его мускулы, по-багратионовски требовала штурма. Штурма! И серый решил попытать счастье. Сжав свой топор, он погнал в бой Рамидов. План его был прост – под мантией ночи все массой мускулов влететь в ворота, вышибить их и начать свинорез. В его разгоряченном мозгу план этот казался вполне продуманным. Однако еще на подходе к городу с серыми произошел оксюморон: их огненный пыл был огнем же и охлажден. Будучи всецело уверенными в своих силах, а также подгоняемые державшим их за помыслы Фенорамеем, Рамиды нисколько не озаботились вопросами маскировки. Как всегда у них водится, они завопили на бегу на все лады, а также завыли и заревели. Помимо этого, каждому из них захотелось еще немного порезвиться в деревне, а поскольку Фенорамей слышал их мысли, то вся эта жажда насилия передалась и ему. «Ну-у, разве только немного» –– Уступил он, направившись вместе с серыми к ближайшей деревне. В это же время находившихся на стенах рядовых Сигурда и Сакапуку Оливер Асгер Третий, напутствовал немного в военном деле, а также в том, как плазма работает.
–– В военном деле есть да главных факта: атаковать с головой и атаковать в голову. Так говорили все, начиная воителями древнейших дней, заканчивая и героем нашей планеты. Кустар Громоходящий потому-то и победил в «Огненной войне», что в отличии от предшественников бился с врагами, думая не о славе, а о том, как победить. Вот, гляньте вниз. Вам сейчас не видно, но слышно отменно во-он где-то там (генерал-губернатор обвел рукой область шума) орут скотиняки. О чем это нам говорит? Ну, рассуждая логически, вы могли подумать, что возмо-о-ожно они пытаются нас обмануть, скажем так, привлечь к вон той области наше внимание. Такой взгляд на дело имеет место. Однако слышите шум?
Рядовые кивнули.
–– Это значит, они не отвлекают, а атакуют. Поскольку тварей на Большом Вулво не было уже четыре столетья, я думаю это – новообращенные. Они разграбили один город, разрушили пару деревень и теперь думают, что стали всесильными. Ошибка новичков. –– Генерал ехидно улыбнулся, движеньем ладони поправил русые волосы, в свете огней напоминавшие еще один факел, и пренебрежительно махнул в сторону шума. –– Но, вам-то, конечно, больше охота пульнуть плазмой, а не слушать бормотание старика, а?
Сигурд и Сакапука, два сапога пара, только вчера из учебного лагеря, радостно закивали.
–– Ага-а-а.
–– Ну так не сдерживайтесь. Только того, –– Генерал протянул вечным по резинке для волос. ––, волосы берегите.
Завязав в пучок локоны, вечные без шлемов (потому что ну в первый раз-то хочется посмотреть без шлемов, че там будет-то) вынули из ящика снаряды плазмы. Это была старая-добрая КА-1-6 – сапфировая плазма с вкраплением красного, напоминавшая собой небольшую доску, толщиною в полдюйма, на выходе выдающая 6000 градусов. Следуя порядку общего наведения, шестерка пластин КА-1-6 была помещена в стволы дальнострелов. Наведя арбалетную установку, Сигурд и Сакапука уже отошли и приготовились к выстрелу.
–– А, чуть не забыл. –– Сказал Оливер Асгер и протянул парням пару черных очков.
–– Та ладно, че там.
–– Ну, как хотите. Стреляйте уже.
Парни дернули за рычаг.
Рамиды почти преодолели поле, когда их отряд понес потери. Сначала послышался едва слышный «тю-у-у», а затем в небе, освещая камень городских стен белыми отсветами, вспыхнули шесть непомерно гигантских змей розового огня. В мгновение ока они протянулись дугами навстречу серым, точно между Мафором и деревушкой перебросили огненное шоссе. Находившиеся в домах люди бросились к окнам. Еще через мгновение огненная река излилась в поле, вставая стеной, уходящей вверх на десяток метров. Не успел Фенорамей закрыть лицо, как из топора в его голову понеслись: «–– Твою мать, это шо?!», «Твою ма-а-а!..», «Хл-хл-х-ха-а-а!». Попавших в огонь испепелило. Глядя на все десятками глаз, Фенораме видел моменты смерти товарищей, когда кожа по всему телу сначала вздымались в одну секунду, точно под ней надули шар, затем всюду лопалась, а затем только огонь, тьма и силуэты почерневших скелетов. Видел Фенормаей и другими глазами, глазами тех, кого пронесло. Он видел огненный вал, видел попавших в него собратьев, видел, как те почернели, видел, как их разорвало.
Как еще недавно им владела жестокость всего отряда, так теперь им овладела всеобщая паника. Под довольное улюлюканье утиравших слезы Сигурда и Сакапуки и гордое «–– Гм!» генерал-губернатора, Фенорамей отступил. Отступил в беспорядке. Отступил в панике. Из шестнадцати его бойцов восемь вечные стерли огненным ластиком.
Отступив в ближайшую рощу, Фенорамей бросил топор возле себя, но затем спохватился и снова схватил его. Вовремя. Его бойцы уже собрались тикать от города куда угодно, только б подальше. Так, подавленный мощью невиданного доселе людского оружия и тем, насколько в сравнении с этой мощью меркла его хваленая сила, как меркнут сумерки перед рассветом, он просидел меж деревьев до тех пор, пока дуб, под которым он расположился не прогнил от тлетворного его влияние и ствол не свалился Рамиду на спину. Выбравшись из-под ствола, Фенорамей посмотрел на небо. Наступал новый день. Ни от Парпарата, ни от Вуликфера вестей пока не было.
***
Не только Фенорамей бодрствовал в ту ночь – отряду Вуликфера также пришлось не сладко. Подоспевшие на подмогу лесорубам «Вороны» на полном скаку влетели в их построение. Их скакуны, крупные и неутомимые, по ноздри закованные в черную сталь, буквально смяли первую линию серых. Дерн, от которого еще секунду назад поднимались облака пыли, превратился в жижу от мутной крови. В нем вязли лапы Рамидов, а черви и гниль летели в разные стороны. В ошалевших глазницах от злобы и неожиданности всхлюпывали и закипали глаза.
Так, дымя веками и с клокотавшим в клыках шипением, поминая нечестивый хребет Великого Смафла, серые прогибались под бешенным натиском, чередуя удары и шаг назад. Краматорская сталь бликами вспыхивала на всем протяжении лини боя в лучах садящегося Калпариса. Во все времена клинки дозорных отрядов Вечной Империи славились невнушительными размерами, но большой пакостью и тварям Вуликфера предстояло убедиться в этом на собственной шкуре. Гремели доспехи, бешено ржали лошади, мотая головами, как рок-н-роллщики. Что удивительно, лесорубы – эти жалкие и никчемные смертные, в телах которых на глаз было больше жил и волос, нежели духа, также набросились на Рамидов. Изрыгая проклятия, смертные вонзали в безобразные мускулистые тела грабли и кирки. В локоть Фусгеру вошел топор. В результате разыгравшейся какофонии чудовища замешались. И без того лишенный равнения строй их смешался и люди начали теснить тварей к домам. Один из Рамидов махнул наотмашь. В небеса взмыли руки, державшиеся за мотыги. Одна из голов прокатилась под ним, клацнув зубами. Трещали кости. Крови было так много, что многие поскальзывались.
Ценой невероятного напряжения сил смертным удалось оттеснить Рамидов к воротам лагеря, когда Вуликфер понял, что надо что-то менять. «Если промедлить, нас передавят!». Выкрикнув: «–– Не отступать!», благословленный Парпаратом утопил обе ноги в земле. Он отбросил одну из насевших на него лошадей, второй разворотил брюхо. Ее всадник свалился и его буквально похоронила волна требухи. Вуликфер сделал шаг на него, однако в этот момент подоспел новый рыцарь. Блеснула сталь.
Вуликфер умудрился перехватить клинок в десяти сантиметрах от головы. Не тратя время на убийство всадника, Рамид вцепился в голову лошади. Крики коня сковали жилы. Он оседал на задние лапы, отчаянно маша головой, но все было тщетно: клыки Вуликфера смяли тонкую сталь, защищавшую морду и чудовище вырвало лист железа вместе со лбом и верхней челюстью. Конь завалился на бок. В следующую секунду серый уже разрывал рыцаря. Пусть не без трудностей, но его когти проникли в доспех. Послышался медленный треск рвущейся плоти и, выпрямившись, Рамид издал победный рев, потрясая трупом на кончиках лапы. Его рука проникла в доспех по запястье, прошившие тело когти торчали у подбородка. То был шматпор, добрая сталь, чье имя с кафпитского означает «одеяние ночи». Одеяние ночи не выдержало когтей. На мгновение серые остановились. Бежавшие за ними смертные дрогнули и как будто осели на собственных ногах. Вуликфер ликовал.
Черная тень возникла из-под дымящихся останков лошади, сбрасывая с себя кольца кишок. И без того черный рыцарь чернел от крови. Металлические крылья на его груди как будто вспучились, отражая биение благородного сердца, хотя это была всего лишь игра лучей погасавшей звезды. Кровь коня была почти не видима, а кровь заколотых им Рамидов казалась подтеками. Его собратья осведомились о его состоянии только взглядом, всего на миг повернув головы. Он поднял руку, точно бы отстранялся, и рыцари набросились на серых с удвоенной силой. Едва завязавшись, бой грозил перерасти для Рамидов в петлю. Вуликфер смерил смертного пылающим взглядом. Тот только покрепче сжал древко копья.
Не когти, но молнии вонзились в то место, где секунду назад стоял Ветер. Вся спина Вуликфера превратилась в с силой расправленную пружину. Удар расквасил тело лошади надвое, отрезанное стремя улетело на черепицу, однако рыцарь в черном успел отскочить. Выпадом, быстрым даже серого он возил огромное, трехметровое копье, секунду назад казавшееся Рамиду таким неуклюжим прямо в живот. Острие вошло в плоть, затем почти на два метра за ним прошло древко, разворотив брюхо Вуликфера и сделав в нем трещину, образовавшуюся одновременно с омерзительным плюханьем. В дыре, сквозь которую Ветер мог видеть происходившие сзади сражение, показались шляпки болотных грибочков, которые служили Рамиду внутренним эпидермисом, давая его органам дополнительную защиту. Часть из них была срезана с ножек беспощадным ударом и теперь отсеченные и покрытые гнилью грибные шляпки падали вниз, превратившись в полете в коричневых жаб, передняя половина тела которых была жива, а задняя – нет. Вместе с этим тело Вуликфера из страха начали покидать черви. Они падали вслед за жабами и устремлялись к развороченному трупу коня, отчего тот яростно затрепыхался. На секунду серому показалось, что он почувствовал, как немеет язык.
Вуликфер заревел и рывком вырвал из тела копье, отшвырнув его в сторону. Ветер выхватил «краматор» из ножен, и они продолжили драку среди трепыхавшихся между ними ног лошади.
Справа и слева все выкипело. Рамидам было не сладко, смертным – тоже соль. Кровь лилась ведрами. Серые зачерпывали ее прямо из развороченных грудей и заливали ей лица «Воронов», надеясь, что кровь просочится в доспехи. Шматроп был крепок и не поддавался, однако некоторые «Вороны» все же лишились глаз – они вытекли сквозь глазные прорези вместе с оплавившимися бровями. Исцарапав себе обе руки, Тумакей что было силы ударил когтями по латам «Ворона». В темноте, что опускалась уже им на плечи, вспыхнула россыпь искр. Рамид зажег ими руки и бился, пылая и мелкая в дыму. Несмотря на выучку, кони «Воронов» бесновались. Они вскакивали на дыбы, били копытами. В их прикрытых сталью глазах блистал огонь. Двусторонний Рамид, тот самый, которому спина говорила, что он их позорит и чем вызывала усмешки друзей, теперь оказался в выигрышном положении. Он видел сразу на обе стороны и отбивался от всех атак, хотя временами они и успевали переругиваться со спиной о наиболее приоритетных противниках. Спустя минуту сражения смертные начали путаться у «Воронов» под ногами.
–– Вы славно потрудились, ребята! –– Закричал им один из «Воронов». –– Теперь бегите отсюда в город! Спасайтесь, ну!
Немногие из оставшихся в живых лесорубов вняли советам «Воронов». Они отступили вдоль складской стены на пересечении 1-ой и 2-ой улицы, возле которой несколько рыцарей хлесталось с одним Рамидом. Едва приметив людей, разгневанный серый снес кирпичную стену и ее ошметки побили многих людей.
В полном неистовстве ревели серые. Пылали постройки. Черные наседали неумолимы. Этот отряд был настоящей стилетом Большого Вулво. Его бойцы, помимо прочего, участвовали в той самой серии межкосмических стычек на Пяточке Парадоксов, а если точней, Ветер и его люди крошили врагов в самом центре так называемых «Жестоких борозд» – авангардной планете, настоящем пекле, горниле войны и потому потеснить их было не просто.
Снова расстроив начавшие было выстраиваться оборонительные построения серых, «Вороны» начали зажимать их так, чтобы на каждого Рамида пришлось по двойке рыцарей. Безжалостные длинные копья делали свое дело. Лишь изредка изрекая отражавшееся от шлемов гулкое «–– Р-р-а-а!», походящее скорее на смех бешенных псов, грызущих друг друга под церковными сводами, «Вороны» одного за одним протыкали Рамидов, пригвождая серых к стенам и держали их так до тех пора, покуда за них не принимался огонь. Тогда они упирали оружие в землю и переходили на «краматоры», рубя и кромсая оставшихся на ногах тварей под жуткие вопли горящих Рамидов, захлебывавшихся воспламенявшейся слюной. Повсюду кишели кучки червей. Рушились здания. Крыши, большей частью покрытые соломой, трещали. Не выдержав натиска, серые в беспорядке бросились прочь. Все еще ведший сражение с Ветром Вуликфер орал на них.
–– Куда вы, трусы?! Бейтесь вместе со мной! Стоять здесь! Здесь честью...
–– Здесь честь твоя и закончится. –– Произнес Ветер, отбросив шлем и голос его, более не стесненный стальными перегородками, зазвучал еще угрожающе, словно то было проклятие, произносимое бурей над океаном. Он стоял перед Вуликфером. Горячий ветер трепал его волосами, возможно русые, а возможно казавшиеся таковыми в полыхающем зареве. От чадящего дыма и бликов отражавшегося на доспехах огня, броня его казалась наполовину молочной. Десятки вен Вуликфера проявились на теле, точно это были не вены, а взъерошенная шерсть. Оба противника потрепали друг друга.
Рамид стоял, держа в левой лапе расползавшееся меж пальцем чрево. Свои кишки Вуликфер для сохранности намотал на руку повыше локтя. Левое плечо Ветер отсек ему. Доспех «Ворона» был изогнут в области груди и ног, ремни и заклепки держались на чуде. С каждым шагом человек чувствовал, как в спине стреляют два позвонка.
–– Ха-ха-ха! Наглый ****юк! Вот эти тени (Залившийся хохотом Вуликфер не глядя указал себе за спину), это не крыши жалких халуп, что пылают сейчас во имя славы моего Владыки! Это не трепещущий от нашей силы камыш у реки! Это братья мои, что встали со мной! И вместе мы несокрушимы! Тебе не жить!
Рамид бросил на «Ворона» торжествующий взгляд, однако не прочел на лице смертного ни растерянности, ни страха. Он был также крепок, как его доспех в начале боя, также спокоен, как биение сердца сытой змеи. Ветер смотрел за спину серого с абсолютным бесстрашием и это бесстрашие вывело Вуликфера из себя. Яростно рыча он обернулся.
–– Р-р-а!
Его поредевшая братва отступала... Бежала. Драпала и улепетывала, как только могла. Потери средь «Воронов» были минимальны – один рыцарь и незначительное количество лошадей. Серые же были вырезаны почти полностью. Лишь девяток из них, израненных и согнувшихся, как те самые смертные, коих они недавно пинали, бежали теперь за хлипкий мост. Часть «Воронов» вскочила было по коням, но Рамиды разрушили переправу. Обученные скакуны, доскакав до воды, отвернули от нее и забили копытами – серые отравили течение и приученные к подобному лошади почувствовали опасность. На этой стороне остался один только Вуликфер и пятеро «Воронов» обступили его. Выставили мечи вперед, они сделали шаг вперед. В белеющей стали отражалась конвульсия пылавшего лагеря. Сквозь треск брусьев слышны были крики птиц, безуспешно порхавших вокруг своих гнезд на чердаках. Еще не прозревшие птенчики жалостливо чирикали.
–– А-а... Ну что, с-суки? –– Не столько произнес, сколько проплевал серый, утирая кровь с того месива, что десяток минут назад было его подбородком. –– Хотите посмотреть, как умирает Рамид? Ха-ха-ха-х...
Тут он запнулся, глянув под ноги. Близ его пят, все также вздрагивая, лежала разрубленная лошадь Ветра. Только теперь он заметил, что к крупу ее была прилажена цепь, на которой виднелось несколько полу-лиц, трофеев, обычно встречающихся среди слуг Темных, а также у перенявших от них такую военную причуду солдат. Обычно – опытных. Тут было пол хари «Кулака» Военных Раздоров, чемпиона первого возвышения с красным клыком, закрученным по спирали, как небольшой бивень и синим глазом, синева которого всегда кажется вытатуированной. Была тут половина лица «Мусаперы», твари, похожей на облезлую екамирскую рысь с продавленной спинкой, используемой многими опытными наездниками Тьмы для верховой езды. В полу-пасти «Мусапера» держала собственную лапу. А еще тут была тут часть лица «Сыпи», могучего порождения воли Великого Смафла. Увидев ее, Вуликфер поднял на Ветра дымящиеся глаза. Бывшее до того спокойным, теперь лицо его зло ухмыльнулось, сказав Рамиду без слов: «–– Видали уже».
Вуликфер выпрямился и одним жестом вырвал кишки. Закусив губы, он разжал пальцы, и они скользнули под ноги, закрыв собой отсеченные головы. Из стальных черных прорезей окруживших его «Воронов» не донеслось ни звука. Ветер вновь был спокоен. «Видимо... Смерть».
–– Великий Смафл... –– Прошептал Вуликфер. –– Направь мои когти. Р-ра!
С этим криком серый взмахнул обеими руками крест-накрест, вложив в удар всю свою мощь. От ударной волны с одного из стоявшего за его спиной «Воронв» сорвало налокотники. Одновременно с этим люди сделали шесть синхронных взмахов. Пластина доспеха Ветра скрипнула, как котенок и отвалилась, упав на шевелящуюся гриву коня. В следующую секунду Вуликфер взорвался кровавым фейерверком из шести мест сразу и его плоть упала на землю несколькими длинными дымящимися пластами. Закованные в черное рыцари поглядели вниз. У их сапог, напоминая начавший раскрываться бутон по весне, расползались лишенные жизни ошметки.
***
Прошедшая ночь оттаивала грязными подтеками на свинцовом небе. Получив по спине развалившимся деревом, Фенорамей встал, держась за топор и направился на опушку. Остатки, жалкие огрызки воинства Вуликфера, в сопровождении Парпарата и других серых подходили к Мафору. Они пошатывались и хромали. Ватага вверенных Фенорамею Рамидов, разрозненно и потерянно выходила из леса. Парпарат не стал ничего спрашивать – о произошедшем ночью он уже прочитал в мыслях собратьев и, раздраженно процедив: «–– Очко», с натяжением оттянул щупальца вниз.
–– Могучий Парпарат!.. –– Воскликнул Фенорамей, задыхаясь навалившимися эмоциями позора. ––... Я ведь был так силен! Как я так слаб?..
Парпарат посмотрел на него, запустив лапу под щупальца и растер щеку показавшейся из-под них гнилью.
–– Эх, младенец! Победа... Не достигается она только силой и яростью. Как бы нам этого не хотелось. Если бы все зависело только от силы, «Огненная война» не закончилась бы так, как закончилась (последние два слова он произнес с заметным опозданием).
–– Могучий Парпарат! –– Голос Фенорамея царапал изнутри горло. Неожиданно для себя серый приобрел внутри третье "нечто" – что-то, что не было ни нахальной жаждой торжествовать и насмехаться над слабыми, но при этом и не было частью почти отринутых им крошек сознания, звавшего себя отчего-то «Петром». Это был голос поруганной воинской чести. –– Мне стыдно за то, что я спрошу, но я не знаю, не помню этой войны! Что за война звалась «Огненной»?
К голосу первоотмеченного прибавились еще голоса. Голоса тех, кто зарание звал себя победителями, а меньше суток умывшихся бранным срамом.
–– Могучий Парпарат, вразуми!
–– Скажи, о великий, как воевали?!
–– Могучий Парпарат! Я не чувствую трепета в моих мышцах. Этой ночью я был бит! Бит безжалостно!
–– И я! И я тоже!
–– Неужели смертные могучи, как мы?!
Когда же голоса, напоминавшие треск отходящей от костей шкуры стихли, Парпарат оглядел собравшихся подле него воинов тьмы.
–– Пойдемте, гнилята... Я кое-что вам покажу.
Они покинули опушку леса, посыпаемые по шеям и спинам скрутившимися в трубы и иссохшими листьями и огромной дугой пошли вдоль города, даже не заходя на колосившиеся поля. С каменных стен за их перемещениями неотрывно следили десятки пар глаз, однако Парпарат не замышлял ни стремительного обхода, ни вероломного ложного отступления, никакого другого маневра. Он просто вел их за холмы.
Пока они шли, Рамиды могли наблюдать оживление, воцарившееся в деревнях. Слегка напуганные, слегка суеверные, как и подобает простому люду, деревенские спешно покидали дома, направляясь к городу, но при этом с опаской обходя выжженные ночью участки ржи. Кто в руках, кто на дрожках, кто на нелепых зимних санях, а кто и с узлом на спине, висевшем на палке, они тащили с собой припасы и ценности, завернутыми в ткань вещами. Кто-то нес хлеб и тарелку смородины, кто-то кота. Одна девчонка, еще молодая, несла глиняный горшок, на дне которого лежали самые дешевые бусы, смененные когда-то ее ухажером на ярмарке и нынче завернутые в красивый платок.
Фенорамею, в общем-то, было плевать. Но протестовал Петр. Он что-то шептал, однако едва они поднялись, ослепительный вид, представший пред серыми с вершины холма, заполонил все и изгнал Петю из памяти.
–– Смотрите, серые! –– Сказал Парпарат, широким жестом обведя то, что находилось внизу и притом не указывая на что-то конкретное. Глаза Фенорамея волнительно разбежались. Прямо под ними раскинулся гигантский, ветвистый, но самое главное – полностью белый лес. Белый лес. Он не сиял, рука зимы не касалась его. Нет. Он был просто белым. Весь, от острия листьев до (Фенорамей мог поспорить об этом на свою голову) уходящих в землю корней. Лишь стволы его деревьев из-за игр теней казались слегка сиреневыми, как корни волос белого одуванчика.
–– Что... Что это?
–– Что это?.. –– Переспросил Парпарат, смотря на завороженных лесом Рамидов. –– Это кладбище чести и пепелище нашей победы. Когда-то здесь была битва... Когда-то здесь.

–– Что, ребятня! –– Обратился к все еще не смененным Сигурду и Сакапуке гражданин Оливер Асгер Третий, скорым шагом прохаживавшийся возле бойниц. Сперва Сигурд и Сакапука радостно приветствовали его, однако тотчас они вспомнили о субординации. Под их глазами еще оставались вчерашние тени, не успевшие еще сойти с лиц после вчерашнего применения КА-1-6 или, как это действо звала военная терминология, «озарения». –– Как обстановка?
–– Да вот, гражданин генерал-губернатор. –– Сказал Сакапука, указав в сторону казавшегося отсюда небольшого пригорка, за которым лежало белое озеро. –– Какие-то чучела. Мы с Сакай так мысли – это вчерашние.
–– Что ж! Мыслите крепко. А-а... –– Произнес Оливер Асгер, подойдя к самому краю стены. ––... Пришли посмотреть на место последнего поражения? –– Генерал усмехнулся и сложил руки на груди. –– Небось тот, повыше, рассказывает всем, как они отгребли. Хотя о чем, кроме бахвальства, вообще способна рассказать эта тварь? Нда-а... Они отсюда прям как точки на палочках. А вы, значит, их видите, да? Молодцы-ы. –– Оливер отошел от края и потрепал по плечу Сакапуку.
–– А вы...
–– Чего, малец?
–– Нет, гражданин генерал-губернатор. Я...
–– Да говори уже! Кто нас тут услышит, окромя птиц? –– Старик ухмыльнулся и расправил усы. Вместо Сакапуки его спросил Сигурд.
–– А вы-ы... Были там?
Выпалив это, он тут же смолк и что было силы выпрямился.
–– А-а, ничего. –– Оливер Асгер махнул рукой. –– Был ли я на «Огненной войне»? Нет, парни, не был. Я тогда даже не родился еще. Но битва была тогда о-го-го! –– Затем его лицо стало неожиданно хмурым. –– Тогда наша планета одной ногой стояла в пропасти.
В этот момент подошла смена. Бойцы, подстегнутые присутствием губернатора, бодра отрапортовали друг другу о том, что «согласно устава»... ну, и так далее, и Сигурда с Сакапукой наконец-то сменили. Она пошли было к лестнице, но тут первый из них все же не выдержал и, обернувшись к Асгеру, робко спросил:
–– А вы нам расскажете?
Сакапука аж нервно сглотнул, косясь на него. Однако Оливер Асгер только по-доброму засмеялся.
–– А почему бы и нет? Хотите послушать старую байку? Мне все едино сегодня весь день не сойти со стены. Давайте тогда отойдем, что ли.
Они отошли к задней части стены, откуда открывались виды на город. Мафор просыпался. Первые лошади сонно плелись по мостовой. Из окон одного из домов, застроенной в несколько ярусов улицы (ничего необычного – Серый квартал) высунулась девица с фарфоровой вазой. На перекрестке Изгнания и Трех Шумов меж собой перебранивались циркач, отставший от труппы и два уборщика. Так бывало всегда, когда кто-нибудь из членов одной из шести цирковых шаек, каждую неделю колесивших по маршруту "Первый квартал-Надмотостовая улица-Черная Морда-Бар «у Щегла»-Серый квартал-Ратуша" по той или иной причине (чаще всего потому что набутылился вдрызг) оставался на месте прошедшего представления. Сказать по совести – отставший не мог быть в ответе за все горы мусора, оставшиеся после разъехавшихся циркачей, однако уборщикам было по боку. В итоге по-настоящему бока болели у неудачливых фокусников. Возле черных дверей харчевни «Таран» трактирщик, предлагающие дымы и зелья, расслабляющие разум, сцепился с священником, призывавшего проходящих мимо к отказу от клятых злобесовых зелий. Бородам обоих серьезно не поздоровилось. Из игорного дома под Чугунным мостом, что, как нетрудно догадаться, находился под Надмостовой улицей, вышел человек, от стыда кутавший лицо в плащ. Это был представитель торгового дома, который еще вчера днем облапошил очередного полуграмотного селянина, а уже ночью слуга «Фартового рубашки» точно также облапошил уже его. Одинокие фигуры ночных бабочек, готовых потрогать за кокон любого, был бы он при деньгах, неспешно зашевелились. Чувствуя себя ночью в своей тарелке, они были подобным островам сорняков, цветущих у подножья фонариков, растворяясь лишь ненадолго в холодной ночи, завидев вдали уже давно знакомые фигуры стражников, вышедших в очередной рутинный патруль городских площадей и услужливо «не замечавших» ночных красоток за плату определенного свойства. Теперь же наступал день, и они ужами ползли обратно в норы. В лежавших на самом западе, возле спуска в подгорные шахты, «Муравейниках безнадеги» также просыпалась жизнь. Вдыхая испарения смердящих канализаций, кипевших кастрюль, в которых бедняки кипятили похлебку, наполовину состоящую из грязи, а на другую половину – из воды, они тихо, поскольку сил было мало, поминали богов, устроивших мир так, что в нем были бедные и их страдания.
–– «Огненная война», ребята... Оу, у нас гости.
К губернатору и слушавшим его вечным и вправду подступили молодые бойцы, также отпущенные на отдых. Они скромно вставали рядом, держа ладони на локтях. Смотрели все с интересом. Видимо, кто-то кому-то уже шепнул, что генерал будет о чем-то рассказывать. О чем-то далеком.
В это же самое время к серые внимали каждому слову Парпарата. Один из Рамидов мельком глянул на стену. «Что-то затевают» –– Подумал стоявший на стене вечный, вглядываясь в собравшиеся в далике точки. «Затеяли что-то» –– Подумал Рамид, глядя на то, как на стене, в отдалении, несколько точек обрались полукругом.
–– Вы же про «Огненную войну» расскажете, да? –– Спросил один из молодых рыцарей, а один из серых присел на корточки возле Парпарата и, чтобы ему было удобней сидеть, перебрасывая член через плечо.
–– Чего тут было... –– Парпарат замолчал, смотря на собравшихся с видимым удовольствием. Он и без телепатии знал, что это всем интересно. Серые закивали.
–– Ага!
–– Да!
–– Расскажи!
–– Ну, тогда слушай.
–– Так оно было... –– Это сказали уже на стенах.
Глава 3.
Компания на Большом Вулве 8938-8940 годов, более известная как «Огненная война», коротенько рассказанная Парпаратом и Оливером Асгером серым и вечным рыцарям соответственно за пару часиков и независимо друг от друга.
I
–– И так, молодежь. –– Голос губернатора звучал торжественно. По всему было видно, разговоры о прошлом Асгер любил. –– Конечно же все вы так или и иначе слышали о «Огненной войне», а поэтому я не буду вдаваться в излишне запутанные подробности, как то боевая конфигурация звезд вокруг планеты, виды порталов, использованные нечестью, перечень всех полков, учувствовавших в сражениях прямо и косвенно, и так далее...

––... Кто-куда, тоси-боси... Это все вам могли бы рассказать люди! Но я-а-а...

––... Поэтому буду рассказывать популярно. Для начала напомню для самых маленьких. Это была борьба со злом. Борьба настоящая, не фигуральная...

––... Это был махач наших с не нашими! –– С каждым произнесенным словом глаза Парпарата медленно наливались болотной тиной. –– Они бы (со всем презрением, на которое только был способен Рамид, Парпарат указал на стену посохом) стали расхваливать только себя! Ибо как есть, все люди лживы! Но я! Я расскажу вам, как оно было!..

––... И во всей этой компании, с великим множеством битв и маневров, есть две фигуры, вокруг которых полотна истории дали спираль.
Спины молодых рыцарей распрямлялись как-то сами собой. Слова гражданина Оливера Асгера будили в них смутную, потаенную гордость, пусть они слушали самое-самое начало истории.
–– Имена обоих известны, вы все их знаете. Это, конечно же, человек чести, образец звездного рыцарства...

––... редкостный подзалупник...

––... гордость рода людей, копье гнева Большого Вулво, раскаленное в благороднейшем из сердец...

––... жалкий выродок, такой же никчемный, как колбаса из дерьма, набитого в шкуру убитой гадюки. Будь он крысой, его бы погнали даже из канализации, даже... Даже имя его упоминать как-то не хочется, особенно потому что оно стоит рядом с ТАКИ-ИМ Рамидом!..

––... Кустар Громоходящий! Прозванный так за свой знаменитый...

–– Я даже рассказывать не буду, за что. В этом нет славы!..

––... Он был и на веки останется в памяти жителей эталоном юности и зрелых лет. Кустар происходил из вен старой крови. Он был красив, высок, манерен. Вежлив со всеми, элегантен на вечерах, неотразимый в доспехах. Женщины были от него без ума...
 
–– Был он малю-у-у-сенький. –– Парпарат наклонился и почесал камень. –– О-от такой. Какие-то безызвестные свиньи его где-то высрали, немного растили, думали бросить, да неудобно перед другими. Потом дали денег, кому было нужно, пристроили его, ничего интересного. Был помело и подслеповатый... Как-то в 39-ом мы потрошили одну из пакировских монахинь. Так вот перед смертью она собрала нас в кружок, сложила жалобно руки и как на духу призналась нам, что ушла в евнухи оттого, что когда-то ночью краем глаза увидела... Нет, не его и даже не его тень. Она просто увидела чью-то тень и подумала, что это, в теории, мог бы быть он и до того ей от этого стало плохо... Такой вот он был!..
Серые, как один, осуждающе затрясли головами.
–– Т-т-т!..

––... Громоходящий, среди близких – Вакунастари, получил прекрасное домашнее образование. Свободно говорил на шести языках...

––... Даже с ширинкой, говорят, не мог совладать. Вечно обосцывал ладоши!..

––... Таким был герой этой войны. Герой людей. Но у врагов их тоже был предводитель. Омерзительный, без капли чести. Пусть и, конечно, хороший военный. Как не прискорбно, он также был из людей...

––... Не просто из каких-то там людей! –– Парпарат потряс кулаком возле щупалец. –– Он же был лучшим их представителем!..

––... вероломно предавший...

––... от бессердечия вынужденный!..

––... и тем самым навлекший позор на свой род...

––... И тем самым вписавший себя на страницы истории!..

–– Лактамор Па;кет, э-э-эх... –– Оливер Асгер грустно вздохнул. –– Вот ничего не могу с собой сделать. Как ни произнесу это многострадальное имя вслух, аж язык у меня шершавым становится...

–– Великий Лактамор Пакет! Один из величайших воителей нечистой орды. До своего благословленного возвышения он смертным, совсем как этот Кустар. Но в отличии от него, Лактамор подавал большие надежды. Оттого они и бесятся, оттого и клевещут, стремясь опозорить его славное имя. Блестящее образование...

––... Согласно сведениям, не поддающимся подозрению, ибо взяты они из имперских архивов, Лактамора нашли в хлеву, после очередной попойки, что шли без счета в маленьком городке Пиримея, что расположен в третьем секторе, на Малом Вулво. Его родители были беззубая прохиндейка и шалопай...

––... Сын гувернерши и городского учителя. Красивый, как куча наколотых на вилы кишок, широк в плечах, глаза словно отсвет грозового раската...

–– О его внешности нам почти ничего не известно, однако сохранились воспоминания его одноклассников. Один из них, в частности, утверждает, что Пакет считал только до двух, да и то временами путался... Но кем он был, нам не важно, хотя многим исследователям не дают покоя его военные способности, истоки которых они ищут в детстве... Как бы там ни было, Лактамор Пакет поддался непростительным для любого смертного слабостям, отринул все...

–– Отдал свою душу во имя спасения девушки! Благодаря прекрасной экономической модели людей: "Империя порешает", когда заболела его возлюбленная, когда его гнали от себя лекари, сапогами пиная кончавшуюся на его руках Афорсею, он не сумел ее спасти. Один из них знаете, что ему крикнул?
Рамиды отрицательно закивали.
–– Как умрет – приноси. Мне как раз нужно тело для опытов! Их освистали в шести городах. В двух или трех облили помоями. Она умерла на пороге церковной больницы. Вместо слов утешения ее прямо там, на его глаза, распили надвое прям на брусчатке и эти две части побросали, как инвентарь, в моровую избу. Стоит ли удивляться, что люди нажили в тот день врага? Стоит ли удивляться, что Великий Смафл протянул ему руку помощи?
От гнева щупальца Парпарата перешли в танец.
–– Он поклялся вернуться на Устру-6. Вернуться и отомстить... И он вернулся. Вернулся в славе, что окружала его облаками мух, вернулся в силе, что гноем выпрыскивалась при каждом шаге. Вернулся при войске, сильнее которого возможно видели звездные системы, но такой концентрации слуг Хвори на одной планете наблюдать ни смертным, ни нам еще не доводилось. Да. Среди них был и я... Забавно. Люди часто любят вспоминать те дни, когда Пакет только решил отдаться тьме. Они говорят о нем...

––... Вот как низко он пал перед тем, как продал душу демонам гнили. Похоть, убийства, коварство и мародерство!
При этих словах генерала возгласы гнева раздались со стен.

––... Похоть, убийства, коварство и мародерства!
–– Ехей! –– Радостным гиком залились под стенами.
–– Да-а... Много можно говорить об обоих воителях. Кто сражался за честь, а кто был ничтожеством, я думаю тут всем все понятно. Однако перейдем конкретно к войне. И так. Наступал 8938-ой год. Мы шли космоса на Большой Вулво...
II
На вершине безымянного каменного холма, возвышавшегося над Апинским плоскогорьем, в разрез с синим небом и здравым смыслом блеснула немая молния и в ту же секунду четыре порочных огненных черепа коснулись взвившейся под ними сочной травы. Чумная тварь задрала голову и над низиной разнесся клич, заменяющий гром. Услышав его, флора пришла в негодование. С одинаковой силой трепет охватил корни цветов и бурьяна. Сами скалы, казалось, вздрогнули от него.
–– Мур-р-р-а!
Так, ранним летом 8938-ого, возвестил Большой Вулво о своем возвращении чернобокий утес, бывший когда-то Лактамором Пакетом, а к сему времени ставший возлюбленным сосудом сил Бога чумы. Лик его был подобен кипящему чану, в котором варились вершки свеклы. От затылка на спину шла костяная коса из ребер убитых рыцарей. Три с лишним метра, руки, с потрескавшимися от переизбытка сил бицепсами, он восседал на огневзором коне, черном как ночная пижама, одеться в которую могла только смерть. Конь этот был благословением Великого Смафла. Людские черепа ему служили копытами, из их глазниц струились огненные ручейки. Стремена, седло, удила были откованы из толстогранных цепей, а каждый вдох и выдох твари звучал падением песочной россыпи на ржавый лист. Кривая броня груди Лактамора формой напоминала застывшие без контроля ручьи горячего сахара и спереди оканчивалась, не доходя до того места, где у людей находится пуп. Отсюда и до пояса из кос, к которому были прибиты женские губы, тело закрывали вплетенные в сталь руки людей, тщетно застывшие в попытке защиты. Над каждой стопой его, не касаясь земли, висели иссушенные женские головы, набухавшие от гноя во время ранений. В правом плече был вмонтирован рог, дуя в который нечистый мог перестраивать структуру костей, становясь ниже и выше, плотнее и жиже. Вытащенный из ножен на раздражение свежему ветру, на загривке коня лежал ониксовый клинок с малым искосом у рукояти, который вскоре был поднят Па;кетом ради приветствия его воинства. На холме он стоял не один.
По правую руку от Лактамора на четырехлапом соме, вооружившись вилами с трехглавым наконечником из проклятого стекла, восседал Пунатвой «Чумное Перо», как иногда его называли имперцы, ибо раздор он творил, как каллиграф, заклинающий строки. От локтей до ногтей на руках его не было кожи и мяса, а голые кости скрывали колючие наручи, в неистовстве содранные с ежовых спин и скрепленные ядом. Прямо по середине его доспеха, черного, как проклятия ночью, алела трещина. Она происходила из тех глубин, где когда-то покоилась людская душа. Жар ее был столь нестерпимым, что для проветривания Пунатвой был вынужден время от времени отлавливать и приваривать к груди хищных птиц. Бывшие королями природной цепочки, они попадали в ужасное положение и были обречены до самой смерти бить крыльями о железо в безуспешных попытках вырваться и взлететь. Их привлекал сом, глаза которого были заговоренными казаться грифам, орлам и стервятникам самой притягательной добычей на свете. При этом птицы чувствовали опасность, исходящую от этой странной добычи, а потому зачастую подолгу в нерешительности кружились над Пунатвоем, все понимающие и в то же время не могущие отвернуть назад крыла. В итоге, когда сил сопротивляться соблазну не оставалось, они пикировали, внутренне содрогаясь. Едва эти птицы начинали атаку, каждый из них приходило осознание, что в этот момент нельзя кричать. Иначе погибнешь. И с каждым проносившимся метром птицы ощущали все больше и больше нарастающий страх, подступающий к горлу колючим комом. Тогда они решали, что зашли далеко, пытались свернуть, но тела их не слушались. Вот это было последней каплей. Забыв про все птицы начинали истошно кричать, сом оборачивался и хватал за когти. С этого момента их судьбой становилось служить живым опахалом, до тех пор, пока, не лишившись силы и оперения, они не выбрасывались на съеденье сому, а их место не занимали другие несчастные. Последних всегда было в избытке, т.к. со временем в любой компании над Пунатвоем всегда образовывалась туча обреченных орлов.
По левую руку от Лакаморта сидел на земле Йоруг Болтун. Он был лишен глаз и видел только тогда, когда глаза его увлажнялись, а потому почти все время он третьей рукой, сделанной из шести перекрученных сосков, зажимал себе нос и сморкался пустыми веками. Пока из его глазниц тек зеленый гной, Йоруг видел. Сидя, он опирался на булаву. В его левом предплечье таилась замаскированная под дупло и обрамленная веточками прожорливая дыра, которая нередко плевалась перьями – тем немногим, что оставалось от залетевших на огонек малых птиц, в результате чего на его левой груди лежал слюнявчик из слюны и птичьих перьев. Поджав под себя ноги, Иоруг сидел на земле. В это время его спину рвала когтями преданная «Маусаперта», отчего спина покрывалась слоями шрамов, служивших ему защитой. Доспехи Болтун всегда презирал.
А в это время внизу одна за одной сияли молнии телепортационных порталов. За каждым всполохом на поляне появлялся десяток серых и их было так много, что через двадцать часов у повелителей начинало рябить в глазах. Армия Лакаморта прибывала на Большой Вулво. Это были Рамиды со всех шести планет, покоренных Пакетом и принадлежавших ему. Шести из шести тысяч шестисот шестидесяти шестерок планет, находящихся под дланью Великого Смафла. Еще через день концентрация достигал предела. Черви начали заводились даже в облаках и падали, закипая в зеленом и синем огне, коими пылали клинки Рамидов. Вооружение было разнообразно. В прокаженных ладонях серые держали стилеты, искривленные, как перееденная каретой змеиная кожа, ржавые топоры, лезвия которых напоминали гриву худородной клячи, но переполнялись энергией Темных богов. На плечах лежали палицы. Тлетворный огонь иссушал воздух. Речь чумных воинов, перебранки их скакунов отдавались в норах, лежащих далеко за Апинским плоскогорьем и жители этих нор спешно ретировались еще глубже в землю. Сыпь, язвы, россыпи швов на локтях, голые кости и стальные наросты – все это радовало взор чумных предводителей. Восемь тысяч бойцов явились в тот день. Восемь тысяч слуг Великого Смафла пришли сюда из самых отдаленных космических недр, где самый свет звезд густел и разлагался, несущие в своих сердцах горесть других миров, порабощенных и оскверненных, с лопаты вкусивших прелестей Хвори. В своей мерзости каждый из них был уникален, даже те из Рамидов, что в прошлой жизни звались близнецами, теперь отличались друг от друга, как камшот от скриншота.
Наконец в миг, когда последняя молния перенесла на континент последний десяток бойцов, ряды их взревели. Гнилое море тел, разлившихся по плоскогорью, приветствовали его – своего предводителя, все это время стоявшего на холме и подавшегося теперь на самый край, разведя руки в стороны, словно бы обнимая бурлящую массу. Затем восемь тысяч глоток все разом стихли и с вершины каменистого скалы раздался голос, представить который можно, если взяв за ноги несколько петухов, начать забивать их о чугунную стену.
–– Мои братья!
Ему отвечала дробь кулачных ударов по серым грудям. Многие из них были болезненны, покрытые влажной зеленой слизью и потому трупный яд при каждом ударе летел во все стороны. Черви не переставали падать с небес.
–– Наконец-то, спустя двенадцать проклятых лет я снова здесь, на шестой Устре! Все здесь стоящие были свидетелями: я клялся нашему Богу отдать эту звезду!
С этими словами он указал на поспешивший спрятаться за облаками Калпарис. Кулаки многих Рамидов взлетели над головами. Отовсюду донеслось «–– Р-р-ра!».
–– Здесь, как и всюду – обитель смертных! Они говорят, что смердим мы. Это неправда! Смердят они! Смердят жалкими песнями о сытой жизни, смердят насмешками и страхом за жизнь. Смердят пороками и заносчивостью! Каждый из них такой, вы это знаете и все равно я вам обещаю новое тому подтверждение. Запомните эти слова: все вставшие перед нами будут обращены в дымящуюся кашу, что стечет по клинкам! Обращены почти без усилий! Так сказал я – Лакакаморт Па;кет и гибель тому, кто попытается это оспаривать!
Одобрительный рев перебил ветер.
–– Они кричат о чистоплотности! О чистоплотности духа и чистоплотности тела! Они, эти злые и бессердечные, лгущие даже самим себе друг другу, клевещущие на достойных и вышвыривающих любого, ежели он не вышел сословием на погибель! При том их сердца не отяжелеют даже на перышко! Сотни из вас слышали о горделивой сталице Мафоре, что возвышается на шахтерской горе, как над другими возвышается самомнение жителей этой планеты. Они горделивы, они скупы, они невежественны! Они приписывают спасительной занятости нашего Бога свою дальновидность, они всерьез считают, что эта планета еще не принадлежит Ему только потому, что якобы стойкость их не вызывает сомнения! Они преподают собственным детям, что их страна и нация – исключительные и что только им дано решать, когда и где начинать войны! Но пришло время нас! Я привел вас сюда, на Большой Вулво. Я собирал вас по многим системам, я обещал вам славу и планету, полнящуюся от слабой жизни, которую можно переварить в перегной. И я сдержал свои обещания. Серые! Рамиды! Самые жирноземные луга и долины этой системы ждут-не дождутся скверны нашего Богу! Я дам вам рабов, десятки тысяч! Наш щедрый Бог даст вам возвышение, лишь бейтесь с горящим в груди огнем! Я дам вам уважение, которое разлететься по всей Вселенной, от скалистых хребтов кристального пика ее центра, до самых белых окраин, где черный хаос космоса впадает в ледяные огни! За медными столами чертогов Раздора только и будет, что толков о нас! Стоглавый Шашиманашос поручит ЕЧику сложить о вас гимны! Неполживые, как это у него принято! Нас ждут слава и месть, а еще трепет сердец, которые почему-то нас прозвали гнилыми! Р-р-ра-а!
–– Р-р-ра-а!
Крик восьми тысяч глоток на мгновение даже оглушил его.
–– Идем на столицу!
***
Примерно в это же время, в ста двадцати километрах отсюда, или же, как сказали бы местные землепашцы, в ста двадцати длинных узлах, в небе над виллой, располагавшейся на горном склоне, занимаемой сосланным в почетную дипломатическую ссылку молодым дворянином Вечной Империи посреди еще не успевшего начаться вечера запылала пролетающая комета. Простолюдины, проживавшие у подгорных лугов, оставили все работы и, ломая соломенные шляпы, смотрели в небо. Во взглядах старейших читалось напряжение. Кометы в этой провинции воспринимались всегда негативно.
Кустар Вакунастари – будущий Громоходящий, настоящее которого не сулило почти ничего, давал бал для посланников из пятого сектора соседней планеты и потому комета застала его на окаймленном балясинами балконе. Рядом с Кустаром в те часы стояли двое сановниках в китовых фраках, воротники которых блестели от излучаемых Калпарисом лучей. Одним из этих двоих был друг человека, с дочерью которого Вакунастри желал свить гнездо. Именно отец Габривии Вестерн, Инокен Вестерн стоял за этой дипломатической ссылкой, и он же приставил к Кустару Рекамена Жуканского, этого напыщенного индивида, с выражением лица, как у влюбленной коровы, который, как точно знал Кустар, доносил Инокеру о каждом его шаге. Лично он этого не слыхал, однако друзья, которые у него еще остались в столице, донесли Кустару, что на одном вечере, Инокен высказался примерно в том роде, что скорее выдаст свою дочь за мешок мерзлой земли, нежели за этого, как он его назвал, "дворянина по недоразумению", имя рода которого он и вовсе забыл. Как только юноша услышал об этом, он вспыхнул, как вспыхивает камириевая вода, продающаяся на Калабиевом рынке в третьей провинции его сектора, однако почти сразу ему стало известно, что на самом деле, Вестерн желает выдать дочь за другой мешок. Мешок звали Колен Барнс, он был красной мантией городского сената Мафора. В те дни мафорская мантия ценилась особенно, поскольку четыреста двадцать шесть лет назад Мафор был столицей Большого Вулво.
Вторым собеседником, стоящим в тот вечер рядом с Кустаром был Прикол Андреич, ведущий дипломат второго плана соседней планеты. Заметив комету, оставлявшую за собой молочный след, все трое на время прекратили обсуждение пошлин и с интересом уставились в небо.
Вскоре повисшее молчание нарушил слуга, появившийся с подносом из-за дери.
–– Ваше олифаритовое шампэ;, граждане. –– Произнес Лушик, поставив поднос на крытый воздушной скатертью хрустальный столик. После этого он удалился в залу спиной, завороженно следя за кометой.
–– Так вот, граждане. –– Произнес Рекамен, оторвавшись от неба и глядя больше на Прикола Андреича, нежели на Кустара. –– Как я уже говорил, считаю мы достигнем бо;льших успехов в области ресурсного перемещения, если только Паусфур согласиться принять наши условия.
Прикол Андреич согласно кивнул.
–– Ваше предположение кажется мне заманчивым. Я обязательно еще раз напомню о нем первому плану в ближайшее время.
–– Дзудз, граждане! –– Улыбнувшись произнес Рекамен, взяв с подноса бокал и приветственно подняв его. –– Дзудз!
Кустар и Андреич ответили тем же.
***
Следующим утром войско Хвори было на марше. Солдаты Лактамора тремя колоннами двинулись в сторону Каустринского перевала, известного также, как шайтан-машина, отделявшего горы Шайтан от прибрежной области Машина, омываемой с юга Рическим океаном. Несмотря на показное всесилие, Па;кет рационально не пожелал ослаблять войско мелкими стычками с гарнизонами небольших город, которые могли повстречаться по дороге к Мафору, а потому он разбил армию на три корпуса. Авангард, составлявший полторы тысячи серых, в основном состоящий из молодняка, он подчинил Болтуну и тот с двухчасовым отрывом шел впереди, оставляя за собой длинную полосу из соплей и поваленных деревьев. Оставшиеся силы Лактамор поделил на две части. Первая, насчитывавшая две тысячи пятьсот зачумленных тварей, была отдана им Пунатвою. Он вел вперед воинов, на соме объезжая боевые порядки. Вторую, наиболее подготовленную и многочисленную часть воинства, в которую, в том числе, входила тысяча ветеранов Толчковой войны, Пакет вел лично.
Всем трем корпусам был отдан приказ продвигаться к Маформу кратчайшими направлениями, где это следовало – напрямую пересекая леса и поля. Особо строго оговаривалось то обстоятельство, что тратить время на разорения, преследование смертных и заражение земли строго возбранялось. И пусть этот приказ звучал кощунственно и глубоко задевал чувства верующих в Великого Смафла, Лактамор строжайше следил за его исполнением. «–– Главная цель – Мафор. Все остальное – блажь, которой займетесь после победы. Смотрите мне: утратите темп, лично выпотрошу и развешу на кишках по деревьям».
Первые донесении о враге пришли в Арикорт через три дня. Перепуганные жители зашайтановой провинции не сговариваясь присылали гонцов, которые больше махали руками, нежели могли сообщить генерал-губернатору провинции Машина Мирону Крагсу хотя бы примерную численность неприятеля. Будучи неспособным принять стратегическое решение, оценив обстановку только со слов крестьянских посланников, твердивших только: «–– Их там!.. Видимо-невидимо!.. Поля просто кишат!..», генерал-губернатор выслал на разведку отряд Красной милиции. Разведка оказалась разведкой боем.
Снаряженные в традиционные глистриновые доспехи красного цвета с украшавшими с обоих сторон шлема завихренными шестиконечными звездами, люди Ореста Красной Перчатки выдвинулись в направлении приславших гонцов деревень. Нетипичное для серых поведение – единичные случаи нападения и скорость, с которой они передвигались (гонцы прибывали с разницей менее суток) не давали Оресту покоя. «Что это может быть?..». Одновременно с выездом разведывательного отряда, к главе межпровинциального отделения имперской армии был выслан гонец с требованием занять боевые позиции на укреплениях на границе с целью недопущения возможного проникновения скверны в провинцию Машина. Проход был узким, по правую сторону его практически полностью перекрывали горы Шайтан. На узкой полоске земли, располагавшейся между склонов гор и океаном рыцари межпровинциального отделения имели все шансы задержать выродков на пути к столице, покуда к ним не подойдут подкрепления. А то, что подкрепления им понадобятся, Мирон Крагс не сомневался. Как и не сомневался в том, что слуги Темных богов идут на Мафор. Он ждал лишь подтверждения, чтобы, выдвинувшись к подножиям гор с десятью тысячами рыцарей и оруженосцев, встретить Рамидов и разбить их в пришайтанной долине. Другого пути на Мафор у них не было.
Встреча авангардов Йоруга Болтуна и Оперов произошла на мосту у излучины реки Квас. Как это и не удивительно, милиционеры достигли моста немного раньше. Едва заметив первых серых, показавшихся из-за шатавшихся стволов деревьев, Красная Перчатка верно оценили ситуацию. «–– Словам крестьян можно верить и даже сгустить их!» –– С таким устным приказом Орест направил двоих подчиненных лететь обратно во весь опор к губернатору, в то время как сам решил выиграть время. Он рассудил вполне здраво, что в той ситуации, в которой оказали вверенные ему люди и шире – столица, ему следует попытаться сковать войска хвори жестоким боем, а после, опять же – с боями, начать отходить в сторону межпровинциальной заставы и уповать на то, что основные силу успеют подойти к ней вовремя. Первым пунктом этого плана являлся жестокий бой... «Что же, приступим».
В последний раз осмотрев крепления доспехов, обмундирования лошадей, Орест приказал опустить забрала. Уже без команды (каждый знал, что им делать), опера один за одним выхватили силовые дубинки-ятаганы. В следующие несколько мгновений, занявших от силы не больше минуты, воины безглазого стали свидетелем удивительного события: прямо на них, прижав головы к шеям лошадей по дрожащими под ними доскам, под которыми, в свою очередь, шумела вода, на них неслись кроваво-красные рыцари. Серые еще худо-бедно готовы были мирится с приказом главного о не разорении пересекаемых ими земель. Пусть и скрипя клыками, но они останавливали друг друга, когда впереди из-под юбки убегающей бабы маячили аппетитные ножки или, когда особо ретивая собака вместо того, чтобы заткнуться и уползти в свою конуру, начинала рычать все громче. У них чесались кулаки, когда они в бессильной злобе вынуждены были в походном порядке проходить по коротким деревенским улочкам, крыши лачуг которых так и просились, чтобы их расхуярили к ****и-матери. Но вот несущихся на них в полном военном обмундировании рыцарей серые вытерпеть уже не смогли. Заревев так громко, что в птичьих гнездах полопались сначала седевшие на них матери, затем яйца, а после и сами гнезда, что содрогнулись и осыпались вниз, Рамиды ударили себя в грудь и бросились на людей. Завязалась ожесточенная схватка.
Первые серые были буквально смяты копытами и коленями лошадей. По их наглым гниющим рожам безжалостно прилетало копытами, а поскольку опера перед выездом облачились в доспехи военного времени, то и кони их были снаряжены соответственно. Услужливые сержанты перед выездом надели на них копыта-кастеты, увенчанные боевыми надписями по дуге, а потому падавшие под их ударами твари получали на расквашенные лобешники тавро с подписью: «Пошел на хер!». От ударов клинков и когтей с бронированных предплечий милиционеров сыпались снопы синих звезд, в гуще сраженье мелькали зеленые всполохи и отсеченные руки. В первых рядах, рубя уродов налево-направо сражался Орест. Он, простой сын таможенного служащего той самой межпровинциальной линии Машина-Купалово, к которой в эту минуту и направлялись эти уроды, чтобы, разбив заставу, выйти на простор лугов Купалова, сумевший благодаря бесконечным ограничениям всего семейства и личным качествам занять нынешний пост, был просто не обучен сдаваться без боя. Выкрикивая подбадривающие слова, ловко орудуя то толстой частью ятагана-дубинки, буквально размазывавшей головы врагов, то острым клинком, отрубающим руки, он сражался, как лев, один против двух десятков окруживших его серых, вращаясь, как вихрь. От беспощадных ударов его спасала броня, успевшая к этому времени покрыться длинными глубокими полосами, оставшихся от ударов когтей и Красная Перчатка готов был поклясться, что в этот миг со стороны он напоминал без цели исцарапанного и изрезанного рака.
Меж тем серые наседали. Они успели оправиться от первого столкновения и теперь старались отсечь оперов друг от друга и от моста, прижать их к реке и уничтожить. Видя сложившееся положение Красная Перчатка решил, что наступило время первого отступления.
–– К мосту! –– Громогласно скомандовал он и эхо его доспехов только усилило это крик, пробирающий до костей. –– Прорубаемся!
В этот момент на опушке начавшего подгнивать леса показался Болтун. Удача вновь благоволила людям, ибо в этот момент предводителем авангарда Рамидов было принято решение, поставившее под вопрос весь ход компании. Сперва Йоруг надолго застрял между деревьями, в которых успел образоваться затор из серых, желающих вступить в бой и просто глазеющих. Затем, когда он все же, пинками и ревом сумел-таки пробиться вперед и оценить обстановку, Болтун принял решение, которое на первый взгляд казалось логичным. Едва в его гнилых глазах отразилось кипевшее по эту сторону моста сражение, он верно счел отряд Ореста разведчиками, высланными местным командованием людей для оценки ситуации, а потому приказал ближайшим воинам сбросить смертных с моста, дабы они не успели передать сведенья. То, что Красная Перчатка уже отослал двух разведчиков с донесениями Болтун знать не мог, ибо почти всех свидетелей этого милиционеры к этому времени уже порубили, а немногие уцелевшие из первой линии находились сейчас в горячке боя. К тому же он посчитал, что его воинам будет полезно сразиться и победить. Для поднятия морального духа он решил воспользоваться формулой "маленькая-победоносная война" известного военного стратега Гридина. Численное превосходство и перевес в силах давали Болтуну все шансы на реализацию этого плана.
–– Порвать их! –– С зажатым носом заревел Болтун и напутствуемые его криком Рамиды бросились вслед отступавшим милиционерам. Однако опера были из железного теста. С криками: «–– А ну разойтись, это не санкционированная переправа!» они дубинками повышибли немногих серых, успевших опередить их заход на мост в разные стороны, превращая их тела в подобие перемолотого щавеля. На мост хлынули зловонные жижи. Из-за них несколько лошадей поскользнулись и упали на бок, однако милиционеры своевременно среагировали и вовремя падения на бок оттолкнулись от пола силовыми дубинками, подняв тем самым лошадей на ноги. Последними отступили Орест Красная Перчатка и его напарник Белнит.
Достигнув середины моста, они развернулись и еще несколько десятков секунд рубились с превосходящим числом противником, после чего дернули удила, повернув в сторону отступавших, однако в этот момент один из Рамидов успел схватить Белнита за меховой плащ, из-за которого у них с Красной Перчаткой всегда были разногласия (неуставная форма одежды) и мощным рывком сорвал его с коня вместе с седлом. Расширившимися глазами, которым, казалось, не хватало место в узкой полоске забрала Орест увидел, как опера, которого он знал шестнадцать лет, бесстрашного Белнита, который на все задания, в том числе и на это, ставшее для него последним, ходил без шлема, но в тяжелой горностаевой мантии, всегда отличавшей его от остальных воинов, того самого Белнита, который слыл у женского пола огненным духом постели по обе стороны горного хребта Шайтан, прикончила тройка серых ублюдков. Он видел, как при падении назад дернулся его лысый череп, как три темные тени, нависшие над ним, словно утесы, почти синхронно вонзили когти в его доспехи. Конь Ореста успел сделать уже два первых шага в противоположную сторону, когда до его слуха донесся скрип доспехов, смешанный с глухим треском рассекаемого мяса. Сила удара была соль велика, что лапы серых пробили мост и когда они вырвали когти из тела, вверх под напором устремились фонтанчики красной пены. В следующее мгновение Орест уже покинул мост.
Рамиды хотели было разорвать тело на части, однако подоспевший к ним Болтун раздраженно завопил о преследовании.
–– Нельзя дать им уйти!
Повторного приглашения никто не потребовал. Серые понеслись через мост вслед поднимавшейся за милиционерами пыли.
***
Пока красная милиция принимала на себя первый удар заявившихся на планету серых, за сотни километров от моста через Квас шестой легион рыцарей Вечной Империи справлял «Отходы». В этот день ветераны, после двух сотен лет службы выходящие на заслуженную пенсию, получали документы на владение землей и с ярким чествованием уходили в отставку. Молодые оруженосцы, набранные всего месяц назад, выстроились на поле, раскинувшемся в двух километрах от деревушки Ти;ка. Поле лежало за лагерем легионеров, возведенных ими же. Под шум игравшего в знаменах ветра, отчего казалось, что знамена аплодируют их седым головам, ветераны прошли между рядами молодняка, а также отслуживших четверть срока «полтинников» и пол срока «сотникам», остановившись перед возвышавшемся на помосте командованием. Калпарис светил ярко, но не подпекал, в меру сухой ветер нес рвущиеся облака над головами собравшихся.
–– Рыцари! –– Воскликнул генерал-магистр легиона Укаризо Муз, кудрявый черноволосый трехсотлетний старик с морщинистым лицом и седеющими бровями. –– Мои ребята!.. Мои дети! Сегодня мы чествуем вашу отставку. Сегодня вы не просто идете туда, где вас никогда не было, а именно – домой. Сегодня вы покидаете списки действующего состава. Сегодня... –– Он на секунду запнулся, глядя в лица своих поседевших "парней", которых помнил их еще с вербовки. Так совпало, что на завтра была назначена его собственная отставка, подстроенная в результате грязной интриги. Однако если ветеранов после выхода на пенсию ждали документы на землю и процедура омоложения, дарующая им еще сто лет спокойной жизни, то его – сироту, подобранного легионом на одной выжженной планете и взращенного уже отошедшими на небо рыцарями, посветившего все триста лет жизни только войне не ждали никто и ничего. Помимо земли либо, на выбор, пенсии, Музу было отказано в омолаживании. Все это магистр принял стоически. Он протестовал по форме, протест успехом не увенчался. Но это его не сильно заботило. Как не заботило и то, что это случилось с ним не заслужено. Куда хуже Укаризо чувствовал себя от понимания, что на списание его отправляют еще способного держать меч, опытного вояку. Он мог бы уйти в преподавательский состав и передавать свой опыт. «–– Преподаватели не нужны. Да и рыцарям у вас учиться нечему» –– Таков был ответ. И в этом ответе Музу читалась вся отпущенная ему судьба. Бездельно проживать остатки жизни в своем углу, пока наконец он не загнется, скорее всего сведя счеты с жизнью. ––... сегодня вы выходите в заслуженную отставку. Прошу вас, проведите время, выделенное вам, с пользой. Знаю, сотня лет мира может показаться вам бесконечно длинной, но... Разве не два таких срока мы вместе служили? Разве не два столетия лет мы прославляли наш легион, проводя их в трудах и походах? Мы бились на Уксе. На Шака-Рики. Мы штурмовали подземные города системы Грагот. Теряли братьев.
Ветераны, погрустневшие на последних словах, легонько кивали. Головы некоторых медленно легли под наклоном на то или другое плечо.
–– Разве успели вы их заметить? Сарек! Ведь только шестьдесят лет назад ты купил эту броню.
Один из ветеранов энергично закивал.
–– Уберт! Я ведь помню тебя еще вот таким. –– Муз махнул куда-то в сторону молодых легионеров. Тот, кого звали Убертом утвердительно моргнул и медленно провел по волосам. –– Гредо!
Немой ветеран стукнул себя по груди.
–– Заведите семью... Не забывайте вашего легиона. Селитесь... ближе друг к другу. Будьте дружны между собой. Будьте...
Муз говорил еще полчаса. Как мог, он расписывал ветеранам их хорошее будущее, удачно шутил, однако когда он закончил и в порыве чувства обнял нескольких ближайших к нему ветеранов, у каждого из них сложилось чувство, что сегодня свой единственный дом они покидают. Когда же после речей вся тысяча человек получила документы на землю, те самые желанные документы на ту самую желанную землю, ради которой практически все здесь завербовались в легионеры, о которой мечтали во сне на биваках и в окопах, укрываюсь шквалом свинца за неимением одеял, многие из ветеранов, нервно сглатывая слюну, утирали бумагой глаза. Их войны кончились.
***
Последний день сезона длинных лучей, знаменовавший благое и ясное состоянье погоды с ее чистым, почти безоблачным небом, жарким, подчас раскаленным Калпарисом, загоняющим в тень и никуда не опаздывающих крестьянских детишек, и вечно спешащих урвать у судьбы кусок покрупнее мужчин в рассвете лет, и стариков, остатками жизни плетущимися в одну сторону – к кладбищу, и диких зверей, ведущих себя также, как люди, теплым воздухом ночи, приносящим и смешивающим аромат дворовых клумб и украдкой цветущих вдоль дороги кустарников, миновал тринадцать часов назад. Теперь же, во время завязки позднего завтрака, как в среде состоятельных выходцев из "вен старой крови" называются эти предобеденные часы, за столом из липы, стоявшем у окон по центру залы на втором этаже отеля «КумКур», располагавшемся на извиве третьей спирали примыкавшего к Ратуше квартала «Жасмин» три человека дожидались опаздывавших. Людьми, занимавшими три из шести роскошных стульев, с украшенными дивной, напоминавшей переплетенные волокна каната резьбой ножками и стилизованными под распускавшиеся почками кроны деревьев спинками сидели отец и дочь Вестерны, а также один из друзей семейства Вестерн, начальник столичного управления сбора и подсчета налогов, помощник сенатора казначейства, Герибок Шидрэ. Помощник сенатора был человек, во всем отвечавший высокому званию "лучшего представителя густокровного общества". Он был среднего роста, с серой прической, хохлившейся по бокам и слипавшимися к центру по тогдашней моде, с синими глазами, в которых читалось желанье читать только самые передовые и возвышенные работы своего времени, такие как "Тихий Дэн", "Карамель", "Ночная карета" ну и, конечно же, "S.U.R.I.U.S. 6B". Одет он был в начищенные до блеска кожаные башмаки, просторные слаксы мхового цвета, сливовый гражданский мундир со знаком отличия "Ветви за верность", носимой им на левом кармане, поверх которого был надет короткий плащ с одной, спадавшей на левый карман и тем немного скрывавшей награду лапой тигрового котика, которого, как Герибок утверждал уже восемнадцатый год подряд, на прошлогодней охоте убил его сын. Также при нем лежала нефритового цвета шляпа в стиле "пушок", с традиционными малюсенькими полами, заворачивавшимися по направлению к вискам как лепестки. Шидрэ, помимо прочего прослывший еще человеком, "как мало кто разбиравшемся в высоком искусстве" (по утрам он иногда запирался в кабинете и разыгрывал перед зеркалом немые сценки, продолжительностью доходившие до получаса, а кроме того, временами, с большой художественной силой насвистывал, гуляя по саду или сидя на лавке все в том же саду) сидел, размеренно потягивая горячий кафкандус, изредка вклиниваясь в разговор отца и дочери, поддерживая при этом всегда отца и называя чужую дочь "малюткой Габри" с его немного на то позволения.
Инокен Вестерн, человек, предки которого происходили, как несложно понять из имени его вены Вестернов, с востока Вулво, был раздосадован поведением дочери. Всю жизнь растив ее в понятиях "старой закваски" он был, во-первых, крайне удивлен тем, что на его просьбу "подумать над его предложением о гнезде с Барнсом", которое сам Инокен уже две недели считал решенным, он неожиданно натолкнулся на любезно-сдержанное, но холодное "–– Нет". Во-вторых, еще более удивлен он был ее вульгарным нарядом. Заранее спланировав предстоящую трапезу и будучи уверенным на всю стену в собственном авторитете он, между делом, в проброс сказал дочери: «–– Сегодня мы вместе едем в "КумКур". Барнс тоже будет. Оденься по собственному усмотрению, милая», рассчитывая, разумеется, на преисполненное целомудрия платье. По большей частью она так и оделась: расписанный белыми кружевами черный корсаж поверх дышащего орхидеями и фиалками кремово-жемчужного платья, длинная юбка которого оканчивалась воздушными кружевами, напоминавшими облака, что лежали поверх узеньких туфель, все это, на первый взгляд, являло собой образец невинности, однако нахальное изделие бижутерии – шейный браслет из фигурок ониксовых сорок, соединенных пошлыми поцелуями (клюв первой сороки неизменно встречался с хвостовым оперением следующей), так хорошо шедший к ее черным глазам, который уместней смотрелся бы разве что на убитой горем вдовице и который Габривия надела тайком от отца уже после их приезда в "КумКур" с каждой секундой все сильней выводил Инокена из себя. Он пожирал дочь глазами, ведя с ней беседу в тонах наставительных и раздражительных, а про себя только думал: «–– Ветреница! Ветреница погубит все дело! Какая на кону партия, какие доходы!.. О-ох, горе мне!».
С виду казавшаяся спокойной девушка, на самом же деле прикладывала последние усилия для того, чтобы отец не смог прочитать на дне ее глаз тревогу, заставлявшую неистово трепетать ее сердце. С того злополучного часа, как он, со сквозившем сквозь его изящные манеры густокровного света холодом дал отказ возлюбленному ее сердца, молодому и честолюбивому Кустару Вакунастари, печаль Габривии была безутешна. Она надеялась вразумить Инокена, открыв ему всю силу обуревавших ее чувств и страстей, и в тот момент, стоя на пороге отцовской комнаты, ее лицо уже готово было зардеть краской смущения, когда отец сразил ее наповал. Он объявил ей, что уже подыскал ей достойную двойку – сына его товарища по межпланитарной академии им. Тутанхамона-Абобы, подающего внушительные надежды на поле государственной службы, представителя городского сената и древней банкирской вены, пользовавшийся замиранием сердца у всех отцов красивых дев, восьмидесятилетнего Колена Пусточикоткина Барнса. Никогда еще двадцатилетняя девушка не чувствовала себя хуже, чем в ту роковую минуту этого переворачивающего с ног на голову откровения. Она невольно представила себя рядом с этим ряжущимся с ног до головы во все самое модное, не отслужившим ни дня в Имперской Армии прохвостом. Она увидела сверлящие ее взгляды презрительного в своей сердцевине густокровного общества, пропуск к вершинам которых давала их вене эта помолвка. Мир помутился вокруг нее. Легкие тени отцовских занавесей превратились в шуршащих дорогими платьями дам, спешащих навести на нее оценивающие взгляды, скрывая презрения хо;лмами вееров, стоящее к ней спиной кресло стало похоже на отца того, кого ее родной папа предпочел Кустару. Оно обратилось в пузатого и сутулого старика, разбитого гайморитом, седеющего последние сто двадцать лет, с всегда однообразно веселым лицом, кисейной улыбкой, в которой утопали, как Асанксафинские берега утопают в давшем им названье проливе, скрывавшие неполные ряды зубов губы. Ей показалось, что он идет к ней, похрамывая и улыбаясь, заведя руки за спину, а за его спиной тенью влачился его сын, окруженный живым полукругом девиц и зубоскалящих щеголей с кривыми карманами и надменным смехом. В этот момент сердце укололо ее особенно сильно, видение почудилось явью и она, вскрикнув, подняла руки к лицу, слабо заслоняясь от ужасного будущего. Подняла только за тем, чтобы в следующее мгновение рухнуть подкошенной на руки нерастерявшегося отца. Когда же чувства вернулись к Габривии и она обнаружила себя на коротком диване среди тумана обоев отцовской комнаты, Йориг был рядом. Он пододвинул к дивану стул и спокойно сидел, закинув ногу на ногу. Обеспокоенности он не выказывал и в первый миг дочка подумала, что отец смягчился, однако робкие ее надежды, все еще тлеющие в глубинах души, развеялись следующим его изречением:
–– Полноте дочь моя. Помолвка с высоким красным воротником еще не сгубила ни одной девушки.
После этого он встал и молча вышел. С этой поры прошли долгие, особенно для влюбленного сердца, месяцы борьбы с самой собой, борьбы между уважением к отцу, бывшего до этого для нее беспрекословным авторитетом, неустанно твердящем ей об обязательстве подчиниться и живым чувством, которое, пылая огнем первого пожара любви, бушевавшего в сердце с невиданным жаром. В конечном итоге эта борьба вылилась в поступок, на который Габривия решилась в этот день. Заняв угловой стул, она некоторое время сидела молча, изредка кивая на фразы отца. Затем, воспользовавшись приходом Герибока Шидрэ и рукопожатием между им и Инокеном, этим обрядом, которому все мужчины без исключения уделяют повышено много внимания, она отпросилась в уборную "попудрить носик" и ласточкой длинных лучей выпорхнула из-за стола. Ее отец слишком поздно заподозрил неладное. «Что же она так долго не возвращается?..» –– Думал он, рассеянно блуждая взглядом по ближайшим столикам, за которыми восседали все сливки города. –– «Во имя костей Третьей жены блаженного Бога, ее пудра здесь!». В это мгновение она вернулась за стол, заставив его потерять дар речи. На ней был вышеописанный браслет, который Инокен подарил ее матери в память, отправляясь на Зубодробительную войну, гордо говоря ей, чтобы она надела его, если получит известие о его гибели. Вышло иначе: его жена умерла, оставив тринадцатилетнюю дочь на попечение слуг и знакомых, а он, постоянно бахвалившейся перед отъездом писарь, не побывавший под огнем ни единого дня, был вынужден вернуться домой, неся в душе капли позора. Капли позора, которые он постарался зарыть так глубоко. И вот теперь тот самый браслет на его дочери!
Первой реакцией Инокена Вестерна на эту выходку была промелькнувшая в его голове мысль: «Это что же, я... Для нее умер?». Затем он нагнулся к ней и приказал взглядом и ледяным шевелением губ, которое он постарался скрыть от отвлекшегося на подол платья официантки Герибока ладонью.
–– Немедленно сними это. –– Произнес он треснувшим голосом.
–– Нет. –– В два раза тише произнесла Габривия, отводя взгляд от отца и переведя глаза на скатерть.
–– Я сказал тебе, сними его. Живо! –– Уже зашипел он, однако тотчас же замолк – Герибок обернулся к нему в пол оборота, радостно восклицая:
–– А, вот и он, наш дорогой Ликерн! И с ним неотступно цветок наших глаз, божественная Августа! Неправда ли... Оу, Габривия! А я и не заметил ваш прекрасный браслет. Ручная работа?
–– Скорее сердечная. –– Ответил за дочь Инокен.
К ним подошла красивая пара. Мужчина шел сдерживаемым широким шагом и по всему было понятно, что, если бы ему не мешала узда из сжимавших его чуть ниже локтя женских рук, кокетливо оголенных по локти, он бы достиг стола куда быстрее. Подошедшими были сорокалетний друг Габривии Литерн отказавшийся от фамилии. Именно под таким именем он был известен в кругах прекрасноголосых "синиц" густокровного общества, порхавших отяжелевшими крыльями из черной, зеленой и тогда только входившей в моду серой парчи, окруженных кукушатами, которые сами себя звали "орлами", а куриц своих – "прекрасноголосыми синицами". Да, Литерн Форм-Вестерн (такую фамилию этот сорокалетний красавец, бывший к великому неудовольствию Инокена его запоздалым двоюродным братом, носил до двадцати лет), действительно отказался от имени своей вены. Точнее сказать, он сменил его на хлесткую кличку, им же себе придуманную и которая с тех самых пор, с легкой руки единственного наследника многотысячного состояния трех фамильных имений не просто древней, но при том и густейшей крови была закреплена за ним во всех документах, юридически заставлявших всех, в особенности таких любителей правил светского обращения, как Инокен Вестерн обращаться к нему в соответствии с паспортом: Ликерн Сумеречный Вальдшнеп. Он был одет в самый дорогой, какой только можно было достать за деньги камзол зеленого-дымного цвета с белыми отворотами воротника, расшитых пуговицами из переплавленных остатков плазмы, проливавшихся некогда на самых жарких полях сражений, ходом которых командовал он, нося в ту пору звание Лигер-кэпа. Пуговицы были позолочены рассеянным способом, что делало каждую своеобразной картой звездных систем, в которых Вальдшнеп снискивал себе славу. На ногах его были порицаемые душнилами всех мастей лососи;ны, обтягивавшие его стройные и красивые икры. Привыкшие жить широкополо лейкоциты, глядя на них, всегда вопили о вычурной мускулинности, однако последнее, чего опасался человек в алом плаще поверх камзола, в черных, искрящихся лососинах и раскидистой шляпе, часть полы которой была приколота надо лбом булавкой с серебряным черепом ящерицы, успевший побывать и легионером, и вором, и контрабандистом и светским угодником – так это мнения окружающих.
Под руку с Сумеречным Вальдшнепом шла его бич, его otto;te (с древнекарфинского – ошибка молодости), заноза его первой любви Авгу;ста-Лерок Сумеречный Вальдшнеп Валерия Квинская, звездно-красивая, жгучая светлокудрая стерва с прелестнейшей грудью. Она была в ослепительном чимпурленском платье фасона "бурлеск", заставлявшем гортань мужчин послабее духом трепетать от вихрем образовывавшихся на языке комплиментов. На ее шее покоилось брильянотво-ожерельчатое колье такого массива, что описать его значило не сказать о нем ничего. Легкие шаги, слетавшие из-под ее ножек, обутых в утонченно-воздушные сапожки раздавались в обеденном зале песнью пленительного желания.
–– Здравствуй, брата;! –– Сказала Лерок, опуская подле Инокена и приветственно трепля его за щеку. –– У тебя здесь свободно?
–– Да, разумеется. –– Сказал смещенный Вестерн, за тридцать лат так и не смогший привыкнуть к поведению жены брата, но тут его взгляд снова упал на браслет дочери, и он подумал, что подле него не занято в первую очередь оттого, что мертва его жена, а его дочь не к месту артачится, в тот самый момент, когда он старается обеспечить ей будущее. Его смущение сменилось раздражительностью. –– Здравствуй, брат мой.
–– Здравствуй, бра-ток моей крови. –– Звуком, в котором было что-то одновременно и от морского прибоя и шума крыльев стаи застрявших под кронами джунглей летучих мышей сказал Вальдшнеп, снимая шляпу. Он снял ее медленно, а затем молниеносно начал крутить ее на кулаке. –– Ну что ты, как сам? Как там моя очаровательная племянница? Успела уже выйти за нормального человека или ты, как всегда, опять все испортил, попытавшись пришить ее к какому-нибудь кругленькому мешку с золотом?
–– Ну... –– Инокен Вестерн снова осекся. Поведение двоюродного брата претило ему всегда. –– Собственно ради этого мы и собрались здесь сегодня. Я...
–– Ну-ну-ну, брата;! –– Укоризненно заговорила Лерок, погрозив тонким пальчиком его носу. –– Разве тебе не известны правила элементарных приличий? Почему бы тебе прежде не спросить его о делах? Давай, спроси же скорее, как поживают фермы твоего брата.
–– Конечно. –– Произнес Инокен, думая в это время: «И о каких с вами можно помнить приличиях?!». –– Как там твои черепашьи фермы?
–– Чудесно. –– Сказал Ликерн, слегка наклонив голову и опуская руку во внутренний карман возле сердца. –– Спасибо что спросил.
Августа обольстительно улыбнулась.
–– Не за что. Я... О все боги людей, взятые сразу! Что это, во имя святых костей Третьей жены?! Только не говори мне, что ты принес сюда...
–– Именно. –– Невозмутимо произнес Ликерн, достав из кармана сверток, бумага которого была пропитана засохшим жиром. Под тремя удивленными взглядами обоих Вестернов и Герибока Шидрэ, затем трансформировавшихся у первой в искреннее восхищение, у второго в не менее искренний гнев, а у последнего – так ни во что не переросшим удивлением и сопровождаемые аплодисментами смешинки Августы, Сумеречный Вальдшнеп развернул заляпанную бумагу и извлек оттуда крохотную засушенную черепашку. После этого он одним резким движением откусил ей голову и начал неспешно ее жевать. С самым простодушным видом Ликерн ухватил черепашку за плавник и начал окунать ее в стоявший подле него напиток, размачивая противоположный его пальцам плавник. –– Так о чем речь шла?
–– Я м-м, э... О-эх... Ц, н-да.
–– Не кабелируй.
–– Я... Да я не...
–– Ты кабелируешь.
Габривия не сумела подавить смешок, и ее отец зарделся красным.
–– А ты вновь ведешь себя, как ребенок!
–– Ну-ну-ну. –– Очаровательно сказала Агуста. –– Мне кажется, брата; ты просто-напросто не смыслишь в бизнесе.
–– Это я-то не смыслю?!
–– Конечно! Чтобы ты знал, черепахи – это самый полезный продукт. Чтобы убедиться в этом, достаточно всего-навсего оглянуться вокруг себя. Как говорит мой муж, кто пьет вино – у того дряхлеют кости, кто предпочитает легкость и головокружение в голове, даруемое дымами, тот всегда и в делах остается окру;женным, так что да, милый Инокен, будущее удовольствия всецело за черепахами.
–– Это все говорит вот этот немногословный? –– Снова забывшись, Инокен с непередаваемым выражением взглянул на Вальдшнепа.
–– Когда он говорит о делах, его не унять. –– Молвила Августа. –– В конце концов, недаром же именно из черепашьего хитина делается лучший зубной порошок!
–– Предпочитаю классический, что сделан из мела. –– Раздраженно произнес Вестерн. Все это время молча пережевывающий черепашку Ликерн прервал его, щелкнув большим и средним пальцем и указав на него указательным.
–– Во именно поэтому они и выпадут у тебя, не пройдет и ста лет!
От злобы Инокен всплеснул руками. Еще мгновение и он бы бросился на Вальдшнепа душить, однако уже через секунду сумел взять себя в руки – к их столу подходил Колен Барнс.
–– Здравствуйте, Колен Пусточикоткинович...
Дядюшка Ликерн успел произнести всего одно оценивающее слово, прежде чем ступня двоюродного брата, обычно смирно ведущего себя на публике, не врезалась со всей силы под столом в его икру и разговор не перетек в обыденное русло:
–– Этот?..
***
Отступление выдалось очень горячим. За всю карьеру Ореста Красной Перчатки никогда еще он не руководил хоть чем-то подобным: милиционеры гнали коней, стремясь сперва оторваться от серых, затем останавливались, оборачивались к Рамидам, встречали первых из подоспевших их ударом клинков и, разметав гнилые кровь и плоть по траве, начинали все заново. План Ореста пока работал. С каждым накатом на них, сопровождавшимся лязганьем клинков, скрипевших между когтей чудовищ, Орест видел в их безобразных глазах все меньше осознанности и все больше растекавшейся по роговицам бешенной ярости, отражавшегося на губах вскипающей пеной. Отбив почти три десятка налетов Красная Перчатка решил нанести по противнику контрудар, чтобы с одной стороны, сокрушив самых резвых, понизить темпы преследования, а с другой стороны – подстегнуть отстающих, ибо по тому, как многие серые переходили на шаг, опер предположил, что они могут и вовсе прекратить погоню, а это в его планы сейчас не входило. «Прекратим гнать их, и они вновь соберутся, а там и перегруппировка грянет, а уже там и до боевого порядка не далеко!». Вновь остановив скакунов, милиционеры обернулись лицом к врагу. Последние, множество раз хорошо получив, переть на рожон уже не решились. Было видно, что заколебались даже самые быстрые, остановившись на пол пути между собратьями и отрядом Красной милиции. Тогда милиционер скомандовал:
–– Вихрем!
Высоко вскинув над шлемами клинки ятаганов, опера устремили взмыленных коней прямиком на Рамидов. Последние, не ожидая от смертных такой подставы, дрогнули и заметались – одни хотели выстроиться полукругом, вторые побежали к людям зигзагами, некоторые метались между атакующими и выстраивающими подобие обороны. Лошади на полном скаку врезались в серых. Позади людей остались два дымящихся тела пытавшихся атаковать их Рамидов. Оба служителя Хвори были растерзаны и разполосаны. Со стороны атака чем-то напоминала резвящихся в молодом лесу великанов, сошедших со страниц древних преданий: словно отломанные суки; разлетались в стороны руки, дубинки оперов хрустели, вгрызаясь в гнилость колен, подкошенными стволами падали замертво серые. Павших было не много, всего четыре, но таких вот четверок во время преследования образовалось уже не одна и не две. Кровь хлестала тугими фонтанами, обдавая броню и смывая краску со многих ее участков, в результате чего на доспехах милиции образовались лже-кровяные подтеки. Бой был скоротечным и длился ровно столько, сколько потребовалось, чтобы на помощь вопящим серым подоспели отставшие. Тогда Орест, отбив атаки трех Рамидов, разбросав их в стороны силовой дубинкой, снова скомандовал отступление. Вырвавшись из наметившегося охвата, опера в целости понеслись дальше. Красная Перчатка, видя состояние лошадей, решил более не предпринимать ни контрударов, ни остановок, иначе кони могли их попросту не довезти. Однако через несколько минут это обстоятельство просекли серые. В ту же секунду Рамиды взревели.
Они бросились на четвереньки, для большей свирепости кусая сами себя за плечи, мускулы их налились и, невзирая на с каждой секундой ухудшавшееся состояние органов, отвечающих у теплокровных за деторождение (в суматохи бега некоторые из Рамидов оттоптали себе шланги), они метеорами неслись вперед и комья земли вырывались из-под лап их. Неистовый рев сотрясал кусты и сердца скакавших впереди оперов. Кровь застучала в висках у Ореста, когда, преодолев очередной холм милиционер-таки увидел сначала шумящий о скалы океан Урий, а след за ним заставу на границе Машины. Это был укрепленный полевой лагерь, защищенный спереди рвом с узким мостом через него, который в случае опасности легко убирался или баррикадировался. Справа укрепления упирались в гряду горных цепей и даже отсюда сквозь прорезь для глаз видна была одна из двух сторожевых башен, пристроенная к склону ближайшей горы. Слева же о стены вздымались волны. Их белая пена отполировала каменные укрепления, отчего левый бок лагеря, казалось, переливался в дневном звездном свете. По ту сторону возвышавшихся наружных укреплений стены, заметно было движение – предупрежденные проскакавшими здесь ранее операми пограничники спешили занять оборонительные рубежи. На второй смотровой башне вывесили черное знамя.
–– Не останавливаться! Движемся к лагерю! –– Прокричал Орест, но в этот момент позади милиционеров раздалось неистовое рычание, какого красные еще не слыхали. Перчатка в недоумении повернул голову. Прямо на них, сотрясая землю, вырывая с корнями маленькие кусты и разбрасывая комья с баранью голову, несся Йоруг Болтун верхом на «Маусаперте». Разъяренная тварь происходила из той же вены кошачьих, что и ужаснейшей хищника всех континентов Устры-6 – тигровый котик, вот только, судя по габаритам это чудовище относилась к классу куда большей опасности – "кавайному" классу. Одной рукой Йориг держался за ее гриву. Второй он держал себя за нос, вдавив в него пальцы. Сопливые слезы разлетались по ветру. Третью, с булавой, навершье которой напоминало шипастую гирю, нечестивый выродок угрожающе занес над головой.
Какое-то время Орест полагал, что им удастся оторваться, что они сумеет достигнуть спасительного моста, прежде, чем скрывающиеся за ним легионеры его поднимут, однако буквально через несколько мгновений тень безобразной головы Болтуна коснулась крупа одной из лошадей. На мгновенье мысль застыла у Ореста в горле, еще не готовая облачиться в приказ. Он был обязан отдать его – приказать одному из своих людей, каждого из которых в Арикоте ждали жены и дети, остаться прикрыть остальных. Опытному оперативника достало мгновения посмотреть на преследовавшего их Йоруга, чтобы он понял, что для любого из них это приказ в один конец – мощь и ярость чудовища во много раз превосходили силы людей... Красная Перчатка думал не долго.
–– Глове-ер!
–– Да?!
–– Приказ у вас тот же! Во весь дух к заставе, без промедлений! Не сметь останавливаться, ты понял меня?!
–– Да! А что?! Оре...
–– Превосходно!
Орест же был уже далеко. Развернув лошадь навстречу Йоругу, он замер на месте, перевернув клинок силовой дубиною вверх. Через мгновение чумной титан был уже здесь. Он не стал останавливаться, не стал сбивать хода, чтобы прогарцевать вокруг смертного война, дав хищнику прижать спину и начать царапать землю при каждом шаге. Вместо этого оскверненная тварь направила «Маусаперту» прямо на милиционера. Не достигая каких-нибудь трех-четырех метров, Болтун рванул ее за гриву, и взревевшая тварь взмыла в прыжке, вложив тем самым еще больше мощи в его удар. Красная Перчатка пришпорил лошадь. Испытанный конь сорвался с места. В оглушительном грохоте палица и дубинка настигли друг друга.
От жесточайшего удара волны прошли даже сквозь двуслойный метал брони и поток вскипевшего воздуха обдал опера по щекам и скулам. Скрип коленей коня Орест услышал даже сквозь свист, заслонивший все звуки. Слизь глазниц Болтуна опрыскала опера. Выдержав первый удар чудовища, Орест решил сам навязать ему бой. Он мастерски правил лошадью, параллельно успевая наносить удары. Несколько раз прожженные хворью когти вонзались в шлем буквально в нескольких ноготках от глазниц. Одну из шестиконечных звезд Йориг срезал.
Они понеслись вперед, обрушивая друг на друга удары невиданной силы и удары эти были исполнены, с одной стороны такой благородной, а с другой стороны – такой неистовой ярости, что всякий раз, как оружие бившихся соприкасалось, громадные пузыри, напоминавшие мыльные, вспыхивали над их головами, расходясь от центра белым огнем, трещащим и искрящимся, точно фейерверки. Некоторые из ударов приходились по лошади, бока ее сотрясались, жалобный вой обдавал кровью сердце и дорого Оресту стоило, физически и морально, продолжать вести ее в одну линию с Болтуном. Сила ударов была огромна. От грома у Ореста раз за разом закладывало уши, тварь под Йоригом дергала шеей, стремясь резким и неожиданным выпадам перекусить яремную вену, и только надежная, славная сталь, покрывавшаяся тяжелейшими бороздами еще на мосту через Квас, спасали Ореста и его лошадь.
В какой-то момент Йориг решил усилить натиск. Если ранее он лишь на время отпускал гриву, чтобы один раз ударить когтями, то теперь он обхватил «Маусаперту» ногами, тем самым высвободив когти на долгую перспективу. Красная Перчатка пропустил несколько серьезных ударов. Завидев хлещущую из ноги кровь, он понял, что может погибнуть раньше, чем его товарищи достигнут лагеря. Орест пошел на отчаянный шаг: он отпустил поводья и, доверив коню судьбу их обоих, перехватил дубинку так, что задействовать оба конца ее, орудуя ею, как двойным мечом. С этим тактическим нововведением шансы их уравнялись. Волн искр прибавилось. На смертоносном ударе, который Йориг нанес по дуге замахом снизу, а Орест парировал, пожертвовав целостностью многих пальцев (восемь из них превратились под перчатками в кровавую кашу), они разъехались в разные стороны. Йориг гарцующей развернул тварь, бросаясь в бой без промедления. Красная Перчатка повернул к укреплениям взор, замутненный кровавым потом. Суровый гортанный звук, прилетевший в спину, пронял его до костей.
–– М-мр-р-ра!
Это орали две глотки – ужасная «Маусаперта» и ее жаждавший финала наездник. К этому времени Орест успел разглядеть последнего из своих людей, благополучно проскакавшего по мосту. Задача, которую милиционер поставил сам себе была выполнена. Теперь можно было и умереть. Он нагнулся к коню и ласково закричал ему:
–– Ну что, браток, вот и гражданка! Давай, любимый, поднажми в последний раз! Хочу погибнуть ближе к своим!
Сказав это, Орест развернулся и покрепче схватил дубинку.
–– Ну вот и все, мусор! Иди сюда-а-а! Р-р-ра-а!
С каждой секундой этот пробирающий желудок рев становился все ближе – Йориг приближался к нему со скоростью падающей звезды. Когда он замахнулся, в каждом движении нечестивого читалась смерть. Поравнявшись с милиционером, тварь в упор опустила на него булаву, за секунду до этого удерживаемую над головой сразу тремя руками. Возжелав превратить Ореста в лепешку, Болтун решил задействовать всю доступную силу. Едва он обхватил рукоять третьей ладонь, как поток гнилых слез стал иссякать, диапазон зрения начал сужаться, с каждой секундой оставляя серому все меньше обзора. Со всей своей злобой он опустил булаву в абсолютной тьме.
Сталь прошла в нескольких миллиметрах от затылка Ореста и ударила в землю. Мощь замаха была столь велика, что даже через двуслойное железо шлема милиционер ощутил, как на спину с затылка горячей кашицей стекли дымящиеся волосы. Не помня себя от боли, он обернулся. Место, куда пришелся удар выглядело так, будто там только что разорвалась мортира. Округлые и остекленные от жара стены воронки на секунду замедлили скачку Рамида. Не успев в темноте схватиться за гриву, он свалился с «Маусаперты» и теперь слепо рыскал на дне, ломая стены и нечленораздельно рыча. Когда же Рамид наполнил глаза свежей слизью, когда он увидел подле себя не фонтанирующий кровью блин, но из последних сил удалявшегося милиционера, он взревел страшными проклятиями и не было предела его жгучей ярости.
–– Ты мой, сопляа-а-ак! Я отгрызу тебе нос! Я тебя разметаю на разные части! Твою жопу найдут... Ра-а-а-а!..
Последние крики Орест услышал уже за стенами. Едва расторопный легионер поднял за ним мост, Орест лихорадочно включился в подготовку к отражению штурма. То, что он последует в ближайшие минуты сомнений не было ни у кого. Прошло не более двадцати минут, за время которых опера и пограничники успели подтянуть к бойницам часть боеприпасов, как под стенами скопилось до трех сотен серых.
Совсем не желая об этом думать, Красная Перчатка, тем не менее, зачем-то спросил сам себя: «А сколько продержимся?». Пожалел он об этом примерно тут же – все тот же опытный глаз сразу определил, что даже если они задействуют весь имевшийся в их распоряжении арсенал и даже если наполнят ров перед лагерем пылающей нефтью (один из бойцов заставы был наготове и ждал только команды) все же им было не продержаться более суток. Осознав мысль, что он, чудом спасшись на просторной равнине теперь погибнет здесь, как крыса, затравленная тяпкой в амбарной бочке, воспоминания обо всем сразу полезли в голову горячей кашей, затмевая собою даже боль ран. Однако не зря в легионе преподаются часы боевой философии. Орест вспомнил девиз, простой, но действенный: «Можешь на что-то повлиять – повлияй. Не можешь – не *** тогда и рыпаться. Делай, что должно, делай, что в твоих силах и делай во всю стену. Херово само получиться». Со стороны океана потянул бриз, и морская прохлада остудила рассудок разгоряченного воина. Взглянув на нее, он спокойно вздохнул, а после выдохнул. «Гибель, так гибель. Но вот херово здесь не получиться».
На атаку чудовищ выводил лично Йориг. Остановившись в нескольких десятках метров от стен, он энергично выкрикивал последние распоряжения:
–– Второй эшелон, зайдите с права! Выстроиться в линию! Вы, подровняться!
Спустя минуту все было готово и легионеры увидели выстроившиеся перед ними смердящие полчища. Видя такую неистовую мощь каждый из них невольно побледнел под шлемом. Руки предательски похолодели и намертво вцепились в рукояти мечи. Внутри заставы все стихло, невзирая на близость шумевшего океана воздух казался застоялым, как в склепе, даже сердца под доспехами стучали медленно, словно боялись, что их услышат. Наконец, когда напряжение достигло своего апогея из-за стен донеслось ужасающее по своей сути:
–– Порва-а-а-ать!.
Сама земля, казалось, пришла в движение. Рамиды волнами бросились в бой, точно бросая вызов самому океану. На их перекошенных гнилью и злобой устах кипела пена, воздух наполнили кличи и вопли, лязг сотен когтей разнесся по округе. Бросая оружие, кто-то заверещал: «–– Мы все подохне-е-ем!». Один из недавно набранных пограничников свалился в обморок.
В этот момент, когда для того, чтобы взять укрепление Рамидом необходимо было сделать так мало, атака внезапно остановилась и три сотни взбешенных серых, эта лавина из гнева и пылающей ненависти развернулась в недоумении, начав роптать. Красная Перчатка не верил своим глазам. Никто не верил. По его мнению, им оставалось жить не более получаса. И что же теперь? Серые отступали, понурив головы. Из их глоток доносилось озлобленное фырканье. Но что-то непостижимое было в охватившей их молчаливости. Они не молча соглашались отойти, нет. Их возмущение буквально замолкало, как по команде. Они... боялись. «Но кого?!» –– Подумал Орест, выглядывая за стену. –– «Вот же их лидер. Он... А это кто?..». Еще несколько смельчаков выглянули из-за стены. Увиденное поразило легионеров не меньше, чем опера.
Прямо на к вжавшемся рукой в загривок кавайной Маусаперты и опустившего глаза, отчего гной из них стал течь быстрее Йоругу медленно и торжественно подплывала туча черного дыма, в сердцевине которой пылала внушительная огненная полоса. Она проносилась менее чем в полуметре от земли, и с ее приближением до слуха людей донесся шум приглушенных хлопков и тихих стенаний, словно кому-то сжимали шеи. Следом за тучей следовал сом, снаряженный внушительной гнилой попоной; за собой туча оставляла развеивавшийся со временем тонкий след. Когда же туча остановилась рядом с Йоругом, ее границы стали опускаться к земле и в следующую секунду она преобразовалась в монстра, закованного в черный доспех, через всю грудь которого проходила борозда, пылающая, как угли, добываемые из самых ядер планет. Примерно с десяток иссушенных и полысевших орлов, которые все время полета теряли птицы, и которые Орест принял сперва за оставляемый след, теперь безжизненно свисали с его брони. Обреченные, они лишь иногда конвульсивно вздрагивали крылами. В правой руке новая тварь держала вилы.
–– Каков был приказ?!
–– М-мы...
–– Како-о-ов?!
–– Н-не обращать на смертных никакого внимания. Идти к...
–– А вы что творите?! Тебе что, Йориг, своя же шкура не дорога?!
Выкрикнув это, Пунатвой медленно стал опускать вилы в раскаленную грудь. Проклятое стекло тотчас охватило пламя, до ужаса напугавшее бедных орлов. Они начали биться, стараясь максимально отклониться от огня в противоположные стороны. В следующий миг чудище вынуло из груди уже красные вилы, пламя которых блеском отражалось на его наручах и поднесло их к глазам Болтуна, отчего гниль в его веках начала хрустеть с тихим воем, слабо напоминавшем крученье волчка, покрывая глазницы по бока коркой, которая рассыпалась от набегавшего на его лицо ветра. С минуту длилась сцена этого немого противостояния. Как бы не старался Болтун устоять перед пламенем, когда слизь начала буквально обжигать глазницы, он вынужден был отступить. Вскрикнув от боли, он отнял руку от носа и через мгновенье ослеп.
–– Чтоб больше мне никакой самодеятельности! Это ясно?
–– Да.
–– Смотри мне... Ха-хаха, ты поэл, типа, типа смотри? Ха-хаха!
Закончив смеяться, чудище стукнуло себя в грудь другой рукой, потом провело ей возле наконечника вил, потушив огонь и крикнуло застывшим вокруг них серым:
–– За мной!
Спорить с Пунатвоем никто не осмелился. Рамиды молча отступили в посадку, оставив людей один на один со своими мыслями, начавшими немедленно их обуревать. Обретя вновь дар речи, первым делом Орест приказал отнести обморочного в лазарет, струсившему – по-отечески прописать десяток "тыдыхов" по жопе, а остальным – продолжать готовиться к обороне. В течении всего оставшегося дня легионеры и милиционеры не покидали своих постов, ожидая штурма в любую минуту. Однако серые не появились не в этот день, ни в последующий. Когда же еще через сутки к ним подошли подкрепления во главе лично с Мироном Крагсом, руководством заставы был выслан дозор. Вскоре дозорные возвратились, принеся весть о том, что кроме слегка подгнивавших веток в ближайшем лесу, хвори в округе нигде не замечено. Рамиды ушли.
–– Но ведь куда-то они должны были деться? Они ведь идут на Мафор, это ясно! –– Вскричал Мирон, в бессильной злобе метая по сторонам пылавшие взоры. –– Я поднял войска, все доступные силы в округе. Я отослал за подкреплениями аж в сам Мафор! Неужели они идут не на столицу?! Орест, твое мнение?
–– Исключено. –– Красная Перчатка, сидевший на стуле с перемотанной головой, отвечал генералу куда спокойнее. –– По ту сторону Шайтана нет ничего, что было бы интересно врагу в военном плане. Они, это точно, шли на Мафор.
–– Может быть отступили?
–– Почему? Потому что увидали горстку воинов, у некоторых из которых оружие само по выпадало из рук? Нет. Им нужен Мафор. Точно, как бить покойную бабку.
–– Но единственная дорога к столице находится здесь! Если не идти проходом у моря, то это значит не идти вообще!
Орест молчал. Затем со все нараставшей тревогой сказал, оборачиваясь к пикам Шайтана.
–– Не совсем так, губернатор.
–– Что ты име... Нет... Это не под силу никому из людей!..
Осекшись на последнем слове, теперь уже и Мирон со все нараставшей тревогой смотрел на заснеженные макушки гор. Наряду с ночью, первые тени которой начали стекать со стен построек лагеря, точно чернила, на них наступал тревожный страх. Страх за будущее.
***
К тому моменту как Калпарис скрылся за горизонтом, первые когорты Рамидов уже включились в горный подъем. В отличии от авангарда Йорига, первые шеренги войск Пунатвоя достигли предгорий Шайтана одновременно с тем, как Болтун заканчивал приготовления к штурму Имперского лагерю. Пока командиры мерились письками передовая шеренга серых, вооруженных тонкими гнилыми клинками, двусторонними топорами, мечами-граблями (специфический вид вооружения, применяющейся исключительно слугами Темных богов, представляющий собой меч, испорченный магией, лезвие которого парит над рукоятью сломанное в нескольких (чаще всего от 3 до 5) местах. Каждая часть клинка расположена относительно рукояти горизонтально), когтями и плазма-пиками, начала восхождение по серпантину. Основная же масса войск прибывала к предгорью бурным потоком. Останавливаясь, Рамиды садились на валуны и задравши головы смотрели на горы.
Тогда, как, впрочем, и сегодня, Шайтан являлся самым высоким горным хребтом обоих Вулво. Его полностью голые, занесенные снегом серые склоны достигают высоты свыше трех с половиной тысяч узлов, а Пик контуженного – самая высокая точка Шайтана, возвышается над провинциальными поселениями на рекордные четыре тысячи восемьдесят два узла со шнурочком. Отсюда хорошо просматриваются лежащие между скалами черные полосы. Это бездонные, зияющие непроглядною темнотой ущелья, по дну которых текут вечно холодные реки. Нередко дороги проходят здесь вблизи отвесных стен, выпирая от них всего на пару метров. В одном из таких ущелий, расположенных почти в самом центре горной гряды, скалы так высоки и их склоны расположены друг напротив друга внахлест таким образом, что некоторые из них никогда не ласкал луч дневного света. В добавок к этому в описываемый период горные плато занимали селения горцев, которые не подчиняются никаким правилам и усмирить которые у государства тогда еще не дошли руки. Примерно сто восемьдесят лет спустя Вечная Империя наконец возьмется за ум и таки принесет цивилизацию горным народам (всех их до единого благополучно вырезали), однако в те времена почти все проходы были под их контролем. Все перечисленное делало Шайтан одним из опаснейших и непроходимейших мест на Устра-6. В теории.
Вышеописанные трудности в первую очередь были таковыми в глазах людей. В глазах же Рамидов и в особенности в пылающих злобой окнах души Лактамора Пакета Шайтан представлялся легкой прогулкой, за которой его серых ждали беззащитная столица и грабежи, а его – месть. Мафор и вправду был беззащитен: большая часть боеспособных частей уже прибыла к генерал-губернатору Крагсу. Ускоренным маршем стянутые со всех ближайших гарнизонов и лагерей, из столичных казарм и околотков красной милиции, эти разношерстные пять/шесть тысяч дроблено прибывали к заставе на границе Машины. Их спешный поход напоминал разорение. Все запасы местных жителей были выгреблены подчистую и не один раз, походные тракты были общипаны, на вытоптанных подковами путях ни осталось даже былинки. Лошади были измучены сверх всякой меры, люди – не менее. И первых, и последних нужно была кормить, а делать это можно было только из наличных запасов. В распоряжении Мирона были лагерные погреба, несколько нив у восточного подножия гор, одна деревня, лежавшая в половине дня пути, жители которой на свою беду похвалялись в трактире об урожайности, однако для снаряжения новой (обратной) экспедицию имевшихся средств явно не хватало. Необходимо было потратить несколько дней, чтобы дать отдых людям фураж лошадям... Но все это имело смысл только в том случае, если Лактамор действительно решиться пойти на Мафор. И чем больше Мирон думал об этом, тем мысли эти начинали казаться все фантастичнее.
Конечно, он выслал в столицу гонца с требование доложить имеющиеся сведения, расспросить в целом о состоянии дел, обороны, получить, наконец, дальнейшие указания, однако чем больше дней проходило с момента его отправки, тем быстрее уверенность Мирона таяла. Если бы серые действительно предприняли бы переход через горы, то по прикидкам командующего он отнял бы у них примерно неделю, после чего они, разумеется, дали бы знать о себе. Он рассуждал так: «Тут и к шептуньям ходить не надо, уже давно бы все запылало так, что прямо отсюда дым было б видно... И Шударта долго нет... А как должно быть иначе? Опасности никакой, протокол мирный, его там приняли, наверное, и теперь водят по разным ложам спектакли смотреть. Не-ет, что-то тут определенно не чистота... Не могли же они в горах раствориться?!».
Покуда генерал-губернатор ломал голову, отправленный им гонец был принят с почестями в столичном сенате. Доклад его был заслушан, опасения приняты к сведению и сочтены "очень весомыми". Подход Мирона Крагса назвали "вполне себе основательным". На этом, в общем-то, все и закончилось – красные мантии городского сената, люди в титулах, «лейкоциты», отнеслись к возможному переходу Рамидов через Шайтан со сдержанным скепсисом.
–– А что этот Мирон. –– Сказал один из них, Куляка Максвэл, человек, неоднократно замеченный в поедании бубликов, браворавских белобоких рябчиков, семги, калимовых раков, овсового пудинга, яблок, вафлей akro, сгу;щенного молока, гусиных шеек, кремовых пирогов, а также в других делах, не менее важных и государственных. –– Что он, не может найти эти... м-м-м... полчища? От них же должно на всю округу вонять! Ну так пусть ищет! К тому же потенциальная территория для поисков у вас не большая – полтора локтя по карте так сказать, туда-сюда. Если бы серые были бы по сю сторону, уж мы-то наверняка знали б об этом... Кстати, скажите, гражданин... Эм...
–– Шударт.
–– Гражданин Шударт. Вы посещали когда-нибудь акробатически-музыкальные номера?..
В итоге гонец получил от сената следующий список распоряжений: 1) сообщить Мирону о полном спокойствии в столичной провинции, 2) обязать губернатора найти неприятеля, 3) обязать губернатора, раз тот уж нашел его, врага победить. С этими новостями Шударт убыл обратно.
В это же время Мирон Крагс и сам склонялся к таким же выводам. Из расположенного в нескольких дней пути на север селения пришло сначала одно, а затем еще несколько донесений о том, что серые, "наблюдаемые очевидцами вполне достоверными" то по одиночке, то большими и малыми группами стали нападать на окрестные села. С дистанцией в день были разграблены Мукомольное, Глызд, Шакриева запруда, Монокль. По провинции Машина вперед беды пополз классический слух о том, что Рамиды идут к городу Савтвору, что все это, разумеется, кара небесная, что надо чаще молиться и, как это часто бывает в таких ситуациях, что власть продала и предала всех, что они брошены и забыты, сенат бездействует. Еще через день к Мирону прибыл посол от руководства Савтвора. Граждане города были встревожены. Деревенские старосты – возмущены. Городской совет уговаривал генерала отдать приказ сниматься с лагеря и идти на защиту провинциального центра. Деревенские делегаты по старинке приперли с собой тройку баб, которые бросились под ноги и заголосили: «–– Милая, харошай, бяда у на-а-ас! Жития от них не-э-э-э-ту-у-у!». Спустя еще шесть дней, в течении которых мольбы о помощи стали приходить с интервалом в четыре часа, а завывания баб перестали тушиться даже пинками, генерал-губернатор принял решение.
Ранним утром финального месяца 8938 года воинство Вечной Империи снялось с позиций и выдвинулось в сторону Савтора. В лагере остался лишь его гарнизон да несколько посыльных для экстренной связи, от которых Мирон первым делом потребовали по возращении гонца отправляться к нему с донесениями из столицы. Примерное содержание их он знал заранее: «Дорогой гражданин Мирон Крагс! Рамиды ловко вас обмишурили, чего мы, конечно, от вас не ожидали. То, что они не пойдут на столицу, нам с самого начала было ясно, как погожий день. Теперь же богопротивные выродки почти две недели безнаказанно резвятся на просторах провинции, вверенной вам. Столичный сенат не доволен и все в таком духе. Требуют поспешать».
Суммарно в поход выступали два легиона Вечной Империи. Облаченные в доспехи с изображением песочных часов, вооруженные копьями-самострелами, клинками, они брели вперед вереницами, оставляя за собой след из обозных телег, подвязавшихся к походу сапожников, деревенских девиц, умеющих зарабатывать только телами и тому подобное. Орест Красная перчатка данным решением был недоволен. Он все еще полагал (и как выяснится много позже – полагал безошибочно), что все это какой-то обманный маневр Рамидов, что враг, возможно, снова дурачит их, что, нужно, нет, необходимо хотя бы дождаться вестей из столицы и выслать отряд для детальной разведки, в том числе – боем. В кандидаты разведчика он предлагал себя и верных ему милиционеров. Мирон Ореста спокойно осаживал. «–– Вот увидишь, друг мой, Шударт нагонит нас дня через три/четыре. И скажет он нам примерно тоже, что я тебе уже говорил». «–– Ну не знаю, не знаю». «––Увидишь».
За одним из подобных препинаний генерала Крагса и Перчатку настиг конный отряд. То были разведчики, в последний раз высланные губернатором к подножию гор. Все пятеро подтвердили, что следов стоянки Рамидов не обнаружено. Есть кое-какие ошметки – кусочки кожи с ремней, отпечаток-другой от сапог, в нескольких местах примята трава, на паре валунов видны царапки, но в целом основательной стоянки возле гор не было. К тому же несколько опрошенных жителей сообщили, что с интервалом в один-два дня отряды Рамидов были замечены в нескольких узлах от деревни Дю. «Все ясно. Набег. Скорее всего – тактика веера» –– Подумал Мирон и, пусть предположение это предполагало затяжные блукания по прилегающей местности в поисках чумных банд, генерал-губернатор с большим облегчением рассудил, что опасность столице больше не угрожает. По долгу службы он уже имел дела с обычной тактикой серых – так называемым "веером", когда их силы какое-то время скапливаются в одной точке, а затем стремятся как можно быстрее и как можно обширнее рассредоточиться по траектории транспортирной дуги, сжигая и грабя все, что успеют. Подобное поведение является излюбленным приемом Рамидов, Темного братства хомяков (от прочих слуг Бога Жадности это объединение отличает способность "защечный анабиоз" – уменье впадать в глубокую спячку, погрузив свое тело себе же за щеки. В состоянии этом они делаются практически не уязвимы и лишь особый ритуал колдунов Вечной Империи – могучее и неустанное шестидневное тапанье, в ходе которого колдунам запрещается есть, пить и спать, способно разрушить пухлощекие чары), а также прихвостней Бога Военных Раздоров. Обычный рейд, какие в галактике случаются сплошь и рядом. Чаще всего в подобных случаях Рамиды бушуют какое-то время, а затем, когда их начинают зажимать, создают портал и улепетывают. Мирон поблагодарил разведчиков и присоединил их к своим силам, отдав под руку Красной перчатке. От них же они узнали о снегопаде, что разыгрался в горах вчера. «Ну, теперь уже точно все с этим ясно» –– Подумал Крагс и, наметив примерно возможный маршрут набега Рамидов, стал рассылать воинов, чтобы те начали сужать кольцо вокруг серых. Сам Мирон, вместе со все также не унимавшимся Орестом направился огибать Савтор по цийломиндской дороге. В это же утро из столицы навстречу им выехал гонец с донесением, содержание которого полностью соответствовало тому, что губернатор сто раз к ряду предполагал Оресту.
***
–– Нет, ну вы представляете, что, по глупости способны выдумать эти вояки? –– Произнес Куляка Максвэл, наклоняясь к собеседникам и опирая на бока руки. Дело происходило на обеденном часе после сенатского совещания и потому слушателей вокруг сенатора собралось предостаточно.
–– Нет, нет! –– Отвечали ему со всех сторон. –– Расскажите, Максвэл!
–– Обстояло все вот как: не далее как неделю назад еще до положенного по расписанию завтрака ко мне в кабинет заваливается и в обход всех приличий требует принять его один из тех, кого называют зерцалом народа: лицо такое – ну чистая морда, щеки, ни дать ни взять, рублены топором, ручищи длинные и, хоть и чищенные, явно не чистые. Другими словами – военный посланник. Рапортует мне. Ну, тут я сказать ничего не могу, этому дело я не обучен, я, знаете ли не грядки копать или маршировать здесь поставлен, я между прочим порядок блюду. Управление. –– Он многозначительно поднял палец. –– Так вот. Рапорт я принял. За ним последовал поклон гражданский, как кодекс требует. Надо сказать вам, в поклоне его не было никакой грации! Ни тьма ни рассвет является к тебе с какими-то там донесениями и даже не старается сделать поклону. Чему их вообще учат в их армиях?!
Последнее восклицание вызвало бурный девичий хохот, сдерживаемый ужимками и веерами. Рассказчик же продолжал:
–– Скрепя чувство собственно достоинства я примирился с его внешним видом и со всей учтивостию обратился в слух. Вызвал граждан сенаторов из нижней палаты. Какую околесицу он нам только не нес! Обходы, маневры, пош-ло-та! Надо сказать еще, сенатор Свизглин даже пытался вникать в его рассуждения. Да-да, пытался! Он подошел к нему и слушал с вниманием и даже задал ему пару вопросов. При этом старался держаться естественно, как будто вот он... Вот эта вот... –– Говорящий поднял ладони к лицу и их движением попытался помочь себе разогнать мысли, но нужное слово все как-то не шло. ––... Ну как будто они с ними одинаковые!
–– Ну это вы, гражданин, конечно, дали! Не мог гражданин Свизглин повести так себя!
–– А я, между прочим, всегда говорил, что гражданин Свизглин большого ума, благородный, но не без странностей...
Две девицы по моложе игриво прикрыли губы ладонями и подняли к потолку искрящиеся смехом глаза, веселость которых, казалось, желала вырваться из прутьев приличий.
–– И что, и что было дальше?
–– Так вот... –– Этот... Как бишь его?
–– Шударт, гражданин.
–– Ну да, точно, Шударт.
–– Какое имя земельное! Его отец крот?
–– Хи-хи-хи!
–– Так вот. Он продолжал и казалось задор его никогда не уймется, но...
Тут из прихожей донеслись звуки шагов и два голоса. Первый звучал учтиво, извиняясь и напоминал колыбель ужа, другой – снисходительно, громко повелительно, но без склонностей. Через секунду идущие приблизились к дверям настолько, что все присутствующие в зале смогли расслышать их разговор.
–– ... Я все понимаю, но да поймите же, и вы меня! Человек я подневольный, велено не пускать! Ну вот как я могу сообщить о вас вот так схода?! –– Почти умоляюще шипел первый. Топот звучал у самой двери.
–– Переживать обо мне тебе не стоит! –– Ободряюще произнесло лицо, судя по голосу, довольно важное. –– И о себе не беспокойся. Ну, давай, давай, голубчик, ступай.
–– Да как же...
–– Поверь, твой хозяин будет рад меня видеть. А сообщать ему обо мне ты попросту устанешь.
–– Да как вас зовут?!
–– Что же, позвольте. Имя мое длинно;. Зовут меня Калатон Ишимир Уверкридонсап Мирикульд Азазазазазгерд Пумба-Польд Жирмимокрупасан и так далее, далее, но друзья завсегда зовут меня скромно...
–– Львина Тереньтьевич! –– Донеслось отовсюду, когда двое – лейкоцит и потерявший лицо лакей показались в обеденной, вынырнув из-под латунной портьеры. Несколько сенаторов встали со своих мест и с улыбкой поспешили им на встречу.
–– Вот видишь? –– Спросил вошедший, в параллель принимая рукопожатия и отвечая на приметные взгляды. –– Все хорошо, принят я превосходно. Можешь идти.
Лакей, пристыженный и немного растерянный, вышел из зала и уже из дали коридора донеслось тихое:
–– Ну ведь... ну без порядку-то...
Хозяин обедни, Инокен Вестерн, восседавший за столом, расположенным в двух столешницах от державшего речь Максвэла, радостно уступил собственное высокое кресло Львине Тереньтьевичу. Сумеречный Вальдшнеп, также находившийся здесь, к его глубокому не удовольствию, приветствовал гостя одним лишь наклонением широкополой шляпы, краешек которой он примял пальцами.
–– А что же вы так безмятежно и весело сидите здесь? –– Спросил Львина, когда приливы приветствий вокруг улеглись.
–– А что?
–– Ах вы не знаете? –– Львина Тереньтьевич с деланным удивлением взглянул на собравшихся и произнес, всплеснув руками: –– Так ведь серые в городе!
–– Ахаха! –– Гейзеры смеха прыснули во всей зале.
–– И ведь наслушаешься по пути! Крестьяне эти... Все гомонят-гомонят! Горы мол, горы!.. Благодарю! –– С выражением большой радости Львина Тереньтьевич принял шампэ из рук ходунчика, принес поднос с питьем и закусками. Второю рукой он налег на курицу также решительно. –– Ном-ном!.. А фто, по правде... Ну хватит смеяться! А что, мой дорогой гражданин Инокен, кто у вас ответственный за оборону? Ном-ном!..
Вестерн принял по истине царственный вид и произнес не без гордости:
–– Колен Барнс! Сенатор, первая шашка обоих Вулво и мой будущий зять. Позвольте вас познакомить!
–– Ах да? Не знал-не знал! Что ж вы молчали, друг мой? Искренне поздравляю вас. А вас – особенно! –– Воскликнул Львина, предаваясь рукопожатию Колена Барнса, поспешившего утопить его пятерню в обеих ладонях. –– Приятно познакомиться!
–– И мне! Гражданин Барнс, к вашим услугам. Помимо прочего – на нынешнем времени поставлен нижней палатой главой гарнизона вместо уважаемого Тюти Сэптима. Они болеют. Головушка...
–– Э-эх. –– Понимающе произнес Лвина.
–– Хотите экскурсии? Я проведу вам. В моем кабинете висит огромная карта. На ней видны все укрепления. Также приглашаю вас обозреть город с террасы. Моцион...
–– А что? Было бы замечательно. Говорят, это полезно... Со мной как раз прибыл один военный...
–– Военный? –– Спросили присутствующие, к этому времени настроенные к военным особым образом.
–– Да. Оливер Асгер Второй. Толковейший человекик! Расторопный. Способный к наукам. Я полагаю, вы не откажете нам в удовольствии быть экскурсируемыми вами.
–– Конечно. Я с удовольствием... Но где же...
–– Мой господин! –– Из-за шторы донесся знакомый голос.
–– Да, Пахайло?
–– В прихожей стоит крепкий мужчина. Одеты благородно. Велите позвать?
–– Зови конечно! И это не какой-то мужчина, это друг нашего гостя – Оливер Асгер... Какой говорите, он там по номеру?
–– Второй.
–– Второй!
–– Выполняю. –– Сказал лакей и спешно ушел, обрадованный тем, что этого гостя он сможет представить уже по всем правилам.
***
–– Позвольте, сэр!.. –– Задумчиво произнес Сакапука, прервав на миг вещающего Оливера Асгера. –– Но ведь это выходит... Он предок ваш?
–– Покойный отец мой.
Все замолчали. История, рассказываемая генерал-губернатором, занимала поистине умы всех легионеров. Оливер в это время подошел к краю стены и посмотрел на серых. Те находились все в том же положении, в каком он наблюдал их несколько часов назад – полукругом. «Не иначе план какой измышляют, демоны!» –– Подумал про себя генерал-губернатор и после возвратился к своему полукругу, чтобы продолжить рассказ. Калпарис высо;ко стоял над ними.
***
Все то время, пока Мирон Крагс по крупицам собирал военные сведенья, пока слал гонцов, пока ждал приказов, пускался в обсуждения и принимал мучительные решения, Рамиды действовали и действовали холоднокровно. Под предводительством всех трех владык чумная орда встретилась у самого подножия Шайтана и в самый вечер, пока Орест соскребал с затылка оплавленные волосы, они потоком устремились к вершинам, не тратя на отдых ни капли времени. Под их ногами колебалась земля, вода, составляющая снега, мутнела, густые сугробы серели со временем, обращались в серые кучи, напоминавшие сгустки спускавшейся ночи, в которую многие из них вошли еще белыми, а утром остались беспросветно черны. Шествие Рамидов напоминало ужасающую и дерзкую насмешку над самой природой: их когорты, буквально дышали насилием, он были точно реки, текущие вспять, живые ужасной, обратной жизнью. То была лавина, несущаяся назад, возвращая к девственным вершинам отвратные трупы, вокруг глазниц которых с каждым метром замерзало все больше блох и червей, стремящаяся захлестнуть горы до самых воротников. Как же случилось при этом, что все это воинство, воинство гнилых лик и душ, гнилых зубов, мечей и поступков не было обнаружено, не выдало присутствия своего среди горных хребтов, не вызвало, в конце концов, все той же лавины, ведь их поток был воплощеньем гниющей анархии? В первую очередь на их продвижении сказалось могущество воли их предводителя.
Взобравшись вверх по почти отвесной стене, Лактамор восседал на узком уступе, сгрудившись на коне и вжав облаченные в порченную сталь пальцы в его черную гриву. Эта грива была не просто гривой. Слово Первопричины отравлений колодцев и порчи хлебов, Великого Смафла соткала ее из мыслей. В нее были слиты разум каждого из его воинов Лактамора, условием подчинения которых единой воле было одно – Пакет должен был взирать на того, кем повелевает. Потому-то то была не просто грива чумного коня. То был невод, в котором плавали остатки помыслов тех, кто уже давно не был человеком, но сплавом гнева, хвори и демона. При этом контроль над ними был столь велик, что позволял Пакету внедрять в их головы паттерны поведения, которые держались какое-то время, когда их обладатели скрывались за скалы. Ко всему прочему, Рамиды и сами были прекрасно осведомлены о цели похода, его условии и потому и сами особо не барагозили. Каждый из них знал одну мысль – как только они перейдут горы, резне и жестокости не будет конца, владыка их о том позаботится.
Нечеловеческие их тела, подстегнутые особым метаболизмом серых, гневом Лактамора и жаждой изничтожения врагов своих, жалких людишек, прелести рабовладения на далеких, подчиненных Смафлу гнилых планетах, куда вернутся они в ореоле сверкающей славы, в свете которой будут отражаться пылающие дома, раскроенные черепа, разрушенные стены, омытое кровью грядущее возвышение, на которое Великий Смафл, чему многие из них не раз становились свидетелями был так щедр – все это было кипучей смесью энергетика и протеина, которые гнали их ввысь гораздо быстрее холода, медленно, но неотвратимо начинавшего свое проникновение в их порченные скверной тела. Так, взбираясь быстро по крутым склонам и шумя при этом одними доспехами, оставляя после себя трещины на камнях, что разрушались, не выдерживая марша сотен и сотен железных стоп, они миновали первый перевал. Постепенно дороги становились все уже и уже, подошва гнилых сапог скользила по стаптывавшемуся в ледяную корку снежку, серую, точно хмурое зеркало, отражавшее грядущую скорбь людей. Горы над ними теснились друг к другу, угрожающе нависали, точно стремились спрятать кого-то за своими спинами, но ничто не могло остановить продвижения войск, подчиненных воле разума Лактамора, пылавшего лютой, неистовой злобой. Присутствие горцев обнаружилось с первым горным рассветом.
До этого продвижение Рамидов почти ничто не стесняло – благодаря нечеловеческой силе узкие места в горах они попросту расширяли, иногда выцарапывая пути в горной породе, стены которой и по сей день хранят глубокие полосы, волна за волной уходящие вперед на многие дали. Гибель чахлых и тонких горных деревьев, которые, как все живое, постепенно увядали от их присутствия, серые умышленно ускоряли, хватаясь за них при передвижении, как иной раз хватаются люди рукой за перила. Снег в это время не шел с небес, тропы прекрасно просматривались, в том числе помогая Пакету держать с подчиненными ментальный контакт. Лишь обессиленные орлы, лишенные нужной концентрации кислорода в воздухе, один за одним погибали на груди Пунатвоя «Чумное Перо», оставаясь бездыханно висеть на его доспехах (даже здесь, на высоте двух тысяч узлов, стальные пластины его груди практически не остыли), до тех пор, пока вечно задумчивый, он не обнаруживал смерти их. Тогда, одним резким движением, он отрывал трупики от груди, оставляя на ней одни тонкие лапки, и бросал искалеченные тельца прямо в пасть сому, на котором ехал. В это время над ними, несмотря ни на что, обессиленные, обреченные, прикованные к этому шествию очами сома, все же парили несколько ястребов. Некоторые из них, выбившись из сил, иногда замертво пикировали в глухие расщелины. Морозный воздух холодил ноздри.
Одна из стрел, выпущенных с откоса над ними, пробила ее первому серому, показавшемуся на повороте. Тропа здесь шла у самой скалы, в двадцати узлах над которой находился отвес, опоясывавший скалу на сотню узлов. Его-то и занял отряд горцев. С тихим улюлюканьем, похожем на шепот (они не хотели вызвать лавину), смертные атаковали Рамидов, в не до конца развеявшейся тени, приняв последних за караван Вечной Империи, которые появлялись здесь время от времени. Ошибка выяснилась практически сразу и также быстро, как до этого нападавших охватила радость, дикие сердца сковало страхом. Отвратительные, покрытые снежной наледью поверх пунцовой кожи чудовища ростом с валуны, трупы, похожие на разлагающихся в долинах хищников, к которым горцы не смели никогда подходить, ибо боялись потревожить злой дух умершего, медленно шли на них, направив оружие в их сторону. На стрелы горцев нашлись контр-стрелы. Черные наконечники засвистели, как птицы, что взмывают к облакам от предрассветного куста. Как ни были смертные обучены молчанию и как не страшились они лавины, стремясь при атаке не издавать шума, им не удавалось совладать с собой в момент гибели, когда хищная сталь вихрем врывалась под капюшоны их полушубков, пробивая кадыки вместе с воротником. Пораженные в шеи они выгибались, как оборванные струны, тянули скрюченные пальцы к горлу и падали с уступа под ноги Рамидов, что моментально разрывали и пожирали свежие трупы. Звук глухого падения, вместе с предсмертным писком разнесся над скалами, вызвав малые оползни. Тонкими бурными ручейками с высот над людьми стал сходить снега, смывая с откоса многих в горную пропасть или под ноги рассвирепевшим Рамидам. Еще не известно, что было страшней. Оставшиеся в живых горцы быстро ретировались, спеша уведомить о происшедшем старейшин. Всего через час воинство Пакета принимали в селении как важных гостей.
Едва услышав, что грядет с запада, старейшины решили выказать Лактамору максимальные содействие и лояльность. Их совет вышел навстречу чумному владыке, как только со скал доложили о первых его разведчиках. Пакет и еще с полсотни воинов были приглашены в горную деревушку. Составляли ее хилые халупы и пещерные выбоины, покрытые синим противоморозным мхом, растущим только в горах Шайтана. Дворы были обнесены стеной из тонких палок, изображавшей забор. В окнах домов, сделанных изо льда, не было света. Все хозяйство обитавших здесь, как, впрочем, всюду в горах людей составляли тощие бараны породы «бяшиков», щипавшие мох, стоя на крышах. С оптимизмом, в равной степени так или иначе присущим всем людям, оборванный старикан ввел пакета в дом Пакету и держал речь у огонька, полыхавшего в каменном круге опираясь на посох. На самом кривом из языков (даже омертвевшие языки Рамидов – и те лучше справлялись с передачей информации) он передал Лактамору, как ему мыслилось, заманчивое предложение – люди пропустят его войско вперед, мешать не будут, тропинки покажут и так далее-далее, а Рамиды пускай не трогают их. Пакет выслушал данное предложение и предложил людям свое, еще заманчивее. Он согласен на все и их не тронет, но, если вдруг кто-нибудь захочет... нет, не присоединиться к его отряду, он не настаивает. Разве станет он обременять терпеливых и мудрых горцев, храбрый народ, так прелестно напавший на его силы? О, нет! Но если кто-нибудь добровольно захочет ощутить чудесную силу, которой Лактамор способен их наделить – то разве можно противиться этому? После предложения, озвученного во всеуслышание, к столпившимся вокруг старейшин воинам, двое Рамидов вынесли холст. Когда же Пакет развернул его, смертные увидели удивительное оружие – пики и топоры, клинки дивной работы, от которых буквально разило силой и смертью. В рукоятях их притаилась власть. Одни излучали бесчувствие к холоду, другие – исцеление от прискорбных недугов, третьи, зазубрены и боевые царапины на лезвии которых жевали ветер и тихо насвистывали, обещали ожоги рук, безумие глаз и сладострастное упоение боевых кличей.
Тому, что многие горцы ни секунды не размышляя приняли эти дары удивляться не стоит. С завистью похватали они оружие. Сила буквально заструилась по костям их и венам. Едва их пальцы коснулись рукоятей мечей, как они почувствовали уколы в ладонях, словно дав змеиных зуба вонзились в них, вливая яд, но такой сладостный. От зажегшейся в сердцах ярости вспыхивали ресницы, у многих веки зашлись аплодисментами, слова нечленораздельные, но преисполненные силой, энергией, какой пестреют рисунки на стенах пещер-стоянок людей доразумных эпох, начали слетать с их языков. Естественно такой силы захотели другие горцы и Лактамор снабдил оружием всех желающих. Вот только он не сказал им одного – этим оружием он обратил их в Рамидов. Но только на половину. Другой половиной они так и остались людьми – возиться с ними ему было некогда, а потому закутанные в шубы горцы, напоминавшие теперь скорее халаты, висящие балахонами на их вытянувшихся телах, с фиолетовыми полосами у сочленения шеи и плеч, вооруженные клинками и стрелами, были предоставлены сами себе. Естественно, Лактомор не собирался делиться силой просто так. Оружие было заговорено и взывало к убийствам. А остававшаяся еще человечной натура ставила табу на убийстве своих. Поэтому, сами не зная, отчего, принявшие дары, в течении пары дней стали все сильнее ощущать желание спуститься вниз поразмять мышцы. Недолго думая, горцы начали спуск, не обращая внимание на ночь, начавшую подниматься вьюгу, уговоры старейшин, которые теперь и сами были не рады сделке своей. Ни раз и не два проделывал Пакет подобные сделки, покуда войска его шли через Шайтан. От селенья к селенью, от халупы к халупе, всюду были предложены искусительные клинки и прельстившиеся на них становились рабами старого-доброго ультра-насилия. Отослав таким образом вниз отвлекающие контингенты, смысл жизни которых был теперь только в бездумном и упоительном разрушении, Лактамор довел войска до последнего перевала где неожиданно приказал всем встать. Здесь Рамиды остановились более чем на две недели.
Прислонившись к горам, вынужденные мерзнуть в связи с конспирацией (да дров и взять было попросту негде), буквально вмерзая в ледяные склоны, стоило только им ненадолго присесть, роптали серые. Сама их природа требовала действия, холод пронизывал до костей и счастливы были те, у кого вместо них было желе, однако и им приходилось не сладко – желе замерзало не хуже костей. Особенно же мучительно чувствовали себя те из Рамидов, кто остановился на самой окраине гор и мог видеть отсюда, как буквально перед глазами существовал целый мир: с заснеженных сопок им открывался вид на столицу большого Вулво – город Мафор, опутанного сетью дорог, вившихся среди полей. Глядя на поспевшие ко;лосы, на циркулировавшие в низовьях подводы, на жизнь и цвета, Рамиды свирепели. Особою злобой отличался бывший ямщик, который, взирая на движенье колес и бричек, перебранки кучеров, попытки протиснуться на хилой кляче, возмущался, потрясая когтистыми лапами.
–– Нет, ну ты только посмотри на них, да это же конский движ! Да я бы ему за такое!..
И трое Рамидов с трудом могли удержать его и увести подальше от выступа. А между тем Лактамор ждал. В отличии от некоторых в его войске, телепатом он не был. Как не был он и гениальным полководцем, получившимся таковым от рождения. Но еще в те далекие времена, когда то, что носило в те дни фамилию Пакет, еще звалось существом человеческим, он обладал способностью, поражающей воображение – Лактамор умел логически рассуждать. Снова воспользовавшись этим ужасным навыком, Пакет рассудил и рассудил верно, что после исчезновения его воинства, некоторые из генералов людей могут заподозрить бросок через горы. В конце концов, там тоже ведь не сплошные идиоты сидят. Поэтому для начала ему нужно было убедить их, что столице людей ничего не угрожает. Вторым его действием было создать иллюзию угрозы в другом направлении. Первоначально для этого он полагал отвлечь часть своих войск, однако здесь как нельзя кстати подвернулись горцы. Спускающиеся вниз, не могущие противится жажде насилия, они становились прекрасным подспорьем. Однако на одних только горцев положиться было нельзя. Если не придать набегам структуры, не упорядочить их, то обман его вскроется раньше должного срока. Для этого-то Лактамор и решил использовать все же мизерную часть своих сил. Из самых жалких, самых ничтожных, самых отпето-ненужных в бою Рамидов он создал отряд, которому суждено было спуститься обратно с гор и, следуя вместе с горцами, заражать и грабить деревни, обращать смертных в серых, короче говоря – создавать видимость именно тех военных действий, каких люди ждали бы от Рамидов больше всего. Немного позже, когда легионы Мирона Крагса разбили несколько групп неприятеля, генерал-губернатор узнал одно из имен, наводившее ужас на крестьян в низинах. Парпарат. Услышав его, Мирон подумал: «Этот, наверное – из самых отъявленных»...
***
–– Погоди, Парпарат. То есть ты был...
–– Да, я был дрыщ. Задохлик вшивый. В то время у меня не было ни этой силы, ни моих замечательных щупалец (Парпарат не без удовольствия потискал себя за них). Я был похож на серый труп, искусанный шавками. Спускаясь вниз я слышал от Рамидов, что были сильнее не напутствия и советы, но пари, в которых утверждалось, что я не протяну и недели и которые они не стеснялись при мне заключать. Но Великий Смафл меня не оставил!
Воскликнув это, Парпарат поднял глаза на стены бывшей столицы. Вверху, за зубцами стен и позициями часовых он будто увидел каких-то людей, собравшихся полукругом, хотя точно различить, что это было, возможным не представлялось. «А ведь замышляют они что-то там» –– Подумал он и вернулся к рассказу.
***
Пока же серые ждали распоряжения Пакета, с ними произошла первая часть того, что в дальнейшем будет названо тремя странностями «Огненной войны». Точнее сказать – ее половина. Произошла половина первой странности.
III
До восхода Калпариса оставалось менее часа и в полосе просматривавшегося с верхушек Шайтана леса медленно таяли предрассветные сумерки. Для Лактамора Пакета предшествовавшая им ночь не была время покоя и отдыха. Наоборот. Все позиции на хребтах и возвышавшихся в близости скалах подверглись инспекции, в ходе которого выяснилось, что некоторые из Рамидов уже начинали дуреть от безделья. Рассеянные по сопкам, удерживаемые как устными, так и телепатическими приказами серые владели собой, напрягая все силы – столь живо ощущали они призыв своей сути, желание сокрушать, сеять скверну и рвать. Этого жаждал каждый из восьми тысяч. Десятки из них день за днем, безотрывно наблюдали за передвижением смертных по столичным трактам, фактически примерзая к холодным вершинам. И те наблюдения распаляли в серых жажду сражения. Сотни Рамидов ожидали одного-единственного приказания, томясь и маясь без дела, громоздя позиции на ближайших к спуску скалах, чтобы заточить, наконец, топоры и мечи о человеческие черепа, а самим напиться горячей крови. Тысячи прокаженных сердец и умов, точнее того, что от них осталось, неистовствовали. Им предстояло превратить кладбища в рынки, улицы в склепы, селения – в пепелища, поля и озера сделать болотами, упоительное зловоние которых физически ощущалось в изодранных ноздрях, навеянное телепатами. Подобные мысли занимали, отчасти и разум вождя Чумной Орды, когда он, не спеша, поднимался на плато. Славные мысли...
На плато был штаб. Эта узкая, занесенная давно прилипшим к породе снегом полоска пространства, со всех сторон окруженная скалами, напоминала скорее улицу, стиснутую двумя рядами домов где-нибудь ближе к центру Мафора, скажем, на Надмостовой, нежели плато. На помутневшем от воздействия чумных чар льду, возле сваленных в кучу и источавших гниение клинков, булав и двусторонних топоров, болтая ногами лежали телепаты, ответственные за поддержание связи с подразделениями. По соседству с кучей восседал Пёрхэпс – клиномордый Рамид, поверенный Пакета и ветеран трех Толчковых стычек, претерпевший во время них не одно возвышение. Расчесывая когтями плечо под наплечником, при первых шагах Лактамора он по привычке схватился за оружие. Эта холодно-розовая, трехметровая алебарда, помимо прочего, была именной и имя носила она устрашающее.
Через секунду, когда все семь глаз Пёрхэпса, похожих на капли, скатившись к носу, сфокусировались на Пакете, острие ее приветственно взмыло в воздух. Ответив рыком, Лактамор подошел к скалистой гряде и опустился в расщелину между двумя валунами, решив дать себе отдых пред предстоящими разорениями, свершенье который он наметил на утро.
Внезапно стремительный порыв ветра налетел на плато, с звенящим хрустом подбросив в воздух ворохи снега. Ворохи слежавшегося, неподвижного снега, давно уже обратившегося в двухметровый лед.
Лактамор Пакет открыл глаза. Все пространство, казалось, дрожало снежинками: крупные хлопья летели с небес, мелкие катышки поднимались от пола. В одно мгновение плато оказалось во власти вьюги. Поднялся свист. Морозный ветер (что было странно само по себе, ибо за все то время, покуда серые находились в горах, никто из них почти не чувствовал холода), щекотал скалы. С каждой секундой предрассветное золочение, начавшее было растекаться внизу, меркло; подножия гор, зримые отсюда с левого края, словно заволокло густым туманом, родственницей которого несомненно являлась ночь; над головами Рамидов сгустились тени, нарядившись в которые шумел буран.
Пораженные неожиданной порчей погоды, серые почти сразу же зажгли костер, скудно подкармливаемый худыми ветвями деревьев, которые Пёрхэпс, похваляясь удалью вырвал с корнем из скал еще во время подъема. Запалив ветки, Рамиды уселись возле огня, угрюмо и молча облепив его кругом. Что в это время происходило на позициях впереди, в деревнях горцев, где квартировали воины Черного Пера или сзади, на тыловых сопках, они не знали – телепатическая связь оборвалась и от обстоятельства этого некоторым из сидевших сделалось боязно. Куча клинков, булав и двусторонних топоров перекочевала обратно в руки.
Лактамор сидел, положив на колено ножны с ониксовым клинком и смотрел на огонь, гадая, как и его подчиненные, что происходит. Рты женских голов, прибитые к его ногам чуть ниже коленных чашечек, засыпало снежинками. Внезапно до извращенного слуха сидевших донесся мерный цокот копыт. Все подумали: «Кто это?» и каждый вперил в темноту столько глаз, сколько было. Постепенно цокот стал нарастать. Медленно, но отчетливо. Затем впереди Лактамор увидел неясные очертания пылающих ручейков, что плыли кверху. «Это же Огнестоп! Подумать только! Я на мгновение...». Но тут пространство на мгновение вздрогнули и вместо преданного коня из темноты перед Рамидами предстала (здесь, на высоте трех тысяч локтей, в лютую, аномально странную стужу) человеческая фигура. Неизвестный пришелец был в балахоне, черном, как сама темнота и напоминающем те, что носились горцами. Его полы трепал бешенный ветер, борода незнакомца была цвета остывшей золы, глаза – черными и блестящими, точно скрытые сейчас звезды, голову почти полностью накрывал капюшон. Почему изначально его приближение сопровождалось цоканьем – вот тот вопрос, ответ на который Лактамор Пакет искал и не находил. «Куда девались огненные струи? Я ведь различал их... И кто это такой, раздери меня ЕЧик?!». Вьюга не утихала ни на секунду.
–– У вас свободно? –– Осведомился подошедший человеческим голосом, указав на место между Лактамором и Пёрхэпсом, следящим за ним во все семь глаз. Указанное место было наискось перекрыто алебардой, удерживаемой поверенным за стеклянное древко. Человеческий голос придал ситуации еще больше загадочности.
–– Да-а... –– Медленно произнес Пакет, справившись с удивлением. –– Конечно, садись. Пёрхэпс, будь так добр, убери уебаку.
Уебака была послушна убрана, и незнакомец сел между ними, простерев руки к огню.
–– Хорошо тут, тепло. –– Произнес он, глядя на то, как снежные хлопья проносились мимо его пальцев.
Рамиды молчали. Телепаты делились друг с другом нецензурными мыслями и предположениями.
–– Отец, ты... Ты че тут забыл?
–– А? Ах, это. А я люблю, знаете ли, путешествовать. А в такую погоду... Ну, думаю вы сами понимаете, холодно. Дай, думаю, заскочу.
Словно бы в подтверждение слов странного смертного серых хлестанул по рылам очередной поток холодного воздуха. Зубы каждого из Рамидов застучали, напоминая рыдания волчьих стай. Лактамор знавал прекрасно, что подобные звуки всегда воздействуют на людей устрашающе, однако незнакомец сидел у огня, как ни в чем не бывало.
–– А ты...
–– А я – не важно. Поверь мне, это не так интересно. –– Прервал Лактамора удивительный человек. Пока вождь восьми тысяч серых пребывал в замешательстве, человек продолжал. –– Скажите лучше, друзья.
На этом моменте прифигел каждый присутствующий.
–– Вы никогда не задумывались над устройством работы механизма вселенной?
–– Что?
–– Че?
–– Механизма вселенной. –– Невозмутимо продолжал человек. –– Согласно каким установкам она работает? Есть ли у нее неписанные законы и если есть, то как работают?
Рамиды молчали. Лактамор со всей выразительностью пучил глаза на телепатов, спрашивая без слов: «Я же не один средь ночи чокнулся?!».
–– Ну... –– Протянул один из тех, кому был адресован взгляд вождя, посмотрев при этом на Пакета вопросительно. Тот подумал, а после задумчиво кивнул головой. ––... не знаю, как там насчет законов, однако кто управляет чем, это мы знаем. Тут просто все, Великий Смафл...
–– Смафл? –– Спросил смертный и сделал это так отрешенно, как будто говорил о чем-то далеком не существенном.
–– Наш Бог! –– Все как один воскликнули серые.
–– Ваш... А, этот! Знаю-знаю, вот только... Помилуйте, я думал мы с вами ведем диалог не столь поверхностно.
–– Не столь... что?! –– Не столько от не перестававшего завывать ветра, сколько от треснувшего в ушах шаблона переспросили Рамиды.
–– Не столь поверхностно. Нет, конечно, мы все знаем Богов. Ваш, я так понимаю – Смафл. По вам, кстати, видно (шлем одного из телепатов немного скрипнул – скорее всего это в изумлении поднялась бровь). У слуг Военных Раздоров есть свой, Хардрат, кажется? У приятелей Жадности есть свое божество и дальше Тщеславие, Безумие, Знание (на этом слове серые, все как один зашикали и затопали в негодовании, во всеуслышание понукая Темного бога Мыслей и его преспешников)...
***
–– И правильно сделали! –– Гневно воскликнул Парпарат, в возбуждении вскакивая с места и ударяя себя по груди. Все остальные, и даже Фенорамей, ничего не знавший о Темном боге Мыслей, зараженный общим презрением вскочил и стал его оскорблять. Успокоились где-то минут через десять.
***
..., а у людей – так вообще, помимо Бога есть еще его жены: первая – целомудренная, вторая – смиренная и третья – грозная. Но я-то думал, мы говорим с вами серьезно. Не хотите же вы мне сказать, что в самом деле... Впрочем, не важно. Ответьте мне лучше вот на какой вопрос: что вам известно об одном из основополагающих, единственно верных правил устройства вселенной?
–– Основополагающих правил?.. Устройства вселенной?
–– Ну да, правил. Иногда их еще называют законами.
–– Какими еще законами? –– Спросил окончательно поломанный Пакет. Нить разговора он уже даже не пытался поймать.
–– Ну вот, например, закон добровращения: за добро принимается оплата добром, а зло и добро – сообщающиеся сосуды. Это также доказывается обстоятельство их временами взаимной замены: ведь иногда чужое добро способно привести ко злу и наоборот, чужое зло способно вывести порой к доброте.
Навряд ли когда-либо сопки Шайтана слышали более заразительный смех, чем в ту минуту, когда странный пришелец произнес последнее слово. Спустя мгновение тишины, каковое потребовалось Рамидам на осознание смысла сказанного, костер захлестнула волна буйного хохота, настолько громкого, что ненадолго он заглушил даже шум вьюги. Особо заливисто гоготали телепаты, т.к. они смеялись и в ум и вслух. Лишь предводитель серых к общему веселью остался глух. Глядя в огонь глазами цвета тумана, он сидел молча и сосредоточенно. Постепенно молчание лидера передалось воинам. С удивлением посмотрели они тогда на него. Человек в балахоне не спускал с него взгляда.
–– Нет. –– Глухо, словно выбравшись из могилы, произнес Лактамор и обхватил голову двумя руками, чтобы успокоить начавшие постукивать от холода челюсти. –– Нет, ты не прав, считая неписанным этот закон добровращения, ведь в таком случае у тебя добро выходит у тебя универсальной валютой. Возможно, в силу происхождения, ты путаешь с добротою приличие, абстрактно почитаемое в высших квадратах обществ людей и выражаемое в формальном «–– Как поживаете?». Не будешь же ты отрицать, что закон, тобой выдвинутый, если и работает, то только по доброй воле? Куда чаще на добро отвечают нет, не злом, скорее обычным нейтралитетом.
–– Вы беретесь утверждать, что я не прав?
–– Берусь.
–– И беретесь доказать?
–– Берусь! –– Ответил Пакет со все возрастающем возбуждением.
–– Докажите!
–– Кишки без глистов, это походу заразно! Вы-то как знаете, но я, пожалуй, отсяду от них. –– Воскликнул окончательно сбитый с толку Пёрхэпс. Скользя задом по снегу, он отполз от костра, прижимая к груди алебарду и недовольно ворча. –– Убрал уебаку на свою голову!
Телепаты обсуждали происходящее между собой.
–– Здесь, я считаю, будет уместно перейти на ваш уровень. Рассмотрим вопрос с точки зрения смертного.
–– Очень хорошо. –– Произнес человек.
–– Для наглядности заменим понятия (добро и зло) их производными, наиболее полно отражающими их суть: добро – любовью, а зло – ненавистью.
–– Развейте мысль!
–– Извольте! Еще во времена, когда я, оплеванный и презираемый светом ходил среди смертных своими стопами, я слышал фразу, отражающую, пожалуй, всю сущность выдвинутого вами закона: от любви до ненависти один шаг. А вы не задумывались, почему никогда не говорят обратно? Ведь если от добра/любви одни шаг до зла/ненависти, то почему же в таком случае нам неизвестны примеры обратного? Может вы знаете их? Может вы были того свидетелем?
–– Но ведь человек, ненавидящий что-то, одновременно способен и что-то любить!
–– Это уже область абстракции! Неравноценной, прошу заметить. Целенаправленно забиваемый хозяином раб в теории может быть привязанным к котику, пению птиц и так далее, но...
–– Раб изначально не в том положении.
–– Тогда подмастерье, травимый такими же подмастерьями.
–– И из этого следует, что совершаемое добро не влияет на происходящие вокруг нас? Идя одной и той же тропой, двигаясь в русле одних убеждений два человека способны прийти к противоположному.
–– Из этого следует, что добро, оказанное одним сегодня не обязано возвращаться к нему завтра или в другой срок. Свершаемое добро подобно тростинке, брошенной в океан – где окажется оно завтра и не утонет ли от него не зависит! Вот почему добро и любовь дают куда меньше. Ведь если бы ваш закон изволил работать, система прибывала бы в равновесии.
–– Хорошо. А что в таком случае дает творимая ненависть, она же зло?
–– Ненависть? –– Спросил Лактамор Пакет и перед его глазами одна за одной встали картины пережитого прошлого: утрата ощущения боли, обретение силы, размеры которой увеличивались соразмерно количеству возвышений, обретение возможности мщения, в конце концов новая жизнь, подаренная Богом Хвори и, в числе прочего, не лишенная веселья, бессмертие... Этот последний дар Великого Смафла подействовал на Рамида, как удар кнута. –– Бессмертие! –– Почти прорычал он.
–– Историческое – возможно.
Пакет до хруста сжал абсолютно не исторический кулак.
–– Физическое!
–– Софизм!
–– Да я тебя!.. –– Потеряв самообладание заревел Лактамор, бросаясь на смертного. На сером камне блеснули занесенные над огнем когти, но человек, с издевкой смотревший на него в один миг испарился.  –– Что?!. Где он?! –– Вскричал Пакет и тут же почувствовал, как холод, до этого пронизывавший его неподверженную болезням и старению плоть, отступил. То же почувствовали и остальные. Буря рассеялась. Обернувшись к телепатам, Лактамор хотел отдать приказание, но те его уже прочитали.
–– Есть начать общий спуск.
–– Да, отлично.
Когда же телепаты от них отошли, Пёрхэпс спросил у Лактамора.
–– И че это было?
–– Понятия не имею!.. Возможно наш Бог испытывал нас.

Не прошло и двух часов, как у подножья Шайтана горели деревни. Авангарды Чумной Орды, с радостным сердцем не просто поднявшиеся, но подорвавшиеся со своих мест, спустились вниз со скоростью осыпавшихся от их стоп камушков, проламывая путь во льдах и волоча оружие. Через телепатов была поставлена следующая задачу – расчистить место внизу для напутственной речи и приказ этот разночтений под собой не имел. Все было сделано в лучших традициях – выгрызенные носы, выкорчеванные позвоночники, разрушенные дома, подожженные или начинающие увядать посевы. Моровые поветрия, слетавшие с кожи серых, активно путешествовали, отдаваясь ветрам и все новые сотни Рамидов, пребывающие вслед за первопроходцами, дивились на деяния рук их во славу Смафла и завидовали. Когда же последний из его воинов покинул горы, Лактамор, удержав подле себя нескольких серых, возвратился с ними на перевал. Все еще размышляя над словами странного смертного, он, как бы, ответил на один из его тезисов, произнеся, не относясь ни к кому:
–– А чтобы ни кто не пошел со мной одною тропою... Давай!
Под этот крик Рамиды обрушили на дорожку, просачивавшуюся между двух скал, гигантский валун, намертво перекрывший этот путь в горы.
–– На всякий случай. –– Весело сказал Лактамор, спускаясь с Шайтана. На хрустящем пожарище он стал еще более весел и, что не удивительно, еще горячее (пожарище же).
–– Здорово, твари! –– Воодушевленно проорал он, когда Орда выстроилась перед ним на финальный смотр, пусть картину их строя было вовсе нельзя назвать построением. От самых предгорий Шайтана, слева шумящих ключом реки, бившим из-под какого-то камня на высоте тридцати локтей и вплоть до извива этой же самой реки, обнимающие разоренную деревушку, во всем своем многообразии разлился океан приспешников Хвори и каждый обитатель речушки, начиная от водорослей и заканчивая рыбой и раком, трепетал нутром пред этим обилием мертвецов. Смрад стоял жуткий и непередаваемый. Ветер, в мгновение ока делавшийся гнилым, стоило ему лишь слегка коснуться их, трепетал отслаивавшейся полоски кожи. В тишине, повисшей не без помощи телепатии, слышно было, как гневно потрескивают горящие зеленым огнем глаза. Услышав приветствие, все это сборище немедленно разразилось оглушительным ревом.
–– Му-р-р-ра-а!
–– Я обещал вам славу, –– Начал Лактамор. –– и вот! Мы стоим от нее всего в одном шаге! Воистину великие нас ожидают сражения.
Бурное одобрение.
–– Я обещал вам сражения – они ожидают нас прямо за рекой! Некоторые из вас уже имели удовольствие ими насладиться!
Рамиды, причастные к расправам в деревне с ухмылками обтерли забрызганные кровью лезвия палашей о свои щеки.
–– Я обещал вам возвышения! И вы получите их! Получите, завязши в трупах по пояс!
–– М-р-р-а!
–– Мы разобьем каждого, кто встанет на нашем пути! Мафор обязан и будет нами разрушен!
–– Р-р-а!
––Рамиды! Войны! Слуги Великого Смафла! Собратья! Там, вверху, высоко в горах, я имел возможность еще раз убедиться в праведности и величии нашего дела! Неважно, чем была вызвана эта возможность. Куда важнее его окончание. Подобно цветам, ненужным и хрупким, в мире людей, куда мы идем, существуют жалость и сострадание, эти два лепестка на нежизнеспособном цветке, которые судьба всегда обрывает первыми, как обрывает злой отчим уши нашкодившему юнцу! Миром правит добро? Возможно их миром! И будем честны, вожжи оно криворуко удерживает! Миром правит какой-то неведомый замысел? Возможно их миром! Возможно у них, слабых по своей сути и не стремящихся от нее, слабости, избавиться, трепещущих от всего, что хоть сколько-то будоражит воображение, сперва боящихся мыслить, а после проливающих потоки слез по упущенным возможностям и есть какой-то там закон добровращения! Пусть так! Но тогда я, своей властью, которую мне никто не давал, но путь к которой показал мне Великий Смафл и которую я взял силой, так вот! Этот закон я вам запрещаю! В мире нет ни единого правила, по которому бы он, мир, исправно работал. Кроме разве что одного. –– Тут глаза Пакета вспыхнули попеременно двумя огнями – зеленым и апельсиновым и мерцания их с бешеной скоростью сменяли друг друга. –– Весь мир, все планеты, каждый уголок вселенной поддается одному незыблемому закону: закону ломания мироздания об колено!
Звук безудержного рева Рамидов отразился при этих словах на склонах гор, вызвав в их глубине несколько оползней.
–– Да! Смертные слабы! Смертные жалки! Смертные не достойны владеть этой землей! И этой планетой! Когда-то давно я ходил среди них! Я смотрел их характеры! Они ничтожны! И нет среди них достойных существ! Не сдерживайтесь! Рвите, грызите, разрушайте, заражайте, ломайте хребты, закусывайте затылками, превращайте их в кучки дымящихся верезжащих хрящей! И пусть под вашими клинками они будут исправно предаваться тому, что любят больше всего – хныкать, мою правоту подтверждая!
На этих словах восхищение вождем, заклокотавшее в каждой гнилой груди, вылилось в безудержное ударение кулаками по доспехам.
–– Ну а теперь хватит слов, пора бы и в кулаки кашлять! Пойдемте обоссым их так, что еще их праправнуки будут рождаться с желтыми зубами! Ау!
Ответный рев был столь жуток и громок, что два горца, набившиеся идти на Мафор вместе с серыми, оглохли в течении первых пятнадцати секунд.
***
За день до этого, вечером, изгнанный из Мафора Кустар Вакунастари восседал вместе с Приколом Андреичем в своем кабинете. Только-только закончилось обсуждение дел. Прикол Андреич, как и всегда, был неотразим в высшей степени – на нем был новый фельфефельхурный жилет цвета черемухи поверх запахнутой на все пуговицы белоснежной рубашки, сшитые, разумеется, по нему и блестяще сидевший. Пара матово-молочных перчаток покоились на одном из его колен, которое он положил поверх другого и теперь поигрывал стопой в такт мыслям, поблескивая черной туфлей. Он сидел напротив Вакунастари, глядя другу за спину и любуясь великолепным видом, открывавшемся в стекле высокого, почти во всю стену окна. В тонких простенках между стеклом числом три штуки висели оленьи рога, помпезно декорированные пушистыми хвостиками порсуанских лисиц, а в серединном простенке на неровной подставке из серого мрамора стоял рыцарский доспех с перьями, вьющимися из вершины шлема, сложивший руки на железной груди. За окном жизнь неспешно готовилась к вечернему часу: кучевые облака слоновьего цвета стирали следы отступленья Калпариса, склон горы, на котором располагалась вилла "Отдыхающая дрофа", поросшие густой травой баюкал ветер, тихо шепча колыбельные лепесткам, в низовье, у притока впадавшей в океан Рандодэры, работяги под уздцы вели лошадей, а на усыпанной плодами веточке, видневшейся за стеклом, в такт движенья туфли Прикола Андреича кивала птичка. Глядя на все это, Прикол Андреич находил в личном существовании чудесное упоение и с наслаждением прихлебывал из кружки гилбуй, размышляя о том – угоститься ли куревом?
Его товарищ Кустар, обладатель этой чудесной обзорной площадки и оттого воспринимающий себя запертым, с утомленным видом глядел в прямо противоположную сторону, на зажженный камин, отбрасывавший на расстилавшийся перед ним красный ковер длинные тени. В его воображении снова ожили вспоминания о счастливых днях, проведенных в Мафоре. Днях, пролетевших настолько быстро, что слово "мгновения" было, пожалуй, недостаточно кратким для их описания. Он вспоминал балы, вереницы пар в свете горящих золотом канделябров, носившихся вдоль столов слуг, блестящий, шахматной расцветки паркет и ее, ее руки! Ах, эти руки, держа в своих которые он чувствовал, как в груди его сердце трепещет, нежнее, чем все птицы за всеми окнами всех вилл обоих Вулво. Ах, эти руки!.. И вот теперь он здесь, покинут практически всеми друзьями, разлученный с единственной, составляющий для него все звезды неба, влачащий скверные дни, походящие на дым от мокрых поленьев, лишенный даже возможности явиться в принадлежащие его семье владения для проверки тамошнего состояния дел. И тени, плясавшие на спинах животных, в виде узоров, скачущих по ковру, казалось, тоже смеялись над ним. Тихо вошедший в кабинет слуга, нарушил повисшее над столом молчание.
–– Ваша суруга, граждане лейкоциты. –– Объявил Лушик, поставив на столешницу граненную стеклянную емкость квадратной формы, почти доверху засыпанную льдом, в объятье которого покачивался вполне бодипозитивный графин с серо-зеленым напитком, в центре которого медленно закручивалась чернеющая спираль.
–– Останься, Лушик. –– Произнес Вакунастари, передавая графин Приколу Андреевичу и переводя взгляд на ладонь. Будучи извлеченным изо льда графин оставил на ней холодные капли.
–– Как прикажите, гражданин лейк.
–– И снова тянет тебя фамильярничать. Сколько уже раз я просил тебя прекратить?
–– Боюсь запамятовать, гражданин лейкоцит.
–– Нет, а серьезно, Лушик. Лейкоциты, лейки. Все это обезличенная замена достоинству. Привязка к крови... Тряска вокруг нее... О, как отравляет порой жизнь разумному человеку!
–– Не сомневаюсь, гражданин ле... Все, умолкаю.
–– Хэ-х. –– С грустным взглядом усмехнулся Кустар. –– Лейкоциты. Наше призвание – защитники. Ты еще помнишь, друг мой, в чем заключаются наши жизнь и служение?
–– Конечно, лей... Конечно. От основания Вечной Империи у людей признанной крови, благородной, густой, то есть у лейкоцитов оно заключается в неустанной защите кровеносной системы. Густокровный рыцарь, как и рыцарь милиции и орденов, от Ордена Святого СТАСа, до Орденов Жен нашего Бога, обязан чтить людей признанных, защищать торговлю и города, блюсти, при возложении такой обязанности, охрану межзвездных маршрутов, порядок и общее состояние здравия Вечной Империи, чтобы ее организм оставался здоровым.
–– Оставался здоровым... Верно сказано, друг. И не потому что ты обречен был вместе со мной заучить это с детства. –– На этих словах оба они усмехнулись детским воспоминаниям. –– Вот только кажется не кажется ли тебе, что организм этот давно уже пребывает в болезни?
–– Это все от сугубо планетного твоего восприятия. –– Вклинился в разговор Прикол Андреич, взбалтывая в рюмке начавшую шикать жидкость. –– Тебе бы развеется, вылететь на Ом-Пуку.
–– Да чего я не видел на твоем Ом-Пуку?
–– А вот узнаешь. –– Произошло лукавейшее подмигивание. –– Паусфур тебя несколько раз приглашал. Ты разве забыл переговорную вежливость? Вот где бы ты был, если б не я?
–– Я ценю твое участие.
–– Не сомневаюсь. –– Улыбнулся Прикол Андреевич. Помолчав, он продолжил развитие предшествующей мысли. –– Да или хотя бы отплыви на Малый Вулво. Перемена места и климата всегда идет на пользу в... твоих делах.
–– Э-э... –– Кустар лишь отмахнулся. –– Чего я не видел по ту сторону океана? Точно такая же стена земли за стеной океана, как у нас здесь. Да и к тому же я уже и забыл, когда выбирался за эти стены. Без соглядатаев.
–– Рекамен будет в восторге!
–– Хотел бы я, чтобы этот шпион взахлеб подавился этим восторгом!.. Скажи лучше, Лушик, когда мы были в походе в последний раз?
–– Не могу вспомнить, гра...
–– Да ты нарочно!
–– Я почти справился! И я честно не помню, но, разумеется, я в любую секунду готов к выдвижению. Только скажите, ваш верный доспехоносец готов в любой миг!
–– Доспехоносец... В детстве мне это слово казалось смешным. –– Кустар улыбнулся. –– А теперь, не знаю, оно мне кажется неуместным.
–– Ну, оно хотя бы с точки здравого смысла логично построено. Не оруженосцем же мне быть в конце концов?! Ведь о своем оружии любой рыцарь обязан заботиться сам. Доспехоносцы нужны...
–– Нужны богатым говорунам, забывшим, с какой стороны влезают в доспехи... –– Произнес Кустар и тут же сказал совсем несвязанное. –– Хороший ты человек, Лушак.
–– В вас говорит спирт, гражданин. –– Лукаво улыбнулся Лушик, облокотившись о каминную полку.
–– Тебе бы все зубоскалить!
–– Вовсе нет.
Они рассмеялись.
–– К тому же, я ведь не только доспехоносец, но и управдом.
–– И превосходный, надо отметить!
–– Вы льстите мне.
–– Нет, я серьезно. Ты незаменим.
Управдом кивнул с видом человека, которому предмет разговора известен лучше, чем говорящему.
–– А вот скажи, Лушак. Ты никогда не хотел...
–– Хотел, конечно. –– Ответил Лушик, прекрасно зная, чего б он хотел.
–– Чего же тогда ты все еще подле меня? Скажи только слово! В знак нашей дружбы...
–– Вы добры, гражданин. Но ведь к верности меня обязывает не только занимаемое мной положение, полученное при рождение, но и личное уважение, и привязанность и... Буду честен, нежелание менять спокойную, сытую, теплую жизнь темные бои знают на что. Дал клятву...
–– ... держи ее.
–– Истинно так, гражданин лейкоцит.
И, как хороший слуга, Лушак удалился, посчитав время своего пребывания вблизи господина истраченным на сегодня.
–– Славный он у тебя! Ей трем Женам, славный! Как...
Но Кустар не слышал Прикола Андреевича. Мысли его затронули слова Лушика о клятве, и он мысленно возвратились к клятве другой, данной пред расставанием двумя пламенеющими сердцами в спасительной тени мафорских лип.
***
В ночь с жука на лепесток последнего месяца 8938-ого года Чумная Орда пересекла образованную горным источником реку Бубес и тремя колоннами, длинными настолько, что для их описания слово "вереницы" было бы более верным, двинулась на восток. Мертвые вереницы. Вооруженные вереницы. Пышущие смрадом и ненавистью, вооруженные до зубов, мертвые и нескончаемо длинные вереницы. Теперь, преодолев высокие горы, Лактамор отнял от голов Рамидов свою длань и волю, освободив разумы своего воинства и их удерживаемая в узде жестокость и порожденное этим удержанием безумие, также сдерживаемые до сих пор телепатией, выплеснулись наружу волною насилия. Серые все также шли на Мафор, они все также ему подчинялись, однако теперь никто из командиров не помышлял их останавливать. Предоставленные сами себе, Рамиды отыгрывались за свое вынужденное томление буквально на всем. Идя трактами и неглубокими колеями, они нередко забредали в поля или высаженные по над дорогой посадки и крушили деревья или рвали рож, причем не только здоровые побеги и ветки, но и уже зачумленные, буквально развеивающиеся в руках. Они верезжали. Они бросались на изредка встречающихся зверей и земледельцев, потроша их и обвешиваясь шарами из кишок, которые вскоре лопались от процессов гниения.
На второй день движения передовые группы когорты Йорига Болтуна вышли к выселкам Тринекс, расположенным на двух стоящих друг за другом холмах. Атака была проведена молниеносно. Менее двух минут потребовалось Слугам Хвори на то, чтобы, окружив селение с двух сторон, ворваться в него и уничтожить всех жителей. Их предводитель подоспел к ним к тому времени, когда в Тринексе уже не было ни одной не оскверненной души. То, что увидел он, привело его порченное естество в искренне восхищение. На вершине холма пылала соломенная крыша выбеленной хижины. На кое-где устоявший забор были насажанные человеческие тела, разорванные на половины. Один Рамид забавлялся с чьей-то обезображенной головой: с языком дуя ей в нос он то почти выдувал глаза, то загонял их обратно в глазницы, наслаждаясь при этом приятным соленым привкусом в ротовой полости. Резвившиеся у амбара серые, почти как дети играли в снежки одуревающими от полетов мышами. Шелтр и Сиоду сидели возле разрушенного крыльца и, плюясь, кто дальше, через завалинки, в четыре руки мастерили гармошку из тела с глазами, выпученными от ужаса. Их черные клинки лежали тут же.
–– Вот это я понимаю! –– Одобрительно крикнул Болтун, оглядывая разрушения и спрыгивая с Маусаперты. Идя вместе с зверем, он подошел к гармонщикам. –– Как успехи?
–– Да что-то туго идет, командир! –– Пожаловался Сиоду, поднимая тело над головой и с трудом похрустывая в районе ребер. –– Ля вроде фальшивит, а?
–– Да и до не ахти. –– Сказал Йориг, скривившись после повторного хруста и, вскочив обратно на Маусаперту, крикнул, обращаясь уже ко всем остальным: –– Так, ладно, хватит бездельничать! Впереди еще столько не разоренных домов!
Доведенные этим обращением почти до экстаза, Рамиды закончили рушить руины и вновь устремились к Мафору. В дальнейшем, в течении все того же дня две другие деревни были разрушены ими в такой же манере. На трактах закономерно появились первые беженцы. Выскакивая из буквально рушащихся им на головы домов и чудом проскочив между опьяненными разрушениями Рамидами, мужчины, женщины, малыши, одетые во что попало, прижав обе руки к груди и держа так молотившееся под кистями сердце, без оглядки неслись от Чумной Орды, бросаясь в колосившиеся поля ржи. Многих из них ловили в лесопосадках и серые, возвращаясь, жонглировали их безглазыми головами, меньшему же, смертельно напуганному числу беглецов удавалось оторваться и скрыться, неся пугающее предупреждение всем остальным. Когда на следующий день авангарды шедших параллельно друг другу колонн Йорига и Пунатвоя вышли к окраине столицы Живой Чурец, все встреченные ими дома оказались покинутыми. Сначала в недоумении, а после и в бешенстве, обходили Рамиды пустые жилища, на петлях которых иногда поскрипывали оставленные незамкнутыми двери. По старой памяти некоторые бойцы бросились было ломать и эти здания, однако тут они были неожиданно остановлены приказом «Чумного пера», прозвучавшего, как будто из чугунного гроба.
–– Отставить, падаль!
Многие, в том числе и его собственные приспешники на мгновенье впали в растерянность от этого приказа, однако оспорить его не решился никто.
–– Временный лагерь разбиваем здесь. Йориг!
–– Да?
–– Берешь своих и направляетесь по серпу (говоря это, Пунатвой изобразил рукой обходное движение) в сторону деревни «Мыло и Шило». Идти туда день человеку, значит вам в двое меньше, так что не мешкайте. –– И, встретившись с непонимающим взглядом Болтуна, добавил: –– Приказ Пакета. Рвите когти немедленно.
–– Есть.
«Зачем оно только нам?» –– Подумал Йориг и один из телепатов, стоявший возле его Маусаперты, сказал ему:
–– Это стратегический уровень командования, не твоего ума дела.
На это Йориг ответил ревом Маусаперты, сев на которую он ускакал на границу станицы и стал собирать начавших было расходиться по домам воинов. Спустя полчаса большая часть подчиненных ему сил маршировала к «Мылу и Шилу»: проходя по самой границе села и практически не заходя в него. Тысяча серых спешила вдоль грунтовой тропы, ломая на своем пути росшие у дороги кусты и редко встречающиеся колючие деревья.
Телепат не соврал, называя бросок к «Мылу и Шилу» стратегическим уровнем – маневр этот замыслен был самим Лактамором и являлся лишь одним из пазлов в мозаике далеко идущего плана. Отчасти будучи когда-то сам обитателем Большого Вулво, отчасти видениями, отчасти попросту предварительной разведкой, Пакет знал, что, обойдя через горы первую людскую армию, которую он не без основания считал наиболее сильной, мобильной и опытной и которую Пакет намеревался пустить по ложному следу, организовав ей подставные бои с разрозненными отрядами горцев, а также Рамидов, столкновения со значительными силами людей не закончатся. По его измышлениям, возня за горами должна была отвлечь армию генерал-губернатора Мирона Крагса как минимум на три недели. Для того, чтобы генерал-губернатор не был информирован о его наступлении раньше этого времени, Лактамор, как только силы Йоирга начали переправу через Бубес, отослал на дороги отряд "порхающих" – сотню проклятых всадников на обглоданных с боков скакунах. Вооруженные длинными пиками и месяцевидными саблями с прикованными цепями к эфесам и развивающимися во время движения человеческими ладонями, которые во время активной скачки все время норовили дать пять, они должны были перехватывать посланных к Мирону посланников.
Поскольку Пакет нисколько не сомневался в своих расчетах, т.к. не без оснований считал себя разбирающимся в природе людей, он предположил, что таким образом на его трехнедельном пути к Мафору должны были остаться только две армии: первая, самая крупная из них, располагавшаяся непосредственно возле и внутри столицы и вторая, недавно начавшая формирование и расквартированная аккурат в трех днях пути от гор (об обоих армиях Лактамор успел скопить информацию заранее). Случайно упущенные смертные, а такие встречаются практически при любом разорении, без сомнения должны были переполошить окрестности и тем донести до этой армии весть о наличии серых по эту сторону Шайтана. При этом возглавляющий их генерал знает наверняка, что основные силы Рамидов прямо в это время уничтожает Мирон, а потому вряд ли сочтет их с одной стороны слишком опасными, чтобы избегать встречи с ними, а с другой стороны и слишком сильными, чтобы уклониться от них. Таким образом Пакет планировал встретить ближайшую к нему армию и разгромить ее, полагаясь на тактику охвата флангов, общее физическое превосходство собственных войск и сдерживаемую до этого Рамидову ярость. Йорига же он отослал, чтобы в глазах командования второй армии намеренно распылить свои и без того «скудные» силы. О своем плане он не проинформировал Болтуна заблаговременно, однако поступил так только потому, что считал это излишней тратой времени. Объяснить свои замыслы можно было и после, сейчас же в приоритете была быстрота.
Лактамор не ошибся почти ни в чем. Единственными двумя вещами, которые он не мог предвидеть, были, первое – скорость, с которой слух о его приближении достиг расположения интересовавшей его армии, и второе – ее численность. Что касается первого, то скорость паники напоминала степной пожар, распространяющийся вместе с ветром во все стороны сразу. Так среди смертных зачастую бывает почти всегда: всего-то и стоит, что выпотрошить парочку из них у кого-нибудь на виду, как весть о тебе проникнет в самые отдаленные и глухие участки и долго еще гремит, не стихая... Что касается численности армии, то в действительности, армии, как таковой, перед Лактамором не было вовсе – вместо семи тысяч списочного состава, на месте, в лагере у селения Дридж, располагался всего один пока еще не полноценный, формируемый заново, сводный легион номер шесть.
Полковник Юниеак Олго, заместитель начальника штаба шестого легиона и временно исполняющий обязанности всего военного командования (остальные офицеры либо на время формирование новой армии уволились и отбыли в столицу, либо разъехались по домам, либо отсутствовали по еще какой-нибудь схожей с такими причиной) получил донесения о приближении отряда Рамидов уже под конец первого дня их пути. Еще через день он уже знал от разведчиков, что часть серых отделилась от основных сил и направилась в сторону местечка, обозначенного на карте «Мируком», а среди местных известное под именем «Мыло и Шило», поскольку, помимо прочего, в деревне этой располагались большой мыловаренный дом и дом льняной пряжи. Поскольку не то, что точной, но даже примерной численности противников определить не получилось ни при помощи разведчиков (отнесшись к слухам поначалу скептически, Юниеак выслал на разведку всего двух всадников), ни из рассказов выживших очевидцев, полковник решил не рисковать жизнями воинов и не стал высылать разведку повторно.
Перед Олго вставала непростая задача: ему следовало решить, стоит ли предпринимать какие-либо действия против внезапно объявившихся серых, или же на всякий случай сняться с лагеря и отступить, или же не делать ничего вовсе. Поскольку других офицеров командования в легионе на тот момент не было, полковник был вынужден все обдумывать сам. Он взвесил все, что к этому времени было известно. Первое: основные силы врага находятся за хребтом Шайтана, это явственно следует из донесений, полученных им из столицы неделю назад, а также прессы, говорящей о том же не менее бойко. Второе: основные силы врага не могут прийти на помощь Рамидам, находящимся здесь, в зоне его ответственности, т.к. ими вплотную занята армия гражданина Мирона Крагса и, судя по всему, последний успел добиться немалых успехов – чего только стоят хвалебные статьи во все той же прессе. Третье: незначительные силы противника распылены на участке в один дневной переход, что существенно повышает шансы на их уничтожение по частям. Конечно, по правилам военного дела, полковнику следовало бы для начала узнать, какая из группировок противника наименьшая и в первую очередь ударить по ней, однако ввиду того, что силы серых не могли быть внушительными в любом случае, Юниеак решил, что в данном конкретном случае подобным правилом можно и пренебречь. Исходя из этой логики, Олго удобнее всего было ударить по ближайшей к нему группе противника, т.е. по Лактамору. «Действительно, если, атаковав их я нападу на меньшую часть,» –– рассуждал полковник. –– «то, скорее всего одержу победу довольно быстро. В таком случае это воодушевит мои войска и в последующем бою они будут спаяннее, чем сейчас. К тому же с севера «Мирук» охватывают две реки, вливающиеся друг в друга внахлест и мне всего-то и нужно, что отогнать к ним Рамидов, а там – дело за малым. Если же я, атаковав ближайших ко мне серых нападу на большую из их частей, то скорее всего все равно одолею ее, поскольку их здесь элементарно не может быть много. В таком случае, добить оставшихся вообще не составит никакого труда».
Убедив таким образом самого себя в удачном исходе задуманного похода, Юниеак в самом начале вечера отдал приказ сниматься с палаток. Какое-то время он размышлял о том, не послать ли в столицу предупреждение или же хотя бы за несколькими офицерами, однако быстрый взгляд, случайно упавший на газету, остановил его. Заглавная строчка «Героические и лихие свершение гражданина лейкоцита генерал-губернатора Крагса в Машине» решила дело – Олго подумал, что вполне сможет справится и без остальных и в таком случае, полученной славой с ними не придется делиться.
Через час после получения приказа лагерь был свернут и три тысячи легионеров и рыцарей Вечной Империи выступили в поход, предварительно свернув палатки, собрав полевую утварь и оборудование. Ветер сладко свистел в волосах под шлемами, легионеры шли, слегка угрюмые о того, что пришлось сниматься с места, однако больше все же веселые и тихо насвистывали строевые песни. Впереди всех, в окружении всадников разведки скакал предвкушавший скорое сражение Юниеак Олго. Чем это сражение, обещавшее грянуть в ближайшие сутки, обернется для них в действительности никто из шедших не предполагал.
***
Как и рассчитывал Лактамор Пакет на преодоление разделявшего их расстояния у легионеров шестого ушло два дня, в течении которых он не терял времени даром. В обветшалых, полу разваливающихся домах, не так составлявших костяк большого селения были размещены чумные войны. Приоритет в удобствах, разумеется, отдавался ветеранам Толчковых войн: не снимая сросшейся с их плотью брони они занимали и оживали (если только это слово вообще возможно применить в их отношении) самые соблазнительные и козырные теремки, длинные хозяйственные избы, сараи и каменные дома, отчего концентрация гнили, слизи и тления в зданиях увеличивалась в разы. Как результат, к концу второго дня пребывания серых в Живом Чурце, многие доски прогнили насквозь, открыв под собой обиталища начавших мутировать мышей, глистов и сора. Оскверненные букашки походили на застывшие сопли, пульсирующие в ночи голубоватым, розовым и изумрудным цветами. Разводя грязь всюду, где только можно одним только воздействием проклятых аур, Толчки вдобавок вполне физически ломали балки и перекрытия, рукотворно ускоряя процесс разложения зданий до уровня землянок, полюбившихся им во времена Второй толчковой войны. Подкошенные и приземистые, наполовину ушедшие в землю, с разметанными соломенным прическами и жалобно трещащие оконными рамами, эти дома напоминали плоды, скукоживающиеся и гниющие против собственной воли. Оставшиеся бойцы размещались там, где придется. Они катались в телегах, оставленных второпях ушедшими жителями, а когда те ломались, вырывали подполы прямо под ними, дрались на мечах, смачно портили воздух, называя это «толковым пропе;рдом» (трещало так, словно в огромном костре разом полопались залежи шифера), отдавая в ноздри настолько забористо, что носы некоторых просто отваливались и их приходилась потом пришивать. Поля и нивы вокруг селенья, сады, разбитые перед крыльцом некоторых домов, аллея декоративных дубов – все было растоптано, сожжено и загажено, обдано нечистотами. Часть из выгоревшего была сожжена в рамках военной хитрости, чтобы, к примеру, улучшить обзор, однако большая часть предавалась огню всякой причины, просто потому что разрушение бушевало в самой природе Рамидов. Слоняясь по вечерам среди пыльных сараев, на серых иногда находил приступ брезгливости и тогда они срывали с углов паутину и, высморкавшись в нее, развешивали ее обратно просохнуть. Кое-кто умудрился даже отрезать палец товарищу, словом типичный военный лагерь.
Именно его-то и увидели легионеры шестого, когда рано утром, после тяжелого марша вышли на лысый холм, в ста/ста пятидесяти быстрых шагах от деревни. То, что увидели разведчики, повергло их в шок. Всю деревню как будто подкосило – спичечные коробы домиков, улицы, затопленные жирной грязью, ужи черного дыма, извивающиеся то тут, то там, над полями и зданиями, сломанные стены и нездоровая черно-зеленая зелень, обвивающая разрушенные сараи. Но больше всего разведчиков изумили черные реки гнили и стали, трепетавшие всюду на улицах города. То были серые. Их было так много, что они помещались почти везде, по над дворами и изгородями, в чудом уцелевших двухэтажных домах и заплесневелых сеновалах, в остатках конуры и просто на улице. Живой Чурец стоял теперь мертвым и неисчислимое количество паразитов кишело в нем... Примерно подобное донесение легло на стол к Олго.
Поверженный в глубочайшее смятение, огорченный, он с самого начала все понял правильно, однако силы людского тщеславия довольно редко и с большой неохотой уступают давлению объективной реальности. Вместо того, чтобы спешно сниматься и топать назад, предварительно отправив вперед за подкреплением, Олго решил взвесить все риски. Он сел, оглушенный известием конницы, и едва переварив ее, начал прикидывать. Отступление казалось логичным и правильным. Самолюбие и жажда наград и признания противились логике. «Возможно разведчики оценили обстановку неверно? В конце концов, они говорят, что количество нечестивых смешалось у них в глазах. Может быть им просто почудилось? Мы провели два дня на марше, люди измотаны. Даже с самыми крепкими может случиться минутная слабость... К тому же нельзя вот так сразу уйти, не дав людям отдыха. Опять же, если мы сейчас отступим, то какой смысл было волочиться сюда? Что скажут в городе?» –– В таком ключе рассуждал про себя Юниеак, пытаясь внутренне прийти к компромиссу, однако из всех мыслей, перечисленных им, действительно волновала его только последняя. Что о нем скажут в городе? Что скажут в столице, где до скончания дней (а при условии продления жизни срок этот делался прочти безграничным) любой зубоскал не преминет напомнить ему это трусливое отступление. Этот, как сказали бы леди в салонах, курьез, потешаться над которым войдет в моду надолго. Между собой все офицеры будут звать его трусом, солдатом с трясущимися коленями, на публике не будет числа утверждениям, что окажись на его месте любой из них, уж они б непременно разгромили Рамидов, тогда как на деле практически всем из них никогда не выпадет случая доказать свои утверждения, ибо почти никто из них не служил в межпланетных войсках – большая часть густокровных числились приписанными к планетным силам. Юниеак Олго вспомнил первые занятия в военном лицее, где старый служака с фиолетовым глазом, обгорелым затылком и лысыми руками без единого волоса, зачитывал им, молодым лицеистам, истории о древних победах и поражениях и то, как всех детей пугали и возмущали встающие перед глазами картины позора и унижения, когда речь заходила о поражении Ковеля. Разбитые войны, угнанные в рабство жители, сгорбленные уцелевшие ветераны, возвратившиеся домой с застывшим в жилах поражением, поверженные, искалеченные, проходящие среди возмущающихся жителей города Ливр, шугаясь каждой двери, потерянные штандарты... Эти видения, когда маленький Юниеак представлял себе оставленные полотнища, косо стоявшие на оставленном поле войны, где среди трупов к ним приближались бойцы неприятеля, хватая их недостойными этой чести руками и смеясь на знамена, на священные символы, вкупе с начавшим еще сильнее заявлять о себе честолюбии, окончательно затуманили командирский взор. Слабо воодушевив сам себя, он все же принял решение биться, не отдавая себе отчета в том, какова на деле тактическая обстановка, ведь в раздумье он провел более двух часов. За все это время со стороны серых не последовало даже ни одной выходки, и, если бы рядом находились еще офицеры такого же чина и выше, или если бы мозг Олго не пытался б бороться с собой, то вполне вероятно, что данное обстоятельство зародило бы в полковнике искру недоверия. Однако вышло, что вышло – не представляя, что твориться вокруг, Олго вышел из наспех разбитой палатки с карим хвостом и велел сержантам первых двух кулаков начинать построение. Вокруг же тем временим происходило следующее:
Еще до того, как до последних рядов легионеров дошел приказ «–– Стой!», в глубокий охват их позиций Лактамором были высланы войска Пунатвоя «Чумное перо». Возглавляемые командиром, скакавшем на блестевшем в свете Калпариса соме, который, несмотря на его комплекцию, довольно резво прыгал вперед, поддерживая общий темп, они всего за час с половиной обошли позиции людей несколькими извилистыми путями сквозь дальнее полях и, скрытые стенами нетронутой ржи и складками мерности, передовые силы Пунатвоя зашли людям в тыл и могли, заняв позиции у двух холмов над дорогой. Большая же часть войск оставалась позади, скрываемая земляным валом. При желании, Пунатвой мог легко перерезать Олго путь к отступлению или в любой момент начать прессинг тыла, однако он не сделал ни того, ни другого. Многим из подчиненных такая половинчатость казалась признаком слабости, однако бросать вызов черному войну с огненной трещиной не смел никто и потому они просто молча стояли и ждали. У Пунатвоя ни то были свои причины. Жутко посмеиваясь под доспехами, отчего дыбом вставали дикобразьи иглы на его наручах, он отвечал только: «–– Все идет четко в соответствии с планом».
Как думал Юниеак Олго, в соответствии с планом все шло и у Живого/мертвого Чурца. Легионеры строились отделениями, в военной терминологии Вечной Империи зовущиеся «кулаками», всадники, приданные в усиление, спешили на фланги, когда на первую, авангардную линию было совершено нападение. Лактамор двинул крохотный отряд из тридцати серых, в числе которых были двое оглохших горца. Благоразумно отведя большую часть своих сил внутрь деревни и за нее, он стремился этим суицидальным маневром уверить Олго в собственной профанации и воинском превосходстве людей. Маневр удался полностью. Сразу несколько линий успевших выстроиться по-боевому, двинулись на нападающих по трем направлениям (справа, слева и спереди), зажали и полностью расколошматили их. Рамиды и горцы дрались отчаянно, однако отребье, которым являлись они, слишком поздно сообразило, что было послано на верную смерть и что подмога не предусмотрена. Вот почему, когда Юниеак, вновь выйдя из ставки, куда он зашел взглянуть на план поселения, вопросив у подскакавшего к нему лейтенанта: «–– Что там происходит?» получил в ответ: «–– Победа, полковник!», еще больше уверился в своих силах. Вскочив на коня, он поскакал на вершину холма в сопровождении лейтенанта, откуда увидел результаты сражения: искривленные тела трупов, с согнутыми ногами и разбросанными мечами, остальные силы противника, которых теперь на виду было гораздо меньше и легионеров, степенно возвращающихся на исходные и отдающих ему честь. Все это сопровождалось горячими подробностями личного лейтенанта и еще трех всадников, говоривших настолько увлекшись, что, казалось, поддакивали даже их лошади. Остальные серые, визуально бывшие все еще в меньшинстве, начали, озираясь, пятится назад (Лактамор приказал начать медленно фиктивное отступление) и все это, в совокупности с желанием упоминания о нем в газетах, заставило взбудораженного успехом Олго воскликнуть, пришпорив гнедого коня:
–– Ввергаемся в битву!
Подняв на дыбы лошадь, он выхватил меч из украшенных вышитыми бабочками и сердцами ножен и движениями клинка отдал приказ обоим флангам о наступлении. Четыреста человек и до сотни всадников по обе стороны от холма людей пришли в движение. Впереди, на тяжелых конях спешили рыцари. Одетые в исключительно искусно скованные доспехи с символами Империи на груди – песочными часами, стилизованно заостренными, словно рубленные топором, или же представлявшие направленные друг на друга наконечники копий, шлема с кольчужными воротниками, латные или составные перчатки, остроконечные поножи, напоминавшие сомкнутый клюв чумных докторов (известного военного подразделения, специализирующегося на изучении и противодействию влияния слуг Хвори) они вели за собой остальных кавалеристов и легионеров, уже начинавших прицеливаться на ходу из плазма-копей. За рыцарями маршировали легионеры. Менее защищенные, но более многочисленные, им, как всегда, предстояло вытянуть на себе основные тяготы разворачивающегося сражения. Капитан Суасрот, густокровный до мозга костей офицер, бывший в белой накидке поверх доспехов блистал впереди удивительными нагрудными песочными часами штучной работы, представлявшими собой большой бронированный медальон, вмонтированный в доспех, песочные часы из стрела-устойчивого стекла на котором с запасом песка на час действительно переворачивались, когда тот заканчивался в их верхней части. Сто сорок лет в седле, четыре сражения в составе «Второй малой попоны», как, в связи с малочисленностью называли третий кавалерийский батальон, в ходе боев у Астенинкенской спирали понесшего большие потери и вплоть до окончания компании, продлившейся еще два год так и не смогшего восполнить силы, шестнадцать ранений, двадцать две лавы на построенья врага и наградной меч с расшитой золотом и увенчанной сапфирами рукоятью воодушевляли солдат на левом фланге. Его белы зубы вспыхивали на солнце. Забрало было игриво приподнято.
На правом ему оппонировал в доблести Шаотон Мускантур, каштановоусый капитан от инфантерии. Стоя в стременах он, в латных доспехах возвышался над седлом цвета огненной кожи, цепи колец его наплечников развевались, бренча, на легком ветру. В левой руке он держал традиционное копье легионера, правой, омываемой конскою гривой, капитан указывал направления шедшим сзади бойцам.
 –– Обойти слева! Поджимай, поджимай! Шеренга два, приготовиться!
Он стукнул себя кулаком в грудь, из-под металла выскочили белые искры, которые почти тотчас же потухли и крикнул Суасроту через все поле.
–– Атакуйте первым, друг мой! Я вам уступаю!
–– Только после вас, мой гражданин, мой товарищ!
Этот обмен любезностями продолжался и далее, походу движения, даже когда воздух наполнил звук залпов розового огня, крики и рев приближавшихся серых.
–– После вас, друг мой, после вас!
–– Сегодня он отменно любезен. –– Заметил Суасрот, оборачиваясь к своему лейтенанту.
Первые шеренги кавалеристов спустились с холма и начали рассыпаться, стараясь позиционно охватить всю видимую линию руин, чтобы при необходимости отразить удар с любых направлений. Кулаки инфантерии двигались сплошной массой. Куски материи, привязанные к древкам угловых легионеров реяли на ветру, наконечники шедших первыми уже начинали ардеть ярко-розовым. Остановив кавалерию, оба капитана перестроили свои части и, пропустив вперед пехоту, медленно поскакали следом за ней. В это время Лактамор Пакет решил, что время настало. Он выслал вперед три сотни серых, вооруженных щитами, топорами, мечами и пиками. Это были типичные Рамиды – высотой за два метра, с оголенными плечами цвета осенних луж на свиноферме, с огрызанной сталью клинков, с кишащими опарышом и гнусом подмышками, вокруг которых парили мухи. Некоторые из них не имели ноздрей, другие увесили доспехи костями, третьи указывали вперед и с пальцев их свешивалась оплавленная кожа. Следом Пакет выдвинул конницу – две сотни отборных всадников, в доспехах, локти которых образовывали острые углы, в примитивных покатых шлемах, скрывавших отсутствие у нечисти скальпов и под посредственной защитой которых варились и булькали разжиженные мозги. Нередко они переливались за борт и тогда всадники могли забыть о себе что-нибудь несущественное, например пол или возраст. Кони под ними рвались в сражение. Их подстрекали специфические удила, используемые многими слугами Темных Богов. Стальные, вбитые гвоздями в верхнюю челюсть, они также имели несколько маленьких механических железных рук, располагавшихся в области шеи. Будучи натянутыми, они царапали кожу, отчего лошади взбрыкивали, били копытом и чу;дно зверели. Выйдя из города, всадники сразу же остановились, не продвигаясь вместе с пехотой, а начав концентрироваться на правом фланге людей, приковав тем внимание обоих капитанов.
«Хм! Что же задумал их кукловод, выведя и расположив перед нами почти всю свою армию?» –– Думал Шаотон. –– «Даже обидно, что будет так просто». Он, как и Олго, предполагал, что перед ними сейчас все силы Пакета. Однако медленно нарастающий рев вернул его обратно на поле. Бой начался.
С омерзительным свистом, вырывающимся сразу изо всех дыр, серые ринулись волной на пехоту. Линии немедленно облетел приказ: «–– Залп!». Копья взметнулись и вскоре вокруг их наконечников вспыхнули розовые облачка. Лавина огня иссушила воздух и, маршируя перед медленным шагом, легионеры вступили в привычную среду учений и битв – среду выжженного воздуха. Волна огня опрокинула нескольких серых: одних порвало, другим вырвало руки и они, увлеченные тяжестью топоров, вместе с оружием улетели за спины, нечаянно срубая случайные головы. После первого залпа Рамиды ускорились. Они помчались вперед, кипя злобой и плюясь проклятиями на проклятых языках, напоминавших диалекты грачей. Вторые шеренги успели выстрелить, затем лейтенанты, посланные капитанами, бесстрашно проскакали сквозь ряды инфантерии, практически перед самым носом приближавшихся серых, отдавая приказ готовиться к рукопашной. Когда же, кончив, они скрылись за спинами рыцарей и легионеров, серые были уже в двух шагах от первой линии. Топоры и пасти встречали еще не успевшие остыть штыки.
С неистовой яростью смертников серые налетели на стальной строй, в забытии и с неистовством нанизываясь на наконечники и спеша скрестить со смертными топоры. В следующую секунду взвыло железо. Затрепетали ряды людей. Неистовый натиск, как ураган обрушился на доспехи. Черные пальца в присосках с проказой тянулись к смотровым щелям, фонтаны зеленой крови вспыхивали то здесь, то там, орошая людей смердящей жижей. Гнилые зубы заклацали на грудях. От первоначального порыва Рамидов смешался строй первых людей: не в силах продолжить стоять бок о бок, легионеры со скрипом просели и начали не организованно разить врага копьями. Рыцари повыхватывали мечи. Один из них, прорубая пространство вокруг себя, в куче усеивавших землю рук, сошелся с серым в скоротечном сражении. Смерив друг друга полными презрения взглядами, оба – Рамид и человек, шагнули навстречу. Серый взмахнул топором, одновременно закрывая голову щитом дрянного дерева, однако смертный, отбив удар, выпадом расщепил щит и, схватив другой рукой серого за шею, перерезал ее о блестевшее лезвие, по которому тотчас забурлил поток черной крови.
Не хуже рядовых свое дело знали и капитаны. По их приказу третьи шеренги обоих кулаков начали медленный марш на обход, стремясь зайти врагу справа и слева. В пылу боя слышался методичный и злобный шум стальных стоп, а в это время кромешный ад творился в первых шеренгах. Павшие легионеры лежали боком на политой кровью земле; лучи Калпариса умильно ласкали их. Поскольку, в отличии от полностью защищенных рыцарей, убить которых было проблематично, броня легионеров закрывала только самое необходимое, многие среди них лежали с вывороченным мясом и их руки, и ноги были облиты кровью. Разгневанный серый в самой свалке сражения свалил с коня оглушенного рыцаря и забивал того, его же латной рукой, отгрызенной пред этим с большим упорством. Как часто бывает в пылу сражения глотки людей наполнились злобой и теперь, по звучанию, смертные практически не отличались от убиваемых ими чудовищ.
Тем временем третьи шеренги завершили маневр и взяли прицел, однако в этот момент ряды конницы противника всколыхнулись. Поначалу кавалеристы людей, возглавляемые капитанами, подумали, что пришел их звездный час, однако к полной растерянности сражавшихся, всадники серых расступились и между фыркающих коней на помощь Рамидам вышли новые войны. Их было много, почти до тысячи, в обезображенных черных доспехах, с блестящими жиром губами, гноящимися шипастыми палицами и клинками, горящими синим, зеленым и серым огнем. Это была неожиданность – сдержать подобное подкрепление задействованными силами кулаки не могли.
Оба капитана послали лейтенантов к Олго за подкреплениями, криком приказав выдвинувшимся вперед шеренгам возвращаться назад для усиления уже собственных флангов. Сам Юниеак прекрасно видел с холма сложившееся положение. Он оценил ситуацию трезво (насколько можно было быть трезвым в его положении) и еще до подъезда к нему лейтенантов прекрасно знал, с какой целью те скачут к нему. Подняв обе руки над головой, он хлопнул в ладоши и потряс им сцепленными, давая понять, чтоб лейтенанты не тратили время, он понял их. Молниеносно отдав приказания, полковник выдвинул, правда уже не так уверенно, как вначале, основной боевой резерв из тысячи четырех ста двадцати человек, еще двести из которых составляли кавалеристы. Распределив конницу по сотне у капитанов, а инфантерию просто направив в бой, т.к. теперь им противостоял, как минимум, не уступающий по силе противник, в распоряжении у Юниеака тем самым осталось не более восьмисот человек для защиты временной ставки или... Нет. Об арьергардных боях он боялся даже подумать. Получив теперь жестокое подтверждение тому уроку, который проходится на первых лицейских занятиях по предварительной разведке и доразведке, полковник, внутренне холодея, смутно гадал, остались ли у Пакеты силы и если да, то какие? Услышав от телепатов, о чем сейчас думает его визави, Лактамор Пакет, сидевший на крыше водонапорной башни, откуда открывался прекрасный вид на сражение, громко и злобно расхохотался.
–– Остались, друг мой! И ого-го какие остались! Рх-ха-ха-ха-ха!
Под его неслышимый с поля сражения смех между собой схлестнулись подоспевшие силы. Всесокрушающая мощь Рамидов была ужасающей. Силовые удары срывали детали с брони рыцарей и тела их изнывали от докучающих им порезов, многих легионеров буквально вдавливало в грунт, из которого в кровавой пене топорщились переломанные руки, и после смерти державшие обрубки копей. Один из Рамидов налетел на конного рыцаря, десяток которых Сауасрот отправил прощупать врага. Закованный в проклятый черный доспех, вооруженный зубастой палицей, серый был убежден в собственном превосходстве (копья легионеров он без труда ломал головой) и, ухватив рыцаря за голенища, попытался вырвать того из седла. Однако он не учел одного – у конных рыцарей, в отличии от легионеров были немножко другие копья. С быстротой кобры провернув оружие над головой, всадник что было силы опустил чугунное древко на голову серого, от чего тот содрогнулся всюду и сразу. Рот Рамида онемел, свет вдруг померк в его черных глазницах, сам он обмяк, а под доспехами так зазвенело, будто по нему, с ног до головы запрыгало двадцать церквей, заливающихся колокольнями. Несколько храбрых легионеров, увидев смятение, ринулись на врага и в одночасье его прикончили.
В это время в движение пришла конница нелюдей. Усиленная еще тремя сотнями всадников, тяжелых и легких, она продолжила концентрироваться все там же, на правом фланге людей и теперь черным пятном, пышущим яростью рванула по дуге, метя во фланг. В гуще сражения же власть гнева давно перешла все границы – люди и серые месили друг друга, кое где стоя в окружении трупов, доходивших им до колен. Ругань и кровь лились горными реками, управление практически исчерпало себя и крик капитанов и лейтенантов, посылаемых ими вперед, хоть и покрывал почти все поле сражения, теперь оказывал мало эффекта. Серые свирепели. Они выдыхали раскаленный яростью пар, некоторых легионеров рвали на части. Метал скрипел всюду. Скрежет скользивших лезвий, временами вгрызавшихся в плоть, вызывал содрогание под доспехами. Помимо свирепости людей обуяла трясучка, вызванная кровопролитием. Мертвые друзья, валяющиеся у ног, ржущие впереди, позади и с боков лошади, безумные, лишенные сострадания рожи слуг Хвори, огонь мечей, как пика острые тени, мелькающие туда-сюда, отвлекающие и замаливающие глаз в неподходящее время и удары, удары, нескончаемый обмен ударами. Под чудовищным весом палицы вздрагивали плечи, мечи нередко прилетали плашмя по лбам, кулаки, размером с большие камни, на полной скорости влетали в область ноющей печени и могучие лапы Рамидов, отбрасывающие легионеров, как тряпичные куклы. Черная сталь. Разве можно было не озвереть в такой заварушке?
Чумные лошади заходили справа. На перерез им, в подмогу кавалерии Олго выдвинул последний резерв – все, что имелось. Полковник планировал усилить свой фланг, переломить ход сражения и затем, оттеснив чумных тварей к руинам, завершить битву деревенским побоищем. «На раскисших улицах, которые они превратили в обмокшее пепелище, мы сможем их одолеть. В своей грязи они и застрянут! Да, да!». Так думал Юниеак Олго, так он себя успокаивал. Для того, чтобы точно завершить предприятие, он решил лично возглавить усиливавшийся правый фланг, предварительно послав Суасроту, находившемуся слева, приказ вгрызаться в землю зубами. Подкреплений для него у полковника уже не осталось. Лактамор Пакет же, введший в бой всего две трети своих бойцов, имевший в распоряжении незадействованные отряды Пунатвоя и Йорига только посмеивался, узнав от телепатов размышления Олго.
Перед выездом Юниеак облачился по полной. На нем был доспех из синей стали, с белым плащом с меховым воротом и шлем с бронированной полосой золотого смотрового стекла. Одной рукой он держал поводья, в другой – односторонний красно-зеленый клинок ихтинских мастеров, в верхней части которого на одинаковом расстоянии друг от друга располагались стальные квадраты, во время сражения пылавшие горевшие красными струями пламени. Стальные манжеты лат украшала ветвистая гравировка в виде стилизованного раскидистого вяза, а гордый конь, которому не передались треволненья хозяина, шел с таким видом, будто ему предстояло выступать в столичном сенате на чтеньях бюджета. Вместе с войсками Олго спустился и занял дугу позади Шаотона, выслав в помощь ему до трехсот человек, в числе которых было полсотни рыцарей, когда вражеская кавалерия закончила маневрировать. Выйдя во фланг, она рванула, стремясь протаранить правый фланг смертных и смести центр. В этот момент от общей массы содрогавших землю коней отделился один, закутанный в гнилое отребье и поскакал куда-то в сторону. Как ни скоротечен был этот момент, от глаз опытного капитана он не укрылся. Невзирая на несущуюся на них опасность, Шаотон отослал своего лейтенанта вслед за удалявшимся всадником. Олго же, поглощенный всецело отражением конной атаки, принял его за удирающего и послал ему вслед слова, не красящие ни одного полководца.
–– Трус, дезертир, недальновидность! Куда же ты, они уже дрожат перед нами! –– Дребезжащим голосом кричал он всаднику, однако лейтенант летел за врагом, не оборачиваясь на крик полковника.
А между чумные всадники миновали отделявшие их от людей триста метров и на полном скаку влетели на правый фланг. Перед этим их встретили четыре залпа розового огня, отгрохотавшего со всех не до конца вовлеченных в сраженье шеренг, смывших до восьми десятков коней и всадников. Затем на перехват выступила конница смертных, однако затормозить общее приближение ей не удалось. Со свистом копыт Рамиды влетели в сжавшихся от их приближения легионеров. Рыцари встретили серых стальными сердцами – все, как один, они остались стоять на своих местах, не сделав назад ни шага, вцепившись в чугунные древки и стиснув зубы. Серые, синие и зеленые лезвия замелькали повсюду. На левом фланге положение также складывалось не лучшим образом. Лошадь под капитаном Суастротом была сражена, и он сражался в пехотном строю рядом с легионерами и рыцарями-кавалеристами, вертевшимися, как вихри и разившими врагов, как сама смерть. Из пробитого стекла нагрудного медальона высыпался песок.
На правом фланге легионеры применяли «шальную стрельбу» – особый вид залпов, производящийся в гуще боя лишь в крайнем случае, когда возможность задеть своих не перевешивает общей необходимости. Огненные дымы окутали пространство. На капитана Шаотона накинулись сразу семеро серых. Он бился, как лев, как ястреб, прижатый грифами к скалам. От каждого взмаха вокруг него лилась кровь и ее брызги проникали сквозь прорези, крася в зеленое его усы. Ценой невероятных усилий Рамиды сумели отрубить передние ноги его лошади и тот рухнул на землю, брыкаясь и взмахивая хвостом. К капитану немедленно подоспели легионер и рыцарь, но их сил был явно недостаточно, чтобы тягаться сразу с десятком серых, наседающих отовсюду и все трое пали геройской смертью, пронзенные перед этим не один раз. Видя их гибельное положение, бившийся в двадцати метрах Юниеак попытался пробиться вперед, однако эти двадцать метров стали самым труднопреодолимым испытанием в его жизни – по пояс залитый зеленой кровью, с вымокшим почерневшим плащом он пробился к телам, уже бездыханным. Как знать, если бы лейтенант Шаотона был в то время с ним, возможно он сумел бы спасти своего капитана, однако лейтенант преследовал всадника, посланный за ним самим Шаотоном. Уже много после он в глубоком отчаянии не раз повторял себе эти слова, однако так и не смог оправдать себя в сердце.
Однако это буде потом, а в это время злополучный лейтенант скакал по тылам вслед за удалявшимся всадником в черном рубище. На бешенной скорости пролетали они колеи близ полей, колыхавшихся на болезненном ветре и редкий кустарник, восхищенный быстротой их скакунов, склонял в поклоне плешивую голову. Так продолжалось в течении многих минут, точного количества которых лейтенант не заметил, а после он вдруг рванул поводья назад. Он остановился, давая преследуемому возможность безнаказанно отдаляться – теперь это уже не имело значения. Прямо перед собой, в глубоком тылу лейтенант увидел превосходящие силы Рамидов – отряд Пунатвоя «Чумное перо». Как и час назад они занимали все ту же возвышенность, располагавшейся возле дороги. Несмотря на то, что враги занимали дальнюю позицию, утешением это служило слабым – в любой момент противник мог занять как ближайший холм, так и саму дорогу и намертво отрезать путь к отступлению. Несмотря на то, что Пунатвой, с одной стороны имел в своем распоряжении три тысячи воинов, а с другой, для маскировки выставил на холме не более четырех дюжин, лейтенант Дримо ввиду своей людской сущности увидел среднее арифметическое этих количеств. У страха, как известно, глаза округлы и преувеличивают, а потому мозг лейтенанта на глаз прикинул, что врагов тут примерно две сотни – не так много, чтобы в одиночку держать дорогу, но достаточно, чтобы со временем ударить с тыла, когда в сражения настанет величайшее напряжение сил и чаша весов начнет колыхаться.
Не помня себя, Дримо помчал обратно. Чтобы разыгрываемый спектакль выглядел убедительно, Пунатвой снял людей и с двумя сотнями направился к месту битвы, следуя за лейтенантом параллельно дороге. Остальных же Рамидов он выслал обходным путем обратно к Живому Чурцу, для приличия оставив на холме десятка два всадников и столько же пехотинцев.
Доскакав обратно, Дримо стремглав бросился к полковнику с донесением, внесшим на первых порах в его ум полнейший хаос. Когда же Олго сообразил, что возвратившийся лейтенант никогда не был дезертиром и принес важные сведения, он, наконец, смог взвесить то, что на своих весах предлагал ему Пакет. По мысли полковника выходило, что слуги Темных Богов, которых, как выяснилось, было гораздо больше, чем он рассчитывал застать изначально, сумели втянуть его в затяжное сражение, с целью, отрезав путь к отступлению, под конец боя захлопнуть капкан. Неплохо разбираясь в накоплении войск, Олго решил, что то обстоятельство, что они еще не были атакованы вызвано либо их недостаточным ослаблением, либо пока еще незавершившимся накоплением сил в тылу. В любом случае мешкать было нельзя. В сложившейся ситуации, стремясь спасти еще уцелевших людей и избежать позора куда большего, чем поражение – окружения, Юниеак с болью принял решение начать отход. Через минуту сигнальные трубы затрубили команду и остатки войск (за сорок минут ожесточенного боя от трех тысяч воинов осталось семьсот тридцать два человека) начали оборонительное отступление. Отказавшийся пересесть на предложенного ему рыцарем скакуна, капитан Суастрот метался среди остатков своих кулаков. За все это время он ни разу и не получил подкреплений и теперь отходил с горской храбрецов, подбирая неразряженные копья павших легионеров, отстреливая их в направлении неприятеля и выбрасывая их в сторону.
–– Держись, братцы! –– Кричал потомственный аристократ, утирая подбородок розовой от порохового дыма перчаткой и этим порохом стирая с себя весь сословный лоск и щегольство начала боя. –– Святым боем мы дышим! Держи-ы-ысь!
А справа визжала, хрипела конница. Блеск стали слепил сражавшихся, а скорость скачки была так велика, что многие из сраженных еще какое-то время скакали обезглавленными среди живых. Подскакивая, вынужденные делать выпады и защищаться, многие безскальпные всадники проливали мозговую жидкость, теряя рассудок, а потому нередко в горячке боя наряду с боевыми кличами и хулой можно было услышать:
–– Хто я?!
–– Хде я?!
–– А как пройти в библиотеку?!
Ярость еще пылала, один из Рамидов вцепился в лошадь и сгрыз ей лицо, однако в общем сражение подходило к концу. Задействовав все ресурсы телепатов, Пакет заставил Рамидов дать остаткам людей отойти. Так и не заходя в лагерь, побросав большую часть снаряжения, неся на себе лишь оружие и крохи пищи, легионеры, не так давно прошедшие путь сюда от столицы теперь вынуждены были той же дорогой идти назад.
Спустя один километр марша обреченных, как сами теперь они звали себя, остатки третьего легиона увидели отряд Пунатвоя, а если точнее – ту незначительную его часть, которую «Чумное перо» должен был им продемонстрировать. При виде двух сотен солдат врага легионеры и их командиры подумали: «Как хорошо, что мы успели отойти так своевременно. Еще четверть часа и они бы накрыли нас, как крышка могилы накрывает погибшего». Пунатвой же, продолжая следовать плану Пакета показал людям, что он напуган их численностью и, не видя преследующих смертных Рамидов не решается вступать с ними в открытый бой. Повернув в сторону, Пунатвой уступил людям дорогу. Так Олго и его войнам удалось вырваться из западни, нависшей над ними. По крайней мере они думали, что сделали это сами.
***
НА ДАННЫЙ МОМЕНТ РОМАН НЕ ЗАВЕРШЕН И ЕЩЕ ПИШЕТСЯ. ПЕРИОДИЧЕСКИ БУДУ ВЫКЛАДЫВАТЬ ОБНОВЛЕНИЯ.