СЛ
Кедров Савелий
S.T.A.L.K.E.R.
''Чернобыльская Эпопея 2013 – 2015 годы.''
Книга 1.
«Аномальные вихри»
От автора:
Я не писатель и возможно даже не имею к тому ни малейшей предрасположенности, да и история, о которой речь пойдет ниже известна каждому уважающему себя сталкеру, однако все же, я берусь записать ее. Записать максимально правдоподобно и полно. Для чего, в таком случае, я это делаю? Возможно – для будущих чернобыльских поколений, ведь любому бродяге известно, что не проходит и пары дней, как подобные истории в зоне в одночасье становятся легендами, шепотом передающимися у костра и обрастающими при этом небывалыми подробностями и подробными небылицами. Полагаю, также, что те из читателей, кто пока еще только замышляет свое проникновение за Периметр, узнают отсюда немного больше о ЧЗО. Да и к тому же прямо сейчас мне все равно нечем заняться – я только освободился после смены и сижу под покореженным потолком с щелью, в которую время от времени заглядывает ветер, умывающий щеки мои дождевыми каплями.
Перед началом также стоит отметить, что повествование, приведенное на этих страницах столь обширно, красочно и подробно и при этом так отличается от быта сталкеров, который многие по незнанию считают традиционным, что у людей, слабо знакомых с историей зоны вполне могут возникнуть вопросы разного рода и содержания. За утолением их любопытства, а также за подтверждением всех моих слов я отсылаю каждого из читателей непосредственно в зону, по адресу, ставшему ныне известным каждому: развилка реки Припять, дальше моста с балками, поросшими у основания мхом, близ сожженного леса (ориентируйтесь по обугленным остаткам стволов). Там, в землянке, которую издали можно принять за массивный холм, расположен бар «Хозяин тайги». Предупреждаю заранее, увеселительное и питейное сие заведение способно, как пылесос, подчистую вымести последние деньги из ваших карманов, так что будьте бдительны и благоразумны. Не буйствуйте!
Но вот вы внутри. Вас интересует барная стойка (как по мне, лучшее место в левом углу, что напротив двери). За ней без устали хлопочет Лесник, этот старый, седой затейник. Спросите его об истории Кайфа и, если на вашу удачу старый балагур сегодня в духе, то в ближайшие пару часов вас ожидает необычайное повествование...
Посвящаю сей текст памяти всех сгинувших на новооткрытых, а также всех наших убереженных от военных просторах. Собственно говоря, посвящаю всем сталкерам.
С приветом с крыши одного незаметного дома из одного затерянного города,
Лапа.
***
Чтобы начать данное повествование, полнящееся упоением природой, исторической драмы, лирических и около философских отступлений, которые не ведут почти ни к чему и которые из всей массы читателей почтет лишь десятый, нам вместе с вами придется отправиться в недалекое прошлое, в те милые сердцу и уже так бессердечно-далекие времена, когда за доллар давали тридцать, когда в русский язык еще не успели проникнуть и пустить свои корни слова «хайп» и «кринж», а слово «ИМХО» уже не прошло испытание временем (ИМХО), когда зима еще походила на зиму, а не на насморк, наскоро вытертый о спину подранной собаки и можно было с одинаковым румянцем на щеках играть в снежки и кататься на санках в одной и той же дедовской куртке в двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет, когда, я так думаю, вы точно также как я были согласны с Барбоссой, что мир был больше, а до его содержимого никому из нас не было дела. В сей исторический вояж мы с вами вынуждены пуститься по двум причинам. Первая: затрагиваемые нами события происходили совсем недавно. Вторая же из причин связана со знаменитым мораторием, наложенным на путешествия во времени Железным Димоном, звучащем, как известно читателю, следующим образом: «Никто никогда не вернется в 2007 год!». Возможно, во второй части настоящей работы мы все же преступим этот запрет, но пока что, пожалуй, не будем загадывать.
Конечно, для каждого из нас описываемый период в большей или меньшей степени окажется различным, непохожим ни на чей другой и будет иметь разные переживания, впечатления и ощущения, а потому я берусь при его описании использовать лишь свои собственные наблюдения. Что же, приступим.
То были дни, когда телеканал, носящий в названии предпоследнюю букву русского алфавита, своими программами еще не успел наводнить провинциальные города ордами безграмотных шлюх, вещающих о тяжелой материнской доли, отношениях (точнее о том, как они их понимают), о плюсах родов и минусах абортариев, когда часть населения нашей страны еще не измеряла длительность фильмов и роликов в «сурено-секундах», «Азбука» еще не успела издать так много Кронина, что глядя на очередной корешок его книги невольно подумаешь: «Что это – корешок, или ребро упаковки «Майского» чая?», известный в интернете политический деятель еще не успел приобрести титул «cr;ature recrut;e» и тихо трудился учителем в двадцать третей школе города Дзержинска, у ютуберов еще оставались крупицы совести и до реакции на реакцию еще не доходило, а города еще не успели наводнить новомодные BMW X6-ые, которые, к слову, уже также успели состариться на фоне новомодных китайских «Москвичей». То было время, когда до релиза на ютубе лучшей, на мой скромный взгляд, песни RADIO TAPKA оставалось ровно восемь лет, четыре месяца и шесть дней, когда круторогое стадо горячечных инфантилов еще не успело оформиться в бренд «навальнята», но первые их табуны уже собирались под сенью канала «Mr. Freeman» и там, в тени вольнодумства и интернет-вседозволенности они слабо блеяли свое «ме-э-э-есендж!», «систе-э-э-ема!», а автор сей эпопеи еще не воровал так открыто и нагло начало произведения у Льва Николаевича, которого, к слову, в те времена вообще не читал.
Да, вы все верно подсчитали и правильно поняли – мы вернулись назад, в 13-ое ноября 2013 года. На наших часах ровно 17:48 по белокаменной и, соответственно, 16:48 по матери наших же городов. Мы стоим в двадцати километрах от одной из российских областных столиц, на контрольно-пропускном пункте, у границы тогда еще, как казалось, двух независимых государств и именно здесь, так многословно для вас и так многообещающе для него, от части начиналась эта история.
***
Глава 1.
От делать нечего бунтарь.
В тот вечер, затесавшись в нестройные ряды пересекавших границу, третьим с конца в очереди стоял Гашеткин Тимур Андреевич, уроженец толи Ставрополя, толи Йошкар-Олы, сейчас уже неизвестно (признаюсь – запамятовал). Это был бакалавр гуманитарных наук и права, обладатель зеленых глаз и взятого из дому василькового свитера. За его спиной болтался, не доходя до задних карманов известкового цвета штанов, черный ранец той фирмы, название которой очень похоже на слово «снегирь». Внутри ранца лежали пластмассовая бутыль питьевой воды, трое трусов, трое пар черных носков, два бутерброда, самый дешевый бич пакет, початая пачка «Лейса» и туалетная бумага той степени мягкости, которая скоропостижно стремится к отрицательной. Функции поводка же для одной из собачек его портфеля вместо потерявшегося когда-то брелка выполняла скрепка.
Поочередно постукивая то правым, то левым носком, ожидавший нетерпеливо всматривался в конец медленно двигавшейся людской колонны. Поскольку в ближайшие минут двадцать заняться ему все равно было нечем, он стал развлекать себя тем, что начал засматриваться на тех из девушек, что посимпатичней, в частности на стоявшую пятой в правом ряду. Она была молода, в черной кожаной куртке, по временам искрилась улыбкой и очень походила на ту ведущую ютуб-канала «Из метро», что красивее второй. Здесь стоит ненадолго остановиться и сразу расставить все точки над i. Несмотря на набравший в наше время в среде писателей тренд бояться таких жупелов, как «сексизм», «лукизм», «мизогиния» и прочие замечательные штуки, автор все еще считает себя вполне способным отличать горячее от холодного, а яхту от бухты и потому он не намерен обходить все эти «острые» углы и прятаться за словами «вы не так поняли». Конечно, подчеркнутая может не соглашаться с моими словами в силу, к примеру, де;вичей солидарности, однако это уже не касается нас. Напоследок скажем лишь, что под "красивой" автор подразумевает Аню. Теперь идем дальше.
Уже по одному списку вещей, которые Тимур нес в рюкзаке, читатель может составить себе некоторое представление о его личности, наметить первые силуэты его портрета, однако поскольку в тот день время на КПП текло достаточно медленно, а продвижение в очереди – и того медленнее, то мы беремся нарисовать читателю этот портрет за него. Взглянем на Тимура в профиль. Первое, что сразу бросается в глаза, это красивое римское лицо с, как мы уже говорили, зелеными глазами, а также прямым носом, небольшими губами, щеками без веснушек и полноты, увенчанное коротко остриженными, острыми пепельными волосами. Уши его прижаты к голове без изъянов, он гладко выбрит, напыжен одеколоном и дышит здоровьем за четверых. За плечами Тимура профессия, невостребованная в стране и гибель матери. По своему внутреннему ощущению мира Тимур был классическим бумером в теле зумера – тем редким подвидом человеческого существа, который едва успев зародиться, уже успел встать на грань вымирания. Он находился в том возрасте, когда опыт первой любви отражается на городском жителе отпечатком, довлеющим надо всей его жизнью, а на деревенском не оставляет и следа, в том возрасте, когда организм еще справляется со скопившейся за день усталостью при помощи одного только сна, в возрасте, когда почти все мы еще имеем стопроцентное зрение, а слово «протрузия» кажется нам кличкой какой ни будь зловредной старухи из романов Грина, в возрасте, когда ты, вроде бы взрослый серьезный парень садишься за умную книгу, читаешь «Отверженных» и иногда, якобы с сознанием дела киваешь происходящему, но тут вдруг, дойдя до 577 страницы, скользишь взглядом по четвертому предложению и не можешь сдержать улыбки от несуразно промелькнувшего в голове слова «Сайтама!». Да, ему было ровно двадцать один. И сюда, на границу, его вела та свобода, которая некоторым из людей достается помимо и даже против их воли.
С самого детства вся жизнь Тимура походила на четко описанный коридор, конца которому не было видно. Практически всюду, где бы он ни был неподалеку была его мать. Сперва, когда он еще не умел ползать, она сама таскала его с собой на руках, однако вскоре Тимурка выучился и ползать, и осознанно пускать слюни и даже ходить, однако от этого мать в его жизни не рассосалась. Наоборот, контроль с ее стороны только усиливался. Повзрослевшим ребенком он беспрекословно ходил всюду, куда бы она его не тащила и делал все, что она требовала. Отца же у Тимура не водилось совсем. Сейчас я уже не помню, что с ним случилось. Толи вышел на войну, толи сгинул за хлебом. Короче – типичная безотцовщина.
Как только голова мальчика начала усваивать первые мысли, ему под завязку стали забивать ее следующим: «Ты – инвестиция, с тобой я буду доживать свои дни. Ты должен учиться, потом работать, а потом мать досматривать». Естественно, при подобном построении жизненного сценария, многие радости обычной жизни искусственно обходили его стороной. Друзья? Там во дворе лишь придурки соседские. Поиграть хочешь? Сначала балет, танцы и пение, а потом на, играй в кубики, если тебе так не имется. Все мальчики в классе пошли на карате? А что, если все они пойдут с крыши прыгать, ты пойдешь тоже? Сиди дома и учи уроки. Толик из пятого стукнул в нос? Собирайся давай, сейчас пойдем к его матери. И запомни, сынок, все в этом мире можно решить словами. На все же плюс минус мальчишеские увлечения ложилась неизменная фраза: «Вот сначала меня схорони, а потом делай, что хочешь». Как не странно, первая часть закавыченного предложения наступила гораздо раньше, чем произнесшая его ожидала.
Ей стало хуже зимой, когда он учился на третьем курсе. Три года назад Тимур закончил школу и поступал в институт не столько по баллам или желанию, сколько по принципу «чем дальше – тем лучше». В результате, он очутился в Рязани, где стал учиться профессии, название которой примерно созвучно с не пришей известно к чему рукав. Получив от матери тревожный звонок, он вернулся домой, как только был сдан последний зачет. Произошедшее в следующие два дня в его голове почти не отпечаталось. Он помнил только, как стоял возле покосившейся под ней кроватью и как мать заклинала его исполнить ее последнюю волю. Сперва Тимур испугался, так как подумал, что сейчас ему прикажут посветить какой ни будь изощренной выдумке всю свою жизнь, однако последняя просьба прозвучала вполне выполнимо:
–– Пообещай мне, что ты закончишь институт.
–– Обещаю.
На утро его мать тихо скончалась. Вот уже второй день находясь словно в тумане, он не запомнил, как позвонил туда, куда следует обращаться в подобных случаях, как через час ее у него забрали, а еще через день она лежала в гробу. В тот день стоял трескучий мороз – был конец декабря. Снега выпало по колено, и земля так промерзла, что последние комья из могилы доставали за минуту до погребения. Когда гроб опускали, снег снова пошел крупными хлопьями. Поддатый поп грел руки о благовония, дымящиеся в кадиле и все время тер раскрасневшийся нос. Тимур так и не понял, кто его сюда позвал и сколько в итоге он взял за посещение. Видя, что остальные, подходя к могиле, бросают внутрь горсти земли, Тимур шагнул к краю, нагнулся, взял немного в ладонь и тоже кинул. Как оказалось, он схватил камень – крышка гроба зловеще гаркнула, тем самым на пару минут выведя парня из и без того мнимого состояния равновесия.
По окончании похорон, Тимур расплатился с носильщиками, служившими в этот день также копателями, и остался один, в глубокой задумчивости у могилы – на похороны к его матери пришла всего пара теток, поспешившая скрыться до темноты. Так он и стоял, один на постепенно пожираемом тьмой кладбище, с неясным чувством, давящем на сердце. Еще через полчаса он побрел прочь от могил, однако домой вернулся только под утро. Это был первый раз в его жизни, когда он пошел гулять ночью по родному городу. Первый раз за все двадцать лет. «Двадцать два ноль-ноль, детям пора домой» – правило, действующее в некоторых регионах России и бывшее одной из мантр его матери, в этот вечер отпало таким неожиданным и тяжелым для него образом, что он бродил среди улиц, точно бы ушибленный бетонной плитой. Не сказать, чтобы Йошкар-Ола или Ставрополь особо цвел(-а) зимой двенадцатого, однако ему, с одной стороны впервые здесь оказавшемуся, а с другой, двигающемуся, словно волчок, стремившемуся затеряться на переулках, было в ту ночь на что посмотреть. Он обошел весь город вдоль и поперек, не чувствуя холода и не замечая усталости. Он оглядел все улицы, осмотрел все фонари, граффити, заборы, какие попадались на пути, а в его голове звучало одно лишь: «Не так... Не так это должно было быть. Все это как-то неправильно».
Вернувшись домой под утро, Тимур ненадолго уснул, не раздеваясь, а потом, встав. перекрыл газ и воду, выкрутил на кухне пробку из счетчика и, собрав чего в помещении было съестного, уехал обратно в Рязань, доучиваться. Со смертью матери он ближе, чем до этого познакомился с голодом (восхитительная Россия, в которой средняя зарплата учителей, врачей, подрабатывающих на полставки и вообще всех, кого непоподя, равняется сорока тысячам, это оставьте единоросам), холодом, необходимостью платить по коммунальным счетам. Несмотря на это дни пролетали один за другим. В один из таких дней неожиданно для Тимура институт кончился.
Забрав диплом, парень встал перед выбором. Он мог пойти в магистратуру, мог сходить в армию и может быть там и остаться, либо мог попытаться еще как ни будь устроиться в жизни. Все это он мог бы, будь на его шее голова тридцатилетнего. Но ему было только двадцать лет и скоро должен был пойти двадцать первый, или, как сказала бы мать, третий десяток. Будучи простым от природы, как два рубля, наивным в силу возраста и воспитания, толком не видавшим жизни и от того же охочим до чего ни будь эдакого, желательно с деньгами и красивыми девушками, неудивительно, что он испытал нечто, сравнимое разве что с ударом тока, когда на одном захудалом форуме случайно наткнулся на статью о ЧЗО. В ней, прямо как в речи любого троцкиста, не было ни слова по существу, однако кому из нас в двадцать лет нужна конкретика? К тому же в статье мелькали заманчивые слова и целые фразы: «сказочно», «опасность», «пробирающий до костей холод», «пренебрегают бритьем», «твари», «рисковый доход». Стоит ли говорить, как засияли его глаза?
Собрав те немногие сбережения, что у него оставались, заперев дом на ключ и предварительно продав по дешевке те его внутренности, на которые, в теории, могли бы позариться в его отсутствии недобрые люди, Тимур выехал в том направлении, куда залихватскими историями из интернета вела его дорога приключений. Полчаса тому назад он уже обманул российских пограничников, обойдя лесом участок их КПП и теперь, выбравшись на территорию пропуска со стороны Украины, ему оставалось миновать только этот кордон. Вот, собственно, перед вами и весь Тимур. Но чу, кажется, как раз сейчас очередь докатилась и до него.
Действительно, он поравнялся с пропускной будкой. Это было крохотное здание из тонкого, крашенного в серый цвет листового металла, пропускавшего летом жару, а зимой – холод, на ремонт которых каждый год выделяются какие-то сбережения налогоплательщиков и каждый же год они оседают где-то в других местах. Из ее окна пахло воблой, а на рабочем столе возле клавиатуры рубашкой кверху лежал полузакрытый кроссворд. Еще через секунду показался дедок.
–– Будьте добры, документы, пожалуйста. –– Произнес он, повернув голову к пузатому монитору. Из-за того, что помимо списков въезжавших на территорию Украины фамилий на компьютере был также запущен пасьянс, аппаратура слегка тормозила. Дедок говорил бодро, тряся щетиной. Тимур протянул ему целлофановый файл с документами.
–– Держите.
На случай, если вдруг дед его не пропустит по причине отсутствия какой-либо пометки в паспорте, какие, по идее, должны были ставить на российском пропускном пункте, парень подался к окошку с заранее заготовленной речью, когда украинский пограничник встал, заслонив собою другого украинца, висевшего позади него на стене – Тараса Григорьевича Шевченко, человека, великого во всех отношениях.
–– Чет не фурычит, милок. –– Произнес он, косясь на залагавшие карты. Тройка пик отчего-то никак не побивалась козырным вальтом. –– Куда едешь хоть?
–– Да это... В Полтаву. –– Соврал Тимур первое, что пришло ему в голову. –– Родственников повидать. Тетка там у меня... Мария...
–– Понятно. Ну, так и быть, проходи.
–– Спасибо.
Получив документы обратно, Тимур пересек КПП в приподнятом настроении. Он уже фактически ощущал все прелести ЧЗО, почерпнутые им на сталкерских формах. Холод, слякоть, опасности и антисанитария, короче – романтика практически в высшей ее степени, пусть и слегка кастрированная (в зоне нет женщин). Чего еще ему нужно?
Подобные жизнеутверждающие настроения царили в голове у Тимура, и так бы он и покинул пропускной пункт, улыбаясь собственным мыслям, если бы второй охранник, снаряженный по последней моде 60-ых не окликнул его у самого выхода.
–– А ти навiщо до нас, москалик? –– Типичное малороссийское лицо, ничем не отличающееся от жителя Пензы, или, скажем, Кубани, которую Тимур пересекал полнедели назад, расплылось в беззлобной кошачей улыбке.
–– Родственников навестить.
–– Ро-одственники, –– потянул украинец, удовлетворенно кивая. –– родственники це добре. Ну, иди.
На этом разговор их окончился. Покинув территорию КПП, Тимур зашагал вдоль дороги, намереваясь как можно скорее выйти к автобусной остановке. «До нее тут рукой подать» –– сказала ему занимавшая очередь прямо за ним чернобровая Вера, когда, коротая время, Тимур повернулся к ней. Еще раз вспомнив об этой девушке, воротник куртки которой пах, как показалось ему, вишневыми ветками, и надкусывавшей его голубыми глазами, парень невольно обернулся назад и остановился. «А вдруг ей тоже в ту сторону?» –– Мелькнуло в его голове, но он тотчас же поспешил отмахнуться. –– «Нет, нет, нет, даже не начинай. Ох и любишь же ты завязывать ни к чему не ведущие отношения, Тимур Андреич!».
Два шага спустя, Тимур Андреевич уже перескочил в голове на другую тему, неосознанно ускорив шаг. «И хохол этот тоже... Зачем приехал, зачем приехал? Как будто тебя это касается. Родственники, ро-одствен-ники! Ха-х, а хорошо вышло...». Любовь к похвальбе самих себя не к лицу каждому, но каждому же они и присуща. «Конечно я еду навестить родственников! Да-да, вот именно так и выглядят люди, которые обычно приезжают к родным – налегке, без чемоданов, вещей и подарков. И за что вам только платят, а?».
Потратив на ходьбу с десяток минут, парень наконец-таки нашел, что искал. Это была типичная постсоветская остановка, пошарпанная временем и «заботой» новых властей. Все та же «забота» читалась и в перерытой ямами трассе, в конце которой пара точек-машин стремительно растворялась у линии горизонта. Разместившись на деревянной лавке, Тимур поставил рюкзак рядом с собой и не без удовольствия протянул ноги. Серое небо озарил луч закатного солнце, неожиданно выплывшего из-за облаков. Судя по сделанным от руки надписям, написанных на ядреном суржике и нанесенным поверх убитого в хлам изначального расписания, до ближайшего автобуса оставалась ждать около получаса. «Что ж, подождем... Отчего же не подождать?». Тем более в такой обстановке: вокруг все до боли знакомое, родное, прямо как в детстве. Пускай это и не его родной город, а Луганская область, сфотографируй вот это небо, вот эти деревья, вот это серое поле в щетине ржи, привези эти фотки в любой регион СНГ и каждый первый скажет тебе, что это сфотографировано у него за; городом.
Не совсем с подобными мыслями, но плюс минус с таким настроем будущий сталкер вошел в автобус, подошедший на двадцать минут раньше самодельного расписания и, передав энное количество мелочи за проезд, разместился на первом попавшемся месте, находившимся под единственной светящейся лампочкой. Последние опасения Тимура не подтвердились – водитель спокойно принял двадцать пять российских рублей. Сам автобус был пуст: кроме Тимура в салоне находился только водитель. Он завелся не сразу и пока машина вздрагивала всем телом, ее пассажир глянул в окно, убрав в сторону бардовую штору, из-за которой на него напрыгнул солнечный зайчик. Осмотрев янтарного цвета деревья, парень скосил взгляд на дорогу. Там, у обочины, в перетекавшей в канавку луже, плескался воробей, настолько веселый и жизнерадостный, что не улыбнуться было нельзя. Он то резво нырял, стоя по пояс в воде, то энергично взмахивал крылышками. Солнечные лучи гуляли по луже и оттого вода блестела на его перьях.
Тимур мог бы еще долго вот так сидеть, глядя на воробья, однако после очередной встряски автобус тронулся. Еще секунду спустя горевшая над ним лампочка любезно погасла. Под колесами скрипнула пара придорожных камней. Довольный неясно чем путешественник прислонился щекой к заляпанному оконцу, еще раз взглянул на уже оставшегося позади умилительно барахтавшегося в воде воробушка, и закрыл глаза, улыбаясь мелькавшим за стеклом деревьям.
***
Не торопясь, но и особо не укорачивая шага, в сторону выхода из лондонского спортивного зала шел человек. Каждый из посетителей, имей он желание и реши потратить на то полминуты, мог бы подметить в нем странное сочетание штирлицовских шагов, улыбки подавшегося в бега актера и одновременно с этим здоровые сжатые кулаки может быть моряка, а может – литейщика. Временами шагавший останавливался у интегрированных в стены и доходивших до потолка зеркал, любуясь очертанием мускулов, вырисовывавшемся из-под потемневшей от пота футболки, стоило ему повернуться вправо иль влево. Его походка, это положение верхней части тела, лишь самую малость поданной вперед, с плечами, по временам делавшими микро-микро ужимки, какие вырисуются перед читателем, если он представит перед собой цыгана, энергично наступающего на него в танце под «балу-балу-балай» с кинжалом во рту, делающая этого человека, в дополнение к его превосходной фигуре еще более широким, мужественным и подавляющим излишне быстрое биение сердца, могла бы быть передана нами, если в угоду натуры описываемого мы исковеркали бы слово «окрыленная», превратив его в «бесокрылая». Да, пожалуй, он шел по залу именно бесокрылой походкой. И поверьте мне на слово, он был чертовски доволен собой.
Как говорилось пару предложений назад, он был в превосходной физической форме, достойной, по нашему скромному мнению, руки самого Антонио Кановы, однако читатель, уже без сомнения в высшей степени заинтригованный данным субъектом, наверняка хочет, чтобы мы как можно скорее дали ему наиболее точное представление об описываемом. Что ж, покуда этот самый описываемый вновь так удачно остановился у отсвечивающего от лампы зеркала и глядя на собственное отражение отдается воспоминаниям об произошедшей неделю назад охоте на гиппопотама, по окончании которой он вот точно также стоял по центру африканской хибары у покрытого пылью зеркала, с головы до ног перепачканный почерневшей кровью и любовался собой, дадим его.
На вид ему было тридцать/тридцать два года, хотя на деле он был немного старше. У него было подвижное, словно бы вечно прибывающее в движении лицо, которое, по-хорошему, зная его-то любовь к повседневным кривляньям, импровизационным и не только сценкам, должно было бы уже давно растерять молодость, добавив пучок-другой морщин к его лбу, однако нет, ничуть не бывало. Вместо этого его лицо по-прежнему оставалось свежим и молодым. Как утверждал он сам, тому способствовало правильное питание. Раз уж лицо уже затронуто нами, то, по-хорошему, надо бы дать более точное описание внешности, однако мы прекрасно представляем себе, насколько пресыщен и возможно даже утомлен читатель всеми вот этими встречающимися повсеместно "усы", "глаза", "волосы", "тонкий изгиб губы" и тому подобное. Потому, вместо привычного описания, обычно растягиваемого нерадивыми авторами на 3/4 предложения (а то и на 5), мы постараемся дать максимально точную, емкую и корректную картину, полностью рисующую читателю его внешность и при этом оставляющую за скобками все это скопище избитых визуальных клише. Как нам представляется, подобное описание польстит не только читателю, но и описываемому, да и поверьте – столь нестандартного, столь занимающего вашу мысль человека, по-хорошему, только так и надо представлять! Вы взволнованы? Вы заинтригованы? Что ж, довольно томить вас и мариновать, вот он весь перед вами всего в одном предложении:
Он был настолько точно похож и при этом настолько же не похож на одного из актеров шоу «Импровизация», как похож и одновременно с тем не похож персонаж, сыгранный Владимиром Дворжецким в фильме «Земля Санникова» на Теона Грейджоя, исполненного Алфи Алленом в одном небезызвестном сериале нашего времени. Какого, а? Согласитесь, вы уже его видите. Вы видите эти болотного цвета глаза, словно бы перед вами лист мяты, брошенный в воду фарфоровой чашки и подсвеченный изнутри серебряной лампочкой; видите эти черные волосы, в повседневности зализанные назад, а сейчас, после изнурительной тренировки, взъерошенные, как кофейня пена, подступающая к краям турки, еще не переливающаяся, но уже шипящая, кусающая их; вам видны утомленные, но не утратившие силы руки, пресс, угадываемый под футболкой, описанная выше походка, от которой на вас словно бы надвигается тень, отбрасываемая объятым пламенем лесом, а в ваших ушах уже стоит визг восхищения, готовый сорваться с полуоткрытых губ как прекрасных богинь, так и едва поспевших педовок. Вы словно бы сышите их томное: «А-А-Арс...». При этом актер из «Импровизации» – это скорее Ильин, тогда как описываемый нами – Грейджой. Он моложе, выражение лица его скобрезнее, злее. Он нахал, это читается в каждом движении густых, но тонких бровей. Таков был он с виду. А что внутри? Что рассказчику, а как следует из того – и вам, о нем известно?
Признаться, по правде – информации у меня мало. За свою жизнь он успел сменить не один десяток имен, за которыми прятался, как гадюка прячется в куче опавших по осени веток. Кем только он не был! И британцем с ужасным ирландским акцентом, и немцем из высокогорной деревни в Австрии, и болгаром с излишне чистым лицом, и доминиканцем и даже успел побывать летчиком в Азербайджане. В лучших традициях романов-воспитаний, которые еще будут помянуты ниже, его внешний вид вполне соответствовал его естеству. Он был стоик по жизни, хитер, как лиса, крепок, как сталь, в своих убеждениях, имел чувство юмора пяти народов, ужасную историю, лежащую саваном на его детстве, умел держать себя в руках на людях, дважды в день чистил зубы. Он был опрятен всегда и не бывал одет с иголочки только в том случае, если к тому принуждали дела. Вместе с тем он обладал еще несколькими особенностями.
Он принадлежал к тому виду людей, которые прежде, чем взять в руки книгу, ведомые живущем в них желанием скрыть свою суть, обязательно моют руки. Они мылят пальцы, затем тщательно протирают обе ладони и, бережно взяв белостраничное чудо, кладут его перед собой, точно икону или младенца, за весь процесс чтения стремясь лишний раз не касаться пальцами даже углов. И каждый раз, несмотря на все их усилия и старание, по прочтении страницы книги приобретают зловещий оттенок халвы, ибо какая-то другая, незримая глазу чернота снисходит с рук их. Возможно вы встречали таких людей. Они очень сильно любят июль, но не за неожиданный дождь, выпадающий на землю крупными быстрыми каплями, удваивающими шум ветвей пирамидального тополя, но за жару, от которой земля трескается, как обветренные губы, однако и этого жара им недостаточно. Они точно бы ждут суховея, который пришел с той стороны улицы, где горит здание и принес с собой треск лопающейся на его голове черепицы. В его болотном взгляде, за зримой холодностью всегда скрывалось также нечто неуловимое, нечто, что можно прочесть лишь в глазах юноши, в первые две недели после его первого расставания, когда он месяц витал в облаках и мысленно называл ее матерью своих деток (да, у мужчин присутствует такой возраст, когда они размышляют об этом даже раньше, чем женщины), а она просто выбирала из пяти/десяти ни че таких. Эта ненависть, эта собачья злоба, обычно выливающаяся в покупку абонемента в спортивную секцию, жила в его глазах перманентно, никогда не покидая границы радужки.
Раз уж речь зашла о ненависти, то мы не можем не провести параллели между описываемым нами мужчиной и Константином Андреевичем Сафроновым, этим известным персонажем от мира зла, введенным в русскую литературу 21-ого века неким Кедровым С. (возможно вам приходилось о таком слышать). Между тем у них было множество общего. Как и у Сафронова, у описываемого нами индивида тоже была комнатка ненависти, где он точно также "обличался в доспех" накануне того, как приступить к делу. Как и Сафронов он предпочитал есть все твердое и жаренное с кинжала, правда если Константин питался так для "напитки ненавистью", т.е. специально, то наш герой ел с клинка в силу привычки, скорее всего вытекавшей из сжигавшего его огня. Однако, несмотря на все сходства, было у них одно существенное различие.
В отличии от Сафронова, который, как известно, стремился как можно сильнее избавиться от всего людского в себе посредством написания книг, называя этот процесс «охотой на человечность», герой настоящего повествования ничем таким не тешил себя. Наоборот, он всячески пестовал в себе все от человека, так как без человечности, какая же жизнь?
Довершая его портрет, следует также заметить, что, как мне известно, у него были свои, пусть и своеобразные, пусть и держащиеся на одному лишь ему известных убеждениях принципы. Чего стоит один только случай, когда во время югославской войны он, будучи в горах в сезон дожей велел своим людям спалить единственный уцелевший под обстрелами домик и после этого два дня спал вместе с ними бок о бок в грязи, под нескончаемым ливнем воды и снарядов только потому, что обнаружил в одной из оставленных комнат томик переведенного на сербский язык Демьяна Бедного. Да, так получилось, что в тот дальний день они остановились в жилище еще одного исчезающего в наше время человеческого подвида. Подвида столь же наивно-милого и благородного, сколь и скоропостижно вымирающего в наши дни – сербского коммуниста.
Но то было тогда, а сейчас он вошел в раздевалку, стянул с себя одежду и принял душ. Вымывшись, он быстро, но при том аккуратно убрал вещи в сумку, застегнул молнию и, дружески отсалютовав сидящему на проходной мужчине, покинул зал, выйдя на улицу. В эти часы (по Москве было примерно полтретьего) по улицам Лондона не спеша плыли черные и золотобокие такси, а велосипедисты, кто в очках и шлемах на голове, а кто и просто с газетой подмышкой, объезжали передвигавшихся кучками пешеходов. Сопровождаемый лишь нашим невидимым взором, мужчина подошел к дожидавшемуся его на углу автомобилю, прокручивая в голове мысль, показавшуюся ему наиболее удачной для предстоящего дела: «...убил наших детей! Да, это будет сильно, это будет заголовок, что надо». По привычке открыв сам себе дверь, он уселся сзади, за сиденьем водителя. Вместо вопроса тот только глянул в стекло заднего вида. Все также молча, усевшийся кивнул и через секунду салон серого мерседеса наполнило урчание двигателя. Скосив взгляд налево (смею напомнить, что в Англии правостороннее движение), описываемый увидел книгу, лежащую к нему корешком. Мысли о заголовках тут же потухли.
Он знал ее наизусть, знал ее в переводе, знал в оригинале. Он мог открыть ее на любой странице и начать, абсолютно не глядя в листы, пересказывать каждое слово и знак без запинки. За свою жизнь он прочитал столько книг, что их было достаточно для нескольких жизней, однако именно эта была любима им больше всех остальных и именно к ней он возвращался с небывалой частотой. Куда Достоевскому, с его дрожащей тварью, когда перед ним такой вопроса даже не возникал. Вот книга, дающая представления действительно грандиозные, учащая никогда не ослаблять взгляда, способная заставить рукоплескать даже мертвого... Пусть кое-кто и считает иначе.
Не сводя с корешка любовного взгляда, наш пассажир пальцами притянул книгу к себе, одновременно с этим запустив правую руку в карман водительского кресла. Через секунду в его ладони весело затрещал небольшой цилиндрик, сделанный из пластмассы. Открутив крышку, мужчина вынул оттуда маленькую белую пилюлю округлой формы и, закрутив крышку, убрал цилиндрик обратно в кресло. Затем он картинно оттянул руку с книгой влево, а руку с таблеткой вытянул перед собой. Стрельнув глазами сперва на пилюлю, потом на книгу, он вдруг быстро запрокинул голову вверх, забросив таблетку в губы и после все с той же быстротой вернул подбородок в прежнее положение. Ухмыльнувшись, он открыл книгу на странице, номер которой, увы, память моя не сохранила, и стал читать, попутно рассасывая.
Все вышеописанное происходило, как уже было сказано в полтретьего дня, то есть примерно за три часа до того, как на другом конце Европы Тимур Гашеткин пересек границу России и Украины, а поздно вечером все того же 13-ого ноября 2013 года сотрудник британской газеты «Daily Telegraph», занимавший должность помощника заместителя главного редактора, Чарльз Дэвис, прочел пришедшее ему на почту еще в двенадцать часов СМС следующего содержания:
«–– Здравствуйте, Чарли. Вас беспокоит представитель генерального директора издания «Financial Times», Френсис Кибертон. Мы имели честь быть представленными друг другу весной минувшего года на скачках в Волверхэмптоне. Наш общий знакомый Твист, который так удачно свел нас тогда и который, как вам известно, является мои доверенным лицом и ассистентом, сегодня, перед тренировкой заверил меня в том, что вы дали согласии на предложение, неделю назад озвученное вам от имени второго отдела нашей редакции. Искренне поздравляю вас, господин Дэвис! Прошу вас, приходите в пятницу в наш головной офис, что на Брекен-хаус после закрытия (в 23:00). Там мы обсудим детали предстоящей работы. По поводу пропуска не беспокойтесь, охрана будет оповещена.
Еще раз искренне поздравляю вас и до скорой встречи».
***
Большая стрелка часов успела припасть к стопам червонца, а малая трепала пятерку за волосы... А знаете, пожалуй не будем захламлять повествование неуместно растянутыми подробностями, скажем только что в начале вечера следующего дня дверь неприметного тату-салона в Москве, еще и теперь расположенного на углу Новой Басманной, как и обычно отворилась без скрипа, пропустив внутрь четверых человек. Очутившись возле ресепшена, вошедшие сдали куртки кассирше, кивком ответили на вопрос: «Вам назначено?» и, на ходу закатав рукава, проследовали к четверке одноногих стульев без спинок, располагавшихся у стены, поверхность которой от серых плинтусов до потолка была расписана силуэтами бараков и труб концентрационного лагеря, из дыма которых складывалась фраза «Все будет хорошо!». По манере держаться, практически сразу возобновленному разговору, прищуру, источавшему самоуверенность, а также по прилично закрашенным участкам кожи на бицепсах и плечах, случайный свидетель мог сделать вывод, что посещение данного места у этой четверки уже давно вошло в традицию. Было, правда, при этом одно существенное «но» – случайные свидетели сюда не заглядывали... Однако до поры до времени оставим без внимания этот квартет, предоставив возможность собравшимся полушепотом разговаривать о наболевших проблемах под шум кусающих кожу иголок, а сами возвратимся на Украину.
Примерно в тот же момент, когда последний из четверых посетителей пересекал порог «ASGARDа», наш старый знакомый – Тимур Гашеткин молча стоял на проезжей части, пряча ладони в рукава свитера. К этому времени большая часть пути, отделявшая его от чернобыльской зоны, была благополучно преодолена на автобусах и вот теперь за спиной парня тихо замолкал последний из них.
Немного заспанный, с прической, напоминающей воронье гнездо, водитель, на удивление, отреагировал на просьбу Тимура высадить его посередине дороги довольно мягко.
–– Будь я в твоем возрасте, я бы и сам не задумываясь махнул туда. –– Произнес он, когда Гашеткин сходил по ступенькам. Мысль о том, что цель его странствий понятна кому-то кроме него, нагнала парня на последней ступеньке. Он съежился, как съеживаются малыши в те юные годы, когда к ним еще применимо слово «нашкодивший» и обернулся к водителю, потупив глаза.
–– Да я это... Меня... Встретят здесь...
–– Коне-ечно. –– Лукаво протянул мужчина, а затем произнес, подавшись вперед и понизив голос. –– Первый ориентир, который будешь искать – его давно нет. Дальше сам разберешься.
Как только мужчина сказал последнее слово, двери автобуса с шипеньем сомкнулись, не дав Тимуру даже проглотить удивление. Водитель подмигнул ему на прощание, нажал на педали, буркнул мотором и был таков. «Что за?.. Какой еще ориентир?». Ответа, конечно же, не последовало. «Ну да и ладно. Уехал он и уже хорошо». Провожать автобус глазами парень не стал. Он даже не стал дожидаться, пока свет задних фар рассеется за поворотом. Вместо этого Тимур сошел с обочины и направился в лесополосу. Как я уже говорил выше, стоял ноябрь...
Ты помнишь, читатель, как отжило наше детство? Помнишь, как место девушки ослепительной красоты, какую мы с тобой могли увидеть случайно, встав, страшно вспомнить, почти в десять вечера и, выглянув со слипающимися глазами из дверного проема в соседнюю комнату, где в старых креслах (вспомни те кресла, с черной гривой-накидкой) у телевизора сидели родители и где в ту минуту шла реклама «bounty», заняла доска в закрытом купальнике и самым привлекательным в рекламе сделался вдруг батончик? Помнишь, как на смену «Не тормози. Сникерсни!» и разлетающемуся всюду металлу пришли кудрявые хипстеры с лицом Адама Драйвера? Вот точно также, бесславно и незаметно, окончилась та пора, когда листья желтеют и набухают, делая деревья похожими на людей, одетых в тонкие синтетические пуховики, имевшие популярность на заре моей юности, и теперь Тимура окружали сплошь голые черные стволы, обглоданные осенью. Под его ногами шуршала листва, редкие нити травы колыхал ветер.
Пройдя лесополосу насквозь, парень остановился.
–– Ну вот и где оно?
Помятый лист карты, купленный им вчера в придорожном ларьке у остановки номер двенадцать, виновато развел краями в стороны, мол, а я по чем знаю? Разыскивай сам. «Бли-ин... Куда дальше-то?». Зелень, крючки, оранжевые квадратики и синие линии упрямо гнули свое – буквально в полусотне метров отсюда должны были начинаться фронтоны хутора. В действительности же не было ни хутора, ни фронтонов. Метров на сто пятьдесят, может – на двести вперед разлилось поле, местами еще остававшееся ворсистым, местами – практически полностью полысевшее. Сразу за полем начинался очередной ряд безлистых деревьев, тонкие ветви которых напоминали отсюда накладные ресницы. «Может я вышел не там, где надо?.. Не-ет» –– Тимур отрицательно покачал головой и вновь опустил глаза на карту. –– «Я ведь раз пять у него переспрашивал. А может...». Тут он резко выпрямился и пошел прямо в поле, словно бы осененный какой-то догадкой. «Как он там сказал? Первого ориентира, его давно уже нет? Это значит, что... Но ведь он был же когда-то, правильно? Похоже на то».
Шагов через сорок паз сложился. Хутор действительно когда-то находился здесь, карта не соврала. И он же был первым ориентиром. Ориентиром давно разрушенным. Безымянное поселение, состоявшее всего из одной улицы, было зарыто в украинскую землю немногим больше полутора десятилетий назад и сейчас путник мог разобрать только отдельные его очертания. В этом ему помогали немногочисленные кучки земли, возвышавшиеся над общим уровнем грунта, из которых местами торчали оконечья железных дымовых труб и оконные рам. Водитель тоже оказался не лжец.
–– Хм.
«Что ж. Получается, заночевать тут не получиться... Ну, не очень-то и хотелось жопу морозить. Значит, придется идти за «Периметр» ночью. Х-х-х... Какое все-таки пафосное название – «Периметр»! А уж сколько слухов про него ходит...».
Парень был прав. Слухи о так называемом «Периметре» ходили в народе и впрямь грандиозные. Разносимые как охочими до денег авантюристами, что предлагают любому желающими прогулку в зону со всеми удобствами, так и простыми любителями почесать языком за просто так, потому что могут, они были подобны бумажным самолетикам, запускаемым с балкона последнего этажа, которые всегда перелетают за пределы ограждающего двор забора. В ком-то эти рассказы вызывали испуг и трепет, в ком-то – разжигали неподдельный, живой интерес, а в ком-то это множество нагроможденных друг на друга сплетен, слухов и ужасов, рассказываемых, как правило, из-за веера пальцев (потому что как известно любому, чтобы правдивей и красочней рассказать небылицу необходимо как можно шире расставлять пятерни и от времени выныривать из-за них при разговоре), взывало вполне закономерный скепсис. Такие люди называли подобные рассказы «россказнями», а всех рассказывающих их – болтунами. И надо сказать, делали они это не без причины, ибо описание этого места, этой границы, на которой совершается переход от нормальной жизни к жизни в ЧЗО, посредством бесконечного балабольства сделалось уже поистине циклопическим.
Три ряда железобетонных заграждений, уходящих ввысь на добрый десяток метров и толщиной с «hummer» каждое. Поверх любого – смотровые вышки и гнезда, а внутри них – бойницы. Внутри каждой бойницы, точно в матрешке, расположился доблестный и дисциплинированный украинский вояка с «minigun-ом», а то и сразу с двумя. На полтора километра вокруг все заминировано по самые ноздри, а рядом, рядом развернута специальная военная часть, готовая в любую секунду взреветь моторами БТРов и по первому же свитку примчаться на тот участок «Периметра», где замечено хоть какое бы то ни было несанкционированное шевеление. Вот как описывается многими, если не сказать всеми, «Периметр». Описывается он так почти всегда, описывается натужно, у некоторых даже при его описании доходит до испражнения кипятком. В такие моменты, особенно когда ты бывалый сталкер, так и тянет вклиниться в этот монолог очередного Мюнхгаузена, да и пробросить бессмертное: А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина!
Но рассказы о «Периметре» были еще цветочками. А вот то, что в самом деле поражало Тимура – так это то нескончаемое количество клинических интеллектуалов, которые свято веруют в подобные сказки о Чернобыльской зоне. Подобно тому, как по одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал (кстати мысль эта отнюдь не моя, я почерпнул ее у одного британского автора, сейчас, правда, не подскажу уже, у кого конкретно), точно также любой человек, будь то даже никогда не бывавший в зоне читатель, может сделать о ЧЗО определенные умственные заключения. В частности, Тимур, прикупивший вместе с картой в ларьке газету, с первой же страницы «Украинской правды» узнал о том, что в прошлом месяце шестнадцать контрактников уволилось из охраны «Периметра», т.к. и без того не большая зарплата была задержана во второй раз. В заключительном же абзаце статьи утверждалось, что удержанные средства пошли на выплаты миротворцам Ирака, зарплаты которых, в свое время, также были задержаны. На этот раз по паре десятков тысяч гривен получили восемь военнослужащих, которые несли службу еще в далеком 2007-ом.
Помимо этого, знания о реальном положении дел того, что называлось «Периметром» Тимур почерпнул из источника, казавшегося парню вполне достоверным, а именно – из рассказа одного военнослужащего, опубликованного на форуме сталкерской паутины (в оную, к слову, может проникнуть любой желающий, надо только знать, куда заходить и на что кликать). Солдат Владимир, с довольно нетипичной для Украины фамилией Вист, сообщал пользователям, что еще в конце десятого года он переехал из деревни в Житомир и подписал контракт с ВСУ. Довольно скоро их прикомандировали к одному из двух КПП, что отсекает зону от внешнего мира. С тех самых пор, как утверждал Вист, на его памяти не происходило ни одного «прорыва» (это когда, якобы, из центра зоны волна за волной на пулеметы, аки советские солдаты в антисоветской блевотине, прутся мутанты). Правдоподобности данному посту, кроме очевидного знания автором армейской жизни и быта, придавали комментарии других пользователей, которые в выражениях столь нецензурных, что автор не считает нужным их здесь приводить, подтверждали свое с Вовой Вистем знакомство. Каждый из таких сталкеров писал, что знакомство у них было заочное, а также желали Владимиру Висту скорейшей смерти или, хотя бы перегрева ствола.
Из таких вот источников Тимур уяснил для себя ровно две вещи: первое – проникнуть в зону не так уж и сложно. И второе – проникать в зону надо со стороны второго поста, там, где Вова Вист не несет службу. Сверившись с картой, а также несколько раз проглядев все сталкерские советы, как выйти к второму блокпосту, Тимур Гашеткин развернулся направо. Как выяснится впоследствии, от КПП его отделяла всего сотня метров.
***
Крохотный домик с замшелой крышей, приклеенная изнутри клеенка на окнах, рассохшаяся внизу дверь с облупившейся на наличнике краской, табличка-блеф «Мiни!» с смайликом, намалеванным в правом верхнем углу белым фломастером, а также канаты колючей проволоки (на спирали у руководства год от года не выходило выделить денег), тянущиеся в обе стороны от выцветших стен – таким представал перед искателем денег и приключений блокпост № 14-7, в народе известный как «Кордон 2». Таким он был в 2006-ом, когда второй взрыв сотряс Европу. Теми же мутными окнами провожал этот дом первые международные экспедиции 2008-ого, когда в зону, часто – с летальным для них исходом, потянулись ученые со всего света, ломать себе головы и корпеть над пробирками и когда кое кто был еще только на третьем курсе. Тогда еще не столь блеклые стены стоически выдержали 2009, год, богатый на эмоции. Во второй книге читатель откроет его для себя. Тогда, надеюсь, он будет крепок, как эти стены... Его фундамент был тут и в милом сердцу 2010-ом, когда человек, пару предложений назад упомянутый не иначе, как «кое кто», а ныне печатающий эти самые строки, пришел в ЧЗО за лучшей жизнью. Он видел первого сталкера, пересекшего Кордон зоны именно здесь. Он видел Стрелка, Бродягу, Жорика. Видел Угрюмого из «Свободы». Он видел Зуба, Прозрачного, Костюка и Крота. Он знал Кувалду, он видел Харона, которого друзья тогда звали «Аист»... В густой ночи он хмурился крышей, когда эти дурни ползли по кустам, не зная толком зачем, не зная толком, куда тянут их бес и жажда наживы. Он ворчал на них свечкой в солдатском окошке, он пугал их криком старого филина. Этот второй здешний старик, эта с седыми крыльями птица, которые хлопали на чердаке в самый неподходящий момент и хлопали так, что у новичков прыгало сердце, казалось, вторил, шептал вместе с домом: «–– Постойте, внучки, повертайтесь, не нужно. Видит луна, ведь мы больше не свидимся». Многих пытались отговорить эти двое, многих предупреждали. Слушал их кто? Конечно же нет. Скольких внучков они не дождались, сколько их сгинуло по лесам и болотам зоны? Это вопрос, на который ни ты, ни я ответим.
И оттого еще роднее смотрели и этот дом, и этот филин в лица тех немногих вернувшихся, кто, возмужав в короткий срок, обрел наконец смысл существования, собрал в рюкзаки достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. «–– Молодец, что вернулся живой» –– Говорил дом. «–– Мы гордимся тобой» –– Говорил филин. А человек, возвратившийся сюда вопреки тому мнению, что в зоне нельзя дважды ходить одной дорогой, долго стоял еще у куста, или, быть может, ствола березы, смотря в темноту на чердак дома. Здесь, под светом звезд, для него навсегда ломались слова: «Все течет, все меняется. В одну и ту же реку нельзя войти дважды». И лишь когда солнце пробивалось сквозь ночь, уже бывший сталкер выбирался из зоны.
То бывало с утра. Сейчас же на землю спускался вечер. Малиновые лучи успели перекрасить все облака и северный ветер угнал их красно-оранжевые бока вслед за солнцем. Добравшийся до домика Тимур залег на юру, скрывшись от срочников под купой деревьев. Срочников было двое – брюнет и рыжий. Насколько отсюда Тимур мог разобрать, вооружены они были только ПМ-ами. Время от времени на крыльце показывался брюнет. Он тратил с минуту на постоять-подышать, посмотреть за колючку, да поразмять плечи, после чего уходил внутрь. В половине десятого вместо него выглянул рыжий. Обойдя дом, тот постоял, покурил на порожках, зевнул и запер за собой дверь. После этого ни тот, ни другой на улицу не выходили вплоть до рассвета.
В зоне Тимур был уже в десять. Выждав широкую тучу, которая стерла месяц с небес, парень обошел «Кордон 2» по широкой дуге и, следуя инструкциям на сталкерском форуме, направился в глубь густой рощицы, лежавшей справа. Одного только звездного света ему вполне хватало, чтобы не сбиться с тропы, которую он отыскал по висевшим на сайте подсказкам. В темноте ночи ветви деревьев, казалось, жались к стволам, напоминая облепивших утес игуан и варанов, однако Тимура было не испугать.
В воздухе пахло последней травой. Позади тихо ухнула птица. Шаг за шагом парень продвигался вперед, до тех пор, покуда не обнаружил в конце тропы длинный сосновый ствол, как по заказу поваленный на здоровенный валун, стоявший возле забора. Две трети дерева были по эту сторону колючей проволоки, последняя же переваливалась через нее. Этот допотопный чудо-залаз появился здесь еще в конце декабря 2007-ого, когда границы между зоной и окружавшими ее блокпостами Большой Земли существовали только на картах.
Кто свалил здесь сосну? Никто не знает. Как так выходило, что год за годом военные обходили эту лазейку вниманием – ребус не меньший. Единственное, что мне известно доподлинно, так это то, что именно здесь брали свое начало многие дорожки в новую жизнь. Свою службу залаз сослужил и Тимуру.
Подходя к нему, парень не колебался. Держась за сук, он взобрался на камень. Не распрямляя спины Тимур перешагнул с него на сосну. Здесь на мгновенье нарушитель застыл, но вызвано это было отнюдь не мелькнувшем внутри сомнением, не схваткой одной мысли с другой, а всего-навсего поиском равновесия. Наконец он оттолкнулся. Секунда падения и «неприступный» «Периметр» был за спиной.
Приземлившись на руки, Тимур поднялся очень довольным. Края рукавов немного запачкались, рюкзак, соскользнувший при приземлении по спине, ткнул парня в затылок, однако тем дело и ограничилось. Отряхнув руки и почесавшись, Тимур пошел дальше уже не скрывая свое присутствие на охраняемой территории.
Ему предстояло пройти почти километр по ночной зоне. Он стремился на север, двигаясь по роще с таким расчетом, чтобы все время видеть перед собой куриную лапу пирамидального тополя. Когда же через минуту тополь остался позади вместе с другими деревьями, поднявшийся ветер согнал с неба тучу и, освещенные светом месяца, они стали шептаться за спиной у новоиспеченного сталкера, обсуждая, наверно, его следы.
Меж тем тот прошел десяток шагов. Поначалу он шел почти беззаботно, лишь изредка вслушиваясь в порывы ветра. Однако мало-помалу какое-то внутреннее ощущение, обозначившее свое появление легким покалыванием в кончиках пальцев, стало тихо подсказывало ему, что вот – свершилось: место, о котором он узнавал из форумов и газет, место, пропитанное реальной опасностью, место, где нужно постоянно держать ухо востро уже началось и он идет по нему своими ногами. Постепенно, от кочки к кочке его фантазия распалялась. В его мозгу проскакивали те мысли, какие под час посещают голову каждого, когда среди ночи вам случается по какой бы то ни было причине выйти во двор. Ты вроде идешь, успокоенный знанием, что ты здесь вырос, среди этих углов, а шаг твой при этом все равно замедляется, стоит впереди вдруг появиться силуэту металлического стола или газового баллона одновременно с воем соседской собаки, раздавшемуся из-за стены гаража. Медленно, но верно, в происходившей в его голове борьбе здравого смысла и внутреннего ощущения, где первый кричал, что по-хорошему нам было бы славно никого не встречать вплоть до деревни и где второе тихо хихикало, что ну уж нет, мы ведь в зоне, здесь не применено что-то случается, последнее стало перевешивать. С каждой новой секундой все те небылицы, какие он прочитал на сталкерских форумах и какие были осмеяны самими сталкерами, начинали приобретать во тьме право на жизнь. Десятки «Что если?» жгли его спину, шелест кустов заставлял ежиться, тень проплывающего за спиной облака приклеивала спинку портфеля к спине. Он отошел от рощи не больше чем на сорок шагов, однако при этом успел настолько испугать сам себя, что уже думал, когда же перед ним выскочит черт. Ждал и дрожал от этой мысли. Тем неожиданнее для него стало появление вместо черта участка дороги. Казавшийся белым при лунном свете асфальт заставил сталкера остановиться на середине дороги.
Глаза отпустило довольно быстро. Буквально через секунду они уже знали, что это асфальт, в то время, как по извилинам еще носилось: «–– Твою мать, это что?!.. Асфальт?!. Как же я не заметил?..».
–– Ой, фу-ух! Как же ты напугал меня, с-сука...
Конец этой фразы Тимур сопроводил хиком, близким к нервическому. «–– Ну и дурак же я! Всякой херни напре...».
–– Немедленно! Бросьте оружие на землю!
Его как будто сбило машиной. В следующее мгновение он уже лежал по ту сторону асфальтовой полосы, подобно червю вгрызшись в обочину, лицом повернувшись в сторону звука. Лишь только этот небольшой выступ, эта горбушка земли высотой в два локтя, была в тот миг между между ним и ужасными... «кем-то». Через секунду послышалось эхо удара железа в железо, затем все стихло, говорил только ветер. Повернув голову, Тимур заметил, что за дорогой стало будто светлее. «Что за...».
Пересилив себя, вжав в плечи голову, парень подтянулся на руках и максимально осторожно выглянул из-за дороги. Впереди, метрах, наверное, в четырехстах, увидел он белую точку, ярко горящую в полосатой тьме. Металлический звук, между тем, повторился. «–– Это... Это не люди... То есть – не здесь... Они... Фу-у-ух!.. О боже!..» –– Множество мыслей, подобных этой своею нецелостностью, пролетели тотчас же в его мозгу. –– «–– Да это, наверное... Точно!».
Он подался назад и сел, сбросив рюкзак с себя движением плеч. Быстро достав из кармана карту и телефон, он открыл скрин «Кордона», который сделал при прочтении статьи «Все новичкам», некоего Петрухи. Просмотрев его и сверяясь с картой, которую телефоном же он подсветил, Тимур сделал вывод, что звук, который он слышал, донесся до него со стороны первого блокпоста. Начинающий сталкер был прав абсолютно. В это же время, почти в четырехстах метрах от него происходило следующее: трое бойцов украинских вооруженных сил стояли около угла левого здания. Со стороны пулеметной точки головы их освещал луч прожектора.
–– Еб твою мать! Богдан! Опять у тебя голосит глотка?
–– А шо Богдан? Вона зараз опять произвольно працюет!
–– Заглохните эту ***ню, спать невозможно!
–– Сержант! У тебя там знову розбрід та хитання?!
–– Товарищ Боголюбский...
–– Да ****а рот!..
Ну, и так далее. Металлический звук же, который два раза слышал Тимур был следствием скоропостижного лечения репродуктора – боец Богдан решил возникшую проблему путем применения разводного ключа.
–– Ну наконец-то, тишина и спокойствие!
–– Завтра же вам надішлю ремонтників! А пока смотрите мне, шоб никакого шума! Не вистачало мне еще, чтобы Андреев проснулся!.. Тьфу, твою мать! С вами уже все языки позапутался!..
Этой перепалки, конечно, Тимур не слышал. Услышать ее он и не мог, поскольку находился слишком далеко от места действия. По большей части, он и громкоговоритель-то услыхал в первую очередь потому, что, пока шел, превратился во взведенный слух.
Откинув затылок назад, паренек выдохнул. Посидев так немного, он с новым приступом нервических смешков посмотрел на рюкзак и подобрал его. «Нда-а... Какой ты, сталкер, если даже от такой херни чуть в штаны не наделал... Так, все, хватит. Некогда сидеть. Взял себя в руки, солдат!.. Поднима-айся!». С улыбкой, какую можно встретить разве что в сказках у одураченных, Тимур встал с земли, поднял портфель за лямку и, не забрасывая его за спину, как можно скорее побрел к себе в безопасную тьму, еще минуту назад казавшуюся ему столь пугающей. Так он прошел какое-то время (сколько конкретно, сказать он не мог, т.к. голова его была занята другими мыслями. Однако по ощущениям шел он не долго), пока не достиг подножья холма. Холм был не высоким и не крутым, поэтому на вершину его парень взобрался менее чем за пол минуты. В этот момент произошли сразу три вещи: рюкзак Тимура был им опущен на носки берцев; вид той деревни, что последние три недели так манила его, которую он так живо себе представлял и в которую рвался, наконец открылся пред ним во всем своем ночном очаровании, в дрожащем свете костра, который отсюда даже не было видно, но который четко угадывался открывался в пляске теней на стенах домов; а также одновременно с этим слева от Тимура раздался хлопок, похожий на кашель...
Хлопок, это, конечно, все интересно и занимательно, однако здесь я предлагаю читателям оставить повествование ненадолго в покое и вместе со мной порассуждать вот о чем. Еще на словах «... которую он так живо себе представлял...» самые внимательные из вас неуклонно должны были задаться вопросом: «–– Минуточку, Лапа. Ты ведь недавно сам нам рассказывал, что даже о каком ни будь захудалом «Периметре» (о таких же серьезных местах, как, к примеру, «ЧАЭС» мы вообще сейчас судить не беремся) среди людей и в сети ходят десятки фантастических баек. Так почему же тогда Тимур, а мы, следовательно, с ним за компанию, должен был бы поверить, и сверх того и поверил, тем сталкерским сведениям и описаниям лагеря, почерпнутым им из форумов одиночек? Кто мог бы ручаться за их достоверность? Чем эта информация отличается, скажем, от той, которую сам ты называл «бреднями»? Нет ли какого противоречия здесь?». Подобный ход мыслей был бы, конечно, абсолютно логичен, а потому я отвечу вам на него.
«Деревня новичков», это тот случай, когда исключение служит еще одним подтверждением правила. Действительно, давайте поразмыслим вот на чем. Вы никогда не задумывались, почему те книги, что зовутся «сталкерскими», так отличаются между собой? Почему каждый раз в них появляются новые аномалии, о которых в зоне не слышала ни одна живая душа и которые, условно, следует разряжать метки броском восьми болтов в восемь четко подмеченных в пространстве точек? Я вот в зону пришел в середине десятого и за все это время ни от кого из свои знакомых ни слыхал ничего подобного даже по пьяни. Почему так часто на их страницах появляются совсем неведомые локации, названия которых, такое чувство придумывал сумасшедший, а местоположение их, пусть даже примерное, нельзя найти ни на одной карте, неважно, довоенные они или нет? Почему так разнятся между собой описания, казалось бы, общеизвестных мест? Почему у одного автора в «Рыжий Лес» герои выходят через «Свалку» или «Агропром» (второе, конечно же, невозможно), а у другого вообще сразу с «Болот»? А что, удобно. Давайте еще дальше пойдем – открывай дома у себя сразу дверцу в кладовку и прям вот оттуда с Лесником разговаривай. Чего мелочиться-то? А описания локаций? Вы подчас не задумывались, отчего они у всех такие разные? Почему у одного на «Болотах» стоят свинцовые тучи, воняет гнилым смрадом и кучи костей валяются по кустам, а у другого пахнет рекой и где-то вдали лягушки квакают? А уж сколько на «Свалке» у них навалено металлолома! Такое чувство, что там на каждом шагу насыпаны горы железного мусора, которые хлебом не корми, дай протянуть к путникам свои кривые лапищи... Я б еще понял, если бы так описывалось «Кладбище техники». Вот там да, там этого добра хватает, так ведь нет же, «Свалка» у них. А еще... Нет, не могу не сказать, сердечко сталкерское мне не позволит – что они сделали с «Темной долиной»?! Это ведь ужас какой-то! Нет, есть, конечно, хорошие книги, где «Темная долина» описана правильно. Она там мрачна, грозна и пустынна. Но есть же и такой фантасмагорический бред, где целые табуны бандитов, как угорелые рассекают по ней на мотоциклах. На мотоциклах, Карл! В зоне! Я бы стерпел еще на «Кордоне», но в том ее месте, где аномалии рассыпаны еще щедрее, чем золотые монеты, которые разбрасывал за собой Барбаросса-старший (это который серебряная рука), когда, застигнутый galante, убегал по Саладо. Во всяком случае, так про него брешут испанцы придерживаются такого мнения... А артефакты? Я даже сейчас не говорю, что каждый писака стремиться выдумать какой ни будь свой, особенный артефакт, нет. Все эти «Джокеры», «Сердца Зоны», «Черные волосы», «Глаза гнева» и т.д. мы опускаем. Коснемся элементарного. Детекторы. Когда последний раз вы о них слышали? «Медведь» там, «Отклик»? Не? Ну а че, правильно. Всем ведь известно, что артефакты в зоне, они как грибы – валяются на земле да по-всякому светятся, а ты знай себе, успевай только вовремя обходить аномалии. Я предлагаю пойти еще дальше. Почему бы в ваших книгах аномалиям не начать производить, ну не знаю, хамон, например? Или шубы? А что? Сталкеры ведь в зону приходят за этим, чтоб накупить себе атрибутов хорошей жизни, так зачем же растягивать? Вот сталкер пришел, набрал себе скарба и все, расходимся. Так написал четыре страницы, вот и готов новый роман. Какой там роман, тут тянет замахом на целую серию! Я даже сюжет вам для ее подскажу: в первой книге сталкер берет себе шубу и уходит из зоны. Все. Во второй он возвращается в зону за шубой для матери, т.к. она смертельно болеет. В третей книге оказывается, что у его матери какая-то особая болезнь и ей нужна особая, белая шуба, так что нашему сталкеру на этот раз надо сделать над собой невероятное усилие – пройти не до первой аномалии, а до второй! И так можно клепать до бесконечности. Вешай лапшу доверчивым людям, тряси с них денежки, улыбайся. А вот эти вот все потери друзей, обожженные в «Жарках» руки, когда у тебя потом, сука, пальцы до конца не сгибаются, одежда, которую простирнуть негде и ты смердишь, как пердак кабана, дух неизведанных мест, этот аромат потревоженных пластов пыли, адреналин перестрелок – это оставьте все для лохов, это не интересно... Так вот, почему все ж таки происходить все выше описанное? Откуда берутся брехня, бредни и слухи? Кто плодит выдумки? Постараемся разобраться.
В первую очередь стоит понять, каким именно образом информация о ЧЗО уходит в народ? Почему образ зоны, к которой вот уже второй десяток лет прикована значительная часть мирового внимания, подчас представляется обывателю запутанным и противоречивым? Сегодня это уже мало кто вспомнит, но ведь сталкерский бум отгремел на нашей памяти совсем недавно – с конца одиннадцатого года по двенадцатый, но вот слухи о зоне начали расползаться задолго до этого. Это сегодня 2007-ой представляется новичку золотым веком. «–– Беззаботное время!» –– Восклицают они. Тогда, конечно, вам было проще: за одну удачно загнанную «Медузу» давали дом на Багамах! Сидорович только обживал бункер, Таченко пока что служил на черниговщине, а сталкер Звездочет еще сидел дома и увлеченно собирал марки. Так думают новички. Э-эх... Было бы все настолько безоблачно. Основная статья доходов сталкера – артефакты, в ту пору еще добывать не умели, так как, сюрприз-сюрприз, детекторов не было. Их изобретут лишь к концу года, а в следствии этого не были налажены каналов поставок... Да какое там «канал поставок», элементарный толчок, вырытый под кустом за деревней, казался в те дни Эверестом людского гения. Потребность в еде оборачивалась делом вселенских масштабах, т.к. закупку жратвы с Большой Земли организовать было тупо не на что. И да, ровно отсюда родились те изысканные блюда из плотей и кабанчиков, которые теперь спешит попробовать всякий новичок-одиночка, впервые входя в Бар «100 рентген». Вы думаете, в таких условиях выдерживали многие? Не-ет. Многие уходили спустя две недели. Возможно сегодня, сидя в тепле и без особого интереса просматривая эти строки, тебе, читатель, может подуматься: «–– Да что такого?». Подумаешь, трудности первых сталкеров! Подумаешь – быт. Да я вот... Головка от известного места.
Они мерзли ночами, потому что по незнанию никто не купил спальных мешков, а заколотить разбитые окна ума не хватало, да и инструментов для этого не было. Представь, каково было мыться в то время? А еще этот извечный страх радиации. В те дни из зоны отсеивались многие... Может быть они были готовы к сталкерству, но точно не к сталкерской жизни. Многих переловила пограничная служба. Судили их строго, без адвокатов, в среднем давая от семи до десятки. А мутанты? Вы представляете, какого это, когда вы в первый раз встречаетесь с исчадием зоны? Это вам не теперь, когда у новичка за спиной опытный сталкер, держащий лохматую тварь на прицеле и спокойно советующий, куда лучше бить. Это было совсем другое время. Многим хватало одного раза, когда сначала: «–– Миша, да ну его на хер, твои кусты, тебе показалось! Ну, как хочешь, сходи...», а через пару минут вы всей деревней, вспотевшие от страха, не от работы, хороните труп без головы. После каждого такого происшествия населенье деревни пустело на треть, а те, кто остался вздрагивали ночью от каждого шороха, когда под половицей пробегала полевка. Сверху ж на все это ложилась еще нехватка оружия... Так было в начале. Во времена же подлинного расцвета нашего брата (2011-2012) никому и в голову не приходило что-то писать/что-то снимать. Зону делили между собой, рвали, кроили вдоль и поперек, каждый рвался к центру, норовя урвать свой кусок, набрать побольше.
Как видно из сказанного, во все времена, сталкерам было тупо не до рефлексии. Сначала следовало выживать, затем нужно было набить карманы. Многие ли при этом озолотились? Да. Очень многие. Законно ли это? Конечно нет. Вот именно поэтому-то настоящие сталкеры книжек о зоне почти не писали – кому-то некогда, кого-то сожрали, а кто-то накопил на безбедную старость и единственное, чего ему теперь хочется – так это что бы его не трогали, чтобы органы правопорядка не задавали вопрос: «–– Хей, гражданин! Откуда деньги?».
И вот только теперь, истоптав столько строк, окольными путями подобрались мы к ответу. Кто же написал все эти книги? Кто стоит за всем этим слоем слухов и небылицами? Ответ очевиден. В большинстве случаев вся эта бородатая бестолковщина – дело рук тех, кто по той, либо другой причине ушел из зоны на первом этапе своей сталкерской жизни. И именно оттого же столь залихватски чешут они вам по ушам, рассказывая о заброшенных поселках в глубинах зоны, деревьях-мутантах и городах-призраках, в окнах который обязательно видятся малые дети (в основном это, как правило девочки). Че они им видятся – вопрос без ответа. Я вот бывал в таких городах. Да более того, я прямо сейчас в одном из таких. Никакими детьми тут и не пахнет!
Конечно, читатель, ты можешь сказать: «–– Да это просто ты, Лапа, сам ни хера зону не обошел, вот и пишешь нам тут ерунду всякую!». Что тут сказать? Я не спорю. Естественно, книги о Зоне (да, именно так, с большой буквы. Ты как-никак мистика, понимать надо!), в которых главный герой – это некая помесь, сплав ниндзи и терминатора, которая ходит по ЧЗО – ну чисто как ты за хлебом, на ножах дерется, дай бог спезназу, всегда хмур и серьезен, ну и, само собой, «Монолит» крошит пачками, такие книги абсолютно аутентичны. В них же, кстати, до кучи еще появляются новые группировки, инопришельнеческие корабли, короче – правда, одна сплошная правда, живите по ней, можете хоть с лопаты жрать ее, дело ваше. Че в конце концов в этой вашей зоне могу понимать я, Лапа? Подумаешь, я лично знал одного такого писателя, который... Но об этом потом, что-то мы увлеклись. Пора бы нам возвратиться к Тимуру.
Как помнит читатель, мы ненадолго оставили его одного на холме, откуда взору открывалась покоящаяся внизу деревня, укрытая черным ночным покрывалом. Треска костра отсюда не было слышно, зато четко был слышен негромкий хлопок.
На звук Тимур среагировал моментально. Схватив рюкзак, он повернулся вправо и... не увидел ничего странного. Глаза, привыкшие к темноте, заметили только качающийся на ветру куст, но куст этот был голым и не мог быть использован никем, как укрытие. «Хм... Странно все это... Может быть мне опять показалось?». Он постоял, всматриваясь в темноту. Ничего. Отмахнувшись от нового приступа мыслей, Тимур спустился с холма и помявшись секунду возле забора, перемахнул через него, перекинув пред этим рюкзак на ту сторону.
Как только его берцы коснулись земли, с противоположной улицы раздался слегка обеспокоенный голос:
–– Рота подъем, война! –– Да, в это время фильмы «Такси» еще не утратили своей популярности, и любители процитировать строку-другую из них нет-нет да находились. –– Шар, Ель, пошли-ка проверим, что там.
–– Знову двадцять п'ять! Я ж щойно обходив!
Из темноты донеслись ворчание и звук передергивания затвора.
–– Спокойно, мужики, свои! –– Крикнул Тимур. Подняв руки вверх, он плавно и медленно вышел из-за забора.
–– В это время все свои дома сидят, телевизор смотрят. Только чужие шастают. –– Сказал один из парней, сидевший у костра. Стволы двух других были направлены на Тимура. Тот, что стоял слева, спросил с прищуром. –– А ну как ты казачек засланный?
–– Я, конечно, дико извиняюсь, но... –– Говоря это, Тимур сделал жонглерный жест с небольшой амплитудой. –– Кому вы на хер нужны?
–– Хм! И то верно! –– Стоявший слева спрятал отвел оружие в сторону. То же проделал и второй сталкер. –– Я так понимаю, новенький, да?
Не дожидаясь ответа, он махнул рукой, приглашая гостья к костру, одновременно пряча пистолет за спину.
–– Ну, иди что ль сюда. Глядишь – хоть узнаем, что в мире делается.
***
В целях экономии места и времени, все далее происходившее можно было бы охарактеризовать тремя, как нам кажется, емкими словами: «толковое стакерское бухалово» и, не затрачивая читательское внимание на его описание, перейти сразу к делу, а именно – часам к одиннадцати завтрашнего утра, однако ключевые три слова здесь – «можно было бы». Ведь не случайно автор использовал «как нам кажется» перед прилагательным «емкими»: что одному дремучий лес, то для другого – само собой разумеется. Как говорилось совсем недавно, львиную долю представлений о ЧЗО и сталкерском быте граждане зачастую черпа;ют из ненадежных источников. Наиболее распространенными и доступными из таковых являются книги и заметки на сталкерских форумах, но, несомненно, по популярности первые уверенно обходят вторых.
Творчество других сочинителей, а также степень их компетенции в вопросах зоны мной уже были затронуты выше, поэтому в следующих строках я предлагаю пощупать непосредственно личности авторов. Кто он такой – средний писака сталкерской жизни? Как выглядит он, чем живет, что им движет? Все эти вопросы некоторым из вас могут показаться слегка неуместными. Зачем мол, Лапа, ты рассуждаешь в подобном ключе? Это же означает очередное увязние по пояс в ненужных абзацах на две страницы, которые скучны и не интересны, и через которые нам вновь предстоит пробираться со скучающим видом. Отвечу вам.
Любой автор есть опыт и наблюдения жизни. Существуя здесь и сейчас, подмечая происходящее, помышляя о будущем и в меру способностей заглядывая в прошедшее он отражает в своих творениях взволновавшие его размышления и эмоции, говоря на страницах ровно о том, о чем считает важным сказать. Так в идеале. Теперь же представим себе типичного сталкерского писателя, ушедшего из зоны через два дня. Он трус. Он не смог приспособиться к сталкерской жизни. Едва сделав шаг, он отступил. Его сломил холод, напугал зверь, замучили концерты пищеварения, какие обычно первые пару дней закатывает желудок. Помните, недавно я говорил, что знавал одного такого писателя? Так вот он покинул наши ряды как раз из-за проблем с пищеварением. Миша! А ведь умные люди говорили тебе – запасись минералочкой. Послушал он нас? Естественно нет. Где он теперь? Пишет книги о зоне.
Первым желанием такого неудачника, неважно, о внутреннем ли порыве, либо о внешнем его поведении мы говорим, будет навязчивое желание оправдаться. Я не ушел из зоны, просто она для меня недостаточно хороша! И вовсе тогда я не испугался, это от холода коленки тряслись. Да не жмот я. Это все Сидорович. Уж он-то – хапу-уга! И так далее, далее, до бесконечности. Все это неудачник прокручивает в мозгу, раз за разом стремясь убедить себя в собственной невиновности. Когда и если ему удается провернуть подобное в голове, он начинает желать склонить на свою сторону мнение окружающих. При этом его действия на первом этапе радикально отличаются от его мыслей. Первое действие, которое такой человек предпринимает – это сокрытие, утаивание собственного позора. На этом этапе он уподобляется скользкой зубастой рыбе, что, будучи жестоко ранена в бок, уходит на дно и зарывается в ил в тени черной коряги. Поднятая ею муть какое-то время плавает вокруг нее, также, как воспоминания и последствия человеческого проступка, и поэтому рыба закрывает глаза, оставаясь на долгие часы недвижимой. Еще мгновенье назад поднятая ею речная пыль демаскировала ее и делала уязвимой. Теперь же водоросли и ил опустились на ее тело, замаскировав его лучше и сделав сильнее. Щука будет ждать. Человек будет ждать. Какое-то время.
Вот почему в сталкерских книгах, выходящих сегодня, такой огромный разрыв во времени. Вот почему из раза в раз авторами описываются одни и те же события – 2011/2012 годы. Большая часть из них пришла в зону плюс минус тогда. И в то же самое время все они вылетели из ЧЗО, как пробка из-под шампанского. Они затаились и ждали. И вот их время пришло... Представим себе этих людей. Они озлоблены. Они умеют так мало. Они не прожили интересную жизнь, они не жили-то толком. Что им описывать? Понимаете теперь, куда я клоню? Чаще всего это одинокие, сорокалетние лбы с проблемами по здоровью, всю радость жизни которых составляет весьма необширный кружок вещей. Вот почему во всех этих книгах так сухо описываются сталкерские посиделки. Вот откуда все эти граненые стаканы, мутная жидкость, хмурые глаза и такие же лица, жар, разливающийся по гортани, а также скупое: –– Э-эх, хорошо! Что это, если не попойка сорокалетних лохов, сидящих на табуретах дай бог, чтоб втроем? Это отнюдь не «сухой реализм», каким вы, бестолочи, пытаетесь обосновать собственную бездарность, это писательская импотенция. Вы не умеете в слово. Это видно. И это мерзко. Это сродни обратной некрофилии, где главным действующим лицом полового акта выступает мертвец...
Как пьет наш брат? Как он гуляет? Любой, кто бывал на Кордоне в десятом году скажет тоже, что я. В те дни сталкерское движение только-только наращивало обороты. Можно сказать, что именно в две тысячи десятом году оно стало по истине международным. Здесь сидели бок о бок якуты и венгры из Закарпатья, русские и украинцы горланили песни о черных очах, а поволжские немцы, на излете Союза начавшие было выезжать в ГДР, а та, как на зло, взяла, да и рухнула, научили их всех игре на губной гармошке. Здесь стояли шум, хохот и ругань. Звонкой стеклотары. Бывало, разговор шел сразу на пяти языках и при том все отлично понимали друг друга. Здесь хохотали так, что слепые псы визжали на Свалке, бандиты, ховавшиеся на АТП, завистливо сплевывали, а у костра, горевшего в бочке, было душно на столько, что даже звезды над нами расстегивали воротники. Здесь было так весело кивать анекдотам, которые слышали все по сто раз, здесь седые усы залихватски закручивались, повинуясь воле ручищ волосатых. Порой пространство вокруг костра становился воплощением картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и созерцание этих смеющихся глаз, длинных чубов и толстых пальцев незаметно погружало тебя в те далекие времена, когда по СТС и восьмерке шли настоящие шедевры мультипликации: «Экскалибур» и «Марти – железный мальчик», «Крутые бобры» и «Эй, Арнольд!». В те дни люди, которых моя мама еще называла друзьями, приходили к нам посидеть у костра. Еще не было того зеленого забора из сетки рабицы, что разделил передний двор пополам: на нашу часть и часть для птицы. Кирпичи, которых теперь не осталось, были сложены в три здоровые кучи. На них родители и гости стелили куртки, сюда же подтаскивали хрустальный сервиз, всегда стоявший без дела в шкафу. Я помню эту салатницу, пухлую и ребристую, похожую на кулич из стекла. Мы выносили магнитофон, включали музыку. Мать все хотела заменить его музыкальным центром. Кто ни будь еще их помнит вообще? Здоро-овая такая бандура, две черные колонки и дисковод. Долго не могли мы его купить долго в нем сами себе отказывали, и вот однажды все-таки отяжелели копеечку. Забавный факт: примерно с того же времени соседи перестали нас посещать. Не знаю, с чем это связано. Не помню. Я помню, у нас одна фамилия постепенно заняла треть всей деревни. Они замкнулись в себе, стали самодостаточны, гуляли только сами с собой. Другие соседи, когда у нас на деревне прорвало трубу и из канализации поднялся запах, сказали, что это от наших свиней, хотя от свиней никогда так не пахло. Мама и подруга ее поругались. Грязно и злобно. А я ведь помню, как ходил к ним, как удивлялся, что у кого-то дом может быть устроен не так, как у нас, как смотрел у них мультик «Снежная королева»... Они переехали. Канализацию долго не могли починить, а "наша" вонь им становилась невыносимой. В итоге, как они переехали, так у нас канализацию и починили, а у них же наоборот, ее опять прорвало. Вроде потом они извинялись.
А тогда еще были кассеты. Помню были большие и черные, как активированный уголь. Это были видеокассеты. А музыкальные были поменьше, серые, с крупными колесиками для пленки. Помню песня была такая, про бегемота. Он чего-то все время хотел, куда-то уйти или что-то такое, а его все «по морде чайником, по морде чайником». Мы с сестрой любили носиться под эту песню по дому, особенно по той комнате, стена которой была изранена дротиками от дартса. Изранена нами, конечно же.
Взрослые сидели на кирпичах и жарили сосиски. Кто помладше – сидел на застеленных куртками досках, а кто был совсем маленьким – бегал вокруг, потому что тут были темнота и костер, чего еще надо? Помню ту атмосферу – еще никто не пил, а грядущие танцы уже угадывается по отсветам огня, плясавших на лицах. И ведь умели культурно пить... Забавно. Был потом случай, уже много позже, одна баба, вышедшая замуж за одного из соседей, при разводе подала на него в суд и мою мать вызвали в числе свидетелей. Едва дали ей слово, а та бабень говорит:
–– Ой, так я ж ее знаю. Они с кумой голые на столе тысячу раз танцевали.
Да-а. Редкостная была шалава... Ребенка, в итоге оставили мужу. Так она отнесла на кладбище их совместную фотографию. Прикопала ее, чего-то шептала над ней, жгла свечи на землю. Хотела так мужа со свету сжить. Я еще в ЧЗО не ушел, она уже сдохла. Да. Хорошее было время... Конечно, сейчас давно уже нет того настроения, ну, или вайба, как говорит плюшевое поколение. Зона тускнеет и вымирает, читатель узнает еще, почему, однако не обмолвиться словом о том, как это было, значило бы предать память тех дней, когда деньги здесь уже обнаружились, проходы к центру еще нет, а одна небезызвестная секта насчитывала всего шестнадцать солдат, которые, к слову, на фоне всей собравшейся публики, являлись еще самыми адекватными.
Вот это вот все и есть слово «емкими», которым мы обозначили сталкерскую пьянку. Подобный бухач был и в тот вечер. Здесь мы не станем пересказывать его дословно. Как-никак это был уже не десятый год. Был 2013-ый. Настала очередь молодежи проникать в зону. А где она, там и три ее главных друга: «***», «нахуй», «за ***», которые срывались с губ сидевших, да и с губ Тимура, едва ли не чаще, чем другие слова. Однако не рассказать о том, каких людей повстречал Тимур в деревне нам не под силу.
Поговорим же о них. Опишем их типы, расскажем о внешности и повадках. Убрав в сторону мат, перескажем вопросы, которые они задавали Тимуру. Сами присядем к костру и будем смотреть на них из тени. Но прежде. Прежде скажем о том, какие типы людей Тимур не встретил в ту ночь. Точнее один конкретный тип. Если только вы хотя бы немного начитаны, скорее всего вы ним знакомы. Все верно, читатель. Сейчас речь об этом сумасшедшем балаболе-эрудите, который встречается на страницах многих классических и не очень, произведений, словно кочуя от эпохи к эпохе и от автора к автору. Его всегда отличает жажда внезапно выпереться на середину листа, картинно шаркнуть ногой, отвести руку в сторону и начать монолог, разбрасывая во все стороны разные умные мысли и термины, миксуя латинские и греческие слова, а также используя заумные обороты. Кажется, в его лице автор перед кем-то упражняется в красноречии. Вообще, что касается последних двух строчек, обо всем этом мы еще поговорим, когда чуть дальше коснемся состояния современной русской литературы, однако время для этого еще не пришло. Так что пока возвратимся к балаболу.
Скажу сразу, я не литературовед. Напомню даже, что толком я и не писатель, поэтому обращаю ваше внимание сразу – мои об этом типе рассуждения не имеют под собой какой бы то ни было научной базы, это чисто мои фантазии из головы. Хотите науки – читайте Белинского, Лотмана, других мыслителей. Лично я смотрю специфически на появление этого персонажа. Мне представляется, что изначально образ вещающего безумца произошел от образа головы, вещавшей без тела. По такой логике корни описываемого нами явления ведут глубоко в скандинавский эпос, и берут свое начало у головы великана Мимира. Затем голова эта, в ту пору не являвшаяся проводником сумасшествия, путем осмысления трансформировалась в безумца Гамлета и его, пусть и короткое общение с черепом. Возможно между этими двумя переходами были промежуточные звенья, не знаю. Ну а уже с подачи Шекспира возвышенный бред стал входить в моду. Так постепенно в литературу занесло безумием. Безумием без умолку тарахтящим и неуместным. Поверьте, вы с ним знакомы. Вспомните этого пузатого адвоката, который обрюхатил Фантину. Вспомните речи, толкаемые им за столом. Какой же это многостраничный приступ словесного поноса. Как же его несет! Сколько ненужных, не имеющих никакого ни к чему отношения слов. Сколько того, что женщины за сорок называют "пустопорожним трепом". О чем он говорит? Да ни о чем. Его друзья пьют и едят. Его несет. Его несет и поныне (я говорю в целом о таком персонаже). Вспомните Бендера с его восклицаниями, берущимися из воздуха и не имеющими никаких предпосылок к своему рождению. Вспомните господина начальника северной башни. Вспомните эту часть «Омон Ра», где разноплановый бред изливается на страницы густым потоком. Бред, появившийся из ничего. Нет, ну естественно, у бреда всегда найдутся свои защитники и сторонники. Они будут настаивать на авторском замысле, на скудности указывающего на него, а также на том, что это бред не такой уж и бред и на самом деле имеет глубокие, потаенные смыслы. Напомню еще раз, я могу ошибаться, но как по мне, так он всюду вставлен просто оттого, что прикольно звучит. Я могу также. Платяной Арканзас. Что это значит? А хер его знает. Зато, согласитесь, как солидно звучит. Если хотите, можете даже попытаться наполнить смыслом Платяной Арканзас. Так вот что касается таких персонажей, которые любят держать речь с читателем, таких людей Тимур не встретил здесь. Не встретил их потому, что в реальной жизни их попросту не бывает. Ну, или живут они за мягкими стенами.
Теперь же вернемся к нашему повествованию: поговорим о тех, кто сидел у костра и с кем Тимур сошелся первым. Их было трое – Ель, Шар и Форсаж. Остальные подтянулись менее чем за минуту. Из всего лагеря не подошли только четверо дежуривших на границах деревни. Каждый же из присутствующих был занимателен.
Первым сталкером, которого Тимур успел рассмотреть был Ель. Это был симпатичный молодой человек лет двадцати трех в молочно-желтой фуфайке на распашку и сером свитере, сидевший отклонив спину назад и правой рукой держась за колено. Раритетная берданка, в свете костра походящая на длинную палку, лежала у его ног дулом к огню. У него были бегающие и смеющиеся глаза, рот завсегдашнего хохмача, давно не мытые тонкие волосы, коричневые берцы, черная барсетка, висевшая под фуфайкой через плечо, а также самодельные перчатки без пальцев, которые он смастерил себе сам. Он сидел слева, периодически задавая вопросы и в моменты особого расположения к сказанному поглаживал землю указательным пальцем. Плечом к нему сидел Форсаж. Это был юноша, уже приближающийся к отметке «мужчина». За его спиной было три ходки, а также образование, натасканное отовсюду и, с подачи поэта, давно уже признанное классическим. Другими словами, он был таким же, как мы. Ведь все мы с вами учили понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Ведь всем нам, не прочитавшим ни одного детектива доподлинно известно, что убийца – дворецкий, что первый бой – он трудный самый, что существуют люди, поющие в душе (при этом на собственном веку мы никогда не видели таковых), а также все знаем, что такое паронимы, однако стоит кому-то попросить нас привести хотя бы пару примеров, мы сразу теряемся и не находимся, что отвечать. Его глаза, цвета крыла дикого голубя, в свете костра казались присыпанными первым колючим снежком и оттого, когда он временами приподнимал прорезиненный воротник «Зари», Тимуру чудило, будто они стремятся поглубже залезть под резину, чтоб не колоть окружающую действительность. Таким был Форсаж. Правее него, сложив ноги по-турецки, расселся Шар. Шар пришел в зону с Ивано-Франковска. Он был коренной украинец с пепельными волосами. Как многие другие высокие люди, Шар часто сутулился, а когда подлавливал на том сам себя, то вздрагивал на секунду и выпрямлялся, держа осанку какое-то время. Чуть позже, естественно, мышечная память брала над ним верх, и он снова сутулился, чтоб затем снова вздрогнуть. Поверх легкой куртки Шар носил черный плащ. Глаза его имели повышенную чувствительность к солнцу и ветру, в результате чего на них частенько появлялись слезы. В следствии этого Шар ни днем, ни ночью не расставался с солнцезащитными очками, которые носил, опустив одну их ножку за воротник куртки. Куртка эта была зеленой и оттенок нее был точно такой же, как у столешницы для игры в сплин... Вы уже чувствуете, как повышается уровень описания в восточной Европе? Не кажется ли вам, что мы излишне резко приподнимаем его? Ведь наш рассказ ведется о самых простых парнях, так что нет, пожалуй, мы скажем попроще: столешницы для бильярда. Так будет понятнее, к тому же у них цвет идентичный. Пусть это, конечно, и разные игры.
Он сидел, прижав к правому боку «Сайгу» и с интересом слушал Тимура. Когда тот заметил необычный крест, очевидно вырезанный на прикладе ножом, Шар ухмыльнулся.
–– Баптист я.
Через секунду он потянулся за спину и, доставав нож из железных ножен, начал поигрывать им. Нож был добротным. Белая сталь ярко поблескивала в свете костра.
Все трое парней успели задать не так много вопросов: «–– Как тебя звать-то? Что ж, будем знакомы», «–– Откуда будешь?» и тому подобное. На вопросе о том, кто сегодня в России, Медведев, чи Путин, к ним подошли остальные обитатели деревни новичков. В их числе был и самый молодой. Его звали Чих. Чиху было шестнадцать. Внешность его была трафаретно детской – большие и добрые коричневые глаза, немного женский подборок, веснушки, разбросанные по щекам с интенсивностью попадающихся сегодня в ленте ютуба роликов на тему «Тиньков поясняет за...». Часть его челки стояла торчком. Как говорится в народе, «бык прилизал». Телосложением он был чисто граф Орлов из рекламы сухариков (который с Пензы, который с Парижу). В зоне Чих пробыл чуть больше месяца и обзавестись оружием еще не успел. Когда остальные решали выйти на дело, он разными уговорами напрашивался с ними и тогда пистолет ему на время одалживал Сидорович. Именно одалживал и именно на время, потому что рукажопость, свойственной любому подростку, следовала за Чихом по пятам, словно тень. То он на предохранитель его не поставит, то норовит патрон всунуть не так. В общем, сталкер был перспективный.
Подойдя в числе прочих к костру, он сразу же протянул Шару банку горошка и добродушно сказал:
–– Открой пажажа. У меня ведь ножечка нет, у меня лапки.
На это Шар деланно закатил глаза и, забрав банку, наиграно пробубнил:
–– Звісно, звісно. Ні в кого ж більше ножа немає. Давайте, Шар буде вам всiм відкривать...
Через секунду, практически не изменившись в лице, банка была уже открыта. Улыбнувшись Чиху, который смотрел на него, как на кудесника, он возвратил ее со словами:
–– Тримай, шибздик.
На это Чих, привыкший, что все видят в нем младшего брата и знающий, с какой братской любовью к нему относятся, произнес типично детское: «–– Я большой!» и, заулыбавшись, опустился возле Тимура, рядом с которым уже сидел один из подошедших. Этого звали Крым. Он был белорусом, вот уже пятый месяц скрывающийся от службы в армии Батьки. Пусть и не сильно, но Крым был бородат, и борода его была курчава и из-за этого красива по-своему. В ее окружении, освещенные пламенем зубы казались сделанными из слоновой кости, а в складках лба его было что-то купеческое... Хотя, конечно, здесь стоит сказать кое-что ради точности. Такое классическое, я бы даже сказал, шаблонное описание, как «цвета слоновой кости», давно уже примелькалось в литературе. Будем честны, кто из вас в живую видел слоновую кость? То-то. А между тем примерное представление о ней есть у каждого. Так что напишем, что зубы его были того цвета, который подразумевает каждый из нас, думая о слоновой кости. Да, вот так правильнее.
Крым был курильщик. Бывают такие люди, которые начинаю курить, тешимые надеждой получить какой ни будь удивительный штрих к своей натуре, однако при этом курево нисколько не красит их. Чаще всего, это юноши, внешне похожие на помесь пуджа; и полена, имеющие проблемы с самооценкой и пытающие убедить в обратном всех сигареткой в зубах, частенько женской. Обычно у них короткие кучерявые волосы, чем-то схожие с кратерами на заднем дворе, которые оставляют курицы после принятия «пыльные ванны». Крым же был точно не из таких. У него было телосложение грузчика, спокойная синяя радужка, а также крепкое мужское рукопожатие. Пахло от него соответствующе, двумя запахами. От его лица, от дыхания Тимур уловил первый из них. Это был тот самый манящий и вкусный, объемный аромат табака, который воспринимается лишь не курящими. Едва уловив этот запах некурящие дети, сидящие во дворах, проникаются к его носителям завистью и уважением. Так пахнет только легендарный табак. От двора к двору, от местности к местности марка легенды, конечно, разнится. У нас, например, это был «Captain Black», который никто никогда не держал в руках и, более того, в глаза не видел, но про который все знали, что от него пахнет шоколадкой. Причем неважно, что курили курильщики на самом деле, «Донской» ли, «NZ», «21-ый», всем не курящим все равно кажется, что так может пахнуть лишь капитан Черный. Так пахло лицо. А вот от куртки Крыма, от стальных бегунков, от этих карманов, стираемых, как и любая одежда в зоне, от случая к случаю, пахло одеждой настоящего, заядлого курильщика – только что выбежавшей из дыма псиной. От Чиха, сидевшего с другого боку, воняло тем же, но заметно слабее. Очевидно, как говорят наши родители, «плохому» Чиха научил именно Крым.
Не брился Крым принципиально. Он говорил, что только сверхординарное событие может заставить его сбрить бороду. Одним из таких событий он называл момент, когда выйдет весь призывной возраст. Хотя, разумеется, все понимали, что он просто хочет сэкономить на бритве, геле и чистой воде как можно больше.
Шестым сталкером, подсевшим к сталкерам был Литра. Зеленоглазый Литра, не так давно отметивший свой двадцать четвертый день рождения, был киевлянин. О, читатель, какой это город! Как у нас водится, в дальнейшем мы еще посвятим ему несколько строчек. Сам знаешь, как это у нас принято – пара сухих, скупых на описания и бездарно выписанных абзацев, все, как мы любим. Но то будет потом, а сейчас, сейчас мы просто поговорим о Литре. Литра был прекрасен. О своем прошлом, если захочет, он еще сам расскажет нам в будущем, а вот что касается внешности, то тут... Тут крылся настоящий капкан для гетеросексуальности. Литра был сухой и высокий, широкоплечий шатен с смеющимися губами. Он всегда находился в приподнятом настроении, частенько бывал душой компании, был трезв рассудком. У него было все, что могло сделать его тем блестящим одиночкой, про которых написано столько страниц. Волевой подбородок, прекрасные рефлексы, руки, которые нравятся женщинам... Но вот не задача, не такой Литра был человек. Он был душевный и вежливый, в чем-то застенчивый, а еще, для сталкера, Литра был непростительно рассеян. Вот уже восьмой месяц к ряду, (ровно столько же, сколько он пробыл в зоне), он начинал вести дневник. Вел он его безукоризненно: писал всякое интересное в черный блокнотик, делал пометки, зачеркивал циферки, но! Не проходило и полутора месяцев, чтоб Литра его не потерял. То в ходку пойдет, да там и посеет, то забудет его под каким-то кустом, когда отходил "попудрить нос", то в «Баре» умудриться его профукать. Со временем дневник Литры стал для некоторых одиночек локальным мемом и Сидорович или Бармен, едва завидев его, первым делом спрашивали его: «–– Тебе, как обычно?», на что Литра смущался, опускал голову и говорил:
–– Да блин да... Давайте новый черный блокнот. Но этот – точно последний!
Торговцы над этим только посмеивались. Литра тоже посмеивался, платил за свою черную книжку, затем бережно убирал блокнотик в карман, а через месяц все повторялось в том же порядке. Таким сталкером был Литра – прекраснодушный, однако немножко рассеянный. И вот среди них сидел Тимур. Как новое лицо он был в центре внимания. Конечно, тот же Сидорович имел выход в сеть и потому сталкеры худо-бедно, да знали, что твориться в мире, однако истории, рассказанные людьми к ним причастными, всегда интригуют воображение и воспринимаются куда живей. В конце концов эту книгу вы до сих пор не закрыли как раз из-за этого.
Еще через минуту подтянулись другие. Здесь были Лепешка, Омут, Тихий, Акация, Гугл. Подошли также Счетчик, Курва, Фанат, Еж и Диван. Довольно скоро в свете костра блеснул первый пузырь, со всех сторон понеслись советы по сталкерской жизни... На следующий день Тимур проснулся только в одиннадцать. Теперь он был другим человеком: примерно с третьего часа ночи ему придумали кличку. «Кайф».
Тимур не помнил, как пробудился. Он даже не понял, что перестал спать. Поначалу он вовсе понимал мало. Кругом царили тепло и сухость. Левую щеку что-то покалывало. Секунд через двадцать первое ощущение подсказало ему, что он лежит. Хорошо так лежит, те-о-оплушко и очень тихо... Еще через минуту, ненужные мысли стали просачиваться сквозь теплоту. Практически каждая из них сопровождалась внутренней зевотой. «Э-экм... Где это я? На животе. У-у-уже не плохо... Так, не совсем. На животе и на еще чем-то. Что это? А-а-а, это рука-а... Ладна. Так, а-а, а вот это? Теплое такое. Мягкое... А-а, сви-и-итр... Хорошо... что рука была сразу здесь. Не надо тянуться...». Мысли начинали неприятно покалывать. Глаза, на «открыться», сказали: «в-падлу». Не-ет, думать и бодрствовать – это вообще не его. Его – это спа-а-а...
–– Кайф! Ка-а-айф! Ну ты чего, спишь что ли? Вставай давай!
Голос звучал катастрофически громко. Прямо над ухом. Что-то внутри подсказало сталкеру, что если он не будет шуметь, то голос уйдет.
–– Даже не думай, я не уйду! Двенадцатый час, соня-фасоня! Ты вставать думаешь?
Кайф начал слышать, как в голове его завибрировало стекло. «Откуда стекло?». Этот вопрос вырвался в тихое:
–– У-у...
–– Так, понятно.
В следующий миг две маленькие ладошки ухватили Кайфа за плечо, и невидимый инквизитор начал побудку. В голове стало также, как в доме Облонских. Колючим гвоздем прилетело в извилины, где-то снаружи разбилась кружка. По мере сил Тимур отбивался. Он схватился за бровь, заскулил бессвязным песиком, перешел на ежовый... Спасения не было.
–– Все-все-все! –– Простонал сталкер, открыв глаза. В просвет между пальцами ударила тень. Затем стена, серая и косая, подскочила к нему, а после, гармошкой отъехала в сторону. –– Пф-кх-у-х-х!
–– Ну ты даешь, Кайф! Ты что, до этого не пил ни разу?
Вместо ответа Кайф закрыл левый глаз.
–– Давай, просыпайся, вставать пора!
Стена, между тем, перекрасилась в кирпичный. Зрение потихоньку стабилизировалось.
–– Ч-Чих, сколько сейчас?
–– Уже одиннадцать. На вот, держи. –– Пластмассовая бутылка просунулась между пальцев. Кайф открыл второй глаз. Стены стало больше. Он присел на матрасе, прислонился к стене и стал жадно пить.
–– *** красавец.
–– У?
Вместо ответа Чих пару раз обвел свое лицо указательным пальцем.
–– У-у! –– Понимающе промычал Кайф. Вернув бутылку, он потрогал себя за лицо. Судя по ощущениям, по щеке ночью проехал трактор. В том месте матраса, где ночевала его голова, виднелось слегка потемневшее углубление. Протерев левую щеку, Тимур обнаружил на пальцах бетонную крошку.
–– Ладно, вставай давай и пошли к выходу. Все уже заждались.
–– Чего заждались? –– С небольшой задержкой спросил Кайф. Он сперва слышал сами слова, уже после понимал смысл. Для не пьющего человека – не привычное дело.
–– Как чего? Тебя же учить! Мы ведь вчера обо всем договаривались. Часа в два ночи... Ты что, не помнишь?
Тимур отрицательно покачал головой.
–– Ну-у, ни че страшного. –– Сказал Чих и прибавил с видом знатока. –– Еще научишься пить.
–– Э-эмм, нет, я... Я, пожалуй, завязываю.
На это Чих пожал плечами и, на ходу сунув бутылку в карман, вышел из подпола. Оставшись один, Кайф посидел еще немного, осматривая помещение и начал вставать. Он находился в кирпичном подвале с невысоким потолком из сухих досок. Вокруг, на полу валялось с десяток мятых и старых полосатых матрасов, идентичных тому, на котором он спал. Немного левее, у стенки, стоял невысокий деревянный стол с помытой посудой, над которым на проводе горела лампочка Ильича. В самом дальнем углу, напротив прохода, в который просквозил Чих, темнелось что-то крупное и заостренной формы.
Поднявшись на ноги, Кайф вновь ощутил легкую сумятицу в голове. «Так, все, с бухлом точно завязываем!». Пропетляв между матрасов, парень подошел к выходу. Чем-то крупным и заостренным в углу оказалась оливковая автомобильная дверь с частично сохранившейся надписью: «Збройнi сили У». Далее краска на надписи обрывалась. Поднявшись наверх по бетонным ступенькам, сталкер вышел на улицу и потянулся. Чих, Литра и Форсаж стояли напротив, возле забора напротив соседней улице. В паре шагов от Тимура горел знакомый маяк вчерашнего пьянства, вокруг которого сидело несколько сталкеров. Одни из них, вроде Диван, махнул Кайфу рукой. Сказав им: «–– Здорова!», он подошел к ожидавшей его троице.
–– Дарова.
–– Даров.
–– Че, как спалось?
–– Э-э-э. –– Кайф потряс ладонью в стиле "so-so". –– Спалось-то отлично. Вот пробуждение...
–– Ну извините... А Чих не соврал. Еба ты красивый.
–– Ага-а. –– Кайф усмехнулся и потер левый глаз.
–– Ты вообще как себя чувствуешь, нормалек?
–– Запоминать сможешь?
–– Да думаю да.
–– Окей. –– Форсаж кивнул в направлении бетонных порожек. Пройдя за забор, все четверо опустились под козырьком на завалинки. –– Ну, слушай...
Разговор вышел бойкий. В основном говорили Форсаж и Литра. Мутанты, аномалии, группировки, детекторы, артефакты и рейды – все это посыпалось на Тимура, как из рога изобилия. Какие бывают аномалии, электрические и огненные, гравитационные и химические...
–– Еще «Жгучий Пух» есть. –– Произнес выглянувший из окна Крым.
–– О, дарова! Не спишь?
–– Поспишь с вами...
Сначала Тимур все больше клевал носом, однако вскоре информация о зоне, рассказываемая новыми товарищами, начала постепенно выдворять хмель. Делали они это роскошно. Литра говорил по существу, Форсаж миксовал повествование с анекдотами (в частности была рассказана знаменитая история про «долговца» и кровавую лопату), наполовину высунувшийся из окна Крым постоянно забегал наперед, начиная новую всякий раз, как только Литра подходил к важному.
–– Да уймись ты!
–– Да че я-то? Я дело говорю...
К таким вот «делам» относился, к примеру, его рассказ-наставление по проложению курса в город Лиманск, в котором он, к слову, ни разу не был. Чих большей частью только кивал, однако делал это с большим достоинством, а иногда, когда наступала короткая пауза, говорил, обращаясь как бы ко всем, что стрелять – это круто. Из всего прозвучавшего Тимур запомнил от силы треть, да и та, разумеется, смешалась в памяти, наслоив аномалии на «Бар» и арену, а «Монолит» – на тюнинг помповых ружей и черного сталкера, однако Форсаж сказал, что это нормально, а Литра произнес: «–– Тут главное – практика». Неизвестно, сколько еще они так просидели, если бы к ним не подошел Фанат. К этому моменту бетонная ступенька под Тимуром успела согреть.
–– Вы ему, самое главное, про аномалии рассказывайте, не про хабар.
–– Да про аномалии я уже понял. Эта, как ее там, «Газировка», она вроде огнем... Ладно, не важно. А вот подскажи, Фанат, да?
–– Да.
–– Чтобы добыть артефакты, этот, как его, нужен?
–– Детектор.
–– Точно! И, получается, чем дороже артефакт, тем круче надо детектор?
–– Ну да.
–– П-п-п... –– Выдохнул Кайф. –– Это немного все усложняет.
–– А что?
–– Да я грешным делом...
–– А, дай угадаю. Ты думал, что они на дороге валяются?
–– Ну-у как – думал... Скорее читал...
Все пятеро сталкеров захохотали.
–– Чего?
–– Да так, просто... А че читал хоть?
–– Да блин поди вспомни сейчас. Там ну... Ну сталкер был. Или военый...
–– Не, ну такое описание подходит почти подо все книги о зоне.
–– А ГГ там был такой... Чел с перчинкой.
–– Да блин, говорю же, не помню... Там еще... О, точно, вспомнил! Там толи битва на ножах была, толи просто ножи...
Форсаж и Фанат переглянулись.
–– А этот нож, он случайно не из артефакта был? Ну или, там, пространство резал?
–– По-моему...
–– Точняк! –– Форсаж повернулся к Литре и кивнул. –– Это этот... Как его там? Ну ты понял. Который похож еще на облысевшую Марию Семенову.
–– Я понял, ком ты. –– Литра кивнул.
–– На кого похож?
–– Та! Не важно. Короче, не переживай особо, брат. –– Произнес Крым, махнув рукой. –– Как говорится не ты первый, не ты последний.
–– Просто понимаешь, сама постановка вопроса... –– Форсаж вздохнул и почесал голову. –– Не, ну ей богу, вот странные люди. Они же вроде пишут про нас (он развел руки в стороны), про сталкеров. При этом все герои у них почти стопроцентно идут на ЧАЭС. Вот представь, чтобы я, или Литра пошли на ЧАЭС. Вот на хера оно мне надо, лезть в это очко? Я че, сумасшедший что ли? Если мне нужны деньги, а мне нужны деньги, я вон лучше скоплю побольше деньжат да в «Рыжий лес» схожу с корешами. Там все тоже самое, как на ЧАЭС – и помереть, и ****ы отхватить можно по самые яйца. Так туда идти ближе, а денег там столько же. Либо на пойду на «Янтарь» там безопаснее. Мне ж деньги нужны, чтобы их тратить. Странные люди... Шар вон вообще на «Болота» мотается. Правда не приносит оттуда ни хрена.
–– Так е. –– Печально произнес подошедший Шар и пожал плечами. –– Не щастить чогось.
Фанат в это время вынул из рюкзака термос и, открутив крышку, налил в нее чай.
–– А еще бывают такие книги, –– Сказал Литра, почесав ногу. ––, в которых главный герой лезут в самое пекло, потому что его «друг попросил». Вот эти книги – это вообще отдельный вид прекрасного. Чисто Армен Джигарханян: Вот ради вот этого прошлого.
–– Ну да все это лирика. Ты сам за чем сюда пришел?
Тимур на секунду задумался, а после сказал:
–– Ну-у... Да деньги, конечно, в первую очередь. Плюс еще адреналина хапнуть хочется.
–– За приключениями на жопу ты здесь по адресу, друг. –– Сказал Фанат. –– Я тебе вроде вчера не рассказывал, как я...
–– О боже... –– Литра закрыл лицо рукой и тихо сказал Тимуру: –– Он сейчас опять начнет рассказывать, как в двенадцатом году они с Меченным наемников перестреляли.
––... Понимаешь, говорю, Меченный, так и так – помоги. Наемники уже совсем оборзели!
–– Так, засиделись мы. –– Сказал Форсаж, и все сидевшие на ступеньках разом поднялись. –– Значит вот как поступим. У тебя есть, че пожрать?
–– Ну, сегодня хватит.
–– Хорошо. Значит, смотри. Сейчас пойдем на холм смотреть аномалию. Потом пройдемся вокруг деревни, ну а потом... Чих, че щас за месяц у нас, ноябрь?
–– Да.
–– Значит скоро зима. Я надеюсь, ты понимаешь, что здесь нет вечной осени?
–– Ну-у... Теперь понимаю.
–– В зиму сталкерить – дело такое. Лучше всего нам тихо-мирно перекантоваться тут. Либо в баре. Но на перезимовку в Баре надо было начинать копить еще месяц назад, так что НГ встречаем в деревне. Короче, не суть. И так, и так нужны деньги.
–– Логично.
–– Поэтому после прогулки заскочим к Сидору, возьмем у него пару заданий по типу: «принеси-подай-иди на х*р, не мешай». Тут нечего стыдиться, все с этого начинали. Не боись, деньгой он тебя не обидит.
–– Это Сидор-то?
–– Эм… А, точно! –– Форсаж кивнул какой-то собственной мысли. –– Сидор же скряга, каких днем с огнем не сыскать, да?
–– Ну-у... Да-а. А че, нет?
Форсаж посмотрел себе под ноги.
–– Нда-а... Как же заебали эти писаки!
–– Чего?
–– Да так, просто. Я ж понимаю, откуда это берется вся это херня. Сидорович, он – золотой мужик, просто... Как бы помягче…
–– Не хочет он просто проебывать все бабки, раздавая амуницию всяким лохам и рукожопам. –– Произнес вылезший в окно Крым. –– Без обид, Чих.
Тот понимающе махнул ладошкой.
–– Точняк. Вот поставь себя на него место: к тебе приходит новичок и просит снарягу. Просят, естественно, в долг, т.к. денег у него нету. Сегодня ты ему ее дал, а завтра он помер. Либо обратно к мамке под юбку сбежал, выбросив пушку где ни будь на границе. Были уже прецеденты.
–– А смысл мне тогда к нему идти в таком случае?
–– Так ведь мы за тебя словечко замолвим! –– сказал Форсаж, подмигнув Тимуру. –– И за тебя тоже, Чих. Пора бы тебе обзавестись пушкой на постоянке.
–– Хорошо. Когда тогда выдвигаемся?
–– Да прям щас и погнали.
Оставив Фаната попивать чай, все пятеро (Шар остался в деревне) покинули двор. Обойдя пару домов, они вышли за забор и, пройдя под ветвями старого дуба, взобрались на тот самый холм, с которого ночью Тимур спускался в деревню. Оказалось, там была аномалия. Это ее хлопок он слышал вчера. Также оказалось, что не влетел он в нее по чистой случайности.
–– Че тут скажешь, братан? Считай в рубашке родился. –– Сказал Форсаж и указал рукой в сторону кустика. –– Это – «Воронка».
Присмотревшись к нему, Кайф заприметил, что воздух возле отдельных веток легонько подергивается, словно бы по нему проносится едва заметная рябь.
–– И-и... Что она делает?
–– А вот.
С этими словами Литра наклонился и подобрал камушек. Особо не целясь, он бросил его в то, что звалось «Воронкой». В ту же секунду аномалия ожила. Раздался шорох, перерастающий в гул, от ее краев к центру прошла быстрая судорога, вернувшаяся назад меньше чем за секунду. Пораженный Кайф сделал шаг в сторону. Только теперь, будучи активированной, аномалия показала свои границы. Она была огромной, два на два метра. В ее центре, вздрагивая, как поплавок, метался брошенный Литрой камень. «Воронке» потребовалась всего пара секунд, чтобы сплющить его до размера копейки, после чего, еще горячий, он улетел куда-то в грязь.
–– И она могла... Меня... А-ху-е...
–– Да. –– Сказал Форсаж. –– Все еще хочешь адреналина?
Кайф посмотрел на него и выдохнул одновременно и с манражом, и восхищением:
–– Да-а-а.
По его интонации было не ясно, утвердительное это «да», или же вопросительное. Видя, что Кайфу надо дать время обсмаковать впечатления, Крым посоветовал ему для начала запомнить, где расположена конкретно эта «Воронка».
–– А они разве не исчезают после выброса?
–– Ну-у, как сказать. Обычно да, они рассасываются, вот только... Эта «Воронка» здесь с девятого года. Стабильней ее – только Сидорович.
–– Понятно.
Показав Кайфу аномалию, сталкеры повели его смотреть вагончик. Беседуя между собой, они спустились с холма и начали обходить деревню в другую сторону. Погода стояла пасмурная, по хмурому небу текли рваные тучи. На чердаке дома с проломанной крышей копошились ветра. Они делили что-то в стропилах, колыхали ветви заглядывавшей в его двор акации, тихо царапали ими по полу-забитому окну. Пройдя по-над забором, сталкеры миновали стоявшие у деревни грузовик и автобус и поднялись на дорогу, откуда открывался вид на железнодорожную насыпь.
–– Вон там когда-то тусили военные. Вот то элеватор, а чуть правей АТП. Там в основном бандиты живут. Точнее жили. Сейчас мы их на ферму выпизьдили. Хотя как – выпизьдили, они иногда все же приходят...
Под рассказ Чиха, группа приблизилась к ж/д вагончику. На стенах его, в прошлом зеленых, теперь пировали время и ржавчина. Возле одной из них стояли обгорелая бочка, используемая для костров и перевернутая голая бобина, под которой валялись пластмассовые стаканчики. Тут же рядом валялись наполовину прогнившие ящики. Один из них почти на половину утоп в земле.
–– Прикольно здесь так. Стариной что ли веет?
–– Да-а-а. –– Кивнул Форсаж. –– Есть такое... Вон там, внизу, видишь калачик? Это слепыш.
Кайф посмотрел вниз. Внизу и правда лежал калачик. По-видимому, заслышав их голоса, слепыш вскочил и начал принюхиваться. Он был всего в двадцати метрах от них и Кайф смог хорошенько его рассмотреть. Пес выглядел точно также, как его описывали вчера у костра: ростом с овчарку, совсем без волос, узкая морда с небольшими ноздрями и парой рубцов на месте глаз. На правом боку виднелась ссадина.
–– Опасный?
Крым хотел было что-то сказать, но Чих перебил его.
–– Во-о-обще нет. Разве только стаей и если голодные. Дай сигаретку.
Последнюю фразу он произнес, скосив глаза уже на Крыма. Тот делано покачал головой и потянулся в карман. Тем временем пес, видимо исповедовавший культуру ЗОЖа, оскалил морду и ретировался в кусты.
***
–– А это вот плоть. –– Сказал Еж, тыкая пальцем по экрану ПДА, когда Тимур поднялся с доски. –– Уже уходишь?
Вместо Кайфа ответил Форсаж:
–– Ну да. Подкрепились и хватит. Пора к Сидоровичу.
Вернувшись в лагерь, Кайф и остальные решили сначала перекусить, а уже после идти к торговцу. Тимур сгонял вниз, достал из портфеля последний бичик и захрустел его в сухомятку. Форсаж и Диван поджарили сасисоны, Крым, Шар и Литра ели мясо и хлеб. Чих пообедал хлебом с сосиской, а после достал из-за пазухи чупик, ножку которого держал как сигаретку и теперь говорил обо всем без умолку.
–– Он будет тебе рассказывать всякое. –– Прошептал Литра, наклонившись к Кайфу и изменившись в лице. –– Ты не бери особо в голову, кивай на все, хорошо? Он малый добрый, просто ему, ему сейчас надо выговориться... Кивай в общем, ладно?
–– Окей.
На этой фразе закончился их обед. Далее Еж показал плоть, они поднялись и побрели в торговское логово. Бункер Сидоровича был сделан добротно. Массивные двери, раскрытые нараспашку, почти касались земли и, казалось, так и манили спуститься, стены, зашпаклеванные наспех еще в восьмидесятые, яркая белая лампочка, пускавшая за тобой тени, широкие бетонные порожки, испещренные трещинками, уводящие путника внизу и налево, где его поджидает дверь, толщиною с слоновый череп. На удивление, она отворилась почти беззвучно. Потолкавшись в проеме, парни дружной компанией ввалились в подвал, облицованный изнутри керамической плиткой. За импровизированной оградой из кроватных решеток, окруженный подсумками и бинтами, полками с часами, ножами, трико, на фоне советского холодильника, на котором стоял не включенный вентилятор восседал он, самый известный обитатель всея зоны, Сидорович. Сидя к сталкерам боком, он увлеченно вертел в руках промасленный кусок ткани. Рядом лежали возвратный механизм «калаша», затворная рама и крышка ствольной коробки. Не поднимая глаз, торговец спросил:
–– Что притащи… ли? – На этом месте он все же поднял глаза. –– А-а, ясно. Новенький. Что, опять хотите поставить на то, сколько продежится?
–– Нет, Кайф нормальный. –– Сказал Форсаж.
–– Ну, это мы еще поглядим. –– Произнес Сидорович с отеческой хрипотцой. Отложив в сторону ткань, он подтянул руки к груди и откинулся в кресле. –– Я так понимаю, раз уж толпой ко мне завалились, значит заданьица решили взять?
–– Ага. –– Лицо Чиха выражало саму безмятежность.
–– Ну что ж, смотрите. Сейчас я дочищу вот этот «калаш», отнесете его в схрон у палатки.
–– Это та, что стоит возле тропы на «Свалку»?
–– Ну да, та которая возле болот. Обмотаете полиэтиленом, положите в ящик... Хотя нет, лучше я его сам обмотаю. –– Произнес Сидорович, глядя на Чиха. Чих ни на секунду не изменился. –– Из ящика возьмете две сумки, они там уже должны быть, принесете мне. Потом гуляете. А завтра там же, в два часа дня заберете ПМ и обрез. Немного вооружим тебя. –– Торговец кивнул Тимуру, затем перевел взгляд на Чиха, затем на Форсажа, опять на Чиха и произнес, подкатив глаза. –– Ну хорошо, и его тоже! По заданию ясно все?
–– Так точно! –– Пять глоток дружно сотрясли воздух.
–– Ну вот и славно. Минут через десять зайдите, я автомат отдам.
Получив инструкции на ближайший временной отрезок, парни с чистой совестью поднялись наверх.
–– Значит так, Кайф. Раз Сидор сразу выдает вам стволы и не торгуется, это значит ровно две вещи: либо ты ему нравишься, либо нас скоро ждут пострелушки. И что-то мне подсказывает, что последнее более вероятно.
–– С чего ты это взял? –– С притворной обидой произнес Чих.
–– Да так. Был у нас с ним один разговор. Ты кстати как, помереть не боишься? –– Лукаво прищурившись, спросил Форсаж.
–– Ну-у, как сказать? Прям вот так сразу конечно бы не хотелось, а вообще нет, не особо.
–– Ну, вот и славно.
–– Так чего там за пострелушки? –– Спросил его Крым.
–– Да скорее всего он хочет отбить домики, где раньше база Валерьяна была.
–– Ферму?
–– Ну да.
–– С чего ты взял?
–– Да он последние пару месяцев подозрительно рассуждает об этом в моем присутствии. Ну знаешь, эти "тонкие" дедовские намеки, тоньше которых только плита?
–– Ага, типа невзначай. –– Кивнул Литра.
–– Тебе тоже задвигал?
–– Да. Знаешь, Литра, а вот было б неплохо…
–– Ну его понять можно, так-то затея хорошая. Там и зимовать нам будет сподручней, и места свободного там больше, да и в рейд оттуда идти всяко удобнее. Эх, жалко конечно, что нашими руками, ну а с другой стороны, как говориться, если не мы, то кто?
–– А еще нам денег дадут. –– Вставил свои пять копеек Чих. –– А мне – пушку. Насовсем.
На этом моменте он просиял.
–– А тебе пушку.
Десять минут спустя, закутанный в полиэтилен и к большому неудовольствию Чиха отданный в руки Литры, «калашников» был получен. Не теряя времени, парни направились к палатке. Выйдя, как сказал им вслед Сидорович "проветриться", они развернулись налево и, пройдя под одним из деревьев, росшими возле спуска в подвал, взобрались на пригорок, с вершины которого открывался вид на «Жестянку» – место, где новички впервые получают представление о том, что такое скопление аномалий, а также известное своей нездоровой популярностью среди плотей, которых нередко рвет здесь на части, на радость и удовольствие все тем же новичкам. Тридцать с небольшим метров, обнесенные кое-где покосившимся, а в двух местах и полностью потерявшим равновесие проволочным забором, в границах которого, среди прямых и скрученных железных прутьев, полых трубы разных диаметров (от трех сантиметров и до двух метров), обрезков рельс, валявшихся и полу-завалившихся, стоявших на ребрах возле почерневшего ствола поваленного дерева, стальных листов и деревянных ящиков, подобных тем, что валялись возле недавно посещенного нами вагончика сверкали и хлопали гравитационные аномалии – таким представало это место пред новоприбывшими искателями приключений. Таким же оно предстало и перед Тимуром, когда он, вместе с Литрой и Чихом оказался на вершине холма.
–– А артефакты тут есть? –– Спросил Кайф после молчаливого созерцания, длившегося примерно полминуты.
–– Иногда попадаются –– Сказал Литра, переложив «калаш» из руки в руку, а после сунув его под мышку. ––, да только не дорогие. Плюс там радиация хлещет – мое почтение. По-хорошему, надо бы костюм специальный заиметь, прежде чем туда соваться. Но иногда там рыбачат.
–– Чего?
–– Ну, достают артефакты. Если тебе нечем заняться и у тебя крепкие нервы, то садишься во-он там, где забор повален и сидишь, ждешь с моря погоды. Артефакты, они же перемещаются. –– Сказал Литра, начав движение вниз и глядя на Тимура так, словно бы ему это было известно.
–– Ну-у... Да-а?
–– Ну вот и сидишь, ждешь, когда он проплывет мимо. За пару раз примерно поймешь, когда он подходит максимально близко, ну а дальше вперед, вынимать его. Иногда, правда, они срываются. Я как-то видел, как у Ежа...
На словах "они срываются" сталкеры были уже у забора. Остановившийся Кайф поднял из-под ног первый попавшийся камень и с азартом пустил его в только и ждавшее гостей аномальное поле. Изменив траекторию на полдороги, камешек засвистел среди аномалий и железяк. Спустя пять «Воронок» и один «Трамплин», камень смог наконец вырваться из цепких лап гравитации и улетел в глубь железой трубы, приглушенным стуком оповестив сталкеров о своей окончательной дислокации.
–– Страйк! –– Весело констатировал Чих.
–– Да я сам афигел. –– Отозвался Тимур.
На этой позитивной ноте наше трио оставило в покое аномальную мусорку и возобновило движение направлении схрона. По пути ими была обнаружена еще одна одинокая аномалия, притаившаяся возле пары худых деревьев, выдававшая свое присутствие витавшими вокруг нее листьями. Где-то вдалеке завыла собака.
Довольно скоро парни достигли здания элеватора, миновав которое неглубоким оврагом, вышли к тоннелю, проходившему через железнодорожную насыпь. Уже на подходе ко входу на сталкеров налетел холодный ветер, оставивший после себя легкий запах листвы и веселый румянец.
–– Кайф, будь внимателен. Тут, помимо «Жгучего Пуха», еще «Электры» иногда попадаются.
–– Что такое «Жгучий Пух» и «Электры» я примерно представляю... –– Сказал Кайф, но очевидно, до конца не был уверен в сказанном и на всякий случай решил уточнить. –– «Жгучий Пух», это же вот эта (Тимур пошевелил ладонями возле лица)... хрень.
–– Ну-у, скорее вот эта (Чих выдвинул перед лицом руки и пошевелил ими немного быстрее, чем Кайф) хрень.
–– А «Электра», это...
–– Бзым! –– Улыбаясь, сказал Чих.
–– У-у, ну понятно. –– Кивнул Кайф и немного погодя спросил. –– А на кой мы вообще сюда приперлись? Разве нельзя обойти?
–– Да обойти-то можно, конечно. Там правей, под мостом, есть безопасный проход, да вот только там бандиты иногда попадаются, а у нас из оружия – только моя двустволка, да «калаш» Сидоровича, который вообще трогать нельзя. К тому же тебе ведь надо тренироваться определять аномалии.
–– А чего бы их оттуда не выбить?
–– Кого, аномалии?
–– Бандитов.
–– Та блин выбивали уже и не один раз. Но на Кордоне тупо людей не хватает, чтобы держать все ходы-выходы. Ты их вышибешь здесь, а они с АТП припруться. Отобьешь АТП, а они из Темной Лощины пожаловали или вообще, со стороны разрушенной деревеньки.
–– Или с Болот. Или со Свалки.
–– А удерживать такую территорию долго не получается, все ж в «Бар» идут.
–– Чего так?
–– Да там тупо лучше. Там и зимовать удобнее, и в рейды проще ходить, да и денег там больше.
–– Понятно.
Наговорившись, парни приблизились ко входу в тоннель, чтобы изучить его на наличие аномалий. Тимур смотрел во все глаза. «Жгучего Пуха» было в достатке. Его длинные, опушенные бледно-коричневыми колючками лапы, свисали с потолка, затемняя и без того мрачный проход. Из его конца, перегороженного брошенным грузовым автомобилем, сквозь силуэты бог весь откуда взявшихся отопительных труб, что валялись вдоль стен, отростки «Пуха» и остов развалившейся легковушки, заглохшей когда-то посередине тоннеля, дневной свет пробивался каким-то чудом. Хотя внутри не царил кромешный мрак, все же внутри было гораздо темней, чем снаружи.
–– Так... «Электр» не видно. Что думаешь, Чих?
–– Не, не видать.
–– Хм... Видимо их либо совсем нет, либо появятся ближе к вечеру. Повезло-повезло… Значит так. Идем осторожно. Кайф, смотри, не вздумай по дурости в «Пух» влететь!
–– И под ноги смотреть не забывай! –– Сказал Чих, неожиданно сташий серьезным и собранным. –– «Пух» – штука такая, нагадить может даже опавшими листьями. Убить они, конечно, не убьют, но обувь, пальцы... ****а, короче.
–– Понял, принято.
После инструктажа, Кайф, Чих и Литра выдвинулись вперед, подсвечивая дорогу фонарем последнего. Периодически под ногами хрустело стекло битых бутылок, на выходе Кайф чуть было не влетел в кучку опавших листьев «Жгучего Пуха», однако в целом, проход под насыпью, как, в принципе, и весь оставшийся участок пути был пройден сталкерами без происшествий. Покинув тоннель, они обошли грузовик и пройдя чащей, оставили позади себя ферму, которую завтра, им, со слов Форсажа, вроде как предстояло штурмовать.
–– Далеко еще до палатки-то? – Уточнил Кайф, когда под ногами затих хруст опавшей листвы.
–– Да нет, уже почти пришли. Сейчас только обойдем этот холм...
–– Да я уже и сам увидел.
Палатка расположилась под раскидистыми ветвями одиноко стоявшего у холма дерева. Ее брезент, битый дождем, ветрами и временем, слегка просел, отчего она казалась немного склонившейся.
–– И давно она тут?
–– Как сказать? Фанат говорит, она здесь еще до всей этой свистопляски с «Чистым Небом» стояла, так что да, давно. –– Сказал Чих.
–– Ясно.
В это время Литра уже обошел дуб и наполовину залез в палатку.
–– А возвращаться мы будим также, как и пришли?
–– Ну, по-моему, бандиты сами себя из-под моста еще не вышибли, так что да, пойдем там же. А что?
–– Я все. –– Сказал подошедший Литра и еще разок посмотрев на палатку, все наше трио вернулось в деревню.
***
На следующий день, в условленное время, Крым и Омут приволокли от палатки оружие: ПМ и обрез ружья. Обрез вручили Чиху, т.к. "там даже идиот разберется", ну а ПМ выдали Тимуру.
–– Здесь двадцать четыре патрона. –– Сказал Сидорович, протягивая Кайфу третий магазин. –– На ваше дело, в принципе, должно хватить... ****ь, Чих, да на людей-то не направляй!
–– Да он даже не заряжен!
–– Форсаж, выведи его!
–– Так, Чих, пойдем.
–– Да че он...
–– А вдруг не хватит? –– Поинтересовался Кайф, рассовывая магазины по карманам штанов.
–– Тебе – за глаза хватит. Вам же их только шугнуть, а не гнать до канадской границы. Они только с лохами борзые. Пару раз пальнете в воздух, они как тараканы разбегутся. Нет, предложите им перебраться в деревню за насыпью. Ну или на АТП.
–– Разберемся. –– Сказал спустившийся за Кайфом Форсаж, который теперь хлопнул его по плечу. –– Ну, че стоишь? Погнали.
Снаружи уже все собрались. На первое дело Кайф шел с Форсажем, Елью, Чихом, Шаром и Литрой. Крым и остальные остались в деревни, ожидая момента, когда группа Форсажа закрепятся под мостом и теперь успокаивали нервишки игрою в карты. "Группа Форсажа" ждала под деревьями. Ель с любовью осматривал свою берданку, Чих осторожно прижимал к себе обрез, не столько из заботы об окружающих, сколько из опасения, что его у него заберут, Шар только что закончил набивать магазины «Сайги» патронами и теперь надевал свои очки, Литра закинул двустволку на плечи. Взглянув на них Тимур, начавший было, как это часто бывает по первому разу слегка волноваться, почти совсем успокоился. Лишь легкий мандраж продолжал покалывать кончики пальцев, однако и он рассеялся, когда лязгнувший затвором своей «Ксюхи» Форсаж показал ему кобуру с ПМ-ом и шутливо сказал:
–– Не боись. Если что, я с тобой поделюсь.
–– Бейте их аккуратно, но сильно. –– Напутствовал Фанат.
В последний раз проверив патроны и отработав пару стоечек возле деревьев, группа бодрым шагом выдвинулась к мосту. Шли по дороге, особо никого не стесняясь, чередуя походку с декоративным подобием бега. Обойдя участок дороги, фонивший еще с 2006, парни достигли автобусной остановки, где на секунду остановились. Слева от них стоял уже знакомый со вчера элеватор, а справа, заземлившись между холмом и сосенками, расположилось АТП, территорию которого из рук вон недобросовестно патрулировали две фигуры в паленых кожаных куртках.
–– Вот сюда пускай и сдрыснут. –– Произнес Ель, кивая на АТП.
–– Думаешь удастся разойтись миром?
–– Та заспокойся, Кайф, мы так уже тыщу раз делали. –– Весело отозвался Шар.
–– Значит действуем, как договаривались. Рывком к мосту, там чутка пошумим, затем молниеносные переговоры и пусть уебывают восвояси. –– Сказал Форсаж, обращаясь к товарищам. –– Ну что, все готовы?
Сталкеры покивали.
–– Ну, поехали, парни. На рывок!
–– Эх, держите меня семеро!
Атака развивалась стремительно. Перебежав дорогу, парни достигли бетонных плит, валявшихся возле здания элеватора.
–– Спину держу!
–– АТП под контролем!
–– Кайф, Ель, дуйте к дереву! Мы прикроем!
–– Я пошел, прикрывай!
–– Иду!
Расстояние, отделявшее сталкеров от моста сократилось вдвое, когда из-за насыпи вынырнула голова, одетая в черную балаклаву. Практически сразу балаклава скрылась за кучей щебенки.
–– Шухер, пацаны!
Шум шагов Ели и удары застучавшего в ушах сердца не смогли скрыть от Тимура щелчок примкнутого магазина, который несмотря на расстояние, отчетливо прозвучал где-то там за мостом, дав понять Кайфу, что мирного решения, возможно, не будет. Мгновение спустя другое тело, на этот раз уже без балаклавы, вынырнуло со стороны металлического контейнера, произведя косой выстрел. Пуля свистнула между Кайфом и Елью, заставив первого сжать пистолет.
–– Отхожу, прикройте! –– Закричал Чих, которого вообще никто никуда не посылал. Высунувшись было из-за дерева, он поспешно шагнул за него обратно, на ходу, не целясь, взводя курок. Грянул раскат. У Тимура аж упали плечи. Согнувшись в три погибели, сталкер на секунду остановился. Заозиравшись, он увидел, что Ель отходит к стене и поспешно засеменил туда же, к насыпи. На ходу Кайф хотел было выстрелить по бандиту, но того уже и след простыл. Сзади раздалось чье-то емкое: «–– ****ь!».
На эту реплику живейшим образом отозвались из-за кучи щебня.
–– Пацаны, епта, тут ****ец! Сталкерня атакует!
«На хера они это друг другу-то орут?» –– Подумал Кайф, выглядывая из-за спины Ели. В этот момент с ПМ-ом в руке вновь появился бандит в балаклаве. Он хотел было стрельнуть в сторону пошедшего вперед Форсажа, однако в то же мгновение раздался выстрел. Стрелял Ель. Пуля врезалась в стену в десяти сантиметрах от балаклавы, образовав в стене трещину и осыпав бандита бетонной крошкой. Выронив пистолет, тот упал за трубу.
–– Молоток, Ель! –– Закричал Форсаж, подбегая к сталкерам. –– Ты тоже намана! Сейчас мы их... Литра, Шар держи их!
–– Мужики! Вам же тупо проход нужен, да?
–– Нам надо, чтобы вы убрались отсюда!
–– И с фермы! –– Крикнул вдогонку Шар.
–– И с фермы!
–– Хорошо, хорошо! Давайте краями разойдемся? Вы нас пропускаете, мы руки в гору и на АТП. Зачем лишние нервы тратить?
–– А ферма?
–– Так, а мы-то тут при чем? Мы на АТП уйдем спокойно...
–– Ладно. Только давайте без глупостей, вы на мушке!
–– Понятное дело. Выходим, не шмаляйте!
–– Окей. Шар!
–– Вже тут! –– Отозвался бесшумно подошедший сталкер. Взяв мост на мушку, он пошел боком, приложив к мушке черное око очков и профессионально расставляя ноги. Налетевший ветер трепал его волосы. –– Завжди перший.
Через секунду из-за белого контейнера показались сначала четыре поднятые к небу руки, а затем их хозяева. Бандитов было всего двое, один в заплатанной сбоку кожанке и барсеткой через плечо, а другой в таких же грязных джинсах и перепачканных грязью белых кедах, как у своего напарника. Отличались эти двое из лишь отсутствием маски на втором бандите, да наличием у него рации. Его лицо, побледневшее от перестрелки, выражало желание убраться к чертям. Оба ПМ-а, составлявшие все их вооружение было благоразумно убрано в карманы штанов дулом вниз.
–– О, Витек! –– Произнес Форсаж, глядя на побледневшего бандита. –– А ты чего, в пидоры записался?
–– Да ****ь, Форсаж, жрать было нечего…
–– Поня-а-а-тно. Ладно, шуруйте.
Повторять дважды им не пришлось. Сопровождаемые дулом «Сайги», Витек и второй бандюган дошли до остановки и сбежали вниз, на АТП. Вернувшись, Шар весело поинтересовался:
–– Ну що, новенький, хапнув адреналiну?
–– А?
–– Я говорю, хапнул адреналина?
–– А! Ага-а! Я его!.. Он как стрельнит, я ****ь... А потом еще сзади... У-у-ух! А ты че, и на русский умеешь переходить?
–– А че там сложного? –– Спросил Шар, погладив вырезанный на «Сайге» крестик.
–– И то верно.
–– Ладно, тамплиер! –– Произнес Форсаж, кивая на Шара. –– Вместе с Литрой занимайте блокпост. Чи-их!
–– Че?
–– Давай в деревню. Скажи нашим, чтобы подтягивались. А мы с Кайфом на ферму.
–– А не маловато ли вас для фермы-то? –– Спросил Литра.
–– А ты сам погляди. –– С этими словами Форсаж кивнул через плечо. Впереди, спешно перенося пожитки, дорогу перебегали шестеро бандитов, удалявшихся с фермы сторону разбитых выселок.
–– Сами сдриснули. Добре.
На этих словах они разделились: Чих трусцой побежал в деревню, Литра и Шар залегли по обе стороны насыпи, а Кайф и Форсаж побрели к тому, что в деревне звалось валерьяновой базой. На ходу Кайф размышлял всякое.
Конечно же, как это часто бывает в первом бою, все вышло не так, как он, Тимур, себе представлял, но в целом результатом он был доволен. Да, перестрелка оказалась много страшней, чем она думалась, да, вроде даже руки предательски тряслись, когда позади громыхнул выстрел. Что ж теперь сделаешь? «Вот именно, ничего» –– Кивал он себе. –– «Зато адреналина случилось хоть отбавляй. Ты же хотел адреналина, вот и расхлебывай». По итогу, когда они с Форсажем подходили к деревне, во всей перестрелке Тимур нашел только один изъян – она быстро кончилась. А еще он вдруг захотел есть.
–– Что теперь будим делать? –– Спросил он Форсажа, когда они вошли на покинутый двор.
–– Ждем братву, закрепляемся, наводим на базе порядки и начинаем готовиться к зиме. Ну а там дальше – как пойдет.
–– Форсаж, а Форсаж?
–– Что?
–– А если я, чисто гипотетически…
–– Так-так.
–– … хочу жрать?
–– Ну, чисто гипотетически, потерпишь.
Спустя минуту путем запыхавшегося и вспотевшего Чиха пришло сообщение из деревни: сталкеры выдвигаются. Кивнув на это, Форсаж отослал его к Литре и вместе с Кайфом решил осмотреть здания фермы. Осмотр был в самом разгаре, когда на них напали мутанты. Их было двое. Выскочив из-за деревьев, которыми только вчера Кайф относил к палатке «калаш», они прыжками понеслись на одиночек, клацая копытами и верезжа. То были плоти – Кайф узнал их по фотографии, которую за обедом ему показывал Еж. Длинные и худые, похожие на ломики ноги, шарообразное тело, частично покрытое короткой шерстью, морда, напоминавшая развороченный пельмень и два заплывших, пылающих жиром глаза, во истину это были причудливые создания. В несколько скоков они успели допрыгать к воротам, когда Форсаж скосил обоих мутантов короткой очередью, после чего достал из кармана охотничий нож с рукоятью, перемотанной черной изолентой в несколько слоев и подошел к одной из тварей.
–– Ты там вроде похавать сильно хотел? –– Ехидно спросил он, терзая мутировавшую тушу. –– Так будешь или все же пожарить тебе?
При этом одна из лап мутанта все еще вздрагивала.
–– Не-не-не-не-не, на хер.
–– Зря нос воротишь. Нам, между прочим, их еще жрать.
–– А-а...
–– А как ты хотел?
–– А-а, а на хрена тебе копыта?
–– Они не мне, они Сидоровичу. Сидор за них прилично отва... Слышал?
По обе стороны наспи раздались выстрелы.
–– Ч-что это?
–– Это? Это бандиты, черт бы их драл! –– Зло сказал Форсаж, хватаясь за «Ксюху». –– Зуб даю, перегруппировались и с двух сторон лезут, подонки... Ладно, помчали. Как говорит Шар, поразрываем им дупы.
Вновь вцепившись в ПМ, Кайф побежал вслед за Форсажем. В мгновение ока проскочив ферму, они перепрыгнули через забор и побежали к мосту, пару раз пальнув по бандитам, першим со стороны разбитой деревни. Те залегли и открыли по сталкерам огонь с холма. Под ногой Тимура взорвалась струйка земли, перепрыгивая через забор он содрал кожу, в пяти метрах от наспи ему в глаз прилетел кусочек коры и потому, когда он, вбежав на блокпост, плюхнулся на спину за кучей щебенки, объятый адреналином, точно напалмом, изо рта его вылетели слюна и:
–– Еба-а;ть!
Форсаж был уже здесь. Заняв позицию на гребне соседней кучи, он перевел автомат на стрельбу одиночными и метким выстрелом отправил одного из бандитов на свидание с богом. В остальных сразу же поубавилось прыти.
–– Вы че так долго?! –– Закричал Чих, хотя глаза его искрились радостью. Вместо ответа Шар быстрым движением снял с глаз очки, перебежал вдоль контейнера, замигав Чиху и маша руками Форсажу и Кайфу:
–– Ребзя, я пустой!
Моментально просекший Форсаж подыграл.
–– Бля, та же фигня!
–– Патроны кончились! –– Не своим голосом закричал Кайф, еще сильнее вцепившись в рукоять ПМ-а. От подобной игры Станиславский, наверное, всплеснул бы руками, однако в стрессовой обстановке даже такая халтура способна найти своего зрителя.
–– Стасян, да ты куда?! Они ****ят сто пудово!
–– Да ты че, ща я их, не ссы! Олежа, слева, слева заходи!
Секунду спустя Стасян вместе с Олежей приняли на грудь немного дроби, после чего распластались по гравию, мордами в пол. Отработав по гопникам, Шар ушел за контейнер, а после вперед, где занял позицию возле Литры.
–– Форса-аж! Ты нам не поможешь?! –– Криком осведомился тот.
–– Я тут немного занят! –– Ответил Форсаж, разрядив магазин в направлении холма и пряча голову под душем щебенки. В этот момент откуда-то справа спереди донесся подозрительный шум, услышав который Литра смекнул, что их собираются обойти по верху.
–– Чих, Кайф, надежда на вас! Вверх, вверх ****ь!
Как только бандиты услышали "вверх", шум за стеной резко усилился. Не помня себя от испуга и одновременного импульса храбрости, стучавшего в грудь "давай-давай", Чих и Тимур взлетели на склон и бросились на вершину, стараясь обогнать пыхтевших с той стороны. Неимоверным напряжением сил им удалось вырвать победу из лап самой смерти и достичь рельс на секунду раньше противника. Кто-то, бивший все это время внутри, теперь крикнул сталкеру: «–– СТРЕЛЯЙ!».
Витек был убит первым же выстрелом. Пару минут назад разыгрывавший из себя белого и пушистого, а на деле же вызвавший подкрепление по радиосвязи (это откровение пришло к Тимуру именно в тот момент, когда он нажал на курок), он медленно осел на гранитной плите и, на мгновенье задержавшись в таком положении, кубарем свалился вниз, выронив пистолет. Во второго бандита Чих разом разрядил оба ствола, разорвав тому подбородок и отправив его вслед за Виктором вниз. Однако был еще третий бандит. Кайф заметил его краем сознания и в тот же момент, все чувства в нем озверели. Не сознавая толком, что делает, сталкер оттолкнул рукой Чиха и почти не целясь спустил курок.
–– Ай, ****ь! Я маслину поймал!
Злобно скуля, он отступил вниз, оставив за собой темно-вишневую лужу. Уже находясь внизу, он, поскользнувшись на крови, выронил:
–– Вот пидар!
На что ему тут же прилетело от Чиха:
–– Да твоя мать пидар!
–– Спасибо. –– Произнес он, когда они оба уже сидели на вершине возле вагончика. Кайф не мог говорить, он был взволнован до крайней степени. С вершины он видел, как бандиты с выселок что-то горячо обсуждали, указывая на мост. Один из них, встав на колено о чем-то эмоционально жестикулировал с рацией. «Хотят напасть одновременно!» –– Промелькнуло в голове сталкера. Однако в этот момент со стороны автобусной остановки послышались выстрелы. Кайф лег под вагон и увидел Крыма, Дивана и еще с дюжину сталкеров, открывших нещадный огонь по бандитам. Едва заслышав его, бандиты по эту сторону насыпи поднялись с холма и роняя кал начали отходить. Бандиты по ту сторону холма были перебиты все до единого.
–– Ох ****ь, как же я рад видеть ваши наглые рожи! –– Закричал Форсаж, подбежав к Дивану и обняв его. –– Вы чего, хотите к нашей славе примазаться?
–– А-а, так нам надо было не приходить?
–– Ха-ха!
Где-то с минуту они просто смеялись, кивая друг другу и успокаиваясь. Кайф и Чих в это время сходили вниз.
–– А ничего, нормально деретесь!
–– Если б не Кайф... –– Закричал Чих.
–– Молоток. –– Сказал Шар, дружески ударяя Тимура кулаком в плечо. –– Не дал в обиду шибздика! Уважуха!
–– Сидор сказал, чтоб мы держали эту точку и ферму. –– Произнес Крым, когда все успокоились. –– Вы же ее зачистили?
Шар посмотрел на Форсажа. Тот кивнул.
–– Так е, пан сталкiр.
–– Ну и збс. Примерно минут через тридцать с «Болот» и «Лощины» подойдет еще с десяток наших. Может больше.
–– Это откуда у нас такие резервы?
–– Похоже в этом году немало тех, кто не накопил на Бар.
–– Зато в кое-то веке зима на Кордоне будет не скучной!
Через полчаса все произошло ровно так, как сказал Крым. Первыми на ферму подтянулась пятерка сталкеров, вышедших из «Лощины». Они шли тем же шагом, каким в сны вступал легион из одноименной песни Би-2, но при этом все время были настороже и не выпускали из рук оружия. Их появление было встречено среди сталкеров радостным гиком. Пару минут спустя подтянулись и ребята со стороны болотной тропы. Это была группа охотников. Их изможденные лица говорили о том, что в рейде они провели как минимум две недели. Тем не менее охотники приняли живейшее участие в обустройстве базы и блокпоста, как и надеялся Сидорович. Его план был таков: поскольку после повторного включения «Выжигателя» и обрубания тем самым прохода в центр на Большой Земле постепенно стал пропадать интерес к зоне, исчезло большинство заданий, с которых кормилась известная часть сталкеров и которые ранее проходили по категории "второсортных". Раздобыть красивый и желательно не фонящий камень, принести шкуру псевдособаки на чучело для какого ни будь охотника-любителя из Флориды, сделать красивое фото у химического болотца на Свалке – все эти задания канули в лету. На момент ноября тринадцатого года спросом пользовались исключительно артефакты, да части тел наиболее редких и опасных монстров, в связи с чем в зоне сократилось сначала общее количество денег, а вслед за этим и сталкеры. Попутно росли цены на еду и снаряжение, и хотя буржуи всех стран в подобных ситуациях все как один начинают повторят мантру про "рыночек порешает", Сидорович решил взять ситуацию в свои руки, миновав руку рыночную. По его задумке скидки постоянным клиентам и новая (хорошо забытая старая) база, а с ней и возможность пережить зиму, не выкладывая перед Барменом кругленькой суммы должны были привлечь на Кордон новых постояльцев. К тому же, через старые связи на Большой Земле можно рискнуть оживить пару финансовых потоков. Расчет торговца был, в общем-то верным. Многие сталкеры откликнулись на его предложение зимовки на ферме, новых заданий по весне, а также на четырнадцать блоков черного чая, которые Сидорович обещал выдать бесплатно, в качестве бонуса. Для тех, кто в силу разных причин этой зимой не позволить себе ничего, кроме мяса мутантов, вперемешку с дешевыми макаронами, подобное предложение казалось заманчивым. Таким же казалось оно и для Кайфа, который, несмотря на то, что пробыл в зоне всего три дня, уже успел съесть все запасы и теперь понимал, что привлекло сюда всех этих людей.
Еще лучше он стал их понимать в течении следующего часа, когда все они принялись за работу. Кто-то отошел в рощу и начал заготавливать дрова, Шрам, Крым и Еж потрошили плотей, убитых Форсажем, Диван и Гугл надевали на петли дверь, Чих, Тимур и сталкер из «Лощины» Град таскались туда и обратно, перенося на ферму пожитки из бункера Сидоровича, Омут притаранил откуда-то гвозди, кто-то еще тянул к костру стул... После того, как первые работы были завершены и сталкеры как следует отдохнули, одиночки взялись за дела лагерные. Охотники расположились на насыпи, пообещав охранять ее до окончания завтрашнего дня, Лепешка и Тихий принялись готовить еду, сталкеры из «Лощины» ушли распродаться. Вместе с ними Форсажем послан Тимур.
За выполнение задания, Кайф, помимо еще одного ПМ-а, который он снял с убитого им бандита вместе с черной курткой и кросами, получил от торговца килограмм сухарей, пакет с пакетами, упаковку черного перца, упаковку майонеза, одноразовый стакан с уксусом, который было велено переправить Лепешке, банку с консервированной кукурузой, сменное белье (семейники), две бутылки воды, три бича и дешевый серый рюкзак, куда все вышеописанное богатство и было сложено. Помимо этого, Тимур еще продал Сидоровичу свой телефон, за что получил от торговца восемь тысяч наличкой.
По возвращении сталкера обратно на ферму, Лепешка стал учить его готовить плоть. Майонез, стакан с уксусом и упаковка черного перца немедленно были пущены в дело. В восемь часов, сидя у костра в окружении сталкеров, как минимум часть из которых Тимур уже уверенно называл братьями, он с большим удовольствием схомячил два изжаренных куска сала, от жира которых его подбородок слегка заблестел, заел их сухарем и запил водичкой. Наевшись до отвала, между сталкерами начался один из тех разговоров, какие всегда бывают в среде мужчин – разговор о бабах. Начал его Диван и... о боже! Я ведь и забыл познакомить с ним нашего читателя! Ни слова более, исправляюсь.
Дивану было двадцать четыре и еще два месяца. У него были светло-серые волосы, взъерошенной волной уходящие от лба на затылок, коричневые глаза, маленький нос и слегка оттопыренное левое ухо. Зимой и летом он носил горчичный кожаный плащ, серый свитер и синие штаны «adidas», которые зимой сталкер пододевал под выцветшие джинсы. Диван был парнем из мема про «ниже 190 см не знакомлюсь», он был метр восемьдесят девять, с широкой грудью и малыми стопами. Как и многие дылды, начиная примерно с шестилетнего возраста, Диван начал слышать в свой адрес извечное: «–– Не шоркай, не шоркай!». Связано это было с тем, что он слишком низко поднимал ноги, когда ходил, в результате чего бесил ту часть родителей, что взбалмошней и крикливей. Вообще, в таких случаях существует ровно два способа решения проблемы: либо на всю жизнь остаться с родителями и год за годом выслушивать «не шоркай, не шоркай!», либо, дождавшись совершеннолетия, свалить от них куда подальше. Моя личная при этом рекомендация еще вдрызг разругаться, чтобы отбить у взбалмошной половины желание докучать вам в ближайшее время. Да, возможно это будет не очень приятно, возможно даже вы будете чувствовать некие угрызения совести, но все это пройдет через пару недель, а вот свобода, свобода останется. И не успеете вы и глазом моргнуть, как ваше шорканье само испариться. И не только оно. Вот что раздельное жилье животворящее с людьми делает! Диван же эту методику усовершенствовал. Он не просто свалил – он свалил в зону.
По одному из неписанных законов зоны, заведенным не им, у Дивана, как и у любого уважающего себя сталкера, была балаклава, но ее он почти никогда не носил. Подводя общее впечатление, можно с уверенностью сказать, что Диван был из тех, кого ныне зовут ауэр элифантами. Другими словами, он был из наших, из адекватных. Как и все адекватные, Диван заваривал чай только до половины (другую же половину он заливал холодной водой), а макароны перед варкой, конечно, ломал. Он принадлежал к тому типу людей, которые в силу пристрастий характера заводят одни и те же разговоры об одних и тех же предметах, и темах изо дня в день. Для Дивана таким предметом и темой служила бывшая. К чести этого сталкера стоит отметить, что разговоры в любых мужских коллективах, особенно если эти коллективы замкнуты сами в себе и, если из них полностью удалены женщины (как, собственно, и было на ферме), всегда, в конечном итоге, сводятся к двум извечным темам: политике и бабищам, между которых мелькает еще слово "говно", использование в разговоре которого всегда доставляет мужчинам известное наслаждение. Однако поскольку про всех женщин, с которыми человек имел дело на Большой Земле всем в лагере становится известно все в течении первых трех месяцев, то постепенно разговоры сводятся к политическим предпочтениям и событиям в мире. Как это часто бывает, как таковых предпочтений практически ни у кого не оказывается, а в основном у всех есть находятся стереотипы, которые озвучиваются, когда это кажется к месту и оспариваются в силу желания их оспаривать. Иногда эта сила столь велика, что ролики в стиле "Познер жестко ответил Гордону – чей Крым?" можно было бы выпускать чуть ли не каждую неделю. Другое дело – события в мире, благо на Большой Земле вечно что-нибудь да происходит. Помножте это на закрытость зоны, и вы поймете, что буквально каждый чих за Кордоном, здесь бывает обсосан обществом по несколько раз. Так вот именно Диван был той его частью, которая своими речами возвращала общество в состояние равновесия. Бывшую он вспоминал часто.
Звали ее Алиной, и Алина она была типичная. Она была рыжей, любила выкладывать посты в инсте, где под грустную музыку, на оранжево-сером фоне чередуя стирание с написание, появлялись буквы, в конечном итоге складывавшиеся как какую-нибудь неписанною мусорную мудрость, по типу любящий любит, а не любящий – нет. Гардероб ее составляли белые майки и белые же свитера, худи, которые удавалось стащить у очередного ухажера "на пару дней поносить", черные лосины и одна черная юбка, та самая, рифленая, немного перекошенная, глядя на которую сзади ты думаешь про себя: «Мне кажется, или с этой стороны немного задрано?», а глядя спереди понимаешь «Точно не кажется. Здесь не видно колен» и еще того вида трусы, про которые крестная моей знакомой, будучи боровом блистательной категории, как-то обмолвилась, забивая рот десятой ватрушкой: «–– Да ф них дафе и обофраться-то не во што!» – стринги. Со слов Дивана и со слов рассказчика Алина была редкостной дурой. Со слов Дивана это следовало из того, что она почти ничего не ела, а если и ела, то только те блюда, для приготовления которых не использовали лук, в результате чего ее прокормление приходилось Дивану в тягость. Со слов же рассказчика это следовало из того, что Алина не знала значения таких слов, как "цугцванг", "кудесник" и "готтентоты", а также не могла ответить на два вопроса: "Что легче – килограмм ваты или килограмм гвоздей?" и "Кто изобрел бикфордов шнур?", однако если начать применять критерии рассказчика налево-направо, то этак мы еще неясно до чего докатимся. Может ведь выясниться, что такие "Алины", чего дурного, присутствуют прямо среди наших читателей, а это не допустимо, поэтому лучше вернемся обратно к Дивану и скажем о нем, напоследок, еще пару слов. У него было чудесное свойство влюбляться абсолютно любых девушек, причем даже без их участия. Все, что было нужно, это ласковый взгляд и самое обычное к нему отношение. Все остальное Диван мог додумать в голове сам. Он любил, сам того не осознавая, наделять приглянувшихся девушек несуществующими в них добродетелями и приписывать им излишнюю симпатичность, что, разумеется, никогда не оканчивалось для него хорошо.
–– Так вот, женьшень...
Но что там было с женьшенем (так Диван звал Алину, как сокращение от слова "женшЫна") Кайф толком не слушал – помня о просьбе Литры он был занят киванием на рассказы Чиха, который, нагнувшись, делился с ним, какие у них в псковской области бывают огромные шакалы и как они могут погрызть крыло «Нивы» и как тяжело отбиться от них и так далее, далее... Примерно в час ночи сталкеры разошлись спать.
***
На следующий день над Кордоном шел дождь. Картина, в общем-то, для зоны обыденная. Постепенно на смену ему пришел сперва чичер, затем крупа и мороз, от сочетанья которых земля немного синела, затем пошли хлопья, не перестававшие падать до января. Через неделю после известной читателю перестрелки часть сталкеров переехала с фермы обратно в деревню на, как называл это Еж «зимние квартиры». Среди переехавших были и наш знакомые – Чих, Кайф, Литра, Форсаж, Шар и Крым. Они заняли второй от бункера домик справа, тот самый, с немного разрушенной крышей, в которую ветер стучался ветками. Первая тройка поселилась на чердаке, вторая же жила и спала под ними. Кайфу нравилось такое положение дел. Ему вообще нравилось проживание в зоне со всеми его мелочами и сложностями. Ему нравилось, что они заделали дыру в крыше. Как это водится у молодых заделали кое-как, или, как говорил Форсаж, этот, по словам Чиха "наглый человек снизу", каком кверху. «–– Вы только зря ухайдокали два метра рубероида и линолеума!». Какое там! Кайфу казалось, рубероид с линолеумом были счастливы. Им ведь сто процентов было приятно касаться друг друга в кривой нахлест, раз пару недель легонько отклеиваться уголком справа снизу, а также при сильных порывах ветра пропускать бодрящие сталкеров сквознячки. На все робкие попытки Литры уговорить друзей переделать заплатку, Чих, Кайф и лень отвечали: «Так даже лучше. Че ты докопался-то?». Кайфу нравился этот их частый гость – осенний, а позже переодевшийся в зимнее холод, этот визитер, умеющий быть ночным и тихим, незаметно отклеивающий уголок рубероида и дающим парням обнаружить себя только под утро высунутыми из-под одеял пятками, и громким ревизором, врывающимся в разгар спора или обеда, свистом своим заставляющий сталкеров чертыхаться, класть на служивший им столом ящик куски мяса поверх недогрызенных сухарей и наперегонки мчаться заделывать крышу. Кайфу нравилось проветривать этот чердак. Нравилось сесть, высунувшись из него, свесив на лестницу ноги и не касаясь ее, болтать ботинками, беседовать с машущим ему с соседней крыши Омутом о плюсах и минусах пластиковой посуды, или с Диваном о его Алине, или с Гуглом о том, почему же люди так похожи на птиц, а между тем, как они не летают. Или еще с кем-нибудь, шут знает о чем. Кайфу нравилась их деревня. Уже спустя пару дней он хорошо изучил все окрестные крыши, знал, в каком доме и с кем зимует ворона Шурик и какие тени какая из них отбрасывает в ночи. Ему очень нравилось смотреть на звезды, особенно в снегопад, когда черная ночь, черное небо, горит костер, зажженный более не из надобности, а из эстетического удовольствия и белые, белые хлопья падают-падают наискосок. Со второй тройкой они разговаривали, когда спускались, а когда были над ними, то перестукивались. «Привет!», «Покеда!», «Давайте к нам в карты!», «Есть таблетки у вас?», «Спускайтесь вниз, стоять ваша смена», как бесконечно много всего можно спросить и сказать простыми костяшками. Как вкусно есть сладкое, глядя на снег или в еле идущие, постоянно подгружающиеся в КПК Литры видосы, насколько более вкусным становится чай, если вода для него нагло украденный у друзей снизу и ты сидишь, пьешь его большими глотками, в десятый раз обсуждая маршрут первого рейда. Седьмого числа Чих негодовал по поводу своей внешности. От переизбытка мучного, жирного и чупа-чупсов на его левой щеке появились три выпуклых прыщика, образовывавших небольшой равнобедренный треугольник, какой читатель может представить, если вспомнит те дни, когда он в детстве держа открытым небесный атлас, водил по созвездиям крохотным пальчиком.
Даже спускаться за тем, что в культурных обществах называется "попудрить носик", а здесь звучало не иначе как "–– Ну че, пойдем жопу морозить?" или "Погнали на совещание" Тимуру было не в тягость. Со временем Кайфу приглянулись даже военные. Он мог наблюдать за ними, смотря с чердака, так как их шлагбаум, пара казарм и потемневшая белая вышка просматривались отсюда довольно сносно. Ближе к новому году у сталкеров даже появился любимчик – военный, выбегающий каждые утро и вечер на пробежку вокруг блокпоста в тельняшке, штанах от «горки» и черных берцах. Неважно, шел ли на улице ливень, или снежок пушил лес от макушки и до корней, боец вооруженных сил Украины каждый день появлялся, как штык, в четыре утра и десять вечера. Парни прозвали его меж собой «ЗОЖником».
Конечно, одними посиделками их зимняя жизнь в лагере не ограничивалась. Наивно было бы об этом думать. Раз в трое суток «вторая крыша», совместно с крышей «четыре» заступала на ночное дежурство. Однообразной, выматывающей и тяжелой была эта работа. Парни стояли, накинув на себя несколько курток, смотрели во тьму, слушали тишину и собак, вывших на границе со Свалкой. Чих курил. Его лицо, в вязаной шапке, высоком воротнике, занесенным снегом, кривая улыбка и небрежно выбритое лицо, над ними – звезды, а в подвале справа храпящий Тихий, так протекали охранные смены. Правда не все.
В последний день ноября Кайф пережил свой первый «Выброс». Событие это врезалось в память ему основательно. В тот вечер была как раз их смена, они направились было, как обычно, к автобусу, Чих вновь чиркнул спичкой, но тут их окликнул Акация.
–– Литра, твою мать! Ты что, совсем сообщения не читаешь?! Вы хули там делаете?! Сегодня же выброс!
Не успел Литра даже помянуть чью-то мать, как над их головами загремел гром. Такого Кайф еще не слышал. Гром как будто несли, поскользнулись и он просыпался, со всех сторон падая на парней. Одновременно с этим в черноту неба вторглись оранжевые полосы, просачивавшиеся сквозь темноту и румянившие ее. Земля несильно загудела под ногами, как гудит поставленный на беззвучный будильник, забытый в подушке. Что там было еще Кайф не рассмотрел: буквально пару мгновений спустя он, ушибившись мизинчиком, уже затворял за собой двери. Последующие тридцать минут подвал, в котором собралась вся деревня нехило потрясывало. Лампа мигала, а КПК вырубились и по всем экранам показывали одну программу – серо-белую рябь. Еще через десять минут наступило затишье, сталкеры разошлись, а Кайф всю ночь нет-нет, да и поглядывал в небо. Так оно все же, пожалуй, спокойнее...
Мылись сталкеры редко. Придя в первый раз в разрушенный дом, оборудованный парнями под эти нужды, Кайф увидел первый за свою карьеру сталкера артефакт. Это была «Медуза», предмет, похожий на еще не раскрытый бутон тюльпана, большей частью коричневый, с вкраплением черного сверху. Он излучал тусклый медово-коричневый свет, поглощающий радиацию из дождевой воды, которую одиночки собирали в ведра (их было всего два на деревню), потом кипятили, а после наполняли этой водой небольшую ванну, ржавчина в которой была только сверху, "по воротнику" и убрать которую железными губками не представлялось никакой возможности. Когда шли дожди, воду собирать было труднее, поэтому мылись редко, но вот когда пошел снег, занесший деревню покрывалом сугробов, мыться сталкеры начали заметно чаще.
–– Почему, Чих, ты не бросишь курить? –– Спрашивал успевший зарасти Кайф в минуты покоя, когда они вшестером забирались на чердак и, сидя за кружкой чая, распаренные, взъерошенные и веселые играли в «Три палки» при свете свечи, помещенной в банку из-под консервов. –– Давай может бросишь?
–– Да че ты донимаешь меня? Вон пускай Крым бросает! Тогда и я.
–– Крым, че, ты бросишь? Бубой ходи...
–– Нет, не могу.
–– Чего так? Валет есть?..
–– Нет силы воли. Я, брат, признаюсь, яйца свои скурил. –– Говорил Крым, откладывая за спину карты и показывая большим и указательным пальцем сжимавшийся бублик. –– Они у меня во-о-от такие, как глаза щуки вареной. Раз десять пробовал, все бес толку. Только с каждым разом все сильнее привязываюсь.
–– Надо тебе, Чих, пример с ЗОЖника брать. –– Улыбался Литра. –– Кстати, а сколько на часах время? Еще не пора ему бежать?
–– Да брошу я, брошу! У меня ж яйца – во!
–– Коне-е-ечно... О! У меня тридцать четыре!..
Жизнь здесь не бурлила, она здесь текла. Медленно, словно река подо льдом. Однако зима всегда кончается и ранней весной течение ускоряется, ломаются льды. За ледоставом всегда идет ледоход и течение, не так давно бережно несшее рыбку, в эти дни вполне в состоянии ее прихлопнуть... Оставим пока наших карасиков.
***
Поздно вечером, в пятницу, пятнадцатого ноября 2013 года, Чарльз Эндрю Дэвис стоял у двери огромного стеклянного куба, бывшего, как и сейчас головным офисом «Financial Times». Освещенная только одним окном, позади журналиста шумела Темза. В соседнем здании давно погас свет, его сотрудники уже были в квартирах. «Зачем так загадочно действовать?» –– В который раз подумал Чарльз, протягивая руку к двери, такой же черной, как и вода, в ней отражавшаяся. –– «К чему это... позерство? Ведь это нелепо». И тем не менее он постучал именно так, как оговаривалось – в такт одной очень старой шотландской песни, название которой забыто сегодня не только мной, но и самими шотландцами.
Из темноты возник силуэты, казавшийся в ночи двойником тени и дверь перед юношей распахнулась. Он вошел, все более увлекаемый магией сумрака и загадок.
–– Чарльз Эндрю Дэвис?
–– Это я.
–– Вас ожидают. –– Произнес человек, правой рукой указывая на самый конец коридора. –– Идите на свет.
Чарльз пошел в самый конец помещения. Это был коридор, длинный, почти что непроницаемый. Лишь бледность ночи, проникающая сквозь окна да озаренный желтым светом последний кабинет, позволял хоть немного в нем ориентироваться. С ежиком на спине парень шел мимо стен, стекла которых протирали лунные блики. Сам того не замечая, он замедлялся. Каждый столик, каждая подставка для карандашей, каждый сливавшийся со стеной принтер источали влиявшее на него колдовство чары легли на него цепями, порвать которые смог только свет.
В кабинете, за столом из черного дерева, полукругом сидели шестеро человек. Пятеро напротив всего одного, за спиной которого горела причудливая лампа луковичной формы на медной ноге. Ее огонь придал журналисту силы. Взявшись за ручку, он вошел в кабинет.
–– А-а-а, вот и наш припозднившийся Дэвис. –– С сильным ирландским акцентом произнес... нет. Это был кто угодно, но не ирландец, не бывают ирландцы настолько черными. Но его голос... Никто, кроме ирландца не мог так говорить. «Френсис Кибертон» –– Подумал Чарльз.
–– Я удержал для вас место. –– Произнес тот, указав юноше на свободный стул слева от себя, стоявший между вправо причесанным мужчиной в хорошем костюме и кареглазой девушкой, уголка рта которой касались волосы. –– Проходите, садитесь.
Юноша сел, всем своим видом пытаясь не показать выпустившего его из свой хватки волнения. Ему казалось, что все исподтишка на него смотрят. В действительности же это было не так. Мыслями сидящих полностью владели слова человека, насмешливые зеленые глаза которого в свете дрожащей позади лампы приобрели отблеск фольги. В отличии от их должностей, их имена практически ничего не скажут читателю, поэтому давайте перейдем к делу. В кабинете сидели редактора. Не только газеты «Financial Times». Мужчина в костюме представлял «The Washington Post», сидевшая перед Чарльзом девушка всего час назад прибыла из Канады. Здесь был представитель немецкого «Шпигель», который в оригинале, конечно же, имеет перед собой частицу Der. Даже «Ланцет», крайне далекий от обсуждаемой в ночи темы имел на той встрече своего депутата. Последний к обсуждаемому отнесся холодно, но стоило только взять слово Френсису Кибертону, скепсис Мика Галанта оказался размыт. Впоследствии, он как-то обмолвился о том вечере: «–– Поистине, он меня очаровал». Очаровал Френсис Кибертон и Чарльза Дэвиса, получившего в окончании вечера должность, обещавшую много фразу: «–– Нас ждет сенсация!», а также задание вылететь в Киев. Так окончилось пятнадцатое ноября для семерых человек. Но для еще одного оно окончилось гораздо раньше.
Мир сержанта Гранта рухнул в четырнадцать тридцать две, когда майор Статэрн, вызвавший его в свой кабинет на разговор, не смотря на него произнес лаконичное: «–– Сдайте шевроны». Его выгоняют из SRR. Но за что? Ответом было молчание. Грант спрашивал Статэрна со всей возможной учтивостью, смотрел в глаза, в конце концов плюнув на гордость стал попрекать его висевшими на груди крестом и медалями.
–– И их тоже сдайте. –– Холодно произнес офицер, отодвинув от себя лист гербовой бумаги. –– Вот соответствующее распоряжение.
Грант опешил. Его бросило в жар, в дрожь, во все и сразу. Впервые за двенадцать лет почти безупречной службы он потерял самообладание. Подавшись через стол на майора, он сухо спросил:
–– Это потому что я ирландец? Потому что отец служил в ИРА?
–– Это потому, –– Произнес майор и в его голосе, его глазах промелькнуло что-то звериное. ––, что вы, сержант Мэтью Хистори Грант, проебали «Светляк», за которым корона вас посылала и который был у вас под самым... –– Тут он сжал указательный и большой пальцы, как будто держал между ними иглу и затряс ими так, словно пытался уколоть Гранта. ––... вот тут!
–– Я сдал вам рапорт! «Светляка» не было! Белый, Белый может это подтвердить!
–– Белого нет, Грант. Возможно он умер, а возможно его никогда не существовало, и вы пять лет морочили головы следствию и всем нам. Ничто из того, что вы написали о последнем дне вашей миссии Аквила не подтверждает.
–– Этот молдавский брехун...
–– Грант! Вы забываетесь! Шевроны! Сдать! И убирайтесь из моего кабинета!
Бывший сержант покинул расположение обезвоженным. Обездушенным. Опустошенным. Померкшим. Спившимся до открытия первой бутылки. Мертвым заранее. Где-то на остановке он выронил сумку. А может и раньше, когда шел по грязи осеннего поля. Или оставил ее в машине. Во второй? Под навесом? Он не знал. Как оказался в городе Эннис он не знал тоже. В его голове было пусто, сердце, казалось, сжали тиски, а на языке крутилось только: «Проклятый оранжевый... Проклятый... Оранжевый...».
На трансляцию матча в кабак «Маленький Дублин» стянулись жители половины квартала, поэтому за столами было не протолкнуться. Болельщики кричали, веселились, стучали в грудь и все время вскакивали, а Мэтью Грант сидел в самом углу за барной стойкой, окруженный кружками, вонявшими пивом, левый глаз тыльной стороне ладони и тщетно пытался удержать слезу. Он плакал впервые после смерти дяди Арнольда. В этот момент на его голову упала длинная тень.
–– Здорово, Мэтью. –– Прозвучал голос, который пять лет уже не мог звучать. Грант вынул подбородок из воротника обесчещенного мундира, посмотрел перед собой и... засмеялся. Ему было смешно до тихой истерики.
–– Какое же дерьмо ты здесь наливаешь, –– Произнес он подошедшему с кружкой бармену. ––, что меня всего-то с пятого литра так развезло? Ты видишь? С призраками уже общаться начал! Эх-ха-ха!
Грант замотал головой и опустил ее. Тень не шевелилась.
–– Как там на том свете?
Он поднял голову и на секунду ему стало дурно. Призрак сделал презрительную гримасу, одну из тех, что делал человек, давно записанный в мертвые.
–– Я вполне жив. Можешь дотронуться. –– Произнесла тень, садясь. Она подняла кружку и начала пить. Мэтью тронул ее указательным пальцем и побелел. Дно кружки поднялось на уровень его бровей. Он тронул еще раз. Сидевший пил дальше. Дрожащей руки, почти зеленый, Мэтью потрогал его в третий раз. Когда же кружка коснулась стойки, Грант протрезвел. Он выкрикнул кличку, но взорвавшийся зал ее заглушил.
–– К-к-как?.. Я... Я...
–– Ты сам видел?
–– Н-нет... Но, но ведь видел Белый! Он лично...
–– Лично убил? Или... Всего-навсего видел тело?
Сказав это, собеседник ухмыльнулся, как дьявол и поправил волосы.
–– А ты, я смотрю, празднуешь повышение?
Мэтью вдруг стало смешно от этой шутки. Говоривший с ним всегда умел ловко поддеть.
–– Да, как видишь. –– Произнес он, глядя на локти, осиротевшие без шевронов.
–– Ты еще собираешь? –– Выходец с того света повернулся и вытащив из-под полы плаща набор фигурок «Вархаммера». Положив перед Мэтью, он опять пошутил, но уже у;же: –– Как там твой Абаддон? Все также безрукий?
–– Очень смешно. Ты, кстати, в курсе, что отец Статэрна тоже служил в ИРА? Ага, служил. –– Со злобой в голосе произнес Грант. –– А потом перекрасился. Подался в Оранжевый Орден, продал и предал нас, наше дело... Чтобы о нем сказал Падригь Мак Пиришь? –– Грант перевел дух и замолчал. Он хотел сказать что-то еще, но тут услышал фразу, на глазах вдохнувшую в него живой огонь.
–– Мэтью, не хочешь вернуться в зону?
Грант громко и долго вдохнул через нос, утер губы. Глаза его заблестели, как унесенная барменом стеклянная кружка.
–– Есть дело?
–– Есть. Неоконченное. И-и-и... Не совсем неоконченное. Помнишь Куста? Вора? Шуберта? –– Спросил сидевший напротив него, перебирая пальцами перед лицом. –– Они мертвы. Все.
–– Это получается... Теперь ты главный?
–– А разве не я был им изначально?
–– А-а... Аквила?
–– Старый придурок? Работает на меня. Не знает об этом. Но работает на меня. Я ведь мертвый, сам знаешь. –– Тут он подмигнул Гранту и захохотал. –– Ха-ха-ха. Поверь мне, Мэтью (он наклонился к уже не сержанту SRR и потрепал его за плечо), дело наклевывается серьезное! Крупное дело, брат.
Сказав это, он поднялся со стула и направился к выходу. Мэтью вскочил и бросился за ним следом, однако снова взорвавшийся зал закрыл удалявшегося людскими волнами.
–– А-а а как мне найти тебя?!
–– Я сам найду тебя. Когда это понадобится. Как и всегда!
Сказав это, человек, одной фразой сумевший воскресить Гранта, вышел на улицу и вынув из кармана плаща перчатки глянул на них, потом на небо, а потом раскрыл перчатки, подставив ветру их внутренности. Обивка их похолодела, его руки тоже. Удовлетворившись этим, самый загадочный персонаж эпопеи элегантно натянул поочередно обе перчатки и пошел прочь от бара, напевая под нос что-то из «Короля Лира», унося с собой в ночь британский ветер. «Крупное дело, сынок. Крупное дело».
Глава 2. «Крупное дело»
***
Здесь должна находиться внушительная часть текста, повествующая, как это у меня водится приблизительно ни о чем, однако для ее написания мне нужно ЗНАЧИТЕЛЬНО больше времени (с чем это связано вы поймете, когда я все-таки ее допишу), а потому пока что предлагаю довольствоваться ниженаписанным.
Представим, что здесь кончается внушительная часть текста.
Но, как мне кажется, настало время вернуться к нашему повествованию. Однако поскольку возвращаться мы будем издалека, то пойдем мы к нему далекой дорогой.
***
Киев. Как много несут в себе эти буквы. Киев великий, Киев заносчивый, Киев осмысленный и Киев хмельной. Киев воинственный и рассудительный, мудрый и дерзкий, сильный и гордый. В его природе нет места ужасу, он не приживается среди этих кремовых каменных стен и бронзовых памятников. Он и герой, и мать городов, и в меру сер и в меру зелен, широк в плечах-улицах, но сдержан, где следует, он благовоспитан и скромен, хмур челом-небом и ясен им же, строг и добр сердцем, биение которого слышно в метро. Самобытность левая его рука, ослепительны блеск – его десница. Он шумит днем как дитя Запорожья и культурно спит ночью, как ленинградский, именно ленинградский, не петербуржский интеллигент.
При желании, сделать попытку описать его может любой, но вот показать его умеет не каждый. Для этого надо хоть раз там ходить... Что же, пройдемся. Зайдем, пожалуй, с левого берега. Здесь не волнами идут многоэтажки, скорей отстоящими друг от друга клубочками. Между ними близко, но не впритык, словно ребенок, стоящий в очереди, затесались частные дома, а также крохотные многоквартирные домики, называемые так более от привычки их так называть и отдавшие слово "много" тротуарам и паркам, разделяющим эти клубки из кирпича, бетона и крыш. Трехполосная трасса окаймлена с двух сторон двумя рядами деревьев, между которых гуляет приветливый ветер, в тепло теребя густую листву пирамидальных тополей, а с приходом холода шебурша голые щетки. Рядом с несущимися на правую сторону машинами, откуда любят шутить, что здесь скорее Чернигов, нежели Киев, лежат ковры парков. Их причудливые узоры напоминают и рыб, и инь и ян, и журчащие воды, рябящиеся на солнце совсем вблизи них. Асфальт и обнесенные щетками тротуары отрезают водный массив. Неважно, куда вас занесло – вечно пустая Троещина, наполняемая только шепотом местных легенд, Позняки ли с их станцией, муралами и киосками, Лесная ли, эта модница, одевающаяся в тулуп, с ее бесконечными рядами рынков, накрытых воздушным тряпьем и подржавевшими железными листьями, от которых немного пахнет Одессой, полюбившийся публике Комфорт Таун, выкрашенный в цвет волос поколения, по традиции думающего, что сегодня оно держит за бороду судьбу, Русановка ли, эта славянская во всех смыслах Венеция, подпоясанная бесконечными рядами деревьев, дорогими ресторанами и радующими глаза фонтанами, что стреляют радугой почти также умело, как и поют, брат ли ее Березняки с их вечно забитыми парковками, блестящими на солнце капотами и кузовами на любой цвет, с их серыми и стеклянными торговыми центрами и пышными к ним пристройками, напоминающими наполеоны, которые подаются все там же, в кафе торговых центров с их черными крышами и видами на Днепр, и которые соседствуют с красивейшими церквями и пустырями или вообще, держась за затылок, вы оказались на ДВРЗ с его просторным, огромаднейшим полем, исчерченным венами железных дорог и бурых составов, стоящих нос к носу, этим зрелищем, какое не забывается и которое можно лишь приблизительно и в меньшей степени воссоздать, глядя на станцию «Янов», откуда то нас вежливо попросят на выход, то ваш покорный сам попросит собравшихся, короче – не важно, в какую конкретно часть левого берега вас занесло! Прекрасно всюду. И здесь остановимся порассуждать. Скажи мне, читатель, какова на твой взгляд производная Киева, что он способен производить? Возможно ты начнешь рассуждать о цехах заводов и магазинах, о прилавках со снедью и т.д. и т.п., однако вопрос лежит в другой плоскости. Не серчай, помогу тебе. Кого производит Киев? Конечно же киевлян. Киевлянин. От этого слова веет теплом, как от фотографии внука и бабушки. И как бы не кривлялись они, по обе стороны Днепра город производит их одинаково. Читатель, вглядись, вглядись в эти улицы. Вглядись в эти щетки высоких деревьев, вглядись в стены домов, посмотри за реку, на шпили Воздвиженки, на Дом с химерами, на это бескрайнее синее небо. Каких людей может все это дать? Александра Вертинского и Казимира Малевича, Элину Быстрицкую и Сержа Лифаря. От сюда вышли Булгаков и Броневой, отсюда у Тургенева вышел Инсаров, болгарин, осиротевший и переехавший к тетке. Проведя в Киеве двенадцать лет, он выучился говорить "–– Как мы с вами". И отсюда же вышло несчетное количество не менее достойных, но не известных людей. С одним из них вы уже знакомы – это Литра, с другим, гораздо более знаменитым, вы еще познакомитесь, а пока давайте подсмотрим за некоторыми из них.
Вот одна из высоток, стройная как карандаш, с антеннами вышек связи, прячущая за собой дома поменьше. На противоположной улице идут монтажные работы, виднеются трубы недавно реанимированных цехов, окруженных дешевой железной решеткой. Справа новостройка типа "хайтек", которая, в свою очередь, окружена теремками и котлованом. Между ними, конечно, не могло не найтись место для махонькой церкви, похожей на слоеное пирожное. По задумки проектировщиков дома "хайтек" молодость и успех должны были хлынуть сюда потоком, чтоб горделиво взирать на соседние здания, однако вся молодость прекрасно делает это из точно таких же домов, расположенных на правом берегу, затерянных в домино пятиэтажек других таких же домах типа "хайтек" и потому здесь только снимаются офисы. Заглянем в этот райончик. В высотке-карандаше, надев на головы невесть откуда взявшиеся пилотки из газет, дедушка и его дочь клеят обои. За стеной у соседей шкварчит конфорка – тетя Лена, у которой остался последний больничный день, увлеченно готовит ужин заранее, потому что в четыре у нее начнется «Орел и решка», потом «Холостяк», а потом спать и работа. Гораздо ниже, на третьем, Василь, тот, что в разводе и у которого выходной каждый день, сидит с воблой в руке у телевизора и, нажимая на пульт босыми ногами, силится разгадать, отчего все бабы... Ну вот, он заснул.
В "хайтеке" напротив, переехавший в Киев с хмельницкой области Санек, на пару с Владиком занимаются традиционным торгашеским делом – ругают дешевый Китай, который, цитирую: "–– Производит говно, а наши дебилы его покупают!". В церкви все тихо, лишь одна старушка о чем-то молится. Или о ком-то. А почти в километре отсюда, в одной тихой квартире у реки девятимесячный мальчик Андрюша пытается устоять на ногах, держась за деревянные решетки кроватки. Его мама Оля, с худыми руками и черной косой, отвлекшись на мгновение от работы по дому, следит за ним прислонившись к двери и на ее безвременно усталом лице уголки губ расходятся в стороны. Однако будем же иметь совесть и прекратим смотреть в чужие дома. Лучше продолжим нашу прогулку.
Почти из любой точки левого берега виднеются трубы, расположенные за рекой. На переброшенных через Днепр мостах, в закатных лучах, зримый с левого берег правый становится еще прекраснее. Он надевает златую шаль. Отсюда виден главный флагшток государства, бархатные берега, утопающие в зелени и скрывающие Крещатик, за которые иногда все же выглядывает несколько высоток, видна звонница-лавра и Родина-Мать. Пройдем же скорее на правый берег.
Звоном встречает нас Киево-Печерская лавра, чьи купала в погожее утро блестят, словно свечи. Верующий или не верующий, но дух православия захлестывает тебя, и заставляющая и атеиста в груди что-то почувствовать. Крыши пристроек изумрудно-зеленые, на один из маленьких куполов пристройки наложено солнце из золота. Белы, не порочны стены ее. Они смотрят на мир крохотными оконцами в форме старинных дверных замков. Звон колоколов наполняет соседствующие с лаврой дома. Отсюда видны подъемные краны, что-то строящие на левом берегу. Рукой подать до Крещатика. Его дома, лучшим из описаний которых будет то, что глядя на них впервые хочется крикнуть куда-то в прошлое: «–– Петр!» и «–– Краков!». Красная черепица соседствует здесь с небесным железом. В небе летит самолет. Стелла 2001-ого года с девой. Красный корпус вуза Тараса Шевченко, а рядом парка Тараса Шевченко, где, стоя на николаевском постаменте, с руками за спиной стоит и сам Тарас Шевченко, смотрящий на вуз своими зелеными глазками. Здесь много лавочек и немного косые деревья, на стволах которых зимой красиво лежит снег, широкие, выложенные серым дорожки, фонари с корзинками для цветов. За парком тянутся пирамидальные тополя. Идя по Владимирской гуляющий может выйти к Золотым воротам. По пути ему встретится Оперный театр, трехъярусный, с легкого цвета стенами и округлой крышей, цвет которой всегда радикально подстраивается под погоду и может быть черным в дожди и огненно-глиняным в жаркое лето и музеи, в которых сейчас уже не показывают ничего интересного.
И вот станция метро «Золотые ворота», а чуть дальше за ней и сами Золотые ворота. Подобные этим есть во Владимире. Возле них памятник с усатым мужем, какими исконно представляются нам наши князья, держащий похожий на немного развалившийся кулич домик – миниатюрные Золотые ворота. В пяти минутах отсюда Софиевская площадь, с собором и самой высокой колокольней во всем Киеве. В сторону от нее лежит, за памятником Богдана Хмельницкого, Михайловский Златоверхий собор. Так, погодите, а это там что? Пейзажная аллея. Древнее сердце Киева, именно отсюда Кий гордо сказал: «–– Городу быть!». Подстриженные аккуратными кругами кусты, вздымающиеся и стремящиеся вниз косогоры, аккуратно вписаны в центр столицы. Сегодня впечатление от аллеи немного портят памятники и экспонаты современного направления, однако все это наносное и скоро пройдет, а во времена же, о которых идет речь сейчас, ничего подобного не было и в помине. Здесь есть смотровая площадка и, если вы все еще не пресытились видами с двух колоколен Золотых врат и Софиеской площади, то тут вы можете вновь залюбоваться пейзажем. Вообще Киев, кажется, был создан именно для такой любви – любви глазами.
Дальше идет Воздвиженка. По мнению многих Воздвиженка – это идеальное место. Кусочек Европы, но Европы не вычерченной по циркулю, а домашней, родной. Дома здесь разноцветные, как бабушкины торты, все как на подбор, в четыре этажа. Сколько здесь шпилей автор не помнит, он только помнит, что они есть. Вдоль домов тянутся тротуары со столбиками, держащимися за руки посредством цепей, дорога вымощена как старинная крыша. Совсем ярдом стоит Андреевская церковь, на подходе к которой раскинулся рынок. Но это не тот рынок, что мы видели на левом берегу, нет. Это – столичный рынок. Здесь не лавки, но стенды со всякой всячиной. Игрушечные казаки для козачков, матрешки, магнитики, шапки и обувь, безделушки, блесна, браслетики, книги, национальные футболки, как и в России, пошитые турками, чего только нет! Одному моему другу как-то даже попался подстаканник из перфокарт.
У Андреевской церкви нет колокольни. Зато есть тонкий купол, снизу кажущийся расшитым золотым бисером. Крыша, как и он, зеленая, тело же церкви выкрашено светлой салатовой краской. Налево от нее есть выход к Днепру, идя к которому гуляющий проходит каменную стену, уставленную произведениями местных художников. Картин тут так много, что волей-неволей возникает вопрос: "–– Отсюда, что, в тайне готовится реванш Возрождения?".
А между тем мы уже у воды. Виднеется выгнутый мост, почти у самой реки поставлен памятник держащему двутавр Владимиру. Стоя на серых плитах такой же серой, глубокой реки, шумящей и даже немного пенящейся, гуляющий понимает, что нагулялся. Совсем рядом он, обычно по-хорошему уставший, покупает билет на экскурсию по Днепру, чтобы поесть, послушать и по-всмотреться на воду. Иные жмут денег и просто бредут вдоль воды, морща лица от графити, коими зарисованы скаты дороги. Макдональд и церковь. Сомнительное соседство. Однако и оно кажется уместным здесь. Здесь вообще, чего только не увидишь. И это только днем. А уж какой Киев ночью...
Фонари домов, окружающих Стеллу, горят золотом. Центр не зажжен, нет, он скорее подсвечен. Подсвечен снизу. Во тьме, окруженная поясом крохотных солнышек стоит Родина-Мать. Светится ее постамент, блестят ее руки. Над рекой, разделяющей лево и право, протянулась блестящая нить – это горит один из мостов. Окна некоторых домов, особенно ближе к центру, светятся изумрудным. Стеклянные крыши с высоты птичьего полета напоминают янтарь. Но все это в центре, а за ним темнота все разрастается, но разрастается она не угрожая, спокойно. Она ложится на свет редких фонарей, укутывая дома легкой вуалью, напоминающей пакеты, какие выдают исключительно в «Читай-Городе». Красота этих кулечков особенно заметна, когда, одев в него книгу, ты стремишься домой, прижав к груди увесистый том Стивена Кинга, которого украинцы любят, пожалуй сосем чу;-уть-чуть меньше Шевченко.
Ветер гуляет здесь на редких балконах, окна спокойны и занавешены. В них уже не кипит, но засыпает жизнь и та самая девушка с малышом, за которой мы не так давно наблюдали, теперь сидит у окна, распустив волосы и вспоминая прошедший день. Прошедший день ли? Нет, в ее усталом, но все же еще изящном лице сидят заботы о сыне, о том, как кормить, что купить и вопрос «–– Где же?». «Где же ты, Богдан? Я так устала, я так скучаю». Приглушенный свет лампы лежит на ее черном свитере, на черных, смешавшихся волосах. Андрюшка спит. Его мать дремлет, не закрыв глаз. Погруженная в думу, она не услышала, как в конце коридора открылась дверь.
Положив вещевую сумку возле полки для обуви и повесив куртку за капюшон, поздно вечером шестнадцатого ноября 2014 года, т.е. через день после ночной встречи Чарльза Дэвиса с Френсисом Кибертоном, к себе домой, в квартиру №14 12-ого дома по улице Инженерной, вернулся боец ГУР Украины Кудасенко Богдан Ефимович. Мягко ступая по коридору, он незаметно прокрался в ванную и, притворив дверь, открыл оба крана. Раздалось едва слышимое шуршанье воды. Этот преисполненный тихости шорох, который она научилась узнавать даже во сне, выволок Олю из объятья морфея. Поднявшись, как кошка, она ланью прошла в сторону ванной и, открыв дверь, с мягкой улыбкой посмотрела на мужа. Богдан как раз начал снимать через голову майку.
–– Привет.
Богдан спустил майку по рукам и посмотрел на нее.
–– Привiт.
Как и всегда, в его голосе звучал их нежный медовый месяц.
–– В холодильнике есть чебурек. Пойду чайник поставлю.
Он кивнул, и она также тихо ушла на кухню. Он не сказал ей, что чебурек не надо разогревать, потому что микроволновка в конце всегда громко дзынькает. Она это знала. Жена офицера.
Через десять минут они сидели на кухне. Дожидаясь его, она снял свитер и положила его на колени. Когда Богдан вошел, его дожидались парящая чашка и чебурек, немного нагретый снизу, потому что она подержала его над чайником. Он нагнулся к ней, поцеловал в лоб и сел за стол. Оля подобрала ноги на стул и поставил свою чашку на колени. Богдан откусил чебурек и посмотрел на соседнюю комнату без двери, в которой спал его сын. Они помолчали. Было слышно, как он медленно пережевывает. Затем Богдан встал и еще тише, чем ходил на заданиях, подошел к сыну. Его Андрюша был безмятежен. Он мирно спал, держа между губ указательный палец.
–– Він ніби знову трохи подрос. –– Сказал Богдан, садясь обратно на стул.
–– Он уже три дня стоять пытается.
–– Да? Хм... –– Он улыбнулся куда-то внутрь себя и откусил еще чебурека. Ноги его отяжелели. –– Як же все-таки швидко время летить. Поїхав-приїхав, у нього зубки ріжуться, знову приїхав, він вже стоїть.
Взгляд ее стал печальным, хотя улыбка еще не сошла. Он уже знал, что сейчас будет.
–– Ты не говорил с полковником?
Он собрал всю волю, какая была.
–– Пока нi.
Улыбка растаяла на ее губах.
–– Родной, –– Этот "родной" в такие момент всегда был для Богдана самым щемящим. ––, ты опять? Мы ведь с тобой все обсудили. Я не могу так. Я...
Она давно уже отложила чашку на стол и ломала руки. Он опустился перед ней на колени.
На следующее утро аэропорт Киева шумел, как всегда. Люди толкались, спотыкались, стучали пальцами в паспорта, и никто из них, вечно спешащих, не заметил, как с борта компании «AgustaWestland», приземлившегося ровно в 9:09, сошел человек с кожаным чемоданом и в белом шарфе, расшитом лавандовыми полосками. Это был наш Чарльз Дэвис. Получив указание лететь немедленно, он вылетел в Киев первым же рейсом. По словам Френсиса Кибертона в аэропорту его ожидала встреча с человеком высочайшего дарования, профессионалом своего дела, который должен был ввести Чарльза во все, а также отвезти его в редакцию. И Чарльза Дэвиса действительно встретили.
Прямо у трапа к нему подошел очень худой человек в кофейном пальто, с синими глазами и черными волосами, которые как будто перекосило. Он представился Игорем Глинкой, сотрудником той газеты, деятельность которой в двадцать втором году была ограничена прокуратурой России. Да, все верно. Игорь Глинка был журналистом «Радио Свободы». Это имя, конечно, совсем ничего не скажет читателям, однако некоторым из них станет немного понятней, если автор откроет им, что именно этот человек в дальнейшем будет выдавать себя за Андрея Фурдика – якобы рядового жителя Крыма и под этим именем будет писать для ныне запрещенного «Радио» некоторые статьи. То будет позже, когда руководство России перестанет пытаться дружить с Америкой и попытается начать дружить с головой, ну а пока Игорь Глинка просто у трапа встречал Чарльза Дэвиса.
Идя с ним бок о бок, Чарльз невольно гадал, глядя на этого бесконечно говорливого человека в кофейном пальто: «Этот – профессионал?». В те дни Чарльз не мог ознакомиться с его работами и сделать вывод, профессионал он или нет, однако наши читатели могут себе это позволить. Вот лишь некоторые выдержки из работ Глинки-Фурдика, которые, к слову, могут многое рассказать жителям Крыма о них самих, а также о том, как у них все устроено.
Письма крымчан: «Как из голодного края приехали»
11 августа 2019, 21:00
Андрей Фурдик
I
Автомобилей на дорогах Керчи – море, но беда в том, что по коду региона не определить, действительно ли транспорт принадлежит приезжим, или это легковушки горожан. По российским законам пока еще можно не перерегистрировать купленный хоть в Хакасии, хоть в Калининграде транспорт по месту прописки владельца. А очень бы хотелось знать, откуда понаехали эти руссо-туристо, из каких таких заброшек и тмутараканей занесло их по мосту.
В одном из керченских «Пудов», пришедших на смену украинской сети АТБ, завороженно рассматривает витрины семья, как выяснилось при посадке в авто, из Нижегородской области. Отец семейства, будто жена его год голодом морила, набрасывает в корзину несколько палок копченой колбасы, сыр, пакеты с молоком, упаковки яиц, пачки печенья, хватает под мышку огромный арбуз. Жена его тем временем отбирает в пакет явно недозрелые персики, перемещается к полкам с хлебом и берет плюшки, на которых сидел кондитер, черный и белый хлеб – причем, на все это она смотрит с таким вожделением, что кажется, будто и она провела год на диете. Их сынишку с трудом удается оторвать от батареи бутылок со сладкой водой, только поддавшись на его уговоры купить двухлитровки с надписью «Крым», в которые налита разноцветная жидкость.
Ко «Фрешу» не подъехать: все парковочные места заняты преимущественно иногородним транспортом, из которого вываливаются подгоревшие оголенные тела. Они толпами заваливают в магазин, хватают тележки и набивают их выпечкой, кулинарной продукцией, алкоголем, мороженым, минералкой, сырами, колбасой, сладкими творожками, недоспевшими сливами и персиками, на ценниках которых значится «Бахчисарай», и всей этой снедью забивают багажники. Местные, видя эту картину, комментируют, посмеиваясь: «блатные или голодные», «как из голодного края приехали».
II
Да никакой керченский пацан не опустится до того, чтобы собирать мятую алычу с дороги
Утром застаю возле дома такую картину: женщина в ярком сарафане и пляжной шляпе ползает под деревом алычи с пакетом в руках и накладывает в него собранные с асфальта ягоды. Да никакой керченский пацан не опустится до того, чтобы собирать мятую алычу с дороги. Зелень сорвать с дерева – это да, пожалуйста, спелую фруктину своровать с дерева у чужого дома – тоже в наших традициях, но, чтобы есть с асфальта мятую алычу – увольте… Увидев меня и засмущавшись, женщина говорит: «Вчера здесь столько ягод было, а сегодня…». «Идите чуть выше к дороге. Там два дерева алычи желтой растут, под ними ягод насыпалось», – объясняю ей. И она, поблагодарив, радостная, быстро побежала по дороге вверх.
Жители частного сектора поблизости моря устали реагировать на набеги отдыхающих, которые не могут спокойно пройти, чтобы что-нибудь не сорвать с растущих у домов деревьев.
III
Саранча. Сливу объели до веток, влезают на забор, чтобы дотянуться до инжира
«Саранча, – говорит мать одноклассника, чей дом стоит на углу спускающейся к дикому пляжу улицы. – Сожрали даже завяленную на солнце вишню с макушки, до которой мне не добраться. Сливу объели до веток, влезают на забор, чтобы дотянуться до инжира. В доме напротив изгородь из ежевики, так ягоду сметелили, не дав почернеть».
На соседней улице почти у каждого дома растет грецкий орех, которому еще зреть и спеть, но шаловливые ручки приезжих тянутся и к ним. «Выхожу из дома и вижу: пацанчик набивает карманы зеленым орехом, а на дороге родители его ждут, – рассказывает Людмила. – Да не жалко мне для ребенка, но говорю ему, не рви, он зеленый, горький, еще заболит живот. А он мне: «Тетенька, я никогда не видел такого, можно сорву, друзьям дома покажу».
Мне мальчишку жалко стало, во двор завела и родителей его позвала. Они первый раз увидели, как виноград растет. Селфи наделали на фоне винограда, кисти зеленых ягод снимали, как диковинку. У меня в беседке блюдо с персиками стояло, угостила их, так мама мальчика чуть не расплакалась от впечатлений. Первый раз в жизни такие вкусные персики ела. Говорит, у них в Кировской области продают персики, но твердые, аж хрустят на зубах – она и думала, что это обычный вкус персика. Они с мужем постоянно повторяли, что если бы у них так деревья фруктовые росли, как у нас, за забором, то все бы обнесли и еще на базар бы вынесли».
Рассказываю это на работе, а коллега говорит: «У нас та же история. Приехали друзья мужа из Тюмени, угощаем их дарами своей дачи, в том числе и огурцами, а они не едят: не обижайтесь, мол, мы их у себя наелись. Чуть ли не насильно им в рот сунули, а они спрашивают: «Это что, огурцы? Настоящие, домашние? Почему у них такой не похожий на наши огурцы вкус?». Муж смеется: «Это ж дикие огурцы, в грунте растут».
И так далее, далее, далее. Такие вот пироги. И вот с таким вот человеком, Чарльзу Дэвису волею случая и Кибертона выпало работать. Но тогда Чарльз ничего не знал о Глинке-Фурдике. В те дни журналиста куда сильнее заботило то, что в результате коллизий его работы, он все никак не мог выехать в отпуск с женой и дочкой, однако Кибертон обещался в ближайшее время уладить для Чарльза и этот момент.
***
***
Ноябрь тянулся как желатин. Числа в календаре жевали друг друга, день укорачивался, а сутки охотнее отдавали время ночи. Если раньше костер, разжигаемый в восемь, еще мог застать отсвет последних лучей, то теперь спички вспыхивали при звездном свете. Кайф, Чих и Литра продолжали жить вместе на одном чердаке. Они сдружились настолько, что даже запах одежды делили один на троих. Свободные вечера пролетали за игрой в карты. Так же парни частенько помогали заготавливать дрова и мариновать мясо кабанчиков. Один раз произошел курьезный случай – небольшой кусок мяса выпал у Кайфа из рук и приземлился на стенку ящика рядом с кастрюлей. С секунду он, Еж и Лепешка молча смотрели на мясо, а после последний, чуть насупив нос, произнес фразу, слишком самоуверенную для чернобыльской зоны.
–– Я это есть не буду.
Говоря это, он указал на мясо пальцем не касаясь его. Еще через мгновенье Кайф и Еж ржали, как лошади.
–– Ох-х-х-х, он жрать не будет, х-х-х-х!
Еж поднял мясо, подул на него, забросил в кастрюлю и быстро перемешал майонезную жижу.
–– Вот как пожарим, можешь конкретно его не есть.
Найти конкретно грязный его Лепешка и не старался.
С семнадцатого ноября залили дожди и ролики на КПК стало невозможно смотреть. Поэтому, если Кайф с Чихом не стояли на вахте, одевшись в выданные Фанатом прозрачные дождевики, выданные Фанатом, они занимали себя игрой в крестики-нолики. Спустя два дня ближайшие балки над ними стали пестреть перечеркнутыми решетками. Другими словами, на Кордоне жизнь спокойно текла в двадцатых числах. Совсем иначе дело обстояло у Чарльза Дэвиса.
Едва он семнадцатого ноября в сопровождении Глинки очутился в редакции, британец немедленно был втянут в работу. Они подъехали к одному из тех здание, главное достоинство которых заключается в их неприметном виде – за такие дома глаз не зацепляется. Еще на входе Дэвиса почувствовал, что это здание отличается от обычных редакций... чем-то. Они поднялись наверх по ступеням, богато залитых светом, прошли по коридору, обшитому сайдингом, вошли в кабинет за красной дверью. За каплевидным столом с двумя выемками под ручки на це;почках, сидело шесть человек., разложив по столешнице телефоны. Еще восьмерка бродила кругами по кабинету. В углу, на тумбочке, стоял Kyocera. Все окна, кроме самого дальнего (их было два), были закрыты ребристыми жалюзи. Помимо окна, свет поступал от двух светильников. На ненакрыом пластмассой подоконнике в один кирпич стоял лэптоп. И тут до Чарльзо дошло, что его смутило. Эта редакция была голой. Почти пустой. Он не увидел, идя вместе с Глинкой по первому этажу, все кабинеты были закрыты. Проходя мимо дверей, он не увидел в стоявших у некоторых из них урнах скомканные в шары белые листы бумаги или окурки. Не увидел даже календаря у охранника. В его первом рабочем кабинете в Скантропе висел огромный плакат времен холодной войны, изображающий Черчилля. «–– Всякий, кто способен реально мыслить, понимает, что нам предстоит долгий и трудный путь...». Многоточие уходило Черчиллю почти в рукав. Под ним Чарльза несколько раз посещали сносные заголовки. Здесь же не было ничего, ни одного свидетеля давнего существования или ведущейся долго работы. «Ну хотя бы название редакции могли бы прибить» –– С недоумением подумал он.
Присев за стол и начав слушать ломанный английский, Чарльз через какое-то время спросил у Глинки:
–– Это хорошо, да, я помогу с общей настройкой. Так, а где говоришь, мы сейчас находимся?
–– У? –– Украинец сначала не понял его.
–– Я говорю, в какой мы редакции?
–– А, это. Ну, мы в редакции телеканала «Еспресо».
–– Телеканала?
–– Да.
–– «Еспресо»?
–– Да.
–– Стой, погоди. Ты же вроде «Свобода»? И что это вообще за телеканал? Я о нем что-то ни разу не слышал.
–– М-м-м... –– Глинка пожал плечами и только слегка улыбнулся. –– Ну оно... Ты, в общем не забивай себе голову, ладно? Тебя же прислали сюда мне помогать.
–– Ну-у да-а.
–– Ну вот и славно. У нас уже заготовлен такой сюжет!.. Думаю – ты оценишь. Представь – тирания...
Но голова Чарльза все же забилась и поздно вечером семнадцатого ноября британец залез в интернет почитать про канал «Еспресо». Результат поиска поставил его в тупик – журнала «Еспресо» не существовало. Пока что.
На следующий день из гостиницы Чарльза забрал Глинка и вместе они поехали на Крещаик "подбирать ракурсы". Оставив машины за квартал от здания Верховной Рады, Чарльз и Игорь прошлись вдоль парламента вперед и назад. Несколько раз Глинка останавливался и смотрел на казавшиеся ему наилучшими места сквозь прямоугольник из соединенных больших и указательных пальцев.
–– Как думаешь, если поставить ее вот сюда?
–– Не знаю...
–– А если...
Вместе с Глинкой приехали еще пять человек. Эти носились, как угорелые. У двоих из них были пустые штативы.
–– Так, а теперь, теперь что думаешь? Отсюда будет хорошо видно?
–– Я, честно, не знаю... –– Растерянно отвечал Чарльз, а про себя думал: «Мне кто-нибудь скажет, что мы вообще будем снимать?». Однако не успевал он развести руками на один вопрос, как к нему сразу прилипало несколько новых.
–– А может здесь?
–– Что лучше, кенон?
–– Можно во-он там. Там вроде план подходящий.
–– Мне кажется тут объектив будет шататься. Смотри, какие неровности.
–– Да, но ведь...
–– Молодые хлопцы, а что происходит? –– Произнес подошедший к ним милиционер.
–– Мы телевиденье... –– Произнес один из журналистов.
–– А разрешение у вас есть?
Глинка дернул Чарльза за рукав.
–– Ходу.
–– Чего?
–– Уходим отсюда.
–– А чего он хочет?
–– Разрешение.
–– Ты ведь журналист...
–– Я-то да. Но не все здесь из «Свободы».
Им удалось отпетлять от милиции и на несколько дней они покинули центр города. Чарльза Глинка оставил в номере. «–– Я утрясу кой какие дела. Ты пока подумай, где лучше выставить камеры». Оставив Дэвису план Крещатика, Игорь уехал. Тем временем его команда снимала сюжеты на окраинах города. В них жителям столицы задавали два вопроса: "Хотите ли вы, чтобы Украина вступила в ЕС?" и "Как вы относитесь к тому, что Янукович приостановил подписание соглашение об ассоциации с Евросоюзом?". На первый вопрос многие респонденты отвечали "да". Ответы "нет", если и были, в окончательную версию сюжетов не попадали. Ответом на второй вопрос было негодование. То обстоятельство, что ассоциация с ЕС и членство в ЕС – это не одно и тоже, корреспонденты опрашиваемым не сообщали. Впоследствии ролики с их ответами каналы крутили в перерывах между дебатами Азаров и Яценюка.
В среду, двадцатого Глинка вернулся вместе с командой. Журналистские жетоны были при них. При это компания «Еспресо» все еще не существовала. Официально она, как и еще несколько телеканалов (к примеру – «Громадьское») будет зарегистрирована лишь через три дня, двадцать четвертого ноября две тысячи тринадцатого, кометой минуя любые бюрократические проволочки и получив недостающую аппаратуру, форму, кепки с их логотипами, а также автобусы и пропуска. Лишь спустя одиннадцать лет, в конце января/начале феврале 2025 года широкой публики стали известны причины столь бурного расцвета украинской журналистики, которые в сокращении занимают всего пять латинских букв. USAID. Однако некоторым героям рассказываемой эпопеи дожить до этого дня было не суждено.
День двадцать девятого ноября прошел ровно также, как пять дне до этого. Неделю, с семнадцатого, шли косые дожди, и на соседней крыше Омут шутил, что небо плачет. Утром двадцать пятого истерика кончилась. Солнце взошло из-за рваных туч, земля и редкие, не успевшие перегнить листья подсохли. Через три дня высохла последняя лужа.
Одиночки, уставшие рубить ветки, а до этого вынужденные семь дней мыкаться по домам, решили провести по-особенному надвигавшийся вечер. К семи они выбрались из чердаков и подвалов, с наслажденьем потягиваясь и разминая ноги, в проброс называя друг друга медведями. В этом косолапом слове было много от истины. Некоторые так долго и много лежали, что успели оставить на стенах следы от затылков и, если б бетон не был таким грязным, темные пятна были б заметнее. Других продуло пониже шеи.
Решено было срочно развести костер. Гугл ботинком выгреб угли, Курва сложил поленья колодцем и уже примерно через десять минут сталкеры пробавлялись горячим кофе, облепив пламя двумя кольцами. Горький, заправочный, он идеально пнул под зад их мозги. После него заварили цикорий. Затем чаек. Шум и смех вокруг дров планомерно поднимались по тем же людским законам, по которым лысых прозывают "кудрявыми". В небе в тот вечер в неравной пропорции смешались черный и синий и казалось, что сверху сбросили тонкую прозрачную ткань, которое, падая, прошло сквозь звезды, вобрав в себя немного света и застыла теперь между ними и звездами. Лишь один раз до этого автор видал подобную ночь...
Это происходило лет двадцать назад. Точней сказать не могу, т.к. не помню (вы могли заметить, у меня временами проблемы с памятью). Жил я тогда в глубокой деревне, в одном старом доме на два хозяина. Между нашим двором и соседским сараем, сколько себя помню, росли вишневые падалицы. С раннего детства я помнил от матери два противоречащих себе утверждения: 1) из падалицы не может вырасти дерево и 2) падалицу надо вырывать с корнем. Зачем ее рвать, если из нее вишня не вырастит мне, разумеется, никто не объяснял. Как оказалось, вишня все-таки выросла. До поры до времени ее не трогали и вот теперь она уперлась в забор, грозясь его повалить. Соседям было не до того, они как раз собирались переезжать в поселок и поэтому пилить ее пришлось нам. Пили ее мы до позднего вечера, параллельно перебрасывая ветки через забор. Сначала мама сказала, что жечь это все мы будем завтра, однако вы же знаете вуманов, в их действиях и утверждениях столько же последовательности, сколько воды в крупном сито.
В результате ветки мы жгли в одиннадцать. Они лежали в три слоя – сначала мох, который был здесь еще до Адама, немного веток на нем, потом еще зеленое сено, потом опять ветки, а сверху ветки, лежавшие листом на нас. Никогда в жизни я не видел такого костра. Он потрескивал тихо и снизу, сквозь ветки струился невероятной густоты дым. Белый-белый. Говорят, сходящая вниз лавина чем-то похожа на скользящее облако. Что ж, в моем случае это облако скользило наверх. Иногда большие костры следует тормошить, и мы с сестрой это делали под чутким присмотром матери, поднимали за основание толстые ветки и кверху брызгали косяки искр. В ту ночь я много раз поднимал ветки и каждый раз эти искры взлетали в воздух. Потом я отошел и зачарованно посмотрел в стороны. Черно-белая ночь, синеющая возле звезд. Высокую траву колышет ветер. Серый асфальт дороги и шебуршащий по кустам Барсик (да, у нас был пес с кошачьим именем). Вспоминая время от времени эти минуты, теперь уже такие далекие, я думаю иногда, что если бы у меня немного иначе был устроен рассудок, я мог бы теперь сказать себе примерно следующее: родные боги звали тебя. Впрочем, чего теперь об этом думать?
От нашего костра отделились два сталкера. Форсаж и Литра ушли за бункер, одиноко стоявшей за двумя дубами акацией и минуту спустя вернулись назад с охапкой сережек. Разломав их, одиночки побросали сережки в чай.
–– А-а, а радиация? –– Неуверенно спросил Кайф, глядя на то, как футляр от семечек всплывает в кружке.
–– А ты завтра зубы не забудь почистить и все. –– Сказал ему Крым. Завтра, разумеется, зубы чистить никто не стал, поскольку утро началось после пятнадцати.
Утро военнослужащих «Беркута» началось раньше. В ночь с 29 на 30 ноября на площади независимости в самом центре столицы появился палаточный лагерь в несколько десятков оливкового цвета холмов и правоохранителей экстренно перебросили в Киев. К следующему вечеру первые инструкции были получены. "Пока ничего не предпринимать". Они и не предпринимали, лишь через переодетых бойцов следили за лагерем. Последний рос, как на дрожжах. От часа к часу его занимали новые люди. Это были студенты, приходившие сюда отчасти потому что могли, а отчасти потому что хотели, оппозиционеры из тех, кто в 2004 и 2007 звал себя "оранжевыми", а также журналисты тех каналов, которые никто из беркутовцев не смотрел. Среди журналистов был и Чарльз Дэвис. Окончательно запутавшись в том, что и как тут устроено, он за день до этого связался с Кибертоном. «–– Все, что не скажет Глинка, все делай. Тебя ждет самый небывалый сюжет» –– Так сказал Кибертон. И Чарльз делал. Он консультировал людей Глинки со светом. Сейчас их интересовал охват палаточного лагеря. Он выстроил им освещение, одного или двух переставил подальше. Большую часть времени Дэвис проводил в палатке с оранжевым полотенцем над входом. В ней было все, что могло понадобиться для затяжной работы, включая кабинку с биотуалетом и умывальником, а потому англичанин как-то и не обратил вниманье на то, что люди из соседних палаток также не спешат покинуть территорию городка. Он не заметил, как биотуалеты, напоминавшие тот, что стоял в его палатке, разом появились в южной части лагеря. Не заметил он и того, что каждый день, ровно в десять вывозилось их содержимое. А еще в лагере откуда-то бралась еда... Но нет, ничего из этого он не видел, пусть и с интересом наблюдал за происходящим. Сам Дэвис часто в те дни ел всего раз, закидываясь какой-нибудь булочкой с кофе – Глинка сказал ему монтировать отснятый материал. Чарльз понятия не имел, зачем это дело доверили ему, непонимающему ни слова по-русски и украински, однако Игорь выдал ему листок с тайм-кодами и сказал с легким винницким акцентом: «–– Just do it».
Но кое у кого свободного времени было побольше. Этим человеком был Андрей Ваджра, один из двух украинцев, ставших известными в медиа-поле в результате майдана. Позднее Ваджра иммигрирует в Россию и станет автором несколько книг об описываемых в эпопеи событиях. А пока он просто ходил по улицам Киева и подмечал для себя группки на первый взгляд разобщенных студентов. В одной из таких групп он услышал следующий разговор:
–– Не пойдем на занятия завтра! –– Сказал один, тот, что был один в темно-синий пуховик. Остальные сначала недолго подумали, а после одобрительно закивали.
–– Ну а действительно, чего там ловить?
–– Пошлите гулять дальше.
–– Пошлите!
Они смеялись и рассуждали о том, насколько все-таки лучше вместо учебы гулять по городу. И они гуляли, на первый взгляд абсолютно бесцельно, встречаясь с группками таких же, как они. Но Ваджра видел, как иногда, когда подобное в достаточном количестве аккумулировалось с подобным, когда их число переваливало за пару десятков, один из них, зачастую автор идеи не идти на учебу, доставал телефон. В такие моменты он на секунду делался серьезным, прикладывал трубку к уху и деловито мигал.
–– Та-ак, ребята! Давайте лучше пойдем вон туда!
–– А че там?
–– Не знаю! А тебе не все равно?
–– Погнали!
И они шли, в конечном счете поэтапными приливами вливаясь в палаточный городок, в котором, вот совпадение, многие также, как и они тоже что-то слышали о срыве Евроассоциации и, как и они, чисто случайно, оказались здесь. Они жали друг другу руки. Между студентами завязывалось общение, те, кто пришел раньше, предлагали остаться на ночь в палатках. Тем, кто пришел позже, было неудобно отказывать. А некоторые студенты незаметно испарялись из городка и уже в другом месте слышалось: «–– Народ, а может того, не пойдем на занятия? Ну его». Ваджра фиксировал это снаружи. Дэвис не фиксировал ничего изнутри. Он был занят. Зато Гена Жимкин обошел весь лагерь.
Как и многие из собравшихся здесь, Гена был студентом киевского института. Он был на втором курсе. Как и все дети, Гена частенько слышал тот вид разговоров родителей, который можно назвать смелым в кавычках – пространный, из раза в раз повторяющийся кухонный бубнеж, сопровождаемый движениями бровей. С пеленок Гена знал, что в этой стране живут не как надо. Он знал, что у Ритки сын молодец – свалил подальше и шлет им деньги, он знал, что начальник отца, конечно же гнида, который в девяностые наворовался, а теперь честным людям и выпить спокойно не даст. Он знал, что здесь никуда поступить невозможно, потому что все куплено. И тем не менее он поступил. Поступил не куда-нибудь, а в главный институт государства. Его страны. Не "этой". В тот день им гордились и отец, и мать. В их разговорах с соседями и на кухне "все куплено" сразу же переквалифицировалось в "а мой-то, а мой!", сын Ритки стал дурнем, который до восьми лет и читать-то толком не мог и это было сразу всем очевидно, а гнида-начальник мог теперь идти лесом, потому что он может хоть всю жизнь воровать, а вот в главный институт поступают единожды. Все это Гене было не близко. Более того, Гена всего этого не переносил на дух. Утверждают, что дети копируют у своих родителей поведение. Гена скопировал у своих только хождение на двух ногах. Ему, в его двадцать лет и два месяца все было ясно, как божий день. Понятно, почему в стране возникли проблемы, он один разбирался в тонкостях экономики, при желании, будь у него только такая возможность, мог бы один самолично вылечить безработицу, да и вообще всего мог бы достичь. Каждый из нас в свои двадцать бывает всесильным.
В институте он встречал таких же, но их было не много. Однако здесь, в этом лагере Гена, разговорившись, осознал, что все такие же, как он сам. Они росли также, как рос он, они слышали тоже самое, что и он, они мыслили также, как он, использовали те же обороты речи, понимали шутки из интернета, были приятны и умны в общении. А ведь как приятно разговаривать с умными людьми! Именно среди них Гена нашел новых друзей: Стасяна, Макса и Олю.
Они, как и он, пришли в лагерь сами. Как и он хотели бы, чтобы в стране жилось лучше. Как и он до зуда в деснах хотели бы передушить воров (Оля, как девушка, просто бы всех плохих посадила). Все эти мысли они квартетом озвучили, дополняя каждый другого, когда давали интервью одному из людей Глинки. Тот, в завершении, сказал им, что также думают по всей стране. Страна об этом пока не знала.
И сегодня еще не известно доподлинно имя отдавшего приказ разогнать городок. По прошествии более десяти лет, участники тех событий продолжают валить вину друг на друга. Так или иначе, в ночь с тридцатого ноября на первое декабря 2014 года майор Намирин получил приказ выйти на площадь. Чего-то подобного они ждали с утра. За их плечами был опыт разгона сборищ куда более угрожающих. Начиная с 2002 года, когда в Житомире его бойцы столкнулись с целой ватагой футбольных болельщиков, счет их зарубам пошел на десятки. Многие из собравшихся подтягивавшихся в ту ночь к Крещатику ожидали снова закусится с, как они их называли, ребятками – молодыми люди, увлекающимися совместными выездами в Карпатах, с каждым последующим посещением которых, ребятки приезжали все подготовленнее. Грядет заварушка, это было понятно – бойцы получили информацию о готовых к бою с той стороны. Поэтому оделись они подобающе: черные каски, черные бронежилеты. Некоторые были увешены светошумовыми гранатами, как душман – поясом смертник. За две минуты до врыва, один из бойцов сказал остальным: «–– Только мужики, давайте это. Сделаем все быстро и по домам. У меня у тещи еще санузел». Бойцы посмеялись и пошли навстречу последней минуте последней ноябрьской ночи.
В лагерь они влетели торпедой. Адреналин ударил в головы, в свете фонарей блеснула резина дубинок. Бойцы валили палатки, пуская в ход резиновые дубинки и световые гранаты. Слева и спереди загромыхало. Большая часть людей к этому моменту собралась расходиться, чтобы на следующий день не столько снова прийти сюда, сколько не пойти на занятия и уже толпилась на западе городка. Немногие из студентов, решивших и вправду остаться в палатках в панике высовывались из-за брезента и тут же получали по физиономии. Крики поднимался несколько раз, но в один так ни разу и не слились. Лагерь дрогнул и его передний ряд разлетелся, как карточный домик. Откуда-то с его левого боку противно завизжала девчонка. Это было Оля. Она, вместе с Максимом, Генкой и Стасом облюбовала одну из палаток на окраине лагеря и теперь им также досталось. Максим и Стас скрылись в ночи после первых полученных ударов в голову, Гена получил обидный пинок под зад и теперь тянул в сторону вцепившуюся в него и продолжавшую вопить от страха Олю. На удивление "беркутят", они не встретили ни одного из карпатских. «Как-то даже слишком легко» –– Подумал Майор. С другой стороны, теперь нужда в его людях отпала почти на сто процентов, эти детишки разбегутся теперь по всему Киеву, зарывшись в самые отдаленные норы. «Победа. Ну, теперь по домам». Однако история, как мы знаем, думала немного иначе. Иначе рассуждал и Игорь Глинка.
Как только первые крики достигли их палатки, Чарльз Дэвис понял, чего так долго ждали его коллеги. Ежедневно скучающие лица журналистов теперь зажглись, словно лампочки. Они моментально метнулись к камерам, схватили штативы и выскочили из палатки. Выбравшийся последним Чарльз Дэвис удивленно смотрел, как они в спешки размещали оборудование по позициям, время от времени сталкиваясь друг с другом. Многие перед выходом успели надеть медицинские маски и теперь те немного приподнимались от закрытых ими улыбок. Апофеозом ночной съемки стала реплика Глинки на крик одной женщины, которой досталось по совокупности в нос:
–– Отлично, отлично!.. Ты хули? Не снял!?
В тот ноябрьский вечер люди по всей Украине вернулись с работы в свои дома. Они уже отсмотрели новости, обычные, спокойные, привычные новости, в которых им сообщали о скором процветании Украины, о маме-зебре, родившей жерёбчика в Одесском зоопарке, а также об этой кучке дурней, собравшихся в центре столицы, которые занимаются непонятно чем, вместо того, чтобы работать. На следующее утро их ждал боевой шквал. Со всех каналов мелькал метелящий студентов «Беркут». Один из журналистов, кажется это был телеканал «Еспресо» навел камеру на поток убегавших людей, державшихся за головы и закричал: «–– Боже, да что ж это творится, воны же дэти!». В следующее мгновение эта малопонятная кучка каких-то там дурней, которые где-то собрались неясно зачем стала для многих объектом жалости. Общаясь по телефону между собой, женщины держались за подбородки. «–– Ты видела? Ужас!». "Ужас" показывали по всем каналам в течении дня и с разных ракурсов. Второго декабря, бывшая до того момента, по большей части несплоченной страна, начала ощущать объединяющее и сплачивающее негодование. Дальнейшие события развивались еще стремительнее.
В тот же день началось швыряние обвинений. Оппозиция обвиняла во всем президента, стушевавшийся Янукович – своих министров, министры друг друга, иностранные СМИ обвиняли власть в целом, а вся власть разом, заодно с оппозицией начала обвинять озверевший «Беркута». В половину одиннадцатого взволновавшаяся Банковая напоминала тараканий притон, накрытый тряпками. По всем доступным информационным каналам, все, кто имел хоть небольшую долю хоть в чем-то, пытались выяснить, кто или чьих тут мутят воду. В двенадцать часов часть депутатов парламентской фракции вышла из ее списков. Вышла демонстративно, одновременно выйдя к камерам. Их голоса впитывали микрофоны почти десятка независимых СМИ, появившихся меньше недели назад и за пару минут до этого вынутые Дэвисом из общей кучи и им же настроенные. Теперь на каждом была наклейка, отличавшая его от другого. На вопрос одного из державших микрофоны журналистов о том, что происходит, депутат «Батькивщины» ответил: «–– Сатрапия!».
После интервью, тоже самое спрашивал Чарльз Дэвис у Глинки.
–– Так чего происходит-то?
Глинка молчал. Его язык развязался лишь следующим вечером, когда покинувший Киев Кличко кричал во Львове: «–– Львовяне! Смело!, смело принимайте участие в народном вече за европейскую Украину!». В этот момент Игорь, не отрывая взгляда от монитора, отмахнулся от Дэвиса и, тряхнув куда-то рукой, произнес по-английски:
–– История, друг мой! Здесь твориться история!
За двадцать часов до этого Кличко, вместе с Яценюком и Тягнебоком, шевелящимся волосам которого в эти минуты могли завидовать суммарно все черти на всех картинах, выступал с теми же тезисами на Михайловской площади. Помимо жителей Киева на выступлении присутствовали два депутата Евросоюза.
–– Януковича геть! –– Проорал кто-то в толпе, когда Яценюк сменял на сцене Кличко.
–– Да и Азарова тоже!
–– Третьего декабря мы будем Европой!
Третьего декабря десять тысяч львовян приняли приглашение Кличко на народное вече. Они были в Киеве. Наш знакомец Ваджра наблюдал их прибытие со все возрастающей внутри тревогой.
С утра жители Львова, члены «Свободы», простые студенты, в числе которых были снова стекшиеся в центр Максим, Стас, Гена и Оля, «Батькивщина» и партия Кличко «Удар» собрались вместе в парке Шевченко. В двенадцать они начали выдвижение в сторону Верховной Рады. Смешавшейся рекой курток они проходили мимо Красного корпуса киевского вуза, напротив которого, повернувшись на них, идущих на фоне его красных стен, смотрел безмолвный Тарас Шевченко. Во взгляде его... А, впрочем, идущим тогда было вовсе не до того.
Люди встречали их с оптимизмом. Кто-то махал рукой, какой-то пятидесятилетний дедуля крикнул: «–– Задайте им там!». В середине шествия начали появляться украинские флаги. Воздух ранней зимы одаривал бодростью. Постепенно в поток вливались спонтанные пассажиры. Кто-то шел сотню метров и потом отставал, кто-то изначально входил по приколу, кто-то видел знакомых и намеренно шагал к ним. В рядах, идущих шагали как неизвестные никому, кроме читателя, Гена и Оля, так и вполне известные люди. Иностранные газеты первой величины в те дней пестрили подобными заголовками: «Вице-председатель Европарламента Яцек Протасевич возглавил колонну украинских ...»; «В Украине пробуждается демократия. Верная ее принципам Европа не может оставаться стороне. В первых рядах протестующих замечен председатель Европейского парламента, Ежи Бузек!»... На месте совсем недавно разогнанного, возник новый лагерь. Один из выпусков «Еспресо», вышедший в этот день имел такое название: «Воскресший из пепла».
На следующий день Янукович публично осудил «Беркут». В это же время ситуацию в стране вместе с остальными обсуждали Гена, Максим, Стасян и Оля. Чтобы не случилось на этот раз, решено было стоять до победного. Как бы в подтверждение своих слов, Стас вытащил из рюкзака бейсбольную биту.
–– Больше эти пидоры не тронут меня!
–– Останемся здесь! –– Это слова уже Кличко. Для человека, столь грандиозно путающегося в словах, в те дни он вспыхнул поразительным красноречием. –– Мы делаем все, чтобы защитить вас! Но нам нужна ваша помощь! Организуйте дежурства! Тогда они больше не тронут нас! Вы можете переночевать и поесть вон там!
Он указал на здание Дома профсоюзов. Головы слушавших его речь посетила мысль, полная решимости и, казалось, подпитанная прохладным воздухом. «Надо остаться!». Синхронную улыбку тысячи лиц, принявших все разом одно решение, запечатлела камера Глинки. В позапрошлом году автор этих строк в собственных руках держал эту камеру.
Вечером часть молодых лиц, возможно воодушевленные криками сцены, не стихавшей весь день, а возможно подумавших, что не плохо бы покуражиться, направилась к Ленину. На руках некоторых из них были красно-черные повязки и что в те дни встречалось чаще – шевроны. Как красно-черные, с причудливым белым крестом, который читатель, кажется, мог уже где-то видеть, так и с черным шевроном с надписью: «ЧОРНИЙ КОРПУС». Глаза их горели лучами заката, отраженными между Карпатских гор и Ленин пал бы в тот день, если бы не дежуривший «Беркут». Все еще не отпущенные по домам и до этого дня еще гадавшие, где же карпатские, люди Намирина вновь встретились с ними. Мало того, что его бойцы были злыми, они еще были при полной выкладке. По лицам ребяткам досталось не слабо.
Третьего декабря извинения протестующим принес Азаров. В следующую без малого неделю беспорядки практически сошли на нет. Многие, в том числе квартет наших знакомых, думал, что скоро все пойдут по домам, однако одиннадцатого декабря кто-то отдал повторный приказ разогнать палаточный городок. На его улицах, под новость о принятии решения приостановить евроинтеграцию Украины, друг с другом сталкнулись «Беркут», люди с повязками, кричащими иногда: «–– ***рь систему!» и «–– Завжды перший!», а также студенты и случайные граждане. В ходе потасовки Стас с вожделением пустил в ход биту и испортил каску кому-то из «Беркута». От волнения у Гены стучало сердце. Крики людей. Удары ног о щиты милиции. И все это транслировали телеканалы.
Несмотря на все приложенные усилия, на этот раз "беркутятам" не удалось разогнать лагерь. В кулуарах Банковой многозначительно пришептывались о том, что кто-то шатается. Однако на самом деле шатался не просто кто-то. Шатался Крым. Забурлили Донецк, Харьков, Одесса. Уже через день во всех этих городах силами местных администраций порядок был восстановлен. По крайней мере, с мест так рапортовали наверх. За всем этим со все более нарастающим интересом следили по всей стране, в том числе и в зоне, а также и за ее пределами. Стычкам предстояло происходить еще месяц.
В предновогодние часы на Кордоне снегопад продолжался безостановочно. Он начался еще двадцатого, сменив в небе крупу и снег с дождем и стал методично засыпать тропки. Уже в первый день густые ковры укрыли деревню, толстым слоем покрыв крыши домов. Вместе со снегом в деревню пришли те холода, температура которых ложно оценивается во время движения: человек думает, что стоит ему только остановиться и ветер перестанет морозить лицо. Конечно же это – наивное заблуждение и наши сталкеры на него не повелись. Они были активны – ходили по снегу, по чердакам, разминались и делали зарядку детсада. Тридцать первого ночью резали хлеб, в четыре костра жарили мясо (угли одного горели в деревне, еще один – на блокпосте под мостом, а два других разожги одиночки на заброшенной ферме). Мяса и дров парней было великое множество, майонеза и уксуса – хоть отбавляй и стейки у них выходили отменные. Кабаний жир шкварчал на углях, из раза в раз заставляя светящиеся пеплом паленья вспыхивать алым, а редкие его капли, вылетавшие из костра, отпечатывались на снегу неглубокими точками. Хлеба нарезали много, бутылки водки и пива лежали в снегу прямо возле костра, поблескивая в его свете черным стеклом с намокшими этикетками. В десятом часу поднялся ветер. В обнимку с ним со Свалки приковыляли собачьи песни, а также слипавшиеся в полете снежинки, медленно таящие на нижних губах. Как по команде КПК отрубились. Затем черноту сменила мелкая рябь.
–– Вот срань! –– Зашипел Гугл, глаза которого аж заблестели от неудовольствия. Он поправил шапку и повернулся к охотнику. –– И ведь на самом интересном месте! И вот, и че там теперь у хохлов?
–– А-а, все херня. –– Скучающе отмахнулся Вепрь – тридцатилетний охотник, пред новым годом решивший заглянуть в деревню на огонек. Как и подобает в подобных случаях, он начал праздновать задолго до законного срока. –– Погалдят-погалдят, да и разойдутся... Да и вообще, пес с ними. Передай-ка...
–– Эй, мясо, мясо!
–– Сними его!..
–– Че зеваем?! Вас спрашивается здесь зачем посадили? –– Беззлобно кричал Фанат, являвшийся ключевым звеном готовки – он носил мясо из подвала наверх, а оттуда уже возвращал приготовленное, но что было куда важнее, он был единственным, кто умудрился остаться трезвым.
Курва, Крым и Форсаж сидели здесь же, у пламени. Все трое, естественно, навеселе. Они терли подбородки о вороты курток, кивали костру и шумно шушукались. Сидевший по ту сторону от них Диван снял шампура с кирпичей и отдал их Фанату. Когда тот ушел, Диван вновь наклонился к уху почти дремавшего Омута и продолжил:
–– Ну веришь-нет, вообще о ней не вспоминаю. Ты понимаешь?.. Ни разу! Ва-абще...
Омут кивал, с интересом плавая взглядом по Дивану, поскольку не мог отыскать его лица. Две бутылки, опорожненные, лежали у их ботинок. Перевернутые пробки блестели там же. Шар сидел рядом, пожирая шипящие угли стеклом черных очков, а наклонившийся к нему Лепешка, положил руку ему на плечо и твердил доверительную хмельную мантру:
–– Тише-тише-тише-тише...
Диван настаивал.
–– Я уже даже забыл, как ее звать!..
–– И правильно, брат! Ну ее на хер, твою Милину!
–– Алину.
–– А?.. Ну так тем более!
Забытые Алины случалось с Диваном каждую пьянку и всякий раз до того профессионально оно у него выходило, что и на следующий день, когда другие еще лежали без памяти, его можно было разбудить среди ночи – он и тогда бы без запинки ответил бы, кого он окончательно из жизни изжил.
Внезапно из подвала донесся звук упавшей железки и тотчас за эти послышалось следующее:
–– Еб вашу мать! Вот это вот кто вытирать будет? Чи-и-их?!
–– А че Чих?! Я вообще здесь стою!
–– Хм... И то верно!
Внизу над мясом корпели Кайф, Ель и Литра и Ель. Еж, Чих и Акация возюкали его в майонезе. Предновогоднее настроение царило и здесь – все шестеро приложились в бутылке «Черниговского» и теперь дышали зачатками перегара.
–– Бляха, Литра!
–– Ну что там снова?
–– Да блин опять пропала связь!
–– Че, не работает?
–– Нет!
–– Та-а... Ну и хер с ней! Выруби его, ок?
–– Ща...
–– Куда руки жир... Ты издеваешься?!
–– Ты ж сам сказал...
–– Вы там не знаете, че у хохлов?! –– Заорал сверху шатавшийся Гугл.
–– Минуточку! –– Повернувший в его сторону лицо Литра выпрямился и расправил плечи. –– Я бы попросил.
–– Ну извините... –– Гугл развел руками и вновь схватился за косяк. –– Так че там в Киеве?
–– Да-а фиг его знает! Наверное, разойдутся.
–– А-а?!
–– Разойдутся, наверное, говорю!
–– А-а... А че ж шумят так?!
–– А мы это любим!
–– А-а... –– Произнес Гугл и вернулся к костру.
–– Слушай, Литра. –– Кайф открывал вторую бутылку и видимо запах пробки навел его на философию. –– А вот скажи мне, что Украина такое?
–– А?
–– Ну, Украина.
–– Ну, Украина... Ну... Это Украина... Как я тебе это еще объясню?
–– Да не-ет. Что такое Украина для тебя лично? –– Задавая этот вопрос, Кайф вообще об это думал. Он вспомнил вдруг, вроде как хотел бросить пить и теперь думал о том, какие боли ждут его голову завтра. Литра же, услышав его ответ думал пару секунд, а после глаза его стали добрее обычного.
–– Если серьезно... –– Он стал по милому сентиментален. ––... Когда я учился на втором курсе, я несколько раз ходил на Крещатик. Там аллея каштанов еще такая красивая. И вот как-то раз сижу я на лавке. По-моему, это было в первых числах октября. Деревья стояли еще больше зеленые. Я не помню, чего я тогда читал, вроде Островского. Тут надомной что-то мелькнуло и мне на страницу упал листок. Он был частью зеленый, а по краям – сухой и оранжевый. Тогда я подумал – он и живой, и такой ломкий одновременно... Думаю, мы – как этот лист. Разносторонние очень. Ну, как и все...
В затихшем подвале раздался один тихий смешок, окончанье которого утонуло в локте, которым Еж закрыл себе губы.
–– Эко тебя... Развезло. –– Произнес Кайф, удивленно глядя на сталкера. Глаза Литры на секунду стали как будто немного тусклее, однако в следующую же секунду все лицо его вновь стало веселым.
–– Та а хули с тебя, москаля, вообще взять?
На этот раз смех послышался отовсюду.
Немного позже, в двенадцать, почти все перечисленные были низу. Ярко светила лампочка, матрасы сталкеры отодвинули к стенам и поставили на ребра. Сидорович также спустился к ним. Одетый в толстую черную телогрейку, он приволок ко всеобщим радости и изумлению два мандарина.
–– Ну что, давайте может начнем? –– Спросил Кайф, глядя на сошедших Форсажа и Тихого. –– Остальные, если что, подойдут позже.
–– Давай подождем. Чих отошел же.
–– Да он не обидеться! Как говориться – семеро одного...
Тут вошел Чих. Услышав Кайфа, он неожиданно стал вдруг серьезным и на лице его отпечаталась грусть. Литра отвел глаза в сторону, с недовольным видом потирая пальцами лоб.
–– О, Чих! А мы это... Э-эй!.. Ты... чего?
–– Ничего... –– Сказал Чих и хмыкнул очень, очень тихо. Он вдруг стал еще в два раза печальнее и теперь смотрел на свои ботинки.
–– Эй, брат, ну ты что?.. –– Кайф немного растерянно посмотрел на Чиха. –– Ты как будто на похороны...
Чих поднял глаза и от его взгляда у Кайфа в груди чего-то съежилось. Ему показалось, что он трезвеет.
–– Да я ж не это... Ну прости меня, ****ь, сморозил ***ню... Ну ты чего-о-о?.. –– Он сделал шаг ему на встречу. –– Да я не хотел начинать без тебя!
–– Я тоже так начал. –– Сказал ему Чих и Литра посмотрел на Кайфа не добрым взглядом. «–– Ну, ты доволен?» –– Читалось в нем. –– Два года назад я вот так звонил маме... –– Чих стал отрывисто говорить. –– Это было в одиннадцать. Они тогда с города ехали. Она... Она мне тогда сказала – начини без нас. Ну я и начал... Я потом столько плакал! В этом детдоме... Они... Там забор... Они разбились... Звонили мне... А я... Я все пил и скакал, скакал и пил... Че я, хотел что ли?.. А, а-а...
Кайф подошел к Чиху вместе с бутылкой и виновато обнял его. Пиво выплеснулось и тонкой струей стекло по стене.
–– Ты, ты прости меня...
–– А-а...
Литра подошел к ним и обнял обоих. Потом подошел Шар, Крым и Еж. Потом остальные. И все они мычали что-то тихо-невнятное, пока к ним не подошел Сидорович и не начал в тишине делить мандарины. Затем налил всем по кружке пива и произнес первый тост нового года.
–– За друзей.
Они молча выпили и забросились мандаринкой. Съев мандаринку, Чих по-детски скривился и сказал:
–– Ки-ислая!
Кайф молча протянул ему свою.
Мало-помалу, веселье вернулось.
К пяти утра новый год кончился. Практически все одиночки, за исключением двух, валялись в обнимку на куче матрасов, расстеленных вкривь да вкось. Сидорович ушел к себе в три, вместе с Фанатом и там они тихо пили, слушая прерываемое помехами радио. Отличился Диван. Упившись в сопли, он стал донимать разговорами Бармена. Опять.
–– А-а-алло, Бармеш?..
–– Алл... Я ебу Алли бабу, опять ты?! Иди на хер, слышишь?! Я не собираюсь выслушивать, как...
–– Да я ллюб, люб, люби-ил ее, а она-а!..
–– Фанат, мать твою душу за ногу! Вырви на хер у него трубку! И пусть забудет, что я вообще есть!
–– Я, я...
Теперь он спал, как и все остальные. Еда была съедена, спирт выпит до капли, в воздухе, задымленном сигаретным дымком, оседали, казалось, отголоски смеха от сто раз рассказанных за ночь анекдотов про Дона Тыгана. Лишь только двоих хмель еще не сморил – Форсажа и Шара. Эти сидели, уперев локти в столешницу и разговаривали, борясь с косноязычием. Сперва они поговорили о предстоящем после зимовке деле, потом нараспев произнесли "ё-пи-тэ" и вот теперь подобрались к кондиции, в которой требовалось обсудить дела криминогенные.
–– Да я тебе говорю, –– говорил Шар на чистом русском. –– Ростов – это падлючий город! Мне еще бабка моя рассказывала... Там были эти, черные кошаки...
–– Хто?!.
–– Ну банда такая...
–– Брехня!
–– Нет!
–– Вот только не надо мне, и-ик! Это про вашу Одессу горят, что она "мама"...
–– А кто "папа"? Росто-о-ов!..
Здесь автору стоит быть откровенным с читателем и сказать правду: если бы спор это начался раньше, то, разумеется, оба сталкера пришли бы к единственно верному заключению, что самый падлючий город – это Сочи, поскольку там, чтобы даже на бесплатном пляже прилечь, необходимо отдать пятисотенку. Однако на этом они тогда не сошлись. Под конец празднования, уже почитай перед самым рассветом, у Форсажа с Шаром завязался один из тех разговоров, вся суть которого может быть передана, если автор перескажет читателю сказку, которую двум его бабкам (обе они уже ушли в землю) еще в их детстве рассказал деда Ермол.
–– Вот вышли девчата из села и идуть на ярманку купить новую крынку. Идуть и идуть, идуть и идуть...
И вот это "идуть" продолжалось ровно до тех пора, пока мои бабушки не засыпали. Когда же на следующий день они просили продолжить рассказ, деда Ермол продолжал этим:
–– Вот купили они, значить, ту крынку, вышли с ярманки и назад пошли. Идуть и идуть, идуть и идуть...
Разговор Шара и Форсажа по сути своей был о чем-то подобном. А после обоих повалил сон. Так новый год отметили в зоне. Мороз продержался аж до двадцать второго января, который, как и декабрь, прошел в ЧЗО ничем не примечательно. Разве что урывками прилетали вести с майдана, однако судить о вещах, происходивших в эти дни в Киеве сталкерам было трудно – снегопад, так удачно обошедший столицу, в зоне не прекращался до февраля.
Что до Европы...
***
Вы никогда не задумывались, как хорошо жилось людям в прошлом? В частности – литераторам? Конечно же нет! А ведь там есть, над чем поразмыслить. Их окружало так много всего. Сюжеты можно было черпать нескончаемо. Взять вот к примеру те же литературные салоны – эти кладовые жизни, наполненные изысканной винтажной мебелью, на описание одних только изгибов которой у порядочного писателя уйдет по три, по четыре страницы. В них рождались прекрасные фразы, в них опытный взгляд подмечал типажи, но самое главное – рождались сюжеты. Если ты застревал на каком-нибудь мести ты просто смело бросал все дела, входил в салон и этот заход решал все проблемы.
Можно было начать его описание, а можно назначить и отправной точкой сюжета. Да и как могло не прийти вдохновение в этих прекрасных, просторных комнатах, заставленных удобными пуфами, старинными шкафами красного, кирпичным камином с часами и канделябром, оттоманками, заправленными со вкусом, на которых помещались юбки, украшенные с еще большим вкусом. Из полуоткрытых портьер струятся нежные потоки света, освещающие стены, зеленые, возможно – в ромбах, обои, ковры, письменный столик, на которых лежат безделушки эпохи и, окружив который, говорят о banalities.
Не надо рыскать по городу чтобы увидеть людей – здесь собралось все общество, cr;me de la cr;me: военные мундиры зеленого/другого цвета, богато усеянные орденами, усы, как комичные, так и придающие тонус лицу, черные сапоги, начищенные до блеска, расшитые серебром камзолы, пенсне. От одного только слова «камзолы» делается как-то лучше, торжественнее. Авторы всех эпох могли найти здесь приют. Вот открываются двери прихожей и между двумя склонившими затылки лакеями входит лицо. Кто же это?! Горячий француз! Он из глубинки. Едва это сказано, мы уже видим его портрет.
Что есть глубинка французская? Что вам подсказывает ваш персональный телевизор – воображения? О-о, вам ведь не терпится убедиться в догадках.
Глубинка Франции – это поля. Насыщенное зеленое поле высокой культуры, рядом с которым стоит низкий дом. Обязательно на границе поля есть дерево. Одинокое, согнутое испытанием лет, с могучей грудью и курчавыми ветвями. В этом изгибе, почти незаметном наклоне ствола, в силуэте тени, разлившейся по колышущимся макушкам есть что-то и от италийского виноградника, и от оливы, растущей на Корфу. Особый оттенок зелени разлит по стеблям и листикам – они маслянисты. Особенно если вспоминать наши.
Вот вы в России, вам девять лет и на дворе середина шестого года. С каналом «2х2» вы еще не знакомы, интернета нет, а книги вы любите за тоже, за что многие любят их и сегодня – за картинки. Поездка на море. Родители подняли вас в пять утра. Сонные просидели вы у окна вишневой шестерки, уперев локоть в ручку двери, в то время, как ваши сестра или брат, те, что помладше, вероломно заснули, заняв две трети заднего кресла. Вот встало солнце, пришло время музыки. Как сейчас помню ту коробку чая за сто сорок девять рублей, в которой в придачу шел диск с двенадцатью песнями. Пойди купи сейчас чая на эти деньги! Сам я сижу сейчас на коленях. Вокруг меня – бетонные стены, такой же пол и лютый холод, от которого, кажется, пальцы примерзли к берцам, а ведь в руках его – этот диск – ощущаю и слышу тихую музыку. «Нюша», «Налево – трудный бой, направо – мир пустой», еще какой-то трек и еще, и еще место, которое надо каждый раз перематывать потому что та овечка невинная, которая сейчас хлопает глазками, уже успела заляпать его в двух местах. И магнитола эта, в которой сломался большой барабанчик, и которая давно уже не ловит сигнал.
Вы смотрите в окна и там поля. Но это вовсе не французское поле, это поле – русское. Оно от горизонта и до горизонта блестит милым золотом, как будто здесь солнце целовалось с землей. Иногда в нем встречаются две уходящие в даль полосы, расчерчивающие границы его секторов. Затем мелькают посадки, кружат орлы, некоторые из них гуляют по полю... Да, такие поля. И тем отличаются они от французских. Франции поля маслянисты и зелены, наши – песчаные. Но мы отвлеклись. Что там француз?
О, он вошел. Вошел гордым шагом. Уверенность, сила, убеждение в том, что мир не может не вертеться вокруг его головы читаются в взгляде. Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, это – гасконец. Он идет прямо, ровной походкой, он смотрит на дам и не сдается их чарам. Наоборот, он побеждает их. Он смотрит на юношей и мужей почтенного возраста и молнии, что бросают его глаза, говорят гордо и с вызовом: «–– Я могу лучше!». Это вошел не просто француз, то вошел его дух, тот самый, от которого страницы дрожат между пальцев, тот самый, при одном виде которого погожей ночью вздымается Сена под аркой моста. Прекрасные кудри, подтянут и строен. Он не дает волю словам, плечи и тень говорят вместо губ.
–– Я был рожден в час, когда прозвучала
Устами Дантона воля судьбы:
"–– С этой минуты и до тех пор,
Пока по Отечеству рыскает вор,
Пока перебежчики злословят у немцев,
На шпаги, которые держите сердцем,
Покуда испанцы не возвратятся за горные лона,
Ну а британцы не покинут Тулона,
И, наконец, пока монарх Австрии не будет побит и парализован
Каждый француз мобилизован!
Молодые – сражайтесь, женатые – куйте,
Женщины – шейте, лечите людей!
Удары колокола будят страну
Пришло наше время закопать старину!
Дети пусть щиплют корпию к ружьям,
Старики и старухи, вы тоже оружие!
Идите на площадь, проклинайте тиранов, клянитесь в верности нашей стране!
Если не можете, если не ходите, пусть вас тогда понесут на себе!
Всем царским дворам мы несем гвозди к гробу,
Каждый народ получит свободу!"
Отвага, отвага, трижды отвага – такой будет пароль среди нас, гражданин!
И якобинцы, вооруживши, направили войско к гряде Апеннин.
Мы идем по дорогам, длинным и старым и суеверия отживают свой век.
Мы идем по дорогам, длинным и старым, чтобы спасти тебя, человек!
Им было достаточно одного слова, чтобы заживо сжечь и утопить
Любого рыжего.
Зная об этом мы злимся сильнее, ведь они же могли нас Нея лишить!
И вот мы на месте, с нами капрал.
Он вышел вперед и так нам сказал:
"–– Вы голы? Возможно! Вы доблестны? Да!
Так пусть лица забудут о краске стыда!
Пусть разум забудет любые беды.
Отныне и впредь – только победа!
И помните, славу делим на всех"
В Италии ждали кровь и успех.
Битва. В горах пылает редут.
Залп из всех ружей, к чему приведут
Эти минуты над уровнем моря?
Триумф, поражение? Последнее – горе.
Австрийцы бьются, как черти, страха не знают,
Отрада для сердца – стрелять в храбрых людей!
Над знаменем каждый сказал по три слова:
"–– Победим или сгинем"
И снова-здорова! Смерть тут как тут, на штыках чьи-то жилы.
Внизу за боем следят старожилы.
Байнагдарский бился с нами полдня,
В 17:30, не жалея огня, приказал отойти – на рассвете вернется.
"Генерал, австриец все еще трется возле наших позиции.
Пришли патронов, дай подумать... На глаз,
Шесть бочонков нам будет, почитай, в самый раз.
Еще вышли хлеба, спирт не забудь.
Дай нам две пушки, а лучше три.
И с подкреплением не тормози.
Много людей не прошу, все понимаю. Тысячу двести – и мы будем в ударе.
Под гражданином Франезье убили лошадь, но он не жалуется,
Дело житейское. А, и еще, штабных не видать.
С другой стороны, а что с них взять?
Ну да ладно, сам знаешь, не время сегодня считать ворон.
Привет! Уважение!" Подпись – Рампон.
За этой битвой – другая, за ней – еще бой.
В поместьях Пьемонта уже поднят вой!
"–– Мы проиграли!"
Да, вы проиграли! И поделом. Теперь в стане врага образовался раскол.
А бои продолжаются, им нет конца.
Наш малый капрал идет с нами в ногу.
Говорит, русский царь высылает подмогу
Побитым австрийцам.
В наших глазах – жестокость и олово.
"–– Их перенесло сюда британское золото!"...
Побили и этих. Да было трудно.
Многие умерли подо льдом.
Давно я не видел родимый дом.
Вместо него мы стоим у горящего города с чадящим рынком.
Его стены пробиты, стрельба и картечь.
Горячая кровь начала течь по плечам многих, и кое-кто струсил.
Замялся и я.
Тогда, схватив лестницу, наш маршал Ланн
(Руки и эполет его покрывали пепел и порох,
В пыли и гари его голова) выкрикнул нам золотые слова:
"–– Куда, с-собаки?! А ну живо на стены!
Что вас смутило? У вас что, гангрены?!
Стреляют из церкви? К дьяволу церковь, смотри на меня!
Чтобы француз бежал от огня?!
Ты за кого меня принимаешь?! А теперь, трусы, приказ смотреть,
Как настоящий военный идет на смерть!"
Мы взяли город.
А сколько битв еще впереди,
Пусть даже "–– Дерьмо!" застрянет в груди,
Когда проклятые всеми британцы
Будут плеваться на наши ранцы.
На ранцы убитых, на ранцы героев.
Больше они ничего не умеют,
А француз перед смертью и не вспотеет!
А может это вошел вовсе и не француз, мы ведь не знаем. Может быть это вошел испанец. У него черные, как смоль, волосы, спина его с детских лет отдана была солнцу и теперь медный загар просвечивает сквозь шелка. Стоит только подумать о его родине, как воображение сразу рисует картину: стена из камней, напоминающих оттески с египетской пирамиды, но только гладкого, чуть серого камня, тянется глубоко за горизонт. Рядом со стеной шумят кипарисы, над головой небо, а вдали – море. У края стены стоит табурет, и испанец сидит на нем, глядя на облизывающий скалы прибой. Затем он прищуривается, заметив зашедший в лагуну корабль, хватает шляпу, вскакивает на коня и перед тем, как пришпорить красавца с каштановой гривой, кричит, ударяя себя по колену:
–– Клянусь правым глазом и подмышкой дьявола, еще до захода солнца тот галеон будет моим!
И конь бешено скачет. Его ноги до колен покрыла пыль, на губах – пена. Всадник тоже в пыли, плащ развевается...
А может это и не испанец. Может быть это вошел прислуга. Возможно он даже родом из Англии и может быть даже служит у русского дворянина. Черный фрак поверх белой рубахи. Мягкие щечки, округлившиеся за время пребывания в Петербурге, слегка прореженные временем волосы. Его подбородок мал, будто точка. Ходит этот мужчина преисполненный чванства, прям как в тех мультиках, где американцы изображают британцев, пытаясь сказать, что «англичанин» и «чванство» – слова синонимы. Хотя мы-то с тобой, читатель, знаем, что «англичане» и «американцы» – вот это синонимы. В руках он несет платок или блюдо...
Так или иначе, кто бы не вошел в подобный салон, на него сразу же обращалось внимание и сюжет разворачивается легко, сам собой. Высокосветские беседы, признанья по углам, обсуждения внезапно свалившегося наследства... Да, везло, конечно авторам старого века. Сейчас же ничего подобного нет. Вместо сборов в салонах, свободное время досточтимого общества наших дней скрашивают неинтересные до абсурда занятия, как то походы за чекушкой в «Сцаное и Сраное» «Красное и Белое» или другие, еще менее достойные описания.
Да, сегодня определенно не разгуляешься. И потому будь история, рассказываемая вам на этих страницах, не пересказом того, что случалось в действительности, а просто банальной выдумкой из головы (чем настоящее повествование, естественно, не является), автору пришлось бы изрядно попотеть, чтобы двинуться дальше. Благо предо мной не стоит такой сложности. Вот как все было:
В тот вечер лампы снова потухли по расписанию, погрузив стены барака №5 в седеющий мрак. Последний его обитатель покинул эти обшарпанные четыре угла месяц назад и теперь внутри комнаты находились только косые лучи слабо мигавшего с улицы фонаря да уже давно похолодевшая простынь. В жилых бараках было не лучше – такие же стены, шелушащиеся по углам, те же холодные полы из плитки, которую не меняли почти сорок лет. Двое сидели, впившись глазами во тьму. Под героином к ним пришла огненная сколопендра. Остальные спали, свернувшись под простынями. Со стороны туалета тянуло калом. Унитаз не работал уже третий месяц.
Барак №5 опустел недавно. Его обитатели добились того, ради чего пребыли в Литву – получили возможность въехать в Европу. Теперь они разъехались, кто куда. Каждый из них искренне верил в то, что сможет начать в старом свете новую и если и не очень счастливую, то хотя бы просто, лучшую жизнь... За окном кухни тянулись тонкие тени.
В это же время на одной улице европейского города у бесплатного телеэкрана в окружении двух или трех друзей стоял мужчина. Совсем недавно он вышел из дверей того самого барака №5 самого южного прибалтийского государства. Во время пребывания в лагере администрация отбирала у дожидавшихся визы телефоны и поэтому сейчас в его рюкзаке, висевшем через плечо на одной ручке, лежала стопка мелких листков, толщиной в две мочалки. Он исписал их там, пока ждал возможности выехать. Возможности стать политическим беженцем.
На телеэкране транслировали Крещатик. Майдан закипал палаточным лагерем, который каждую ночь становился все больше. Правительство Януковича лихорадило и лихорадило знатно. То самое правительство, которое за малым не убило его.
Друзья смотрели трансляцию с Родины с таким же смешенным чувством. В его голове печальная радость, вызванная тем, что им, пиджакам, теперь тоже плохо, еще брала верх над зарождавшейся горечью.
Пряча глаза друг от друга, друзья иногда хлопали друг друга по плечам и кисло посмеивались, кивая на телеэкран... «Горечь еще придет за своим» –– Подумал он, глядя поверх экрана на испарявшийся в ночи пар дыхания. –– «Ко всем нам».
***
С момента первых столкновений майдана прошел ровно месяц. За, казалось бы, столь безобидный срок облик лагеря протестующих, на первый взгляд, вроде бы, не претерпел никаких изменений: все те же палатки занимали Крещатик, все те же люди ютились в них. Однако известно, что фундаментальные изменения крупного целого лучше всего поддаются исследованию тогда, когда фокус смещается на его составляющие. Из почти трех сотен больших и малых брезентовых шалашей, заполонивших в те дни главную улицу Киева, всего только два десятка принадлежали сотрудникам съемочных групп. В общей массе колышимых ветром холмов они были практически неотличимы и лишь по помещаемым на самых верхушках шарфам с едва приметными ТВ-логотипами, ужам черных кабелей, тянущихся из-под стены одной палатки в другую да яркому свету, горящему изнутри их круглую ночь, рядовой обыватель, задайся он такой целью, мог бы разыскать эту телевизионную ставку. Имена каналов, в нее входивших, секретом для читателя не являются: это были уже знакомые ему из предыдущих абзацев «Еспрессо», «Громадьское», «Украинская правда», а также еще одно или два издания, в то время еще принимаемые за СМИ. Первые два из означенных в начале января запустили с майдана прямое вещание.
Что означал этот эфир для простого жителя Украины? На самом деле много чего. В первую очередь он был отдушиной. Он дал возможность миллионам людей, придя с работы получить немного эмоциональной разгрузки. Работники фабрик и библиотек, учителя и врачи, слесари и ученые (не нужно смеха, в то время и такие встречались в этой стране) приходили домой, снимали рубахи, наскоро ели, а затем с кружкой чая шагали в гостиную. Там, с наслаждением поместившись на диванах, в приятном глазу домашнем сумраке, они пролистывали первые восемь каналов, на которых, как и в их жизни, показывали захудалое ничего. И тут, после бесконечных ментов, экспортируемых Россией, сериалов про лобызания коня и аптекаря, сельских новостей о пасечнике, собравшем в этом году шестьдесят банок меда, украинца встречал бодрый и энергичный, интеллигентный ведущий, который за первую неделю нового года для многих из них успел стать своим. Он был с ними вежлив (воистину эта роковая черта – желание воспринять соблюдение элементарных правил хорошего тона за невесть откуда возникшее благорасположение, есть тлетворная миазма наших сердец, одинаково смертельная для всех славянских народов), рассказывал им последние новости, шутил, улыбался, принимая от прохожего тарелку с супом, живо реагировал на взрывы петарды, но самое главное было не в этом. Он озвучивал им те самые мысли, которые жили в головах у всех. Он говорил, что власть ворует. Он не говорил: "ну знаете, может быть", нет. Они воруют. Воруют нещадно, воруют глупо и примитивно, вообще не стараясь, воруют, будто бы не в себе, воруют так, будто завтра потоп. И разве это было не правдой? Он говорил им о ценах и зарплатах в Европе. Бюджетники, переводя взгляд с экрана на свои обшарпанные обои грустно вздыхали. Он говорил о судах над чиновниками – деле невиданном на Украине и частники, уставшие от поборов, фермеры, обремененные надобностью совать на лапу очередному чинуше, чтобы в их баклажанах в очередной раз не нашли кишечную палочку, матери, изношенные необходимостью собирать гостинцы для поступления их детей, хороших детей, умных детей (ведь было б не так обидно, будь они глупыми), в задумчивом размышлении подпирали рукой подбородок. Ведущий рассказывал о европейских пенсиях. Старики, в девяностых лишившиеся сбережений и теперь вынужденные иногда делать поистине унизительный выбор: подарок внуку на день рождения или лекарство, без которого голову сжимают тиски, переглядывались друг с другом. В их взглядах читалась ужасная мысль: «Быть может мы всю свою жизнь зря с тобой прожили?». Частенько рядом с тем местом, откуда журналист вел репортаж, зрители слышали громкие хлопки выстрелов – правоохранители стреляли в воздух (да и не только в воздух) резиновыми пулями. Ведущий вздрагивал, пригибался к асфальту, прося при этом зрителей не паниковать, и деревенские женины, каждый раз подпрыгивавшие при этом, шептали сквозь пальцы: «–– Бедный наш мальчик!». Подавшись к экрану, они крестили его. Мужики же, эти отцы семейств, давно сформировавшиеся, в общем-то люди, глядя изо дня в день на не расходящихся несмотря на холод студентов, на слабые, робкие и вместе с тем отвратительные попытки власти отмахиваться и отмалчиваться, путавшейся при это в показаниях даже на подконтрольных ей телеканалах, смотря на дебаты премьер-министра Азарова с Яценюком, в ходе которых первый приводил в качестве доводов какие-то малопонятные шкалы и графики, а второй с ехидной улыбкой спешил повернуться к залу, спрашивая у сидящих позади него и откровенно посмеивающихся над Азаровым теток: «–– Так вы хотите за коммуналку меньше платить или нет?» каждый последующий вечер все с большей серьезностью задавались теми вопросами, которые, по-хорошему, каждый мужчина решает для себя во времена первых трех курсов и которые в свое время им некогда было себе задавать. Тогда надо было зарабатывать деньги, ситуация такая была в стране. Время прошло. Ситуация только что-то не изменилась...
Вот то, чем был этот прямой эфир для простых украинцев. Однако была него и другая сторона, скрытая от глаз участливых зрителей. Та сторона, обратная сторона, которая срывается объективами камер, заслоняется спинами операторов, где надо – подсвечивается людьми, ответственными за освещение. Имя ее – непрерывность. Действительно, то, что для рядового зрителя довольно быстро стало привычной картинкой, было бесконечной работой для съемочных групп. А для Чарльза Дэвиса, человека, сводившего все ракурсы в один эфир, человека, нескончаемо возящегося возле кубла извивающихся проводов, человека, вынужденного оббегать лагерь десятки раз в день этот эфир был ад кромешный. К началу описываемых событий Чарльз держался на ногах исключительно на британском упорстве. Он хотел спать, его ноги отяжелели и казались ему сделанными из каучука, он почти ничего не ел и чаще всего люди видели его либо пьющим кофе из пластмассового стаканчика, либо напряженно держащимся за голову. В ней ежечасно происходили мысленные сражения, в ходе которые желание бросить все, пусть и с трудом, но неизменно побеждались размышлениями профессионала своего дела. «В конце концов это моя работа. Ее поручили мне, не кому-то другому... Кибертон рассчитывает на меня. Люди во всем мире ждут репортажа!». Другим настроениям попросту некогда было занять голову этого человека, масштабы труды которого, безотносительно нашего отношения к их результатам, заслуживают самого искреннего восхищения. И все же был один случай, когда Чарльз Дэвис всего на миг вырвался из затуманившего все вокруг труда.
Это случилось поздно вечером восьмого декабря. Шестнадцать часов назад, в три часа дня седьмого декабря руководитель центрального штаба «Батькивщины» Турчинова кристаллизировал общее настроение толпы следующей фразой: «–– Раз не считаются с нашим мнение, давайте заставим их всеобщей забастовкой!». На следующее утро объявленная словами Турчинова, началась блокада улицы Институтской. В ночь перед этим, как и последние три ночи, горели покрышки. Прильнувшая к экрану страна ждала новостей, наши знакомые – Гена, Стасян, Максим и Оля без всякой пошлости жались друг к другу в палатке (стоял такой ядреный бесснежный дубак, что ни о чем подобном даже не помышляли). Вчера, для согрева, они немного скакали. Там группа таких же ребят, как они, пригласила их погреться у них в палатке с обогревателем. Для этого нужно было только сфотографироваться с плакатом. Гена, Максим и Стас согласилась, взяв те плакаты, которые им предложили. Оля же попросила пару минут и через минуту присоединилась к ним с самодельным плакатом. Так в интернете появилась одна из самых известных фотографий той поры, в какой-то степени ставшей символом евромайдана. На плакате Оли Значковой косолапыми буквами было написано знаменитое: «Я ДЕВОЧКА! Я НЕ ХОЧУ В ТС! Я ХОЧУ КРУЖЕВНЫЕ ТРУСIКI I ЕС!». Фотографировавшим их этот плакат очень понравился.
Утром по двум центральным каналам, находившимся в подчинении тогдашней власти, вместо новостей населению зачем-то объявили, что президент выбран законно. К слову сказать, до этого объявления вопрос о законности президента для большинства граждан даже не стоял на повестке дня. Уже через час на объявление отреагировал мэр Закарпатья. Он вышел к приветствовавшей его улице и, встав среди людей, торжественно произнес в камеру:
–– Мы с вами, братья!
В ответ еще через час человек, поспешивший назвать себя легитимным собственной прессой, в нарушение всех правовых норм зачем-то отпустил задержанных за весь период общественных беспорядков. Судя по всему, так он рассчитывал еще сильнее укрепить свою легитимность. И ему это удалось – в одном столичном дурдоме, я слышал, Янукович приобрел сразу двух новых сторонник (оба сторонника были, правда, при этом одним человеком).
Во время предшествовавшей восьмому декабря неделе Верховная Рада провела более ста сорока экстренных заседаний, всякий раз сопровождаемых шумом настолько нестройным и громким, что их очень редко транслировали по телевизору и каждый раз бывших такими изматывающими, что на очередное предложение от очередного нардепа о принятии очередных экстренных мер "для того, чтобы не", один из депутатов не выдержал и буквально закричал в свой микрофон: «–– А что мне принять чтобы в ушах не шумело?!».
Вечером крепко сложенные ребятки, вступив в противоборство с людьми Намирина, смогли захватить здания киевской городской администрации и киевского городского совета. Лишенные пары окон, с покосившимися на петлях дверьми, они напоминали врасплох застигнутых в подворотне людей, которым растолковали насколько сильно они заблуждались, нося с собой телефон. Во время очередного столкновения за эти два дома, один из парней, чье лицо было скрыто за черной маской закричал, увидев потеснивший их «Беркут»:
–– ****ь, правый сектор! Держите правый сектор!
Спустя полчаса разрозненные группы правых на волне эйфории от первой локальной победы над «Беркутом» объединились в отряд, известный сегодня под тем же именем, что и в тот вечер. «Правый сектор».
"Беркутята" еще не успели отойти с улиц, как оппозиция поспешила назвать этих людей провокаторами. Буквально через минуту представители все той же оппозиции заявили, указывая на только что созданный «Правый сектор»:
–– Наши ребята!
В этот момент, под общее улюлюканье собравшихся вокруг него, под топот вновь начавших скакать и треск заново разожженных покрышек пал Ленин. Несколько грязных ботинок устремились к его лицу, начав пинать его с остервенением. На постамент вождя мировой Революции забрались двое – один с сине-желтым, другой с красно-черным флагом. Над их головами с черного неба, освещенного лампами двух подоспевших прожекторов, упало несколько крупных снежинок, отразившихся на объективах длинными полосами, словно то были запоздалые слезы, уроненные кем-то в последний момент.
Под постаментом замелькали новые флаги. Среди них был один, украинский, с надписью: «КРИВИЙ РIГ». Вот именно в этот момент Чарльз Дэвис отвлекся от своих мыслей и глядя на ликующих у постамента людей усмехнулся схожести двух слов – "РIГ" и "RIP". Однако это было всего лишь секундное наваждение, после которого британец снова вернулся к работе, перебежав вправо и подведя замешкавшегося оператора к хорошему ракурсу. Да, Дэвис определенно вошел во вкус. Его картинка должна была быть идеальной.
–– Вы хотите зажить богато?!
–– Да-а!
–– И заживете!
–– Да-а!
–– Мы блокируем выезд с улицы Институтской на Крещатик. Ни один транспорт не должен сюда попасть! –– Последнее Турчинов кричал уже девятого декабря.
К двадцатому января обстановка накалилась сверх всяких пределов. Улица трещала, как шифер в костре. Народные депутаты «Свободы», казалось, переехали в палатку с камерами, где объявили смотревшему на них с кружащейся головой Дэвису, что очередные дома, занятые протестующими, будут превращены в пункты обогрева. Двадцать второго Тягнебок передал, что самые первые здания, занятые митингующими, отныне становятся штабом национального сопротивления. «–– Мой призыв обращен ко всем неравнодушным гражданам Украины! Стекайтесь сюда! Вступайте в дозорные! Мы отстоим...». Гена, Стасян, Максим и Оля вступили в дозор одними из первых.
На следующий день столкновения снова возобновились. Никто из присутствовавших уже не реагировал на них, как в первые дни. У карпатских, как зло называл их Намирин, обреченный верховной властью "ни в коем случае не открывать огня!", откуда-то взялись дубинки и каски, велосипедные и мотоциклетные шлемы. Времена смешных кастрюлей на головах прошли.
Теперь к обороне перешли уже «Беркутовцы». Они не знали об этом, но определенная Украина доживала в то время последние дни. Нечто такое уже случалось в истории – этому событию посвящен памятник в швейцарских горах, где умирающий лев на смертном одре испускает последний вздох, еще не утративший силы. И подобно тем безумно храбрым защитникам, чье дело и чей режим, как бы я, до мозга костей бонапартист его не ненавидел, вставших на смерть во дворце Тюильри, на тот же бой и та тот же исход встали бойцы украинской Милиции. Здесь с большой буквы.
Они отбили несколько плохо скоординированных атак, они стояли под градом сыпавшихся на их головы камней из брусчатки, они прикрывались щитами от коктейлей Молотова, которые в порыве общего одурения в них бросал в том числе и знакомый нам Гена. Пот лил ручьями, воздух вокруг них обратился копотью. В какой-то момент, когда силы, как им казалось, покинули их, милиционеры запустили в сторону наступавших погрузчик. Озверев еще больше, правые забросали его петардами и коктейля Молотова, с остервенением набросившись на пустую машину.
Шаг за шагом, метр за метром протестующие брали «Беркут» в кольцо, организуя вокруг них стены покрышек. При обороне и на ночь их поджигали, после очередного удачного наступления переносились вперед. Утром двадцать шестого с нескольких крыш раздались первые выстрелы. Неизвестные расстреливали обреченных милиционеров, словно в тире. Несколько лет спустя в интернете окажутся кадры допросов некоторых из этих стрелков. Лично я не сторонник судить по лицу человека о его разуме, однако лица этих людей, напоминающие поросшее бородой выжатое коровье вымя, с глазами, похожими на харчки, говорят за себя уж слишком красноречиво.
И все то время, пока безымянные люди лупили друг друга, уподобившись лютым зверям, происходили нескончаемые, не ведущие ни к чему телефонные совещания по линии Янукович-Путин-Оппозиция-Обама-Европа-Оппозиция-снова Россия-снова Европа-Обама опять.
Одновременно с этим, после двадцать седьмого января хаос, зародившийся в сердце столицы, пустил свои корни по всей стране. С задержкой всего в какие-то часы сначала на западе, а потом и на востоке люди принялись захватывали оружейные склады и полицейские околотки. Три сотни машин, самоназвавшиеся «автомайданом», попытались проехать к президентской резиденции. Запах истерики, казалось, носился в воздухе. Янукович бежал из страны, оставив стоять за себя и за Сашку «Беркут». И они отстояли, выполнив свой долг до конца. О санузле у тещи никто из них уже не вспоминал. Восемнадцатого февраля для них все было кончено. Вслед за павшим Лениным сложил свои лапы пернатый лев.
Захватив оружие и назвавшись добровольцами, в Киев стали стекаться специфические ребятки со всей Украины. Все их разговоры сводились к следующему: «–– Надо поезда дружбы отправить в Крым и Донбасс». Окрыленные все той же эйфорией общего дела Гена, Стас и Максим записали и в поезд. Оля же в начале февраля с майдана ушла.
После того, как они наконец разошлись с майдана, оставив Верховную Раду новым правителям, один из бойцов «Правого сектора» во время короткого отдыха, после которого собравшиеся думали начать комплектовать поезд дружбы, сказал Гене следующее:
–– Я тебе говорю – вся эта байда на востоке скоро закончится. И давайте так, пацаны: сделаем все быстро и по домам. Мне еще к теще заскочить нужно.
***
Ближе к концу февраля в чернобыльской зоне произошли изменения. Световой день оставался коротким, а солнце не приобрело еще полновесную теплоту, однако холода уже сделались сдержанней, сугробы медленно начали таять, а тонкие ветви, опушенные снегом настолько колюче, что эпитет "подведенные" гораздо сильнее им подходил, сбросили свои пышные шубки. Одиночками, вынужденными всю зиму спать и сидеть, сидеть и спать, да иногда еще стоять в караулах, как никем острее ощущались эти первые весенние вестники. Наконец шестерым из них сильнее прочих опротивело развлекать себя картами и порчей печени. В результате недолго продолжавшихся прений, содержанье которых сводилось примерно к следующему: «–– А хули мы, собственна, тута сидим?», решение выдвинуться в рейд завтра утром было принято всеми бесповоротно и весело. Как, пожалуй, нетрудно догадаться читателю, непоседами этими были наши друзья.
Ночь за порогом стояла непроницаемая, разве только сверкнет в каком окне чердака огонек зажигалки, на секунду-другую поднесенной к губам и потому собирались они почти в полном мраке – лишь отражавшаяся оранжевым, кашляющая дымом дверца печи, за стенкой которой потрескивало полено, да горящий белым дисплей лежащего на столе КПК освещали комнату с трухлявым диваном, в прошлом носившую именование "зал". Здесь внизу царила такая же атмосфера, как и на крыше: ободранные стены прогревались только возле огня и прикосновение к большей их части вместо прилива бодрости вводило в оцепенение, носы замерзали сами собой и их замерзание обнаруживалось только над кружкой горячего чая. Короче говоря, морозец тут царствовал почти безраздельно и Кайф, Чих, Литра, Крым и Форсаж утром планировали покинуть его. Внимательный читатель, однако, мог бы заметить, что в этом списке не доставало еще одного имени. Незадолго до того, как решение податься в поход было принято, Шар вышел за дверь подышать свежим воздухом.
–– Хавчик, хавчик надо не забыть взять! Крым, ты взял хавчик?
–– Да мама, взял.
–– Пойди, поставь его перед выходом. Бумага сортирная где?
–– Я понесу.
–– Оки. Так, где носки?
–– Да тут они, вота. –– Чих показал Форсажу носки.
–– Хорошо.
–– Форсаж?
–– Ась? –– Спросил сталкер, поворачиваясь к Кайфу. Встав так, он плечом заслонил свет КПК.
–– А ни че, что у нас нету контейнеров под артефакты?
–– Ну нет, и что?
–– Ну так а... Радиация?
–– Ты его пойди сначала найди! –– Ответил Форсаж, смеясь глазами. –– Нам вообще повезет очень крупно, если отыщем хотя бы два. И то много будет. А вот когда и, если найдем... В сумку положим. Крым, где твоя сумка из-под физры?
–– Вот она. –– Крым протянул Форсажу типичную самозатягивающуюся черную сумку на подобии той, в которой автор, как и читатель, таскал в школу кеды.
–– Вот, сюда и будим класть. А радиация... Ну вот как почувствуешь, что у тебя хвост начинает расти...
–– Понятно.
–– Да не забивай голову, Кайф. –– Форсаж махнул рукой и повернулся к столу. –– Тут вон до две тыщи шестого жили же всякие отщепенцы. И ничего... Так, все взяли? Ничего не забыли?
–– Да вроде не-ет... А, точно! Надо же Шару еще про рейд сказать! Кстати, а где он?..
–– Я, конечно, дико перепрошую... А куда вы намылились? –– Произнес появившийся позади Шар.
–– О! Вспомнишь его, вот и оно! Шар, готовься быть обрадованным: завтра выходим!
–– Эм... Куда?
–– В рейд.
–– А-а... А я до вас саме щодо цього...
–– Что?
–– Я не зможу завтра з вами пiйти.
–– Э-э-эй, это че за дела?!
–– Мы же вроде как давно договорились: один за всех и все на Свалку...
–– Так я-то думав, ми пізніше підемо. Коли хотя бы...
–– Когда?
–– Ну... Хотя бы ближе к середини березня.
–– Та а че ждать?! –– Спросил Литра, подняв КПК и убрав его в карман. В комнате стало заметно темнее.
–– Там к этому времени все артефакты повынесут! А их и так-то нет ни хрена...
–– Чих дело говорит!
–– Давай, пошли с нами!
–– Нет, ты так говоришь, будто тебе самому не надоело тут торчать. Или может ты просто не хочешь в бар? Да-к как будто лучше место, куда можно пойти? –– Произнес Форсаж и глянул на Шара. –– Не-ет... Только не говори мне, что опять...
–– Я збирався пойти на болота.
Всеобщее "у-у-у!" отразилось от стен.
–– Шар! –– Воскликнул Кайф, стуча себя в грудь. –– Да даже я, никуда не ходивший, пока здесь с вами тусил, уже тысячу раз слышал твои истории про болота. Ты сколько раз возвращался ни с чем, десять?
–– Ты только слышал. –– Произнес Крым. –– А я-то видел его возвращения. И не один раз. Уйдет один, как баран там набродится, не найдет ничего и приходит грустить. В следующий раз, говорит, вот увидите! Видели уже. Пошли с нами!
–– Ну-у, ну ось так... –– Шар виновато пожал плечами. Он стоял с таким видом, будто и сам не мог объяснить, зачем он каждый раз идет на «Болота», если каждый такой поход оборачивается ничем.
–– Дался тебе этот «Бенгальский огонь»! Мы вон на Свалку пойдем и в тыщу раз больше, чем ты, артефактов насобираем! –– Загорелся Форсаж, еще недавно советовавший Кайфу мечтать о, максимум, двух артефактах. –– Давай с нами!
–– Та... Хочете – давайте ви з мной.
–– Ну не-ет. Я в этого говно и весной не полезу, не то, что зимой. Мы вот Кайфа обучим таскать артефакты, заработаем много деняк, а уже опосля примемся и за них. Еще и тебя научим, как правильно надо ходить по топям.
Шар деловито усмехнулся.
–– Конечно-конечно.
Слегка посмеявшись, сталкеры обнялись.
–– Ну, удачи тогда, братанчик.
–– І вам того ж. Як прийдете – наступний рейд ідем з мной.
–– Окей.
В последний раз пересчитав магазины, сталкеры улеглись. Кайф, Чих и Литра к себе на чердак подниматься не стали.
–– Литра. –– Тихо позвал Шар, когда первый свист разошелся по комнате.
–– Чего?
–– Дай КПК, карту чекнуть хочу. Мой разрядился.
–– Окей, держи.
–– О-о! –– Полусонным голосом произнес Чих, увидев, как экран КПК осветил лицо Шара. –– Литра, ничего, если я после Шара немного в мотоциклики поиграю?
–– Чих, нам завтра рано вставать. Ложись, спи.
–– Хорошо-о... –– Произнес сталкер и тихо шепнул, обращаясь к Шару и для конспирации прижав ладонь ко рту. –– Шар, ты хоть это... Ты разбуди меня, когда сделаешь, что тебе надо, ладно?
–– Коне-ечно. –– Протянул Шар и Чих, закрыв глаза, заснул через минуту. Будить его, разумеется, никто не стал.
В одном из треков музыкальной группы «Hustle Hard Flava» – единственного поэтического дуэта России, за творчеством которого нестыдно следить, присутствует такая строка: «Утро было добрым, но пошло не слава богу». Примерно первые два часа следующего утра полностью подходили под эту строчку.
Проснувшись, сталкеры быстро перекусили, потушили дрова и закрыли дверь. Поскольку Литра, наученный горьким опытом, меньше всего хотел и на этот раз посеять блокнотик, он оставил ненадолго друзей и спустился к Сидоровичу, чтобы оставить тому дневник на хранение. Шара к этому времени среди них уже не было: судя по всему, выдвинулся к «Болотам» он еще засветло.
Поднявшийся ветер гнал облака на юг, ветви акации безмятежно качались. В то время как тени утренних сумерек продолжали баюкать лагерь и склоны обнимавших его холмов, по их занесенным серым снегом вершинам уже скользил рассветный луч. Кайф невольно залюбовался этой картиной, когда поднявшийся от торговца Литра объявил товарищам, что Сидорович позвал их с намерением снабдить группу в дорогу дополнительным снаряжением. Обрадованные сталкеры поспешили вниз. Сойдя по ступенькам, они предстали перед торговым окном, в которое Сидорович в два этапа протянул им дождевики и теплые шапки.
–– Чем бог послал. –– Сказал он. Кайф собирался сказать "спасибо", но более опытные Форсаж и Литра сказали прежде него "должны будем" и торговец согласно кивнул их словам.
Дождевики надели быстро, а вот с шапками случилось то, что в пору бы было назвать «шапочной титаномахией». Здесь стоит на секунду отвлечься и напомнить читателю кое о чем. Как он помнит, и Кайф, и Чих, были людьми фактурными и незаурядными. Оба они подавали надежды, в будущем оба метили стать матерыми сталкерами, набить карманы деньгами, оба обладали прекраснодушными чертами характера и так далее, далее... Но! Их таких (прекраснодушных, матерых в будущем и так далее, далее) было целых двое. А вот шапка с бонбончиком была только одна! И именно ее наличие и породило «шапочную титаномахию». Пару минут повырывав друг у друга бонбончик, Кайф рассудил, что обижать маленьких – это не хорошо и потому, сказав: «–– Ладно, не очень-то и хотелось!», оставил шапку Чиху, лицо которого излучало довольство весь последующий день.
Наконец, разобравшись с подарками Сидоровича, сталкеры вновь поднялись на улицу. Правда, как выяснилось чуть позже, Литра, разумеется, как только услышал, что им что-то дадут, благополучно забыл про блокнот, который теперь нес в нагрудном кармане, но то были мелочи.
–– Эх, парни, чувствую –– Радостно сказал Крым, когда они, поднявшись на холмик, стали хрустеть подтаявшим снегом, обходя гудящую аномалию. –– нас ожидают великие дела! Одно пизже другого!
Кайф улыбнулся, однако приподнятого настроения разделить не спешил. Когда у Сидоровича они одевались, он поднял свитер и на беду посмотрел на свой пресс, точнее на то, что несколько месяцев назад им было. От длительного безделья кубики его превратились в подобие сырников, постепенно сраставшихся в один большой шарик. Кайфу это не нравилось. «Только вот снег сойдет, возьмусь за себя!». Снег, лежавший под ногами в полуокружении грязью и покрывшихся серой прослойкой льда следов, ничего не ответил.
Довольно быстро миновав элеватор, сталкеры вышли к насыпи возле моста. Проходя блокпост, Чих и Кайф переглянулись. В глазах у обоих читались воспоминания о первой их перестрелке. Одинаково приподнятым настроением светились оба лица.
–– О-о-о, дарова! Сказал стоявший в карауле Еж. –– Вы что, на смену? Так рано вроде.
–– Не-е, мы в рейд идем.
–– В ре-е-ейд... А не рано?
–– Не, не рано.
–– Так ведь... холодно!
–– Так ведь... солнце! –– Воскликнул Чих, указав на звезду левой ладонью. Этот аргумент крыть было не чем. Одиночки поприветствовали дежуривших здесь же Омута и Ель, и двинулись дальше. Миновав КПП под мостом они с десяток шагов шли по дороге, а затем сошли с нее и повернули к черневшим деревьям, не дойдя до фермы. У тоннеля было спокойно, в снегу виднелись следы собак, однако они были стары и полуразмыты. Не меньше их оказалось и возле палатки, к которой сталкеры вышли спустя минуту.
–– Мы что, на болота? –– Усмехнулся Кайф, не понимая, как можно отсюда выйти на Свалку. –– Все-таки Шара идем искать?
–– Нет. –– Деловито ответил Форсаж. –– Тут немного дальше коллектор есть крытый. Здоровый такой тоннель. Я по нему всегда на Свалку хожу. Если идти в сторону вышки, то кто его знает, есть там бандиты? Если их там и нет, то дальше они будут уж точно, у них там форпостик имеется.
–– А там, куда идем мы?
–– А там куда идем мы, там аномалии. Бандиты не дураки, чтоб туда лезть.
–– Толи дело мы!
–– Мы – сталкеры, это другое.
–– Лады-ы-ы.
Вход в коллектор отыскали через минуту. Он представлял дыру в трубе из бетона, диаметром чуть ниже среднего роста, уходившую в темноту, черную, как спина пантеры.
–– А из фонариков у нас... нет?
–– А из фонариков у нас есть лучше – КПК. –– Сказал Литра.
–– Ага. Вот себе и свети им. –– Произнес Крым, достав из кармана небольшой фонарик с кнопкой на тыле.
–– Крым – идешь первым. Кайф – ты второй. Чих!
–– А?
Не изменившись в лице нисколько, Форсаж сказал:
–– Сам знаешь – от этих двоих проку никакого, поэтому, как только помрут – все на тебе. Литра!
–– Замыкающий.
–– С вами приятно иметь дело! Ну, поперли.
Достав ПМ, Кайф встал за Крымом и, следуя за дрожащими впереди отсветами, вошел в черноту. Поначалу тоннель казался не таким уж и темным, однако спустя несколько метров он свернул влево и утренний свет перестал попадать сюда. Точно по щелчку пальцев мрак стал сгущаться пропорционально понижению уровня наружных шумов, который ослабевал с каждым их шагом. Когда же из звуков остались лишь шаги группы да давящая тишина, Кайф подумал: «Ох и не нравится мне здесь». Виду, однако же, он не подал и продолжил идти за Крымом.
Чем глубже сталкеры продвигались в тоннель, тем невротичнее становились ощущения Тимура. Ему чудилось, что тоннель будто надвигается на него, что пространство медленно стало сжиматься, что бетонные стены обвивают его, давят, словно змеиные кольца. От них веяло неприятной, холодной сыростью. Иногда впереди раздавалось напрягавшее слух журчание и через какое-то время под ногами сталкеров хлюпали ручейки, образовавшиеся в результате таяния снега. Не редко подошву Кайфа вело, он поскальзывался и в этот момент выдох его раздавался чуть громче. Из-за спины Крыма время от времени набегал сквознячок. Как на зло все, даже Чих, хранили молчание. Из-за этого на деле остававшееся прежним дыхание, в ушах звучало значительно громче, что также не добавляло парню спокойствия. Со временем между его лопаток поселилось навязчивое напряжение, все время шептавшее, что должно что-то случится... Спроси кто-нибудь Кайфа, когда группа все же вышла на свет, сколько времени они блуждали в коллекторе, он бы ответил, что где-то час. В реальности они шли максимум минут десять. Выбравшись из тоннеля, каждый с наслаждением расправил плечи. Подышав свежим воздухом, парни молча переглянулись. Каждый прочел на чужом лице уважение и никаких разговоров не было поднято на этот счет.
Свалка встретила сталкеров слабым солнечным светом, едва пробивающимся из-за кочующих облаков. Позади них, на холме, в который уходило жерло коллектора, черными ветвями кивали деревья. Снег лежал вперемешку с мокрой землей. Впереди, за прогалиной, виднелась обнесенная проволочным забором площадка, часть которого завалилась и теперь валялась на земле, словно смотанный невод. В два ряда за забором стояли выцветшие грузовые и легковые машины с битыми кабинами, погнутыми дверями, с разбитыми, либо почерневшими фарами, припавшие к земле, лишенные колес. Посреди экспонатов этой гротескной автомобильной выставки стоял вертолет, болотно-черный, будто он был окрашен зеленкой, разведенной в йоде. Чуть в отдалении из-за его застывших винтов возвышалась в прямом смысле слова гора строительного мусора, при взгляде на которую в глаза бросался то кусок арматуры, то оконечность бетонной плиты, то несколько толстых кирпичей лунного цвета, то полоски стекла, то смятая жесть. Позади горы угадывалось очертание какого-то здания. Кайф поднял голову выше, чтоб рассмотреть его и тут неожиданно пошел мелкий снег. Переведя взгляд на небо, парень увидел серые облака, рваными стайками окружавшие солнце, словно гончие псы. Вокруг пахло железом, намокшими пылью и черноземом.
–– Вот тебе и солнце, Чих. –– Передразнивая сказал Крым, хотя все лицо его так и кричало: «Как же хорошо, что мы наконец в деле! Надо бы раньше...».
–– Ой, да иди ты!
–– Форсаж? –– Спросил Кайф, указывая на площадку с техникой. –– Это то самое, о чем я думаю?
–– Да. Это он. Концлагерь.
Крым и Литра грустно выдохнули.
–– Скорее всего ни черта там не будет, но мало ли?
Сказавши это, Форсаж поправил полу дождевика, накрывшую автомат, и осматриваясь по сторонам направился к забору. Кайф и остальные пошли за ним. По мере приближения к стоянке автомашин, лица парней становились серьезнее. Глядя на завалившиеся столбы, на дыры в заборе и полностью лишенную снега землю вокруг сложно было представить, что в начале две тысячи одиннадцатого года именно здесь располагался печально известный бандитский концлагерь. Изначально это место служило последним пристанищем для той техники, которая, как и люди, ей управляющие, отдала здоровье в борьбе с разбушевавшимся атомом. Однако человеческие жестокость и жадность неутолимы и способны извратить что угодно, вплоть до самой сути вещей. Банда Йоги стояла на Свалке крепко. Их предводитель сбежал в зону после череды убийств и разбоев, отмеченных в анналах уголовной хроники только что созданной российской милиции как "звериные". В числе прочего он одну за одной зарезал двух девочек на глазах их отца, добиваясь от того денег, которых у мужчины никогда не было. Зарезал секатором. В процессе один раз предлагал отцу покурить.
Закон сбивания в стаи людских существ всегда работает по одной схеме – подобное аккумулируется возле подобного. Подчиненными Йоги в ЧЗО стали самые отпетые выродки, какие только в ней обитали на тот момент и, если бы они не успели своевременно объединиться, вполне допускаю, что в дальнейшем большая часть из них обнаружилась бы среди «Ренегатов». На какое-то время им удалось подмять под себя Свалку и с того дня, когда, среди прочего, под их контроль попала эта стоянка, начался отчет одного из самых ужасных рукотворных мест зоны. Тимур слышал о нем от Литры и Форсажа.
Одиночки содержались под открытым небом, принужденные спать в кузовах в любую погоду. В их обязанности входила проверка аномалий, починка обуви, нашивка заплаток на драные куртки. Время от времени бандитам наскучивала унылая реальность, что их окружала и тогда они заставляли сталкеров разбивать о головы пустые бутылки себе на потеху. При этом бандиты часто давали узникам толстостенные бутыли из-под шампанского. Содержащиеся здесь одиночки не знали милосердия. Они служили лишь материалом, живущим одну каденцию – от Выброса к Выбросу. По прошествии времени, отпущенного зоной, их ожидала страшная смерть: в момент, когда небо начинало алело над ними и черными тучами в него взмывали стаи ворон, а шавки-мутанты, ведущие свою родословную от гордых хищников, диких волков, поджав хвосты, уносились к норам, стремясь как можно глубже зарыться под землю, двуногие изверги в черных плащах и балаклавах, из которых виднелись лишь окрашенные чифирем зубы и ведущие свои родословные от соединения отнюдь не всегда поконченных судеб, от стен премилых детских садов с цветами и львятами, от пахнущих хлебом школьных котлет и каждый сам знает, как пахнущих школьных парт, одного за другим отводили несчастных в самый центр концлагеря. Отводили – это, пожалуй, нейтральное слово. Пленников волокли, удерживая под мышки. Они рвались. Они рыдали. Они плевали, молили, царапались. Тщетно. С обыденным смехом их наручниками приковывали к дверям машин или к тем из столбов, что не вызывали у бандитов вопросов в надежности.
Выброс, как известно, сразу не начинается и потому бандиты любили развлечь себя зрелищем гибели одиночек. Те прикладывали нечеловеческие усилия, чтобы освободиться: они упирались в землю, они со всей силы рвали обнаженные руки. Все бесполезно. Наручники не поддались ни единого раза. Постепенно день обращался в ночь, постепенно все вишневее становились тучи. Молнии рвали свинец небес, оставляя шрамы, напоминающие следы, появляющиеся на стекле после удара. Главным же развлечением бандитов было пари: они с видимой охотой делали ставки. Кто погибнет до Выброса? Кто дольше продержится, пока он не грянет? Все эти вопросы были животрепещущи, за каждым узником, что оставлял в ту минуту последние силы, была закреплена увесистая сумма. «–– Даю десятку за вон того!/ –– Этот задохлик? Лось, ну ты че? На Лопуха ставлю. Он меня вон аж как укусил! Двадцать кусков!/ –– Ну ты лютый!». Потенциальная живучесть оценивалась по упорству и, надо сказать, опытный игрок, сметливый глазом определял победителя почти безошибочно. Когда же расчет кого-нибудь не оправдывался и кто-либо из тех, кому карие зубы пророчествовали еще немножко подрыгаться все же безмолвно повисал на руке, бандит, обманутый в своем прогнозе, горячо возмущался. Он делался хмур и бодрым матом сообщал мертвому узнику, что он о нем думает. Некоторые начинали, на зло усмехавшимся, палить в других сталкеров, что еще невольно учувствовали в их азартной игре. Такое поведение, называемое ставщиками "не спортивным" всегда вызывало ноты протеста, но оно же дарило и быструю смерть. Что хуже: быть убитым или смертельно раненным пулей и холодеть, глядя на капля по капле покидающую тебя жизнь или провести последние ее минуты, чувствуя, как ты внутренне поджариваешься до шелушащейся в легких короче, вдыхая сухой, с каждой секундой все сильнее разогреваемый воздух? Гибель быстрая, незаметная, как полет ласточки ночью или объятия аномалий «Жарка»? Вопрос этот, конечно, не столь достоин внимания, как, например, категорический императив Иммануила Канта или ему подобные философские изыскания, однако тоже способен заставить о многом задуматься... «Жарки». Эти слабозаметные, лишь в редкую минуту выдающие себя самовоспламенением аномалии, предстающие перед сталкером в виде едва различимых воздушных сгустков и определяемые по их колебаниям иссушают воздух вокруг себя, а при близком контакте способны обжечь роговицу. В соседстве с ними обреченные чувствовали себя беспомощными младенцами, которых вместо дыхания над картошкой приковали к самому жерлу печи.
Тимур не мог бы так сходу рассказать вам все то, что поведал я выше, хотя почти все это он так или иначе слышал в деревне. Разговоры эти опустились в сознании, как порой забываются истории дяди Гриши, который, выпив, начинает рассказывать, как он варил олимпиаду, целуя при этом руки и приговаривая: «–– Ручки-то вот они. Золотые!». Однако стоило Кайфу ступить на хрустящую, сухую землю, ощутить щеками летнее тепло среди зимы, как малейшие детали и описания сами всплыли в его голове, дополненные краской разгоряченной фантазии. Он представил, на что были похожи трупы, которые после Выброса бандиты иногда отковывали от наручников и сжигали в «Жарках», ведь, как известно, артефакты в них не образуются просто так, а иногда из извращенного эстетического удовольствия оставляли висеть на руках без погребения и ему сделалось жутко. Он сделал шаг и под его подошвой земля снова хрустнула. Сталкер съежился. Еще через пару шагов он подумал, что, несмотря на всю неправдоподобность этой мысли, в воздухе сейчас могли бы витать частички кожи людей, когда-то бывшие черным пеплом, частички крохотные, если и сохранившиеся, то в ничтожно малом количестве, которое давно осело в земле, но все же... «Это... ****ец» –– Подумал сталкер. И только когда он вспомнил рассказ Форсажа о том, что в конце одиннадцатого начале двенадцатого годов, бандитов с концлагеря выбили, а пленных сталкеров освободили, самообладание частично вернулось к нему. Когда же Кайф вспомнил, что всех бандитов, захваченных в плен, сталкеры вывели за пределы лагеря и расстреляли, оставив трупы на корм собакам, ему вдруг сделалось значительно лучше. Даже как будто температура понизилась.
Остановившись возле забора, Форсаж жестом поставил Крыма на стрем в один из концов стоянки. По той же надобности, но уже сам в другую сторону отошел Литра. Чих со смешенным чувством (любопытством и боязливостью) рассматривал местность, пытаясь угадать, есть ли тут ценности. Не получив никакой команды, Кайф бросил взгляд в самую гущу.
Помимо двух "бычков" без прицепов, выбивавшихся из общего ряда "копеек" и вертолета, парень приметил молоковоз, с цистерной цвет колбасного сыра, лишенный правых колец запорожец, насквозь прокопченный аномальным воздействием, БТР, отсюда казавшийся черепашкой, скелет какой-то неопознанной рухляди, да пару пожарных автомобилей, с лестницами, сложенными на спине. Этими давно ошелушенными руками машины словно по старой памяти хотели закрыться от порождавшего влагу неба, однако предосторожность эта на деле оказывалась пустой – снежинки испарялись в нескольких метрах над ними и за все зимы, что провели в мертвом лагере пожарные колесницы, ни одна из зимних пушинок так их и не коснулась. Под оголенными осями виднелись черные тени – резина многих колес давно поплавилась и стекла вниз, выкипев на земле и оставив на ней следы, ныне уже почти затянувшиеся рубцами.
Достав детектор, Форсаж какое-то время смотрел перед собой. «Медведь» помалкивал.
–– Тэ-эк... Не-е... Нет, пожалуй не будим мы рисковать...
Кивнул Кайфу и хлопнув по плечу подошедшего Чиха, Форсаж направился куда-то в сторону. Втроем они перешагнули решетку и обошли лагерь по широкой дуге, выйдя таким образом "в спину" одной из автомобильных очередей. Крым и Литра оставались на месте.
–– Чих? Кайф?
–– Да? –– Спросили оба одновременно.
–– Колебания воздуха вон там видите?
–– Да.
–– Это «Жарки»?
–– Да, они самые. Давайте-ка их сосчитаем.
–– Окей.
Прищурив глаза, сталкеры занялись аномальным подсчетом.
–– Одна, две…
–– Четыре, шесть…
–– Тринадцать, четырнадцать… ба-алин! Сбился.
–– Я штук шестнадцать насчитал.
–– Я тоже.
–– А я где-то четырнадцать. Хотя нет, вон еще две!.. Да, шестнадцать.
–– Так, больше нет?
–– Вроде нет.
–– Я не вижу.
–– Хорошо-о... –– Форсаж еще раз внимательно осмотрел лагерь. «Жарок» было шестнадцать, с какой стороны он считал. –– Таксь. –– Сказал он, запустив руку под воротник и растирая уже начавшую потеть шею. –– Теперь надо выяснить, есть ли тут артефакты...
–– А вон то не он? –– Чих указал вперед.
Как минимум один артефакт присутствовал в лагере неоспоримо. Он выдал себя, задев одну из аномалий во время передвижения. Сначала одна из «Жарок» с фырканьем разрядилась: воздух захлопал в ладоши, в небо взвился столб шипящего пламени, волна теплоты от которого, сильно растратившись, дошла до Тимура и на секунду сталкер почувствовал себя вышедшим из распаренной бани, в которой парился в нескольких свитерах, а затем позади огненного хвоста будто бы промелькнуло туманное нечто. Прыгнув один раз в сторону, артефакт поскакал дальше, оставляя за собой стремительно исчезающий огненный след. Еще через мгновенье он снова стал не видим, а после задел другую «Жарку» и все вышеописанное повторилось вновь. Детектор в руках Форсажа был того же мнения, что и глаза одиночек – артефакт здесь.
Им повезло: его маршрут проходил почти у границы аномального поля и хоть артефакт задерживался у забора меньше всего, отдавая предпочтение компании из машин и аномалий-родителей. Оставив Кайфа и Чиха наблюдать за без пяти минут "де;ньгами", Форсаж сходил к Крыму за счетчиком Гейгера. Вернувшись к парням, он произвел замер и, выяснив, что край забора фонит в пределах нормы, пошел вперед, оставив Кайфу автомат и дождевик. Два раза он делал зигзаги, подчиняясь попискиванию счетчика Гейгера. Поскольку артефакт перемещался внутри аномального поля по определенной траектории, что свойственно, к слову, всем артефактам, Форсаж подобрался вплотную к месту, где он проходил к ним ближе всего и где жар был щадящим, и начал ждать. Капли пота потекли по лбу сталкера еще на первом зигзаге. Детектор пищал пропорционально кульбитам носившегося впереди артефакта. Переводя взгляд то на дисплей, то на мерцающий впереди шарик, Форсаж терпеливо ждал, утирая пот рукоятью «Медведя». Как только последний начал вопить, одиночка резко вытянул руку, наведя прибор точно на точку. Пищащая коробочка не подвела, и прямо перед Форсажем возник артефакт, озаривший пространство вокруг себя золотой вспышкой. «Каменный цветок» явил себя миру, отринув причудливые, полупрозрачные очертания и испускал теперь тусклое, молочно-желтое свечение, ритмично подпрыгивая над землей, и испуская воздушные волны, сходные с теми, какими дрожали породившие его аномалиям.
–– Дава-ай, подсека-ай. –– Прошептал Литра, на секунду повернувший шею в сторону сталкера. Не факт, что Форсаж услышал совет, однако не теряя времени, он схватил артефакт, и тут же быстро помчался обратно, на практике опровергая слухи о том, что в зоне не бегают.
По возвращении к Чиху и Кайфу, он сунул арт в заботливо открытую Чихом сумку, забрал дождевик и первым дело осушил половину фляжки.
–– А-а-а, хорошо!
–– Форсаж!
Сталкер перевел взгляд на Крыма.
–– Лучший!
Сталкер кивнул и сделал еще глоток.
–– Ну, с почином. Теперь надо только...
–– А что это за артефакт? –– Спросил Кайф, успевший разглядеть трофей только мельком.
–– «Каменный цветок». Он порождается... –– Тут Форсаж запнулся и с сознанием незамеченной до того опасности повернулся к забору. –– ... Гравитацией... Ба-лядь! Вот тебе и ветеран, вот тебе и прохаванный! Вот тебе и считай уже год тут небо копчу! –– Восклицал одиночка, передразнивая одну из своих реплик, не раз произносимую им у костра с умным видом. –– Вон там видишь дрожание? Это «Трамплины». Твою ж мать, только сейчас их заметил!
–– Где?.. А-а... Ахиреть, их же почти не видно!
–– Это наша работа – все замечать. –– Сказал Форсаж и решил перевести разговор в шутку. –– А ты куда смотрел, Чих?
–– Да я...
–– Да ты!
–– Тут это... точечка. –– Сказав это, Чих самым добрым выражением на лице поднес к глазам сталера накрытый ногтем экран детектора. На экране вновь появилась зеленая точка.
–– Да еп твою мать! –– Выругался Форсаж, но просиял тут же. –– Мы тут походу озолотимся, братва.
–– Вот только я что-то отсюда не вижу его.
–– Ага, нэ бачу, как говорит Шар.
––Тэ-эк... Он... Хм... Хер его знает. Похоже, что ближе к центру. Так, а кто там у нас был самый смелый?
–– А вот не надо в мою сторону косить глаза! Че это?
–– Ну я ж тебя спрашивал: «Не боишься подохнуть?». Что ты сказал?
–– Ну-у... Так то когда было... –– Рассмеялся Кайф, с интересом изучая аномальное поле. –– Давай его сюда (он указал на детектор).
–– Нате...
–– А можно потом я пойду?
–– А можно не надо?
–– Мя.
Отдав дождевик мякнувшему Чиху, Кайф подошел к границе концлагеря и аккуратно пошел вдоль забора, ориентируясь «Медведем», глазами и счетчиком Гейгера. Буквально через два шага пространство стало окрашиваться в пепсиколовые цвета. Удивившись, парень обернулся к Форсажу, но тот опередил его, крикнув:
–– Это нормально!
«Оке-ей». С каждым метром становилось все горячее, от выступавшего и вслед за тем высыхавшего пота засолились волосы. Очередная «Жарка» разрядилась буквально в метре от сталкера и он отступил, закрывшись руками и почувствовав себя точно осыпанным раскаленными углями. Спустя секунду Кайф стянул себя свитер, оставив его на карбюраторе и дальше пошел по пояс голым. Артефакт притаился у БТРа. Какое-то время он стучал где-то за гусеницей, а после дал знать о себе, вспыхнув оранжевым. Встав на оба колена, Кайф заглянул под черное днище, где его встретил розовый кристалл, резво подпрыгнувший на два сантиметра. Сцапан артефакт был немедленно. На удивление он был приятно прохладен на ощупь. Глотая собственное обезвоживание, Тимур вернулся назад тем же маршрутом, не забыв по пути захватить свитер и красный, как помидор.
–– Отличный улов, братиш! –– Похвалил Кайфа Форсаж, засовывая «Кристалл» в сумку. –– Мы стали на примерно на пять ка богаче. Ну что, отдохнешь или сразу двигаем?
–– Да пошли сразу, че сиськи мять? К тому же проветримся. –– Выдохнул Кайф, отдавая бутылку Чиху, а детектор Форсажу.
–– Окей. Крым, Литра!
Снявшись с позиций, те подошли. Проверив снаряжение, сталкеры выдвинулись в западном направлении. Они тем же маршрутом обогнули концлагерь и, оставив за спинами трубу коллектора, вышли к пересекавшей поле дороге. Снег шел все также, не переставая, белой пылью кружась над кучами мусора. Не спуская с них глаз, а также с тыла, парни вышли к дороге и перебежками миновали ее. Переправившись через дорогу, они оказались у серых плит, слоями лежавших на голой земле. Часть из них съехала и накренилась, другие в беспорядке валялась битые. Рядом с одним из скоплений плитки стояла бочка с почерневшими стенами. В паре десятков метров виднелась вьющаяся канава, в нескольких местах скованная странным зеленым льдом. Земля вокруг была жирной и взрытой, в центре качался ощипанный куст, а рядом, справа, сипели деревья, без листьев лишенные возможности рокотать.
Все это одиночки увидели при первом осмотре. Присмотревшись внимательнее, они заметили еще кое-что. В граничащем с рощей дальнем кювете сидели и лежали кабанчики, опустив рыла в грязь по глаза. Их короткая шерсть, заплетавшаяся в комки отдельными пряжами, свисала с боков, напоминая слипшуюся забрызганную щетину, покрывавшую тело от самых глаз, красных и маленьких. Вокруг лежбища виднелись следы от копыт. Всего Пумб было порядка семи.
–– Эм-м... Можно не надо? –– Спросил у Форсажа Чих.
–– Э нет, родной, смотри сюда.
Проследив взглядом до того места, куда указывал Форсаж, Чих и остальные увидели расходящиеся на водной глади круги, перемещавшиеся вперед и обратно вдоль кромки льда. Всем стало ясно, что химическом болотце притаился еще один артефакта.
–– Насчет три?
–– Да. Только сначала подойдем ближе.
Прежде чем подходить, сталкеры перезарядись. Лязгнул затвор Крымова СКС, Кайф дернул за голову ПМ, Литра пере щелкнул предохранители. Они подходили целясь, неспешно. Когда расстояние между ними сократилось в два раза, один из кабанчиков повернул голову и, как показалось Кайфу, сузил глаза.
–– Ра-аз... Два-а... –– Почти шепотом сказал Форсаж, целя в свинью из АКС-а. Снежинки все также неспешно падали. –– Три!
Повисшую было над болотцем тишину сменило до дюжины громких выстрелов, укутавших стрелявших негустым дымом. Когда легкий ветер отнес его в сторону, сталкерам представилась следующая картина. Тот самый кабанчик, что повернулся, теперь лежал на боку, уткнувшись в грязь рылом. Он умер, не успев даже понять, что за хрю тут твориться: нижнюю челюсть ему просто порвало и раскуроченный пяточек пускал в грязь пузыри по старой памяти. Остальные мутанты немедленно подскочили.
–– ****ый рот! Вы че, все в одного целились?!
Однако этот выкрик оказался излишним – остальные мутанты поспешили сбежать под защиту деревьев. Тут Кайфу вдруг вспомнился случай из жизни, когда сосед дядя Слава переполошил другого соседа своими подсчетами, из которых выходило, что у уже шедшего на работу Степаныча еще оставался один день отпуска и как потом они вдвоем дни считали и бегали по улице, пока, наконец, тетя Марина не оборвала радость календарем. Услышанную тогда от Степаныча фразу он повторил теперь, обратившись к Форсажу.
–– Форсаж, ну ты паникер! Таких в сорок первом расстреливали!
Форсаж заржал, убрав на плечо «Ксюху».
–– И-и на хер!
Подойдя к еще перебиравшему лапами кабану, Форсаж вынул нож.
–– Ну что, кто хочет полезть в «Газировку»?
–– Давай я. –– Сказал Крым.
–– Отлично! Ты ж помнишь, что нельзя...
–– Паром не дышать, бороду не совать. Знаю!
–– Ну, –– под хруст перерезаемых сухожилий сказал Форсаж. –– Тогда удачи.
«Удача – это миф» –– так пафосно мог бы ответить ему Крым, играй тот в свое время в "Assassin`s Creed: Rogue", однако до ее анонса оставалось еще почти семь месяцев. Да и к тому же высокопарных фраз Крым не любил.
Сделав пару шагов сталкер остановился. Последовавшие его примеру друзья замерли позади. Отсюда Кайфу стали видны остававшиеся до сих пор незаметными полупрозрачные облака испарений, витавшие надо льдом, вмерзшим в края канавы и словно страдавшие тяжелым дыханием. Казалось, что всюду выдыхают астматики, вот-вот готовые разразиться приступом кашля. Крым обернулся и посмотрел на товарищей.
–– Вы это что, еще и пальцы за меня загибать будете?
Форсаж в извинении развел руками, сталкеры отступили на один шаг. Крым было вздохнул, потом раздумал. Повертел головой и основательно выдохнул. Закинув СКС за плечо, он поднял ворот и, дыша в дождевик, пошел вперед, ступая так, чтобы не мочить берцы. Участок возле одного из дымков он миновал зажмурившись и приподняв воротник еще выше. Спустя секунду он встал рядом с кустом и вытянул руку по направлению зеленой дуги на пискнувшем мониторе. В воде что-то хлюпнуло и писк повторился. Он стал нарастать; через мгновение хлюпанье стало отчетливей. «Газировка» дышала с обеих сторон, за спиной что-то неярко вспыхнуло и вслед за этим донесся звук истребляемых секций пузырчатой пленки. В согретом носу пахло полиэтиленом. Еще секунда и новая вспышка, но уже под ногами и фисташкового оттенка озарила взгляд ожидавшего сталкера – «Кровь камня», артефакт, напоминающий несколько комьев спрессованной и пережеванной бумаги цвета крови и хлора материализовалась из ничего.
Схватив артефакт, Крым проверил детектор. Тот ничего больше не находил. Удовлетворившись этим, сталкер аккуратно вернулся обратно, но как ни не был он осторожен, второй раз невредимым миновать облако пара ему не удалось. Поскользнувшись уже у самого выхода, он подался прямо, затем на рефлексах рванулся назад и, оплавив полу дождевика и опалив самый кончик бородки, буквально свалился в объятья Литры.
–– Да твою мать!
–– Давай ****ь, убейся еще, мы же миллиардеры! –– Буквально в ухо ему закричал подбежавший Форсаж, выразившийся настолько косоязычно не потому, что он вдруг разозлился из-за чего-то на Крыма, но потому, что испугался о нем. –– Ты как, живой?!
–– Да нормально! –– Сказал тот, выпутавшись из объятий Литры и пряча артефакт к остальным в сумку. Пощупав бороду, он произнес. –– Вроде жить буду. Че там с бородой, сильно покоцало?
–– Придется брить. –– Улыбнулся Кайф, успевший к этому времени облегченно выдохнуть.
–– Не-не-не, не дождетесь! Че, теперь до долины пойдем?
–– Нас там уже опередили. –– Ответил Литра, протянув КПК Крыму. В левом нижнем углу светилось СМС пятиминутной давности. Некто Вьюнок, ближе с которым читатель сумеет познакомиться уже совсем скоро, сообщал всем заинтересованным в новостях одиночкам, что буквально десять минут назад он не поленился поддаться, как сказал бы Гофман (не тот Гофман, который писатель и даже не тот Гофман, который хороший сапожник, а тот Гофман, который азербайджанец и дверь) наитию выйти из «100-а рентген» чисто пробздеться, размять суставы. Покинув заставу «Долга» на «Свалке», он неспешно прогуливался, смотря на снежинки, собак и кучи мусора, добравшись в таком темпе до тропинки в «Долину». Ниже Вьюнок сообщал, что и без него всем известно, с какой стороны там стоит огненный холм. И вот возле последнего-то он абсолютно неожиданно для себя услышал писк, донесшийся вдруг из кармана штанов. Далее сталкер достал детектор. Еще дальше шла фотография «Маминых бус», а ниже наперебой всплывали комметны, в той или иной форме рукоплескавшие сталкеру и называвшие его везучим сукиным сыном.
–– Ну и окей. –– Произнес Крым, еле сумевший оторваться от фотографии «Маминых бус». –– Все равно погода испортилась.
Погода и правда начала портиться. Почти все небо застила непроницаемая стена облаков и снежинки, подхваченные налетающим ветром, падали на землю неравномерно, опускаясь крошечными песчинками, словно пропущенные через мелкое сито.
Выбравшись на дорогу, сталкеры осторожно пошли вперед. Сквозь стену снежинок виднелось депо, стоявшее по ту сторону от автобусной остановки. Саму остановку сзади подпирала куча железного хлама. Толстое дерево с тонкими пальцами качало ветвями, ловя пушинки возле трамвайных ворот. В верхнем окне на лестнице мелькнула тень.
–– Окно. –– Сказал Кайф, в обязанности которого входил левый фланг. –– Бандиты?
–– Может быть, может быть.
–– Опасаться?
–– Пока не стреляют – нет. Нас много, их холодно... Оно им не надо.
Все вышло так, как и говорил Форсаж: наперерез им никто не вышел. Вообще, с каждым пройденным шагом Кайфа все сильнее одолевали сомнения – они так долго сидели без дела, фактически прозябая на чердаке, не без приятности, конечно, но все же; он столько готовился к первому выходу, мысленно предвкушал те ощущения, которые испытал при первой стрельбе, а из их первого дня выходило, что, в общем-то, в зоне, не так уж опасно. Да, вон возле кучи пробежали две шавки, да, аномалии заставили его попотеть, а мысли о концлагере, как и проведенное в тоннеле время подействовали на него угнетающе, но все-таки это было не то. Неужели зона как бог – тоже благоволит большим батальонам?..
Подобное поведение свойственно всем человеческим существам – как только напряженное событие пережито, оно становится не таким уж и напряженным. Работает это всегда плюс минус одинаково: только что потный стример рвал на себе волосы и вот он уже говорит: «–– Easy!», победив противника с 100500-ой попытки. Только что человек, принужденный бедностью и положением пахать на огороде, который начинается возле дома, а заканчивается где-то в районе завтра, порывает с деревней, так он тут же становится ее певцом. Заметьте, все эти любители томных рассветов, шумящих нив и пара над водами никогда не описывают физического труда. Мучительного, изводящего, измождающего физического труда. Нет, этого в их текстах вы не найдете. Даже если они и вспоминают работу, то всегда вспоминают в ней свою лень – как отдыхали, сидя на травке, как отходили их спины, с какой приятностью колыхалась трава, стрекотали жучки, ну и так далее. А потом деревенские дети вынуждены писать сочинения на тему «Почему вымирает русская деревня?», втиснутую в учебники либо такими вот почвенниками, сумевшими вовремя отмежевавшимся от деревни и сделавшими все, чтобы туда не возвращаться, засирающим пространство русской литературы однотипными текстами о покосившихся бабушкиных крылечках, либо вообще городским, имеющим такое представление о деревнях, будто бы все они похожи на земельные участки где-нибудь возле Тулы, прочерченные под линейку и с удовольствием разбираемые неоязычниками и парочками с вечными проблемами в семье, которых доняли эти городские джунгли, весь этот горд, шумы, суета. И они всерьез думают, что купив себе несколько соток, особенно если эти сотки расположены рядом с речкой или лесом, они становятся ближе к природе. Наивные дети. Потом эти люди заводят хозяйство, называют купленного неясно с чьих рук поросенка Видиком, растят его полгода на мясо, (хотя какую свинью можно вырастить за полгода?!) и берутся самостоятельно его убивать. После этого, разумеется, хорошим людям приходится наблюдать следующую картину: окровавленный поросенок бегает по участку, с боками, превращенными в решето, визжа и плача, так громко, что сердце сжимается, а это... лицо, назовем его так, носится следом, почитая себя таким от сохи, что дальше некуда. Таковым отношением они ведь не только обесценивают все то хорошее, что есть в деревне, нет. Они идут дальше, они полют тем в лучших друзей человечества – бетон и железо, неутомимые труд и борьба с которыми и вывела нас в современный мир. И ладно б еще мысли о прелестях загородной жизни раздавались из уст каких-нибудь баб, пришибленных феминизмом или богемой (в конце концов, что с этих возьмешь?), так ведь нет же! Вы, вы-то, с аляповатыми пузами и посконными бородами, забывшие разницу между граблями и тяпкой и так криво (ну или как сказали бы в селах: как бык поссал), "прославляющие" деревню, что я и описать-то не в состоянии, ибо захочешь написать так специально – не выйдет, вы-то куда лезете?!
Но мы отвлеклись. Сталкеры подходили к заставе «Долга», расположенной за полумесяцем полых бетонных плит, служивших укрытием бойцам группировки. За ними виднелся старый зеленый вагон, проржавевший по швам, над котором возвышался изогнутый горб трубы отопления, покоившейся на железобетонных подпорках. Перед вагоном в когда-то синей железной бочке, окруженной несколькими стоявшими друг на друге железными и деревянными ящиками, и коробами из-под патронов, горел костер. Задуваемый ветром, он горел слабо и снежный песок, проникавший сквозь узор натянутой сверху маскировочной сети, пролетал возле бочки почти безбоязненно. На стене, возле первого из трех заваренных окон вагона красовалась выцветшая красная метка в виде мишени с надписью «ДОЛГ». Позади дозорных позиций виднелся проволочный забор со стальными воротами, с обоих сторон упиравшийся в крутые холмы. Спустя пару шагов из-за одной из плит выглянул корпус первого часового. Он был одет в черный комбинезон с красными вставками, служивший стандартной формой большей части бойцов. На шее висел прорезиненный чехол для респиратора. Лицо скрывали черный капюшон и бандана из теплой вязанной шапки.
Подойдя к плитам, сталкеры благоразумно опустили оружие и, остановившись возле вагона, приступили к обряду, обязательному для любого уважающего себя одиночки, а именно: начали торговаться о цене за проход. С стороны пропускавших торги держал Прапор – матерый «долговец» с невероятно круглым мясистым лицом, начавший службу еще при Крылове. Со стороны одиночек выступали Форсаж и Литра, как наиболее опытные.
–– ... Какие на *** шесть тыщ за каждого, ты что, смеешься?! Да посмотри на нас! Мы что, по-твоему похожи на тех, у кого они есть? Или жопой жрем деньги?
–– Вот-вот. –– Кивал Литра, хотя Прапор, как облупленных знал и его, и Форсажа.
–– Давай три штуки!
–– Ох чую, разводите вы меня, сталкеры!..
–– Прапор, мы с тобой уже сколько знакомы, а? Ну вот когда я последний раз тебя обманывал?
–– О-о, ты еще спрашиваешь!..
–– Ну хрен с ним, со мной, но Литре же ты веришь?
–– Этому-то?!. –– На этих словах улыбнулся и Литра, и Форсаж, и даже стоявшие рядом охранники. –– Этому-то коне-ечно! Так, ладно, скажите мне лучше, сколько всего вас?
–– Й-а-а..., Кайф, Литра... Крым и Чих. Итого (одновременно с этим сталкер загибал пальцы) пятеро. –– Произнеся это, Форсаж обернулся. Сзади стоял один только Крым. –– Чих, твою мать! Ты куда делся?!
–– Кайф!
–– Мы тута! –– Донеслось из вагона, после чего Кайф и Чих показались в входном проеме. –– Фотки смотрели (внутри, на правой стене возле выхода висела пятерка выцветших фотографий. Это были бойцы, учувствовавшие в отбитии заставы у бандитов в начале 2010-ого года).
Спустившись по ступенькам, Чих подошел к Крыму и посмотрел на спортивную сумку, висевшую у него через плечо. Скосив глаза туда же Прапор ухмыльнулся. От артефактов сумка немного просвечивала. Указав на нее, он уточнил:
–– Нет денег, да?
–– Ващ-ще ни копейки!
–– Ну да, ну да. Ладно, хер с вами, давайте четыре!
–– Ни тебе, ни мне – три с половиной, идет? И с нас поляна.
–– А-а-а, хер с ним, идет! С собой, я так понимаю ни гроша?
Форсаж кивнул.
–– Микуленко!
–– Здесь, товарищ прапорщик!
К сталкерам подошел боец с ПКМ-ом.
–– Сходи с ними в «Бар», получи откупные.
–– Понял, сделаем. Ну что, идем?
Вместо ответа заскрипели ворота. Пройдя их, одиночки в сопровождении «долговца» прошли мимо труб и «Каруселей», носившихся здесь от начала времен и, обойдя пару кустов, вышли на холм, с которого открывался вид на территорию «Бара». Метрах в пяти стоял молоковоз, брошенный здесь еще при первой аварии. Позади него, на границе с кюветом, дряхлела бледно-белая легковушка. На капоте покоились осколки лобового стекла, большая часть из которых лежала в салоне. С неба все также шел мелкий снег, впереди слева покачивались деревца, счетчик Гейгера молчал, как господь бог во времена крестовых походов. Пройдя до рытвины, из которой остриями на юг торчали штыри арматуры, сталкеры пересекли ее по импровизированному мосту из листового железа и миновали грузовик без передних колес. Обойдя его, они оказались около блокпоста «должников», располагавшегося у первых производственных зданий. Из серого погреба слева, на подходе к нему, торчало пулеметное дуло. Между ним и стеной высокого цеха асфальт преграждали мешками с песком, образовывавшие островки безопасности как на входе в «Бар» со стороны «Свалки», так со стороны «Стоянки Брошенной Техники».
На подходе к первому из таких островков группу остановил «долговец» в экзоскелете. В сети Кайф уже видел такую броню, а потому не особо ей удивился. Выяснив, что боец не просто так оставил позиции, а сопровождает одиночек за мзду, капитан без вопросов пропустил группу и сталкер зашагали прямо к ангару. Войдя в него, они услышали от стоявшего на стороже на лестнице «долговца» в бронекостюме: «–– Идите своей дорогой, сталкеры!» и, пройдя мимо огороженных решеткой давно не работавших генераторов, покинули ангар. Прямо на выходе их встретило здание, на боку которого виднелась надпись, сделанная баллончиком. «Арена». Тем временем уже начинало темнеть; впереди справа несколько одиночек под бетонным навесом раскладывали дрова. Снег пошел хлопьями.
Повернув влево, они увидели двойной гараж из серого кирпича, над единственным открытым входом в который на рифленом куске железа висела вывеска: «БАР 100 рентген». Парни сделали шаг в его направлении, когда из открытой дверцы до них долетело:
–– Штоять! Штоять, пшарня! Пшарня, штоять!
В следующее мгновение из все той же двери выскочил крохотный псевдопесик с белой кисточкой на хвосте, пушистым мехом и черными глазами-кнопочками. Следом за ним из дверей выскочил сталкер. Он был одет в грязный плащ болотного цвета и черные сапоги; под капюшоном развевались белокурые космы. Оружия при нем не было.
Пробежав пару метров, одиночка догнал щенка и, аккуратно плюхнувшись на асфальт, привлек его к себе, заграбастав обеими руками. Поднявшись с колен, он отряхнул снег и, прижимая брыкающегося щенка, пошел обратно.
–– Ты скоро там, Чех?
–– Это... –– Кайф наклонил голову и очень тихо обратился к Форсажу.
–– Да-а, это он! –– Настолько же тихо ответил тот. Об охотнике по прозвищу Чех Кайфу приходилось слышать не один вечер. Чех был действительно чехом: продав автомойку, обладателем которой стал в девяностые, он переехал в зону, как только до них добрались слухи о здешних мутантах. Как выяснилось в последствии, охотником он был от бога. За его плечами были такие знаменательные события, как: совместная с «Долгом» зачистка от мутантов завода «Росток», в ходе которой они вместе с Ворониным убили ту самую трехметровую падлу (имя его я забыл, сами помните, память дырявая. Просто спросите об этом «Баре», о нем вам каждый сталкер расскажет); обучение Гонты кровососьим повадкам; уничтожение псевдогиганта на «Свалке», поимка Зверя для Арни и еще много, много чего. Говорят даже, что некие Кент, Л. и ****ько (об этом трио, известном в узких кругах, я, может быть, еще расскажу вам отдельно. Но позже. Гора-аздо позже) имели удовольствие охотиться бок о бок с ним на кабанью стаю в «Темной Долине». Теперь же, вот уже полтора года как, Чех помышлял ловлей и продажей собачьих детенышей. В основном заказы шли на псевдопесиков. В сталкерской сети и сегодня еще можно найти бородатые видео, снятые из-под низа, на которых он, прижимая к себя очередного щенка, весело брум-брумкает с ним, заставляя четвероногого умилительно кукситься.
Пройдя за ним, сталкеры и сопровождавший их «долговец» вышли в один из внутренних дворов завода «Росток», оказавшись у входа в подвальное помещение, возле которого стоял толстый дуб. Белая лампа, какие сегодня уже с трудом можно найти в не обновленных советских больницах, ярко светила на входе. Из распахнутых настежь стальных дверей тянуло теплым сквозняком, в котором угадывался запах табачного дыма и чего-то вареного. Возле дуба Чех менял "пшарню" на баксы.
Спустившись, сталкеры повернули вслед за ступенями и остановились возле охранной комнаты, представлявшей собой небольшой коридор с зелеными железными ящичками, огороженный железной решеткой и стальными листами, внутри которого на табурете восседал одетый в темно-синий костюм и черную балаклаву мужчина.
–– Оружие сдать. –– Спокойно произнес он, однако Кайфу, стоявшему ближе всех к перегородке, было видно, что в руках охранник держал автомат.
–– Все нормально, Кайф, такие порядки. –– Произнес Форсаж, снимая через голову «Ксюху» и просовывая ее прикладом вперед. Приняв автомат, охранник посмотрел на «долговца».
–– Всех касается.
–– Да ты че, Жорик, я ж...
–– Правила, Микуленко, пра-ви-ла!
–– Мне чисто деньги у них за проход изъять и я сразу обратно.
–– Это уже не в первый раз...
–– А я что ли, по-твоему, сам сюда себя отправляю?
–– Ладно, окей. Но это – в последний раз.
На это «долговец» ничего не ответил и отвернулся, осклабившись. Бегло осмотрев рюкзаки на предмет огнестрела и не найдя, к чему бы придраться, Жорик кивнул и сталкеры пошли дальше. Спустившись до упора, они прошли в частично прегражденный перилами дверной проем и наконец оказались в «Баре». Если бы в этой правдивой истории речь шла о каком-нибудь второсортном западном вестерне, то по всем законным канонам и канонным законам в этот момент в помещении должна была бы повиснуть мертвая тишина, а стоявшие за столами сталкеры все как один должны были б обернуться к вошедшим, начав молча сверлить их оценивающими взглядами. Пара плавных наездов камеры, стекающий пот с немытых рыл, небритая челюсть, застывшая в пережевывании головки лука, огромные кружки, полные пива, грязная пятерня с пригоршней медяков, демонстрируемая на экране пару мгновений (один из медяков фальшив, без сомнения. Понять это можно по какой-то специфической детали, заметить которую не придет в голову ни одному адекватному человеку, но которая бросается в глаза разбирающимся в вопросе персонам. Сделано это для того, чтобы польстить и им и собрать хвалебные отзывы в том числе и с них, и чтобы и через тридцать лет еще о фильме всплывали редкие критические статьи в стиле: «А вот де, столько-то лет назад на экраны вышел отличный фильм (не то, что нынче). И вот в том фильме, помимо прочего, на таком-то моменте, на такой-то минуте, была та самая медь...». Ну, и так далее), затем снова крупная панорама. После, когда пауза, наконец, выждана, кто-нибудь, наверное, громко испортил бы воздух, весь бар засмеялся бы, загоготал, вернулась бы музыка и все пошло б далее, как по маслу. Благо эта история отнюдь не какой-то там западный вестерн.
Стоявшие у стен столы освещал рассеянный свет двух белых ламп, не захватывавших углы и, казалось, вжатых в серую крышу, причем лампочка, висевшая второй, светила примерно в половину слабее первой. Все помещение, каждый угол, было буквально наводнено одиночками: они, словно мухи, облепляли столы, жались друг к другу, говорили, смеялись, жестикулировали, спорили и рассказывали, обхватив руками соседские шеи. Будто блохи с одного стола на стол перепрыгивали шутки и анекдоты. Иногда из углов, где стеклянные глаза и дрожавшие губы по тысяче раз за вечер повторяли заверения во взаимных симпатии и уважении выныривала чья-то рука и затем также быстро пряталась в те;ни. От находившихся в движении плеч валил сизый табачный дым, поднимавшийся к потолку натуральными облаками. Двое стояли, откинувшись на колонны напротив друг друга, временами бросая взгляд на спины у барной стойки. Кто-то в зеленом дремал, привалившись к решетке в дальнем углу стены. На столах, точно каблуками, стучали тарелки; ложки выписывали неописуемые виражи. Шкварчание доносилось от барной стойки: там, кусая усы, шипела пена «Черниговского», в печке-буржуйке трещали дрова, заглушаемые булькавшими кастрюлями, в которых варились макароны и манты, мясо бурлило в соку, настолько густом, что со стороны он смахивал на желе и состав которого установить нельзя было при всем желании. Над головами трапезничавших спокойно тлели полу-докуренные бычки, оставленные зажатыми в деревянных жалюзи до пущей надобности. В углу, больше для антуража, моргал телевизор, передававший «1+1», а откуда-то сверху-слева доносилось бессмертное: "И ты попала к настоящему колдуну, он загубил таких, как ты – не одну!", поддерживаемые энтузиастами по мере возможностей. Зная любовь русскоговорящих к КИШу, вряд ли трудно представить себе эту поддержку.
Все это Кайф наблюдал по пути к барной стойке. Когда же, наконец, они подошли и Форсаж с Литрой втиснулись между поедавшим гуляш и прикорнувшим возле стакана, сталкер на секунду скосил взгляд в сторону. Без сомнения можно сказать одно: то, что в следующую секунду увидел Кайф было подобно удару грома. В самом дальнем из освещаемых первой лампой углов, в окружении друзей стоял молодой сталкер со смеющимися глазами и прикрытым ладонью ртом. Стол перед ним был завален бутылками, виднелись во второй раз наполненные тарелки. И вот в тот самый момент, когда Кайф случайно посмотрел на него, молодой сталкер опустил руку, подняв на стол портфель. На лямке портфеля Кайф увидел ее... каша;ку. Что такое кашака? Уф-ф-ф... Это был белый пушистый комочек божественной красоты, размером с шарик сахарной ваты, четырьмя ножками, глазками, милым хвостом и колокольчиком, приводимым в движение белым шнурком. Но разве могут эти слова в полной мере передать то, чем являлась кашака? То, чем она была она помимо себя? Даже не пытайтесь представить ее себе, это гиблое дело! Кашака, это уф-ф-ф... Кашака, это... кашака. Она творила с людьми невероятные вещи; из раза в раз она становилась мощнейшим катализатором: любой, кто в первый раз видел ее готов был забыть о всех приличиях и броситься на ее владельца с тем, чтобы отобрать у него кашаку. Конечно, читатель, может ты ухмыляешься, но поверь мне, стоило б только тебе увидеть кашаку, как ты б, сломя голову, бросился на Вьюна (да, именно он, тот самый удачливый сукин сын с «Мамиными бусами» был ее хозяином) и еще не известно, смогли бы четверо человек оттащить тебя от кашаки. Через подобное искушение проходил каждый, кто в свое время заходил в «Бар» и чье посещенье по времени совпадало с посещением его Вьюном. От нее нельзя было оторвать глаз.
Неизвестно, сколько еще простоял бы так сталкер, если бы его слуха не коснулся обрывок разговора, который Форсаж с Литрой вели с Барменом. Разговор, разумеется, был о деньгах. Бармен – самую малость тучный мужчина на полкаблука выше среднего роста, с приятным и правильным квадратным лицом, короткими черными волосами, небрежно посыпанными с боков сединой, напомнившей скорее сигарный пепел и одетый в поблекшую огненно-коричневую жилетку поверх черного свитера, делал, как Цезарь, сразу два дела: вел разговор о цене артефактов, к Литре и Форсажу при этом даже не поворачиваясь и пытался понять запрос Васьки Чижика. Васька Чижик, сталкер, сидевший на углу барной стойки и в результате чего, по примете школьных столовых обреченный навеки стать холостым, принадлежал к той огромной части людского массива, мысли которого в силу алкогольного наваждения не поспевают за языком.
–– Д-д-д-з-з-с моть твою вать! Ну вот же, во-от!.. Ну эта, справа! Как ее?.. Ну во-от!.. Ну штука! Да-да-д... Ну-ну-ну-ну-ту-ту-ту да ****ь! Ну спра-ва-а ат тибя!
–– Стакан что ли? –– Спросил Бармен, беря стакан, стоявший посередине на телевизоре.
–– Ну да, стекло!.. Э-эм!.. Я правда ни этот имел в виду, а тот, что с боку, но и этот сойдет!
Бармен усмехнулся и наполнил стакан, стоявший на телевизоре, разумеется, в одиночестве.
–– Ты еще хоть не все пропил?
–– Обижа-а-аешь! –– Говоря это, Чижик подался назад и так бы, наверное, он и растянулся бы на полу, если бы Бармен не схватил его за руку и, дернув к себе, не вернул бы на место.
–– Так, теперь вы.
–– Так вот, артефакты...
–– Артефакты, это я понял. Еще вам нужна комната и заплатить за проход. –– Долговец кивнул, посматривая с интересом на сталкеров. Один из них видимо разглядел силуэт «Абакана» и в следующую минуту из-за самого последнего столика донеслось едва слышное и сонным голосом:
–– А хули он со стволом?.. Ему не положено!..
–– Давай доставай. –– Произнес Бармен. Подавшись вперед он смахнул рукавом крошки со стойки и подпер голову правой рукой. В продолжении следующей минуты его лицо три раза вспыхивало довольной улыбкой, когда Литра поочередно выкладывал перед ним «Каменный цветок», «Кристалл» и «Кровь камня». Следя за ним Кайфу подумалось, что конкретно вот так вот – по-деловому, торговец улыбался в первый раз за весь вечер. А то и за зиму.
–– Вот, шантрапа! –– Бармен произнес это, не обращаясь, в общем-то ни к кому, но при этом так громком, чтобы его слышал сразу весь «Бар». –– Вот, как это делается, лоботрясы! Порадовали, мужики! (на словах "мужики" больше всех приосанился, конечно же, Чих). –– Ну, держите.
Этими словами благотворительным фондом им. Бара «100 рентген» и себя-любимого – Бармена, была начата раздача сталкерских грантов, по окончании которой на руках у парней оказалось порядка девятнадцати тысяч, услужливо обменянные тут же в рубли.
–– Вот это житуха, почти двадцать ка зелени! –– Радостно воскликнул Чих, загребая в карманы хрустящую долю. Остальные оказались не столь впечатлительны, однако на лицах их читалось примерно тоже. С «долговцем» расплатились, не отходя от Бармена. Получив свое, он купил на свои сухарей и жвачки и покинул «Бар», замявшись и поздоровавшись с кем-то у подножия лестницы. Разобравшись с ним, парни направились к ближайшему от входа столу, который как раз покидала подвыпившая компания: дружно поддерживая друг друга на лестнице, они несколько раз разворачивались обратно, поднимали руки, свистя и показывая два пальца. Свист получался не ахти какой.
Едва стол был занят, к одиночкам подкатил лично Бармен. Он шумно осведомился о предпочтениях, потом хлопнул себя по животу, скрылся за стойкой и затем возвратился, держа в руках две длинные, тонкие черные книги. Одна из книг была по корешку переклеена скотчем. Встав между Чихом и Крымом, подпаленная борода которого теперь, казалась, еще сильнее пахла табаком, Кайф оказался посередине, что по все тем же школьным поверьям обозначало свиданье с свиньей. Напротив стояли Форсаж и Литра. Кайфу до жути хотелось есть.
–– А че у нас с комнатой?! –– Навалившись на стол закричал Крым, когда колонка над телевизором кричала: «Дул сильный ветер, крыши рвал! И не смотря на поздний час... В округе вряд ли кто-то спал – стихия не на шутку ра-азошлась!..».
–– Мы с Литрой уже договорились! –– Ответил Форсаж, согнув руку в локте указывая большим пальцем в сторону барной стойки. –– Че будете жрать?!
Литра как будто только и ждал этого вопроса. Встав в пол оборота, он слегка приподнял голову и произнес очень громко, также, как совсем недавно кричал Бармен:
–– Я вот думаю взять макароны с глазами плоти в томатном соусе!
Эффект оказался ошеломляющим – загудело буквально со всех сторон.
–– Ты что, совсем офигел?!
–– Это я-то?! –– Еще веселее крикнул Литра и ударил себя в грудь.
–– А кто, я что ли?! С грибным соусом бери, какой на хрен томат?!
Два столика, стоявших сзади, взорвались хохотом. Одиночки хихикали, прикрыв ладонями рты и косясь в сторону Бармена. Тот только беззлобно покачивал головой. Кому, как ни ему лучше всех было знать, что шутка, повторенная дважды, становиться в три раза смешнее. Исходя из такой логики стены «100 рентген», слушавшие эту шутку по сто раз за день, в один прекрасный день должны были бы треснуть к чертовой матери.
Усмехнулся в ладонь, Кайф отер рот и опустил глаза в меню. Названия блюд перехватывали дыхание. «Картошка с мясом и маринованными грибами», «Шаурма» (помимо мяса в составе числились майонез, кетчуп, соленый огурец, корейская морковка. Едкая приписка снизу гласила: мясо котов-баюнов при готовке не используется), «Макароны по-флотски», а сразу под ними те самые «Макароны с глазами плоти в томатном соусе» (комментарий все того же гурмана сообщал: по желанию клиента томатный соус можно заменить на грибной. Еще ниже шла лаконичная приписка от Бармена: нет), «Чипсы», «Галеты», «Пивные сухари», «Косынка», «Гуляш», «Консервированные голубцы», «Килька в томате», «Стейк из кабана с зеленым луком», «Бобы», «Шоколад "Аленка"», «Кетчуп», «Консервированный тунец», «Сгущенка», «Хлеб свежевыпеченный», «Кислые помидоры», «Оливки», «Гроза бандитов» (так обозначались маслины), «Шашлык из плоти», «Консервированный горох», «Кукуруза такая же», «Мясо по-французски» (предупреждать заранее), «Завтрак туриста», «Колбаса "Докторская"», «Колбаски», «Миндальные орехи», «Рагу с сосисками», «Лапша», «Быстрорастворимый супец» (последние две буквы были приписаны), «Сухофрукты», «Рахат-лукум» (под заказ), «Халва», «Сахарная вата» (в меню каждый вторник второй недели), «Котлета по-киевски».
Подо всем этим местами заляпанным отпечатками великолепием шла интернациональная печатная строчка: помимо рублей, к расчету принимаем баксы/гривны/евро/тенге/кроны/финские марки.
–– Я щас умру! –– Воскликнул Кайф, обоими руками хватаясь за горло, чтобы не подавиться слюной. –– А напитки тут есть?
–– Вторая страница! –– Крикнул Форсаж, пока парень из колонки спал в стогу. Когда Тимур глянул на напитки, «Смельчака и ветра» сменили «Дурак и молния».
Как и еда, напитки не делились на категории и шли друг за другом так, как лежали у Бармена на сердце. «Чернобыльский Ерш», «Черниговское», «Жигулевское», «Столичная», «Мохито», «Nestle» (какао), «Черноголовка», «Снежок», «Сухое молоко», «Кофе», «Чай черный/зеленый», «Имунеле», «Имунеле FOR MEN», «Коньяк 5 звезд», «Вода для трезвенников» (популярность не пользуется), «Морс из сухофруктов», «Фанта», «Дыхание сталкера», «Дикий», «Красный бычара», «Горилла», «Ягуар», «Яблочный сок», «Ананасный сок».
–– А-а-а! –– Произнес Кайф, отодвигая от себя меню и чувствуя, как у него сводит нижнюю челюсть. –– Я определился.
–– Я тоже. –– Кивнул Чих и, решив, что сказано это было недостаточно громко, повторил криком: –– Я тоже!
–– Тогда сейчас! –– Форсаж поднял руку над собой и несколько раз щелкнул в воздухе, хотя щелчков и не было слышно. –– Бармен! Бармеша! Бар-р-ра!
–– Ну, –– спросил подошедший Бармен. –– Чего изволите?
Озвучивание заказа продлилось минуты три, в течении которых с мысли сбивались и Бармен и сталкеры. Наконец, записав все пожелания на салфетке торговец ушел, шепнув парням, что они в это время могут приступить к заселению. Отдав вперед двадцать тысяч рублей за комнату, душ и еду, которую им доставят в их комнату, сталкеры проследовали за Барменом до дверного проема у барной стойки, на входе в который с руками за спиной стоял одиночка в точно такой же форме, что и виденный Кайфом ранее Жорик.
–– Гарик, они оплатили комнату на два дня, пропусти их. –– Произнес Бармен и тот, отшатнувшись вглубь угла, сказал, помещаясь на стоявшем за ним табурете:
–– Добро пожаловать.
Пройдя по коридору из серого кирпича, в который их любезно пропустил Гарик, одиночки дошли до запертой стальной двери мутно-оливкового оттенка, после чего повернули направо и оказались в хорошо освещенной просторной комнате. Убранство ее составляли два шкафа, невысокий квадратный пробковый стол из ДВП, пара зеленых диванов, сохранившихся в на удивление сносном состоянии, красно-зеленый ковер с лежавшими на нем один на одном четырьмя спальными мешками, одна работавшая потолочная лампа и бежевый пыльный торшер с бахромой на короткой ноге, также исправно работавший и освещавший приятным светом кусочек пространства возле себя. Не сговариваясь, сталкеры побросали снаряжение в правом углу и вздохнули с облегчением, приятно потягиваясь. Практически сразу они рассредоточились по диванам. Спустя минуту носки и обувь были сброшены с ног, отчего пространство наполнилось запахом, располагающим к философским разговорам на тему тленности бытия.
–– Значит так: кто первый мыться? –– Спросил Форсаж.
Ответили ему все и дружно:
–– Я!
–– Так, а конкретней?
–– Конкретно я! –– Быстрее других отозвался Литра.
–– Ну, тогда пойдете конкретно с Чихом.
–– Я как бы и один помыться могу, спинку мне тереть не надо.
–– Там в душевой два места, Чих. Литра тебе дорогу покажет.
–– А-а-а.
–– Ага-а-а.
Определившись с тем, что после Литры и Чиха пойдут Кайф и Форсаж (Крым, почему-то, унюхав шкварчание с кухни, мыться перехотел) первые двое избавились от верхней одежды. Помимо оного, Литра начал стаскивать с себя и термобелье.
–– Ох ни ***, да мы богатые! –– Сказал Форсаж, не без дружеской зависти глядя на хорошо облегавший товарища серый костюм.
–– Да так, фигня. Остатки от прошлой жизни. –– Махнул Литра и, сбросив, как уж, серую кожу, остался в одних черных трусах с белыми вишенками. Кайф в шутку закрыл Чиху глаза. Крым заслонил свои бородой.
–– А шо же там, шо там? –– Хохотал Чих.
–– Ну че, погнали?
–– Пошли!
Оставив товарищей, парни извлекли из шкафов шлепки и сложенные пополам полотенца и, как были, в трусах, направились к выходу. Одновременно с их уходов возвратился Бармен. Он принес на подносе первую часть заказа сталкеров. Симметрично разложив на столе дымящееся тарелки, он пожелал сталкерам приятного аппетита, пообещал через минуту возвратиться с закусками и спросил, нужно ли им чего-то еще.
–– Музычку можно, пожалуй, прибавить. –– Сказал Форсаж, беря вилку. Крым ничего не ответил, он вместе с Кайфом уже вовсю крутился возле тарелок пуская слюни и угрожая залить ими заказ Литры – «Котлету по-киевски», «Чернобыльского ерша», тарелку с шаурмой и пачку миндальных орехов. –– А то сам понимаешь, толстые стены, вся фигня.
–– Один момент. –– Кивнул Бармен и через десять секунд после его ухода игравший за стеной «Гимн шута» сделался громче.
–– Ну, –– сказал Форсаж, садясь на диван рядом с Крымом. ––, приятного!
–– И эбе о-о же! –– Отозвался Крым. Кайф сказал тоже самое, только членораздельно и наклонился над своей порцией. Перед ним лежало громадных размеров (в два раза больше среднестатистической тарелки), но не глубокое блюдо с горячей картошкой, которая была сперва сварена, а после обжарена вместе с кабаньим мясом. Сюда же сбоку Бармен помимо заказа наложил остатки вчерашнего гуляша, который необходимо было куда-то девать, пока он был свежим. От смеси подлив поднимался обволакивающий язык мясной запах, ломти нарезного черного хлеба, политые кетчупом и помещаемые по соседству с нарезанными половинками ядреными зелеными помидорами, требовали участия. Парни ринулись есть. За ушами трещало. Аппетит, до этого не дававший о себе знать, теперь накинулся на одиночек, как они на еду. Крым уплетал рагу, помогая себе куском лаваша и в перерывах между подходами закидываясь оливками и колбасой. Форсаж, как дворняга, вцепился в шашлык и, терзая его, подкрашивал губы блестевшим жиром. Через пару минут вернулся Бармен, принеся с собой заказанные напитки. Проводив его взглядом, Кайф съел последнюю ложку картошки, вдогонку ей закинулся помидоркой, умыл хлебом тарелку, с чувством выполненного дела схомячил его, откинулся на спинку дивана и, сделав пару глотков мужского «имунеле» с грецким орехом почувствовал себя на вершине блаженства. Рядом дышал паром им же заказанный горячий чай. Когда Бармен ушел в первый раз, он было подумал догнать его и отказаться от показавшегося лишним напитка, но тогда его удержала картошка. Теперь же он был ей за это благодарен. Хлебая чай и «имунеле», парень разобрался и с тем, и с тем до половины и закрыл глаза. Наступила минута абсолютного наслаждения, которую Гридин назвал бы «балдёж». И был бы прав, честное слово!
Когда Кайф вновь открыл глаза, оказалось, что наступила их с Форсажем очередь мыться – Чих и Литра, взъерошенные, чистые и распаренные стояли у входа, в последний раз вытряхивая уши.
–– Ну че, с легким паром!
–– Хо-о-о! –– Информативно ответил Литра. –– А я смотрю, кто-то наглеет.
Державший в руках наполовину пустой пакетик с орехами Крым непонимающе развел руками.
–– Я для тебя-а-а вообще-то стараюсь! А ну как испорченные?
–– Ну да, ну да. –– Беззлобно согласился Литра, после чего передал полотенце Форсажу и сел рядом с Крымом, демонстративно от него отодвинувшись.
–– Вы посмотрите, он нос воротит!
–– Я, между прочим, всегда был сторонником вашего общества. –– Сказал Литра, беря в руки шаву и с удовольствием прислоняясь затылком к стене. –– Просто от вас сегодня воняет. И ты сожрал мои орехи!
Кайф к этому времени уже разделся. Забросив джинсы на за дождевик, он кивнул Форсажу, и они вышли. Миновав коридор, они пошли к выходу. К этому времени посетители еще не покинули «Бара». Пусть большая часть из них уже отчалила, за двумя ближайшими ко входу столами еще оставалось несколько сталкеров. За задним, в частности, один из них в приступе доверительной откровенности конфиденциально рассказывал своему другу о каком-то там памятнике какому-то музыканту, крича тому в самое ухо:
–– Он сидит там на лавочке! И такой стертый! Как будто там его все в рот ебут!
Несколько глоток спереди прыснули смехом. Откуда-то сзади донеслась чаечка.
–– А на какой он там улице?! –– Заорал один из сталкеров, стоявших в углу.
–– Да там –– Крикнул рассказчик и как-то неопределенно махнул в сторону правой рукой, отчего его тело тут же качнулось, и он был вынужден вцепиться в стол левой. ––, в Твери, всего одна улица!
С последним Кайф мысленно не согласился. «Это же город! Как же там может быть всего одна улица?».
Выйдя из «Бара», они свернули налево и, пройдя вперед, подошли к закутку, в котором находился небольшой железный навесик, завешенный клеенками. К этому времени снег пошел редкий, но его хлопья сделались еще больше и очень приятно щекотали глаза. На пластмассовом табурете-таблетке с черной сидушкой и железными ножками возле навеса восседал сталкер, по самые щеки закутанный в тяжелый тулуп. Его лицо скрывала маска с синим черепом, а на руках были перчатки с прорезями для пальцев. Позади сталкера горел огонь.
Не говоря одиночкам ни слова, он развернулся к костру, опустил руку в таз и, убедившись в том, что температура воды приемлема, достал из него светящуюся «Медузу».
–– Даров, мужики! Значит, короче: тазик поставите по середине на пень. Он там стоит по центру, накрытый пленкой. В правой части, на стуле, стоит кружка железная. Второму дам ковшик.
–– Тебя как звать-то, брат?
–– Север.
–– Форсаж.
–– Кайф.
–– Ну, будим знакомы. Я вас не видел еще. Что, только с ходки?
–– Ага! –– Кивнул Кайф. Форсаж сказал следом. –– Ладно, братиш, давай сюда ковшик, а то я уже подмерзать начинаю.
–– Держи-ы-ы. –– Север пожал протянутую Тимуром руку, после чего выдал Форсажу алюминиевый ковшик.
Конечно, если бы это купание происходило на несколько лет позднее, то вряд ли бы обошлось без легендарных подшучиваний, по типу «–– All right, let’s go!» и «–– Fuck you!», однако в то время данные мемы еще не обрели своей популярности, а в наши дни за ними уже успел закрепиться сомнительный статус, так что, пожалуй, оно даже к лучшему.
Взяв вместе тазик, Кайф и Форсаж подошли к навесу, после чего кое-как приподняли клеенку и бочком прошли внутрь. Дойдя до середины небольшой душевой, они нашли пень и водрузили на него тазик. Затем Форсаж приподнял клеенку и ушел на свою сторону душевой. Кайф огляделся в поисках кружки. Четыре стены, две из которых, справа и спереди составляла полупрозрачная пищевая клеенка, а две другие, слева и сзади, были бетонными. Их образовывали: слева – стена здания, сзади – толстый забор. Вот, собственно, и вся душевая. Сердито и дешево, зато практично. В бетонном углу, на стуле с покрытой каплями спинкой обнаружились кружка и мочалка в ней. Спустя мгновение нашлось и мыло. Заправски орудуя всем этим сразу, Кайф начал тереть себя, иногда поворачиваясь. Вода была почти горячей, из-под клеенок тянуло холодом, а под ногами плескались брызги. Несколько раз растерев тело, Тимур также рьяно взялся за голову и, поворачиваясь в очередной раз, сквозь клеенку и воду увидел Форсажа, который в этот самый момент намывал то самое, чему Понасенков признавался в любви оперным стилем. Пэрис, кажется.
Окончательно вымывшись, они вдвоем вышли из душа и зашагали обратно, обвязанные полотенцами. По пути им встретилась еще двое сталкеров, державших путь в противоположном им направлении. Подгоняемые ветерком, парни спустились в «Бар», принеся на головах немного снежинок. За те пятнадцать минут, что парни мылись «100 рентген» опустел. Практически все его посетители, за исключением тех, кто уже не мог стоять на ногах, разошлись по комнатам или по тем заводским углам, которые занимали. Один из двух посетителей, оставшихся здесь до утра, спал, навалившись грудью на столешницу. Второй, полусонный, шептал что-то тарелке.
–– Так, все, все, Мишаня. Пора тебе спать. –– Сказал Бармен, беря его под мышки. Повернувшись к вошедшим, он произнес: –– Водочку я занес.
–– Отлично, спасибо. –– Сказал Форсаж. Когда парни зашли, в комнате разворачивалась следующая картина: Чих ел за троих, заглатывая макароны вперемешку с тунцом и картошкой, особо усердно налегая при этом на две банки с горохом, попеременно суя ложку то в одну, то в другую. Подле него стояла вылизанная тарелка с окрашенным в подливу хлебушком. Крым и Литра же уже поели и сидели теперь, посасывая «Jack Daniel’s», ведя спор об общей человеческой правде. Крым утверждал что-то дельное, Литра парировал тем, что подобные рассуждения, в целом, возможно принять во внимание, однако их автор не так давно был уличен при свидетелях в краже орехов, а потому ему нету веры и нет никакой надобности в его суждениях. В ответ на это Крым отвечал, что Литра душный, на что последний смеялся, утверждая, что единственное, чем он душился сегодня был дезодорант, а вот от кого-то, на кого он не хочет показывать пальцем, действительно пахнет.
–– Чих, на горох-то особо не налегай! –– Сказал Форсаж, доставая одежду из сумки.
–– Да ладно тебе!
–– Ну смотри сам. Завтра твой живот пойдет на гастроли.
–– Нама-а-на!
–– Так, что по спирту?
–– Все зашибись! –– Сказал Литра и кивнул под стол. Под столом обнаружились граненые горы.
–– Сейчас сколько времени?
–– Без двадцати восемь.
–– Тогда бухаем примерно до десяти, а потом спать.
–– У-у!
–– Э-э-э!
–– Что, э? Мы ж договаривали рвануть потом сразу на стоянку брошенной техники.
–– Ну она же от нас не убежит?
–– Она-то может и не убежит, а вот артефакты... Или ты хочешь спать в ангаре на улице?
Спать, как и многие сталкеры, не скопившие к зиме достаточно денег на улице Кайф не хотел.
–– Ну вот и славно. А теперь – чтобы все!
Ложиться спать строго по плану всегда есть дело достаточно проблематичное. Особую же тяжесть доставляет оно тогда, когда компания единомышленников (мысль после выпивки лечь в какое-то строго определенное время в голову употребляющего в одиночестве не придет никогда), выпив всего-то каких-то жалких четыре литра на каждого вдруг начинаете теряться в часах. Еще секунду назад все вроде было довольно прозрачно, а вот теперь не поймешь – толи это двойка, а толи и шесть. Без стакана тут не разобраться. Когда же стакан не помогает (обычно он не помогает как раз в этом случае), необходимо попробовать снова, потому что ну а че мы, дураки что ли, не разберемся? Когда же повторение не увенчивается удачей, следует переходить к голосованию. Да, какой-нибудь малодушный Литра может, конечно, предательски думать и утверждать точно также предательски, что девять вечера кончились часа два назад, но благо в голосовании главную роль играет общее количество голосов... Говоря другими словами, в оговоренное время никто из сталкеров на боковую не лег. Хотя они и старались.
Глаза удалось разлепить только к двум часам дня. Головы болели от каждого звука, общий план рейда пришлось корректировать без слов. Договорившись одними взглядами, что, так уж и быть, они выйдут завтра, сталкеры опохмелились теми бутылками, которые удалось нашарить рукой, в результате чего Форсаж похмелился пустой бутылкой и чего, к слову, он так и не понял. После подзарядки одиночки стали гораздо активнее: Литра лежал в спальнике, смотря в потолок сквозь закрытые веки, Форсаж лежал на диване, свесив ноги через подлокотник и повернув голову в сторону двери, Кайф занимался улучшением кровотока и потому лежал вверх тормашками, закинув ноги на спинку дивана, Чих лежал на полу, скрутившись калачиком в спальном мешке и держась за живот, в котором, судя по доносившимся сдавленным звукам, старухи, киты и серные гейзеры давали друг другу мастер-класс по кряхтению. Крым тоже лежал, но в отдалении, так как по меткому выражению смотрящего в потолок немытые ночуют отдельно. Вдруг, неожиданно, со стороны кухни раздались быстрые тяжелые шаги и через секунду в комнату вбежал Бармен. Возбужденно-растерянный, он, казалось, старался смотреть на всех парней сразу. Подавившись воздухом, он произнес:
–– Крым!
И, вновь обведя всех по нескольку раз глазами, повторил еще раз:
–– Крым!
–– Крым, тебя. –– Полусонно произнес Кайф, одним глазом смотревший на перевернутого Бармена. Лежавший у двери Крым начал медленно переворачиваться. Бармен непонимающе посмотрел на него.
–– Да не Крым, Крым!
Для прелых мозгов это было за гранью. Пришлось разлеплять глаза. Через минуту все прояснилось.
Как и всегда находясь за своей стойкой, Бармен вел беседу с Вьюном, когда по телевизору стали транслировать события на полуострове, изредка прерываемые помехами. Показывали людей, потом их сделалось больше, потом в их руках появились российские флаги, потом количество флагов начало нарастать (иногда мелькали и украинские флаги, но их тотчас вырывали из рук), потом масса людей заполонила экран, потом появились люди с оружием. Несколько раз из реки людей приливом выносило радостное восклицание «Россия, Россия!». Все это демонстрировалось в течении часа с хвостиком, в течении которых Бармен, Вьюн и еще пятеро посетителей молча смотрели в экран, прижимаясь к нему во время ряби. Лица всех семерых выражали полнейшее замешательство и озадаченность, какие бывают у уцелевших водителей, когда авария только-только случилась и, покидая машину в прострации, они видят изуродованную от столкновения дверь, а мысль о том, что «как же все-таки хорошо, что оторвало только зеркало», еще не обрела в их головах словесной формы. Обалдевшие, они какое-то время еще молча стояли после завершения репортажа, смотря друг на друга, а затем Бармен, возбужденный и не знающий, что толком думать и как реагировать забежал к сталкерам.
–– Пф-ф-ф... Ну ни хера! –– Только и могли произнести сталкеры. Бармен же, видя, что с ними каши не сваришь, пошел к себе такой же возбужденный, как и до этого. В наступившем после его ухода молчании Чих тихо спросил:
–– И что теперь будет?
В ответ Форсаж неопределенно вздохнул. Литра продолжил лежать все в том же положении. За все время рассказа он даже ни разу не пошевелился и единственным изменением в его положении после ухода Бармена было то, что он открыл оба глаза. Ничего, кроме усталости в них не читалось.
Постепенно в «100 рентген» вернулся дар речи и, параллельно с тем, как «Бар» стал заполняться новыми посетителями, из него начали доноситься первые возгласы. Каждый реагировал на новость сумбурно, в продолжении всего дня фраза: «–– Ну ни хера себе!» все время звучала как на заводе, так и в сталкерских пабликах, причем почти также часто, как звучала она среди обитателей большой земли.
Полежав какое-то время, Крым выбрался из спальника и молча подошел к шкафу. Скинув одежду, он взял полотенце и шагом вчерашнего выпивохи направился к выходу. С его уходом тишина вновь воцарилась в комнате.
–– И что теперь будет? –– Вновь спросил Чих минут через десять, перебиваемый под конец очередным выкрутасом желудка.
–– Пойдем в рейд. –– Склоняя язык к сотрудничеству ответил Форсаж. –– Как и планировали.
Литра повернулся и молча кивнул. Кайф молчал тоже. Его мысли были явно не в тонусе, они не могли масштабироваться так резко и потому осознание присоединения Крыма ускользало от него, как убегающий сквозь пальцы песок.
Минут через десять сталкеры встали. Обмениваясь зевками, они оделись, расселись по диванам и приступили к завтраку тем, что осталось от ужина. Живот Чиха напомнил о себе вновь.
–– Ух-х-х-ху...
–– А я тебе говорил... Матерь божья!
В дверном проеме стоял бритый Крым. На левом плече покоилось полотенце. Без бороды у него оказались острые, красивые скулы, хотя полностью забороть щетину сталкер так и не смог. Он как будто помолодел лет на десять.
–– Мальчик, ты кто? Ты заблудился?
Все засмеялись и Кайф спросил:
–– А ты чего решил побриться?
–– Ну так... событие. –– Ответил Крым, после чего как-то неопределенно развел руками. Подумав минуту, друзья все-таки вспомнили, что Крым действительно божился побриться, когда случиться что-нибудь невероятное.
–– Я думал, это что-то из разряда предсказаний этих... Майя. Неисполнимое. –– Сказал Литра, когда Чих с интересом трепал подошедшего Крыма за щеку.
–– Какой он молодой, а? Мы с ним считай братики!
Еще где-то час бритье Крыма перевешивало его присоединение. Потом сталкеры обсудили и это. Они, как и все, не знали еще, как к этому относиться, т.к. в первые пару дней пропаганды обеих стран-участниц процесса еще не успели склепать репортажей, сообщавших жителям правильное мнение, а потому парни охреневали также, как и все остальные. Однако вскоре новость о бритье Крыма вновь перевесила – как ни как он был здесь и его они видели своими глазами. Поэтому до конца дня они большей частью были заняты тем, что придумывали разные комбинации с двумя Крымами.
***
За день до этого, вначале вечера двадцать шестого февраля, в двухстах двадцати километрах от Киева, у небольшого одноэтажного дома под номером сто четырнадцать с крытой шифером крышей, салатовыми стенами и черным забором на Михайловской улице города Умани стояли два тонированных внедорожника. Ближе к половине пятого волнистые ворота скрипнули и со двора вышло двенадцать человек. Не тратя времени на разговоры, они набились в машины по шестеро, завели двигатели, включили фары и, помахав на прощание вышедшему провожать их хозяину дома, выехали на дорогу.
Свернув на Вишневую, они на пару минут остановились у двухэтажного дома с номером тридцать три, после чего проехали улицу и оказались уже на Казацкой. На крышах маленьких белых домов лежал мокрый снег, возле некоторых деревьев валялись кучки строительного мусора, над иконками болтались пахучие елки. Спустя какое-то время однотипные одноэтажные и двухэтажные здания сменились старым заброшенным кладбище, закрытым от глаз темнеющими буграми.
Выехав вновь на Михайловскую, машины покинули город, проехав мимо высоких деревьев, вытянувшихся в два ряда справа и слева от дороги и отгороженных от нее электрическими проводами, напомнивших Гене милиционеров Майдана, взявшихся за руки и держащих толпу. Доехав до эстакады, машины помчались по Е50 и очень скоро с обеих сторон вырос чернеющий лес, по колено засыпанный снегом. Эти деревья никто не сдерживал.
Ночь постепенно входила в права, стволы деревьев смешивались с кривыми тенями ветвей, отчего лес казался еще мрачнее и сучкастым выглядел даже снежный покров. Они отъехали от города всего на несколько километров, но асфальт успел кончиться, и трасса стала грунтовой. Временами машины покачивало и ехавшие в них кивали затылками. Гена катил в первой машине. Максим и Стас – в соседней. Поскольку товарищей рядом не было, а сидевшие рядом члены «Правого сектора» предпочитали в молчании слушать музыку в наушниках, Геннадий думал, смотря на мелькавшие за окном деревья. Вид последних, вкупе с мелькавшим ранее кладбищем нагонял на него скупую тоску. Однако вскоре коряги кончились. Лес сменился полями и вплоть до Сушковки деревья встречались лишь единичные. Пару раз им встретились автомобили: семерка и толи форд, толи ауди. В самой деревне внедорожники не останавливались и спустя пару минут проехав ее, свернули на Степковку.
До нее также добрались без происшествий. Небо к этому времени окончательно сбросило с себя синеву и в отсутствии звезд чудилось всеобъемлющим.
Машины остановились у какого-то дома, внешний вид и номер которого разглядеть в темноте было нельзя и в свете фар видны были только протоптанная дорожка и досочный забор. Где-то за забором горели окна. Выбравшись из салонов, бойцы «Правого сектора», часть из которых еще не успела привыкнуть к этому новому самоназванию, достали вещи и, оставив внедорожники у забора, пошли вдоль забора вслед за водителями, подсвечивавшими дорогу телефонными фонариками. Было начало девятого и в соседних домах также видны были желтые пятна.
Войдя в калитку Гена, Стас и Максим вместе с остальными поднялись на крыльцо, освещенное горевшей под козырьком лапочкой, возле которого в пятне света Гена увидел грязную собачью миску, лежащую на остатках какой-то открытой и ободранной книге. То был десятый том ПСС Горького.
Оказавшись в хорошо освещенном коридоре с несколькими открытыми дверьми впереди, парни проследовали в самую дальнюю. Войдя, Гена встал рядом с Максом. Комната, в которой они очутились, выглядела пустовато: в простенках между окнами с очень плохих советских обоев на вошедших взирали плакаты и портреты отнюдь не советского содержания. Сами стеклопакеты, будучи новыми, закрывались снаружи деревянными ставнями. Тумбочки и шкаф из «Икеи» гротескно смотрелись на бумажном полу. На стене висел красно-черный флаг. Под флагом стояли тапочки. Все вместе же это производило впечатление какого-то болезненного, надменного превосходства, давимого обстоятельствами, словно все новое находилось в нескончаемой конфронтации со старым. Нечто подобное можно прочесть в глазах тех одноклассников, которые громче и активнее всех зазывают других на вечер встречи, а между собой называют их «шоблой-еблой».
Однако помимо плакатов и тумбочек в комнате находились люди. Их было пятеро, и они сидели за прямоугольным столом, большим и коричневым, по столешнице которого также, как в «Баре», прыгали шутки, хотя и несколько иного рода.
––... А она и говорит: я не по черным, я – по хачам!
–– А-ха-ха-ха-ха-ха!
–– Ехи-хе!
Юноша лет двадцати двух, сидевший справа на стуле со спинкой, занимался своим любимым делом. Как он сам называл это – топил азеров (заваривал «Азерчай»). Рядом с ним сидели двое таких же молодых, оба хмурые, в черных свитерах. Они размешивали в тарелках кашу. Единственным человеком старше двадцати лет был мужчина среднего возраста с челкой, в которой уже проскальзывала седина. У него был небольшой нос, стального цвета глаза, большие руки и подбородок с выемкой в форме круга, какой оставляет на воде сорвавшийся карп. К нему-то и подошел один из водителей, протянув руку.
–– Здорова, Буйвол. Є до тебе справа.
Не вставая, сидевший ответил тем же, пожав руку водителя чуть ниже локтя.
–– Здорово, здоров. Ну, что обсудим, Кульгавий?
В этот момент из соседних комнат донеслось несколько возгласов – обитатели дома здоровались с новоприбывшими.
–– Так... Так, хлопці, iдіте ка спати. Завтра покуролесите.
–– Мух!
Любитель чая поднял глаза на Буйвола.
–– Пойди, покажи пацанам спальню. И дай чевойтось пожрать.
–– Так е. –– Ответил парень. Поднявшись, он очень кротко сказал стоявшим у стенки. –– Пошлите.
Гена и остальные вышли, оставив Хромого с Буйволом говорить о делах.
–– Мухтар. –– Сказал парень, в коридоре протягивая Гене руку.
–– Ге... –– Гена запнулся. Клички у него не было. –– Гена.
–– Хых. –– Мухтар поднял в улыбке правую щеку. –– Ну, нічого, буває. Тут у нас спят. –– Сказал он, открывая дверь в пустую комнату с бежевыми обоями, по углам которой были расставлены кровати с матрасами без одеял, укрытые простынями. Свет звезд проникали сюда сквозь щели в ставнях. Гена и Стас кивнул, Максим угукнул. В компании Мухтара и еще одного парня, назвавшегося Святым, они расселись по краям кроватей.
–– Че, вы откуда?
–– Хмельницкий.
–– Морозовка.
–– С левого берега.
Видя, что Святой смотрит на них с удивлением, Гена сказал:
–– Мы студенты.
–– А-а.
В это время в комнату вошел Мухтар, неся с собой три тарелки. За ним вошли еще двое парней, каждый с тарелкой овсяной каши.
–– Ось приймайте. Как говорится – чем богаты. –– Сказал Мухтар.
Гена взял тарелку и посмотрел на овсяную кашу, в которой видны были кусочки тушенки. Поколебавшись секунду, он съел одну ложку и расцвел, как кот.
–– А на вкус оно лучше, чем на вид.
–– Ага.
Дальше пару минут гремели ложками.
–– Вы в движе давно? –– Спросил Святой, когда тарелки были отложены в стороны.
Гена хотел что-то сказать, но его перебил Максим.
–– С самого основания правого сектора. –– И, улыбнувшись, добавил. –– Считай ветераны.
Поскольку «Правый сектор» было образован вот-вот, шутка понравилась всем.
–– Поня-а-атно.
Еще немного поговорили о жизни. Мухтар расспрашивал парней о Киеве: как там что, где дешевле. Гривна смешил Кузнечика тем, что делал "брюм-брюм". Так просидели до пол одиннадцатого и разговор стал затихать – все хотели ложиться.
–– Ну, давайте что ли на боковую? –– Спросил Мухтар, унеся тарелки и оставив их в раковине.
–– Ты посуду помыл?
–– А! –– Парень махнул рукой. –– Бобика все одно кормить завтра нема чем. Нихай пожрет.
–– Че там Буйвол с Хромым?
–– Не маю понятия. Но довольные вроде.
Кивнув ни это и не сказав ничего на ночь, Святой улегся и повернулся лицом к стене. Мухтар стянул с себя штаны, снял свитер, футболку, немного подумал насчет носков, потом стащил и их, лег на спину, хлебнул в последний раз чайку и сразу вырубился, насладившись ощущением огня на выдохе.
–– Ну, спокойной ночи, парни. –– Сказал Гена, расстегивая рубаху. Максим и Стас кивнули. Светловолосый парень с короткой стрижкой, назвавшийся Свекром, ответил, повернувшись через плечо:
–– Давай, до завтра.
Следующим утром Гена проснулся поздно – парней никто не будил. Затем они с Максом, Стасом и Свекром оделись и направились во вчерашнюю комнату с большим столом, где и позавтракали в двенадцать дня. Максим и Стас шушукались с набитым ртом, Мухтар, сидевший в углу отдельно, игрался ножом, втыкая его в угол стола. Рядом с Мухтаром, на краю столешницы лежала свернутая в двое газета. Поев, Гена, потянулся к ней.
–– Можно?
–– А?.. А, да, конечно, читай.
Гена взял газету, развернул ее и стал удивляться. Все столбы и колонки были непривычно написаны на украинском и Гена с интересом следил за тем, как в его голове слова, пусть и медленно, но переводятся. Вспомнив подряд несколько слов быстрее обычного, он улыбнулся. «Ну вот, не зря же в школе учил!». В этот момент в комнату быстрыми шагами вошел бледный Буйвол. Он был черных штанах и охотничий куртке поверх синей рубахи. Как и у вбежавшего следом Хромого на его лице не осталось и следа вчерашней веселости.
–– ****ец ****ь! –– Только и мог сказать Хромой, когда Буйвол остановился возле окна, со злобой смотря во двор. Взяв себя за нижнюю челюсть, он стал сжимать ее, словно хотел стянуть со щек кожу.
–– Что-то случилось? –– Спросил, удивившись, Мухтар. Буйвол зло отмахнулся и его лицо приняло вид, будто он вдруг только что пережил потрясение, к которому был не готов и перед которым был беззащитен.
–– Вот! –– Хромой протянул Мухтару iPhone. iPhone сообщал о том, что читателю уже известно.
По мере того, как ползунок подползал к завершению, в комнату прибывало все больше народа. Когда все, кто был в доме столпились дугой вокруг вещающего мобильника, по просьбе Кельта новости перемотали в начало и те, кто его уже слышал были вынуждены пересушивать информацию заново. Гена слушал и не верил тому, что он слышал. От каждого слова, вылетавшего из динамиков из него как будто против его воли вытаскивали немного детства. Вчера они сидели беззаботно в соседней комнате, смеялись, шутили, обсуждали девичьи ляхи и все было нормально. Всего один раз Утопленник, как казалось Гене, в шутку пригрозил всыпать каким-то москалям и вот теперь эти самые москали, про которых и слышал в пол уха, перекрыли на полуострове все. Ни с кем нет связи.
Гена родился в 98-ом. Его родина не имела пятнадцати лент на пшеничных колосьях и не призывала к объединению пролетариев. Зато она имела вполне очерченные границы. И Крым входил в них красивым контуром. Теперь получалось, что его нет. Гена смотрел в пол и не мог себе представить новую карту. Какая она у них теперь? И что там, дыра на его месте?
Гена посмотрел по сторонам, со смутным желанием найти карту, но карты, естественно, не было. «Дебил! С чего бы ей быть здесь сегодня, если ее не было завтра... То есть вчера! Какой же дебил ты!».
Гена оглянулся со злобой и тут увидел, что все стоявшие рядом чувствуют тоже самое. Глаза некоторых были точно в тумане. У нескольких людей в зрачках пылали огни злой беспомощности. Если шо, мы им всыплем! Где это всыплем? Но больше всего Гену убивало то, что это сказали по новостям, то есть – по телеку. Пусть в последние недели полторы по нему что-то подобное говорили, но это же телевизор, у него суть такая. Он ведь все время врал. Врал, когда Гененому папе обещали, что их не сократят, врал, когда показывали депутатов, обещавших Евросоюз в две тысячи шестом, врал, когда директор шахты обращался к работникам, убеждая их в том, что их требования будут учтены и что надо только начать расходиться, врал в самом Гененом детстве, когда Мария Дэви Христос обещала конец света и советовала продавать квартиры, а деньги зачем-то приносить ей, врал про отопление, которое в уж в этом-то году точно наладят без перебоев... «Ты же врал, сука!» –– Не столько даже думал, сколько чувствовал Гена в этот момент, вновь и вновь перепроверяя новости на телефоне.
Когда речь диктора в телефоне затихла, Гена в смятении шагнул назад и на миг увидел, что плечи у всех опущены, словно на всех на них легла тяжелая мраморная плита и они стоят, не в силах поднять ее.
–– И что теперь? –– Спросил Мухтар, растерянно глядя на Буйвола. Тот думал не долго.
–– Воевать будем. За нашу землю. –– Сухо произнес он. –– Хромой!
–– Иду вже!
Они ушли вместе с Хромым, захлопнул за собой дверь и закрылись на ключ до конца дня. Рассевшись вокруг стола в том же порядке, что и вчера, парни молча сидели, глядя под ноги. Какое-то время спустя Гена встал и подошел к оку, привлеченный железным лязганьем – это собака, о существовании которой Мухтар вспомнил только теперь, жадно глотала остатки вчерашней каши, залитые кипятком и мелкие брызги падали на строки "... Проснулись люди, и вот они идут на свои поля, к своему труду...". Для Гены и остальных утро наступало не также радостно.
***
Утро Богдана начиналось волшебно. Выученный на службе он проснулся рано и около получаса просто лежал, наслаждаясь близостью Ольги и тем, что от нее пахнет мороженным. Ольга ровно дышала и временами улыбалась во сне. Когда это происходило, он ощущал, как по его левой груди приятно ползет ее нежная щечка. Наконец они оба проснулись.
Обычно улыбка исчезала с ее лица, как только она просыпалась, однако сегодня она задержалась. Поздно ночью вчера, или рано ночью сегодня, она-таки уболтала его. Сегодня Кудасенко подаст в отставку.
Внутренне Богдан давно был не против – его хороший знакомый предлагал работу, бывшую в разы и безопасней и прибыльнее, которая к тому же позволяла почти каждый день видеть семью. Каждый раз, когда Богдан думал об этом – о том, что сможет позволить себе их обнимать не по праздникам, в груди у него теплело. И только мысли о ССО, создание которых все время обещали и все время переносили, раз за разом удерживала его. Более, чем быть рядом с семьей, Богдан хотел по-настоящему служить своей стране. На принципиально ином уровне.
–– Ну может быть в этом году? –– Нерешительно говорил он и раз за разом нежно, но неуклонно отклонял ее просьбы. В 2008-ом она сказала:
–– Уже год прошел.
В 2009-ом она заявила уже раздраженнее:
–– Два года!
Последний раз она пошумела в 2010-ом.
–– Три года ты мне душу мурыжишь, Богдан! Три года!
В начале 2011-ом она молча нахмурилась и, подбоченясь, вздохнула, подчиненно закатив веки, а в начале двенадцатого ей было не до того она ходила беременной. Вчера она тоже ничего не сказала, но сказал он. Он, как и всегда, доброжелательно и с умилением выслушал ее не менявшиеся, дышащие заботой и переживанием доводы и, не ответив, отвернул голову, начав смотреть как бы сквозь стену. Уже давно не ожидая другого ответа, Оля наклонила косу и снова умолкла. В это время Богдан в, как он думал, последний раз взвешивал в голове слова полковника Корпача, любившего повторять каждый раз, когда их группа собиралась вместе и, глядя на скромные стены тренировочных центров Дрозд с иронией начинал жаловаться на содержание: «–– Родине, Родине надо служить! И защищать ее тоже надо. А не бежать за копейками». Седоусый полковник Корпач за тридцать лет службы так и не продвинувшийся по карьерной лестнице и словно законсервировавшийся в советском звании, говорил это как присказку – служить и защищать, и все они, «Дрозд», «Керчь», «Волчок», «Легавый» и он, Богдан – «Сичень», различные по темпераментам и образу мыслей, всегда делали так, как он говорил. Служили и защищали.
Богдан мысленно произнес снова эти слова, и они отдались в руках тяжестью коробов третьего года в Ираке, когда их часть, входившая в ПОЛУКРБАТ четыре года глотала песок. Вспомнил невыплаченные гроши, которые удалось отбить через несколько лет при личном вмешательстве Корпача. Вспомнил как, каждый раз пересекая на велосипеде Владимирский спуск он видел крошащиеся балки мост, а рядом с ним – обещание на огромном билборде, с которого Клично, стоявший на жовто-блакитном фоне обещал починить его как только – так сразу и надо было только в очередной раз его избрать. Вспомнил, как смешно пыжился Дрозд, отпуская от руля руки и боксируя ими в сторону постера, выкрикивая при это, что пусть его только пустят к нему, уж он его дупу... Вспомнил похороны отца, на которые не смог приехать. Вспомнил с трудом ходящую мать, которой тетя Люба, поклон ей до земли, по доброте душевной каждое воскресенье приносит банки с молоком. Вспомнил два отпуска за десять лет службы, оба прерванные спустя пару дней. Вспомнил всех людей, кого знал и которым без зазрения совести отдал эти десять лет, протекших незаметно, как в зимние месяцы протекает вола подо льдом. В этот момент во сне мяукнул Андрюша. Богдан перевел взгляд на него. Наполовину накрытый, ребенок спал, лежа на спине и раскидав по подушке ручки. Затем Богдан перевел взгляд на Ольгу, которая и в этом году все поняла, еще раз повтори вспомнил слова полковника и решил, что он знает, кому отдаст следующие годы жизни.
После первых же его слов Ольга показалась ему помолодевшей лет на двенадцать. Она выглядела даже счастливее, чем в день их свадьбы и ее зажегшиеся глаза обняли и согрели его. Естественно, его засыпали поцелуями. С шутками и планами на ближайшие недели, Богдан собрал вещи в рюкзак и в последний раз пошел к полковнику, решив напоследок заскочить в зал. В конце концов мог же ветеран пяти компаний позволить себе забить бицуху за казенный счет? Ольга не возражала, а Богдан с усмешкой назвал себя ветераном и теперь думал над тем, как будет объяснять сыну, почему все ветераны старые, а его папка такой молодой, а тоже так называется.
К половине девятого Богдан пришел в зал. Поздоровавшись с парнями из «Альфы», занимавшимися с «яйцами», как их, посмеиваясь, называл Корпач, Кудасенко размялся и направился к штанге. От нее он перешел брусьям, поле которых бывший боец на два часа растворился в железе. Наконец, забив до отказа мышцы и радостно выдохнув, Богдан закончил тренировку и, улыбаясь, побрел в раздевалку. «Наверно курильщики также ощущают себя, когда выкуривают последнюю сигарету» –– Подумал он ни к селу, ни к городу. Стянув залитую потом футболку, он, уже спиной чувствовал брызги душа. «Ну... Вот и все».
В этот момент в раздевалку быстрее вихря залетел Дрозд. По натуре спокойный, как удав, он никогда не был настолько взвинчен. Остановившись на расстоянии одного вещевого ящичка от Богдана, он застыл, обхватив руками локти и стоял, как пришпиленный. Обернувшись назад, он встал на носки и, проведя рукой по затылкам ящиков, отыскал пульт он небольшого квадратного телевизора, подвешенного в углу над полкой с полотенцами. Подняв голову, Богдан увидел его взъерошенные, стоящие дыбом волосы и не находившие места глаза и понял, что случилось что-то серьезное. Вместо ответа Дрозд протянул руку и, когда они поздоровались, произнес очень тихо:
–– Тебя зовет Корпач.
Богдан не ответил. Дрозд, видимо желая, обрадовать друга, сказал чуть радостнее.
–– Это насчет ССО... Нас утвердили.
Богдан в это время смотрел в экран. На полуострове что-то творилось. Не понятно было почти ничего, однако это было уже не важно. Богдан заранее знал, какие слова при встрече скажет полковник и также знал, что перекрыть их Ольгой и сыном он будет уже не в состоянии. Сама судьба, видимо, желала оставить его в строю.
***
На следующий день пятерка наших оболтусов, Крым, Кайф, Форсаж, Литра и Чих проснулись четко по расписанию. Ни свет, ни заря, в четыре утра, заспанные и переминающиеся с ноги на ногу парни собрали сумки, оделись (Кайф умудрился запутаться в рукавах), напялили на себя дождевики и, хромающим ото сна шагом, вышли к Бармену. Телевизор был поставлен на чревовещание и за столами не было никого, кроме Гарика, который, глядя на кофе в железной кружке размышлял над словами одного из сталкеров, сказанными вчера о том, что теперь из этого медикаменты и полуфабрикаты подорожают в цене к ****и-матери. Засучив рукава Бармен мыл посуду в здоровенной кастрюле. Мыло задорно блестело в воде.
–– О, парни! Вы что, на выход? –– Спросил он, повернувшись к ним.
–– Ага. –– Зевая, кивнул Форсаж. –– Нам бы хавчика прикупить. Да и патронов дорогу.
Бармен вынул руки и в два рывка обтер их о грудь.
–– Чего конкретно изволите?
Изволили парни не мало: было закуплено превеликое множество сухарей, тушенки и туристических завтраков. Помимо пищи одиночки купили три литра воды, большую часть которой разлили по фляжкам. Также, путем бесплотного спора, по полной цене была приобретена сумка-холодильник, в те дни бывшая безумно дорогой даже на Большой Земле. Поверх банок и пачек с сухариками Чих засунул в нее банку икры мойвы и два чебурека, смотря на которые он с грустью сказал:
–– Э-эх! А ведь остынут.
Затем Бармен обратился к Гарику.
–– А ты че стоишь как неприкаянный? Тащи патроны.
И Гарик принес патроны. Сперва у парней разбежались глаза, но очень скоро они смогли взять себя в руки и закупили несколько рожков к Форсажевой «Ксюхе», свинец к СКС, немного дроби и корм для ПМ. Закончив с покупками, сталкеры поблагодарили за все Бармена и Гарика и без присядок на дорожку поправили сумки, махнули им на прощание и поднялись к Жорику за стволами. Жорик храпел с большим изяществом, поэтому решетку пришлось пинать. Забрав оружие и слушая в след недовольное ворчание: «–– Не дадут поспать, суки!», парни выскочили на воздух. После двух дней, проведенных в обществе пропахших похмельем пустых бутылок и стен, пахнувших примерно тем же, наполненный запахом листового железа воздух завода Росток казался свежим и кружил голову. Да, сталкеры дурели с этой прикормки.
Встав возле выхода, Литра разминался, потягиваясь с изяществом пантеры из Маугли и из-за этого его двустволка немного косила с плеча. Хрустели кости, хрустели пальцы. Чих растирал ботинком снег на асфальте. Кайф зевнул в последний раз за весь день, окончательно просыпаясь. Бледное солнце, вставшее всего на пол часа раньше их, уже успело скрыться за тучами. Было по-утреннему зябко и Крым поспешил спрятать подбородок за воротником. Без бороды воздух казался в два раза прохладнее.
–– Нда-а-а. –– Произнес Кайф. –– Хорошо-о-о.
–– Ага. –– С видом знатока всего хорошего подтвердил Чих.
–– Ну что, пошли?
–– Поча-апали.
И отряд потянулся вдоль железных конструкций. В дремавших окнах мелькали заваленные железом внутренности домов, ветерок поднимал снежную крошку. Пройдя вынужденно пустовавшую в то время «Арену» (зима, не сезон), ошалевшие сталкеры слегка заплутали и сначала пошли в сторону Армейских Складов, однако потом, сообразив, что вообще-то ангары должны были уже перестать громоздиться, сверились с КПК и повернули обратно. Спустившись по бетонным ступенькам, Кайф, проходя мимо лежавших под шифером дров, глянул в дверную щель одного из ангаров. У скупо пылавшего в плену кирпичей костра, сидя сопели трое, прижавшись друг другу. Прильнув спиной деревянному ящику, они сидели, укрытые двумя куртками. Шапки сползли с голов на носы. Стоявший под боком самого левого термос стального цвета нес караул за всех троих. Да и кого им тут бояться? Позади виднелись сухие заросли бурьяна, давно используемые сталкерами для растопки. Вдоль стены валялось бесформенная куча железа. Об оконное стекло временами похлопывала задубевшая ткань.
Миновав этот ангар, сталкеры поздоровались с уже проснувшимся одиночкой, сидевшем на стуле возле огня и жарившим над бочкой соску и, услышав порадовавшее их «–– Проходите, не задерживайтесь!» направились к блокпосту «Долга», когда Литра вдруг замедлил шаг.
–– Форсаж, сэ-э-эр?
–– Что?
–– А кэн ай гоу то посрать быстро?
–– О, да я сы, ю риал инглиш мэн фром ингланд!
–– Ерс оф корс! Так кэн ай?
–– Ладно, давай. Только быстро. –– Сказал Форсаж и, глядя за тем, как Литра скрылся за дверью, развернулся к парням с нравоучениями. –– Я ведь два раза перед выходом спрашивал: никто не хочет? Нет-нет!.. Ну-у? Больше облегчиться никто не желает?
Крым и Кайф отрицательно помотали головами.
–– Я сходил перед выходом.
–– Отлично! –– Помолчав минуты две, Форсаж начал: –– А я говори-и-ил... Ну шо ты там?! Вы посмотрите, какой довольный!
Виновато улыбавшийся Литра подбежал к ним.
–– Ну что, все?
–– Да!.. –– Сказал одиночки и шумно хлопнул себя по груди. На мгновение после этого Литра застыл, забыв, как глотать. Затем он очень медленно ощупал внутренний карман у левой груди и было видно, как радость начала медленно сползать с его лица, точно краска. Он очень тихо запричитал:
–– Нет, не-ет...
В этот момент ужасающая догадка закралась в мысли Форсажа и, округливши глаза, он произнес на манер Дарта Сидиуса:
–– Нет, нет, не-е-ет! Даже не думай об этом! Только не говори мне, что...
–– Дневник! Я походу его в толчке забыл!
–– А голову ты...
Литра был уже за дверью ангара.
–– А голову вот он не забыл? –– Повторил Форсаж, оборачиваясь к парням со смеющимися глазами. –– Это у него уже в который раз, Крым?
–– На моей памяти – в третий.
–– На моей – где-то столько же... Вот, вот как так можно?! Тебя не было две минуты! –– Заорал Форсаж, когда опечаленный Литра вновь появился из-за двери. Он плелся, как школьник, получивший двойку. –– Кому он мог понадобиться?!
–– Да хер его знает!
–– Что, в толчке нет?
–– Да нет!
–– Смотрел в нашей комнате?
–– Везде смотрел, сука!..
–– Ну что тут сказать? Судьба у тебя такая!
–– Ага, лох – это судьба. –– Сказал Литра, печально пряча в карман черный блокнот.
–– Это?..
–– У Бармена новый купил... Даже не спрашивай, ржал ли он.
–– А че мне, я и так знаю, что ржал. –– Сказал Форсаж, хлопая Литру по плечу. –– Ну ничего. Ты его это, в следующий раз к шее привязывай.
Посмеявшись, они пошли дальше. Сперва тот факт, что Литра в прямом смысле просрал дневник озвучил Крым, что, разумеется, закономерно вызвало взрыв хохота у всех, кроме Литры. Затем, еще не успело стихнуть их эхо, как тоже самое повторил Кайф, после чего засмеялись все, не исключая Литру, тихо хохотнувшего в расплывшиеся губы. Ну а уж когда Чих намекнул Литре на то, что тот, страшно подумать, в прямом смысле слова просрал свой дневник, Литра уже ржал вместе со всеми, иногда прерывая смех обещаниями, что уж ну этот-то блокнот он не посеет.
На перекрестке, занимаемом долговцами сталкеры не стали задерживаться и, поздоровавшись с караульными, свернули налево. Пройдя по дороге между мешков с песком, парни направились к Кладбищу Брошенной Техники. К нему от «Ростка» вела длинная прямая асфальтированная дорога, от снега казавшаяся еще просторнее. С обеих сторон дорогу обнимаемая сухие деревьями. От кюветов потрескивало радиацией, за космами бывших яблонь иногда гудели одиночные аномалии, не дававшими урожая примерно никогда. Наконец сталкеры вышли началу Кладбища.
Это был перекресток, срезанный с юга и ведший только на север, в сторону армейских складов или вперед. Вдоль дороги на север раскинулись казавшиеся бескрайними черные кучи слежавшегося железа и земли, которая от долго контакта с металлом, казалось, заразилась от него ржавчиной и теперь кровоточила рыжими разводами. Серые шапки снега довершали картину. Вторая дорога, ведшая вперед обходила эти груды металла и шла вдоль невысоких каменных столбиков, соединенных между собой железными поводками, за которыми всюду, насколько хватало глаз стояла техника. Здесь были «копейки», давно лишившиеся колес, побледневшие «УАЗики», однодверные автобусы с ободранными боками, на которых виднелись следы рандеву с мутантами и аномалиями. На подобии поникших травяных лепестков вдали видны были лопасти оставленных вертолетов. Снега было немного, в основном земля была черная с налетом льда, а крупа кое-где витала по кругу, подхваченная цепкими аномальными лапами. Всей техники нельзя было увидеть отсюда, однако даже это немногое неслабо поражало воображение. «Фонит там, наверно – мое почтение» –– Подумал Кайф и в то же мгновение счетчик Гейгера поспешил подтвердить его мысли. С большим подозрением, свойственной ее железной натуре, эта коробочка скептически запищала в кармане Форсажа, спрятанная под двумя складками одежды – дождевика и толстого свитера.
–– Так, куда сначала?
–– Давайте проверим грузовичок? –– Предложил Крым.
–– Не думаю, что там будет хоть что-то ценное, но давайте, почему нет? –– Согласился Форсаж, и, к удивлению Кайфа и Чиха, никогда не бывавших на Кладбище Техники, группа вообще свернула с дороги.
Пойдя полем на юг вдоль тянущейся невысокой ограды слева сталкеры направились к ободранной фуре, со всех сторон окруженной деревьями. Постепенно такие же сосны выросли справа, образовав густой лес с той стороны и Кайф, сжав ПМ, подумал о том, что он снова находится во владеньях опасности.
–– Будьте на чеку. –– Тихо сказал Форсаж, когда до фуры оставалось примерно тридцать метров. Передняя часть водительской кабины была изорвана, словно ее перекрутили на мясорубке, лишив тем самым грузовик одной фары. Еще через пару шагов начал накрапывать мелкий дождь. Крохотные капли быстро застучали дождевики с характерным звучанием, смывавшим все остальные звуки. Отпечаток солнца скрылся в густых облаках, так и не рассеявшихся с самого выхода и напоминавших теперь дым затушенного пожара, в тени которых треплемые ветром ивы казались сумеречными.
Стоило первым каплям коснуться земли, как ложное мертвое впечатление, навеянное грузовиком и лесом начало рассыпаться. Довольно скоро до парней долетело кислотное чавканье. Вокруг и возле грузовика вдруг начали вспыхивать зеленые снопы кислотных искр, улетавших под брюхо затухавшими огоньками: «Газировка» реагировала на раздражители со всею хищностью своей аномальной природы. Внезапно Кайфу почудилось, будто откуда-то слева сзади донесся звук легких шагов, заглушаемый сбегающими с дождевика капелями и выдавший себя случайным попаданием в неглубокую лужу. Буквально через секунду из-за спины донеслось громкое и раздосадованное рычание.
–– Баюны! –– Крикнул Литра, успевший к тому времени уже развернувшийся. Кайф повернулся следом. Из сени посадки, с началом дождя окончательно почерневшей, к сталкерам стремительным шагом приближались две кошки. Это были здоровенные, почти в два метра длинной, ободранные переростки-убийцы с седыми усами и мутными пятнами на лысой коже, напоминающими цвет бензина в колодце. Радужка их глаз была ядовито-лимонной, черное пятно ожога венчало кисточки на хостах. У них были также мощные челюсти. Ростом коты были сталкерскам выше колен и голодный взгляд на перекошенных мордах не предвещал парням ничего хорошего. Поняв, что обнаружены, коты припустили на всех парах, пыхтя, как ежи, но пыхтение это имело эффект, обратный милому, запустив по спине Кайфа волну мурашек.
–– Кайф, стреляем с тобой! Если промажем, Форсаж...
–– Мы поняли! –– Выкрикнул Крым, вжимая в плечо СКС. Чих повернулся к грузовику, контролируя направление. Кайф извлек ПМ профессиональней чем когда бы то ни было.
–– Левого беру на себя!
–– Понял!
Коты приближались. Теперь Кайф мог видеть их острые когти на толстых лапах. Подпускать баюнов для того, чтобы рассмотреть еще и клыки сталкеры сочли неразумным; в шуме дождя раздались три выстрела.
Правый котеич, сраженный точными залпами Литры уткнулся мордой в землю, расплескав содержимое головы по грязи. Левый, раненный Кайфом в плечо хромал вперед в рассеявшемся дыму, практически не растеряв при этом скорости. Он рычал, правую челюсть его рожи перекосила боль, однако останавливаться он и не думал.
–– С ПМ-а в них надо по полной всаживать! –– Крикнул Форсаж, выскакивая перед Кайфом с «Ксюхой» наперевес. Прицелившись за секунду, он дал очередь в два патрона, выкрикнув на прощание: –– Давай, паскуда! Твой друг в кошачьем аду уже заждался тебя!
В автоматическом грохоте рычащая голова с кисточками лопнула, словно грейпфрут. Первая пуля проделала дырку в районе носа, вторая вырвала заднюю часть черепа. Черная кровь вспрыснула фонтанчиком и мутант умолк, свалившись на кучку окончательно промокшего снега. Кайф проследил за остановкой его дрожащих ног и, окинув взглядом обоих затихших котеичей подумал о том, что теперь, затихшие, они все равно вызывают чувства тревоги. Толи его обманывали глаза, толи такова была в то мгновение игра света и тени, но даже тела их показались ему опасными...
Тут стоит отметить, что возможно, если бы все вышеописанное происходило на несколько лет позже и не в ЧЗО, то Тимур непременно бы сделался жертвой извращенного Отечественного законодательства по той его части, что, как и всегда – из благих побуждений была направлена на усмирение жестокого обращения с животными. Конкретна эта его (законодательства) часть, среди прочего постулирующая за каждым гражданином возможность взрастить в каждом дворе стаю двухметровых дворняг, главными благодетельницами которых являются сердобольные умалишенные женщины, прилагающие к выкармливанию блохастой чумы усилия, достойные лучшего применения и называющие заросших алабаев, склонных рычать так, что мама родная "мой ты пупсичек", разумеется, обязана быть пересмотренной в ближайшее время, на что автор уповает вместе со всеми остальными здравомыслящими гражданами... Однако это в который раз мы уже отвлеклись?
–– Хвосты брать будем?
–– Да ну их на хер! Хотя... А-а! –– С этими словами в Форсаже победил хомяк. –– Я за хвостами, а вы артефакты чекните.
Парни кивнули и пошли к «Газировке». Приборная панель «Медведя» никак не реагировала и в момент ее открытия в небе вспыхнула молния, на миг осветив сени деревьев.
–– Детектор говорит, что здеся пусто.
–– А ты его слушай больше. –– Сострил Литра, однако факт был на лицо – аномалия пустовала. Обход грузовика дал тоже самое. Видя скисшие лица, подошедший Форсаж поднял руку.
–– Вот так вота рукой махнул. А-а-а и хер с ним! Пошлите к разлому, там точно что-ни будь будет.
Склонив спины под костлявыми сучьями, преграждавшими небольшой участок пути, сталкеры прошли полосу бурелома, сваленного здесь последним Выбросом и вышли из леса к огромной расщелине, глубиной в три и уходившей вперед почти на сотню метров. Ее глиняные склоны имели большой уклон, кое-где из них торчали куски арматуры и автомобильные шины, оплетенные сетью корней. Редкие скелеты автомобилей покоились на дне. Чуть большее количество машин находилось над ним, застывшие на краю, у самой кромки каньона. В 2009-ом году, после очередного Выброса, повлекшего за собой очередное расширение зоны земная твердь здесь, расшатанная сильными потрясениями обрушилась, стянув за собой некоторые машины. Один из молчаливых свидетелей того обрушения находился в нескольких метрах от изучавших каньон друзей. Разбитый автобус со смятым в крошево бампером и застывший кверху кармой, печально смотрел в серое небо. Его стены, напрочь лишенные сидений и поручней, хранили следы безжалостного прикосновения зоны: облупившиеся и выгоревшие, они говорили об огненном шторме, оставленные некогда неистово бушевавшей внутри аномалией. В самом низу, сквозь лишенные стекла смятых оконных щелей видны были выбеленные человеческие останки, лишь чудом уцелевшие в бушевавшем пламене – очевидно при падении тело упало на один из поручней и какое-то время находилось на нем до тех пор, пока под воздействием жара он не оплавился, а затем кости удачно упали в бок, в результате чего выбеленный жаром скелет не рассыпался. Человеческие ладони, давно обглоданные огнем и неудачными подельщиками, немного выступали из железного тела. Рядом стоял покосившийся крест, казавшийся настолько древним, будто существовал до обрушения. На перекрестье была неразличимая надпись... Впрочем, все это было давно и неправда и, если об этом и следует рассказать, то точно не здесь и не сейчас.
Чуть поодаль от автобуса, на склоне лежал перевернутый грузовик, повернутый носом ко дну каньона. Рядом валялось поваленное дерево с размокшей корой. Присмотревшись внимательнее, можно было заметить множество гравитационных вихрей вокруг, выдававших свое местоположение кружащимися косяками дождевых капель. Вода буквально кружила в воздухе. Аномалии было полно. Они на дне каньона, между автомобилей, на склонах и даже в воздухе. Гейгер молчал, зато «Медведь» позеленел практически сразу.
–– Ну что, –– спросил Форсаж, наблюдая за зеленой стрелочкой. –– кто смелый?
–– Все вы знаете, что я не боюсь решительно ничего. –– Сказал Крым, уходя друзьям за спину и становясь позади Литры и опуская руки ему на плечи. –– Так что, так уж и быть, я согласен посторожить твои вещи.
–– Удружи-ил. –– Сказал Литра и начал было на автомате стягивать с себя дождевик, но тут же хлопнул себя по лбу под вновь промелькнувшую в небесах молнию. –– Че я делаю?!
–– Ты давай не сбои. С нас дневника достаточно... –– Улыбнулся Форсаж и став серьезней сказал. –– Удачи, Литра. Смотри не наебнись там, ты нам еще живой пригодишься. Кайф, посторожишь?
Кайф кивнул и, согнав капли с рукояти ПМ, отошел от остальных на пару с Крымом. Взяв детектор, Литра взглянул на панель. Артефакт был здесь, это сомнений не вызывало. «Ну... Допустим... Там» –– Подумал Литра, водя «Медведем» в стороны, чтобы определить его местоположение. Затем он стал медленно спускаться, внимательно глядя под ноги. Пару раз его берцы уходили на полсантиметра в вязкую глину, однако все обошлось, и сталкер спустился без происшествий. Достигнув дна, Литра просочился между двух аномалий, предварительно прощупав их границы, бросив в них камушки. К одной из их групп паривших капель он подселил одного нового жителя, плюнув в «Воронку» для самоуспокоения. Оказавшись рядом с запорожцем с погнутой крышей Литра остановился. Искомое место было достигнуто, однако, несмотря на во всю пищавший «Медведь» артефакт не появлялся. Литра был в растерянности – он ведь стоял четко на точке. Артефакт упорствовал также решительно. Поозиравшись, сталкер перезагрузил детектор. Результат был нулевой.
–– Он что, пропал? –– Крикнул Форсаж.
–– Я фиг знает!
–– Может того! –– Вмешался Чих, после чего последовали крайне ценные наблюдения по охотниче-артефактскому промыслу, естественно не несущие никакой пользы. Отвернувшись от вещавшего в пустоту Чиха, Литра размышлял.
–– А может... –– Охваченный новой догадкой, сталкер поднял голову.
–– Братан, у тебя аномалия над головой! –– Крикнул одновременно с ним сообразивший Форсаж. –– Заберись чуть повыше! Только аккуратнее!
–– Сейчас!
Чуть правее, над головой Литры раскинулась «Карусель». Она дрожала и поэтому капли дождя, проносящиеся сквозь нее, то поднимались, то опускались, создавая тем самым иллюзию падения и Литра не заметил ее с первого взгляда. Глядя на почти отвесный голый и мокрый склон, по которому ему предстояло подняться, носивший крестик атеист Литра на всякий пожарный перекрестился. Он, конечно, не верит, но мало ли что? Схватившись за дверь «запорожца», он начал медленное восхождение. Зеленая стрелка на панели подбадривала Литру. Усилившиеся косые струи дождя и один раз дрогнувшая рука занимались обратным. Крым и Кайф, стоя на стреме, нет-нет, да бросали ему в спину поддерживающие взгляды. Форсаж и Чих неслышно спорили, насколько правильно он поднимается. Переживали все четверо. Несколько раз Литра замирал, а затем снова продолжал движение. В какой-то момент почва начала уходить из-под ног. Тогда Литра постарался не двигаться и, беззвучно чертыхаясь, скатился к самому старту, после чего, снова держась за бледную дверь упрямо начал свое восхождение. Такое случилось с ним несколько раз.
Скатившись снова, Литра выругался уже в слух и ощутив потребность что-нибудь разорвать, трясущимися руками расстегнул ворот, как будто во всем были повинны дождевик и рубашка, после чего сделал шаг вверх.
–– Да может ну его на хер, а?!
–– Да ну нет уж! –– Раздраженно крикнул Литра, на новом шаге резко повернув голову к Форсажу. В этот момент и без того малое расстояние между ним и аномалией сократилось критически. Казавшаяся до этого безобидной аномалия на этот раз почувствовала жертву в своих пределах и поспешила вцепиться в нее. Дистанция между сталкером и аномалией насчитывала чуть меньше полутора метров; только что Литра стал разжимать руку. Ощутив в ушных раковинах начавший резко нарастать гул, одиночка намертво вцепился в остов машины. В то же мгновение незримая сила стала медленно поднимать сталкера ввысь. Сию же секунду Литра всем телом подался назад, поставив в противовес аномальной тяге всю возможную силу левой руки. Борьба, стоившая ему в этот миг двух килограмм веса, длилась всего пару секунд. Термобелье под дождевиком не выдержало и стало трескаться.
По иронии судьбы, как раз в этот момент обливавшийся потом Литра сумел «засветить» артефакт, появившийся прямо перед ним с ослепительной вспышкой. Не успев упасть, «Выверт» понесся в аномалию, точно Литра желал от нее откупиться. В ту же секунду вылетев с другой стороны, он прокатился по склону каньона до самого дна, а затем, все так же подпрыгивая над землей, по инерции покатился вперед и угодил в один из «Трамплинов», находившийся там и запустивший его Кайфу прямо под ноги. Тимур вздрогнул и от неожиданности отскочил в сторону. В это время Литра, невероятным усилием мускулов сумел перебороть отвлекшуюся «Карусель» и сделал шаг назад, держась за «запорожец» двумя руками. Возможно зона требовала дополнительной жертвы, возможно момент требовал кинематогрфичности, однако как бы там ни было, последним усилием аномалия распахнула не до конца открытый воротник и засосала нательный крестик.
Литра стоял ни жив, ни мертв, с горящими щеками и липкой шеей. Как говорят в таких случаях, смерть отпустила его посрать.
–– Литра, ты там жив?! ****ь, ёпта, красава! Выбирайся оттуда на ***!
Поднявший артефакт Кайф крикнул ему:
–– Страйк!
Расслышав слова друзей, но не до конца вникнув в них, сталкер задумчиво произнес, глядя на хлопнувшую аномалию:
–– Кесарю – кесарево.
По прошествии пары минут, Литра стоял уже наверху.
–– Я... Ну... Чисто молчаливый Боб. Нет слов. –– Запинаясь проговорил Форсаж, обнимая и осматривая Литру. Отстранив его от себя, он с сияющими глазами еще раз оглядел товарища сверху донизу и добавил, не сдерживая эмоций. –– Пф-ф-ф... ****ь, Литра! Ты нахуя хороших людей пугаешь?!
Литра может и хотел что-то сказать в ответ, но у него, несмотря на струившийся по вискам дождь пересохло в горле, и он только глотал, улыбался и облизывал губы. Позади одиночек шумели осины.
Примостив двустволку обратно на плечо, Литра окончательно успокоился. Он натянул капюшон и спросил:
–– Куда теперь? Мы же не собираемся здесь весь день торчать?
–– Узнаю старого-доброго Литру. –– Кивнул Крым, улыбавшийся одними углами губ, но радовавшийся от этого не меньше прочих.
–– Надо бы еще одно место чекнуть и тогда уже в темную долину махнем... О, дождь стихает.
Дождик и вправду стал затихать.
–– Ты как, отдохнул?
–– Да путем все, я ж из железа. Погнали уже.
–– Ну хорошо.
Повернувшись к каньону правым плечом, сталкеры прошли вдоль провала на север, слева от себя держа лесополосу. Выбравшись к ограждению, группа остановилась у того места в заборе, где железная цепь лежала, оборванная, на земле и стала обдумывать дальнейшие действия. Сталкерам предстояло пропетлять между техникой, фонившей так, что сводило зубы, к «стальным стрекозам» (так поэтично Форсаж назвал вертолеты), возле которых отсюда видны были слабые возмущения воздух. Если их обыскать, то...
В самый разгар обсуждения Крым, сложивший ладони домиком и обводивший наблюдающим взглядом окрестности, вдруг отшатнулся и пхнул в бок Форсажа.
–– Что?
Сталкер открыл рот и глядя на то, как переменилось при этом его лицо, Кайфу показалось, что Крым сделан из воска.
–– Там тень какая-то... К-к, кажись контролер...
Форсаж и Литра синхронно отшагнули назад и посмотрели в самый конец каменного забора. На обнимаемой лесом поляне, в ста двадцати метрах от них, у акации среди черных сучьев сидел раздетый до штанов мужик, которого действительно можно было принять за тень. Он сидел в профиль, навалившись спиной на ствол и не подавал признаков жизни, практически полностью скрываемый ветками. На участке земли перед ним лежала полоска мокрого снега.
–– Так, –– сказал Форсаж, хватая Чиха за ворот, вынуждая того начать пятиться следом. –– ясно-понятно. Все-го хо-ро-шего. Русские иду домой.
–– А может это и не контролер, а? –– Неуверенно предположил Чих, утирая капли с лица и говоря так, как это часто бывает у подростков, только для того, чтобы что-то сказать. –– Может зомби? Причем дохлый уже.
–– Я...
В этот момент мужик медленно встал и привалился к дереву, уперевшись ладонью в ствол и пристально посмотрел на сталкеров, отчего всем сразу стало понятно, что он вовсе не зомби и вовсе не мертв.
–– А-а, а может и контролер... –– Пролепетал Чих, уже обгоняя Форсажа. –– А... А разве стаи у него быть не должно?
Не успел он договорить, как из-за нескольких дальних машин одна за одной высунулись несколько кабаньих морд, начавших очень медленно из-за них выходить. Двигались кабаны вразвалочку, все время хромая, словно бы их вели на поводке. Еще через секунду из-за молоковоза показался «долговец» со спущенными по швам руками, подгибающий правую ногу назад. Судя по его виду, должен он не был уже никому.
–– Тебя кто за язык тянул?
–– Да я...
–– Молчи, накаркаешь!
–– Я тут подумал, может в темную долину сейчас сквозонем?
–– Да, погнали!
И сталкеры начали поспешно отходить к дороге в «Долину». Чтобы не быть зажатыми в аномалиях, рассеянных вдоль этой стороны каньона, они решили пройти наискосок через лес, черневший чуть далее. Эта дорога не нравилась никому.
–– Ох какое очко, ох какое очко! –– Сокрушенно шептал Форсаж, оглядываясь на шедших сзади кабанчиков. Мутанты плелись, сбившись в кучу, наступая в мелкие лужицы и не проявляя обычной резвости. Судя по всему, мозги их были уже порядком разжижены. Лес, полный мрака, чернел впереди. Хвойные лапы бесстрастно кивали.
Кайф шагал в напряжении. Глядя на шатавшуюся сзади толпу и сжимая в руке рукоятку ПМ-а, чувствовал он себя, прямо скажем, не очень комфортно.
–– Только бы проскочить до дороги, а там уйдем к цехам и пусть попробует нас оттуда выковырять. Ищи-свищи. –– Ободряюще произнес Крым, когда парни углубились в лес. Пройдя между сосен, сталкеры прибавили шаг. Деревья кругом липли друг к другу; их мокрая кора и ветви съедали бо;льшую часть проникавшего света. У подножий некоторых из них валялись обломанные непогодой сучки, а неопределенно откуда (толи издали, толи где-то сзади и справа) доносился низкий настораживающий гул одиноко крутящейся «Карусели». Общая влажность создавала туман.
Сталкеры шли собрано и настороженно. Кайф весь затих, слушая только редкие вздохи. Вжимая шею перед наседающей мглой, держа пистолет, он чувствовал, как пальцы его цепенеют и думал только о том, чтобы не настала нужда стрелять. Сколько он не оглядывался, преследователей не было видно. «Может он нас заманивает? Может это часть плана?».
Парни дошли до пригорка, откуда был виден высокий холм, утыканный несколькими деревьями, когда впереди, с самого верха раздался странный, но страшный звук, звук, характерный только для зоны и не встречающийся на Большой Земле. Он содержит в себе сочетание звуков, которые созданы были стоять вечно порознь и тем не менее сплетаются воедино. Сочетание это звучало как рык, одновременно с которым кто-то громко сморкался... В себя. Через мгновение на холме появились человекоподобные твари.
Их было три, а спустя секунду четыре. Они были в грязных обмотках ткани, висевших на ребрах, остатках вросших в кожу штанов, в противогазах, резиновые хоботы которых волочились по земле, жилистые и на четвереньках – все, как сфотографировано и написано в сталкерской энциклопедии. «Снорки!» –– Безошибочно определил мутантов Кайф. Самый рослый из них поднялся на дыбы и, занеся руки над головой, несколько раз ударил им о землю. Второй сделал тоже, припал к земле, после чего стал энергично спускаться с холма, раскачиваясь, словно полз по-пластунски. Третий и четвертый оказались более не терпеливыми. Снова сморкнувшись в себя, они подпрыгнули и взвились так высоко, что сталкеры, дернувшись, задрали голову.
–– В рассыпную! –– Заорал Форсаж, нарушив царившее до того молчание. –– Херач как получится!
Последний раз Кайф вспоминал о снорках зимой. Тогда ему многое казалось неправдоподобным и странным, невозможным, нелепым, попросту выдумкой, которая всегда складывается возле редко встречающихся явлений. Ну разве может живой организм, пусть и мутировавший, но ведь когда-то бывший человеком, прыгать на несколько метров? Все это звучало, как хитроумная сказка, а немногочисленные видосики с «GoPro», каковые Литра и Форсаж, кроме собственных слов протягивали ему, как доказательство, были в шакальем качестве и потому воспринимались Кайфом крайне скептично. «–– Так обычно на "Рен ТВ" снежного человека показывают» –– Говорил он. Тем не менее, стоило только сноркам сделать кульбит, как Кайф уверовал. Более того, пока самый резвый из них приземлился и новым прыжком полетел на него, сталкер успел вспомнить все, что читал о них, вплоть до запятой, а именно: что снорки стайные, что они очень сильны, любят удары ногами и что, встретив их надо меньше думать и активнее действовать, желательно стрелять. Поэтому Кайф не растерялся.
Хоть он и чаще других вылетал в «выбивного», одиночка пулей бросился в сторону. В тот момент, когда мутант приземлился буквально в полутора шагах от него, сталкер, не думая, заехал берцем ему прямо в харю. Снорки, конечно, любят удары ногами, но все же не до такой степени. Линзы в противогазе были выбито задолго до этой встречи и потому вместо звука стекла под стопой сталкера раздался лишь разъяренный гортанный рык, в котором утонуло первичное удивление. От этого рыка у Кайфа на спине зашевелись даже родинки.
Мутант пошатнулся и потянул лапы к лицу, пытался стянуть с себя лоснящийся гп-5, однако Кайф был быстрее. Он разрядил в маску всю обойму ПМ и побежал следом за Крымом, на адреналине перепрыгнув через упавшее тело. Мутант был мертв. Пожалуй, это было самое быстрое убийство снорка за всю истории зоны.
Размер леса играл сталкерам на руку. Рассыпавшись, кто куда, они обвели тварей вокруг пальца и, стремглав, забежали на холм. Среди общей неразберихи и поднявшегося рева, Форсаж успел глянуть назад и убедиться в том, что контролера пока не видно. Сбежав с холма, сталкеры заняли круговую оборону. Стрельба у химического болотца по-видимому не научила их ничему и первого снорка, вылетевшего из кустов пару секунд спустя, они встретили выстрелами из всего сразу. Мутант успел прыгнуть, однако земли тварь достигла уже будучи мертвой.
–– Иду вперед, прикройте! –– Крикнул Форсаж, начав отходить. Секунда, другая и он занял позицию возле дерева. –– На месте! Чих, Литра, отходите ко мне!
–– Иду!
–– Иду!
Сталкеры были на полпути, когда на краю холма показался следующий снорк. Он, рыча, вылез из-под древесной лапы, приподнялся на задних лапах и стукнул кулаками о землю. Кайф слышал глухой звук этих ударов сквозь песню капель, прыгавших по плечам. В этот момент добежавшие да Форсажа Литра и Чих, не сговариваясь, выстрелили. Выстрелы пистолета тотчас утонули в громе двустволки. Почти все пули достигли цели, из шеи мутанта полилась темная кровь, ружейные выстрел сломали ребро и кисть. Тем не менее мутант еще дышал. Вместе с товарищем, наконец догнавшем его, он взревел от боли и ринулся на парней. Второй, взревев, тотчас взвился в воздух. Целый снорк избрал своей целью Кайфа, побитый свинцом – Крыма. Поняв, что Кайфу угрожает бо;льшая опасность, Крым посмотрел на свой карабин, затем на Кайфа и крикнул: «–– Держи!», после чего бросил СКС.
Неуклюже поймав его Кайф бросил Крыму ПМ. Крым ухватил его куда проворней, нацелился, выстрелил и... услышал почти издевающиеся щелчки.
–– ****ь, спасибо!
В этот момент Форсаж разрядил в мутанта весь магазин. Разнеся тому затылок и спину, он сбросил магазин под ноги и выхватил новый. Тем временем здоровый снорк летел на Кайфа.
Он сиганул, как Джесси Оуэнс. Парень не то, что не успевал отойти, он и следить-то за тварью мог только чудом. СКС был наготове, а сталкер стоял, словно заклинивший и только отклонялся спиной назад.
–– Стреляй, ****а!.. –– Заорал Форсаж, кусая губу и понимая, что не может прицелиться.
Между мутантом и Кайфом были два метра, выстрел должен был прогреметь, но вместо этого сталкер упал на пятую точку. Последнее, что он успел прочитать в округлившихся глазах пролетавшего над головой снорка было: «жульничество!». В следующую секунду лоб мутанта поймал пулю калибра 7,62х39. Приземлился он уже мертвым, перелетев через сталкера метра на три.
–– Да ты терминатор! –– Крикнул Крым, помогая Кайфу подняться.
–– Сам ахирел. –– Только и выдавил из себя Кайф. Протягивая другу карабин, он потупился. –– Спасибо. Патроны...
–– Та о чем разговор, забе-ей! Че, Форсаж, трофеи собирать будешь? –– С издевкой произнес он, когда они подбежали к друзьям.
–– Ага, два раза! Литра, куда теперь?
Литра лихорадочно обернулся. Из-за холма послышалось хрюканье, а в каком кармане лежит КПК он вообще забыл.
–– Вроде туда!
–– Погнали!
Они добежали до места, где лес стал редеть и, успокоенные отсутствием звуков сзади, выскочили на полянку, где, по их прикидкам должен был начинаться проход в «Темную Долину». Он представлял собой участок асфальта, обрывавший где-то здесь, но вместо дороги Форсаж вдруг увидел силуэт разрушенного дома, стоявшего метрах в ста. Правее, в зарослях, у поваленного дерева слабые отблески давал костер. «Чуть промахнулись» –– Подумал Форсаж и тут до выскочившего дальше всех Кайфа донесся обрывок фразы, которая тут же стихла.
–– Э-эх, бабу бы...
В следующее мгновение парень увидел трех человек, сидевших возле костра в черных плащах. Возле одного, приставленная к стволу стояла МП-5, у ног второго – АК-а, а возле третьего, того, который оказался ближе всех к Кайфу стояла двустволка. В следующую секунду три головы резко развернулись на шум, двустволка дернулась и раздался выстрел, поглотивший все звуки. Кайфа отбросило на два метра, он упал на спину, потеряв возможность дышать. В глазах побелело и потемнело меньше чем за секунду. Серая пелена мелькнула в глазах, и он почувствовал... Чтобы описать, что именно почувствовал Кайф, нам следует здесь ненадолго отскочить в сторону.
Скажи мне, читатель, как много ты знаешь средств или способов выражения эмоций и чувств в литературе? Как это выглядит? Ну, зачастую мы можем встретить в книгах выражения, на подобии: «он покраснел» или «он волновался» (это бездарщина, профана). Есть классический стиль, устоявшийся в литературе, достойной внимания: «его бросило в жар», «мороз по коже», «по его телу прошла/пробежала дрожь», «тяжесть на сердце», «лихорадило» и т.д. и т.п. Подобные фразы прекрасно подходят, если вы, конечно, умеете ими пользоваться, когда ваша рука пишет роман, где в соседнем предложении с ними соседствует, например, слово «сомнамбулизм». Подобными оборотами, как ты наверняка помнишь, читатель, к примеру, не брезговали наши с тобой любимцы, братья Гонкур.
Гораздо реже можно встретить сравнение, как по мне, еще более удачное и красивое: «его голову словно сдавил и опутал огненный обруч». Это звучит отменно, но... Все мы прекрасно понимаем, как мало эти сравнения имеют сходства с действительностью, как мало в них полны передачи чувств, эмоций и ощущений. Ведь когда мы переживаем в действительности, на яву, мы чувствуем все куда точечней, у нас не трясутся и не холодеют руки (это такой штамп, от которого тянет зевать), нет. Они скорее приобретают отдавленное состояние, какое бывает, когда вы просыпаетесь после ночи на них; у нас не горит голова, у нас горят ее части – уши и лоб, а когда мы переживаем за исход какого-либо дела, у нас делается подавленное состояние, пробовать передавать которое вообще занятие неблагодарное. А ведь это и есть реализм и натурализм – исследование и передачи жизни и ощущений, подбор очень точных, мастерских слов, подходящих моменту. И потому, возвращаясь к нашему повествованию, автор считает верным сказать, что, когда бандит на поляне подхватил ружье, когда он навелся и выстрелил, когда Кайф отлетел, упав в холодную землю, когда он почувствовал, что ему сдавило грудь и выбило воздух и когда с его глаз слетела серость, сталкер одновременно почувствовал...
И жар, и холод, будто ему на лицо высыпались электрические снежинки. Не дыша, сталкер содрогнулся, лежа в грязи. В груди запекло, руки оцепенели и он почувствовал жар в ногах, словно в берцы залили кипятку. «Н-нет, нет!..» –– Вот и все, что он смог подумать осознано. Не осознано же в его голове пронеслись волны мыслей, за секунду смывавших одна другую. Он молниеносно успел подумать о том, что не совсем это он имел в виду, когда на вопрос Форсажа о том, боится ли он помереть говорил, что, в принципе, не особо. Он подумал о том, что сейчас должна прийти боль. Он увидел пронесшихся мимо друзей, голосов и стрельбы которых почти не слышал и понял, что в уши его под водой. «Какая вода?..». Видя, как мимо тенью пронесся Крым, сталкер подумал, что в отличии от него он не сможет пошевелиться. Он попытался и вправду не смог. Он захотел осмотреть себя и не смог опустить голову. «Крови, наверное, много...» –– Пронеслось в голове и Кайф решил ощупать себя. После того, как его отбросило, руки лежали у него на груди. Кайф пощупал толи живот, толи грудь и понял, что там все мокро и липко. Помимо этого, он ощутил на груди разодранные волокна. «Мясо...».
Холодея нутром, он подумал о том, что крови, должно быть, уже потеряно много, а аптечка у Форсажа, а Форсажа от сюда даже не видно... А, вот он.
Подбежавший к нему Форсаж опустился на колени с испуганным лицом и стал с бешенной скоростью обшаривать Кайфа. «Я ведь еще даже не умер, а он уже меня обыскивает...» –– Мертвея, подумал одиночка. Форсаж что-то кричал.
––... Э оит?!... Э... Е болит?! Где болит?! –– Услышал вдруг Кайф вполне отчетливо. –– Куда он попал в тебя?!
–– Ф-ф... –– Еле слышно произнес сталкер голосом обреченного. –– Ф груть... Ты что, не видишь? Там все в крови.
–– Какая кровь?! Ты целехонький!
–– Что? –– Произнес сталкер, глотая судорогу. Он скосил взгляд, пересилил шею и увидел разодранный дождевик. Ткань была похожа на сито, но... Крови не было.
Форсаж же, все так же стоя перед Кайфом на коленях, запустил палец в одну из крошечных дыр, а затем сунул в рот.
–– Тц-тц... В тебя солью стреляли!.. Вставай, фантазер!
–– Ф-ф, солью? –– Спросил Кайф, когда Форсаж и Литра подняли его. Сталкер, трясясь, потянул воздух. –– Х-х-х.
Форсаж же, вдруг улыбнувшись, сказал:
–– Эх ты-ы! –– И, говоря остальные слова, расцветал лицом все сильней и сильнее. –– Паникер! Таких в сорок первом расстреливали!
Кайф же мог только шумно дышать. Лицо у него было, как у рыбы, вытащенной на берег.
–– Что такое, ножечки затряслись?
–– Х-х-х-х, есть немного...
–– Пошли! –– Притворно небрежно произнес Форсаж. Кайф утвердительно потряс головой. Поняв, что он жив, он был согласен на что угодно. Шатающейся походкой он подошел к поваленному дереву и сел на него между Крымом и Чихом. Тела бандитов находились здесь же, за ними. Один лежал, перекинув ноги через сосну. Его МП-5 осталась не тронутой. Парень с обрезом валялся правее. Он был в бандане, не закрывающей волосы и плаще поверх черной куртки. Ружье валялось возле него. Красная капля текла по лбу к каштановым волосам, оставляя след. Третий, у которого был АК-а, успел отбежать дальше всех и поэтому, обернувшись, Кайф мог увидеть только резиновые сапоги, торчащие из-за дерева. Вокруг убитого ходил Литра, выискивая автомат.
Спустя полминуты стволы были собраны. Ружье, в отличии от патронов, решили не брать, а вот Литру и Чиха вооружили, соответственно, автоматом Калашникова и «Гадюкой». Двустволка Литры, по наследству, перекачивало к Кайфу. Тот смутился и предложил его Крыму, но тот сказал:
–– У меня, в отличии от тебя, есть хоть что-то.
–– Ты ружье-то бери. –– Сказал Литра. –– Это вещь. Бомба! Думаешь че я так долго хожу, а все не сменю ее? Если б не эта цаца... –– И он любовно поиграл автоматом, держа его на указательном и среднем пальцах обеих рук.
–– Так, ладно, пошлите. Сегодня, походу, будет гроза. –– Сказал Форсаж, глядя на небо. Так и е успевшее проясниться, оно стало портиться еще сильнее: из-за макушек деревьев на парней двигалась черная туча. Слышался отдаленный гром, но молний не было видно.
Они вышли к дороге, ведшей в «Темную Долину», когда контролер набрел на угли начавшего остывать очага. Оставив кабанов питаться снорками, он сел на поваленный ствол и долго смотрел на то на следы на земле и снегу, размываемые дождем, то на лежавшие рядом трупы. Наконец он решил и отвернулся от уходивших от него сталкеров. В этот момент из-за сосны вышел человек. Он был в коричневом плаще с искусственными ветками и травой на рукавах. Оружия при нем не было.
Не боясь, он сел рядом с контролером и какое-то время они оба задумчиво смотрели на потухшие угли, рождавшие тонкие струи дыма. Затем контролер повернулся и вопросительно посмотрел на трупы.
–– Не-е-е. –– Сказал человек простым и спокойным голосом, отличающим самых обычных людей. –– У нас пряники есть. И вафелька.
Контролер равнодушно пожал плечами.
***
Оставалось двадцать минут до закрытия, когда Мэтью Хистори Грант, бывший сержант SRR, вошел в британский музей робототехники. На часах было без десяти восемь. Осеннее солнце уходило за горизонт, играя в прятки с многоэтажками. Мэтью прошел вдоль стеклянных стен, глядя на шестеренки, перешел миниатюрный мост над искусственной заводью с кувшинками, обошел огороженное рифлеными панелями дерево (сухой вяз-малютку, не выросший выше семи футов и доживающий последние дни в соседстве с сувенирным стендом) и поднялся на второй этаж, к стенду с достижениями 21-ого столетия.
Гранта уже ждали. Человек, чье имя ранее не было названо, но узнаваемый с первых слов, стоял к нему спиной, с искренним интересом смотря на механическую руку-робота наподобие тех, что в первом юрском парке переворачивали перед актерами пластмассовые яйца с пластмассовыми динозаврами. Под рукой была надпись, сообщающая о возможности потенциальной модернизации аппарата, потенциале задействования его в медицинских целях, а также материале, из которого были изготовлены используемые рукой шарниры.
–– Здравствуй, Мэтью. –– Сказал ожидавший, когда Грант встал возле него. С последней их встречи минуло немало дней, к тому в то время же он был не трезв, однако Мэтью готов был поклясться, что теперь приветствовавший говорил другим голосом. У него был акцент, который можно услышать лишь на окраинах Бостона.
–– И так? –– Произнес он, глядя не столько на руку, сколько на собеседника. То, что он жив все еще было для Мэтью за гранью. –– Времени до закрытия мало, если ты не заметил. Не думаю, что ты позвал меня сюда любоваться этим... Устройством. Так что давай сразу к делу.
–– Прагматизм – это хорошо. –– Произнес человек в черном смокинге, идеально сидящем по идеальной фигуре и Мэтью готов был поклясться, что теперь он говорит, как прирожденный ирландец. –– Сразу к делу. –– Тут тон голоса собеседника изменился – с серьезного он перешел в заботливо-издевательский. –– Отправляйся в Киев, друг мой. Развейся, пройдись по городу, загляни в «O'Brine's». Помнишь, там на Михайловской...
–– Ты говорил о ЧЗО. –– Начиная раздражаться произнес Мэтью.
–– А-а, ты об этом? Ну да, говорил. Так, между делом. Но в первую очередь я же переживал о тебе! Вот и предлагаю – съезди, отдохни немного, пока я утрясу здесь дела. Можешь остановиться у Спиридонова. –– При упоминании фамилии генерал-майора разведки Мэтью стал серьезнее. –– Справься у него, как дела, зайди к нему в гости. Глядишь, он напомнит тебе, как стрелять... Ну, в тире. Ты же помнишь, какой у него милый частный тир?
–– Помню. –– Ухмыляясь, произнес Мэтью, вспомнив полевой тир в два гектара. –– А ты все такой же. Эти... дела. Это то, о чем я думаю? –– Спросил он, подразумевая, конечно, убийства.
–– О-о –– Потянул собеседник, поймав на себе взгляд недавно уволенного сержанта. –– Ты же знаешь меня, Грант. Я бы и собственного брата убил. Ну, будь у меня брат. –– Произнес он шутливым тоном. –– Кстати, скажи мне, Мэтью, ты же не сходишь с ума из-за той... Оплошности. О нет, нет, нет, нет, нет, я знаю этот взгляд! Только не надо валить вину на покойников.
–– Ты можешь это подтвердить? –– Спросил Мэтью, прилипнув его к лицу буравящим взглядом. –– Не для короны. Мне. Белый погиб тогда, в десятом?
В эту минуту лицо Мэтью буквально вопило: «Да ты бы соврал собственному отражению!».
–– Погиб. –– Бесстрастно произнес собеседник, давая время рассмотреть свое неизменившееся лицо, после чего отвернувшись и продолжил смотреть на вертящуюся за стеклом руку.
–– А ты не думал, что Аквила прячет его?
Собеседник усмехнулся.
–– Конечно думал. Но ты хочешь сказать, что он мог бы спрятать его от меня?
Мэтью ничего не ответил, хотя и был уверен, что Аквила не смог бы. Человек в черном прочел эти мысли на его лице и продолжил победоносным тоном, говоря о руке:
–– У нее есть что-то общее с совами, не находишь? У тех голова поворачиваются почти по кругу, а здесь... Замысловатый конструкт из шарниров. Точный и выверенный, как мышцы атлета. Такие люди ведь тоже в некотором роде машины. Шарниры – их мускулы. –– Сказал он, наблюдая за сокращением бицепса, а затем два раза повернулся, следя за едва улавливаемой глазом игрой мускулов под одеждой. –– Шарнир...
–– Я могу идти?
–– Да, конечно... –– Ответил собеседник, но Мэтью не уходил. –– Что еще? Ждешь, что я тебе дам наставление?
Грант усмехнулся и пошел к выходу.
–– Постой, друг мой. –– Неожиданно остановил его посетитель музея робототехники. –– Если хочешь, я и впрямь могу дать тебе наставление. Помни: в полярную ночь все кошки черные.
Мэтью криво усмехнулся, махнул рукой и пошел прочь. Оставшийся в одиночестве посетитель музея отвернулся со снисходительным видом, говорившим: «Что с него взять? Он ведь никогда не бывал в Мурманске». Некоторое время он стоял молчком, думая о том, не закинуться ли аскорбинкой? Однако вскоре он вспомнил выражение лица Гранта, когда тот спрашивал его об Аквиле и Белом. На мгновение лицо его потускнело и после он вынул из кармана железные ножны. В них покоился кинжал с увенчивавшей рукоять серебряной собачья головой. Задумчиво глядя на него, посетитель музея подумал: «Аквилла...».
***
Дорога в «Долину» представляла собой широкую грунтовую полосу, границы которой размылись задолго до нынешнего дождя и начинавшуюся на юго-восточной оконечности леса. Помимо прочих деревьев подход к ней заслоняла разутая ива, по оголенным корням которой бежали бесцветные ручейки. Миновав несколько аномалий, сталкеры вышли к ней и поочередно перебрались через корни (Чих предпринял попытку запутаться в них, однако Форсаж был не приклонен и с такой силой рванул его за воротник, что успей сталкер застрять сильней, следом за ним выкорчевывалась бы и ива). На этом лес кончился. Дальше лежали холмы, между которых вела тропа, а за холмами начиналась «Долина». Вода все также лилась с небес, быстро стекая по дождевикам; пахло дождем и чавкавшей грязью.
Дойдя до последнего холмика, одиночки сошли с дороги, взобрались на него и залегли. Крым изогнулся и достал из кармана сигаретную пачку, крышка которой обещала смерть.
–– Я расчехлюсь?
–– Расчехляйся. За тылом присмотришь?
–– Окей.
И он отвернулся, держа в зубах сигарету.
Впереди лежали развалины фабрики – бетонный скелет, огражденный забором. Центральное здание с незавершенной крышей, брошенное строителями, было сложено из кирпича, потускневшего, как казалось из-за туманов. Оконные амбразуры, лишенные линз, грустно смотрели на ели, колыхавшиеся справа перед забором. Вокруг деревьев мерцали «Воронки». Ветер неслышно проникал в окна, пронизывая их вместе с дождем, окроплял пол и поднимал пыль, посвистывая где-то внутри коридоров. На некоторых кирпичах были сливовые ссадины, видеть которые сталкеры не могли. Внутри, возле окон не горело костров, не доносился человеческий голос. Лишь иногда слышен был ропот ветра, загнанного в очередной кирпичный тупик и искажаемый этажами. Перед зданием возвышался строительный кран, такой же серый, как стол на кладбище. Ржавчина тронула его заднюю часть, служащую равновесию, а также некоторые металлические перекладины. Слева к зданию примыкала пристройка административного здания, уступавшая ему одним этажом. Как младший брат или воробушек, она жалась к нему своей бетонной коробкой. В отличии от недостроенной части, административный корпус был завершен и потому на его стенах сохранилась плитка, такая же крупная, как пустые окна. Их было меньше, чем у кирпичного здания, но они были больше в несколько раз. Позади же административного корпуса взгляд зацеплялся за небольшую медную крышу, расплывавшуюся в дымке, словно пятно. Справа от транспортера, за перекрестьем забора, стояла сторожевая башенка квадратной формы, под крышей которой каркали вороны. Еще правее располагалось обслуживающее хозяйство, побитое на три секции: обслуживающий цех, административное здание и гараж. Все секции были покрыты шифером. Несколько грузовых машин, когда-то поставленных на ремонт, все также ждали навечно отложенного часа. А сзади на сталкеров наваливалась тишина.
Небо было серым, как старый рубль, а черная туча, шедшая с севера, застилала его сплошным ковром облаков. По одному из законов драматургии (тех самых, из-за которых в конце романов и пьес стреляют ружья, а у индусов герой и злодей оказываются братьями) все затихало, точно перед грозой. Дождь почти стих и накрапывал теперь мелкими каплями, повернутый к лесу Крым держал сигарету под двойным навесом – капюшоном и козырьком ладони – и следил за тем, как черная вата окрашивает макушки деревьев в такой же цвет. С каждым накатом ветра холод набирал силу, очень далеко рокотал сухой гром и, несмотря на то, что на часах не было и четырех, стало казаться, что вот-вот стемнеет.
–– Как же тут…
–– Что?
–– Пф-ф... Не знаю. Пусто что ли? –– Повел плечами Чих.
–– Да-а... Есть такое. –– Согласился Форсаж. Крым молча кивнул. За то время, пока друзья осматривались, он успел заметить, что без бороды тепло сигареты ощущается сильнее и, если выдувать дым четко вниз, то подбородок вроде бы согревается.
–– Форсаж. –– Позвал Кайф.
–– А?
–– Такой вопрос: куда теперь двинем? Сзади-то контролер.
–– Хм... –– Форсаж задумался, смотря то на лес, то куда-то за фабрику. –– Можно попробовать выйти на свалку. И оттуда в бар. Ну, или попробовать пройти через лощину. Так сразу к Сидору попадем. В любом случае одну ночь придется ночевать где-то в дороге. Погода портится – просто кабзда. Как по мне, так на свалку лучше. Оттуда до бара рукой подать.
–– А я хочу на кордон. –– Подал голос Чих. Форсаж по-доброму рассмеялся.
–– Это что, бунт?
–– Не, просто к Сидоровичу охота.
–– Я тоже хочу. –– Вклинился Кайф. –– Давно дома не были (на этих словах Крым ухмыльнулся). К тому же «Выверт» ему, наверно, получиться подороже загнать. Посуди сам, кто ему его еще протаранит?
–– Не знаю. –– По лицу Форсажа было видно, что он не столько не знает, сколько не хочет идти на Кордон. –– Литра, что думаешь?
–– Да че тут думать? –– Вмешался Крым. –– Патронов у нас пока порядком. По пути, глядишь, еще чего-нибудь да найдем ценное. Пацанов, опять же, проведаем.
–– По сути Крым прав. Я не имею ничего против. –– Сказал Литра.
–– Хм... О;ки. Тогда лучше нам ночевать здесь. Если пойдем сейчас дальше придется спать в чистом поле. И под дождем. –– Сказал Форсаж, глядя на медленно нависающую над лесом тучу. Кайф, только-только отошедший после выстрела солью, посмотрел на него с ярко написанном в глазах недоумением.
–– Ты предлагаешь спать... в этом?
Спрашивая, он не отрываясь смотрел на черные окна.
–– Ты дурак шо ли? Нет. Вон там заночуем. –– Форсаж указал на три огромных цистерны, стоявшие левее фабрики за отдельным забором, к которому примыкал небольшой дом, возле входа в который рос раскидистый дуб.
–– Только сначала артефакты поищем. Во-он там. –– Сказал Чих, указывая на вышеозначенные аномальные завихрения.
–– Окей, только быстро. Крым, Чих, я – чекаем. Что скривился? Найдем что-то ценное – чьи слова?
–– Хавать хочу.
–– Мало ли, че ты хочешь. Кайф, Литра, осмотрите и займите тот дом.
–– Ладушки.
Сталкеры разделились. Спустившись с холма одни пошли в лево, другие – в право.
–– Как думаешь, что раньше здесь было? –– Спросил Кайф, когда они подошли к распахнутой двери. Несмотря трещину вдоль косяка, на петлях держалась она, как влитая. Литра улыбнулся.
–– Как говорит наш общий друг: да че тут думать? Заправка, конечно.
И он указал вперед на вывеску, висевшую в самом конце забора рядом с небольшим закутком со сломанным шлагбаумом, после чего скрылся в проеме.
–– А ну да, точно. Специально же, для дебилов написано.
Войдя в дом и осмотрев первые комнаты, Кайф произнес, подходя к Литре, стоявшему у лестницы на второй этаж:
–– Ну, вроде тут безопас... ****а рот.
На стене вдоль лестницы тянулся огромный кровавый след. Хоть и было видно, что он давно впитался и выцвел, спокойствия Кайфу это не прибавило. Одно только то, что ее было так много, и что она тянулась вдоль лестницы так далеко, заставило его крепче вцепиться в двустволку. Литра повернулся к нему, приложил палец к губам и одним взглядом сказал: «Идем вверх. Осторожно!». Они пошли.
На втором этаже, возле перил, ограждавших подход к лестнице, стоял кривой стол. Обогнув его, Литра резким движением выскочил за угол. Его «Калашников» был наготове. Почти с той же скоростью в другую сторону рванулся Кайф. Он был взволнован и, как думал, собран, однако при этом он настолько сильно сомкнул челюсти, что доведись ему выстрелить в этой бетонной коробке, он мог бы запросто заработать контузию. Однако стрелять ни в кого не пришлось – здание было пусто. Бегло его осмотрев, сталкеры разбрелись, ища хоть чего-нибудь. В четырех комнатах не нашлось ничего, кроме трех разошедшихся по швам матрасов, нескольких фарфорах черепков, обнаруженных Кайфом в углу дальней комнате, очень маленькой и пустой, а также деревянной лестницы, ведшей на крышу. Одиночки закрыли люк и отставили ее в сторону, поскольку дождь на улице начал усиливаться. Как раз к этому времени возвратились остальные.
–– Че, как?
Крым недовольно махнул. Форсаж покачал головой.
–– Как с детьми.
И только Чих был на позитиве. Он вошел последним и, возвратив детектор Форсажу, сказал, подразумевая артефакты:
–– Ни одного.
Чуть позже выяснилось, как было дело. Начиналось оно, как обычно – за здравие. Кончилось же – за панихиду. Форсаж, Чих и Крым спустились к аномалиям, осмотрели их и достали детектор. Ни визуально, ни с «Медведем» ничего не нашли. Крым сразу сказал, что дело пустое и нечего тратить времени, однако Чих и Форсаж с ним не согласились. Они решили попробовать обойти «Воронки» с другого боку. В это время границы тучи достигла их и дождь стал стремительно перерастать в ливень. Поднялся ветер. Крым еще сильнее захотел есть. Сигарету его тотчас потушило, и он стал злым. Лицо его приняло выражение, какое бывает у подневольных людей десяти лет, когда их привозят примерять вещи и им в этом деле с первой минуты улыбнулась удача. Благословленные счастьем, они находят все в первом же магазине, маме с папой все нравится и все, вроде бы согласны с тем, что на этом можно прекратить поиски, однако на поступающее затем от ребенка предложение закупиться и ехать скорее домой, мать, как предатель, обращается к продавцу. «–– Да-да. Вы отложите их, мы объедем сейчас поедем по другим магазинам и, если ничего не найдем – заедем к вам». «Какое неслыханное коварство!» –– Думают дети и, конечно, они правы по-своему. Они цепляются глазами за продавца, но тот никак не протестует и говорит также предательски: «–– Конечно-конечно». Удар под дых.
Малышам не понять, что не из вредности поступают их матери, как поступают, но из-за своей женской природы, которая тянет их, словно диких животных, подневольных инстинкту и обходящих свои законные территории, обойти все магазины, заглянуть в бижутерии и лавки с духами, где следует непременно отметиться возле полок с журналами, потерев кружочек в котором можно понюхать, как пахнет тот или иной одеколон. Противиться женщине в такие минуты есть тоже самое, что сопротивляться тому, чтобы восточный ветер дул на восток, а западный – на запад. К тому же такое противоборство в столь юном возрасте всегда приводит к тому, что герой, вступающий в бой с силой рока, по приезде обрекается на мытье полов. Раздраженный и злой, он супиться, заранее зная исход сражения, но все равно вступает в него, потому что по-другому уже он не может.
Вот именно такое выражение, к тому же – подкрепленное голодом, образовалось на лице у Крыма.
–– Ну да, конечно, почему бы не посмотреть под тем кустом? Там ведь он сто процентов, разумеется будет... Ой, нету. Кто-о-о б зна-а-ал... Давайте, давайте, мы же пришли сюда, чтобы мокнуть...
–– Не зуди.
–– А я и не зудю.
–– Не зуди.
–– А я и...
Так продолжалось до самого дома.
Стащив в коридор все три матраса, сталкеры намутили королевский обед. За окном хлестал дождь, темнота постепенно накрывала «Долину», но на втором этаже трещал огонь. Дуб, росший у входа, одной своей ветвью заглядывал в окно соседней комнаты и все эти ветви сталкеры оборвали до последней почечки. Подкинув в огонь немного обоев и вызвав тем самым спор на тему того, испортится ли вкус у консервов и провоняет ли тушенка клеем (в пользу того, что она провоняет приводились такие доводы: Да, провоняет конечно, т.к. кто тебя, дурака, просил туда обои кидать? В пользу же того, что пища не провоняет приводились такие контраргументы: Клей давно высох и обои сами там отошли. Значит вонять им попросту нечем), сталкеры откинулись к стенам и протянули ноги. Следя за костром, они отмахивались от дыма и с неподдельным интересом прислушивались к консервному бульканью. Кайф и Чих поминутно снимали банки с огня, перемешивали их и возмущались.
–– Че вот оно не греется?
–– Да дайте им постоять.
–– Кушать хочется. –– Причитал Чих, на что только Крым ехидно ухмылялся. Он втихаря жевал сухарик.
Форсаж достал термос, отхлебнул чайку, передал остальным. Глотнув чая и передав далее крышку, Кайф подумал с большим наслаждением: «Сладкий».
–– Э-э-э. –– Блаженно потянул Литра. –– Хорошо.
Все согласились. Чих воинственно потребовал у Форсажа сумку-холодильник. Форсаж безропотно ее подал. Чих вытащил икру, вытащил чебурек и застыл в нерешительности. Следующую минуту переводил взгляд то на правую, на левую руку, но все никак не мог решиться. Неизвестно, чем бы это закончилось (скорее всего тем же, чем заканчивается дилемма Буриданова осла) если бы в этот момент не согрелась тушенка. Как и все взрослые, Чих посудил отложить самое вкусное на потом и опустил икру с чебуреком обратно. Примостившись между Форсажем и сумкой, он взял консерву, обжог левый указательный и чуть было не капнул себе на живот.
А дождь все хлестал, стуча в подоконники.
Стемнело. Сталкеры давно затушили огонь. До десяти они сидели со светом, однако затем ветки закончились и в доме без окон стало темно. Холод постепенно выхолащивал угли. В девять вечера разразилась гроза: блеснула молния, за ней, с опозданьем, появилась вторая, за нею – третья и дальше они следовали одна за одной, вспыхивая каждые полторы-две минуты. Били они куда-то за фабрикой, но не далеко, т.к. гром от одной едва успевал стихнуть, как на его место приходил новый грохот.
Почесав пузо, Крым, совместно с Чихом, отправился в конец коридора сторожить лестницу. Проводив взглядом обоих, остальные растянулись на полу и почти сразу уснули. Кайф лег на матрас, закрыл глаза и прислушался. Поначалу ему мешал шум дождя и звук грома, однако вскоре он к ним привык и даже нашел в что-то баюкающее в их цикличной песней. Отключился он даже раньше Литры.
Было три часа ночи, когда Чих и Крым вернулись с поста. Растолкав Литру и Форсажа, они заняли их места. Чих лег на спину, потянулся, отстраненно произнес: «–– О-у, тепленький!», относящееся, очевидно, к матрасу и тут же вырубился. Форсаж с Литрой подошли к лестнице. Первый встал у ступенек, второй уселся на перекошенный стол. Включив КПК, чтобы иметь источник света, Литра положил его рядом с собой на столешницу, просунул ноги между перилами и помотал ими с умеренной скоростью. В это время Крым ложился спать. Он сел на матрас. Оставалось совсем немного – прими горизонтальное положение, закрой глаза да знай себе спи. Однако на свою беду, вместо того, чтобы сразу все это сделать, одиночка откинулся на стену и вздохнул. Тут только он понял, что сидит рядом с углями. Пусть и остывшие, пусть из-за грозы пахло озоном, они еще пахли дымом. «Ну твою ма-а-ать!.. Курить охота».
Поднявшись, он приблизился к подоконнику, достал сигарету, взял ее в губы и стал искать зажигалку. Тут в его голове промелькнула одна из тех глупых мыслей, которые иногда мелькают у всех в головах, заставляя нас тотчас улыбаться тому, насколько глупо то, что мы думаем. «Вот если бы мне сейчас молнией ее подпалить... Х-х-х! Во херня-то!» –– Улыбнулся Крым и в этот момент как раз ударила молния. Она блеснула там же, где и другие до этого – где-то за фабрикой, однако сигарета у сталкера выпала. В нескольких метрах от дома в стене дождя к порогу неспешным шагом ковыляла сгорбившаяся человекоподобная фигура. У нее были длинные, согнутые в локтях руки и что-то жуткое в районе шеи, чего Крым толком не разглядел, т.к. в тот же момент вспышка потухла и фигуры скрылась в кромешной тьме. В следующее мгновение на ее месте остались только два маленьких глаза, с ненавистью впившихся Крыму в лицо и горящие во мраке, словно медные деньги.
–– Рота подъем, война! –– Заорал Крым, но видя, что его крик утонул в громе, он со всей силы пнул Чиха и Кайфа. –– Сосыч! Походу сосыч!
Это орал он уже в коридор. Через секунду гром стих и ужасающий рев раздался прямо под ними. Кайф тотчас подлетел, держа пистолет за дуло. Пока он поспешно исправлял эту оказию, возле лестницы раздалось: «–– Давай, живее!», после чего к сталкерам подбежал Форсаж. Держа коридор на мушке, Литре спиной подошел следом. Встав рядом с Крымом, Кайф шепотом спросил:
–– Сколько их?
–– Один.
–– Точно?
–– Нет, ну можешь спуститься, по головам пересчитать!
–– Да тихо вы!.. Озоном пахнет... Он уже здесь.
–– Гроза это!
–– Сука, точно!
Со стороны лестницы послышалось приглушенное хлюпанье. Промокшего кровососа выдавала, ручьями стекавшая с его жесткой шкуры, однако кроме этого его не было слышно вообще ничего. Только темнота и ничего более. Ни силуэта, ни даже, только слегка усилился запах озона повис в коридоре. Тихие шаги у лестницы прекратились, словно бы растворившись в шуме дождя.
Остатки сна с Кайфа сдуло во время рева и теперь он стоял, дрожа и оцепенев. Впятером жась в одном коридоре, который от этого мгновенно сузился, не видя врага, но зная о нем из сотен рассказов, он ощущал себя мышью во власти кобры. Они взаперти. Стучало сердце.
Внезапно коридор огласил рев настолько яростный, что сосредоточившиеся на курках одиночки как один вздрогнули и в инстинктивном порыве отступили друг от друга, прижавшись стенам. Это секундное проявление страха спасло им жизнь. Новая молния ударила за окном, но на этот она угодила в подъемный кран, стоявший от дома в пол сотне метров. В оголенное пространство ударил свет и одновременно с ним впереди грома загремело железо. Вспышка была такой силы, что прищурились даже сталкеры и в этот момент в замутненном пространстве явилось нечто. Кривая тварь, громадная настолько, что стоило ей выпрямить спину и она уперлась бы в потолок, стояла, остановленная ярким светом. Все еще оставаясь в режиме невидимости, мутант, ослепленный, потерялся в пространстве и хаотично изменил свет, в результате чего Кайф сумел увидеть верхнюю часть его тела – неестественно черное пятно, по которому носились пигменты серого, словно полоски невиданной ряби. Испуганно зашипев, кровосос стоял, закрываясь от луча изгибом локтя, так что морда его была невидна, но черные щупальца бешено шевелились, высовываясь из-за руки. Остальное, от страха нарисовало воображение. Кайф, видевший его менее мига, успел разглядеть и черные ноги, уходящие ниже уровня света, и вторую руку с большими когтями, отведенную назад, словно для броска. Затем свет померк со скоростью гильотины и вместе с раскатом грома, обрушившемся на коридор, комнату залило пламя раздавшихся выстрелов. Стволы одиночек разродились пламенем. В окно ударил ветер, поднялся вой пуль, мутант взревел и его бег отразился в ушах кошмарным ужасом. В коридоре стало свело, как днем. Стрельба пистолетов слилось с непрерывными автоматными очередями. Кайф сам не понял, как, отстреляв сперва пистолет, бросил его к ногам и схватил двустволку. В это мгновение кровосос уже был в одном шаге от Крыма. Ломанувшийся вперед, он промчался, бросаясь из стороны в сторону и, явившись в свете отчаянных выстрелов, обрызгал Крыма слюной, отчего тот похолодел до подмышек. В это мгновение грянул двойной ружейный раскат. Кайф, не так давно сам сбитый с ног подобным выстрелом, теперь влупил им по врагу. Мутанта отбросило на шаг назад и в дело на полную включился АК Литры. Безбашенный, он пошел вперед на кровососа, так, что хлеставшая из ран того кровь прыснула на него холодными струями. Пошатнувшись, тварь с отчаянным воем упала на пол. Она зашипела, словно стремясь отпугнуть пули колдовским заговором, но пули нашли ее и на полу, и, одновременно с опустошением последнего магазина, мутант затих, захлебнувшись перед этим собственным воем. С последним выстрелом вновь воцарилась тьма и слышны были только лихорадочные щелчки затворов. Что интересно, ни Крым, ни Чих, ни Кайф даже не поняли, как им удалось перезарядиться в абсолютном мраке. Если бы минутой позднее им предложили повторить это на спор, они бы проиграли все, как один.
Кайф боялся выдохнуть и в этот момент вновь ударила молния. На этот раз вновь унеслась куда-то вдаль, осветив слабой вспышкой мертвое тело, вся грудина которого была изорвана в лоскуты.
–– Он сдох?!
–– Я *** знает!.. Форсаж!
Вместо ответа тот вынул ножик.
–– Ты ёбнулся!
–– Литра, –– Форсаж крикнул так, словно кричал из канистры. –– посвети мне!
Удерживая автомат правой, Литра вынул КПК, включил его быстро пошел за Форсажем.
–– Стой, ****ь! Сто-о-ой!
Форсаж, не слушая, подошел к кровососу. Мутант был мертв. Исхудавший, с четко очерченными ребрами и жидкой шкурой, отливавшей синим, он лежал на полу, сочась черной кровью. Тусклые, едва заметные следы ее практически исчезли с дождевика Литры.
Опустившись на одно колено у головы мутанта Форсаж поморщился и приподнял щупальца, накрыв ими глаза. Сжав для храбрости зубы, он вонзил в шею нож и стал орудовать лезвием. Спустя какое-то время он резко наступил на шею, хрустнули позвонки и сталкер победно поднял голову твари над головой, держа ее за щупальца.
–– Теперь точно не встанет. –– Произнес он и, видя, что парни еще сильно колбасит, решил поднять им настроение. –– Сидору как раз ее отнесем.
Кайф, пытавшийся вспомнить, как отпускают приклады, спросил у него, совсем обалдев:
–– Что?.. Где?!
–– В сумке! Вместе с едой понесем. Икру только подвинем...
–– Икру двигать не дам! –– На автомате выкрикнул Чих, затем на миг повисла тишина и тут всех пятерых разобрал дикий хохот.
–– Можешь рядом с моими оливками положить...
–– Х-х!..
–– О-о-о...
–– Нормально так выспались.
–– Ага, на все деньги.
–– Угу. –– Согласился подошедший Форсаж, смотревший вниз. Внезапно, он вдруг сделался очень серьезным. –– Парни, мы патронов перевели – капец. –– Произнес он, указывая глазами на катающиеся по полу гильзы. –– Теперь нам...
–– Ну простите! –– Внезапно взорвался Крым. –– Мне, знаете ли, некогда было их считывать, когда ВОТ ЭТА ***ТИНА (на этих словах Крым начал трясти перед лицом обеими руками, как бы показывая Форсажу, какая именно это была хуятина) была у меня прямо вот здесь!
–– Да успокойся! Я просто за то, что их надо беречь.
–– Д-д-д, да это понятно...
–– Так, мы на шухере. А вы ложитесь и постарайтесь уснуть.
–– Уснешь тут, когда ВОТ ЭТА!..
–– А ты попробуй! Времени еще до хера. Литра, сколько времени?
Литра посмотрел на КПК.
–– Пол четвертого.
–– До шести спим. Кайф, Литру сменишь?
–– О чем разговор.
–– Тогда ложитесь.
–– Как же... –– Произнес Крым, ботинком спихивая с матраса гильзы. Еще полминуты он пререкался, утирая лицо от кровососких слюней, но стоило ему потом только прилечь, как стресс и усталость свалили его и стали его подушками вплоть до утра.
***
Два дня назад Буйвол объявил парням за очередным завтраком, что с этого дня они начинают жить на пустырь. Речь шла о том, что в связи с творившимся в стране кипишем, правительство Черниговской области разрешило организовать рядом с областной столицей тренировочный лагерь. «–– Лагерь построим сами, чай не маленькие уже» –– Говорил он. –– « –– О материалах я добазарился. С временным жильем и пищей тоже решил, надо будет только сам лагерь построить. Оружие должны будут тоже выдать».
Необходимость строительства лагеря для подготовки согласились все. С тем, что отечество надо защищать оружием – тоже. Гена был согласен вообще со всем. Он уже давно не вспоминал об институте, хотя, чисто технически, еще являлся студентом. Сейчас же, поскольку им предстоял еще один переезд, в результате которого он должен был переместиться еще дальше от Киева, Гена вдруг вспомнил, что каникулы кончились и что с обучением надо что-то решать, однако он тут же подумал: «Со страной происходит неясно что, какая учеба?! Уйду вообще из него».
Эмоциональные мысли так или иначе приходят всем, однако не всегда они ведут к действиям. Возможно, будь Гена один, через пару минут он бы подумал, что, пожалуй, погорячился, но этих пары минут у него не было – заметив в его глазах оживление и приняв его за особую прыть, Буйвол сказал, при всех обратившись к нему:
–– Мне нужно заехать кое-куда в Чернигове. И скорее всего там понадобится еще один человек. Со мной поедешь?
Это предложение, озвученное сразу после мыслей об учебе, смутило Гену. Тут он посмотрел на окружавших его парней и подумал: «Че ты, балабол, уходит он, да?!». В это мгновение никто из окружавших не думал о нем ничего плохого, однако Гена, зная собственное состояние, ошибочно полагал, что остальным оно так же известно. Не смея упасть в лице товарищей, он твердо ответил:
–– Да!.. Да, конечно.
–– Вот и молоток. Тогда смотрите: собирайте монатки, хату на ключ, по машинам и сваливайте. Если приедете раньше нас с Геной (тут Гена приятно удивился тому, что Буйвол знает его по имени), стройку начинайте сразу. Кульгавый командует. Вопросы есть? Молодцы. И вот еще что. Пацаны, стройте нормально, ***во само получиться. Вы ж это делаете, в первую очередь, для себя.
Парни покивали и разбрелись по комнатам собирать вещи. Пледы начали стаскиваться, опустели кровати и холодильники. Красно-черный флаг также был не забыт.
Буйвол же, вместе с Геной пошли к машине. Отъехав от дома, он спросил у парня, не поворачивая головы:
–– А че ты, Гена, все еще Гена? Что, кличку никак не придумаешь?
–– Да я как-то не думал об этом особо.
–– Ты что! В нашем деле обязательно кликуха нужна. Не будут же тебе во время драки орать: «–– Ге-е-ена-а-а!».
Оба ухмыльнулись и Гена согласно кивнул.
–– А что у тебя хоть за фамилия?
–– Жимкин. –– Не уверенно произнес парень.
–– Ну вот! Жимом будешь!
–– Жимом? –– Переспросил Гена и, посмотрев в окно, улыбнулся. «А что? Неплохо...». В школе Жимом Гену никто не звал.
Ехали они полутора суток. Дорога были пуста и за это время Буйвол и Жим успели и разговориться, и перетравить все анекдоты, и перевспоминать все веселые случаи. Периодически Буйвол клацал кнопку радио, переключая с «Русского» на «А;вто», с него на местные и обратно. За окном мелькали однотипные, но родные пейзажи: то черные, то заснеженные поля, голые лесополосы, деревеньки, заправки с почти пустыми грузовыми стоянками и неоновыми вывесками, горевшими днем и не горевшими ночью. Один раз на обочине им встретилась дохлая кошка, успевшая из-за мороза покрыться инеем, которую оба они приняли за выброшенную куртку.
Киев проехали насквозь. Среди прочих, они ехали по улице Кудри, которая в 2019-ом году будет переименована в улицу Джона Маккейна и по Бульвару Дружби народiв (с 2022 года – Бульвар Николая Михновского). Т.к. столицу они проезжали в начале вечера, то Гена, почти всю жизнь бывший пешеходом, с интересом глядел на огни в высотках, свет фонарей и поблескивавшие гирляндами и игрушками елки, убрать которые в связи с Майданом просто забыли. Про университет Гена так и не вспомнил.
Ночью пролетев Бровары, до Чернигова они доехали утром. В предрассветной тьме дорогу начало прихватывать, но «Chevrolet» мчался уверенно и спокойно. В самом Чернигове машина свернула на Музейную, доехала до Гончарной и ранним утром припарковалась у СТО. На электронных автомобильных часах было 7. СТО, судя по вывеске, открывалось в 8. Гена решил, что время терпит и прикрыл глаза, однако Буйвол, пославший вызов еще на повороте, легко толкнул его в бок.
–– Рано спать, Жим.
Гена открыл глаза и повернул голову к СТО. Вертикальная дверь приподнялась и из нее, согнувшись, вышел человек среднего роста, в черно-синей зимней куртке «Columbia», вязанной шапке, джинсах и теплых кедах. Заперев дверь снизу на ключ, мужчина подошел к машине, сел позади Гены и протянул руку Буйволу.
–– Здорова, брат. –– Сказал он с легким нерусским акцентом. Акцент был кавказский, но какой именно, Гена не знал, потому что в них он не разбирался. Тем временем машина вновь завелась, и они поехали. После рукопожатия с Буйволом, незнакомец протянул руку Гене и тот пожал ее. Рука была холодной. Одновременно с рукопожатием, попутчик спросил у водителя:
–– А это кто?
–– Жим. Перебраться поможет.
–– Хорошо. Гоча. –– Представился он и только теперь отнял руку.
«Chevrolet» проехал до Чернышевского и затем свернула к первому дому Стрижанского переулка. Машина остановились, Буйвол заглушил мотор. Пока Гена вылез, Гоча уже ушел отпирать дом, оставив калитку открытой. Жилищем Гочи был деревянный дом с сараем, стоявшим к нему в притык. Оба – и сарай, и дом – были коричневого цвета и отличались только оттенками. На черепичной крыше лежал белый снег. Такой же ковер поскрипывал под ногами.
За низким деревянным забором с зеленой железной калиткой, цвета развода зеленки, стоял миниатюрный гараж, до которого Гоче все не было дела: у него не было стен, только деревянные столбики, на которых держалась крыша, с которой свисали обрывки пищевой клеенки. Под крышей стояла лимонного цвета «Ока» с черными стеклами, промерзшая до поршней. На углу справа забор из деревянного переходил в участок металлической сетки, на котором лежали и за который свешивались пока еще мертвые виноградные волны.
Проследовав в дом, Гена зашел в прихожую, повесил крутку на гвоздь рядом с курткой Буйвола и увидел хозяина, стоявшего на кухне к нему спиной и растиравшего шею. Теперь он мог его разглядеть.
Гоча Мармадзе, которого до 2014 года еще можно было застать по этому адресу, был мужчиной под пятьдесят, ростом – метр семьдесят, со стриженной под ноль, но все равно как бы курчавой седеющей головой, карими глазами, тонкими губами, крупными пальцами и тем типом шеи, каковой в литературе задолго до нас принято было обозначать никак иначе, как "бычьей". Как и вся голова, его затылок был брит и, поскольку шея была массивной, то казалось слегка синеватой в складках, отчего складывалось впечатление, что на его затылке двое усов.
Обернувшись к вошедшим, Гоча предложил чая. Буйвол сел за стол с клеенкой с залитыми чаем лилиями и сказал:
–– Да, давай.
Возле шкафа с крупами загремели кружки. Гена же в этот момент подошел к окну. За окном было все тоже: виноградные волны, снег и забор, а потому очень скоро парень повернулся к холодильнику. На маленьком белом «ЗИЛе» лежали полоски пыли, всегда остающиеся при протирании наскоро. Рядом висел календарь с каким-то святым, а на полке с солью и монетой, цвета сгоревшей каши, стояли иконы. Их было три. Первая, с тонкоруким и не распятым Христом, как-то непривычно отливала медью, отчего в Христе было как-то много цыганского и маловато божественного. Вторая изображала богоматерь с младенцем. Третья икона была самая маковка, ибо изображала она Георгия Победоносца, повергающего дракона. Икона была красивая, но было в ней что-то настораживающее. Происходило так от того, что это была одна из тех икон Георгия Победоносца, которые по неведомому стечению обстоятельств (возможно – в целях удешевления производства) были скопированы с картины художника Жака Луи Давида «Бонапарт на перевале Сен-Бернар». В самом начале, когда только-только обнаружилось это сходство, обеспокоенной паствой был раздут скандал, однако позже дело замялось, брожение голосов стихло, а партию церковных поделок (ну не выкидывать же, в конце концов, иконы, на которые были потрачены деньги! Тем более с Наполеоном!) передали в провинции и за пределы митрополии в другие страны, где их тихо-мирно растащили набожные тетки и бабушки, без сомнения сильные в вере, но все же далекие от искусства. Здесь можно было бы загрустить, но грустить не следует. Это еще что! Я как-то видел такое изображение Георгия Победоносца в родном городе прямо в военкомате на улице Д. Во всю стену весел, аккурат напротив Шойгу. Шойгу, у нас в зоне, говорят, вроде сняли, а Георгий-Наполеон в военкомате висит до сих! Но речь не об этом.
Жим сел за стол, взял железную кружку. Они отпили и стали хрустеть баранками. Разговаривали Буйвол и Гоча, Гена не лез. Из их речей, крайне туманных, ибо они частенько переходили то на грузинский, то на украинский, то на смесь их обоих, Гена разобрал только две фразы: «Нужен инструктор» и «Как в две тыщи восьмом, ты помнишь?». Уже из этих двух фраз любой другой на его месте мог бы кое-что для себя смекнуть, например то, что Гоча не такой уж мужик простецкий, однако Гена смекать не стал. До 2014 года он, как и все, не интересовался политикой.
Два часа спустя все вещи Мармадзе были распиханы по машинам. Еще минут десять Гоча бадался с «Око», сидя в которой среди куч вещей выглядел он очень комично. Наконец его зверь завелся, и они поехали. Довольно скоро Гоча продаст дом №1 Стрижанского переулка, и никто из соседей не вспомнит о нем. Так бы и канул он в безвестие, если бы не это повествование.
На пути к пустырю, располагавшемуся в трех километрах западнее Чернигова Гену вырубило. Проснулся он только, когда машина остановилась. Выбравшись из нее, Гена увидел, что вещи Гочи исчезли с заднего сиденья. Видимо они с Буйволом перенесли их, пока он спал. От того, что его не разбудили, Гене сделалось совестно.
–– Ну, че стоим? –– Улыбаясь, спросил подошедший Буйвол. –– Пошли, дел невпроворот.
Сказав это, Буйвол пошел вперед, поправляя шапку. Гена проследовал за ним на пустырь, где убедился в том, что пустырь уже не так уж и пуст. На снегу, которого к этому времени было уже исчезающе мало, лежали большие деревянные ящики; совсем недавно выгруженные кирпичи бесформенной кучей валялись по диагонали от них, а рядом, в теплых перчатках и синих шапках взад и вперед носились обладателей типично украинских фамилий – Сидоров, Иванов, Бородин, Васильев, Петров, свезенные сюда из-под Харькова. Вместе с Мухтаром, Стасом, Максимом и остальными парнями из «Правого сектора», они трудились, не покладая рук:
–– Цемент сейчас подвезут, место освободите.
–– Понял.
–– Так, а плитку куда?
–– А плитку вроде не надо.
–– Она ж испортится!
–– Кульгавый сказал, шо ни хера с ней не сделается, надо сначала яму отрыть.
–– Ну, раз Кульгавый... О, Гена, даров!
–– Дарова-дарова. –– Сказал Гена, здороваясь. Далее он перезнакомился с харьковчанами, еще чуть позже рассказал, что он теперь Жим и, как и все, включился в стройку. Довольно быстро к пустырю подъехала белая «Lada» (довольно новая по тем временам) и из нее вылезли четверо. Это были старые знакомые читателя – оставленные нами до поры, до времени посетители тату-салона «ASGARD», два дня назад прибывшие на Украину. Их путь был непрост. Сначала они покинули земли севера, ныне оскверненные Федуком и иже с ними, а в те времена терроризируемые Максом Коржом. Довольно скоро уйдет его эра, московские радиостанции заполонят песни группы «Грибы», сегодня тоже уже почившей, откуда эта зараза начнет распространяться спорами, однако т.к. Москва каждый год порождает в музыке новый налет и оттенок шлака, на Олимпе они тоже не задержаться. Затем квартет проехал на юг, в места, где в то время особую славу держала группа «Powerwolf», бывшая тогда в невероятной силе. Ее хеви-метал и сегодня держит титул «ЕБЕЙШИЙ», а также позиции в ушах и сердце, хотя, конечно, с засильем латентной голубизны в текста;х разного рода, прости господи, исполнителей, фанаты которых в своей разнузданной низости дошли до того (приготовьтесь), что на полном серьезе используют в повседневных разговорах слово: "вайб" (!!), ареалы ее популярности заметно сократились, как, в общем-то и ареалы здравомыслия в целом. Благо мы в ЧЗО находится далеко от современных музыкальных (и не только) веяний моей Родины, ибо если хотя бы треть слухов, доходящих до нас правдива... Но, пожалуй, не будем краски сгущать. Поживем – увидим.
Весь день и вечер, в течении которых два раза срывался крохотный дождик, парни работали и поздно ночью разъехались с пустыря, оставив Святого в машине сторожить материалы. Поскольку приезжие из России имели на Украине лишь одного знакомого, учувствовавшего в Майдане со стороны «Правого сектора», они были немедленно взяты в оборот. Их разместили вместе со всеми в одном из домов, находившемся пес знает где (было темно и Гена устал сверх всякой меры, а потому название улицы было последним, о чем он думал тогда), а когда выяснилось, что парни захватили с собой гитару, в комнате немедленно образовался квартирник, длившийся, без малого три часа. В течении этих минут звучали такие хиты, как: «Городской партизан», «За белые дни», «Последняя битва Святослава», «Адольф Гитлер вместе с нами», известная тем, что толи куплет, толи припев из нее впоследствии исполнит один из нардепов Верховной Рады в стенах этой самой Верховной Рады), «Власть свинца», «СС Дирливангер» и «Скажи России» (эта последняя нацистская композиция примечательна тем, что в 2023 году корреспондент «Рен ТВ» Дмитрий Зименкин, занимавшийся съемкой патриотических репортажей с полей СВО додумался вставить припев из нее в окончание очередного репортажа о торжестве антифашизма. К слову, на следующий день его ютуб-канал был удален).
Парни выкупались, поели, выпили и сидели теперь раскумаренные, уставшие и веселые. Еще трезвому Гене не очень нравились песни, исполняемые сидевшими на стульях парнями. Особенно Гене не понравилась песня про Адольфа Гитлера, однако бывший уже навеселе Стас, ритмично подергивавший плечами, сказал ему:
–– Да че ты, Жим? Качает же!
Гена, вновь оказавшись в окружении тех, кому уже раз не смог отказать, на этот раз повел себя точно также. Он лишь, скривившись, отпил еще немного из пивной бутылки и подумал рассеянно: «Ну-у-у, ну навроде... Навроде качает».
***
Добрый день, много уважаемые господа. Для начала надо напомнить, что АВТОР НЕ ПРОПАГАНДИРУЕТ НАЦИЗМ, НАЦИЗМА РОТ Т****ТЬ! Песни, упомянутые в предпоследнем абзаце, являются запрещенными (ХЗ, все, или нет, Дирлевангер точно в списке экстремистских материалов, все остальные – не знаю, но сама группа, их исполнявшая, точно запрещена, так что вам и государство, и я ЗАПРЕЩАЕМ ИХ СЛУШАТЬ НА Х0Й!).
Вместо них рекомендую песни того же Павервульфа: Мертвые мальчики не плачут, Католик-сатанист, Арми оф зе найт, Дай-дай-дайномайт и т.д. Не зря они носят сами знаете какой титул =)
Сорян, что так долго, то понос, то золотуха – была жара – просто капец, а щас 1 августа экзамен на аспирантуру, если пролечу – будьте любезны 175 КА каждый год отслюнявливать. А я что? А мне оно не надо.
Поэтому до 1 августа больше ни че не будет, просьба понять и простить. Кстати, вы в курсе, что у ОверБро вышел новый видос? Если вы его не смотрите, то... вы вообще кто?))
Так, чисто, держу в курсе: когда закончу книги по сталкеру, посвящу их брату Хорусу (неважно, кто это) и ОверБро.
Это сообщение, скорее всего останется, т.к. проблемы мне не нужны. ПОВТОРЯЮ ЕЩЕ РАЗ: НАЦИЗМА РОТ ТОГО САМОГО, ПОНИМАЕТЕ. СНОШАТЬ ВО ВСЕ ЩЕЛИ.
***
В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ РОМАН НЕ ОКОНЧЕН И ПИШЕТСЯ. ОБНОВЛЕНИЯ БУДУ ВЫКЛАДЫВАТЬ. ПЛАНИРУЕТСЯ 4 КНИГИ.
Аномальные вихри
© Copyright: Кедров Савелий, 2025
Свидетельство о публикации №225051301615
Свидетельство о публикации №225051301615
Рецензии