Помойка

          
   Мне всегда в детстве казалось , что художники это такие недосягаемые небожители, хотя с другой стороны, эти люди непосредственно жили рядом со мной. Это был отец, со своим полированным этюдником, двоюродный брат- студент, обучавшийся в «Мухе». Запахи масляных красок, тягучий запах копалового лака, разных разбавителей, всё это было привычно, и я особо не придавал этому большого значения. Так как атрибуты эти одно, а этюды ещё сырые и пахнувшие краской, это другое, нечто отдельное, уже свершившийся факт.

   Нередко у них под стопарик шли длинные разговоры о живописи, порой переходившие в споры, что такое пленэр, а что такое картина. Брат, пленэристов называл визуальщиками, и говорил, что картину нужно заслужить, поскольку там присутствует образ. Отец же говорил, что этюд может быть самостоятельным жанром. Но тем не менее, они оба любили ходить на этюды и я смотрел как оживают картонки на которых они писали. Потом долго обсуждали, кто из них лучше поймал состояние. Отец был без художественного образования, но умел сделать этюд, поймать как они говорили состояние в цвете. Брат же учившийся в художественном вузе, делал уже уверенные картинки, в так называемой, острой питерской манере. За это они и спорили, из- за внешних, как говорил отец, приемов. Я много не понимал, но мне был интересен тот азарт, с которым они спорили и тема, где обсуждался этюд и как его сделать.

   В один из морозных дней, я сидел и просто смотрел в окно, извиняюсь, на помойку. Раньше во дворах среди двухэтажных домов на квартал выкапывалась глубокая яма, обшивалась досками и сверху находилось квадратное отверстие с крышкой. Летом, понятно, функционировало всё отлично, но зимой в морозы, когда вода застывала на лету, к величайшему сожалению этих изобретателей, вдруг неожиданно из отверстия показывался пик из отходов. Соответственно туда сразу подтягивалась вся собачья братва во главе с Дунаем. (Хорошо поживший, старый ездовой пес).

   В тот день, стоял такой сильный мороз, что кроме одинокой сороки никакой живности больше не было. Она подпрыгивала, и пыталась видимо что-то извлечь оттуда ценное. Было морозное утро, как говорили, актированного дня, и как мне показалось в такой космической расцветке. Помойка эта окрасилась в тяжелые розовые тона, а застывший пик льда блеснул холодным зеленым бликом. Под черной головкой, белая шейка у сороки вдруг окрасилась в бледно - розовый цвет, а среди черных перьев на крыльях, появилось зелёное изумрудное перо. И всё это мерцало посреди перламутрового жемчуга снега…

   И вот меня словно что-то подтолкнуло, к отцовскому раскрытому этюднику, я взял картонку укрепил её, выдавил немного красок, ориентируясь по старым цветам и приступил к делу. Сначала дело застопорилось, поскольку несовместимая красота натуры и убогость первоначальных мазков на картонке несколько расстроила меня, но тут меня словно что-то осенило, и вдруг этот дворовой пейзаж представился мне в виде красок, и рука как бы без моего ведома стала находить нужный цвет и на удивление этюд стал оживать, невзирая на неуклюжесть мазков. Не помешала даже соседка вылившая ведро помоев на эту пирамидку, а наоборот — пирамидка эта блеснула острым бликом.

   Постепенно я закончил работу, да и наваждение это прошло. Пришлось скрыть следы этой лихорадочной работы, стерев оставшиеся краски с палитры. Этюд же повесил сохнуть на стенку.
   Зашла сестра в комнату, подергала носом, спросила, что я тут делаю. Вышла и сообщила кому-то, видимо отцу — а, Витька помойку нарисовал!

   Зашел отец внимательно посмотрел, заметил только - не помойку, а сделал этюд. Мне же запомнился этот первый опыт, как ощущение чудесного состояния, которого хочется искать всю жизнь...

   Уже будучи взрослым художником, окончившим художественное заведение, работая над каким-либо произведением, я частенько вспоминал свой первый опыт и это видение в красках натуры. Мне пригодилось ощущать настоящее биение жизни... В этом конечно помог мой отец, ненавязчиво дав практические советы, но самое главное ощутить тот момент, когда ты становишься творцом, и ты понимаешь это...