Кисть из трех волосков

В мастерской старого иконописца горела единственная свеча. Её тёплый свет мягко ложился на деревянные доски, подготовленные для работы, на склянки с пигментами, на потемневшие от времени образа, висевшие на стенах. Отец Григорий сидел за столом, склонившись над раскрытой книгой. Пальцы его, испещрённые пятнами красок, медленно следовали за строками.

«Если ты вознамерился написать маслом святый образ Господа Бога Саваофа, сначала представь, сможешь ли ты сделать это кистью, в которой только три конских волоска? Если ты уверен, что справишься, тогда смело берись за работу».

Он перечитал эти слова блаженного Варсануфия Валаамского несколько раз, затем закрыл книгу и поднял глаза к иконе Спасителя, висевшей в красном углу мастерской.

«Три волоска...» — прошептал он и покачал головой.

Сорок лет писал он иконы. Сначала учеником в монастырской мастерской, потом самостоятельно, получая заказы от храмов и благочестивых прихожан. Руки его знали сотни оттенков, глаза научились видеть незримое, а душа — переводить это видение в линии и краски. Но никогда за эти десятилетия не осмелился он взяться за образ Саваофа.

Отец Григорий встал и подошёл к старому дубовому шкафу, где хранились его инструменты. На верхней полке, в специальном ларце, лежали кисти — от самых широких до тончайших, едва различимых глазом. Он взял одну из самых тонких и поднёс к свече.

«Даже здесь не меньше десятка волосков», — подумал он с усмешкой.

Старый мастер прошёлся по мастерской, разминая затёкшие от долгого сидения ноги. Мысль о трёх волосках не отпускала его. Что хотел сказать этими словами Варсануфий? Неужели буквально предлагал такой невозможный инструмент?

В углу мастерской дремал молодой послушник Алексей, присланный из монастыря учиться иконописному мастерству. Отец Григорий окликнул его:

— Алёша, проснись. Мне нужна твоя помощь.

Юноша вскочил, протирая глаза:

— Прости, отче, задремал. Что нужно сделать?

— Принеси мне свежую воду из колодца, да достань конский волос из шкатулки, что на нижней полке.

Когда Алексей вернулся с водой и шкатулкой, отец Григорий уже сидел за рабочим столом, раскладывая инструменты.

— Посмотри-ка, Алёша, вот что у нас получится, — сказал он, вытягивая из шкатулки три длинных конских волоса. — Можно ли такой кистью написать лик Господа?

Алексей с недоумением смотрел на тонкие волоски в руках учителя.

— Но это же невозможно, отче! Такой кистью и линии не провести толком.

Отец Григорий кивнул:

— Именно так я и подумал сначала. Но давай поразмыслим глубже. Что есть икона? Это окно в горний мир, верно? А что есть иконописец? Инструмент в руках Божиих. Мы не создаём образ, мы лишь открываем то, что уже существует в Божественном замысле.

Он смотрел на три волоска, лежащих перед ним на столе.

— Понимаешь, Алёша, дело не в количестве волосков в кисти. Блаженный Варсануфий говорит о другом. Если ты берёшься изображать Невидимого, Непостижимого, то какой бы совершенной ни была твоя техника, каким бы тонким ни был твой инструмент — всё равно это будет лишь попытка выразить невыразимое. Три волоска — это символ нашей немощи перед величием Божиим.

В мастерской воцарилась тишина. Пламя свечи колыхнулось от лёгкого сквозняка.

— Но ведь иконы Саваофа всё-таки пишут, — нерешительно заметил Алексей.

— Пишут, — согласился старый мастер. — И я писал в молодости. Но каждый раз это было испытание не столько мастерства, сколько смирения. Понимаешь, можно быть уверенным в своём умении, в своей руке, в своих красках. Но уверен ли ты, что душа твоя способна вместить хотя бы отблеск Божественного сияния? Вот в чём вопрос.

Отец Григорий взял деревянную палочку и, обмакнув её в чернила, начертил на листе бумаги тонкий круг.

— Видишь, даже простой палочкой можно нарисовать круг. Но будет ли он совершенным? Нет. А теперь представь, что мы пытаемся изобразить Того, Кто Сам есть Совершенство. Как мы можем быть уверены, что не исказим Его образ своим несовершенством?

Алексей молчал, обдумывая слова учителя. Наконец он спросил:

— Так значит, нам вовсе не следует писать образ Саваофа?

— Нет, не об этом речь, — покачал головой старик. — Блаженный Варсануфий не запрещает, он предостерегает. Он призывает нас к глубокому смирению перед тайной Богообщения. Прежде чем браться за такую работу, спроси себя: готов ли я? Не три волоска — это вопрос, который иконописец должен задать своему сердцу. И если сердце ответит ему трепетом и благоговением, а не самоуверенностью, тогда можно приступать.

Отец Григорий взял маленькую дощечку, лежавшую у него на столе. Это была заготовка для небольшой домашней иконы, которую он обещал написать для одной вдовы.

— Дай-ка мне ту самую тонкую кисть, что я тебе показывал, и золото.

Алексей подал кисть и ковчежец с сусальным золотом. Старый мастер, погрузив кисть в клей, аккуратно взял листочек золота и начал наносить его на нимб.

— Видишь, Алёша, даже в такой простой работе, как золочение нимба, нужно великое внимание и смирение. Одно неосторожное движение — и золото смято, испорчено. Так и в изображении Божественного: само намерение уже требует величайшей ответственности.

Закончив с золочением, отец Григорий отложил кисть и посмотрел на дело рук своих.

— А знаешь, — сказал он после паузы, — я, пожалуй, всё-таки попробую сделать кисть из трёх конских волосков. Не для иконы Саваофа, нет. Просто чтобы понять, на что способен такой инструмент. Может быть, блаженный Варсануфий имел в виду и буквальный смысл тоже?

Он улыбнулся, и морщины на его лице сложились в рисунок, похожий на те, что украшали его иконы — сложный, гармоничный, исполненный какого-то внутреннего света.

— В нашем деле, Алёша, всегда есть две стороны: видимая и невидимая. Видимая — это техника, материалы, умение руки. Невидимая — это состояние души, молитва, духовное зрение. И если едина душа в благочестивом трепете, то даже кисть из трёх волосков может стать орудием чуда.

В маленькое окошко мастерской начал пробиваться первый утренний свет. Ночь незаметно уступила место рассвету. Отец Григорий бережно задул свечу.

— Пойдём, пора к заутрене. А после службы вернёмся и попробуем сделать ту самую кисть из трёх волосков. Кто знает, может быть, она откроет нам то, чего мы раньше не видели.

Они вышли из мастерской. Над монастырём разливался колокольный звон, призывая братию к молитве, а в воздухе витало неуловимое ощущение тайны, которая всегда сопровождает подлинное искусство и истинную веру.