Боль на поверхности кожи. Гл. 2

Как это ни странно, мне было трудно дождаться субботы. Каждый раз мне почему-то хотелось, чтобы Игорь Александрович меня опять наказал. Я еще тогда не знала слово «садомазохизм», да и уместно ли применять его, когда твой отчим строг с тобой, а ты - тринадцатилетняя девчонка-шкодница? В процессе наказания, время вдруг начинало течь для меня по-другому, все мои мышцы внезапно расслаблялись, внутри, где-то в груди, делалось так хорошо, мягко и пушисто, и я уже не чувствовала ни ног, ни рук, я вдруг как бы выпадала из этого мира, абсолютно растворяясь в воле другого человека, моего отчима. Это был оргазм настолько сильный, что я даже забывала дышать секунд на 30 в тот момент, когда это происходило со мной. Но мне было 14 лет и я не знала, что такое оргазм и как это бывает. Дополнительным бонусом было то, что отчим сек мои голые ягодицы, а это означало, что раз в неделю, предсказуемо по субботам, я оголялась для него и дразнила его своей голой попкой. У меня всегда был красивый пышный зад, классической подростковой худобой я никогда не страдала. В свои 14 лет, я уже была маленькой женщиной, я знала это и я знала, что Игорь Александрович это тоже знает. Обычно я так медленно и задумчиво оголяла себе зад перед наказанием, что это был почти стриптиз. Я приспускала свои трусики по одному сантиметру в секунду, совершенно не глядя на отчима, но зная, что он глядит на меня, стоя в полуметре от моей задницы с розгой в руке. Я не знаю, как он это тогда терпел. Потом он признавался, что это давалось ему непросто, но он, ясно видя, что я издеваюсь , ничего не мог с этим сделать и даже не хотел подать виду, что мои женские прелести трогают его. Жизнь нашей семьи тем не менее протекала своим чередом. Отчим работал, моя матушка ездила в далекие командировки, мы с Костиком и Варей ходили в школу. Я всегда приносила из школы плохие отметки и много замечаний красной ручкой в своем дневнике, и за это предсказуемо получала по попе, и где-то на пятой-шестой минуте с момента первого удара розгой, ловила очередной оргазм. Я стонала, айкала и ойкала во время порки моей задницы, как если бы мне было больно, хотя на самом деле я стонала совсем по другой причине. Мне просто было очень хорошо. Игорь Александрович, привыкший к тому, что он наказывает розгами маленьких детей, порол и меня очень мягко, совершенно не прикладывая никакого усилия, в большей степени просто хлопая мою оголенную попу для острастки, а вовсе не с тем, чтобы вызвать реальную боль. Иногда, где-то посередине порки, я вдруг говорила ему что-нибудь дерзкое, и тогда он выдавал мне три-четыре более болезненных хлопка по заду, от которых я тут же уходила в оргазм, и потом уже лежала ничком в полубессознательном состоянии до конца экзекуции, временами закрывая мои глаза ладонями, как будто я плачу. Я не собиралась признаваться папе, что со мной происходит много всего положительного когда он наказывает меня. Я только лишь дерзила ему чаще, откровенно бездельничала в школе, и вообще жила по принципу «чем хуже, тем лучше». А между тем, вся наша жизнь уже собиралась перевернуться с ног на голову. Это случилось 19 мая, когда моя мама не вернулась из очередной командировки. Поначалу, дядя Игорь был вне себя от горя. Я смотрела как он мучается дня три, видела как он обзванивает больницы и морги везде по пути следования маминого поезда. Потом я не выдержала и показала ему фото в своем телефоне. На фото были мои биологические родители, и подпись гласила: Санечка, не ищи нас пожалуйста. Нам нет больше смысла с тобой встречаться. Постарайся быть счастлива в своей новой семье. Учись хорошо и не скучай. Мысленно, мы всегда с тобой. «Кто этот мужик? Кто он? Кто?» - исступленно повторял Игорь Александрович, держась за виски. «Ну как, кто? Это тот мерзавец, которого я ударила в ягодицу ножом…Познакомься, папочка, это мой биологический отец» - сказала я как можно более спокойным тоном, и, не взглянув больше на фото, закрыла телефон. Я, конечно, знала, где была сделана эта фотография. Ярко-бежевая набережная в солнечный день, на берегу огромной серой реки. Это была река Волга, а город этот назывался Самарой. Я неоднократно фотографировалась именно там, на набережной, когда мы приезжали погостить к родственникам в этот южный, прекрасный, большой город. «Что это за город? Что за набережная?» - чуть не рвал на себе волосы мой новый папа. «Не знаю, первый раз вижу…может, где-нибудь а Турции?» - спокойно соврала я, и сбегав в туалет, побыстрее удалила фотку из своего телефона. Мне не нужны были фотографии людей, предавших меня. В любом случае, мой биологический отец был лишен родительских прав с того самого времени, как я порезала ножом джинсы на его заднице, оставив глубокую царапину на его левой ягодице и рассказала полицейским всю правду о том, как папа с нами обращался. В ту ночь, я пришла к Игорю Александровичу и до утра лежала у него под боком. Я осторожно гладила его пепельные, тронутые первой сединой волосы и втайне любовалась им. У него был красивый орлиный профиль, кустистые брови и во сне он часто вздыхал , но не просыпался, когда я дотрагивалась до него. И до самого утра я удивлялась , какая моя маман была глупая женщина, чтоб не оценить такого мужчину. «Он будет моим…» - вдруг пришла мне в голову странная мысль. Я чуть не рассмеялась от этой глупой идеи. Игорь Александрович и так был мой. Он был мой настоящий отец, который воспитывал меня, кормил меня и даже покупал мне лак для ногтей. Мой биологический отец никогда ничего мне не покупал, ему и в голову не могло прийти, что мне нужен новый лак для ногтей. Тем временем , папа открыл глаза. «Ты чего тут сидишь? Не спится?» - прошептал он. «Я люблю тебя, папа» - прошептала я ему на ухо. Мы крепко обнялись и расплакались. «Можно, я сегодня в школу не пойду?» - с надеждой спросила я его. «Нет, нельзя» - строго сказал он, - «Я иду в офис, меня пациенты ждут, и ты иди в школу, может чему-нибудь все же научишься, дубинушка ты моя стоеросовая…»