Глава 20

«Чего он ждёт?» - спрашивала себя Тёкла каждые несколько минут в томительном ожидании следующим утром. Каждый час усугублял напряжение, в котором она и так пребывала после бессонной ночи. Её сердце было так переполнено любовной тоской, что она ни в чём не могла найти успокоения. Разве не был он немного неблагодарен, заставляя её ждать так долго после всего, на что она пошла ради него? Прошедшей ночью она думала о том, что бросить вызов отцу было с её стороны немалым проступком, и раз она пошла на это ради него, то хотела бы, чтобы он оценил это должным образом. Кроме того, драгоценное время утекало, герр Эльснер мог прийти домой через полчаса.
     Она повернулась было к матери, как вошла горничная с карточкой на подносе. Тёкла схватила её, нахмурилась, бросила и поспешно пошла к дверям. Недовольство её было вызвано тем, что с визитной карточки было тщательно вычищено слово «лейтенант». У двери она обратилась к горничной:
- Ты проводила его в маленькую гостиную, как я велела?
- Да, герр лейтенант … то есть, джентльмен в маленькой гостиной.
     Тёкла снова нахмурилась при этой поправке. Она заметила на лице девушки выражение удивления и любопытства, что ей совсем не понравилось.
     На полпути её настигла запыхавшаяся мать.
- Не так быстро, Тёкла! Ты знаешь, что я согласилась только при условии, что я буду присутствовать. Мы не можем так открыто пренебрегать правилами приличия.
- Хорошо, - сказала Тёкла безразлично, не замедляя шага.
      Она далеко опередила мать, проходя через большую гостиную к будуару за ней. Но уже при входе в будуар, открыв дверь, она вдруг заколебалась. Закрыв поспешно дверь, она повернулась к матери.
- Что за глупая девчонка! Это вовсе не Конрад! Она привела кого-то незнакомого, в коричневом сюртуке!
     Фрау Эльснер озадаченно воззрилась на визитку, которую всё ещё держала в руке.
- Как это может быть? Здесь указано его имя.
- Пойди и посмотри сама, если мне не веришь, - воскликнула Тёкла раздражённо. – Я не знаю этого человека!
- Ты видела его лицо?
- Нет, только со спины. Он смотрел в окно. Но Конрад никогда …
     Она вдруг замолчала, поражённая внезапной мыслью. Бросив на мать испуганный взгляд, она сказала:
- Пойди, посмотри. Наверно, это гость к тебе.
     Фрау Эльснер вошла и вернулась, восклицая:
- Тёкла! Боже мой! Как странно! Как ты могла так ошибиться! Конечно, это герр лейтенант, то есть, я хочу сказать …
     В следующее мгновенье Тёкла вбежала в комнату и бросив пронизывающий взгляд на гостя, убедилась в том, что это её Конрад. Тут же она почувствовала, что она в объятиях, чьё прикосновение ей было так знакомо, но руки, обнимающие её, были в какой-то коричневой ткани. Опустив голову на незнакомый коричневый сюртук, она разрыдалась, впервые с того времени, как узнала ужасную новость. Только теперь она вполне осознала не только его потерю, но и свою собственную. Она судорожно рыдала, зажмурив глаза, словно боясь их открыть и увидеть то, что может увидеть.
     Перепуганная мать беспомощно хлопотала вокруг, а Плетце безуспешно пытался найти слова успокоения.   
- Тёкла, Тёкла! Твои глаза! Ты же опухнешь! Умоляю тебя! Ведь отец сразу догадается! – упрашивала фрау Эльснер.
     А Плетце бормотал:
- Любимая … любимая … для тебя это слишком, тебе не выдержать. Я знал, что тебе не выдержать.
     Но Тёкла уже опомнилась. Совсем не так готовилась она встретить возлюбленного, не в слезах, а со словами утешения, надежды и неизменной любви. Ей стало стыдно за себя. Это всё нелепый сюртук, она просто не ожидала увидеть такого, потому и расплакалась. Тебе не выдержать, сказал он? Ничего подобного! Она докажет ему, что выдержит!
     Она решительно подняла голову, взглянула прямо на него и улыбнулась.
- Ах, нет, Конрад, нет! Ты не знаешь, какая я сильная! Не знаешь, на что я готова ради тебя! Я просто удивилась, и я ждала так долго, я уже боялась, что ты не придёшь.
- Я пришёл сразу, как только смог. Мне надо было кое-что приобрести – эту одежду – ведь я больше не могу носить униформу.
- Не можешь? Но наверно когда-нибудь потом …, - она очень старалась, чтобы её губы не дрожали, но у неё плохо получалось.
- Никогда! Я больше не офицер.
- Ты очень несчастен, Конрад?
- Я не могу быть совершенно несчастен, пока ты любишь меня, моя богиня.
     Они стояли в центре комнаты, держась за руки. Они были одни, так как фрау Эльснер больше боялась гнева своего мужа, чем нарушения благопристойности, и поэтому стояла на страже в большой гостиной. Тёкла боролась с то и дело подступающими слезами. Не сводя глаз с его лица, жадно внимая его уверениям в любви, она старалась поддержать в себе ту силу духа, что вчера позволила ей так безрассудно смело выступить против отца. Не отводя взгляда от его лица, ей было легче убедить себя, что это всё тот же её Конрад, тот самый человек, которого она любила вот уже год, надежда выйти за которого наполняла её восторженной гордостью. Бессознательно она старалась не смотреть на его одежду, которая казалась ей ужасной, напоминая ей о том, кем он был и кем стал. Пословица о том, что человека встречают по одёжке, вдруг пришла ей на ум, и она с негодованием её отбросила.   Он всегда казался ей таким великолепным в голубой униформе с блестящими пуговицами, шпорами на сапогах, саблей на боку, что она никогда не задумывалась, как много в его внешности определялось униформой. И сейчас она ничего не могла поделать с лёгким чувством разочарования, что наполняло её. Он же, привыкший носить одно и то же, не рассуждая, и ограниченный во времени, конечно, не мог сделать правильный выбор в отношении покроя и расцветки среди того изобилия предметов одежды, что предлагали торговцы Маннштадта.  Тёкла не могла не видеть, что гражданская одежда, которую он купил готовой в первом же попавшемся магазине, сидела на нём плохо (по-другому и быть не могло, ведь готовая одежда не могла учитывать особенностей его мощной фигуры), что его, дешёвого вида, шейный платок не подходит ему и неумело повязан. Казалось, что сама гордая свобода его движений потерпела печальное изменение. И не только его манера держаться изменилась. Вглядываясь в лицо своего героя, она была удивлена тем, какой массивной кажется его нижняя челюсть. Могло ли это быть из-за отложного воротника, что выставлял линию подбородка в таком невыгодном свете? Эти маленькие открытия молнией мелькали в её голове, тут же вытесняемые волнением, вызываемым в ней его словами, взглядом, прикосновением рук, к тому же ощущением того, что надо торопиться, так как уже последовало предупреждение от часового в соседней комнате.
- Без десяти двенадцать! Он будет здесь незамедлительно, а Тёкле ещё надо смыть следы слёз.
     Ещё одно объятие и краткая беседа подошла к концу, без каких-либо объяснений и результатов. Были даны и получены заверения, протесты выражены, совершился обмен поцелуями, но и всё! Какого-то плана дальнейших действий не воспоследовало. Его обсуждение следовало отложить на другой раз, то, что другой раз будет, никто не сомневался, даже фрау Эльснер. Было торопливо условлено, что она вызовет его, как только представится благоприятная возможность.
     Выйдя из дому через заднюю дверь – на чём особо настаивала фрау Эльснер – Плетце постоял в задумчивости, потом пошёл в направлении, противоположном его квартире.  Хотя из опасения быть узнанным он надвинул на лоб мягкую фетровую шляпу – она была меньшего размера, чем нужно -  лицо его уже не было таким мрачным. Минуты, проведённые в будуаре, оказали на него живительное действие. Ещё чувствуя поцелуи Тёклы на губах, повторяя про себя обещания Тёклы, он не мог отчаиваться. Даже её слезы больше не огорчали его, так как он придал им то значение, которое хотел:  её нежное сердце страдало из-за него. Её мужественная решимость значила для него гораздо больше, чем её минутная слабость, и он теперь смело смотрел в лицо судьбе.
     Сейчас же у него явилась новая мысль, и в соответствии с ней он и действовал.
     Миллар, вернувшись с фабрики, удивился, обнаружив у себя на квартире, как ему показалось, незнакомца в коричневом сюртуке. Только когда тот заговорил, он узнал Плетце и расхохотался.
- Дорогой друг! Что это за мистификация? Или вы собрались на карнавал? Удачная шутка!
     Плетце некоторое время молча смотрел перед собой, потом как будто бы понял.
- Я забыл, что вы не знаете, - пробормотал он.
     И спокойно изложил всё дело, тёмная краска время от времени пробегала по его измученному лицу.
     Миллар едва верил своим ушам, несмотря на то, что слышал что-то подобное от генерала Рассела. Ещё прежде его чувство справедливости восставало против армейского кодекса чести, но теперь, когда на его глазах этот кодекс из теории перешёл в практику, его возмущению не было предела. Так не должно быть! Просто не должно!
     Однако это было именно так, и сама жертва того, что казалось Миллару произволом, объясняла, что так и должно быть.
- Да, случаи бывают разные, разные обстоятельства, но исключений из правила быть не должно. Мне это совершенно ясно, и почему должно быть иначе, если это случилось со мной?
- Так вы собираетесь смириться?!
- Я ничего не могу сделать. Кажется, вы не вполне понимаете.
     Плетце слабо улыбнулся, явно забавляясь при виде такого невежества.
- Единственное, что я мог бы сделать, это подать апелляцию в Суд Чести. Его приговор – окончательный. Я же, подав прошение об отставке, лишь предвосхитил его.
- Чудовищно! – воскликнул Миллар. Из них двоих, он выглядел сейчас более взволнованным.
- Не чудовищно, - сказал Плетце почти сердито. – Я вижу это даже теперь. Мои товарищи знают не хуже вас, что я не сделал ничего плохого. Но никто не может отрицать того факта, что офицер получил удар в голову, а это не совместимо с честью мундира. Всегда найдутся люди, которые скажут, что если кого-то побили, так значит, за дело, и не бывает дыма без огня и всё такое. Такие разговоры не допустимы в армии. Воинская честь – не то же самое, что честь гражданского человека, её надо беречь от малейшего пятна. Полковник сам назвал всё это нелепым стечением обстоятельств, но раз всё обернулось именно так, то нечего об этом больше говорить.
     Миллар, глядя в серьёзное лицо напротив него, не знал, смеяться ему или плакать. Что это, в самом деле, фарс или трагедия? Должен ли этот молодой человек быть высмеянным за то, что малодушно склонился без борьбы перед причудой фатума, или же следует восхищаться высотой духа, с которой он принял то, что для него, бесспорно, являлось своего рода мученичеством, восхищаться безропотным мужеством, с которым он оправдывал то, что его сокрушило, и готовностью принести себя в жертву ради благополучия целого.
     И так же, как незадолго перед ним Тёкла, Миллар пытался примирить образ блестящего офицера, которого он знал прежде, с этим дурно одетым, неловким штатским. Лишённый воинского ореола и престижа, он действительно представлял собой то, что увидел Миллар, войдя в комнату: большой человек в тесном для него сюртуке, который, не имея эфеса сабли под рукой, не знал, куда девать руки, и чьи черты лица были самые обыкновенные.  Он взглянул на его нелепый шейный платок, и тут, наконец, прорвался наружу его нервный смех, который он до сих пор сдерживал.
- Нет, это … просто смешно! – сказал он, поднимаясь со стула, лишь бы не глядеть на своего собеседника.
- Для вас, но не для меня, - был ответ.
     Услышав тон, которым это было сказано, Миллар вспомнил слова, что лейтенант сказал ему когда-то.  «Видите ли, я никогда не знал ничего другого в своей жизни», - сказал он тогда. Что ж, похоже, придётся ему узнать кое-что ещё.
- Что вы собираетесь делать? – спросил он довольно резко, вопреки тому сочувствию, что ощущал.
- Об этом-то я и пришёл поговорить с вами. Война в Южной Африке ещё не окончена – как вы думаете, не удастся ли мне получить место в английской армии? Раз я сам подал в отставку, меня, наверно, не сочтут дисквалифицированным.
- Наверно, нет, - сказал Миллар, избегая его тревожного взгляда. – Но тот факт, что вы являетесь иностранцем, скорее всего, не позволит вам … . Даже рядовым может быть только подданный империи.
    На лице Плетце отразилось разочарование.
- Жаль. Буры взяли бы меня, хотя сам я предпочёл бы оказаться на другой стороне. Но боюсь, что так я не обеспечу своего будущего, а я должен, ради Тёклы.
     Миллар не мог сдержать удивления.
- Вы имеете в виду, что фрейлейн Эльснер …
- Мы помолвлены, - сказал Плетце, непроизвольно выпрямившись. – Её отец против, даже грозится лишить её наследства. Но Тёкла объявила, что она будет ждать, пока он не передумает, или пока не станет совершеннолетней, и тогда ей не понадобится его согласие.
- Она действительно так сказала?
     Изумление в голосе Миллара задело Плетце. 
- Да, - сказал он резко. – Это её собственные слова. Я только что от неё.
     «Невероятно», - подумал Миллар. Он и сам не мог бы объяснить, почему известие о великолепной стойкости Тёклы так его удивило. Она, конечно, выглядела как королева, но действовала и говорила всегда как ребёнок.
- Чего бы мне хотелось больше всего, так это найти для себя другую униформу, - между тем говорил Плетце. – Но я не должен думать лишь о себе, я должен заложить основание собственного дома. Полагаю, ваше время здесь на исходе. Я хотел просить вас, когда вы окажетесь в Англии, посмотреть, не сможете ли вы подыскать что-то для меня. Я собираюсь покинуть страну, во всяком случае, здесь я больше не могу оставаться.
     Он помедлил, яростно скручивая свою шляпу, которую продолжал держать в руках. Невольно Миллар отметил, что в процессе этого занятия серые лайковые перчатки, в которые тот очевидно с трудом втиснулся, начали расходиться по швам.
- Понимаете, это невыносимо, - наконец, заторопился он. – Я здесь постоянно натыкаюсь на солдат, слышу сигналы и топот лошадей, и прочее; я так близко ко всему этому, но не могу приблизиться. А мои товарищи, бывшие товарищи, как бы хорошо они ко мне не относились, уже не могут говорить со мной так, как прежде. Я – изгой, понимаете. Даже их сочувствие для меня как соль на рану. Поэтому я хочу уехать – в Англию или Америку – лучше в Америку, потому что она дальше. Можете мне помочь? Я хочу работать.
- Кем же вы могли бы работать? – спросил Миллар с бессознательным скепсисом профессионала по отношению к человеку без каких-либо гражданских навыков.
- Для начала кем угодно, например, я мог бы иметь дело с лошадьми. Я мог бы учить верховой езде или объезжать лошадей. Кто угодно здесь подтвердит вам, что я мастер в этом. Или я могу управлять скаковыми конюшнями. Что угодно, лишь бы начать и получить время, чтоб оглядеться и решить, что делать дальше. Поможете мне?
- Что ж, возможно. Мне надо подумать.
     Повинуясь импульсу любопытства, Миллар добавил:
- А фрейлейн Эльснер, она согласна покинуть страну и свою семью?
- Мы ещё не говорили об этом, не было времени. Но если она любит меня, конечно, она всюду отправится со мной.
     Оставшись один, Миллар сказал себе: «Никогда бы не подумал! Похоже, я ошибался насчёт этой девушки».
     Он испытывал приятное удивление, как и все мы, когда открываем в своём ближнем нежданную добродетель.