Пятый номер

Пролог

— А, что горит? Я спросонья не въеду никак, — поинтересовался Севостьянов.

— Горит дом престарелых «ПЯТЫЙ НОМЕР», — ответил Жилин.

— Боже, — тихо выдохнул растерянный Стас.

Уже издалека было видно, как все небо осветило зарево от огня. Севостьянов до последнего не мог поверить в случившееся. Ужас охватил его. В голове проносились мысли одна за другой, натыкаясь и разбегаясь в разные стороны, заполняя собой все пространство, расширяясь и затвердевая. «Мама… расплата… жить с этим… Только бы спасти!!! Только бы успеть!!!»

Как только Лавров остановил цистерну, Севостьянов отдал команду о боевом развертывание и выскочил из автомобиля. Он оказался радом с расчетом Астахова.

— Стас, привет! Переходим под командование генерала, — увидев Севостьянова, выкрикнул Астахов. Но Севостьянов был полностью поглощен происходящим.

Здание было старым, еще довоенной постройки. Первый этаж кирпичной кладки был отдан под склад. Далее шли надстроенные деревянные этажи с маленькими окошками, куда переселяли людей из бараков. Позже здание переделали под дом престарелых. Сейчас это ветхое строение стояло все в дыму, кое-где языки пламени уже вырывались из окон. Старики пободрее покидали его самостоятельно, помогая и подбадривая друг друга. Медперсонал старался вывести всех остальных, и вынести лежачих. Это было довольно трудно: отсутствие лифтов, узкие коридоры.

Севостьянов, отдав необходимые распоряжения и взяв с собой двух бойцов, ринулся в вот-вот готовое обрушиться здание.

Комната за комнатой, Севостьянов наотмашь распахивал двери.

— Стас, дальше я смотрел, там никого нет. Давай к выходу! — крикнул идущий навстречу Астахов.

— Нет, Гена, подожди… Это какой этаж?

— Второй…

— Где лестница? Нужно выше…

— Зачем?

— У меня там мама…

Астахов хлопнул товарища по плечу, и они исчезли в густом дыму. Подойдя к одной из комнат, Севостьянов дал понять Астахову, что они на месте. Распахнув дверь Стас увидел, как седоволосая женщина повернулась в их сторону и упала без чувств.

Севостьянов, не поверив своим глазам, выкрикнул на весь коридор нечеловеческим голосом: «МАМА… НЕТ…», в этот момент, под его ногами обрушилось перекрытие.

Глава первая

Как только прозвенел будильник, Севостьянов приоткрыл правый, а затем, неохотно, и левый глаз. С большим усилием оторвал голову от подушки. Его бледное лицо, с опухшими глазами имело вид, далеко нездорового человека. Стас с большим опасением осмотрел комнату, боясь оказаться не дома… Перед ним стоял старинный шкаф, который достался ему еще от отца, а тому, в свою очередь, от своего… Одним словом, шкафу было уже больше сотни лет… Севостьянов не понимал почему этот дубовый шкаф был ему настолько дорог, может, оттого, что это было единственное, что осталось от отца. А может, потому, что это старье не любила его жена. Из-за своей внутренней вредности Стас не позволял вынести его из спальни в коридор. И это несмотря на то, что шкаф вместе с ним самим, перебрался в дом супруги после свадьбы.

Когда Севостьянов понял, что добраться до дома у него вчера все же получилось, пробормотал: «Боже мой, как же трещит голова, надо же было так надраться…»

— Что ты там причитаешь? Иди собирайся, а то опоздаешь на службу. Или ты все свои мозги пропил?

— Не пропил.

— И не вздумай брать машину, а то тебя еще и прав дурака лишат, — сквозь сон пробурчала жена.

— Не лишат, у меня удостоверение, отмажусь.

— Господи, скорей бы уже вас дураков из МВД в МЧС перевели, хоть меньше удостоверением бы размахивал.

— Не бойся, скоро переведут уже. Скажи мне лучше, ты форму погладила?

Не дождавшись ответа Севостьянов поднялся с кровати и ушел в ванную.

Алла окончательно проснулась. Как же ей надоели его гулянки. Почти каждый вечер Стас возвращался пьяным, со следами веселого времяпровождения в компании друзей и женщин. Он почти не скрывал наличие мимолетных подруг.

Стас заглянул в комнату:

— Где форма? Ничего найти не могу в этом доме.

Алла обиженно надула губы. Ей совсем не хотелось ни разговаривать, ни видеть его. Скорее бы он ушел на работу и не раздражал своим помятым видом.

— Алла, где форма? — повторил Стас, — после отпуска ничего не соображаю, так тяжело опять привыкать к рабочему распорядку.

— Не соображаешь ты, дорогой мой муженек, не после отпуска, а после очередной попойки с дружками своими. У меня в голове не укладывается, как можно пить со своими подчинёнными? Они же тебя ни во что ставить не будут.

— Ничего ты женщина не понимаешь, они меня уважают! И ни один из них не бросит в сложной ситуации… Я даже больше тебе скажу: я с этими парнями смело пойду на пятый номер.

Глотнув кофе, Севостьянов принял «антипохмелин» и спустился к машине.

До места службы, несмотря на изморось, и плохую видимость, добрался быстро. Его поддержанный «БМВ» за год, что он им владел, ни разу не подвел. Это был подарок его деда, по линии отца. О немецком автопроме Стас никогда и не мечтал, на зарплату пожарного шибко не разбежишься. Ему бы хоть «жигули» четвертой или шестой модели. Дед, никогда не любивший никого, кроме себя, став на склоне лет сентиментальным, решил побаловать единственного внука и подарил автомобиль.

Подъезжая к части Севостьянов почувствовал, что его состояние заметно улучшилось, перестала болеть голова и в руках пропала тряска. «„Антипохмелин“ сделал свое дело», — подумал Стас и припарковал автомобиль рядом со входом.

Зайдя вовнутрь, Севостьянов осмотрел стены караулки и, как он любил часто делать, шквалисто обрушил: «Здравия желаю, товарищи огнеборцы!»

— Здорово, Стас! — вернулось в ответ от его подчиненных.

А старший прапорщик Тельнов решил отличиться, и несмотря на свои внушительные формы тела, маршируя, подошел к Севостьянову, и, приложив правую руку к виску, как бы в шутку, отрапортовал: «Товарищ лейтенант, за время вашего отсутствия по причине отпуска, несчастных случаев не произошло. Смотрящий за этим отребьем, старший прапорщик Тельнов».

— Старший прапорщик Тельнов, — обратился в ответ Севостьянов, — не лейтенант, а старший лейтенант, приказываю внимательнее смотреть на погоны!

— Опять Тельнов опростоволосился, — сострил Жилин, и на все караульное помещение раздался смех.

— Ребята, так что же это получается? Начкар старлея получил, а мы ни сном, ни духом! Где простава, Стас? — поинтересовался Астахов, взглянув на Севостьянова.

— Гена, не переживай, это все поправимо! После караула я вас всех приглашаю в кабак.

— А девочки там будут? — поинтересовался Тельнов.

— Эх, Саня, мне бы твой веселый нрав! Зарплату задержали — ты смеешься, жена ушла к другому — снова ржешь!

— А это, — отмахнулся Тельнов, — еще неизвестно кому больше повезло, мне или ему!

— Тебе-то не жалко, что так вышло?

— Не, а почему я должен чужого мужика жалеть?

Снова грянул взрыв смеха.

— Тогда не переживай — будут девочки, будут! Куда же без них… Я вчера с такой кралей познакомился! Всю ночь с ней провел, да еще и пил. Не помню, как до дома добрался. Еле голову от подушки оторвал сегодня, думал, Алка догадается.

— Не доперла? — спросил Тельнов.

— Вроде бы пронесло. Подумала, что с вами пил.

Не успели огнеборцы закончить беседу, как прозвучала сирена, и все, как один, надев на себя защитную (боевую) одежду, попрыгали по машинам и отправились на пожар.

Боевые действия по тушению пожаров начинаются с момента получения сообщения о пожаре и считаются законченными по возвращении подразделения на место постоянной дислокации.

— Саня, Гена, вы вдвоем на разведку… Игорь, ты начинай проводить боевое развертывание. Илья, ты в помощь Жилину, — Севостьянов, будучи начальником караула, давал указания, когда приближались к адресу.

— Генка, как же мне не хватало командного голоса моего начкара! — довольно сказал Тельнов и обернувшись добавил:

— С возвращением тебя, Стас.

И выскочил из автомобиля, надевая на ходу противогаз.

Пожар — это было громко сказано: в одном из московских дворов горели два мусорных контейнера, поэтому расчет справился с ним быстро и вернулся обратно в часть.

После возвращения Тельнов поинтересовался у Севостьянова:

— Стас, твое предложение насчет кабака в силе?

— Конечно, в силе! Только есть небольшая проблема.

— Финансовая?

— Да! Вы же знаете, что я после отпуска, поэтому сейчас на мели…

— Деньги — это навоз, сегодня нет, а завтра — воз, — изрек Астахов, и вытащил из кармана золотой браслет.

— Что это? — спросил Севостьянов.

— Браслет.

— Ты его собираешься продать?

— А зачем он мне? Продам и закроем вечером кабак!

— Откуда он у тебя, у жены что ль упер?

— Ну почему сразу, у жены? Может, на пожаре нашел.

— То есть, как на пожаре? Ты на пожаре утащил браслет?

— Да почему сразу утащил? Просто нашел.

— Нашел? Нет, Гена, ты его не нашел… Нашел это когда вернул владельцу, а ты его продать собрался. Так что, давай называть вещи своими именами: ты его, Астахов, украл, а ворам не место в моем карауле, слышишь? Не место. Пиши рапорт о переводе. Как напишешь, оставишь в караулке вместе с браслетом, и постарайся сделать так, чтоб впредь наши пути не пересекались.

Через тридцать минут Севостьянов сидел напротив начальника части, перед подполковником Егоровым лежал рапорт Астахова и браслет, украденный на пожаре.

— Да, Стас, ну и задачки ты мне в первый день задаешь, — пробурчал себе под нос круглолицый подполковник, утирая носовым платком испарину со лба.

— Товарищ полковник, я прошу вас уволить этого сотрудника из рядов огнеборцев.

— Ну, оступился один раз человек, ну, не подумал о своем поступке, что же его сразу увольнять-то… Нет, ты не подумай, я его никоим образом не защищаю, совершил, ответь! Но, может быть, он полностью осознал свою вину, и впредь не совершит такой поступок, а мы с тобой его попрем сегодня с позором, и не дадим ему шанса на исправление! Он же друг твой, Стас! В институт на заочку поступил, в скором времени офицерское звание получит, а мы его с тобой — на улицу.

— Пусть офицер этот недоделанный спасибо скажет, что не в тюрьму… ему там как раз самое место.

— Жестоко.

— Нет, товарищ полковник, справедливо… Люди пострадали, потеряли кров, а он у них вещи тащит. Я еще бы понял, если денег занял и не отдал, а он, сволочь — с пожара…

— Он пишет о переводе.

— Вы можете оставить вора в части, но только не под моим руководством.

Подполковник снял очки, положил их на стол рядом с браслетом, потер пальцами воспаленные глаза, почесал свой лысый череп, и пробормотал:

— Спасибо Господи, что есть еще такие люди!

После снял трубку, набрал на дисковом телефонном аппарате несколько цифр и, как только ему ответили, произнес:

— Алло, Светочка, это Егоров! Я хочу вас попросить, чтоб вы подготовили приказ об увольнении одного сотрудника, его фамилия Астахов. Рапорт есть, через час будет подписан, а к вечеру ляжет к вам на стол.

— Спасибо, товарищ полковник! — поблагодарил Севостьянов начальника части, как только тот повесил трубку, — Я могу идти?

— Идите.

Когда Севостьянов вернулся в караулку, услышал, как Астахов пытается перед коллегами оправдать свой поступок.

— Ребят, поверьте, что я не знаю, зачем я это сделал. Стас сказал, что у него нет денег на кабак, и я подумал, а почему нам не гульнуть на этот злосчастный трофей.

— Не Стас, а старший лейтенант Севостьянов, — грубо перебил вошедший в помещение начальник караула.

— Прости меня, пожалуйста! — опустив голову, пробурчал Астахов.

— Нет вам прощения, Астахов, берите лист бумаги и пишите новый рапорт, на этот раз об увольнении.

— А я, может, не хочу писать рапорт на увольнение.

— Тогда напишу я. Напишу, для начала, на служебную проверку, с отстранением вас от занимаемой должности, а после, может, и до прокуратуры дойдет.

— Я понял, что писать?

— Пиши: Прошу уволить меня в связи… Я думаю, что причину вы найдете сами. Сегодняшнее число и подпись. Написал?

— Написал.

— Тогда не смею больше вас, Астахов, задерживать.

Как только Гена вышел из караульного помещения, Тельнов негромко спросил:

— Стас, а может быть, не нужно было с ним так радикально?

— Саша, пока я начальник этого караула, так будет с каждым, кто позарится на чужое. Я разъяснил?

— Более чем, — ответил Тельнов, и добавил, — если я правильно понял, кабака не будет?

— Не будет, — ответил ему Севостьянов, и вышел из комнаты.

Глава вторая

Из подъезда вышла молодая женщина лет тридцати, среднего роста, худощавая, с интеллигентными чертами лица. На ней был легкий белый сарафан, с разбросанными по нему ромашками. Она держала за руку сынишку, и они направились в сторону детской площадки. Щурясь от яркого солнца, Алла тяжело вздохнула и подумала, что было бы замечательно, если бы Стас был сейчас с ними. За последнее время он сильно изменился и не был уже тем романтичным юношей, с которым она когда-то познакомилась. Ей все чаще приходилось сталкиваться с его невниманием, раздражением и внезапными вспышками гнева…

— Мама, мамочка! Можно я пойду играть в песочницу? — перебил ее размышления звонкий голосок сынишки.

— Конечно, родной мой!

Улыбка заиграла на ее губах: «Как же он похож на своего отца: такой же упрямый, принципиальный! И, даже, несмотря на свой пятилетний возраст, складывает слова в рифмы, беря пример с папы».

Мысли плавно перенеслись в морозный зимний день их знакомства. Это было около семи лет назад, в канун Нового года. Она возвращалась из университета, где на празднике играла роль снежинки. И-под пальто виднелось белое платье, расшитое бусинами и бисером, которое они с мамой шили две ночи подряд. Ее мама замечательно шила, и Алла часто поражала своих подружек новыми нарядами. Мороз кусал за щеки, и она торопилась домой. Поскользнувшись, Алла упала в сугроб, ее это очень рассмешило, и она звонко засмеялась.

— Какая очаровательная снежинка! Разрешите я вас украду, у этого сугроба, — раздался приятный мужской голос.

Она подняла зеленые глаза, и встретилась с внимательным взглядом карих теплых глаз. Перед ней стоял симпатичный молодой человек в военной форме.

— Позволяю, крадите! — ответила ему задорно Алла.

Через год они поженились.

Очнувшись от своих воспоминаний, Алла заметила, что к ним приближается её подруга Светлана с дочкой Анечкой.

— Максим, — окликнула Алла сына, — смотри, кто пришел!

Мальчишка подбежал, поздоровался и, взяв за руку девочку, повел ее кататься на горку.

Алла с подругой присели на лавочку в тенечек и облегченно вздохнули.

— Ну и жарища сегодня! — протянула Светлана, — пока с Анютой мороженое ели, было еще ничего, а сейчас опять невыносимо жарко! Она у меня целый день на мороженом и воде, никакого режима.

— Да, Максима тоже есть не заставишь. Я наготовила, а есть некому… Стас целыми днями где-то пропадает. Думала, пока он в отпуске, хоть будет больше времени уделять семье. Макс сильно по нему скучает.

Проболтав минут сорок, подруги договорились встретиться вечером у Аллы и продолжить разговор за бокалом вина.

В девять вечера из часов выскочила кукушка… Девять раз она выдала негромкое: «ку-ку» и исчезла за пластмассовыми дверцами. В это время Максим уже спал, наевшись своего любимого вишневого пирога, который Алла успела приготовить утром, и накупавшись со своими желтыми уточками.

Максим часто болел, и, устав от бесконечных больничных, Алла оставила работу в музыкальной школе и стала преподавать детям игру на фортепьяно на дому. Это решение дало ей возможность больше уделять внимания своей семье. Но ей очень не хватало помощи Стаса.

Вздохнув, Алла налила себе кофе. Дожидаясь Свету, она подошла к окну. На улице поднялся сильный ветер, небо заволокло серыми тучами, сверкнула молния, и где-то послышался раскат грома. За окном все заторопилось… Мужчина, сошедший со ступеней трамвая, уже держал наготове свой зонт, но никак не решался его раскрыть, так как ветер в два счета мог бы с ним расправиться. Девушка, державшая ребенка за руку, приблизившись к пешеходному переходу, взяла его на руки и прибавила шаг. Старушка тянула за собой двухколесную тележку, с которой она, наверное, ходила за продуктами. В этот момент на асфальт стали опускаться крупные капли дождя, и песчаная буря, разыгравшаяся пару минут назад из дворовой пыли и песка, закончилась. Аллу передернуло от разыгравшейся непогоды, она задернула шторы и перевела взгляд на часы, стрелки показывали десять минут десятого. Сделав из кружки небольшой глоток, она вздрогнула от раздавшегося дверного звонка.

— Ну и погода, — воскликнула Света, вся запыхавшаяся и растрепанная, — ты только посмотри, что стало с моей укладкой! Кстати, где можно зонтик посушить? — продолжала тараторить Светлана.

— Оставь его в коридоре! Главное, чтоб Севостьянов в темноте на него не рухнул и не поломал, — с какой-то внутренней горечью ответила ей подруга и пригласила пройти на кухню.

На кухне Света взяла управление в свои руки:

— Ну, что ты прям сама не своя? Садись, я накрою. Скажи мне только, где у тебя бокалы? И, могу ли я убрать бутылку в холодильник, а то теплое вино — это редкостная гадость…

— Бокалы в стеклянном шкафу, холодильник перед тобой.

— Перестань ты так убиваться, я тебе на площадке говорить не стала, а сейчас скажу: у Стаса в карауле что-то приключилось.

— С чего ты взяла?

— Вчера мне звонил Егоров, и попросил меня подготовить приказ о увольнении одного бойца.

— Егоров — это начальник части?

— Да.

— Прости, но я не понимаю, для чего ты мне это рассказываешь. В чем смысл?

— Давай выпьем, я тебе объясню.

Подруги пригубили вино, и Светлана продолжила:

— Понимаешь, Алл, в части, где служит твой муж, произошло, что-то очень серьезное, так-как насчет одного из сотрудников звонит сам начальник части с просьбой о его увольнении.

— Ну, и что тут необычного?

— А необычное в этой ситуации то, что с просьбой об увольнении сотрудника, начальник части, как правило, не звонит никогда. Этот процесс происходит в другом порядке: сотрудник пишет рапорт, командир подписывает, после боец едет в отдел кадров. Я тебе не сказала еще самое главное! Сотрудник этот в скором времени должен был получить офицера, понимаешь?

— Честно, ничего не понимаю: причем тут офицер, увольнение, начальник части, и мой муж!?

— А я тебе поясню. Боец этот подчиненный твоего мужа, с его расчета! И, как я тебе уже ранее сказала, увольняться он, как я понимаю, не очень-то и хотел. Уволили его, подруга, понимаешь? Уволили… Случилось у них что-то.

Не успела Светлана договорить, как в замочной скважине повернулся ключ, открылась дверь, и на пороге появился Стас. Он был пьян. Швырнув спортивную сумку в угол, он, не разуваясь, прошел на кухню. В руке Севостьянов держал розу.

Алла обиженно посмотрела на мужа:

— Ну, и где ты шлялся?

— Я был у мамы, — ответил ей Стас.

— Не ври мне, я ей звонила…

— А я специально попросил маму соврать, — ответил Севостьянов и протянул жене розу, — я купил тебе цветок.

— Да иди ты, знаешь куда, вместе с розой своей…

— Куда?

— Куда-нибудь подальше от меня…

— А вот возьму, и уйду, — со злостью ответил Севостьянов.

— Не кричи, разбудишь ребенка, — произнесла Алла, и добавила, — Максим весь вечер ждал папу, а папе на сына наплевать! Он все друзей своих боится обидеть, пьет с ними и лазит по всяким потаскухам.

— Алла, мне, наверное, лучше уйти?

— Нет, Света, останься! Пусть эта пьянь валит отсюда.

— Стас, а что у вас вчера случилось в части? — спросила Светлана у Севостьянова.

— Да ничего особенного, просто Астахов надумал уйти.

— Гена Астахов ушел? Да этого просто не может быть! Я не так давно разговаривала с Мариной. Это, Светочка, его супруга. Так вот, Марина мне сказала, что он весь светится от счастья! Ждет в пожарке повышения по службе, и в охране зарплату добавили. Он работает на второй работе, стал делать ей дорогие подарки, не то, что этот паразит, принес цветок, а он уже засох наполовину.

— Стас, что у вас там произошло? Мне казалось, что Астахов и не думал об увольнении. И почему вдруг Егоров сам звонил мне? Кто заставил написать рапорт, Егоров или ты?

— Да, что вы знаете о службе? — вспылил Севостьянов и швырнул цветок в сторону жены.

— А ты расскажи нам, поделись, так сказать, своими переживаниями, и может быть мы тебя поймем, я все-таки с тобой в одном звании, и делаем мы, по сути, одно и тоже дело, — предложила Севостьянову Светлана.

— Одно и тоже, говоришь? Я каждый день лезу в пекло, а ты знаешь, Светка, как это — в пекло? Когда отправляешь группу и не знаешь, вернуться они или нет, а гаражи, Светочка, гаражи… Знаешь сколько там наших ребят полегло?

— Знаю, Стас.

— Конечно, знаешь… по сводкам, по личным делам… Но, если бы ты только видела, как глупо мы порою погибаем… Когда идет расчет на гаражи, а там пропан, который за всю мою службу ни разу никого еще не пощадил. Ты выйди из кадров своих, сходи к девчонкам в центральный узел связи, пусть они тебе расскажут, а лучше дадут послушать отрывок радиообмена, напряжение повиснет у тебя тогда, когда ты поймешь, что кто-то долго не выходит на связь… Лично у меня, Светочка, в этот момент сжимаются яйца. Сигов остался в квартире, спасая плешивого пса, не выходил на связь, а когда пришли на помощь, оказалось, что он уже погиб.

— Ты не говорил об этом, — выдавила из себя Алла.

— А я стараюсь не нести домой, а просто заливаю горькой водкой. Так вот, Сигов спас тогда ребенка, вытащил его через окно по лестнице, а пацан возьми и скажи: там остался мой Джек… Илюха рванул за Джеком, и пса не спас, и сам навечно там остался… А на шинном заводе, помнишь, Светка, пятый номер был? Так вот, прапорщик там без вести пропал. Искали его, Света, ты помнишь сколько мы его искали?

— Где-то полгода.

— Девять месяцев, девочки, девять месяцев… А нашли только две пуговицы от боевки, — оборвал Севостьянов и заплакал. А это были первоклассные тушилы! И они никогда бы не позарились на чужое… каждый из них оставил на пожаре свое: свою психику, свое здоровье, свою жизнь, наконец… Не место Астахову в нашем коллективе и точка.

— Стас, ну ты прости меня! Я не знаю, просто, как мне быть! Тебя целыми днями нет, ты то на службе, то кому-то помогаешь переехать, то у мамы, то тебя просят кого-то подменить, а то просто пьешь с друзьями… А, как мне быть? Что мне делать? Я выходила замуж не для того, чтоб быть постоянно одной.

— А ты не одна, ты с нашим сыном! А сейчас я спать, дико устал, тяжелая смена была.

— Стас, но ты мне так и не ответил, что случилось с Геной? — продолжила жена.

— С Геной все хорошо! Он жив и здоров, и я вас уверяю, что его жизни больше ничего не угрожает. Все, спокойной ночи! Разговор окончен.

— Так и не сказал, — промолвила Алла, как только муж ушел.

— А я тебе говорю, дорогая, что все у них там не просто… Ладно наливай уже! — добавила Светлана.

— Не знаю, может быть он прав! Может у него стресс, а я на него давлю?

— Может быть и так! Ты же знаешь, что у меня нет сейчас мужчины, а стало быть я и воспринимаю все абсолютно по-другому. Прости меня, подруга, но мне пора, боюсь, что дочурка проснется, а меня рядом нет.

— Балуешь ты ее, Света.

— А кто ее, кроме меня, побалует?

Подруги еще посидели, поболтав обо всем понемногу. Допив вино, Светлана засобиралась домой, было уже поздно. Алла, проводив подругу, убралась на кухне, подняла брошенную розу и поставила в вазу.

Глава третья

Как только Света пришла домой, она заглянула в комнату, чтоб убедится, что дочка спит, а после направилась на кухню.

Налив себе крепкого ароматного кофе, она села за стол и прикрыла глаза… Перед ней возник Стас, хоть это и было только воображение! Он стоял перед ней, как пару часов назад… В пальцах ее рук начала появляться легкая дрожь, она растеклась по ее телу, волнуя, дыхание становилось тяжелым и прерывистым, она уже не могла сдерживаться, и дрожь полностью овладела ее телом, раскачав колени, а после уже руки и губы… Света вспомнила его взгляд, и не смогла удержаться от возможности прикоснуться к его бархатной коже. От этого прикосновения ей стало очень легко, и она на несколько секунд потеряла рассудок, забыв о том, что Стас является мужем ее подруги. Сбросив с себя наваждение и тяжело вздохнув, Светлана допила уже остывший кофе, умылась прохладной водой и побрела в постель.

Глава четвертая

Очередное дежурство первого караула проходило спокойно. Несмотря на это, у всех на душе скребли кошки. Это состояние каждый испытывал впервые в своей жизни, раньше казалось, что скорбь приходит только по погибшим товарищам. Казалось бы, все живы и здоровы, а утрата в карауле казалась невосполнимой. Утром, за несколько минут до развода, в части появился новый боец. Он прибыл на место Астахова. Прапорщик Юрий Носов, был щуплый, невысокого роста. Такого, как говорится, встретишь на улице, не узнаешь. Носов перевелся в восемьдесят вторую из главного управления. За всю свою службу в рядах государственной противопожарной службы он ни единого раза (за исключением учебки) не выезжал на пожар. Его первый караул в этой части казался странным… За двенадцать часов несения службы никто не проронил ни одного слова. Он никак не мог понять, с чем это связано. А расчет не очень-то и хотел ставить его в известность, что он пришел на смену их коллеге и боевому товарищу — Гене Астахову, которой верой и правдой служил в этой части много лет, пока не попался ему на глаза этот злосчастный браслет.

Юра понимал, что в первый день службы с караулом трудно сдружиться. Еще вышло так, что он надел до блеска вычищенные сапоги и принес с собой идеально чистую боевку (боевую одежду пожарного), тем самым поймав на себе несколько косых взглядов.

— Слушай, прапорщик, ты вроде служишь давно, ты не знаешь, что боевка не должна никогда стираться? — попытался придраться сержант Жилин.

— Ты пойми меня правильно, и не подумай, что я не знаю о наших приметах, что боевка должна быть нестиранной, а иначе мы все дежурство будем выезжать на пожар. И про сапоги я тоже знаю, чтоб не кататься без устали по выездам, сапоги должны быть грязными, но у меня, что сапоги, что боевка — новые! Я к вам прибыл из комендантского взвода, мы занимаемся охраной управления и не выезжаем на пожар. Мне очень надоела такая служба, с одной стороны я пожарный — спасатель, а с другой — обычный охранник на КПП. Поэтому я и подал рапорт о переводе в боевую часть, вот в вашей освободилось место, и поэтому я здесь. Только по этой причине мои сапоги и боевая одежда чистые, новые, они — нулевые! Понимаешь? А на чье я место пришел, извините, не знаю! Бывает так в пожарных расчетах, что огнеборец страдает оттого, что занял место погибшего на пожаре товарища. Он, конечно, ни в чем не виноват, а расчет его за это недолюбливает. Я не хотел бы, чтоб у нас было именно так, — ответил Носов.

— Прости нас, Юрик, ты, конечно, ни причем, да и не знали мы, что твоя боевка совсем еще новая! Подумали, прапорщик, стало быть, матерый огнеборец, а приперся в чистой боевке. И примета вовсе не сработала, уже конец дежурства, а мы выезжали всего лишь раз, и то, чтоб помойку залить, — продолжил Тельнов.

Юрий улыбнулся и протянул Тельнову руку. Огнеборцы, каждый по очереди, пожали товарищу руку в знак признания и понимания, и перевели свой взгляд на начальника караула.

— Ну, что вы смотрите на меня, черти, я на вас зла не держу! Вы проверены службой и нашими совместными посиделками, — с блеском в глазах ответил Стас, и продолжил, — есть у меня одна задумка, где можно будет собираться с девочками! Ты, как, Юрец, к прекрасному полу относишься?

— Как к партнёршам ты имеешь ввиду? — уточнил прапорщик.

— Нет, как к домработницам, — пошутил Севостьянов.

— Я девчонок очень люблю! Но только я женат, и жене не изменяю.

— Мы все тут женаты. Не волнуйся, найдем тебе принцессу, чтоб…

Не успел Севостьянов договорить, как сработала сирена.

— Ну, что сидите? Пожар… По коням, — скомандовал начальник караула.

— А ты говоришь примета не работает, работает мать ее, — выкрикнул Тельнов, по дороге к цистерне.

Когда автоцистерна Севостьянова прибыла на место пожара, огонь вырывался из окон трех этажей. Севостьянов отдал приказ о боевом развертывании, заняться этим поручил Носову, а после — следить за давлением в рукавах. Тельнову с Жилиным отдал приказ о начале тушения, и сам присоединился к коллегам. Севостьянов вывел из подъезда пожилую женщину и передал ее врачам скорой помощи, потом подошел к цистерне, чтоб взять на помощь Носова. Но прапорщика рядом с автомобилем не оказалось. Там был только водитель.

— Где Носов? — выкрикнул, тяжело дыша Севостьянов.

— Стас, он практически следом за тобой рванул в здание.

— Но как же так? Я ему приказал следить за давлением…

— Стас, это же моя забота, я должен следить за рукавами, и он прекрасно об этом знает. Поэтому, перед тем, как растворится в гуще дыма, сказал: «Следи за рукавами, а я пошел».

— Да при чем здесь, твоя забота, моя… Приказал командир — исполняй, — возмутился Севостьянов, и в это время под самой крышей раздался взрыв.

Самовольно покинувший свой боевой пост прапорщик, решил отличиться, поднялся на пятый этаж и попытался открыть дверь одной из квартир, откуда, как ему показалось, доносились крики о помощи. Сперва дверь не поддавалась, но он не сдался, а приложив максимум усилий, поднажал, и в тот самый момент, когда Носов открыл эту наглухо закупоренную дверь сработала обратная тяга, (отсутствие разреженности в дымовом или вентиляционном канале, препятствующее удалению продуктов сгорания), и прогремел мощный взрыв… После взрыва обвалилось чердачное перекрытие и придавило собой горе бойца. От полученных травм Юрий Носов скончался, не приходя в сознание. Он умер не успев понять, что произошло, и какую, по-своему нерадению, совершил ошибку.

Первый караул восемьдесят второй пожарной части сменился спустя несколько часов с потерей бойца.

На похороны Носова приехали все без исключения. Они стояли на краю свежевырытой могилы, и, несмотря на то, что знали Юру всего лишь день, приняли его в свое огнеборческое братство! Поэтому и не могли сдержать слез, им всем было невыносимо больно. А рвение прапорщика помочь людям, характеризовало его, как героя, молодого, глупого, но все-таки — героя. По этой причине караул прибыл на похороны полным составом.

Севостьянова сперва пытались отговорить от поездки на кладбище. Говорили: «Стас, тебе лучше на похороны не ходить, не езди на кладбище, а то тебя его родственники на куски разорвут». Но Севостьянов был иного мнения, он даже жене с утра сказал, что идет на похороны героя. Алла уже знала, что его обвиняют в халатности, в этой случайной смерти, поэтому и остерегала мужа:

— Стас, я прошу тебя не нужно ехать на кладбище! Ну, что они, без тебя с ним не простятся?

— Нет, Алла, это не обсуждается!

— Тебя и так на время служебного расследования отстранили, тебе мало?

— Да причем тут это? Ты ничего не понимаешь… Не жди меня сегодня, я заночую у матери.

У могилы Севостьянов не сдержался и сказал речь:

— Я Юру знал очень мало… Но могу с твердой уверенностью заявить, что это был, по истине, настоящий тушила! Да что там тушила — герой! Слышите, он был герой! Спасибо тебе, Юра, и прости меня, если сможешь, прости, — сказал Севостьянов и положил свою руку на руки покойного.

— Пошел отсюда вон, — сквозь слезы выдавила с ненавистью вдова. Она знала, что Носов самовольно покинул назначенное ему место пребывания, она понимала, что ее муж ослушался приказа командира, но все равно никак не могла простить начальника караула. И вся ее ненависть к этому человеку, незнакомому ей доныне, вылилась на глазах у всех присутствующих.

Севостьянов понимал, что такое момент отчаянья, поэтому принял это как должное. Он посмотрел на нее, как пятиклассник, который не выучил урок, после опустил свой виноватый взор и чуть слышно прошептал:

— Простите…

— Простите, да ты что, скотина ты этакая, я мужа из-за тебя потеряла, отца своих детей, а он мне, простите, — ответила с ненавистью в глазах вдова и, подойдя вплотную, отвесила звонкую пощёчину, добавив при этом, — будь ты проклят, гад.

Севостьянов же, посмотрел ей в глаза и произнес:

— А я вам все-таки счастья желаю.

И удалился.

На выходе с территории кладбища его окликнул Астахов: «Стас»! Севостьянов повернулся и не поверил своим глазам.

— Гена! А ты что тут делаешь?

— Да то же, что и ты!

— Ты знал Юру?

— Нет, Юру я не знал… Но я хорошо знаю тебя, знаю, что в его смерти виноват не ты, что зря они на тебя так.

— Жалеть меня пришел? Я ни в чьей жалости не нуждаюсь. Ты меня понял?

— Понял.

— А раз понял, так проваливай отсюда, — выдавил из себя Севостьянов и заплакал как пацан, навзрыд.

— Стас, пойдем присядем на лавку, тебе нужно успокоится.

На совсем недавно безмятежном и спокойном небе закружились хмурые, угрюмые, свинцово-серые тучи, задавившие солнце своей тяжестью. Оно за считанные минуты, скрылось за их тяжёлыми боками… Сверкнула молния, а через несколько секунд невдалеке пророкотал гром, подтверждая своим ворчанием, что вот-вот на землю обрушится ливень. Астахов предложил Севостьянову скрыться от надвигающегося дождя в каком-нибудь кафе, чтоб выпить за упокой души усопшего и откровенно поговорить о всех недоразумениях. Но Севостьянов, смахнув ладонью с глаза слезу, тихо промолвил:

— Ты видишь лавку на бульваре?

— Да, вижу, — ответил ему Астахов.

— Вот на ней мы с тобой и потолкуем, а дождь… Да пусть он будет! Может быть, только он в состоянии омыть наши зачерствелые и грязные души.

Когда они синхронно опустились на эту почерневшую от автомобильной копоти и пыли лавку, им на головы упали первые капли дождя, а следом не заставили себя долго ждать и другие, после их стало всё больше и больше, они сталкивались боками и разбивались на мелкие частицы, которые, в свою очередь, стремились опуститься на разгорячённые головы собеседников. Астахов попытался еще раз уточнить:

— Стас, может быть все-таки, в кафе?

— Нет, продолжим здесь, тебе полезно остудить голову, а то в последнее время в ней завелись дурные мысли.

— Да хватит тебе уже… Ты меня очень быстро привел в чувство! Я две ночи почти не спал, все думал, думал, кто я: спасатель или вредитель!

— И что надумал?

— Получается, что больше вредитель, чем спасатель.

— То-то и оно, Гена! Ладно, пойдем в кафе, а то и впрямь мокро.

И друзья быстрым шагом, переходящим на бег, направились в сторону ближайшего кафе.

— Простите, можно нам коньяк и две рюмки, — обратился Севостьянов к бармену, едва перешагнув порог.

— Конечно! Вам за стол подать? — поинтересовался бармен.

— Да, будь добор, вот за этот, — указал Севостьянов на стол возле окна.

— Сию минуту, ответил бармен, и подозвал официанта, — Сережа, обслужи клиентов.

Присев за стол Севостьянов поинтересовался:

— Ты не против, я распорядился?

— Нет, не против! Я только подумал, не рановато для бутылки коньяка? У меня на сегодня запланированы кое-какие дела.

— Отмени их к черту.

— Это связано с новой работой, точнее сказать, с трудоустройством.

— Устроишься позже.

— Да куда еще позже? Мне же нужно кормить семью.

— Ну ладно не плачь, мало наворовал? Или быстро спустил все?

— Ну я же попросил тебя…

— Я, Гена, хочу поднять первую рюмку за тебя, за подонка, не чокаясь, ведь ты же, Гена, умер… Юра остался жить в моем сердце навечно, а ты, Астахов, умер, сдох, — выкрикнул Севостьянов и быстро заглотил содержимое стакана.

Геннадий же наоборот, выпил медленно, после поставил рюмку и посмотрел на начкара, не сказав ему при этом ни единого слова. Севостьянов обиженно отвел взгляд от товарища, которого он так любил, в котором так был уверен, которому так доверял, отвел к окну, по которому стекали капли дождя:

— Скажи мне, Гена, почему эти капли в начале своего пути, неторопливо, плавно и чинно прокладывают свой путь по скользкому стеклу, а потом вдруг срываются и резко скатываются вниз?

— Я не знаю, это всего лишь дождь.

— Дождь?

Послушай, не идёт ли дождь,

Не бьется ли о крышу дней…

Послушай, не идёт ли дождь

Над тихой Родиной моей.



Послушай, не течёт вода

С уставшей крыши бытия…

Послушай, может, тем дождём

Отчасти, стал уже и я?

— Это из нового?

— Да какая разница, из нового, из старого, скажи мне лучше, зачем тебе это было нужно? Я ведь тебе больше, чем себе доверял. Мы с тобой на таких пожарах работали, которые многим даже и не снились. Помнишь, двенадцатое октября позапрошлого года, когда мы с тобой чуть не погибли?

— Налей мне

Севостьянов налил себе и товарищу по полной рюмке, и они, заглянув друг другу пронзительным взглядом в глаза, синхронно опрокинули рюмки… После, поправив челку, Севостьянов продолжил:

— Если бы не ты, Гена, меня бы сейчас не было на белом свете, ведь ты меня тогда, после обрушения кровли, всего за пару минут до взрыва выволок на улицу… Ты мне жизнь спас, а я тебя, получается, выгнал, — выдавил из себя Севостьянов и наполнив себе резким движением рюмку, залпом проглотил содержимое.

— Ну выгнал и выгнал, я на тебя зла не держу, понимаю, что другого выбора у тебя не было. Я сам виноват, какая-то дурь мне в голову втемяшилась, а ты меня на место поставил, спасибо тебе за это! Но я пришел сейчас поддержать тебя, налей мне еще, давай выпьем! Тебя от работы отстранили?

— Отстранили… Служебную проверку проводить будут теперь, а там кто знает, может, и до прокурорской дойдет. А знаешь, что?

— Что?

— Дуй-ка ты к Светке в кадры!

— Да как же это?

— А ну-ка погоди, помолчи немного, я ей сейчас звякну.

Севостьянов резким движением головы откинул упавшую на глаза челку, и достал из кармана телефон.

— Стас, как ты с такой прической работаешь?

— Цыц, я тебе говорю, Светка не должна знать, что ты рядом со мной сейчас.

Начкар набрал номер и приложил трубку к уху, из трубки послышались гудки: тууууууд-тууууууд-тууууууд, затем щелчок и нежный женский голос ответил: «Алло!»

— Светочка, привет красавица, это — Стас, узнала?

— Конечно! Как Алла?

— Да, Алка — нормально, что с ней будет… Я тебе по другому поводу звоню!

— Ты по поводу служебной проверки?

— Да нет, пропади она пропадом, эта проверка… Я тебе насчет Гены Астахова.

— Насчет Астахова? Приказ об его увольнении готов, осталось дело только за подписями. Но я до него никак не могу дозвониться, он должен приехать и подписать его.

— Светка, скажи мне, а мы можем с тобой аннулировать этот приказ?

— Как аннулировать? Постой, я ничегошеньки не понимаю.

— Мы можем его порвать, скажем? А Генку вернуть в нашу часть?

— Стас, ты что пьяный? Ты же сам настаивал на его увольнении, а теперь хочешь вернуть его?

— Да, Светочка, я пьяный, и хочу Генку вернуть обратно! — ответил Севостьянов и перевел свой взгляд на Астахова.

Перед ним сидел огнеборец с обветренным лицом и трехдневной щетиной, и по его щеке, как несколько минут назад, по оконному стеклу, катилась прозрачная капля… Но, на этот раз, плакало не небо, и это был отнюдь не дождь. Гена плакал оттого, что ему снова поверили. Как тяжело бывает оступившемуся человеку доказать окружающим, что он стал совершенно другим. В некоторых случаях, на это могут уйти годы. А его готовы принять обратно в боевое братство огнеборцев.

— Стас, что ты молчишь? Алло, — кричала в трубку Светлана

— Свет, верни обратно Генку! И забудь, что я тебе до этого наболтал. А я сделаю для тебя все, что ты захочешь, — ответил ей Севостьянов, глядя в глаза Астахову.

— Ну прям, все? — игриво поинтересовалось девушка.

— Абсолютно, — нежно ответил ей Стас.

— Только, где я возьму твоего Генку? Я никак не могу до него дозвониться, он не берет трубку. Я звоню ему на протяжении нескольких дней, и тишина…

— Он сейчас к тебе приедет.

— А ты?

— Что я? Если нужно, то я приеду вместе с ним!

— Нет не нужно. Езжай-ка ты лучше Стасик домой и просто отдохни, а то на тебя столько за последнее время обрушилось, «что ни в сказке сказать, ни пером описать».

— Ты, наверное, права, мне действительно нужно отдохнуть… Я за последнее время очень устал, но эта не физическая, а больше какая-то моральная, внутренняя, если хочешь, душевная, усталость. Спасибо тебе за Гену! Увидимся!

— Ты, Севостьянов, непредсказуемый человек! Тебе говорил кто-нибудь об этом?

— Конечно!

— Ну ладно, отдыхай, а я пойду возвращать обратно Астахова.

Севостьянов положил перед собой мобильный телефон, который у него появился всего пару дней назад, налил себе и Астахову коньяк и произнес:

— За возвращение!

Астахов закусил лимоном, посыпанным сверху сахарным песком, запил кофе, и поинтересовался у товарища:

— А, что, Стас, удобная вещица?

— Ты про телефон?

— Ага!

— Ты знаешь, очень удобная! Вынул из кармана и позвонил куда требуется, хоть в Америку! Да, что я тебе рассказываю, ты только что сам все прекрасно видел, я буквально за пять минут, решил твой вопрос, не выходя при этом из-за стола, да и всегда на связи! Только номер не семизначный, а одиннадцати. Давай на посошок, и езжай.

— Давай, Стас, наливай.

Разлив до конца, Севостьянов вспомнил о том, что кто-то не так давно говорил об учебе Астахова, только вот не мог вспомнить, кто:

— Гена, а ты действительно, заканчиваешь учебное заведение?

— Да, заканчиваю!

— Так получается, что ты должен скоро офицера получить?

— Надеюсь.

— Я прошу тебя, лейтенант Астахов, давай помянем Юру.

— Я еще не лейтенант, а Юру, конечно, давай помянем! Сколько же наших ребят полегло… Мы гибнем, Стас, в мирное время, без объявления войны, из-за чей-то неосторожности, пьянки, вредительства… Покойся с миром, Юра! И прости нас, если сможешь.

Севостьянов вышел из кафе, когда Астахов уже исчез из вида. Как только он открыл дверь, его ослепило ярко-золотистое солнце. Вся улица была залита цветом охры. «Как красиво! После грозы всегда очень красиво», — подумал Севостьянов и заметил в нескольких метрах от себя, согнувшуюся вдову Юры, она направлялась в его сторону. Как только они поравнялись, женщина пальцами правой руки, приподняла солнечные очки, которые скрывали ее глаза, и, посмотрев в сторону начальника караула, выдавила из себя:

— Пьешь скотина, чтоб эта водка встала у тебя поперек глотки.

— Постойте, вы можете просто выслушать меня? Я оставил его возле цистерны… Я никогда не стал бы в первый день бросать в огонь неопытного бойца. Поймите, я не такой кретин, как вы думаете. И в пожарке я не первый год служу. Я, как начальник караула, несу ответственность за всех своих подчиненных.

— В твоей жизни еще будет пожар, — вдова опустила на глаза свои темные очки.

Глава пятая

В кабинет Светланы вошел начальник отдела кадров. Подполковник Мякишев всегда был хмурым, за все годы работы в отделе кадров он ни разу не улыбнулся. Мякишев прошел в кабинет и, стирая со лба испарину, пробормотал:

— Как же сегодня душно, вы не находите?

— Да, есть немного!

— Да какое там немного… Парит, ох парит… И гроза ничуть не помогла.

— Это точно.

— Ладно, я к вам не на погоду жаловаться пришел. Вы в курсе, что восемьдесят второй боец погиб?

— Да, у них потеря. Прапорщик погиб на прошлом дежурстве.

— Что-то неладное, один увольняется, другой погиб, заколдованный участок какой-то… А у нас с тобой и замены толком нет.

— Товарищ полковник, Астахов передумал уходить!

— Ну это хорошо! А то мне Егоров только что звонил, не знает, чем дыры затыкать. Начкара нет, отстранен в связи с проверкой, бойца не хватает, как быть? А я ему, где их должен взять?

— Владимир Сергеевич, у меня появилась одна мысль насчет начкара! Астахов со дня на день получает диплом, мы можем ему присвоить офицерское звание?

— В принципе, можем!

— Тогда звоните Егорову и говорите, что вопрос с начкаром закрыт! На следующем дежурстве будет у него начкар.

— А он справится?

— Гена? Конечно справится, он не один год со стволом в руках. Работал на серьезных пожарах.

— Ну хорошо, пойду тогда Егорова обрадую! А насчет бойца, никаких мыслишек нет?

— С бойцом сложнее…

— Интересно у нас с тобой, Света, получается! Офицера нашли, а бойца — не можем.

— Не можем, и вы лучше меня знаете эту причину.

— Конечно, знаю… Ну не хотят нам зарплату поднимать, не хотят. А вы почему не идете домой? Рабочий день уже полчаса как закончился.

— Я жду Астахова, он должен сейчас подъехать.

— Вон в чем дело. Ну ждите, ждите, а я пойду Егорову звонить.

Когда Астахов появился в дверях, Светлана готовила на него уже новый приказ. Астахов еще не знал, что он не просто возвращается обратно в первый караул, он возвращается туда офицером — начальником караула. По крайней мере, займет эту должность на время отсутствия, по понятным причинам, Севостьянова.

— Разрешите?

— А, Гена, проходи! Я как раз готовлю на тебя приказ.

— Приказ? Светлана, я подумал, что Севостьянов прояснил недоразумение по поводу моего увольнения.

— Ты меня неправильно понял! Я готовлю другой приказ. Приказ о твоей новой должности.

— О должности?

— Гена, — переведя на Астахова взгляд, продолжила Светлана, — ты возвращаешься в восемьдесят вторую часть начальником первого караула! Тебе присвоено звание младшего лейтенанта.

— Лейтенанта? — окончательно протрезвев от этой новости, переспросил Астахов.

— Гена, ты со дня на день получаешь диплом, верно?

— Да.

— Ну вот, тебе и присвоено офицерское звание.

«Стас два часа назад, как в воду глядел, поднимая тост за младшего лейтенанта Астахова», — подумал Геннадий и поинтересовался дальнейшей судьбой Севостьянова:

— А, как же Стас? Что будет с ним?

— На время проверки он отстранен, поэтому караул возглавишь ты! Ну что ты так испугался? Ты опытный боец, работал на серьезных пожарах, спас не один десяток людей, да и сам Севостьянов тебе своей жизнью, если я не ошибаюсь, обязан! Поэтому твоя кандидатура, на начкара больше всех подходит. А как только вернется Севостьянов, перейдешь во второй караул, там Гвоздев капитана получил и ему предлагают возглавить часть. Кстати, как там Стас? Очень переживает?

— Что касается Севостьянова и его жизни, то мы тогда чуть вместе не погибли… А сейчас переживает сильно, но не из-за проверки, а из-за гибели Носова.

— Ну, его уже обратно не вернешь.

— Как мне Севостьянову сказать теперь, что я на его место возвращаюсь.

— Насчет этого не переживай, я сама ему сегодня об этом сообщу, он обещал подъехать.

— Хорошо! Тогда я пока молчу?

— Да. Я удар беру на себя, — ответила Голубева, — ты лучше, Ген, с Егоровым свяжись, сообщи ему о своем выходе.

Все это время в кабинете находилась вторая сотрудница отдела кадров Екатерина, она готовила на сотрудника приказ и стала невольным свидетелем разговора Светланы с Астаховым.

— Света, мне показалось, или ты на Севостьянова глаз положила?

— Показалось!

— Смотри осторожнее, а то поговаривают, что он, тот еще ловелас.

— Врут. Он не такой.

— Не такой? Все они такие подруга… У меня есть знакомая диспетчер, не буду тебе номер части называть, она работает в другом округе. Так вот, эта знакомая, назовем ее, к примеру, Ниной, имела неосторожность принять предложение своего караула, посетить после дежурства баню, чтоб, как ей было сказано, смыть с себя всю копоть прошедшего, далеко не легкого, дежурства.

— И, что? Согласилась она?

— Скажи мне, а ты, как поступила бы в этой ситуации? Согласилась бы?

— Скорее, да, чем нет, а что в этом криминального? Почему нельзя культурно посидеть, пообщаться в неформальной обстановке, попить прохладного пива, в простыне или в купальнике сходить в парную, разумеется отдельно от мужиков! Что в этом такого? Согласилась бы…

— Поначалу все так и было, а после, подруга, я тебе даже и рассказывать не стану. Скажу только так: больше в этой части она не работает. Так что смотри, не наломай дров.

— И что мне делать?

— Поступай так, как подсказывает тебе сердце, а может быть, ум! Выбор за тобой… За тебя никто твою жизнь не проживет — решай сама!

— Это очень тяжелый выбор! Я ночью думаю о нем. Что со мною твориться? Я не понимаю для чего мне все это?

— А для чего вообще на земле рождены мужчина и женщина?

— Для любви!

— Вот ты сама и отвечаешь на свои вопросы.

— Но почему он? Что вокруг меня мало неженатых мужчин? Он, как назло, еще и муж моей подруги. Господи, за что мне это все?

— Такова жизнь, Света, такова жизнь! А сердцу, как ты знаешь, не прикажешь! Помнишь, как в песне: «Парней так много холостых, а я люблю женатого».

Неожиданно в дверь постучали, тук, тук, тук…

— Войдите, — выкрикнула Светлана.

Дверь медленно отворилась и на пороге появился мужчина с прилизанными волосами и гладковыбритыми щеками:

— Вы позволите мне войти? — обратился он к присутствующим.

— Ой, Стас, проходи, конечно! — ответила Голубева с блеском в глазах.

Екатерина при этом, одним движением руки убрала документы в стол, и незаметно удалилась.

— Я обещал вас, Светлана Игоревна, отблагодарить!

— За что?

— За Астахова, за то, что поняли меня, и без единого вопроса, вернули Геннадия в строй!

— Я бы не торопилась на вашем месте так распаляться!

— А что случилось? Я чего-то не знаю?

— Вы многого, Станислав, не знаете.

— К примеру, вы не знаете на чье место назначен Астахов!

— Я могу предположить, что на мое…

— Но, как? Ты успел позвонить уже Егорову?

— Нет! Я прочел это в твоих неотразимых глазах!

— Ты научился читать по глазам?

— Немного. Послушай, я тут набросал не так давно пару строк:

Свои мысли оставив на гладкой воде,

Ты тяжелой гардиной завесишь все окна…

В непроглядной, холодной, немой тишине

Ты как прежде, с любовью, все ищешь кого-то.



Твоё сердце неспешно стучит с кораблём,

С тем, который в мечтах тебя вновь забирает…

До утра ты прождёшь, вспоминая о нем.

Повторяя себе то, что так не бывает.



Но холодное небо вчерашнего дня

Новый день с новой силой, поверь, согревает…

И пока ты мечтаешь, Ассоль, у огня,

Грей с восходом уже паруса надувает…

Неожиданно для самого себя, прочел Севостьянов. Нет, Светлана ему, конечно, нравилась. Эта красавица могла, порой, заставить пробежать холодку по его спине, но она была подругой жены, поэтому он и запретил себе приближаться к ней.

— Романтично! Стас, почему я не встретила тебя раньше, чем Алла?

Утром Севостьянов отправился на первый допрос в прокуратуру. На автобусной остановке, он заметил одиноко стоящую девушку. Девушка переминалась с ноги на ногу, как будто куда-то очень сильно торопилась.

— Девушка, я могу вас подвезти, — предложил Севостьянов, остановившись, напротив.

— Мне нужно срочно в ГАИ, у меня через тридцать минут экзамен, а автобуса все нет и нет.

— Так садитесь же скорее, я вас подкину!

— Спасибо, — ответила девушка, и села на пассажирское кресло.

— Вы хотите водить авто? — попытался завязать разговор Севостьянов.

— Не так, чтобы хочу… Я больше предпочитаю, когда меня возят. Но папа настаивает, чтобы я села за руль, переживает, что поздно возвращаюсь с работы. Я езжу на загородной электричке.

— Тогда я прекрасно понимаю вашего отца, шпаны в электричках хватает.

Когда подъехали к месту, Стас, невзначай, поинтересовался:

— Через сколько мне за вами подъехать? И я не спросил ваше имя.

— Меня зовут Маша.

— Так через сколько мне вас, Машенька, забрать?

— А зачем меня забирать?

— Ну, как же, мы должны обязательно сходить в ресторан отметить получение прав.

— А вдруг я не сдам?

— Сдадите, Машенька! Я в вас верю!

— Сколько сейчас на ваших, — спросила Мария у Севостьянова.

— Без пяти одиннадцать.

— Тогда я жду вас к часу! Мы, правда, в ресторан поедем?

— А что, я разве на обманщика похож?

— Да вроде бы не похож…

Разрешив все свои дела в прокуратуре, Севостьянов приехал, как и обещал Марии, в условленное место к часу дня.

— А я подумала, что больше вас не увижу! Я прошу прощения, забыла ваше имя.

— Стас, меня зовут Стас.

— Так вот, Стас, я подумала, что обратно мне придется возвращаться на автобусе.

— Что вы, Маша, я мчался к вам на всех парах! Садитесь.

— И в какой ресторан мы направимся?

— Сперва я хотел бы уточнить, получили ли вы, Машенька, права?

Мария достала из своей дамской сумочки водительское удостоверение и показала его Севостьянову.

— Тогда я просто обязан отвезти вас в самый лучший французский ресторан Москвы.

Через несколько минут они вошли в зал любимого ресторана Стаса. В это заведение он приглашал только своих, так называемых VIP-персон.

Мария прошла вовнутрь и обомлела, перед ней распахнулся изысканный интерьер с французским шармом. В декоре не было ничего лишнего, все было продумано до мельчайших деталей. Материалы, выбранные для отделки, были эксклюзивны и высококачественны. Пастельные тона и приятная музыка создавали теплую атмосферу, способствующую расслаблению.

— Стас, мы не ошиблись дверью? — поинтересовалась Мария.

— Нет, Машенька, мы прибыли точно по адресу, проходи! — ответил ей Севостьянов.

Когда гости сели за свободный стол, возле него незамедлительно появился официант.

— Добрый вечер! Пожалуйста меню!

— Спасибо, — ответил Севостьянов и поинтересовался у своей спутницы, — Мария, что ты будешь заказывать?

— Я не знаю… Я в таких заведениях, признаться, не часто бываю, у меня разбегаются глаза.

— Хорошо! Если позволишь, то я помогу тебе с выбором.

— Конечно, я только буду этому рада.

— Готовы сделать заказ, — поинтересовался официант.

— Да, — ответил Севостьянов.

— Я вас слушаю!

— Значит, нам луковый суп, цыпленок в вине и картофель, с сыром и сливками.

— Гратен Дофинуа?

— Именно!

— Простите, суп один?

— Да.

— Что будете пить?

— Маша, ты будешь шампанское или вино?

Мария сидела напротив Севостьянова чуть прикусив губу.

— Маша, ты меня слышишь? — поинтересовался у нее Севостьянов.

— Да, — чуть слышно ответила Мария.

— Ты, что спишь? Проснись же уже наконец! Я тебя спрашиваю, ты будешь шампанское или вино?

— Пожалуй, шампанское!

— Какое предпочитаете? — поинтересовался официант.

— Я давно мечтала попробовать «Вдову Клико»!

— Принесите нам, пожалуйста, бутылочку! И еще, пожалуй, бутылку «Камю».

— Хорошо, десяти или пятнадцатилетнюю?

— Обойдемся десятилетней!

— Хорошо, — ответил официант и удалился.

Через несколько минут он появился с луковым супом.

— Ваш суп, мадмуазель! — произнес официант, поднося тарелку к столу.

— Спасибо! Но нам бы еще хлебушка, и хозяина этого прекрасного заведения! — оборвал Севостьянов.

— Вам позвать сеньора Луи?

— Да, прошу вас, пригласите сеньора Луи!

— Пять минут.

— Зачем тебе хозяин?

— Хочу поздороваться с ним и поблагодарить за прекрасный обед.

Через пару минут из-за бархатных штор, закрывавших дубовую дверь, появился элегантный темноволосый директор ресторана:

— О, Мадонна, кого я вижу! Станислав, какая для меня честь!

— Перестань, Луи, я тебе, наверное, уже до чертиков надоел.

— Что ты такое говоришь? Человек, который спас жизнь моему сыну, это мой кровный брат!

— Выпьешь с нами?

— Тебе не откажу! Я хочу поднять свой бокал! Стоп. Это что такое?

— Коньяк!

— То, что это коньяк я вижу, но почему он десяти, а не пятнадцатилетний? Серж, подойди сюда.

— Я слушаю вас, сеньор Луи!

— Почему за этим столом десяти, а не пятнадцатилетний коньяк? Я вам всем показывал этого клиента! И просил, чтоб его обслуживали в лучшем виде.

— Луи, не ругайся, я сам попросил десятилетний коньяк! Не хотел разорять ресторан.

— О каком разорение идет речь, ты мой спаситель, и я тебе обязан по гроб жизни.

— Перестань, а то я сейчас возгоржусь собой.

— Хорошо! Тогда, я хочу поднять этот бокал, мой друг, за тебя и за твою неотразимую спутницу!

Луи выпил коньяк и, откланявшись, удалился, сославшись на дела. Мария сидела за столом и задумчиво смотрела в окно… За окном бесконечным потоком мелькали автомобили, и скользили одинокие силуэты прохожих. Самое верное решение было бы, подняться и, молча, отправиться к выходу. Но чем дольше она продолжала сидеть за столом, тем больше влюблялась в этого бесшабашного красавца. И этот механизм был уже запущен в ее голове, и останавливать она его не хотела. Повседневная рутина разрушала ее изнутри, последнее время жизнь ее утомляла и не приносила никакой радости… Ей было грустно оттого, что ее существование протекало бессмысленно. Она хотела, чтоб ее, как многих женщин нашей планеты, вечерами с работы встречал любимый мужчина… Но, по ее понятиям, этого не могло произойти, даже несмотря на то, что она работала в мужском коллективе. Папа, который очень ее любил, не мог заменить ей мужа. А там, где она работала, ее просто-напросто никто всерьез не воспринимал. Она бросила взгляд на Севостьянова и стала любоваться его пухлыми губами, которые что-то объясняли официанту. Мария поняла, что могла бы, без всяких преувеличений, любоваться ими всю свою жизнь. В это время Стас повернулся в ее сторону, и они встретились глазами… Маша незамедлительно отвела свои в сторону окна. Но за эти доли секунды она смогла заметить во взгляде своего спутника необыкновенную глубину и нежность, сравнимую с чистотой и прозрачностью бесконечного неба. Тишина, повисшая в воздухе, развеялась, когда она снова повернулась в сторону Севостьянова. Он пил небольшими глотками морс, который ему принесли в качестве запивки.

— Тебе налить еще шампанского? — спросил он у Марии.

Его голос обволакивал и гипнотизировал ее.

— Не откажусь, — ответила она.

Станислав наполнил фужер и предложил выпить брудершафт. Его рука легла на ее, влажную от напряжения, ладонь, пальцы скользнули по руке, и кожу, как будто опалил огонь.

— Стас, если ты не прекратишь, я растаю, и тебе придется уйти отсюда одному, — пробормотала она чуть слышно, пытаясь справиться с дрожью, которая пронзила все ее тело.

— Конечно, — ответил Стас, и пригласил ее на медленный танец.

Во время танца, Стас склонился к своей спутнице и прошептал ей на ухо:

В отражении земного простора,

На морях раскрывая крыла…

Я любовь нашу всю, без укора,

Превращаю из тени в слова.

В те слова, что прекрасней и чище

Проливаются светом из тьмы,

В те, что мы не находим, но ищем,

В те, что нами давно не слышны.

А когда эти фразы прольются,

И услышит их воздуха плен…

Волны вместе друг с другом сольются,

И закат станет сладок и нем.

— Какое замечательное стихотворение! А, кто его написал? Есенин?

— Я, — с улыбкой ответил Севостьянов.

— Ты поэт?

— В некотором роде!

— Стас, ты знаешь, я хочу тебе сказать, что мы с папой живем вдвоем, а он сейчас на даче. Поедем ко мне, я угощу тебя кофе!

— А я кофе только утром пью!

— Тогда я сварю его с утра.

— Правда? Тогда, почему мы еще здесь, красавица!?

— Только у меня просьба: едем на такси.

— Конечно, на такси, я выпимши за руль не сажусь.

Глава шестая

Астахов приехал на службу раньше положенного времени, ему предстояло пройти инструктаж и ознакомится со своей новой должностью, после чего начальник части должен был познакомить начкара с караулом (это не важно, что сотрудники караула знают его, как самих себя), таковы были правила, и нарушать их никто не собирался.

— Разрешите войти, товарищ полковник? — спросил Астахов Егорова.

— Конечно, проходи! Присаживайся, — ответил полковник.

Разговор Егоров предпочел начать с самого основного:

— Ты знаешь, Гена, сперва я хотел бы услышать из твоих уст, что ты сожалеешь о случившимся.

— Товарищ полковник, я искренне сожалею о случившимся, и прошу вас забыть об этом инциденте, как о недоразумении. Впредь ни я сам, никто из моих подчиненных, никогда не позарится на чужое.

Егоров поднялся с кресла и протянул руку Астахову:

— Вот такой начальник караула мне и нужен! Поздравляю тебя, Гена, с присвоением офицерского звания и с вступлением в должность, в своей родной и горячо любимой части.

— Спасибо, Андрей Ильич!

— А теперь, пойдем знакомиться с караулом, — произнес Егоров, указав рукой на дверь.

— Пойдемте, — ответил с улыбкой Астахов.

— После развода, Ген, в обязанности начальника заступающего караула входит: первое, проверить наличие и готовность личного состава к несению службы, его внешний вид, соблюдение формы одежды, состояние боевой одежды и снаряжения. Принимает меры к устранению недостатков. Второе, проверяет знание личного состава своих обязанностей. Третье, проверяет у личного состава караула наличие служебных удостоверений, а у водителей еще и водительского удостоверения. Четвертое, доводит до личного состава оперативную обстановку в районе выезда подразделения.

— Андрей Ильич, я же не первый день замужем…

— Первый, не первый, я должен тебя ввести в курс дела, и разъяснить тебе обязанности начальника караула. Ну, что, Ген, ни пуха, ни пера…

— С Богом, Андрей Ильич.

Егоров толкнул от себя дверь и прошел в помещение для развода. В помещении были построены водитель, пожарные, командир отделения, диспетчер, — одним словом, все, не хватало только начальника караула.

— Ну, что, первый караул, все в сборе? — поинтересовался Егоров, пройдя в помещение.

— Как видите, товарищ полковник — не хватает начкара.

— Все вы знаете, что произошло, поэтому старший лейтенант Севостьянов на время проверки отстранен он занимаемой должности.

— И, кто будет за него теперь? Не вы же, товарищ полковник?

— Нет, Тельнов, не я.

— Жаль, а то дадут какого-нибудь лузера, и мучайся с ним, пока Стас не вернется.

— Ладно, не будем ходить вокруг да около! Заходи, Гена.

Астахов шагнул в помещение для развода. Сегодня его форма кардинально отличалась от той, в которой стояли его подчиненные, так как в виде исключения, начальник части позволил присутствовать ему на разводе не в боевой одежде, а в повседневке, которая, в связи с этим, у него была накрахмалена и выглажена, а на погонах у Астахова красовались офицерские погоны.

— Хочу представить вам, товарищи, вашего нового начальника караула, младший лейтенант Астахов заменит на время проверки старшего лейтенанта Севостьянова. Думаю, что вам не нужно, товарищ младший лейтенант, представлять личный состав, — поинтересовался Егоров.

— Нет товарищ полковник, не нужно, — ответил с улыбкой Астахов.

— Тогда, если нет никаких вопросов, у заступающего и сменяющегося караулов, будем считать развод оконченным. Первый караул может приступать к служебным обязанностям, а четвертый, отправляться на отдых, — ответил Егоров и удалился.

— Гена, это правда ты? Можно я тебя потрогаю?

— Я это, Саня, я!

— Ребята, кто-нибудь что-нибудь понимает? Я лично ничегошеньки, — растеряно пробурчал Тельнов.

— А я все прекрасно понимаю, Генка на самом деле не Генка, а хорошо замаскированный Стас, — с улыбкой на лице выкрикнул Жилин, и все рассмеялись.

— Нет, смех смехом, но я тоже так хочу, несколько дней назад, наш друг Геннадий Астахов пишет рапорт об уходе, а сегодня он заступает на дежурство офицером — начальником караула… Дайте мне тоже бумагу! А то, столько лет служу, а дослужился только до командира отделения.

— Вот у меня к тебе, как к командиру отделения, вопрос! Вы всё приняли у четвертого? Всё проверили? КИПы, рукава, все пожарно-техническое оборудование в норме?

— Так точно, товарищ младший лейтенант! — отрапортовал Тельнов.

— Илья, автоцистерна заправлена? Нареканий никаких нет?

— Заправлена и водой, и топливом. Автомобиль полностью готов к работе.

— Тогда, бойцы, снимайте боевую одежду и пойдем поведаю вам свое назначение, а то вижу, что вы никак не въедете.

Через несколько минут в столовой Гена рассказал, как Стас вернул его обратно, и как в отделе кадров предложили должность начкара: вот так я и вернулся в свою родимую часть, — успел закончить Гена и услышал сигнал тревоги.

— Ну, что вы встали, как вкопанные? Пожар!

Не прошло и минуты, как цистерна выскочила из ворот части и понеслась на помощь людям, из радиостанции вырывалось:

— Восемьдесят второй, ответьте Алтаю!

— Алтай, восемьдесят второй на связи!

— Восемьдесят второй, по словам очевидцев, языки пламени вырываются из окон четвертого этажа.

— Алтай, вас понял, — ответил Астахов, и поинтересовался у водителя о времени приезда.

— Сейчас десять двадцать. Я думаю, Ген, минут через десять будем.

— Алтай, время прибытия расчета, десять минут.

— Принято. Доложите обстановку по прибытию на место.

— Есть доложить обстановку.

При подъезде к дому, стало заметно, как огненные языки вырываются из окон:

— Саня, работаем в две линии! Игорь, работаешь вместе с Тельновым.

— Есть работать с Тельновым!

— Илья, поможешь ребятам развернуться, а далее, контролируй подачу воды!

— Есть!

— Алтай, я восемьдесят второй, возгорание на четвертом этаже, огонь пытается переброситься на балкон пятого этажа.

С огнем опытные огнеборцы справились относительно быстро, несмотря на полное выгорание квартиры, огонь не смог нанести урон соседним квартирам, пожарные локализовали возгорание, провели пролив и направились в часть. По дороге заметили на автобусной остановке симпатичную молоденькую девушку.

— Ген, смотри какая цыпочка на остановке стоит, — заметил Жилин.

— Да, симпатичная! — ответил ему Астахов.

— Илья, крякни ей, — выкрикнул Тельнов.

Лавров включил и сразу же выключил сирену. На пожарную машину обратили внимание не только участники движения, но и пешеходы, чье внимание и было в данный момент привлечено.

— Сбавь скорость, — сказал Астахов.

Лавров поставил автомобиль на нейтральную передачу, и слегка надавил на тормоз. Их цель была достигнута: девушка обратила на них внимание и улыбнулась.

— Илюха, тормози… Она повелась, — выкрикнул на весь салон приободрившийся Жилин.

— Игорь, ты в своем уме? — спросил у него зануда Лавров.

— Говорю тебе, тормози, — продолжал настаивать Жилин.

— Илья, останови машину, — попросил Астахов.

— Ну я вас совсем не понимаю, как дети себя ведете, — ответил Лавров, и автоцистерна остановилась.

— Сдай пожалуйста назад, — снова попросил Астахов.

— Ген, ну ты же видишь, сзади транспорт.

— Ничего страшного, транспорт объедет.

Лавров, неразборчиво бурча себе что-то под нос, включил заднюю передачу и задом подъехал к неотразимой брюнетке.

— Девушка, давайте мы вас подвезем, — предложил ей Жилин открыв дверь.

Девушка продолжала улыбаться.

— Сынок, а может и меня тоже подбросишь? Мне тут недалече, до рынка только и всего, — поинтересовалась у Жилина рядом стоящая бабулька.

— Нет, мать, тебя не могу, — ответил Игорь бабке.

— Она молоденькая, добежит, а я, старая карга, туда весь день добираться буду…

— Девушка, ну что, едем! — продолжал настаивать Жилин.

Брюнетка молча покачала головой, и Жилин захлопнув дверь обратился к Лаврову: Поехали, Илюха, зря только время потеряли.

Когда автоцистерна скрылась уже за поворотом, бабка повернувшись в сторону брюнетки молвила: «Лучше бы морду свою умыл, герой любовник».

Девушка пожала плечами и направилась в сторону метро.

Как только машина вернулась в часть, все поздравили Астахова:

— С боевым крещением вас, младший лейтенант! — выкрикнул во весь голос младший сержант Жилин, с закопчённым лицом.

— Спасибо, Игорь! А в общем, молодцы ребята, спасибо! Справились на славу! Только к Тельнову у меня есть вопрос:

— Саня, за каким хреном ты лифт трогал?

— Хотел удостовериться, Ген, что в кабине никого нет. Он стоял на четвертом, вот я и решил проверить!

— А что, ты на четвертом не мог его проверить? Зачем ты его на первом-то теребил?

— Перемкнуло что-то старого дурака.

— Перемкнуло! Там может люди гибнут, а ты кабинку гоняешь!

— Прости, не повториться больше!

— Прости. Ты опытнее меня, Саня, знаешь, если получил приказ, выполняй без самодеятельности.

— Виноват.

— Ладно, парни, отдыхайте.

Бойцы выслушав все нарекания разошлись. Тельнов и Жилин пошли привести в порядок свой внешний вид, а Лавров решил доесть свой завтрак, который он в связи с вызовом оставил на столе в столовой.

— Как тебе Генка? — поинтересовался Тельнов у Жилина.

— Да, как тебе сказать! В работе я его знаю, он много лет выезжает на пожар по принципу, сам погибай, а товарища — выручай! А, как командир? Об этом еще судить рановато, зеленоват еще будет, всего лишь один выезд, но, в то же время, как он тебя за кабинку наклонил, а? Молодец Гена, ничего не скажешь! А ты, Саня, тоже хорош, за каким хреном ты полез туда? Тебе же ясно было сказано, работаем с линией, а не в лифт премся.

— Тьфу ты, еще один. Иди, Игорек, рожу свою умой, а не занимайся воспитанием опытного бойца.

— Сам спросил, и сам же обиделся. Слова вам, товарищ старший прапорщик, не скажи.

— Да не скажи, товарищ сержант. Игорь, а не сходить нам с тобой в нашу армяно-азербайджанскую столовку?

— Пошли!

— Генку будем с собой звать?

— Конечно!

— Тогда зови Генку, и пойдем!

— А почему, я?

— Потому, что ты младший по званию, и по возрасту, между прочим, тоже.

Гена не отказался составить компанию, тем более, что столовая находилась в пятидесяти метрах от пожарной части. Так что, в случае боевой тревоги, огнеборцы доберутся до цистерны за минуту-полторы, а это, в принципе, допустимо.

— А, ребяты, сколько вас не был, — обрадовалась появлению пожарных повар Сева и чуть-чуть приподняла свою темную густую бровь.

— Как же я люблю эту азербайджанскую курносую красавицу, — высказался негромко Астахов.

— Для твоей любви, Геночка, мне кажется, эта азербайджанская подданная старовата, — произнес Жилин.

— Да я о другой любви толкую, дурик, — возмутился Астахов.

— Сева, сколько я тебя могу обучать русскому языку? — поинтересовался у Севы Тельнов.

— А, какой русский язык, я хорошо разговаривау.

— Во-первых, «разговариваю», а во-вторых «не было».

— Сэва, скока с тобой можно погаварить? Как ты помыл посуду, закрывай Прогресс, а то я опять его пролила, — возмутилась второй повар Аня.

— Анечка, скажи мне, а ты у себя там в Армении всегда женщин называешь «он»? — поинтересовался Тельнов.

Эта небольшая темноволосая женщина с родинкой на левой щеке была жутко удивлена, что между «он» и «она», в данном контексте, есть какая-то разница.

— А что, я что-то не так называла?

— Да ну вас в баню… Говорите как хотите, я устал с вами бороться.

— Сева, тебе сегодня с товаром привезли Прогресс? — поинтересовалась Аня у Севы.

— Конечно, привезли, иначе бы я его не отпустила.

— Смотрю я на вас, девушки, и диву даюсь… как вы можете, несмотря на вражду между вашими народами, работать вместе?

— А-а-а, я Севу очень люблю, иди сюда, Сева, я тебя обниму, — ответила Аня.

— Мы с Аней подруги! — добавила Сева, обняв при этом Аню.

— Латно, ви сюда пришли не нас же обсуждать, что будете покушать? — поинтересовалась Аня.

— Я бы не отказался от первого, какой у тебя сегодня суп? — спросил Жилин.

— Сегодня борщ.

— Налей мне пожалуйста тарелочку!

— И мне тоже, — добавил Тельнов.

— И я тоже от борща не откажусь, — продолжил Астахов.

— Аня, почему ты не предлагаешь ребятым к чаю гамбаген? — спросила Сева.

— Это, что за зверь такой? — поинтересовался Жилин.

— Это нам привезли сегодня такие шоколадки полезные, гемапатген что ли…

— Может быть, гематоген? — уточнил Астахов

— Да-да, он, — обрадовалась Аня.

— Спасибо, мы не хотим.

Когда содержимое тарелки подходило к концу, Игорь подозвал Анну, чтоб заказать второе блюдо. Аня, отложив половник, которым она мешала в котле борщ, направилась в сторону Жилина. Пока она шла, Игорь обратил внимание, что в самом темном углу столовой, в который он с коллегами старался не садиться, появился на стене портрет Ленина.

— Аня, это кто повесил вождя мирового пролетариата? — осторожно поинтересовался Жилин.

— А я даже не знаю, в понедельник пришли, а он висит. Я думаю, что хозяин, — ответила Аня.

— То, что Ленин висит, это, что-то новенькое, да ребят, — пошутил Тельнов и все рассмеялись.

— А, если без Сашиных дурацких шуточек, ты как сама к Ленину относишься? Положительно или отрицательно? — продолжил Жилин.

— Я плохо к нему отношусь, — ответила Аня.

— Почему? — потирая руки, с улыбкой, поинтересовался Тельнов.

— Он этим Карабах отдал, поэтому я его не люблю, — ответила Аня, указав пальцем на свою подругу и коллегу Севу.

— Э-э-э-э, что ты там, Аня, на меня пальцем тычешь, — спросила Сева, заметив, как Аня на нее указала.

— А, ничего, моя хорошая, говорю, какая ты у меня молодец, — ответила Аня Севе, и все опять рассмеялись.

Глава седьмая

Когда Севостьянов открыл глаза, первое, что он увидел, был темно-красный ковер, который висел на стене перед его лицом. «Господи, где это я?», — пробежала первая мысль в голове. Повернувшись на другой бок, он потер ладонями глаза и бегло осмотрел комнату. «Слава Богу, у мамы, но мы вроде с Машенькой уезжали к ней, каким образом я у мамы оказался?» — подумал Стас и, поднявшись с кровати, побрел в ванную комнату. Первым делом, подошел к зеркалу и попробовал задать своему отражению вопрос: «А зачем все это нужно?» И тут же переспросил: «А что, все? Проститутки, или вчерашнее свидание. Что?» Может быть, его беспокоило сейчас больше всего то, что он ломал людям жизнь? Он попытался заглянуть себе в душу, а после не выдержав резко выкрикнул: «сволочь», и открыл холодную воду. Это «сволочь» оборвало звенящую тишину, повисшую над его головой, это «сволочь», старалось напомнить ему, что его совесть еще жива, и пытается сейчас из последних сил зацепиться за его заблудшую душу…

— Стасюша, ты меня звал? — послышалось за закрытой дверью.

— Нет, мамочка, это я сам с собой, — ответил матери Стас.

— Мне просто показалось, что ты меня позвал, — сказала хрупкая седоволосая женщина невысокого роста, и отправилась на кухню готовить завтрак.

Севостьянов не заставил себя долго ждать, меньше минуты ему понадобилось, чтоб завершить этот диалог и порадовать маму своим появлением.

— У тебя, что-то случилось на работе? — поинтересовалась Нина Ивановна.

— Да нет, с чего ты взяла?

— Так да, или нет?

— Нет, на работе все отлично, — неуверенно ответил Севостьянов.

— А это тогда, как прикажешь понимать? — спросила Нина Ивановна и достала из кармана халата повестку в прокуратуру.

— Да, мамочка, сегодня я должен туда сходить! Видишь, вызывает меня следователь Карасева Алена Игоревна.

— Но зачем?

— Понимаешь, так получилось, что на одном выезде меня ослушался подчиненный, он самовольно покинул место, где я ему приказал находиться. Он решил мне помочь и отправился в след за мной. Когда он поднялся на пятый этаж, за дверью произошел взрыв. Он погиб на месте, так и не успев понять, что произошло. Вот меня и вызывают на допрос.

— Получается, ты сейчас не работаешь?

— На время расследования, нет, — ответил Севостьянов и намазывая на хлеб вишневое варенье, затаив коварный план, аккуратно спросил, — мам, скажи, а тебе не скучно одной жить?

— Скучно? А почему мне должно быть скучно?

— Ну, я не знаю, ты еще не такая старая!

— Ты называешь семидесятилетнюю старуху — не старой!

— Семьдесят, это не восемьдесят четыре! Я просто подумал, а почему бы тебе не сменить, например, эту тесную квартиру, где ты толком, окромя телевизора, уже как пять лет после смерти отца, и поговорить ни с кем не можешь, на отличное заведение, где тебе не нужно будет готовить, убираться и стирать. Одним словом, ты будешь делать там только то, о чем всегда мечтала! Помнишь, ты мечтала рисовать?

— Конечно, помню! Но я же ведь тут не одна, ко мне заходит Анна Георгиевна и ты, ко мне приходишь ты!

— У меня скоро настанет такой период, что я не смогу навещать тебя часто, а Анна Георгиевна, насколько мне известно, не так давно слегла, и больше не сможет порадовать тебя своим визитом. А там постоянное общение со сверстниками! А, я? Понимаешь, у меня столько дел, что я еле выкраиваю лишнюю минуту.

— Я понимаю, сынок, у тебя своя семья, жена, ребенок, все верно, старики должны жить со стариками.

— Здесь дело не только в семье. Ты же ведь знаешь, что сейчас такой период, когда труд человека на порядок занижен, чем во время хваленой тобой советской власти, поэтому я вынужден подрабатывать еще на одной работе, и оттого у меня нет времени, чтобы лишний раз приехать к своей дорогой мамочке.

— Да, конечно, ты прав! Мне будет лучше в обществе себе подобных, а ты сдашь квартиру, и будет полегче с деньгами.

Севостьянов сидел и, с одной стороны радовался, что у него так легко получилось уговорить мать перебраться в дом престарелых, и, тем самым, развязать себе руки насчет случайных встреч с девчонками. А, с другой стороны, его душа разрывалась на части, он собирался безвозвратно отправить своего самого близкого человека в дом престарелых. При этом, он отдавал себе отчет, что скорее всего, мама домой уже не вернется никогда.

— Хорошо, сынок, я подумаю над твоим предложением. А сейчас собирайся, а то опоздаешь в прокуратуру.

Через час Севостьянов вышел во двор, где он провел все свое детство. В то счастливое советское и беззаботное детство, когда телевизор был все чаще частью мебели, а о компьютерах вообще еще никто и не слыхал, по крайней мере, из его друзей точно. Тогда все соседи проводили свой досуг во дворе. Двор был уникален и удобен для каждого жителя, это обширное пространство с небольшим сквером, детской площадкой, сушкой для белья и небольшой парковкой для автомобилей, на которой, к слову сказать, счастливые обладатели постоянно чинили свои авто! А те, кто не обладал автомобилем, но очень этого хотел, все время крутился рядом с первыми и давал свои советы, касающиеся ремонта. Остальное же мужское население двора собиралось за большим самодельным столом, и, понемногу выпивая «Агдам» или «Три семерки», неспешно стучало фишками домино. Мальчишки же, каковым и являлся на тот период Стас, гоняли с утра до ночи футбольный мяч, обозначив ворота качелями с одной и другой стороны двора. Девочки непрерывно прыгали «в резиночку», а женщины обсуждали, где и в каком магазине выбросили дефицит. «Да, Севостьянов, твое счастливое детство плавно превращается в кошмарную взрослую жизнь», — подумал Стас и вдогонку в его голове пробежали строки Пушкина: «Унылая пора, очей очарованье…»

Через тридцать минут Севостьянов постучался в дверь следователя Карасевой.

— Позволите войти?

— Проходите!

— Моя фамилия Севостьянов, мне было на сегодня назначено.

— Пожалуйста присаживайтесь!

Следователь продолжала, что-то искать. Севостьянов же в это время, забыл на несколько секунд, что находится перед следователем прокуратуры, его глаза не могли оторваться от бюста блондинки Карасевой. Он все это время, пока она копалась с бумагами, пытался понять размер ее груди: «пятый, нет, наверное, шестой… а глаза! Насколько чистые и голубые! Нет, ее место не в прокуратуре, а на подиуме! Вероятно, что после учебного заведения, как это у нас и положено, нужно отработать пятилетний контракт», — размышлял Севостьянов.

— Следователь Карасева, вы у меня кто? — прервала лейтенант размышления Севостьянова.

— Моя фамилия Севостьянов, я насчет гибели на пожаре бойца.

— Вы начальник караула?

— Да.

— Хорошо, я вас слушаю, — продолжила следователь, приготовившись записывать.

— Да я даже не знаю, с чего начинать.

— Я вижу, вы в прошлый раз утверждали, что не отдавали погибшему приказа. Давайте попробуем начать сначала!

— Хорошо. Поймите меня правильно, Алена Игоревна, я в такой ситуации впервые.

— Обращайтесь пожалуйста по званию.

— Есть, — ответил Севостьянов и подумал: «непростая штучка».

— Итак, вы подъехали на место, — надавив на шариковую ручку, приготовилась записывать лейтенант Карасева.

— Да, мы подъехали, и я отдал приказ на боевое развертывание, Тельнов и Жилин заняли свои позиции.

— Это, что за позиции?

— Они развернули рукава и приступили к локализации возгорания.

— А погибший сотрудник? Ему вы, что приказали делать?

— Носову?

— Да.

— Понимаете, несмотря на то, что Носов был по званию прапорщик, и отдал не один год своей жизни госпожнадзору, он ни разу не выезжал на пожар.

— По моим данным он отработал в пожарной охране пять лет.

— Верно, но служил в комендантском полку! Полк, это, конечно, громко сказано, всего лишь несколько бойцов, которые несут службу по охране управления. Вот таким бойцом Юра и был. Но, как он сам пожаловался, до этого пожара: «Что я за боец такой, который не спас ни одну жизнь?» Поэтому он и перевелся в боевую часть.

— То есть в вашу?

— Да.

— Это был его первый караул в вашей части?

— И караул был первым, и выезд на пожар тоже был первым! Нет, конечно, он должен был выезжать в учебной части, но это, как вы понимаете, было давно.

— Продолжим. Какой вы ему отдали приказ?

— Я приказал ему оставаться рядом с цистерной и следить за давлением в рукавах. Он должен был находиться на подмене, понимаете? Рядом с водителем.

— Если это так, то почему он оказался на месте взрыва?

— Самовольно оставил место своего пребывания.

— То есть как самовольно? Ослушался приказа?

— Да. Когда я вернулся к цистерне, чтоб взять его к себе в помощь, водитель мне сказал, что Юра уже минут пять как находится в подъезде. Я спросил водителя, почему он его не остановил, но водитель поинтересовался: «Как? Мне нужно было его привязать веревкой к цистерне?»

И тут Севостьянов ненадолго замолчал, а когда продолжил, по его щеке покатилась слеза.

— Когда я собрался идти вслед за ним, прогремел взрыв. Я рванул туда, но было уже поздно. Юра был мертв. Он ничего не успел понять, а я вот, товарищ лейтенант, понял многое.

Следователь оторвала свой взгляд от листа бумаги, на котором она фиксировала информацию, и посмотрела на Севостьянова.

— Да, да, я понял многое, — повторил Севостьянов, посмотрев в голубые, как небо, глаза Карасевой.

Следователь не решилась спросить у Севостьянова, что конкретно он понял. Она положила на стол ручку и предложила на этом закончить.

— Спасибо, вы многое прояснили. Давайте ваш пропуск.

Севостьянов вышел из здания прокуратуры еще более разбитым, но это не отвлекло его от мысли, посетить могилу Носова. Он сел за руль и, повернув ключ зажигания, начал цитировать строки, которые не так давно написал:

Гул протяжный, машины пожарной сирена,

Одинокий, седой и небритый, мелькнул ты во сне…

Ты выводишь меня в сотый раз из горящего плена.

Ну, а сам растворяешься в огненно-красной золе.

За закатом — рассвет, распахнув одеяло, я встану…

Буду долго смотреть на себя сквозь зеркальную дверь.

Ты ушел и оставил на сердце глубокую рану…

В огнеборческом братстве, наверное, нельзя без потерь.

Глава восьмая

На следующем карауле младшего лейтенанта Астахова, появился, после учебки, новый боец — рядовой Дмитрий Бояринов. Этот невысокий, коротко стриженный брюнет, с пышными бровями и носом, похожим на картошку, решил стать пожарным относительно недавно, до этого он работал в кампании международных перевозок. Отработав в ней несколько лет, он понял, что занимается не своим делом. Сотрудники предприятия очень гордились, что занимаются упаковкой личных вещей международных послов и других VIP особ, как они их и называли. А Дмитрий понимал, что сходит от всего от этого с ума. Его все больше и больше тянуло к профессии, о которой он мечтал с детства, но в свое время не мог решится пойти туда служить. Но желание все-таки перебороло, как он часто говорил, здравый смысл, и он в двадцать восемь лет оказался на пороге отдела кадров Управления Государственной Противопожарной Службы. Прошел медицинское освидетельствование, учебку, и был направлен для дальнейшего прохождения службы в первый караул восемьдесят второй пожарной части, в караул Севостьянова.

После развода Дмитрий узнал, что обязанности начальника караула, временно исполняет младший лейтенант Астахов.

— Товарищ младший лейтенант, рядовой Бояринов, — представился Дмитрий.

— Рядовой? — поинтересовался Астахов.

— Так точно!

— А что, так?

— Только недавно понял, что не тем занимался.

— А, если и с этой профессией осечка?

— Не думаю, товарищ младший лейтенант.

— Хорошо! Добро пожаловать! — ответил Астахов и направился в столовую, чтобы выпить чашку кофе. Но, не успел он дойти до столовой, как прозвучала сирена, и бойцы, все как один, попрыгали к цистерне, и, нацепив на себя боевую одежду, заняли свои места.

Дмитрий был несколько удивлен скорости своих боевых товарищей, в учебном центре все было гораздо медленнее.

— А что горит? — поинтересовался осторожно Дмитрий у Тельнова.

— Возгорание в многоквартирном жилом доме. По всей вероятности, горит одна из квартир.

— А, может, и несколько, — добавил Жилин и поинтересовался у Бояринова, — это твой первый выезд на пожар?

— Да, — ответил Бояринов.

— Ох, и везет нашему караулу с новичками, скажи, Ген! — продолжил Жилин.

— Типун тебе на язык, Игорь, — ответил ему Астахов.

Пока бойцы общались друг с другом, матерый Лавров домчал их до места возгорания.

— Саня, работаем в три ствола, молодого берешь на себя, — отдал приказ Астахов.

— Есть, — ответил Тельнов.

— Гена, помимо дома полыхают гаражи! — выкрикнул Жилин.

— Поэтому и дернули нас третьими в помощь тридцать седьмой и шестьдесят третьей, — ответил начкар.

— Бояринов, от меня ни на шаг не отходишь, работаем с тобой одним стволом, понял? — поинтересовался Тельнов.

— Понял, товарищ прапорщик, — ответил Дмитрий.

— Ребята, работаем предельно осторожно, в гаражах могут быть лягушки, — остерег перед выходом Астахов.

— Что такое лягушки? — поинтересовался Бояринов у Тельнова.

— Лягушки — это газовые баллоны, — ответил Саша с улыбкой на лице.

— Всё, пошел, пошел, пошел, — выкрикнул Бояринову Жилин, и Бояринов выпрыгнул из машины вслед за Тельновым.

— Мы работаем по гаражам, с квартирой разберется шестьдесят третья, — обозначил Астахов.

— Бояринов, подключай линию, — отдал приказ Тельнов.

— Осторожно, оголенные провода, — предупредил Жилин и исчез за облаком едкого дыма, по всей вероятности, от лакокрасочных материалов.

— Давай, за мной, — обратился Тельнов к Бояринову и, в то же время, крикнул Лаврову, чтоб тот подал напор в рукав.

Полностью справиться с возгоранием бойцам удалось за пару часов. После бешеного ритма работы, Жилин с Тельновым присели на лавку, чтоб перекурить, пока Бояринов скручивал рукава.

— Вам что, дыма не хватило? — спросил Бояринов у коллег.

— Нет, — ответил Тельнов, и ребята рассмеялись.

— С боевым крещением тебя, боец! — похлопав по плечу Дмитрию, произнес начальник караула.

— Спасибо, товарищ младший лейтенант, — ответил Дмитрий, и добавил, — зря ребята на моей прежней работе говорили, что переезд равен двум пожарам. По мне лучше несколько раз переехать, чем один раз погореть. Хорошо, что «лягушек» еще не было.

— Как это не было, а что же тогда начкар из третьего гаража достал? — как бы невзначай, протирая от копоти лицо, спросил Жилин у Бояринова.

— Я не видел, — ответил Дмитрий.

— Лягушечку и достал, хорошую такую, литров на восемьдесят, я видел, как он ее откинул в безопасное место.

— Товарищ младший лейтенант, это правда? — спросил Бояринов.

— С крещением тебя, Дима! Послужишь подольше, узнаешь побольше, — ответил Астахов, и все, кроме Бояринова, рассмеялись.

— А, что ты перевозил на своей предыдущей работе, ну, на той, с которой в пожарку убежал? — спросил Тельнов у Бояринова, как только сели в машину.

— Мы, как правило, перевозили дорогостоящих VIP-клиентов. Вещи, мебель, да все, что они пожелают.

— Ты грузчиком работал? — спросил Астахов.

— Нет, товарищ младший лейтенант, я был мувером. Грузчик — это погрузочно-разгрузочные работы, а мувер, это тот, кто перевезет твои вещи на высшем уровне! И начнет с профессиональной упаковки.

— Вот оно что! — покачал головой Тельнов.

— А хотите, я вам расскажу один случай, — поинтересовался Дмитрий.

— Валяй, — без интереса, выдавил Жилин.

— Значит случай был такой: самое начало лета, жара, а летом у муверов всегда горящий сезон, работали мы в основном, как я уже ранее говорил с VIP-клиентами. Это посольские работники, всякие фирмачи, директора кампаний, но наша кампания, по перевозке работала, и по сей день работает, исключительно с иностранцами.

— Давай уже про сам случай, не нужно нам про контору эту рассусоливать, — прервал рассказ Дмитрия Жилин.

— Хорошо. Вечером одного дня наш диспетчер, который занимался распределением работы и набором сотрудников, позвонил моему другу, бригадиру Михаилу, и спросил его нервным голосом: «Миша, ответь мне скорее, у тебя есть еще люди? Мне не хватает еще двух человек». Миша находился в этот момент в Текстильщиках, в районе гаража нашего управдома Петровича. Сделав глоток пива, Миша ответил диспетчеру: «Я нашел тебе сегодня двенадцать человек, откуда ты мне прикажешь взять еще? И на часах, как-никак девять часов вечера. Только если молдаван к тебе из подвала отправить». Диспетчер, нервничая из-за невыполненной работы, спросил Михаила: «У тебя есть молдаване?» «У меня-то нет, а вот у Петровича живут в подвале несколько разнорабочих». «И где нам найти этого Петровича», — спросил у Михаила диспетчер. «А, зачем нам его искать? Он сейчас стоит рядом со мной и пьет пиво». «Я прошу тебя, договорись с Петровичем, пусть приедут молдаване». На следующий день на Рябиновую улицу приехали два молдаванина, их быстро распределили на работу, посадили на машины, для разгрузки на месте. Один молдаванин по распределению попал в английское посольство. Назову его — Сергей. Признаюсь вам, что я за несколько лет работы в английском посольстве был всего один раз. Англичане всегда старались пользоваться своими кампаниями, но, не в этот раз. Должен был приехать дипломат большого ранга. Доставили личные вещи. Когда началась разгрузка, молдаванин взял коробку и пошел вслед за остальными сотрудниками. В помещении уже находилась жена посла — ухоженная, пахнущая дорогостоящим парфюмом, одним словом, настоящая английская леди. Она поздоровалась и показала, куда нужно поставить коробки. Коробок на доставке было очень много, поэтому кто-то подносил к лифту, кто-то поднимал на лифте, а кто-то заносил уже в квартиру. Сергей, по непонятным причинам, попал на разнос в квартиру. Как только он снял ботинки, английская леди упала в обморок.

— Прям, в обморок? — поинтересовался Тельнов, едва сдерживая смех.

— Конечно, нет. Это я фигурально выражаюсь, она от запаха его носков заплакала. Она вынула из серванта деньги и, через переводчика, попросила Сергея незамедлительно сходить и купить себе, в ближайшем магазине, новые носки. Молдаванин обрадовался, так как живя в подвале, он не мог постирать себе носки, а купить новые не позволял бюджет. Когда он вернулся из магазина, уже распаковывались личные вещи и посуда. Сергей ненадолго впрягся в работу, а, заметив в баре виски, налил себе в стакан самый дорогой и сел на кожаный диван посла. В комнате появилась леди, и он без всякого смущения предложил ей, налить себе стаканчик и присесть рядом с ним. И эта леди, эта воспитанная женщина, которая никогда не повышает голос, не поверив своим глазам и забыв про этикет, подняла крик и, чертыхаясь по-английски, выперла молдаванина вон. Диспетчер на следующий день позвонил Михаилу, и, едва сдерживая смех, поблагодарив Мишу за молдаванина, рассказал, как тот развел леди на носки и выпил пол бара английского посла, при этом предложил английской леди составить ему компанию. А Михаил ответил ему: «Ну я же тебя предупреждал, не молдаван же тебе из подвала присылать».

— Что есть, то есть, молдаванам тяжело понять английских леди, — заметил младший лейтенант Астахов.

Глава девятая

Когда Севостьянов подъехал к воротам кладбища, он заметил, как в калитку вошла супруга Носова. Сперва он решил переждать, посидеть в автомобиле и послушать музыку, пока она не покинет кладбище, но потом передумал, и, выйдя из автомобиля, стремительно направился в сторону входа.

— Здравствуйте, — обронил Севостьянов, подойдя к могиле.

— А-а-а, это вы, — без радости в голосе, ответила вдова.

На кладбище царила неимоверная тишина, только вороны нарушали ее своими криками, переговариваясь на ветке березы.

— Какая здесь тишина, — Севостьянов пытался завязать диалог.

— А вы бы тут и оставались, глядишь, понравится, а я с мужем уйду домой… или не хотите? — сквозь слезы выдавила из себя вдова.

— Поверьте, что мне так же больно, как и вам, — ответил Севостьянов, и, положив на могилу гвоздики, вышел за ограду.

— Постойте! — окликнула его вдова.

Севостьянов остановился, и, повернувшись вполоборота, глянул в ее сторону.

— Вы, правда, не приказывали ему? — чуть слышно спросила вдова.

— Приказывал. Приказывал… Чтоб он до моего распоряжения не заходил в помещение, а он меня ослушался… ослушался, и видите к чему это все привело, — резко ответил ей Стас.

— Давайте помянем Юру, — неожиданно для Севостьянова, предложила вдова.

— Конечно, — ответил он и пригубил содержимое рюмки.

— Меня зовут Марина, — протянув Севостьянову руку, представилась вдова.

— А я Стас, — ответил ей Севостьянов и крепко пожал ее руку.

— Вы знаете, Юра с детства мечтал стать пожарным! Мы с ним учились в одном классе! Я перевелась к ним из другой школы. Мне он очень понравился, голубоглазый красавец с пшеничными волосами! Ну, разве можно было перед таким устоять? Вот я и потеряла голову. После окончания школы он сказал: «Марина, я с седьмого класса собираюсь стать пожарным! Поэтому хочу поступать в пожарное училище».

— Получается, он с детства выбрал себе эту профессию?

— Так, о чем я и говорю… Вы меня простите, если я была на похоронах чрезмерно грубой с вами. Поймите меня правильно, у меня, кроме Юры и детей, никого больше нет. Теперь только дети. Я родителей похоронила больше трех лет назад, они сгорели в дачном доме, точнее, угорели от печи, а теперь еще и Юра…

Марина замолчала, и в воздухе повисла тишина.

— Я на вас не обижен! У вас очень большое горе, — сказал Севостьянов.

— Налейте мне пожалуйста! Я хочу помянуть Юрочку… Сегодня сорок дней, как его со мною нет, — попросила вдова и снова разревелась.

— Сегодня сорок дней? — испуганно переспросил Севостьянов.

— Я подумала, вы знаете, поэтому и пришли.

— Нет, я не знал.

— Я поняла… Нас с вами Юра позвал, — предположила Марина и, проглотив содержимое рюмки, продолжила свой рассказ, — понимаете, пока я строила планы о замужестве, он решил поступать в училище! Когда мы учились в седьмом классе, у нашего одноклассника дома взорвалась канистра с бензином, и случился пожар. Сестра Сергея (так звали одноклассника) прибежала за ним в школу, и они ушли. По-моему, их отца тогда выбросило взрывной волной в окно, хорошо, что они жили на первом этаже. Юра в тот день убежал с занятий, это я потом уже узнала, чтоб поддержать Сережу. Он видел, как ловко пожарные справились с возгоранием, и спасли из горящей квартиры любимую собаку Сережи, овчарку Люсю. Юра тогда остался под большим впечатлением! В тот день он и решил стать пожарным.

— Вам налить еще, — поинтересовался Севостьянов у вдовы.

— Да, прошу вас, — ответила Марина и продолжила, — но поступить в Ивановское училище Юра так и не смог, не набрал нужных баллов. Служил в армии, а как только вернулся, сделал мне предложение. Я была на седьмом небе от счастья! Через месяц мы оформили наши отношения, а еще через месяц я забеременела! Юра был очень рад! Сказал, что у нас обязательно родится сын. А, когда он вырастет, то станет, пожарным, так же, как его папа. Тогда я впервые, после долгого перерыва, из его уст услышала слово «пожарный» и поняла, что теперь его уже никто не в силах ни отговорить, ни остановить… Так оно и случилось, через несколько месяцев Юра стал пожарным.

— Покойся с миром, брат, — подняв рюмку произнес Севостьянов глядя на фотографию Юрия.

— Но его всю службу тяготило, что он попал в комендантскую роту, все говорит, людей спасают, а я, как прохвост, сам себя сторожу.

— Не нравилась ему такая служба?

— Что вы, дезертиром себя называл, тыловой крысой, да и еще как-то. Мечтал перевестись в боевую часть, только я, после гибели родителей, его отговаривала: пожалей меня! Мама с папой сгорели, и ты тоже хочешь? Говорила я ему тогда.

— И он вас жалел!

— По крайней мере, старался. Я видела, конечно, как ему это нелегко дается, но он держался молодцом, так сказать, не подавал вида. А не так давно, подошел ко мне и говорит: Что хочешь ты со мной, Маринка, делай, но я так больше не могу… Не могу в тылу, когда другие на передовой! Это видно мое призвание… Отпусти!

— И вы согласились?

— Не сразу, конечно, но согласилась… Не смогла больше терзать его сердце. Он был таким счастливым! Написал тут же рапорт на перевод и оказался в вашем, Станислав, подчинении, а дальше… — Марина на некоторое время затихла, а после смахнула слезу, вздохнула, и добавила, — а дальше вы все знаете.

— Вы позволите, я вас провожу?

— Вы за рулем?

— Да, я за рулем, но машину я оставлю здесь, куда мне после водки за руль? Мы с вами пойдем пешком!

— А почему бы и нет? Я ведь, признаться честно, после похорон на улицу еще ни разу не выходила.

— Тогда вам обязательно нужен кислород! Он вам сейчас прописан в качестве лекарства.

— А мы с вами, Стас, не замерзнем?

— Да перестаньте вы, Марина, на улице лето!

— Хорошо, пойдемте! Я поделюсь с вами одним секретом!

— Каким?

— Мой секрет слишком прост! Я поняла, что вы не такой уж и плохой человек, как я для себя вас расписала.

— Да нет, Марина, я слишком плохой человек.

— Перестаньте врать, возьмите меня лучше под руку, а то меня немного штормит.

После полуночи Севостьянов появился в квартире матери, к жене он снова не пошел. Утром, поднявшись с кровати, он опять встал перед зеркалом в ванной комнате и долго смотрел в свои глаза.

— Мама, как ты считаешь, я хороший человек? — выкрикнул Севостьянов, выходя из ванной комнаты.

— Я считаю, сыночек, что ты — очень хороший человек! — ответила ему Нина Ивановна, стоя у плиты.

— А вот моя жена так не думает.

— А ты бывал бы почаще со своей женой, глядишь, она бы и поменяла свое мнение, мой дорогой, — ответила мать.

— Доброе утро, мамочка, — добавил Стас.

— Доброе утро, ответила Нина Ивановна и потрепала сына, шутя, за щеку.

— Как ты спала? — поинтересовался сын, размазывая чайной ложкой по белому хлебу масло.

— Какой в мои годы сон? Я провалюсь, проснусь, провалюсь, проснусь… Одним словом, как разбитая телега, — ответила Нина Ивановна, наливая сыну чай в его любимую кружку.

— Когда я пришел, у тебя работал телевизор.

— Так вот почему я не зафиксировала времени твоего прихода!

— Ты раньше столько не смотрела телевизор.

— О, раньше! Ты не обращал внимание, как звучит слово: «Сейчас» — сухо и грубо… А обрати внимание, как романтично звучит слово: «Раньше!» Замечаешь: «Сейчас», сухо… И мягко, на плавном выдохе: «Раньше»! Заметил?

— Да, что-то такое есть!

— Так вот «раньше» я, сынок, как ты помнишь, очень любила читать, а сейчас у меня уже не то зрение, поэтому я уделяю больше внимания телевизионным передачам, хотя, смею заметить, далеко от них не в восторге. Особенно от этой, где отгадывают какое-нибудь слово.

— А многим она нравится!

— Понимаешь, сынок, люди очень любят, что-нибудь неизведанное, загадочное, поэтому их распирает от любопытства, что же это за слово-то такое! Этим и пользуются создатели этих шоу… Слово то какое — шоу! Нам теперь повсеместно подавай шоу это. А они и рады стараться. Но это сугубо мое, индивидуальное, мнение. — Ох, если бы жив был твой папа, я бы тогда и близко не подошла к телевизору. Ты помнишь, каким он был рассказчиком, и сколько у него было историй?

— Конечно, помню, мамочка! Я, даже, помню, как он однажды рассказывал нам про блокадный Ленинград. Ты помнишь?

— Это когда он про Веру Андреевну рассказывал?

— Да, да про бабушку.

— Его мама смогла пережить все тяготы блокадного Ленинграда. В самом начале блокады она еще ходила в школу. Но с января началась самая настоящая трагедия, жители начали питаться по карточкам. Ее маме дали рабочую карточку — 250 граммов хлеба, а ей детскую — 125 граммов. Хлеб готовили в основном из коры, муки в нем было мало. Большие очереди за хлебом, сильные морозы, артобстрелы и налеты, многочисленные жертвы. Ее отец помогал семье положенной ему пайкой, а через три месяца умер от голода. Люди умирали на ходу. Двери в квартирах не закрывались на замок, из квартир периодически забирали мертвые тела. Умерших людей складывали штабелями на улице, их забирали военно-медицинские бригады и хоронили на Пискаревском кладбище. Вера Андреевна, глядя на весь этот ужас, начала молиться, и Господь сохранил ей жизнь. Через много лет, незадолго до своей кончины, она сказала мне: «Ниночка, а знаешь почему именно Ленинград был взят в кольцо?» «Нет», ответила я ей. «А потому, что все безбожье началось именно с Петербурга. В сорок первом году, незадолго до начала войны, отдали приказ о взрыве Знаменской церкви, в честь иконы Божьей Матери „Знамение“. Эта икона спасла когда-то Великий Новгород, и, по преданию, оберегала Санкт Петербург. На месте храма ныне — станция метро „Площадь восстания“. А вначале осени город был взят противником в кольцо. Попустил Господь эту страшную трагедию, потому что отказались от Него. А так нельзя. Ты знаешь, сынок, что там, где разрушен храм, на месте алтаря, до самого страшного суда, будет стоять ангел».

— Ты скажешь тоже…

— Ты можешь мне, конечно, не поверить, но это истинна.

— А ты посмотри сколько сегодня в Питере кафешек разных, на любой вкус, — добавил Севостьянов.

— Простил Господь отступников, простил! Многие покаялись, — сказала мне Вера Андреевна. И я ей поверила беспрекословно.

— А, как же ей не поверить, если она всю оставшуюся жизнь посвятила Богу.

— Не сразу, в монастырь она ушла только после развода с дедом, а это лет тридцать после войны прошло уже. Она часто к нам приезжала, ты помнишь?

— Конечно, помню, мам.

— Именно она меня, в свое время, к вере и привела.

— Папа тоже очень любил слушать ее рассказы, — добавил Стас.

— Если бы он был жив, я бы сдала телевизор в комиссионку! Сдала бы и ни на минуту об этом не пожалела! Ты мне веришь?

— Конечно, верю! Я собрал все нужные бумаги, для твоего переезда к единомышленникам!

— Ты думаешь, что там кто-то сможет порадовать меня интересными историями, как твой отец?

— Нет, мам, я так не думаю, но все документы в сборе, и ты в любое время можешь там поселиться.

— Как скоро я должна это сделать?

— Ты можешь, конечно не торопиться, но не затягивай, а то могут просрочиться анализы.

— Я сдавала анализы?

— Конечно!

— Тогда я готова переехать туда через неделю.

— Назови мне число, и я тебя отвезу.

— Сегодня третье, давай, скажем, девятого.

— Хорошо, заметано, восьмого вечером я приеду с ночевкой, а утром девятого отправимся в путь.

— Хорошо, сынок, восьмого я буду полностью готова!

Глава десятая

В кармане Севостьянова зазвонил телефон, и он легким движением руки извлек его:

— Слушаю!

— Ты помнишь, что у Егорова сегодня днюха? — послышался из трубки голос Тельнова.

— Нет, Сань, забыл.

— Так, вот что я тебе звоню! Мы ему подарок вскладчину подарили, а он нас вечером в кафешку пригласил.

— Хорошо! А от меня-то ты чего хочешь?

— Так он попросил меня, чтоб я с тобой связался и передал тебе, что в семь часов в кафе на Лермонтова ты должен быть, как штык. Он очень ждет тебя, Стас!

— Хорошо, Сань, я приду!

— Тогда до встречи!

— До встречи.

— Да, чуть не забыл, там дресс-код, строго в классике.

— Хорошо, буду в классике.

В назначенное время Севостьянов прибыл в кафе. Он приехал в числе первых, но перед ним туда прибыли Лавров, Царев со второго караула и Мамонтов из четвертого. Он поздоровался с коллегами и заметил за столом, который был уже полностью накрыт, одиноко сидящую Голубеву:

— Здравствуй, Света!

— Привет, Стас!

— Ты тоже здесь?

— Да меня Егоров пригласил!

— Ты не возражаешь, я присяду?

— Садись!

— Хорошо выглядишь!

— Спасибо, ты тоже, — ответила, чуть смущаясь Светлана.

Когда зал полностью набился гостями, в дверях появился виновник торжества, и гости в один голос закричали: «С днем рожденья! С днем рожденья!»

Севостьянов так и остался сидеть рядом с Голубевой. К ним чуть позже присоединились Астахов, Жилин и Тельнов.

Когда заиграли медленную музыку, Севостьянов был уже полностью расслаблен и забыл о том, что завтра утром его ждет на очередной допрос в прокуратуре следователь Карасева, что дома болеет сын, и Алла не находит себе места, так как температура не спадает уже пятые сутки… Он забыл обо всем, что находилось сейчас за стеной этого уютного кафе. А тут еще и Света, повернулась в его сторону и пригласила на танец:

— Станислав, ну, если вы сами не хотите пригласить красивую девушку на танец, тогда это сделаю я… Я приглашаю вас, Станислав!

— С великим удовольствием! — ответил Севостьянов, и протянул ей руку.

Во время танца, Светлана прижалась к партнеру, и он, не выдержав, спросил:

— Светка, ты такая красивая баба! Что же ты все одна, да одна?

— Не всем же так везет, как Алке! Вот я не встретила такого, как ты, вот и сижу одна…

— Так это мы сейчас с легкостью исправим.

— Грешно смеяться над одинокой, бедной дамой, — проронила Голубева.

— Давай уедем!

— Ты что, Стас, потом греха не оберешься… Ты представляешь, какие поползут разговоры.

— Да плевать я хотел на эти разговоры, — ответил Севостьянов, крепче прижимая к себе партнершу.

— Прекрати, Стас, а то я и правда соглашусь.

— Светка, ты мне давно нравишься… Я хочу тебя, Светка!

— Товарищ старший лейтенант, осторожнее с выражениями, а то наобещаете с три короба, а после позабудете.

— Не позабудем.

— Спасибо за танец, Стас! Пойдем за стол, а то твои друзья смотрят на меня, как волки на овцу.

Когда Севостьянов вернулся за стол, а Светка скрылась в туалете, на него накинулись с вопросами:

— Стас, быстренько признайся нам, ты что запал на нее?

— Ну почему сразу запал? А вообще запал, мужики, запал… может ее в туалете жахнуть?

— Да ты что, сдурел? У Егорова на днюхе?

— Выдержи время… Чем больше выдержка, тем слаще вкус напитка!

— Ты, как всегда, прав, Игорь, — ответил Севостьянов, и, не дожидаясь возвращения Светланы, заглотив «на ход ноги» еще рюмку водки, удалился домой.

— Парни, я по-английски удаляюсь, а то меня утром следак ждет.

— Ну, весь ты в бабах растворился, — ответил ему Гена, когда Стас уже выходил на улицу.

Севостьянов возвращался из прокуратуры с очередного допроса, связанного с гибелью прапорщика Носова, когда в его кармане раздался телефонный звонок.

— Я слушаю, — произнес он, поднеся трубку к уху.

— Здравствуй, Стас! — чуть слышно, выдавила из себя Светлана.

— Алло, кто это? Перезвоните, вас плохо слышно, — ответил Севостьянов и нажал на сброс.

Через пару минут, когда его автомобиль повернул во двор собственного дома, вновь раздался звонок. «Кто же такой настойчивый, Карасева что ль?» — подумал он и ответил на вызов:

— Слушаю вас!

— Алло, Стас, привет! Узнаешь?

— Кто это? Света, это ты, что ль?

— Да, — неуверенно ответила девушка.

— Что с тобой, Голубева, я тебя не узнаю… Тебя уволили из кадров, или кто-то умер. А, нет, тебе плохо после вчерашнего, угадал?

— Угадал.

— Ты прости, я вчера вынужден был уйти, так как мне нужно было рано вставать. У меня сегодня был очередной допрос, я даже сейчас подумал, что это следователь забыла меня о чем-нибудь еще расспросить.

— Я так и поняла… Ты не переживай, мне друзья твои все объяснили.

— Прости, но я как-то привык к твоему звонкому жизнерадостному голосу! Тебе совсем плохо?

— Я хорошо себя чувствую! По крайней мере, физически, точно.

— А морально?

— Понимаешь, я вчера перед тем как заснуть, очень много думала… и поняла, что человек лишенный каких-либо моральных норм, всегда будет непонятен окружающим.

— Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил Севостьянов, остановившись возле подъезда и заглушив двигатель.

— Я хочу сказать, что отличаюсь от других женщин….

— Чем это ты от них отличаешься? — ухмыльнувшись поинтересовался Севостьянов.

— Да хотя бы тем, что безумно люблю одного мужчину, а он является мужем моей близкой подруги, — с чувством какого-то облегчения и удовлетворения выдавила из себя Светлана.

— И, кто же этот счастливчик? — поинтересовался Стас.

— Хватит издеваться надо мной, Севостьянов… Стас, я не сплю ночами, я разбитая на работе, мне плохо, ты можешь приехать?

— Уже лечу, красавица, — ответил Севостьянов и снова завел двигатель.

Алла в этот момент смотрела в окно в ожидании мужа и видела, как ее любимый Стас выехал с пробуксовкой со двора. «Пора с этим заканчивать», — произнесла вполголоса Алла, зашторив окно.

Через четверть часа автомобиль Стаса на большой скорости залетел во двор Светланы, она, точно так же, как и жена Севостьянова, смотрела в окно в ожидании любимого. Стас выскочил из автомобиля и быстро, перешагивая сразу несколько ступеней, поднялся на второй этаж и надавил на кнопку звонка. Через мгновенье, щелкнув несколько раз дверным замком, Светлана распахнула перед Севостьяновым дверь. Перед ним предстала невероятно красивая женщина… Первое, что бросилось ему в глаза, короткий блестящий шелковый халат, после его взгляд отметил её новую прическу и ярко накрашенные губы:

— Привет! — негромко сказала она.

— Привет! — ответил он.

— Проходи!

— Спасибо!

— А ты быстро приехал, я даже не успела переодеться!

— Света, тебе так идет этот халатик!

— Пойдем на кухню, я тебя покормлю!

— Позволь, сперва я помою руки.

— Конечно, ванна слева.

— Спасибо я вижу по картинке.

— Да, точно, извини.

— А где ребенок?

— Анечка уже как неделю живет у бабушки. Помыл руки?

— Да, — ответил Стас, показав Светлане руки.

— Тогда проходи, садись, будешь борщ есть?

— Буду!

— А вина со мной выпьешь? Составишь компанию?

— Вина? Как же я после вина домой-то поеду?

— А ты оставайся у меня!

— А Алле, что я скажу? Заночевал у Светы?

— Ну зачем! Скажи, что остался у мамы.

— Заставляешь меня врать?

— Нет, ты, конечно, можешь ехать! Я тебя не держу ведь силой…

— У тебя есть свечи?

— Да!

— Неси их сюда, и дай мне бокал!

Светлана поставила на стол еще один бокал и отправилась в комнату за свечами. Когда она вернулась, то в ее руках помимо свечей была еще шестиструнная гитара. Стас знал о том, что Голубева, время от времени, поет под гитару, но он ни разу не слышал ни одной песни в её исполнении, а сейчас у него появилась такая возможность.

— Светочка, ты хочешь мне спеть?

— Да, — ответила она, зажигая свечи, и, положив инструмент себе на колено, начала перебирать струны:

Мне непогода нипочём,

Остановить январь дождём,

Остановить январь грозой…

И оживить февраль слезой…

Я буду так же, как и ты,

Стоять у этой полосы!

Стоять и вспоминать о том,

Но это будет только сном!

Ты нежный образ моих снов,

И ты любить меня готов…

Но я прошу тебя — оставь,

Свою печаль, свою печаль.

Не будет времени у нас

На скоротечность нежных фраз…

И очень важно то, что мы,

Отправим вспять, конец зимы…

Я, как тогда, налью бокал…

В твоих глазах любви накал!

Но, это только, сладкий сон,

Где каждый вечер мы вдвоём!

— Неожиданно, — произнес Севостьянов, как только Светлана закончила играть.

— Как давно ты написал этот стих?

— Мне кажется, что лет пять тому назад, а ты давно написала на него музыку?

— Чуть больше года! Я люблю эту песню, мне кажется, что она о моей жизни. Ты знаешь, я однажды так полюбила! Нет. Сперва давай выпьем с тобой за любовь, а после я тебе об этом расскажу…

Севостьянов наполнил бокалы, и они выпили брудершафт, чуть дотронувшись друг до друга губами…

После, Светлана, сделав шаг в сторону, поправила свою челку и, присев за стол, начала рассказ:

— Когда я училась в десятом классе, меня на месяц отправили к бабушке в деревню. Нет, конечно, и до этого я ездила туда каждое лето, но эта поездка была особенной. Я в первый же день попала на дискотеку в местный клуб, и там меня на танец пригласил один мальчик. Он был невысоким голубоглазым блондином со шрамом на левой щеке. Этот шрам у него остался после травмы, которую он получил во время драки с ребятами из соседней деревни. Те часто приходили в нашу деревню, они лазали по огородам и приставали к девчонкам, то есть, к нам… Но однажды им путь преградили ребята из нашей деревни, и во главе них стоял самый крутой пацан — Илья, именно с ним я и танцевала в первый вечер своего приезда. Я была тогда тихоней и отличницей, а он — сорвиголова, и, казалось бы, между нами не могло быть ничего общего, но я влюбилась в него без ума! Влюбилась, несмотря на то, что он, в свои семнадцать лет, пил водку и ругался трехэтажным матом. Но это все было до меня… А после того, как он пригласил меня на танец, его перестали узнавать друзья! Он поменял прическу, стал приветливым и отзывчивым молодым человеком, а каким нежным он был в постели! Хотя, о какой постели может вообще идти речь. К чему я это все тебе рассказываю!

— Да, к чему?

— А к тому, наверное, что смотрю я сейчас на эти свечи и невольно вспоминаю те, что горели тогда рядом с сеновалом, в трухлявом дедовом сарае! Это была очень опасная и глупая идея, поставить свечи рядом с сеном, но я там была очень счастлива, — оборвала Светлана, и в комнате повисла тишина.

Света подвинула к Севостьянову свой бокал и попросила налить вина. Стас наполнил бокалы, и она, не чокаясь, опрокинула свой, выпив все до последней капли, и продолжила:

— Мне с тобой, Севостьянов, так же хорошо, как было тогда! Я в своей жизни любила только двух мужчин: первый остался далеко в юности, а второй сейчас сидит напротив. Поцелуй меня, Севостьянов! Я знаю, что мужчинам нравятся выпившие девушки.

Стас быстро справился с содержимым своего бокала и посмотрел Светлане в глаза… Они были переполнены энергией пылающего льда, и тогда он, не сдержав своих эмоций, провел указательным пальцем по её ноге, от ажурного рисунка чулка к коленке, после чего обхватил обеими руками ее ноги, прижал ее к себе, и страстно поцеловал в губы.

Этот затяжной поцелуй смог прервать только раздавшийся звонок. Севостьянов ответил на вызов:

— Алло, я вас слушаю!

— Стас, привет! Как у тебя дела? — поинтересовался Астахов.

— Идут, Ген, — ответил ему Севостьянов.

— На службу не думаешь еще выходить?

— Думаю, Ген, думаю! Мне кажется, что в скором времени вся эта тягомотина вокруг меня должна закончиться. Следователь дала понять, что еще несколько дней, и я смогу себя снова почувствовать законопослушным гражданином, а не подозреваемым, как сейчас, — пошутил Севостьянов.

— Вот и славно! А я думаю в полтинник перейти, у них из первого начкар ушел, Егоров уже готовит документы для перевода.

— Ген, ты меня прости, я сейчас немного занят, давай я тебе звякну завтра-послезавтра, и мы с тобой поболтаем, хорошо?

— Стас, я тебе по этому поводу и звоню! Послезавтра нас приглашает к себе в деревню, новый твой боец Бояринов Дима. Буквально на пару дней. Порыбачим, пожарим шашлычок, попоем под гитару. Одним словом, все как ты любишь!

— Эх, Генка, знаешь, как заинтересовать!

— Конечно, знаю! Соглашайся, Стас, не пожалеешь!

— А, как он сам по себе, этот боец? Как ты его назвал?

— Его зовут Дима Бояринов, он отличный парень, наш с тобой ровесник! Работал до этого мувером.

— Кем?

— Мувером! Это человек, который занимается международными перевозками.

— Ты же сам понимаешь, мне еще с ним работать потом. Наших-то я знаю и доверяю им во всем, а вот новый боец, как он себя потом поведет?

— Стас, я за него полностью ручаюсь! Он отличный парень, веселый и, в то же время, рассудительный, одним словом, не дурак. Да, что я тебе рассказываю, сам увидишь его, познакомишься и останешься под впечатлением.

— А жить где будем?

— У него двухэтажный дом.

— Хорошо, только у меня одно условие, я буду не один. Со мной будет дама. Поэтому, как ты понимаешь, мне нужна отдельная комната.

— Апартаменты к вашим услугам, сэр! А, что за дама? Я ее знаю?

— Знаешь, знаешь, но пока не скажу.

Глава одиннадцатая

Бояринов после очередного пожара скатывал рукава, а его коллеги, как и в прошлый, и в позапрошлый раз, сидели и мирно курили.

— Как же жалко стол дубовый. Сукном, наверное, до пожара был зеленым обтянут! Века два ему, думаю, было, не меньше, — произнес во время очередной затяжки сигаретным дымом Жилин.

— У каждой мебели есть своя судьба, — именно так говорил мой бывший коллега, мувер Серега, — ответил Бояринов, сливая из рукава последнюю воду.

— Судьба у мебели? — с ухмылкой переспросил Тельнов

— Да, Александр, представь себе — судьба! — восторженно и, в то же время, шутя, ответил Бояринов, — и продолжил, — я вначале тоже переспросил у него: «Какая судьба? Что за судьба у вещи?» Тогда Сережа просто без лишнего пафоса ответил мне: «Дима, послушай мой рассказ. Однажды мы приехали в один крупный банк, перевозить офисную мебель в более крутое здание. Тогда в Москве уже с неделю стояли сильные морозы, больше двадцати пяти градусов. Когда мы вошли в помещение, нам с напарником дали задание запаковать кабинет генерального директора. Что такое кабинет генерального директора?»

— Ответственность! — выкрикнул Тельнов.

— Правильно, Александр. Как говорят у нас муверы: перевези кабинет генерального директора, а дальше у тебя пойдет все, как по маслу. Лично из моей практики: перевез кабинет, поставил все на свои места, подключил, он сел за свой стол и доволен… а если к директору придет с жалобой на нас потом офис-менеджер, он его сразу отправит восвояси со словами: «Давай, давай, работай, не отвлекай ни меня, ни ребят. Занимайся своими делами». Потому что он уже сидел на своем рабочем месте, а остальное ему было до лампочки… Так вот Сергей с напарником взяли упаковочный материал и начали разбирать кабинет. Кабинет из себя представлял огромный стеклянный стол в виде полумесяца, к нему присоединялась небольшая приставка, а перед этим столом, стоял стол-брифинг. Все это было сделано из каленого стекла на железных ногах. Запаковав эту мебель, Сергей с напарником использовали усиленный упаковочный материал, у муверов этот материал называется bubbles, почему bubbles, потому что в переводе с английского, это означает «пузырьки, пузырчатая пленка». Они закрутили в тройной bubbles столешницу, приставку, брифинг, и запаковали в трехслойный картон. Кабинет был удачно загружен в машину, перевезен, разгружен и разложен в новом кабинете генерального директора. Ребята очень ответственно подошли к делу: аккуратно распаковали, собрали сперва большой письменный стол, к нему прикрепили приставку, собрали брифинг, и начали приставлять брифинг-стол к основному столу. Приставляя брифинг, они случайно, слегка, тюкнули его о рабочий стол. Дальше, у них на глазах, после этого легкого удара, по всему столу поползла паутина, перешла на приставку и на брифинг, получилась огромная сетка, которая сопровождалась шипящим и хрустящим звуком, раздался хлопок, сперва рассыпался стол, за ним приставка и брифинг, затем упали по очереди все железные ноги: беам, беам, беам… Сергей с напарником стояли с широко раскрытыми глазами, после чего Сергей произнес, что у каждой мебели есть своя судьба.

— Да ну тебя, Димка, к черту, я подумал, что дельное расскажешь, а ты поведал нам, как они грохнули стекляшку и обозвали все это судьбой. Наш-то стол, поди, с богатейшей историей был… Скажи лучше, где и во сколько встречаемся завтра, или ты про рыбалку забыл уже? — вклинился Астахов.

— Что ты, Гена, Диман за свои слова отвечает! — оскорбленно возразил Бояринов.

— Завтра познакомлю тебя с твоим начкаром, — продолжил Астахов.

— Стас тоже приедет? — поинтересовался Жилин.

— Да, просил ему оставить отдельную комнату, сказал, что будет с дамой.

— И, кто же эта счастливица? — спросил Тельнов.

— Да, кто ее знает! Не раскололся… Хотя, нет, сказал, что я ее знаю. Дима, сможем выделить твоему начальнику комнату?

— Да, хоть две, товарищ младший лейтенант.

— Дим, я же просил, в неформальной обстановке называй Гена.

— Хорошо, Ген, прости! А, что касается комнат, дом большой, на всех хватит.

Ближе к вечеру Севостьянов ехал по адресу, который ему дал Астахов. Его автомобиль мчался с небольшим превышением скорости, но, несмотря на это, он любовался загородной природой:

— Светочка, посмотри какая красотища! Мы сидим безвылазно в городе и не видим, как прекрасна летняя природа!

— Да, Стас, август вообще считается одним из лучших месяцев года!

— Чем же он лучше жаркого июля?

— А в этих подсчетах жара совершенно не при чем, тут важен урожай. Ты, наверное, заметил, что мы только что проехали пшеничное поле?

— Конечно, заметил!

— А до этого мы проезжали еще два, и на них вовсю идет уборка хлеба, а на предыдущем — картофеля, свеклы, капусты! Вот этим он — самый лучший, то есть — хлебородный.

— Да уж, хлебородный. Ты видала, как сократили поля? А коров сколько порезали…

— Знаю. У меня бабушка в деревне живет. Так вот, рассказывала она нам, что в один день приехали несколько фур и забрали на убой всех молочных коров.

— И к чему нас это привело?

— К американской зависимости. Ельцин сказал нам, что Америка нам теперь — друг, Америка нам теперь — партнер… и давай кормить нас ножками Буша, а своих курей порубили. Слава Богу, хоть поля еще сажаем.

— Да ты особо не радуйся, Светочка, поля мы с каждым годом все меньше и меньше засаживаем, стремимся в ВТО (Всемирная Торговая Организация), какие там будут условия, я думаю, и не предполагаем даже. Хорошо, что в этом году избрали нового, молодого президента! Он человек военный, порядок во всем быстро наведет.

— Будем надеяться! Смотри, как медленно солнце ползет к горизонту, и, как, в то же время, быстро, оно меняет свою окраску… какой ярко-алый закат! Наверное, завтра будет тепло! Помнишь, как у тебя в твоем «Августе»?

Теплый август задумчиво ляжет на плечи,

Красной бархатной книгой струятся листы…

На Москву опускается медленно вечер,

Растворяя в закате все наши мечты…

— А дальше, помнишь?

— Конечно!

Не дано тебе знать то, что стало не ново,

И, что Яблочный Спас — это мира нектар…

Нам известно с тобой, что вначале, то — слово,

А потом уже Преображение и храм.

За окном цвет лиловый мне лечит увечье,

Этот цвет оградит от беды и хандры…

Он зачем-то приходит в жилье человечье,

Став невольным свидетелем нашей игры.

— Верно! Всё, подъезжаем! Кажется, здесь, точно, вон Генка бегает, видишь?

— Ага! А ничего, что я с тобой приехала? Ребята ничего не скажут Алле?

— Да перестань! Все нормально! Нам обещали отдельную комнату подготовить.

— А красивая деревушка, мне нравится тут! Люблю, когда дома по обе стороны дороги стоят.

— Так это же классика!

— Не скажи, я часто ездила в детстве к бабушке, так вот, много деревень в России, где дома стоят вразброс.

— Ну, хорошо, пусть будет по-твоему, — ответил Севостьянов и нажал на звуковой сигнал.

За забором шла суета: Бояринов пытался разжечь костер, Жилин вытаскивал из багажника своей новой шестерки (шестой модели «Жигулей») рюкзаки, удочки, а Астахов, взвалив себе все рюкзаки на плечо, отдавал команду Тельнову, срочно убрать в холодильник водку. На сигнал Севостьянова первым отреагировал Бояринов:

— Друзья, БМВ к нам приехала?

— Конечно, Дима, открывай, это же Стас со спутницей.

Не прошло и минуты, как перед Севостьяновым распахнули ворота. Стас заехал во двор, заглушил двигатель, открыл водительскую дверь и, потянувшись, промолвил:

— Ну вас и занесло, друзья мои, я чуть не рехнулся, пока сюда дорулил.

— Милости прошу, — сказал Дмитрий, указав на дом.

— А, ты, стало быть, и будешь хозяином этого поместья? — поинтересовался Севостьянов.

— Да какое там поместье, скажите тоже! Небольшой деревянный домик. Единственное его отличие от всех остальных в деревне то, что мы с отцом надстроили второй этаж. Меня зовут Дмитрием.

— Наслышан о тебе! Я Стас.

— Надеюсь, только хорошее!

— Конечно, хорошее, дружище, а иначе я бы не приехал.

— Ба! Так это, что Светка что ль с тобой? — тихонько поинтересовался у Севостьянова Астахов.

— Да, решил взять с собой. Я надеюсь, ты не возражаешь?

— Ни чуть! Я любой твой выбор уважаю… И, если ты решил провести выходные с ней, значит так тому и быть.

— Тогда наливай, а то я столько сюда рулил.

— Скоро там шашлык будет, Дим? — выкрикнул Астахов Бояринову, сидящему у мангала.

— Скоро, товарищ лейтенант, — ответил Бояринов Астахову.

— Вот такой боец! — поднял вверх большой палец Астахов.

— То есть, с пожара таскать ничего не будет?

— Стас, ты опять за старое?

— Ладно, забыли! Хотя знаешь, какой ты мне удар ниже пояса нанес этой выходкой.

— Мальчики, может хоть кто-нибудь соизволит отнести мои вещи в дом? — поинтересовалась, забытая Севостьяновым на пассажирском сидении, Светлана.

— Светочка, я сейчас исправлю свою оплошность, — ответил Севостьянов и представил ей хозяина дома, — это, кстати, хозяин дома — рядовой Дмитрий Бояринов.

— Добрый вечер, Дмитрий!

— Добрый вечер, мисс!

— Мисс? — удивленно переспросила Голубева.

— Ты не пугайся, Свет, он совершенно нормальный, просто долгое время работал с интеллигенцией, и то, не с нашей, а с зарубежной! Поэтому и нахватался там, — с улыбкой добавил Тельнов.

— Меня так просто никто никогда не называл, Саш! Вот я и опешила.

— Ты смотри, Стас, а то он у тебя Светку отобьет, — сказал Тельнов, и все рассмеялись.

Когда на улице уже совсем стемнело, то основным освещением стала электрическая переноска, ее повесили на ветку яблони, над столом. К этому времени уже пожарились шашлыки, и все расселись за стол. Жилин разлил водку, и друзья одновременно крикнули: «За хозяина дома!» Вдруг, из темноты послышался громкий бас:

— Что это там такое происходит?

— Кто это? — испуганным голосом поинтересовалась Светлана.

— Почечник, — тихо ответил ей Бояринов.

— Кто? — переспросила она.

— Почечник, — повторил Бояринов и поприветствовал:

— Здравствуй, дядя Коль, это я тут с друзьями приехал.

— Димка, ты что ля?

— Я тебе говорю, я это, я!

— А я уже спать хотел ложиться, а тут смотрю у вас свет горит, дай, думаю, схожу проверю, может утащить чего хотят, времена нынча, сам знаишь какия, — продолжил свой диалог почечник, подойдя к столу и глядя на Светлану.

— Да, дядь Коль, времена тяжелые, — согласился Бояринов.

— А ну ка, милая, подвинь нямного свой красивый зад, — в приказном тоне попросил почечник Светлану, — и продолжил, — я не думаю, что у вас они тяжелыя, Димитрий, вон с отцом какой этаж отгрохали.

— Да, мы на этот этаж, дядь Коль, копили больше пяти лет, да и в кредит отец немного денег взял.

— В крядит? А, что крядиты сызнова стали давать?

— Отцу просто посоветовали. На его работе мужик какой-то взял и доволен, вот бате и посоветовал.

— Я помню, в городе при коммунистах тоже давали крядиты, ох один к нам тогда ездил помню каждое лето, вот он всю комнату свою в крядит обставил… так значит и сяйчас стали сызнова давать?

— Ага! Познакомься это мои друзья — пожарные, я теперь пожарным работаю. А это — Николай Иванович.

— О, Стяпановна, ты слышишь? Димка пожарным заделался, ляжи весь день тяпереча да и спи…

— С кем это он? — поинтересовался у Бояринова Астахов.

— С собакой своей, он без нее из дома не выходит, считает ее своей верной подругой.

— А где же она? — поинтересовался Севостьянов.

— Тут. Просто не видно в темноте.

— Да тутова она, тутова, идейта шарится! Ой, Димка, почку прихватывает, боюсь обратно не дойду. Ой, ой, ой! — выкрикнул на всю улицу почечник и схватился рукой за поясницу.

— Что это с ним? — спросила Света.

— Почки, — спокойно ответил Бояринов.

— Дядь Коль, может быть вам врача вызвать? — поинтересовалась Светлана.

— Что ты милая, какого еще врача, они вон бабку мою залечили, и иде она теперача?

— Это он про жену свою говорит? — спросила Голубева.

— Жена-то его, как раз, диспансеризацию ежегодно проходит! Это он вам про свою бабушку рассказывает. Да, дядь Коль?

— Да, Димушка, да! Ты знаешь, чем лечить!

— И чем же? — поинтересовался Жилин.

— Водкой, — ответил Бояринов.

— Правильно, Димушка, налявай скорей, а то, не ровен час, окачурюсь, — ответил почечник и начал делать в районе поясницы круговые движения рукой, тем самым поглаживая себе правый бок.

— Сколько ему налить? — спросил Тельнов.

— Ты зря, Саш, рюмку взял, — возразил Бояринов.

— Ну не в кружку же ему наливать!

— Зачем в кружку, милай, в стакашок налей! — выдавил из себя почечник.

Тельнов налил почечнику в один стакан водку, а в другой — воды, чтоб тот мог запить. Николай Иванович двумя глотками потребил содержимое стакана, моментально выхватил из руки Тельнова второй, и отпив из него половину, выплюнул воду на землю:

— Тьфу, вода что ль?

— Конечно, я на запивку, вам, налил, — обиженно ответил Тельнов.

— Да на кой она мне нужна… Запивка твоя, — возмутился почечник и, наощупь взяв из тарелки Астахова кусок шашлыка, добавил: шашлык я не очень, обедал им когда-то.

Из темноты появилась его собака, которая походила либо на тумбочку, либо на дирижабль, так как была одинаковой, что со стороны головы, что с филейной части.

— А-а-а, Стяпановна, ты меня нашла! Не дали Николаю Ивановичу представиться ко Господу, налили лекарства мине, милая, ну пойдем домой, пойдем! Не будем молодежи мешать, — бормотал почечник, удаляясь все дальше и дальше.

— Интересный фрукт! — промолвил с улыбкой Севостьянов, когда Николай Иванович пропал из вида.

— Что ты, Стас! Он за эти выходные не раз порадует нас своим визитом, — ответил Бояринов и вспомнил:

— Что касается алкоголя, то лет семь назад, в самый разгар нашей, так сказать, «прекрасной» перестроечной эпохи, когда только входили в обиход заграничные жевательные резинки, шоколадные батончики и газированные напитки, с бешенной скоростью вытисняющие исконно русский хлебный квас, встретил я случайно, своего давнего знакомого Володю Бузина по прозвищу «Бузёк». Я не поверил своим глазам: Бузек превратился из красивого угольного брюнета с пышной шевелюрой, по которому всегда сохли девчонки, в сгорбившегося алкаша, с трясущимися руками. Я спросил, как его дела, больше из вежливости, а не для того, чтоб узнать, как на самом деле обстоят у него дела. По внешнему виду было понятно, что не просто плохо, а — отвратительно. Но он, к моему удивлению, ответил, протерев платком, свой мокрый от пота лоб, а после — свои большие очки, которые держались у него на самом кончике носа: «Отлично! Я теперь директор двух квасных палаток, на Новокузнецкой и Пятницкой улицах».

Признаться, я не сразу поверил в его слова, и решил проверить, насколько он со мной, своим старым приятелем, честен. Я сказал ему тогда: «Володь, а возьми меня к себе на работу, а то я сейчас не имею постоянного заработка, и перебиваюсь с копейки на копейку».

— Ты это, так просто, сказал? Или правда был безработным? — поинтересовался Астахов, который всегда с удовольствием слушал рассказы Бояринова.

— На тот период я не работал и не знал куда мне податься, чем заняться, а тут, как будто, сам Господь мне его послал. И он мне ответил, что завтра, мол, ждет меня на работу.

Утром, когда я пришел в назначенное место, Бузин уже ждал меня, чтоб открыть точку. Как только я протянул ему руку, возле нас остановился милицейский УАЗ или, как принято его называть «бобик», оттуда вышли два сержанта и направились в нашу сторону. О из них, приложив к козырьку руку, представился: «Сержант Лапушков, ваши документы». Мы протянули ему паспорта, а он, не заглядывая в них, резко поинтересовался: «Что, с утра уже соображаем? К обеду нажретесь и по углам гадить начнете?»

— Что, вы такое говорите, — возмутился я в ответ, — я вообще не употребляю спиртного.

Я в тот момент, на самом деле ни-ни… А милиционер говорит:

— Насчет тебя я утверждать, конечно, не берусь, а вот твой товарищ, судя по его рукам, совсем не прочь выпить.

— Что вы, товарищ сержант, он является директором этой палатки, поэтому пить он не имеет права, а руки у него так трясутся, потому что он очень сильно переживает.

— Тогда нам хотелось бы взглянуть на документы, разрешающие торговлю, — продолжил сержант.

И тут, Бузин, как будто пробудился от зимней спячки, в которой он прибывал все это время, и, вспомнив о своем мощном покровителе, предложил блюстителям порядка проследовать в мясной магазин, в двух шагах от этой палатки. Он сказал, что разрешение на торговлю находится именно там. Из магазина к Бузину не возвращался еще ни один проверяющий, так как директор мясного магазина, и директор этих квасных палаток, и он же — родной дядя Володи, угощал интересующихся документами таким количеством мяса, что у них пропадал всяческий интерес, как к палаткам, так и к Бузину, и «пьяная палатка», как называли ее многие, могла, не опасаясь никакой проверки, продолжать вести свою предпринимательскую деятельность.

— А почему «пьяная»? Там пили каждый день? — задумчиво поинтересовался Севостьянов.

— Да, Стас, там так пили, что наутро не могли вспомнить, как завершился вчерашний день, и как была снята касса… Однажды был такой, по-своему интересный случай: в палатке на Новокузнецкой работала девушка, ее, кажется, звали Лена. Она работала вместе с мужем Сашей. Однажды они так напились, что муж утром не смог подняться с постели, а она с больной головой все же пришла на работу. Сидит, продает квас, газировку, русскую картошку, жвачки и все такое. Сидит Лена, вяжет сыну свитер, покупателей почти нет, и тут, какой-то дребезжащий от старости голос спрашивает:

— Дочка, а что, сегодня ты заместо вчерашней алкашки?

— Алкашки? — переспросила Лена, оторвав свой взгляд от свитера. У витрины стояла бабулька.

— Ну да, а как же ее еще назвать? Она тут такое вчера вытворяла! Представляешь, дочка, она взвинчивала цены каждые полчаса… Я утром шла к врачу и решила выпить кружечку кваску, я очень люблю квас, а скоро его уже не будет, так как это сезонный напиток. Вот, значит, купила квас, а когда шла от врача, решила еще кружечку испить, а квас уже подорожал в два, а может, даже, и в три раза. А когда я вечером пошла гулять с собакой, то решила внуку взять картошку в этой палатке, а цена на нее просто заоблачная! Тогда я набралась смелости и спросила у этой нахалки: что же вы такое вытворяете? У вас только за сегодняшней день цены поднялись в пять раз. На что она мне, с пьяной ухмылочкой, отвечает: инфляция, мамаша, не хочешь, не бери… Ну, вы знаете, это хамство, и я буду на вас жаловаться. На что она ухмыльнулась и спросила: кому? Я ей ответила, что сперва ее руководству, на что она снова ухмыльнулась и показала рукой на мужчину, который лежал на полу в палатке, и спросила: ему? У меня не было слов… Неужели, это и правда директор этой палатки?

На что Ленка ответила:

— Да, что вы! Директор — очень порядочный человек, а алкашка вчера была уволена и больше здесь не появится. Вот вам, друзья мои и алкоголь, — завершил свой рассказ Бояринов.

— Это, Дима, безобидный алкоголь, а в нашем деле алкоголь порой забирает человеческие жизни, — высказался Тельнов.

— Это точно, — продолжил Астахов, — помните «кровавую свадьбу»?

— Это ту, на которую мы три раза за смену выезжали? — спросил Севостьянов.

— Да, Стас, — ответил Астахов.

— А почему трижды выезжали? — поинтересовался Бояринов.

— Первый вызов на этот адрес, — начал вспоминать Севостьянов, — задымление в квартире. Мы туда прибыли, там шкаф дымиться, причину уже и не помню. Мы его быстренько пролили и, погрозив молодоженам пальчиком и поздравив, уехали.

— А дальше, — продолжил Астахов, — как только вернулись в часть, опять вызов на тот же адрес. Прибыли снова и обнаружили, что на плите дымится забытая кем-то курица. Мы выключили плиту, залили курицу водой из-под крана, снова погрозив пальчиком, удалились. А где-то через час-полтора снова вызов, и снова тот же адрес.

— Когда мы прибыли туда в третий раз, — вклинился Тельнов, — мы увидели, что из трех окон вырывается пламя, а возле подъезда стоит в свадебном платье невеста, и ее пытаются успокоить подруги.

— Да, свадьба оказалась поистине кровавой. Мы опоздали тогда минут на двадцать. Из-за неосторожного обращения с огнем (как потом определили, тесть заснул с сигаретой, как только мы уехали от них второй раз) погибли жених, его отец, отец и брат невесты. Вот так, а девушки спаслись только потому, что пошли за шампанским. Дима, в нашем случае, убивает алкоголь, но все-таки, многих нам удалось спасти, — закончил этот рассказ Жилин

— Это верно, — добавил Севостьянов и, обняв Светлану, продолжил вспоминать:

— Ребят, а Ваню Безбородова из трешки кто помнит?

— Это начкар с третьего караула? — спросил Астахов.

— Да, да!

— Тот, который до белой горячки раз допился? — уточнил Тельнов.

— Он, — ответил Севостьянов.

— Конечно, помним! На пенсии он уже, — с улыбкой добавил Тельнов.

— Так вот, его, когда в наркологичку с «белкой» привезли, он после препаратов выглянул в окно, а под окном — липовая аллея, вся территория в липах… А он смотрит в окно и на всю палату: «Вот это яблочки в этом году уродились!».

— Врачи, наверное, со смеху попадали, — держась за живот, предположил Астахов.

— Да какое там, они его скрутили, и бегом на процедуры, — не без улыбки, ответил Севостьянов.

— А ты откуда об этом знаешь? — поинтересовался Жилин.

— Так он мне сам, после выписки, об этом рассказывал, — ответил Севостьянов. И неожиданно вспомнив еще один случай добавил:

— А на другой день Безбородову показалось, что ему девочек привезли, видимо, пока пил, заказывал, так и сохранилось в мозгу! А в медицинском учреждении вспомнилось, вот он и докопался до врача: «Откройте мне дверь, там ко мне приехали». Тот не растерялся и спросил: «Кто?» Так Безбородов ему тогда без малейшей запинки: «Как кто? Проститутки».

— Почудил в свое время Иван, почудил! Сейчас он не пьет. Звонил мне не так давно, сказал, что нашел истину жизни, и очень жалеет, что раньше заливал ее вином, — продолжил Астахов.

— А мы думали, что эта истина у него в вине и была, — добавил Жилин.

— Ладно, ребятки, пойдемте спать, а то я замерз и устал, — предложил Севостьянов.

— Да, Стас, конечно, но лето кончается, и хочется продлить каждый теплый день! Каждую минуту, — с жалостью промолвил Астахов.

— В осени тоже много прекрасного, — неожиданно обронила, молчавшая весь вечер Светлана.

Красивая, желтая осень,

На смену жаре подошла…

Деревья одежды не сбросив,

Стоят украшая себя.

А клен, кучерявый, осенний,

Стоит в желто-красных цветах…

Его еще видел Есенин,

Он был у него на устах.

Ведь скоро ты будешь опавший,

Под белой, пушистой каймой.

Последний листочек сорвавший,

Накроет тебя кутерьмой.

Стоять будешь в белом сугробе,

И будешь под ним замерзать.

Стоять на моей дороге,

Стоять, и тихонько дрожать.

Прочитал Севостьянов, и, встав со своего места, пожелал всем хорошего вечера.

Утро следующего дня оказалось неимоверно сказочным. Севостьянов поднялся раньше шести часов, накинул на плечи неизвестно чью телогрейку (по всей вероятности, отца Багрицкого), и потихоньку, на цыпочках, стараясь никого не разбудить, чуть скрипя половыми досками, вышел на крыльцо. На улице царила непередаваемая тишина, перед тем, как прикурить первую сегодня сигарету, он присел на лавочку, и в голове, за последнее время опустошённой, пробежала мысль: «как жаль, что я редко бываю за городом… как же была права мама, когда старалась вывозить нас каждое лето из города. А тогда город был совершенно иным! А мамочка старалась вывезти меня на целое лето. Может быть, мне не нужно отправлять ее в дом престарелых? Нет, я принял решение, и это решение не подлежит никакому обсуждению».

Он прикурил сигарету, как в юности, от спичек, поглядев на коробок, вспомнил, что когда он казался себе уже совсем взрослым человеком, было модно делать себе на подошве чиркаш. Его делали из сигаретного фильтра: поджигали фильтр прямо у себя на подошве, а после того, как он начинал плавиться, прижимали спичечным коробком к подошве, и он застывал. После того, как фильтр застывал на ботинке, об него можно было поджигать спичку. Севостьянов улыбнулся, и отложив в сторону коробок, застегнул телогрейку: «Несмотря на жаркие дни, по утрам уже холодно, практически осень», — подумал он, и услышал, как скрипнула половая доска и нежный голос Светланы, как будто прервал пение птиц, перетянув все внимание на себя:

— Стас, это ты тут?

— Да, я! Мы сегодня с ребятами собирались на рыбалку, а они спят, как младенцы.

— Наверное, вчера долго просидели у костра, хотя, я слышала, кто-то копошился в соседней комнате.

Дверь распахнулась, и в проеме появился счастливый Астахов. По его внешнему виду можно было предположить, что он, как минимум, выиграл миллион.

— Стас, бросай свою сигарету, и айда на озеро, а то просидишь безвылазно тут весь день! Света, скажи ему!

— Дай ты мне хоть позавтракать.

— Позавтракаешь на природе! Свет, сделай нам с собой бутербродов!

— Хорошо, уговорил, сейчас только штаны надену и пойдем. А, что остальные не желают?

— Остальные? Да, как встанут, так и подойдут к нам. Пойдем.

— А, как же они нас найдут?

— А им Света скажет, где нас искать! Правда, Свет?

— Скажу, конечно!

— Ну вот, видишь, все в ажуре! Я не думаю, что хозяин дачи не знает, где ближайший водоем.

— Да, знает, знает, тут до Оки рукой подать, идите, а мы к вам подойдем, — послышался из дома голос Бояринова.

Так Севостьянов с Астаховым и поступили: взяли с собой немного перекусить, выпить, пустое оцинкованное ведро под рыбу и отправились к водоему.

Они быстро шагали под горку. Метров через пятьсот широкая тропа превратилась в узенькую тропинку, по сторонам которой росли густые кусты. При каждом шаге эти кусты били по ведру, и оно поскрипывало.

Несмотря на довольно быстрый шаг, друзья внимательно смотрели себе под ноги и старались не наступать на цветы, которые были будто рассыпаны на пути их следования. Им, как городским жителям, была совершенно небезразлична судьба, скажем, василька или ромашки. Километра через полтора повеяло свежестью, и во всей красе появилась Ока. Подойдя ближе, ребята не поверили своим глазам, им на мгновение показалось, что они попали в рай, по крайней мере, он им представлялся именно таким, тихим и спокойным местом, с чуть голубоватой водой, отражающей золотые блики солнца, с тихим шелестом густой и сочной травы, и неимоверно красивым пением птиц.

— Гена, отцепись ты уже наконец от этого ведра, а то всю дорогу — скрип, скрип, скрип, скрип… поставь его, в самом деле, на землю, дай ты мне насладиться пением этих божественных созданий!

— Станислав, я и не знал, что вы такая утонченная натура…

— Прекрати стебаться, давай лучше насладимся тем, что мы так стремительно уничтожаем.

— Рекой?

— Не только рекой, Ген, правильно будет сказать, всем тем, что мы закатываем в бетон. Ты помнишь, как писал когда-то Есенин: «Как в смирительную рубашку, мы природу берем в бетон».

— Нет, не помню. Но все же не могу не согласиться с этими словами. А он ведь в юности где-то здесь неподалеку жил.

— Да, дом Сергея Александровича находился рядом с Окой, только в Рязанской области, а не в Московской.

— Это я знаю со школы, что Есенин родился и вырос в селе Константиново под Рязанью. А ты, как поэт, наверное, знаешь о нем все? Мне почему-то кажется, что его стихи, как, впрочем, и он сам, тебе близок по духу! Я прав?

— Конечно, прав! Я люблю стихи Есенина, он исконно русский поэт, патриот! Каждая его строка пронизана неподдельной любовью к России.

— Жаль только мало он Родине послужил.

— А, что в твоем понимании, мало? Согласись, кому-то хватает и четверти века, чтобы совершить подвиг, как порой бывает в нашей профессии. А для кого-то и восьмидесяти лет мало, хочется еще продлить годочек-другой.

— А я все же думаю, что это не главное, сколько тебе суждено прожить, тридцать или девяносто лет, а главное, чтобы ты понял, для чего тебе дана эта жизнь. Вот мы с тобой поняли, что должны спасать людей.

— Да, это мы с тобой поняли, а то, что семью спасти не удается — этого понять никак не можем.

— Ладно, не будем об этом. Здесь сядем.

Улов оказался знатным, на ужин ожидалась рыба копченая и в фольге зажаренная на углях. Когда Бояринов закапывал рыбу в угли, было еще светло, а как пришло время доставать, начало смеркаться, и он зажег на улице фонарь. На свет фонаря, как мотылек, пожаловал вчерашний гость:

— Стяпановна, не отставай, а то сгинешь в потемках и помянай, как звали…

— Опять к нам почечник идет? — поинтересовался Астахов у Бояринова.

— Я же говорил вам, что он нас еще не раз посетит, — ответил Бояринов.

На весь двор раздался громкий смех, и сквозь смех, Дмитрий громко поинтересовался:

— Это ты, дядь Коль?

— Я это, Димушка, я! Не усидел со своей ворчливой старухой. Говорит мне: «печень, сердце, у тебя», а сама бессердечная…

— Это почему же? — спросил Севостьянов.

— Я ей, мил человек, говорю давича, почку прихватило, капни хоть пять капель, а она мне: «сердце пожалей и печень». Тогда я топнул на нее в сердцах ногой и четко ей ответил: «кикимор я не понимаю».

— Так это же фраза из известного кинофильма, там жена бранила мужа, а он ей: «кикимор я не понимаю», — вклинилась Светлана.

— Да, дочка, вот и я согласен с этим героем полностью. У вас-то я надеюсь есть лекарство?

— Тебе куда наливать, дядь Коль, как и в прошлый раз, в стакашок? — поинтересовался Тельнов, открывая бутылку.

— Да, милай, лей не промажешь, у нас как ведь тут заведено.

— Как? — спросил Жилин.

— Если ты хочешь тонкую работу провести, то это нужно обязательно по уму все сделать.

— По уму, это я предполагаю, хорошо, — сказал Астахов.

— Нет… По уму — это «по уму», — ответил почечник, чуть поморщившись от выпитой водки.

— Я не совсем понимаю, — продолжил Астахов.

— О-о-о, брат, это очень тонкая материя, — ответил почечник, прикуривая папиросу.

— Ну вы мне, Николай Иванович поясните тогда, чтоб я понял, о чем вы хотите сказать.

— Да все здесь намного проще, — продолжил Бояринов, взглянув на Астахова.

— Проще? — продолжал недоумевать Геннадий.

— Сделать по уму, это значит так, чтоб ты еще, как минимум, раза два к ним обратился, правильно, дядь Коль?

— Молодец, Димка! Тонко чувствуешь деревенский фольклор! — похвалил Николай Иванович Бояринова.

— Ну вот теперь я понял, как это, — ответил Астахов.

— Знаешь, Ген, на что человек только не способен, чтоб грязным способом заработать на другом человеке денег. Хочешь я расскажу тебе историю, которую мне поведал мой знакомый хирург, — спросил Севостьянов.

— Валяй!

— Чуть больше месяца назад, мой хороший товарищ, назовем его «М», пропадал на работе несколько суток, у него было много неотложных операций, и «М» никак не мог отлучиться со своего рабочего места. Даже на сон он отвел себе не более трех часов в сутки, а иначе его пациенты просто-напросто скончались бы.

— И в чем здесь грязь?

— А грязь здесь, Геночка, в том, что пока мой приятель спал в кабинете и спасал людям жизнь, у него накопилась некая задолженность по квартплате, которую он просто не успел оплатить из-за постоянных дежурств… Зарабатывал он не так много, порой не хватало на кварплату… Поэтому он платил ее с небольшим опозданием, но платил! Так вот, как только «М» вернулся домой, то в полной мере ощутил на себе весь произвол ЖКХ!

— И, что это значит?

— Да все предельно просто: пока он оперировал, Жилищное Коммунальное Хозяйство, на его унитаз установило заглушку.

— Да ты что… не может этого быть…

— Может, Геночка, может.

— Мы же, не звери какие-то.

— Не звери, Гена, мы гораздо хуже. У нас на первом месте — деньги, на втором мог бы быть человек, но нет… На втором — развлечения, а потом уже, возможно, человек.

— Теперь я понимаю, всю силу Советского государства! Не успел он развалиться, как мы начали наживаться на своем товарище…

— Вот и я о том же, голубчики. Тракторист работал давича у соседей моих слева, Моргуновых. Димка знает их. Так сразу посчятал за каждую тялегу по две сотни, а навозил на три куска, а знаешь почяму?

— Откуда же мне знать, — ответил Севостьянов.

— А потому, что телега эта была не с высокими, как положено, а с низкими бортами…

— Так выходит, продумано все до мелочей?

— Еще как продумано, милок… Так что нет справядливости, Стяпановна, нет. Налей мне еще милок, на четверть стакашка, чтоб не прихватило ночью почки, и пойду я спать с миром… А вы сядите, ваше дело молодое.

Глава двенадцатая

Автомобиль Севостьянова летел по ночному шоссе, на отрезке между деревнями он набирал до ста сорока километров в час, а проезжая через населенные пункты, сбрасывал до шестидесяти. В Москву Стас возвращался со Светланой. Они ехали больше часа, а Севостьянов не обмолвился ни единым словечком, держался обеими руками за руль и смотрел на неосвещенное шоссе, которое тянулось непонятно куда. Было понятно, что его что-то тяготит. Эти два дня с его лица не сходила улыбка, а сейчас он был чернее тучи. Атмосфера, которая царила в автомобиле, была слишком тяжелой… и Света не могла этого не заметить:

— Стас, о чем ты думаешь? — не выдержав, спросила она.

— Странно… Все настолько непонятно и странно… Вот, к примеру, дорога, она ведь куда-то идет! Тянется сама, и нас за собой ведет, дорога должна привести нас из точки «А» в точку «Б»… Должна доставить к той цели, в которую мы направляемся…

— Верно!

— А, как же быть, если ты не знаешь, куда тебе ехать? Если ты потерялся, если ты сбился с пути? Как с этим тогда быть? Что делать?

— В этом случае, я думаю, нужно взять карту и найти свое, правильное направление! Вернуться обратно на свой путь.

«Взять карту… Взять карту», — подумал Севостьянов и прикрыл на мгновенье глаза от резкого, ослепительного света от встречного автомобиля.

— Что же это получается? Вот он, к примеру, едет в противоположном направлении, а все равно достигнет цели… Как же мы должны с ним прийти к одной точке? И где она, эта конечная точка, к которой мы все направляемся?

— А с чего ты взял, что мы должны прийти все к одной точке? У каждого эта точка своя, понимаешь, своя! И она находится на той карте, которую нам всем подарил Творец.

— Так значит, мы должны прибыть все с разных концов, с неосвещенных трас, туда, где светит вечно солнце? А солнце, как я предполагаю — Христос! Верно?

— Верно! Давно ли ты задумался о Боге?

— Только что…

Автомобиль остановился у подъезда:

— Ты поедешь домой? — поинтересовалась девушка, у растерянного спутника.

— Света, сегодня восьмое, я ничего не путаю?

— Восьмое! У тебя были на сегодня намечены какие-то дела?

— Нет, не на сегодня, на завтра. Домой не поеду, я заночую у мамы, я ей обещал.

Светлана не стала вдаваться в подробности, а просто поцеловала Севостьянова в щеку, пожелала ему спокойной ночи, и исчезла за тяжелой металлической дверью. «Все обновляется», — подумал Севостьянов, глядя на новую подъездную дверь. Эти мысли заставили его, в очередной раз, задуматься о своем существовании. «Вот на даче было неоднократно сказано, что мы спасаем людей! Да, кого-то мы может и спасаем, а кого-то ведь мы губим», — продолжал размышлять Севостьянов.

Через четверть часа его автомобиль подкатил к дому матери. Мать не спала, в ее окне горел приглушенный свет. Такой свет горел зимой восемьдесят седьмого года, когда Стас возвращался домой после долгой прогулки, на которой он катался на санках, очень сильно промок и окоченел. Он брел с мыслью, что ключи остались дома, а родители еще не вернулись с работы. Но, подойдя к подъезду, заметил этот приглушенный свет и обрадовался. А в девяносто пятом, когда не стало папы, Севостьянов возвращался с дня рождения крепко выпимши, в его кармане снова не оказалось ключей, и этот приглушенный свет опять стал маяком его спасения. Вот так и сегодня, свет, как маяк, освещающий путь кораблю, горел в родном до боли окне… Неожиданно в кармане куртки раздался телефонный звонок и оборвал воспоминания.

— Я слушаю, — ответил он.

— Стас, ты придешь сегодня домой?

— Нет, Алла, я останусь у мамы, — ответил Севостьянов жене.

— А у мамы ли?

Севостьянов не стал дослушивать, нажал на сброс, заглушил двигатель, и поднялся по лестнице в квартиру. Нина Ивановна не спала, из ее комнаты раздавался скрип швейной машинки, Станислав снял обувь и прошел в комнату. Он увидел, что Нина Ивановна сидит за швейной машинкой и что-то шьет из материала небесного цвета.

— Здравствуй, мама!

— Ой, сынок! Прости, я не слышала, как ты зашел!

— Мам, чем ты занимаешься?

— Я решила вам с Аллочкой сшить новое постельное белье! Ты подождешь немного? Еще несколько швов и все будет готово.

— Но зачем? Не нужно было…

— Ты знаешь, я тут подумала, что из того заведения, в которое я завтра направляюсь, я обратно домой уже не вернусь, вот мне и захотелось сделать для тебя что-то памятное, чтоб ты не забывал, что у тебя есть мама, и она тебя очень любит! Так что, через пару минут все будет готово.

— У тебя есть что-нибудь перекусить?

— Сколько же я тебя учила, чтобы ты не перекусывал! Ты испортишь себе желудок! Кушай всегда вовремя и полноценно! Отныне, я не смогу больше контролировать процесс твоего питания, попрошу, чтоб этим Алла занялась.

— Не нужно, мам.

— Как это, не нужно?

— Мы, может быть, разойдемся.

— Разойдетесь? Да ты что, Станислав, ты в своем уме? Скажи, что ты пошутил!

— Успокойся, мамочка! Я пошутил, пошутил.

— Не огорчай меня пожалуйста, мне и так нелегко оставлять тебя без своего присмотра.

— Мам, я взрослый мужик, пожарный, спасатель! Ты знаешь в каких передрягах мне порой приходится бывать? И видишь, ничего!

— Перестань так говорить, а то накличешь беду.

— Ничего я не накличу! Бросай свое вышивание, пойдем лучше есть.

— Стас, я тебе еще связала теплый свитер, примерь его пожалуйста! — сказала негромко Нина Ивановна, потупив свой взгляд.

— Пойдем сперва поедим, а потом примерим свитер, поспим на постельном, пойдем пожалуйста, я очень проголодался.

За ужином каждый смотрел себе в тарелку и о чем-то размышлял.

— Ты знаешь, сынок, а я не жалею, что уезжаю из дома, — с грустью в голосе, произнесла Нина Ивановна.

Севостьянов оторвал от тарелки свой взгляд, и спросил:

— Правда?

— Конечно, правда! Ну посуди сам, какой смысл мне лукавить?

— Не знаю. Ты собрала вещи?

— Собрала, при входе стоит сумка.

— Так там полиэтиленовый пакет стоит.

— Правильно, это все что мне теперь нужно! Там все самое необходимое.

— А твои платья?

— Платья… А, зачем они мне теперь?

— А, как же праздники? Там же бывают концерты, праздники, Новый год, наконец.

— Да какие мне теперь праздники? Мы завтра во сколько выходим из дома?

— Часиков в девять, успеешь собраться?

— Конечно, успею, сынок, ты иди ложись, а я помою посуду.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

В семь утра прозвенел будильник, и Стас неохотно открыл глаза. В это время с кухни доносился голос диктора радиостанции Россия:

— Приготовьтесь к выполнению гимнастических упражнений! Выпрямитесь, голову повыше, плечи слегка назад, вдохните, на месте шагом марш! И-и-и, раз, два, три, четыре… и-и-и, раз, два, три, четыре… Прямее, прямее держитесь, ходьбу закончить.

— Мама, ты все маршируешь? — спросил Севостьянов, зайдя на кухню.

— Ты же знаешь, сынок, что физкультура — это основа жизни человека.

— Знаю! И помню, как ты меня перед школой поднимала и заставляла маршировать вместе с тобой.

— Видишь, как быстротечно время! Теперь я марширую одна… А, ты, часом, не знаешь, в этом доме для таких, как я, старых кляч, нет утренней гимнастики?

— Не имею представления, мамочка, но думаю, что должна быть!

— Ладно, разберемся, завтракай и поехали, я давно готова.

Меньше чем через час, Севостьянов вышел из подъезда. Этим теплым, солнечным утром он провожал, держа под руку, свою маму… Сегодня в дом престарелых он отдавал свою родную мать. Голова его разрывалась, чувствовал себя последним подонком, но, все же, пытался улыбаться… Он это делал из последних сил, ноги тряслись так, что, если бы их соединить вместе, они смогли бы подыграть любому музыкальному инструменту. Ему казалось, что это не он сопровождает маму в дом престарелых, а она его. За пару метров до автомобиля, коленки подкосились, и он чуть не упал.

— Что с тобой, сынок? Тебе нездоровиться? Мы можем отложить поездку! Если тебе нехорошо, то давай перенесем!

— Нет, мам, все хорошо, — ответил Стас и открыл пассажирскую дверь.

— Ну, как знаешь, — сказала Нина Ивановна и опустилась в кресло.

В дороге она много говорила и вспоминала. Вспоминала свою жизнь.

— Стас, как быстро пролетело время! Ты видишь этот сквер?

— Конечно, мам!

— Тут мы познакомились с твоим отцом! Я помню, это был воскресный день, я возвращалась из гостей. Я любила по воскресеньям ездить к своей тетке, а возвращалась всегда через этот парк. Он подошел ко мне со спины и красивым бархатным голосом, чуть слышно, произнес: «Добрый вечер, я вас часто вижу в нашем парке». Я ему ответила, что каждое воскреснье возвращаюсь через парк домой. А он протянул мне теплую руку и представился. Я осторожно пожала её и, опустив вниз глаза, ответила: «Нина!» Вот так, держась за руки, мы простояли, как мне показалось, целую вечность. Мимо нас шли люди, а мы продолжали стоять, не обращая на них ни малейшего внимания. Стояли неподвижно до тех пор, пока не зазвучал вальс, это заиграл духовой оркестр, он всегда играл в нашем парке по воскресным дням. Тогда оцепенение прошло, и он, посмотрев мне в глаза, неуверенно спросил: «Я могу вас пригласить на танец?» «Можете», — ответила я, и мы закружились. После того, как музыка затихла, твой отец предложил проводить меня до дома, я не стала возражать, и мы не спеша направились в сторону Бунинской аллеи. Он мне что-то рассказывал, что, я уже, конечно, не помню, но помню, что он продолжал держать мою руку! Его пальцы издавали такой жар, мне показалось, что я положила свою руку на батарею, но она не обжигала, а согревала от кончиков ногтей и до самого сердца. Его голубые глаза отражали солнечные лучи, и я подумала, что мы давно знакомы, просто расстались на долгое время, а сейчас пришел тот счастливый момент, когда нам суждено встретиться вновь. Я слушала его и чувствовала, что давно уже соскучилась по его рассказам… Щеки мои горели, а уши покраснели так, что от них в пору было прикуривать, он спросил: «Нина, ты любишь Москву?» «Очень», — ответила я. И он без колебания, пригласил меня на другой день погулять по Москве. Пригласил, поцеловал в губы, и исчез.

— И как вы с ним встретились, он же не сказал тебе, куда приходить? — спросил Стас, незаметно вытерев слезу.

— Ты прав, не сказал! Но я почувствовала, что в шесть часов вечера я обязана быть в нашем парке, на том самом месте, где мы с ним встретились.

— И он пришел?

— Конечно, пришел! Стоял и переживал, что не приду я, он же забыл сказать, куда нужно прийти. Помню, был сильно удивлен, когда я появилась в парке! В наше первое свидание мы гуляли по Арбату. Там было много музыки и смеха, но, главное, со мною был он! Стас, посмотри, ты узнаешь эту клумбу?

— Узнаю, мам, — сквозь слезы, прохрипел Севостьянов, — вокруг этой клумбы я впервые поехал на двухколесном велосипеде.

— А, какими мы были счастливыми, когда ты сделал первые шаги… Я была уверена, что тропинка, ведущая от этой клумбы, на которую ты впервые шагнул своими ножками, приведет тебя только к счастью! А через несколько лет, ты поехал вокруг нее на велосипеде! Каких трудов папе стоило, чтобы ты поехал сам! Он каждый день таскал тебя к этой клумбе, и когда ты наконец поехал, это была настоящая победа! Победа его и твоя, ваша общая Победа!

Севостьянов уже не мог сдержать своих слез, он кивал головой, а слезы капали на его новый свитер, который он надел, несмотря на теплую погоду. Ему хотелось, чтоб мама порадовалась своей работе.

— Не плач, сынок, нам не вернуть с тобой отца, он теперь далеко от нас, а мы с тобой рядом, и я очень люблю тебя, — пыталась успокоить Севостьянова Нина Ивановна. Но она не могла понять, что сын ее сегодня собственной рукой перечеркнул все, что она привыкла называть своим счастьем. Сын отвернулся от женщины, которая его родила и вскормила своим молоком. Отвернулся от нее, чтоб повернуться к тем, которых принято называть девушками легкого поведения.

Когда Севостьянов вернулся в квартиру, он открыл бутылку водки, налил себе полный стакан, заглотил содержимое, достал из кармана помятый лист бумаги, расправил его, нашел простой карандаш и нацарапал на листе строки:

Моих часов шальные стрелки

Летят как пули торопливо…

Казалось, был недавно мелкий,

Теперь на кухне пью я пиво!

Родительская «двушка», помню,

Как мы в нее переезжали…

Отец серьезный водил бровью.

Мы с мамой за руки держались.

Но время нас не ждет ни капли,

Как после сумерек — рассвет!

На всю квартиру розы пахли,

А мамы с папой больше нет.

Глава тринадцатая

После сработавшего оповещения о пожаре, Багридский последний запрыгнул в автомобиль.

— Что, все? — спросил Севостьянов.

— Да, — поспешно ответил Багридский.

— На пожар выезжать, это тебе не на даче водочку жрать, — пошутил Тельнов.

— Вперед, Лавров, — отдал приказ Севостьянов, и автомобиль включив сирену и проблесковые маечки, тронулся с места.

Быстро набирая скорость, старенький сто тридцатый ЗИЛ привычно помчал расчет на пожар. Этот автомобиль служил верой и правдой уже более десяти лет, и за все время ни разу не подвел ни один из четырех караулов. Перекресток за перекрестком, расчет приближался к месту возгорания. На одном из перекрестков легковушка хотела проскочить перед цистерной, Лавров резко нажал на тормоз, а Севостьянов выкрикнул на весь салон:

— Куда ты едешь, дурень?

Но жигули оттормозились, и цистерна миновала перекресток без затруднений.

— На следующем перекрестке лучше повернуть налево, — посоветовал Севостьянов Лаврову.

— Стас, давай ты будешь разбираться с огнем, а с дорогой я сам, как-нибудь, — ответил Лавров начкару.

— Все молчу…

Через пару минут цистерна подкатила к месту возгорания.

— А я смотрю, мы не первые прибыли, — произнес Жилин.

— Нет, здесь уже сорок седьмая и шестьдесят девятая, — ответил Севостьянов и доложил в эфир о прибытии, — восемьдесят вторая прибыла на место вызова.

— Восемьдесят вторая, вас поняли.

— Ребята, надеваем аппараты и пошли! Дима, подключай линию, — отдал приказ Севостьянов, а сам направился в сторону цистерны сорок седьмой части.

— Серега, — крикнул Севостьянов начальнику караула сорок седьмой Сергею Демину.

— Сейчас, Стас, — ответил Демин, одновременно говоря в радиостанцию, — шестьдесят девятый, сорок седьмому.

— Слушаю тебя, сорок седьмой, вырвалось из радиостанции.

— Шестьдесят девятый, подключайте колонку и тяните до нас линию. — Стас, что ты хотел?

— Серег, давай твои начнут снаружи, вытягивай лестницу, а я со своими пойду вовнутрь!

— Хорошо, Стас, давай! — ответил Демин, и крикнул водителю лестницы, — Гена, вставай к зданию и вытягивай лестницу, работаем!

— Серж, ты только о нас помни!

Через минуту Жилин и Тельнов вошли в здание, Бояринов остался на подхвате.

Еще через несколько минут в эфире прозвучал голос огнеборца, работающего на лестнице: сорок седьмой, восемьдесят второму, пламя наружу еще не вырвалось.

— Вас понял, сорок седьмой, — ответил ему Севостьянов и надев маску от Кипа, вошел вслед за Жилиным и Тельновым.

— Саня, работаем сами, сорок седьмой работает с кровли, но пламя наружу еще не вырвалось, — крикнул Севостьянов подчиненным на втором этаже.

— Стас, заработает ствол, от перепада температур шифер не выдержит, и — вырвется!

— Сорок седьмой, восемьдесят второму.

— На связи, — ответил Севостьянов.

— Стас, готово, вырвалось! Работаю сверху, будьте внимательны.

Через двадцать минут баллон кислорода был полностью съеден, Севостьянов, показал рукой Жилину на выход и покинул здание, вслед за ним покинули помещение и его бойцы.

— Дима, бери ствол и подключай еще одну линию, пойдем вместе.

— Аппарат брать? — поинтересовался Бояринов.

— Если ты можешь дышать продуктами горения, можешь не брать, а если нет, то советую взять! Я, к примеру, баллон за двадцать минут съел, сейчас возьму новый и идем.

Как только Бояринов зашел в помещенье, ему послышался какой-то странный вой. Сперва он даже и не обратил на него особого внимания, да мало ли, что там может издавать такой странный звук. Главное, что этот вой не был похож на человеческий крик, а значит и страшного в этом ничего нет. Бояринов скомандовал Лаврову о подаче в рукав воды и линия зашевелилась. Дмитрий начал проливать одну из комнат, неподалеку от Тельнова, который работал по проливу соседней комнаты. Вдруг по спине Бояринова ударил, как он сперва подумал, свалившиеся кусок штукатурки:

— Саня, осторожнее, осыпается потолок, остерег Бояринов Тельнова.

Но тут небольшой камень прилетел уже и в самого Тельнова, и прилетел он не сверху, а из соседней комнаты:

— Димон, это не потолок! В меня из соседней комнаты, кусок бетона прилетел.

— Саша, а, что это за вой такой?

— Я не пойму… Как будто собака воет, что ль.

Бойцы направили свои брансбойты в ту самую комнату, из которой прилетел кусок бетона, и вой усилился.

— Там кто-то есть, — сказал Тельнов и крикнул Лаврову в радиостанцию:

— Лавров, прекрати подачу воды.

Бойцы вошли в комнату и обнаружили мужчину, лежащего на полу. Он из последних сил махал пожарным рукой. Бояринов надел свою маску на погорельца. Когда бойцы вытащили его на улицу и сняли с него маску, мужчина по инерции продолжал издавать тот самый вой, который и слышал Бояринов, как только зашел вовнутрь.

— Что ты выл-то? Крикнуть нам не мог, что ль? — нервно вопил Тельнов.

Мужчина в это время открыл рот, у него отсутствовала половина языка.

— Вы немой? — спросил Бояринов.

Мужчина кивнул головой и потерял сознание.

Благодаря этим смелым ребятам, его жизни больше ничего не угрожало. Через некоторое время, он был передан врачам скорой помощи, а через пару дней, вышел из больницы — живой и здоровый.

Больше двух часов понадобилось огнеборцам, чтобы справиться с возгоранием. После пролива этажей, Бояринов с Лавровым смотали рукава и направились в расположение части.

— Ребята, я вспомнил, как мы однажды в Саратов ездили в командировку, — произнес Бояринов.

— О-о-о начинаются байки не состоявшегося мувера, — высказался Жилин, с улыбкой на лице.

— Так рассказывать или нет?

— Конечно, рассказывай! — добавил Тельнов, — я уже не могу без твоих рассказов.

— Так вот, мы были в командировке с коллегой. Сначала погуляли в кабаке, а, приехав в гостиницу, если ее, конечно, можно так назвать, пригласили к себе местных ночных фей. Нужно отдать должное, что они прилетели очень быстро, нас даже не успел сморить сон. Коллега мой не стал долго раздумывать, взял девчонку, которая ему больше понравилась, за руку, и отправился в комнату, заниматься делом. А мне очень захотелось со второй поговорить. Я достал еще бутылочку водочки, налил себе и даме, а девочка попалась очень скромная, видимо, только начала работать, не очерствела еще. Симпатичная такая, высокая, одежда, правда, дешевая, по всей вероятности, — с ближайшего рынка, половина синтетики, из-за чего, когда она нервничала, шел сильный запах пота. А я пытаюсь что-нибудь ей умное рассказать, но так как поддатый, не могу сконцентрироваться. Только одно и тоже ей бубню: «Ты такая красивая девочка, как так получилось, что ты в этой профессии? Что тебе, работать больше негде?»

— Самое главное, он ее снял и ей же объясняет, какого хрена ты этим занимаешься, — не выдержав, усмехнулся Жилин.

— Дело не в этом. Я с ней болтаю, болтаю, чушь несу, а она скромно сидит и слушает, такой солидный приехал человек из Москвы, много в жизни видел! И я все пытаюсь о чем-то серьезном, а она мне скромно так: мол, время заканчивается, ты или продлевай, и я еще послушаю твой бред, или давай уже займемся делом, а то меня могут отругать потом, что я зря ездила. Меня это так покоробило. Как же так, нужно поговорить, излить душу, а она — отработать. Ну, ладно, говорю, давай, раз надо, так надо! И, вот здесь, я прошу внимания, господа! Она снимает юбку, колготки, и, что я вижу: у нее на ногах ногти желтоватого цвета, загнутые… И я от этой картины неожиданно блеванул.

— У меня тоже однажды интересный случай вышел, — сказал Тельнов, — я решил подать объявление в газету, в раздел знакомств. Подал и забыл об этом, потому что не верил в эти знакомства. Но тут, на мое удивление, дней через десять — звонок! Беру трубку, женский голос: «Вы подавали объявление о знакомстве?» «Да», — отвечаю! «Меня зовут Ирина», — продолжает она. Я, признаться, удивился, баба звонит сама!

— А ты, как хотел, чтоб она тебе письмо написала? — встрял Жилин.

— Ну почему сразу, письмо? Не знаю… Так вот, договорились встретиться. Пришел, стою жду, думаю, придет сейчас какой-нибудь бегемот! Нет, подходит ко мне вполне симпатичная, немного полноватая, как я люблю, попка ничего, сисечки имеются — мощь! И спрашивает: «Вы — Александр? «Да», — отвечаю ей. Погуляли! И я приглашаю ее к себе, а, чуть не забыл, она оказалась майором милиции, как говориться, такая и в горящую избу войдет, и тебя из нее вытащит. Заходим в магазин, и я пытаюсь удивить ее широтой размаха, спрашиваю: «Что будем пить?» А она мне: «Водки литр возьми!» Я ей: «А закусить?» Она: «Не надо, че там, колбаски возьми и хватит». Приехали ко мне, разговариваем, я пытаюсь на гитаре из Высоцкого играть, песню или две спел, она смотрит на меня стеклянным взглядом, уставшая, после смены, как оказалось. «Ладно, — говорит она мне, — пойдем!» Пришли в комнату, раздевается, тело шикарное, упругая такая! Я загорелся, слюни у меня уже потекли, а она выпила два стакана водки, считай бутылку засадила, легла на кровать, и перед тем, как захрапеть, успела произнести: «Будешь т… ть, не буди».

Глава четырнадцатая

После смены, в раздевалке Тельнов предложил отметить новое назначение Астахова:

— Мужики, все уже в курсе, что Стас к нам снова вернулся, а Астахов в пятидесятую часть перевелся?

— То есть, как перевелся? — удивленно переспросил Бояринов.

— Вот так вот, Дима, перевелся в ту часть, в которой есть открытая вакансия начальника караула, у нас, в нашем подразделении, штат укомплектован, поэтому Генка и перевелся в полтинник, — ответил Бояринову Севостьянов.

— Ребят, я по этому поводу связался с Геной, и он готов собрать нас сегодня вечером в сауне, — продолжил Тельнов.

— А, что отличная идея! Тем более мы давно уже не собирались вместе, — поддержал Тельнова Жилин.

— Как же не собирались, а на даче? — с недоумением спросил Бояринов.

— О, мой дорогой друг! На даче были сборы младшей группы, а не брутальных альфа самцов, подтверди, Стас! — с улыбкой произнес Тельнов.

— Подтверждаю!

— Мне уже интересно, что это за встречи такие, — продолжил Бояринов.

— Они в принципе похожи на те, о которых ты рассказывал, про командировки! Только девочки у нас интереснее, — пояснил Жилин.

— Интереснее! Тогда меня впишите в этот список, приободрился Бояринов.

— Стас, кого на этот раз мы в сауну возьмем? — спросил Тельнов, достав блокнот и ручку.

— Лавров ты с нами? — спросил Жилин.

— Нет, парни, давайте без меня.

— Тогда берем Олю, Иру, Олесю, Марину, Эльвиру и Дашу, — ответил Севостьянов Тельнову.

Тельнов записал все произнесенные Севостьяновым имена в свой блокнот и пообещал, что все дамы будут вечером с ними в бассейне.

Ровно в семь, Бояринов пришел по указанному Тельновым адресу. Зайдя во двор, он увидел в углу дома надпись: «Сауна 24». Подойдя к двери, он нажал на кнопку домофона, дверь автоматически открылась, и он по крутой лестнице спустился в подвал.

— А вот и Димка прибыл! — выкрикнул поддатый Астахов, и попросил брюнетку с длинной косой встать с его колен. Даша, без лишних вопросов, пересела на кожаный диван.

— А где остальные ребята? — поинтересовался Бояринов у Астахова.

— Ты первый! — ответил ему Астахов и рекомендовал обратить внимания на Олю.

— А это, которая? — тонко поинтересовался Дмитрий.

— А-а-а-а, точно, ты же никого не знаешь, это пышногрудая блондинка в синем купальнике, — ответил Астахов, — ты вначале разденься, Димушка, а я тебе после всех представлю.

— Скажи мне, Гена, а это не проститутки?

— Что ты… Это наши, так сказать, боевые подруги! Все они работают в медицинском учреждении, медицинские сестренки все! Так, что со здоровьем у тебя будет все в полном порядке!

— Ну и отлично, — облегченно вздохнув, ответил Бояринов и направился в раздевалку.

Когда он вернулся, в комнате находился один Астахов.

— Гена, а где девчонки? — поинтересовался у него Бояринов.

— В бассейне, — ответил довольный Астахов.

— Я хочу спросить у тебя, пока отсутствуют девушки, а почему ты мне рекомендовал именно Олю.

— А, что, она тебе не понравилась?

— Очень понравилась! Мне показалось, что у нее изумрудные глаза!

— А ты наблюдателен, дружище! Тогда, что не так?

— Гена, я просто привык делать самостоятельный выбор.

— А, ты, в этом смысле… Тогда будь покоен, она единственная свободная сегодня, остальные все заняты… Олеся — Тельнова, Эльвира — Жилина, а Марину предпочитает Севостьянов.

— Ну так бы сразу и сказал!

— Мальчики, вы позволите прервать вашу беседу, — войдя в комнату, спросила Ольга.

— Конечно, — ответил Астахов.

— Я хотела бы познакомиться поближе с Дмитрием!

— Нет проблем… не буду вам мешать, — ответил Астахов и уже собирался выйти из комнаты, но Ольга остановила его.

— Нет не нужно уходить, я хотела позвать Дмитрия в бассейн, если он, конечно, не возражает?

— Он не против, — ответил ей Бояринов, и, осмелев, взял ее за руку.

Через минуту в сауну вломились остальные огнеборцы, и в парной, и в бассейне, и за столом, стало очень тесно.

Севостьянов веселился весь вечер, несколько раз предлагал выпить за новое место службы Астахова, а под конец так расчувствовался, что не смог сдержать слез. Вспоминал, как три года тому назад, Астахов освободил его из огненного плена, а лет пять назад, когда Севостьянова придавил в горящем гараже автомобиль, Астахов вынес оттуда товарища на руках, а, как только они дошли до цистерны, прогремел мощный взрыв.

— Генка, как мы теперь без тебя?

— Стас, прекрати ты так убиваться, ты же меня в конце концов, не хоронишь. Вспомни лучше, как ты меня в один миг уволил, и ничего, не тревожился так, — ухмыльнувшись ответил Астахов, прикуривая сигарету.

— Согласен, не убивался! Друзья, а давайте продолжим нашу вечеринку у меня, — неожиданно предложил Севостьянов.

— То есть, как у тебя? А, как же Алла? — спросил, недоумевая Тельнов.

— Да при чем здесь Алла? Мы поедем туда, где я родился!

— А, как же твоя мама? — чуть слышно спросил Жилин.

— Мама в дом отдыха уехала, — пробубнил себе под нос Севостьянов.

— Стас, а ты уверен, что тебе нужно продолжение? — спросила Севостьянова рыжеволосая Марина.

— Мариночка, неугасаемое солнце мое! Еще как нужно! Оно мне необходимо, как воздух.

— Что же, тогда я — за! — ответила рыжеволосая красавица и отправилась одеваться.

Через час Севостьянов, Астахов, Тельнов и Бояринов, вместе со спутницами, поднялись, чуть слышно, в квартиру Стаса.

— Мальчики, мы продолжим выпивать, или сразу расходимся по комнатам? — поинтересовалась Марина.

— Как хозяин скажет, так и будет, — ответил ей взъерошенный Астахов.

— Стас, ты, как скажешь? — поинтересовалась Марина.

— Мариночка, я бы отправилась прямиком в кровать, — высказала свою точку зрения Ольга и поинтересовалась у спутника, — а ты, как думаешь, Димочка, посидеть или полежать?

Бояринов прижал к себе Ольгу и прошептал ей на ухо свое желание.

— Ну я так понимаю, что желающих бухать больше нет, и мы все можем рассредоточится и начинать локализовывать очаг возгорания, — заявил Севостьянов.

— Правильно мыслите, товарищ старший лейтенант, — добавил Бояринов.

— Тогда, по матрешкам!

Марина взяла Севостьянова за руку и потянула его за собой в дальнюю комнату. Эта комната была родительской, и когда-то без разрешения родителей, он туда не имел права заходить, а сейчас все должно было случится на кровати его предков.

Как только дверь защелкнулась, Марина расстегнула свой ярко-алый топик, и одним движением скинула его на пол. Севостьянов подошел ближе, и, расстегнув двумя пальцами бюстгальтер, поцеловал ее возбужденные соски. Её прерывистый шепот внезапно перешел в стон… Это был стон неимоверного наслаждения, наслаждения, от каждого прикосновения его теплых губ. Вслед за бюстгальтером отправилась на пол её кожаная юбка. Марина осталась перед Севостьяновым в одних стрингах, но его теплое дыхание, скользившее все ниже и ниже, быстро добралось и до них. Он, не переставал покрывать поцелуями ее бархатное, нежное тело, стянул губами и последнюю деталь, прикрывавшую ее наготу… Девушку затрясло от дикого желания, чтоб этот брутальный тушила, овладел, наконец, ее нежным телом… И он, не заставив себя долго ждать, стащил с себя джинсы, и притянул ее к себе. Марина запрокинула голову и, закрыв глаза, выкрикнула на всю комнату, не совладав со своими чувствами: «Д-а-а-а!»

Когда Севостьянов открыл глаза, сразу обратил внимание, что в комнате он находится один, его вчерашняя спутница отсутствовала. Он с трудом поднялся с кровати, пригладил рукой взъерошенные волосы, сделал глоток холодной воды, которую он с вечера поставил на прикроватную тумбу, осмотрел комнату, бросил свой взгляд на кровать родителей, и, чуть слышно, произнес: прости мам! Поднял трясущимися руками с пола джинсы и натянул их на себя. Обнаружил почему-то под кроватью свою любимую белую футболку, напялил ее и вышел в коридор. В кухне монотонно звучала чья-то речь. Войдя на кухню, он сел за стол и, не перебивая оратора, начал слушать его рассказ:

— Так вот, мы поехали с музыкантом, ну я вам про него уже рассказывал, это наш супер-мувер, — увлеченно рассказывал Бояринов, потягивая из кружки маленькими глоточками чай, — в город Сестрорецк, это в Ленинградской области, если мне не изменяет память. Музыкант начал выпивать еще в Москве на перроне, а когда мы с ним добрались до места, то он уже был крепко поддатым. На следующее утро к нам еще присоединился водитель грузовой машины, с замасленными руками и длинными волосами, скажем, такой панк-рокер. Судя по его рукам, автомобиль у него ломался часто. Но, хочу вам сказать, что ездил он на своем грузовике, как безумный. Первым делом, как только он вошел, с порога заявил: гнал к вам в левом ряду, отгоняя легковушки с полосы. Поэтому не судите строго, но я должен немного выпить… Тогда я, как старший группы, возмутился, сказав этим охламонам, что нам к вечеру нужно начать упаковку. На что они мне в один голос и ответили: вот и начинай! А мы сегодня расслабимся… но завтра с раннего утра возьмемся за дело. Вечером я занимался упаковкой один, так как Яковлев (водитель) и музыкант целый вечер расслаблялись.

Вечером, когда я вернулся в номер, их там не оказалось, их потянуло за любовью. Как только Яковлев с музыкантом переступили порог заведения, сразу обратили внимание на пышногрудую даму. Даму звали Ингрид. Она сидела в полном одиночестве и потягивала через трубочку коктейль. Заказав в баре спиртное, они подсели к ней за столик, представились и поинтересовались, почему такая симпатичная девушка проводит время в одиночестве. Ингрид ничего им не ответила, только тяжело вздохнула. Музыкант, выпив залпом рюмку водки, перешел в контрнаступление. Ингрид быстро сдала свои позиции, и уже через тридцать минут, музыкант был приглашен в ее номер. Он оставил Яковлева в баре наедине с бутылкой водки. Но уже минут через пятнадцать вернулся, полностью протрезвевший. Яковлев удивленно спросил: «Так быстро?», на что, испуганный музыкант дрожащим голосом ответил: «Сережа, Ингрид оказалась мужиком». Яковлев засмеялся: «На каком этапе ты это понял?», музыкант ему ответил просто: «Я руку под юбку, а там все, как у меня».

— Ну и истории у вас, друзья, — произнес удивленно Севостьянов.

— На свете всякое бывает, — махнул рукой Бояринов, глядя в окно.

— А где наши дамы? — поинтересовался Стас.

— Ушли с полчаса назад, сослались на ночное дежурство в больнице, — пробурчал Тельнов.

— Тогда это меняет дело… но все же можно было бы и попрощаться! — добавил зевая Стас.

— Марина будет ждать твоего звонка, — глухо произнес Тельнов.

— С чего ты это взял? — спросил Севостьянов.

— Она мне сказала перед тем, как уйти, — ответил Александр.

— Да и мы сейчас уже пойдем, — добавил Бояринов, допивая свой чай.

Глава пятнадцатая

К шести часам вечера автомобиль Севостьянова подкатил к дверям детского сада. Стас заметил, что из калитки выходит жена, держа сына за руку. Севостьянов нажал на звуковой сигнал и, открыв окно, окрикнул сына:

— Максим!

— Папка, папка! — радостно воскликнул тот.

Алла прижала прибавила шаг, не желая останавливаться.

— Мама, это же папа! — продолжал кричать сын.

— Алла! — окликнул Севостьянов жену, выйдя из автомобиля.

— Мне кажется, что наш с тобой диалог ни к чему хорошему уже не приведет. Севостьянов, я подала на развод, — ответила Алла мужу.

— На развод?

— Да, а что тебя удивляет? Семья тебе не нужна, ты целыми днями где-то пропадаешь, не удосуживаясь сказать, где ты и с кем. Ночуешь у мамы. Севостьянов, тебе не нужна ни я, ни сын, так что живи, как знаешь, а я еще молода, смогу исправить прежнюю ошибку, найду такого человека, которого смогу сделать счастливым. А, чуть не забыла, тебя безумно любит моя лучшая подруга.

— Света?

— Да, да, именно она…

— С чего такие выводы?

— Никаких, Севостьянов, выводов! Она чистосердечно мне в этом призналась. Выпивали мы с ней как-то раз, она мне и выдала, что люблю, мол, я твоего Стаса до потери памяти… Вот, что алкоголь с людьми вытворяет. Нет у меня теперь ни мужа, ни подруги. Так что, катись ты, Севостьянов, теперь колбаской по Малой Спасской, можешь, даже на своем дорогостоящем авто. — Пойдем сынок, скорее отсюда!

— Мам, а как же папа?

— А папе, милый, нужно срочно уезжать, его уже в другом месте ждут.

Севостьянов стоял и смотрел, как все дальше и дальше удаляются от него его родные люди… Нет, он ни в чем не винил Аллу, он понимал, что разрушил свое счастье сам. Он только вспомнил, что, когда они с Аллой только расписались, и она забеременела… Испугалась девушка рожать и предлагала сделать аборт, чтоб еще немного встать на ноги и пожить для себя. Но именно Стас тогда строго-настрого запретил ей даже и думать об этом, и через девять месяцев на свет появился Максим. Его любимый сын, который сейчас удалялся все дальше и дальше от него.

Севостьянов вынул из кармана телефон и набрал Светлане:

— Алло, — послышался в трубке довольный голос Светы.

— Здравствуй, Света!

— Привет, Стас!

— Скажи у тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

— Нет, я совершенно свободна.

— Отлично! Тогда я тебя жду в семь часов у себя!

— Хорошо!

Светлана была педантична, она ни на минуту не позволила себе задержаться. Надавила на кнопку звонка, когда часы показывали ровно семь. Стас открыл ей дверь, и не сказав ни единого слова, отправился на кухню, где готовил ужин.

— Стас, я, может быть, не вовремя?

— Я тебя ждал!

— Не заметно…

— Раздевайся, проходи! Я готовлю ужин.

— Я вижу! Могу тебе помочь?

— Я был бы тебе признателен, если бы ты сделала салат, а я в это время помну картофель.

— Мы будем есть пюре?

— Да, с котлетами!

— Стас, я так рада, что ты позвонил!

— Света, у меня сегодня состоялся разговор с Аллой, она мне сказала, что вы больше не общаетесь, это правда?

— Да, это правда.

— А с чем это связанно?

— Скорее ни с чем, а с кем, — грустно ответила Светлана.

— И с кем же? — спросил Севостьянов, выдержав паузу.

— С тобой, Стас, с тобой!

— И как это случилось?

— Я пришла к твоей жене с бутылкой вина, мы ее быстро выпили, купили еще. А перед самым своим уходом домой, я возьми и брякни, дура пьяная, что, мол, сильно люблю твоего мужа. А она, представляешь, встала из-за стола, молча прошла в коридор, открыла входную дверь, взяла мою обувь и выкинула ее, после чего вернулась на кухню и любезно предложила мне покинуть помещение. Больше нет у меня подруги.

— А у меня жены.

— То есть как?

— Алла подала на развод.

Светлана поднялась со своего стула и вплотную приблизилась к Севостьянову, подняла обеими руками его майку и нежно поцеловала в грудь, прошептав при этом:

— Мы больше можем не прятать своих чувств?

— Света, все случилось настолько неожиданно!

— Ты хочешь, чтоб я ушла?

— Нет. Я просто очень хочу есть.

— Стас, у тебя есть выпить?

— Сейчас посмотрю! Вчера заходили ребята, так что в холодильнике, может быть, что-то и осталось. Да, представляешь, есть! — ответил Севостьянов, поставив на стол запечатанную бутылку виски.

— Отлично, наливай! — предложила Светлана.

— Мы будем пить виски?

— Конечно!

После ужина, Светлана попросила, чтоб Севостьянов включил какую-нибудь романтическую музыку… Когда содержимое бутылки подошло к концу, она предложила перебраться в спальню:

— Стас, я так сильно устала! С твоего позволения, я хотела бы остаться у тебя на ночь! Ты позволишь?

— Конечно, куколка, — заговариваясь, ответил он.

— Тогда укладывай меня скорее спать!

Волна возбуждения пробежала между ними, как только они перешагнули порог спальни. Светлана обняла Стаса за талию и нежно коснулась своими горячими губами мочки его уха… Он провел своей ладонью по ее щеке, и поцеловал в губы… Она не могла сдерживать свое желание, все ее существо просило атаки… Он покрыл ее грудь нежными поцелуями. После стянул с нее юбку и трусики, взял за бедра, прижал к себе и ворвался в ее горящую плоть… Она вскрикнула от удовольствия, которое заполнило каждую ее клеточку. Еще секунда, и она, взлетая высоко-высоко в своих эмоциях, просила эпилога! И он разразился криком, похожим на рычание лесного зверя…

Утром Севостьянов поднялся первым. Глядя на спящую Светлану, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что эта девушка теперь станет его семьей. Севостьянов поднялся с кровати и, накинув халат, окинул взглядом комнату… В его голове всплыли воспоминания: отец часто любил сидеть в этом кожаном кресле, стоящем напротив окна. «Мама, его любимая мама… нужно будет сегодня съездить к маме», — подумал Севостьянов и вышел из комнаты.

Через час Станислав проводил Светлану на работу. Она быстро собралась и выбежала из квартиры, не выпив даже чая, так как проспала. Он крикнул ей вслед, чтоб она позвонила, и, окончательно запутавшись в своих чувствах, нацарапал на белом листке строки:

Это было недавно, как будто,

Это было, как будто вчера…

До костей проморожено утро,

А в стакане граненном — весна.

Позабыв, что тебя я не знаю,

Позабыв, что вчера ты ушла…

Я сегодня тот день вспоминаю,

Тот, в котором еще нет тебя.

Голова разбухает от боли,

Ни к чему я сейчас не готов…

Не живет птица счастья в неволе

Да и ложь не приносит плодов.

Разметаю холодное утро,

И уйду от вчерашнего дня…

На душе так противно и мутно,

Не смогу я теперь без тебя.

Ближе к вечеру Севостьянов приехал в дом престарелых, они долго гуляли с мамой по территории. Когда Стас рассказывал ей о своих делах, Нина Ивановна смотрела на сына так, как будто она видит его в последний раз:

— Сынок, ты мне скажи лучше, как там Максимушка? Почему они с Аллой не приехали?

Севостьянов опустил голову и пожал виновато плечами, он ведь не говорил ни жене, ни сыну, что бабушка теперь живет в доме престарелых. Да и как он мог об этом сказать, когда уверял жену, что маме нужна помощь, поэтому он станет чаще у нее бывать.

— Сынок, а как там мои цветочки? — продолжила, после небольшой паузы, Нина Ивановна

— С ними все хорошо, мамочка, я их поливаю.

— Станислав, я прошу тебя, ты главное их не залей, — добавила Нина Ивановна.

— Да бог с ними, мам! Ты мне расскажи лучше, как тебе тут живется?

— Живется… А, что сказать? Живется в общем неплохо, кормят по часам, после обеда я отдыхаю! Можно читать, по вечерам девчонки телевизор смотрят, так что, все хорошо!

— Стас повернулся в сторону матери и переспросил: хорошо?

— Да, сынок, все хорошо! Здесь врачи, массажисты, и ты, только представь, бывают концерты!

— Концерты? — удивленно переспросил Севостьянов.

— Да, концерты! Правда не часто.

— Ну тогда я за тебя спокоен, — с грустью в голосе ответил Стас.

— Сынок, у тебя что-то случилось?

— Нет, мамочка, у меня все отлично!

— Не ври мне, материнское сердце не проведёшь… Что-то на работе случилось? Или с Аллой поссорился в очередной раз?

— Да, мама, с Аллой поссорился, развожусь я с ней.

— Ты в своем уме? У вас же ребенок, — возмутилась Нина Ивановна.

— Максима я очень люблю! Я думаю, что он все поймет, не сейчас, конечно, должно пройти какое-то время.

— Я не понимаю, что ты такое говоришь, Станислав.

— И ты все когда-нибудь поймешь, — ответил Стас, глядя в бесконечное пространство.

— Ты часом не заболел?

— Я, мамочка, давно заболел…

— Чем же? Будь любезен, поясни старухе.

— У меня довольно редкое заболевание, оно называется, а, впрочем, какая разница, как оно называется…

— Сынок, ты меня пугаешь.

— Мама, не пугайся… я не хочу, чтоб тебе было плохо, — произнес Севостьянов и разревелся, как маленький.

Нина Ивановна прижала его к груди, погладила по голове, и предложила сходить в храм:

— Сынок, ты устал, у тебя надрывается душа…

— Что мне делать, мам, я запутался, я совершенно запутался.

— Тебе нужно сходить в наш храм к отцу Василию, он поможет, он обязательно поможет! Только ты расскажи ему все, как на духу… И увидишь, станет легче.

— Хорошо, мамочка!

— Я прошу тебя не тяни Станислав, прям сейчас и езжай.

— А не поздно?

— Нет, самое время! Через тридцать минут закончиться всенощная, вот тебя отец Василий и выслушает.

— Хорошо, мамочка, если тебе будет от этого легче, то я, конечно, схожу.

— Глупец, в первую очередь, тебе станет легче! А, если попадешь на исповедь, то не отказывайся, исповедуйся и увидишь, как скинешь камень со своей измученной души.

— Это правда может мне помочь разобраться в себе?

— Это обязательно тебе поможет. Ты помни, сынок, что Господь про нас и так все знает.

— Это, как же?

— А все очень просто, Господь вездесущ!

— Везде что?

— А ты зря смеёшься, вездесущ означает, что Бог повсюду пребывает.

— Я не смеюсь, мам, я пытаюсь понять.

— Ладно, ступай, а то к отцу Василию опоздаешь. Ты главное помни, сынок, — все как на духу.

— Хорошо, мамочка, пойду.

Когда Севостьянов подъехал к храму, оттуда выходило большое количество людей. Он опустил стекло и спросил:

— Скажите, а служба кончилась уже?

— Да, только что, — ответил ему пожилой мужчина.

— А, как я могу найти отца Василия?

— А ты заходи в храм, милай, он там еще, — ответила пожилая женщина, сопровождающая мужчину.

— Спасибо вам! — произнес Севостьянов и направился в сторону храма.

Как только вошел вовнутрь, в дальнем левом углу заметил батюшку. Священник возложил на голову прихожанки епитрахиль и прочитал разрешительную молитву, прихожанка поцеловала крест и евангелие, низко поклонилась священнику и направилась к выходу.

— Вы не на исповедь, — священник повернулся в сторону Севостьянова.

Сразу всплыли слова Нины Ивановны: «хорошо бы исповедоваться, сынок».

— Да, — испуганно ответил Стас и подошел к священнику.

Священник, чуть склонив голову в сторону Севостьянова, ожидающе притих.

— Батюшка, я не знаю с чего мне начать, я впервые исповедуюсь.

— Как вас зовут?

— Станислав!

— То к чему мы с вами Станислав сейчас приступаем, есть таинство покаяния. Состоит это таинство из нескольких этапов: кающийся должен в первую очередь осознать свои грехи, понять, в чем он согрешил против Бога и самого себя. А во вторую очередь, умом осознав свои грехи, христианин должен «опустить их в сердце», где собственно и происходит само Таинство Покаяния — сжигание греховной скверны в «огне». Ваше сердце должно покаяться, то есть, переболеть, оплакать свою нечистоту, после умилиться всепрощающей Божьей милости и вынести твёрдое решение: вести непримиримую борьбу с врагами — греховными страстями и помыслами.

— Э-э-э, как, батюшка, вы завернули. Я так еще не готов. Я хотел только сказать, что прыгаю из одной койки в другую, тем самым запутался, вот и пришел за помощью.

— То, что вы сейчас сказали, Станислав, это есть один из смертных грехов, он называется блудом. Знаете, я дам вам сейчас брошюрку, которая поможет вам подготовиться к великому таинству покаяния.

— Хорошо, а вы не знаете, где мне найти отца Василия?

— Я отец Василий.

— Мне посоветовала к вам за помощью прийти моя мама.

— А, кто ваша мама?

— Нина Ивановна Севостьянова.

— А, да, что-то в последнее время ее не видно.

— Она в доме отдыха.

— Ниночка рассказывала, что сын ее спасает людей. Вы, кажется, пожарный?

— Да, батюшка, пожарный.

— Вам Господь доверил ответственное дело, спасать людей! Вы женаты? У вас есть дети?

— Да, батюшка, и женат, и сын у меня, Максим.

— Любите сына своего?

— Люблю!

— Тогда вы поймете, о чем я вам сейчас скажу: Господь нас всех любит так, как вы своего сына! Мы же все Его дети, понимаете?

— Да!

— Скажите, Станислав, а если так случится, что ваш сын, когда подрастет, станет против вас что-то неладное замышлять, вам будет обидно?

— Что за вопрос, батюшка, конечно будет.

— Вот так же и Господу нашему Иисусу Христу обидно, что мы против заповедей Его что-то нехорошее замышляем, понимаете?

— Ой, как понимаю…

— Вот и хорошо, что понимаете! Тогда я думаю, что вам не составит большого труда подготовиться к исповеди!

— Спасибо вам, отец Василий!

— Это не меня нужно благодарить, а Господа! Это он вас сегодня сюда привел. Готовьтесь к исповеди и приходите поскорее, а то у вас очень опасная работа.

— Да, что вы, работа как работа, не опаснее других.

— Не скажите, мне, к примеру, в огонь не нужно лазать ежедневно, — ответил отец Василий и, перекрестившись, добавил, — спаси нас Господи от гиены огненной.

Глава шестнадцать

Очередной караул начинался спокойно. Крайне редко в самом начале караула случался серьезный пожар. Так было и в этот день, Севостьянов после развода направился в свою любимую столовую, захватив с собой Бояринова.

— Как-то тоскливо без Генки, — выдавил из себя Севостьянов, поправив при этом волосы.

— Вы долго работали совместно? — поинтересовался Бояринов.

— Долго! У нас всякое, конечно, случалось…

— Хорошее или плохое?

— Всякое, Дима, всякое… Могу тебе так сказать: Дважды он мне жизнь спасал, рискуя при этом своей!

— Это дорогого стоит, — обронил Бояринов, потянув дверь столовой.

В столовой никого не оказалось, только повара — Аня и Сева, как обычно, между собой чего-то делили.

— Что это они?

— Карабах опять делят, — пошутил Севостьянов.

— Где Карабах, и где они…

— Что ты, эта тема не дает покоя этим двум народам никогда, — уже серьезно ответил Стас.

— Да, что вас там, армян, как комаров, нервно выкрикнула Сева.

— Ах, ты вот как заговорила… А, называлась мне подругой, — жалостливо ответила Аня, глядя в её сторону.

— Анечка, прости меня, моя дорогая, сама не знаю, что на меня нашло, — опомнившись, извинялась Сева.

— Девушки, мы могли бы позавтракать? Или нам зайти, когда вы разрешите все глобальные конфликты? — поинтересовался у поваров Бояринов.

— О, нет, конечно, мы не со злом ругаемся… что вы хотели бы?

— Анечка, я съел бы, как обычно, омлет, эклер, и чашку кофе, — сказал Севостьянов.

— А, ви? — поинтересовалась у Бояринова Анна.

— Пожалуй и я, съел бы омлет и выпил бы чашку кофе, ответил ей Бояринов.

— К кофе возьми гамбаген! Он очень вкусный, не пожалеешь, — вклинилась в беседу Сева.

— Что такое — гамбаген? — поинтересовался Бояринов.

— Это гематоген, — ответил ему Севостьянов, — добавив при этом, — это она его так называет.

— Теперь понятно! Хорошо, дайте мне пожалуйста пару штучек.

Как только огнеборцы приступили к трапезе, Севостьянов решил поделится своей внутренней тревогой, с Бояриновым:

— Знаешь, Дим, я за последние два дня никак не могу себе места найти. Не понимаю, что со мной творится, депрессия какая-то… Как-будто душа мечется. Не было у тебя никогда такого?

— Нет, не припомню я такого, чтоб душа, как ты говоришь, металась.

— Вот и у меня никогда не было… Я даже в храм вчера зашел.

— И, что, не полегчало?

— Ты знаешь, даже хуже стало.

— А, что так?

— Мне там брошюру батюшка дал, и я ее бегло прочел.

— Что за брошюра?

— В помощь кающемуся называется.

— Видел я такую.

— А читал?

— Нет, не доводилось.

— А я вот прочел, Дим.

— И что, всё очень плохо?

— Получается, что — да.

— Так нужно исправлять.

— Исправлять… Чтоб это как-то исправить, нужно всю жизнь поменять, а лучше — заново начать.

— Ладно, начкар, не тревожься ты так, заново мы с тобой жизнь, конечно, не начнем, но ты не унывай — все будет хорошо! Доедай и пойдем, а то, вдруг пожар, а мы с полным брюхом.

— А может, ты и прав, не так уж все и плохо! Пойдем.

Эта вахта, за последние лет пять, оказалась самой спокойной. Ближе к вечеру он почувствовал легкое недомогание и решил уединиться в комнате отдыха. Стас откинул одеяло, взбил подушку, и прям в форме завалился на белоснежную простыню.

— Не рановато ли вы прилегли, товарищ старший лейтенант, — поинтересовался у Севостьянова, проходящий мимо комнаты Тельнов.

— Да что-то мне не по себе, Саш.

— Нездоровится, или дома что-то?

— И то, и другое… Алла подала на развод.

— Неожиданно…

— Нет, всё правильно… Что заслужил, то и получил.

— Ты прав, Стас, заигрались мы, пора нам уже за ум браться.

— Ты меня извини, но я не готов сейчас это обсуждать.

— Я тогда пойду поужинаю.

— Иди, — ответил Севостьянов и задумался о содеянном: «Если только оглянуться на прошлое, то можно вспомнить столько неприятных событий: одних оскорбил, других предал, а от самых родных и вовсе отказался. Сколько времени прожжено в банях, кабаках… сколько ошибок и заблуждений, сколько грехов, как же мне хочется плакать… выть… Господи, теперь я точно знаю, что ты есть! Прости меня», — впервые подумал Стас и заплакал.

В комнате появился Бояринов, и Севостьянов, утерев слезы, поинтересовался у коллеги:

— Дима, а как ты думаешь, есть какая-нибудь высшая идея человеческого бытия?

— Вот, это мысли вас на ночь глядя посещают, товарищ старший лейтенант.

— И все же, мне очень хотелось услышать твое мнение!

— Как утверждал Федор Михайлович: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация». А высшая идея, по его же убеждению, только одна — идея о бессмертии души человеческой.

— Где же ты был раньше, Дима? Как же моей метущейся душе тебя не хватало.

— Брось, Стас, ты меня пугаешь…

— Ладно, не боись, Бояринов, прорвемся, — ответил Севостьянов другу и повернулся лицом к стене.

Спал Севостьянов, как младенец, беззаботно… Это, несмотря на все свои переживания. На работе он редко спал, пару часиков прикорнет и снова бодрствует, а тут, вопреки всему, как младенец. В четыре часа утра, сон «младенца» был прерван сиреной.

— Стас, пожар, — толкнул Севостьянова Бояринов.

— А, что случилось? — приоткрыв один глаз, поинтересовался заспанный начкар, не отделяя еще реальность от сна.

— Пожар, пятый номер, — повторил Бояринов.

— Пятый номер? Так что же мы лежим? Вперед…

Только в машине, Севостьянов понемногу начал приходить в себя:

— Давненько я так не спал! Представляете, снилось мне, что я за что-то хочу дать ответ, но у меня, почему-то, это не получается.

— Давать ответ нам всем, рано или поздно, придется, — ответил Лавров, поворачивая на перекрестке.

— А, что горит? Я спросонья не въеду ни как, — поинтересовался Севостьянов.

— Горит дом престарелых «ПЯТЫЙ НОМЕР», — ответил Жилин.

— Боже, — тихо выдохнул растерянный Стас.

Уже издалека было видно, как все небо осветило зарево огня. Севостьянов до последнего не мог поверить в случившееся. Ужас охватил его. В голове проносились мысли одна за другой, натыкаясь и разбегаясь в разные стороны заполняя собой все пространство: «Мама… расплата… жить с этим… Только бы спасти!!! Только бы успеть!!»

Как только Лавров остановил цистерну, Севостьянов отдал команду о боевом развертывание и выскочил из автомобиля. Он оказался радом с расчетом Астахова.

— Стас, привет! Переходим под командование генерала, — увидев Севостьянова, выкрикнул Астахов. Но Севостьянов был полностью поглощен происходящим.

Здание было старым, еще довоенной постройки. Первый этаж был кирпичный, в нем был склад. Далее шли надстроенные деревянные этажи с маленькими окошками, туда переселяли людей из бараков. Позже здание переделали в дом престарелых. Сейчас это ветхое строение стояло все в дыму, кое-где языки пламени уже вырывались из окон. Старики пободрее покидали его самостоятельно, помогая друг другу. Медперсонал старался вывести всех остальных, в том числе и лежачих. Трудность представляло собой отсутствие лифтов и довольно узкие коридоры.

Севостьянов отдав необходимые распоряжения и взяв с собой двух бойцов, ринулся в готовое обрушиться здание.

Комната за комнатой… Севостьянов распахивал двери.

— Стас, дальше я проверил, там никого нет. Идем на выход! — произнес Астахов.

— Нет, Гена, подожди… Это какой этаж?

— Второй…

— Где лестница? Нужно выше…

— Зачем?

— У меня там мама…

Астахов хлопнул товарища по плечу, и они исчезли в густом дыму. Подойдя к одной из комнат, Севостьянов дал понять Астахову, что они на месте. Распахнув дверь, Стас увидел, как седоволосая женщина повернулась в их сторону и упала без чувств.

Севостьянов, выкрикнул на весь коридор: «МАМА… НЕТ!..», и в этот момент под его ногами обрушилось перекрытие.

Уже через несколько минут, его неподвижное тело лежало на операционном столе. Хирург, склонив голову над больным, отдавал ассистентам команды: «Скальпель, зажим». Через пару минут, он выкрикнул на всю операционную: «Нет, как же так? Борись… Дефибриллятор мне быстрее…», и на всю операционную раздался противный монотонный писк: пи-и-и-и-и…

Сам же Севостьянов в это самое время никак не мог понять, отчего эта горстка врачей так суетится, и почему он находится на одном уровне с потолком. Он решил переместиться ближе и посмотреть, над чем они там колдуют. Перемещение было очень легким и очень странным. «Интересно, как это у меня так получается?» — задал он сам себе вопрос, и увидел на операционном столе самого себя.

Он подумал: «Как такое возможно? Я лежу без движения на столе, и, в то же время, я прекрасно себя чувствую».

— Все, умер, — с отчаяньем произнес доктор.

— Нет, Александр Наумович, давайте попробуем еще раз запустить ему сердце…

— Светлана Львовна, боюсь мы упустили время, — ответил хирург.

— И все-таки, я настаиваю, давайте попробуем еще раз.

«Кто умер, я? Я не умер, я тут! Я живее всех живых», — возражал Севостьянов, решив потрясти врача. Но как только он попытался дотронуться до хирурга, его руки проскочили через доктора насквозь. «О, Господи, что это со мной?» — произнес Стас и попытался скорее покинуть эту комнату. Через мгновенье он сидел уже напротив Аллы. Когда ей позвонили из пожарной охраны, она доедала бутерброд.

— Алла, ваш муж… — прохрипело на той стороне провода.

— Нет у меня больше никакого мужа, — нервно ответила девушка.

— Ночью произошел несчастный случай…

— Что ночью? Что-то случилось со Стасом? — испуганным голосом промолвила Алла.

— Ваш муж в реанимации.

— Этого не может быть… Скажите пожалуйста, что это шутка!

— Увы. Он в больнице на Куйбышева, — ответил незнакомый хриплый голос, и трубку повесили.

Алла взяла фотографию, на которой они с мужем выпускали голубей, это был их свадебный снимок. Она прижала её к груди и тихо прошептала: «Как же это так, любимый?» Стас стоял рядом с ней и безуспешно пытался вытирать ей слезы. Он решил вернуться в больницу, еще раз проверить свое тело. Он мог теперь перемещаться одной силой мысли. Он неожиданно вспомнил, что очень хотел когда-то слетать в Грецию, но по ряду причин не смог этого осуществить… И неожиданно, перед его взором появился песчаный пляж! На этом пляже было очень много народа, отдыхающие играли в волейбол, катались на катерах и просто плескались в воде. Стасу было приятно за ними наблюдать, он жалел только о том, что не может это все показать сыну. С пляжа его, по непонятным для него причинам, потянуло в горы. В горах располагались монастыри, он не понимал почему он сюда попал, он никогда не мечтал оказаться в монастыре, никогда раньше он не помышлял ни о монашестве, ни о священстве. Впервые в жизни осознано посетил храм только, когда пришел к отцу Василию, перед этим дежурством. Вероятно, это было не его желание. Кто-то хотел, чтобы он увидел, как на святой горе Афон монахи молятся за весь мир, за каждую грешную душу. В тот момент, когда он снова появился в больнице, его тело по-прежнему находилось в операционной. Вдруг, в дальнем углу коридора, куда его сильно потянуло, он заметил человека, который был очень похож на его отца. Этот человек, глядя на Севостьянова, махнул рукой, подзывая к себе. Стас решил уточнить:

— Вы мне?

— Да! — ответил мужчина.

Севостьянов подлетел к нему и был приятно удивлен:

— Папа, это правда ты?

— Я, сынок!

— Ты знаешь, мне кажется, что я умер.

— Тебе не кажется, сынок, так и есть, ты телесно умер.

— Телесно?

— Да, телесно… Но человек, это не только тело, а еще и дух. Так вот, дух человека живет вечно… Твоя природа имеет начало, но не имеет конца.

— Пап, был сильный пожар, я пошел спасать маму, а встретил тебя. Нам нужно будет куда-то уйти?

Как только Севостьянов об этом спросил, повеяло холодом, и какой-то гнусный тип, появившийся внезапно в коридоре больницы, ответил на его вопрос: «Да, в ад…»

Но с другой стороны коридора, навстречу Севостьянову уже двигался высокий, красивый юноша. Подойдя ближе, он прогнал мерзкого слизняка прочь: «Отойди от него, воли Божьей на это нет».

— Кто это такие? — тихонько спросил у отца Стас.

— Слизняк, это противный бес, а этот прекрасный юноша, твой ангел-хранитель.

— Ангел? А где же его крылья?

— Мои крылья у меня за спиной, Станислав, — ответил ангел и раскрыл их перед ним.

— Пап, а, что сейчас с мамой? Где она?

— Об этом ты узнаешь после. А сейчас тебе пора в дорогу.

— В какую еще дорогу?

— В самую для тебя важную, сынок! К Богу! Но твой путь будут преграждать мерзкие бесы, они хотят оттащить твою душу к своему хозяину.

— К дьяволу?

— Да, к нему. Но ты ничего не бойся! У тебя будет очень сильная защита… Твой ангел очень многое может, так как он наделен Божьей благодатью…

Глава семнадцать

Алла приехала в больницу и узнала, что мужа еще оперируют. Ей предложили пройти в бокс и подождать окончания операции. Севостьянова спросила у медсестры:

— Мой муж обгорел?

На что та ответила, заглянув в журнал:

— Нет, у него множественные ушибы, переломы, подозрение на разрыв легкого, селезенки, об ожогах — ни слова.

— Господи, что же с ним случилось? — промолвила заплаканная Алла.

— Насколько я знаю, под ним на пожаре провалился пол, и он упал со второго этажа, больше вам помочь ничем не могу, ждите хирурга.

Перед тем, как Севостьянов отправился с ангелом на поклон, отец добавил:

— Дальше наши пути с тобой, сынок, расходятся, но это не означает, что мы больше не увидимся, на все Божья воля! Ты главное, молись, сын, и помни о том, что есть три места: место, где много плачут, место, где всегда плачут, и место, где никогда не плачут. Место, где много плачут, это земля. На ней плачут от страданий и болезней, от сердечной муки, от грехов своих и чужих. Со слезами появляются, со слезами живут всю жизнь и в слезах покидают землю. Место, где всегда плачут, называется адом. Там вечный плачь, и скрежет зубов. А третье место, где никогда не плачут, называется раем! Там одна благодать, одна радость! Там нет ни страданий, ни болезней, а жизнь вечная… — вечное счастье! Я буду молить Бога, чтоб ты поселился в третьем месте!

Ангел взял Севостьянова за руку, и они начали все дальше и дальше удалятся от больницы и отца, поднимаясь на верх. Восхождение от земли и до места, где испытываются души, заняло довольно много времени. Севостьянов заметил, что белая облачность, стала превращаться в черную тучу:

— Нам туда, — указал ангел на эту черноту.

— В эту темень?

— Да.

Когда Севостьянова с ангелом обволокла эта тьма, их встретили воздушные мытарства. Духи сидели на лавке, один из них держал в своих волосатых конечностях гитару, и они пели: «Вечером на лавочке парочка сидит, слышен звук тальяночки, вся деревня спит… Вань, о чем ты думаешь? Мань, о чем и ты… Ах, какие пошлые у тебя мечты…»

— Это мытарство празднословия, — наклонившись, прошептал ангел Севостьянову на ухо.

Когда бесы закончили петь, один достал откуда-то семечки и быстро раздал остальным, они начали грызть семечки, харкать, грязно ругаться и смеяться. Неожиданно один из них обратился к Стасу:

— Давай к нам, дружище, ведь мы ничем не хуже твоей компашки, знаем ваши песенки, и можем харкнуть дальше чем ты…

«Боже, неужели я так жил?» — подумал Севостьянов.

— На первом своем дежурстве, мой подопечный бросился в самое пекло, дабы высвободить из огненного плена ребенка, — ответил им ангел, и их пропустили…

Восхождение оказалось долгим и изнурительным, ангел покрывал добродетелями своего подопечного, все его прегрешения, и так они проходили одно мытарство за другим, пока наконец не добрались до мытарства блуда. Здесь ангел не смог покрыть грехи, он, конечно, изо всех сил старался защитить своего подопечного, но на этот раз, оказался бессилен.

— Он покаялся в своих блудных грехах, — утверждал ангел.

— Где, когда, кому? — усмехнувшись спросил истязатель.

— Священнику Василию, — ответил ему ангел.

— Да не произошло там никакой исповеди… Так генеральная репетиция… Разрешающая молитва прочитана не была, — добавил князь, и приказал своим духам схватить Стаса, и отнести его к огненному озеру.

На что ангел развел крыльями, а эти ужасные существа, со смехом подхватили Севостьянова и поволокли его в гиену.

Алла с трудом пробилась в бокс. Она села на диванчике, вблизи операционного блока, и пыталась вспомнить одну единственную молитву, которой ее ныне покойная бабка обучала. Она попыталась произнести: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…», дальше вспомнить не получилось, и она продолжила своими словами: «Господи, я прошу Тебя, услышь мой бабий вопль! Да я все бы отдала сейчас, лишь бы с ним было все хорошо! Господи, я прошу Тебя, не забирай его у меня… у меня кроме него и сына больше никого нет».

Как только Алла закончила молиться, дверь в операционной распахнулась, и из нее вышел хирург. Алла поспешила к нему навстречу:

— Здравствуйте, доктор! Скажите, как мой муж? Он жив?

— Будет он жить или нет, я пока утверждать не берусь. Состояние кризисное, ждите. Мы сделали все возможное… мы бились за его жизнь больше пяти часов, что я вам могу сказать: что-то его очень сильно здесь держит, не отпускает его на небеса, он уже два раза порывался, и нам удавалось вернуть его дважды обратно… А, это, хочу вам сказать — большая редкость, чтобы дважды.

— Я могу находится с ним рядом?

— Вам нужно обсудить это с заведующим отделением, а он будет только завтра. Как вас зовут?

— Алла.

— Алла, я посоветовал бы вам сейчас отправится домой и немного отдохнуть, а то на вас лица нет. А завтра, со свежими силами прийти и остаться рядом с мужем. Я думаю, что Петр Ефимович возражать не станет.

— Спасибо!

Глава восемнадцать

Прошло более двух месяцев, за все это время Алла не отходила от постели мужа, очень часто приезжала с сыном. Периодически в палате появлялись сослуживцы Стаса, они пытались с ним разговаривать, рассказывали новости. Севостьянов лежал без движения, подключенный к аппаратам жизнеобеспечения. Порой у Аллы сдавали нервы, и она выкрикивала в адрес коллег: «Да, что вы все над ним издеваетесь… Прекратите ему рассказывать о вашей пожарке, она и так из него урода сделала». Коллеги все понимали, поэтому и удалялись без лишних вопросов из палаты. Но когда она успокаивалась, друзья возвращались вновь.

Однажды в палате появилась Светлана, у Аллы от такой наглости подкатил ком к горлу:

— Ты зачем сюда пришла? Ты не в себе что ль? — поинтересовалась Алла у соперницы.

— Я приехала попрощаться! — ответила Светлана.

— С ним или со мной?

— И с ним, и с тобой! Я уезжаю в другой город… Так будет лучше.

— Всего хорошего.

— Я слышала, что ты искала маму Стаса.

— Да, я ездила несколько раз к ней домой, но ее там нет.

— Я случайно узнала, что во время этого пожара его мама находилась в здании. Он шел к ней на помощь, и, когда уже почти достиг цели, обрушилось перекрытие, и он провалился на этаж ниже. Так и не успел помочь матери. Его Астахов сопровождал, спроси у него.

— А почему Гена сам мне об этом ничего не сказал? Только сказал, что был рядом со Стасом, когда произошла эта трагедия. И все, и больше ни слова.

— Я смотрю, подруга, у тебя здесь целый сериал. Главный герой в больнице… Его друзья от тебя что-то скрывают, а что? Ты за два с лишним месяца, так и не поняла.

— Пошла вон отсюда, тварь. Как я могла, все эти годы, считать тебя лучшей подругой.

Светлана покинула палату возлюбленного, со слезами, ее сердце разрывалось от боли, но она уже все решила, и назад дороги не было… Для этого и устроила этот мини спектакль.

На следующий день, как только в палате появился Астахов, Алла решила разузнать у него о подробностях пожара:

— Гена, скажи мне, вы правда вместе со Стасом пошли спасать его маму?

— Правда!

— А почему ты мне об этом ничего не сказал?

— Я подумал, Стас придет в себя, и все тебе расскажет сам.

— Ну, как ты мог…

— А, ты откуда об этом узнала, Димка проболтался?

— Светка!

— Она приходила?

— Вчера! Сказала, что уезжает в другой город. Приходила попрощаться и рассказала, что Нина Ивановна была в здании, и вы со Стасом отправились к ней на помощь. Кстати, что она делала в доме престарелых? Приходила навестить подругу?

— Я не знаю, что она там делала… Знаю только то, что когда нам удалось дойти до комнаты, в которой она должна была находиться, Стас выбил ногой дверь, и мы увидели, что на кровати возле окна сидит женщина, Стас крикнул: «Мама!», и под ним провалился пол. Я сразу же побежал по лестнице вниз. Когда подбежал к нему, он лежал с открытыми глазами, я спросил: «Как ты, Стас?» Он ответил: «Господи, как же мне больно», и отключился. Я сперва подумал, что он умер, но, всё равно, взвалил его на плечи, и понес к бригаде врачей, которые дежурили на пожаре. Потом вернулся, но увидел, что в комнате никого нет. Вот и все, что я могу тебе рассказать.

— Мне нужно будет съездить в дом престарелых.

Прошло около двух недель, Алла, как обычно, сидела рядом с мужем в палате. Неподалеку от нее, на прикроватной тумбе, рисовал сын, которого она иногда брала с собой. Все было как обычно, только за окном поменялась картинка. Когда Севостьянова перевели из реанимации в одноместную палату, за окном еще ярко светило солнце, и только-только начинали желтеть листья, а сегодняшние дни становились все грустней. Ноябрьская пелена заволокла все дома и улицы, совсем редко стало появляться солнце. Даже когда оно радовало людей своим визитом, дни были промозглые, кое-где еще срывало сильным ветром одинокие листья, и уносило их вдаль.

— Мама, мама! Мне показалось, что папа только что пошевелил пальцем! — выкрикнул малыш, дернув за рукав задремавшую Аллу.

Она быстро пробудилась и заметила, что на глазах мужа выступили слезы. Алла вытерла слезы:

— Стас, ты меня слышишь?

Севостьянов медленно открыл глаза и кивнул в ответ головой.

— Господи, спасибо Тебе! — едва сдерживая слезы, произнесла Алла.

— Папа, папа! — кинулся на грудь Стасу Максим.

— Сынок, что ты делаешь? Нельзя так, у папы все болит, — выкрикнула Алла.

— Здравствуйте, мои родные! — еле слышно произнес Севостьянов.

На крик в палату прибежала медсестра, заметив, что больной пришел в себя, ни слова не сказав, сразу побежала за врачом. Как только появился лечащий врач, Алла с Максимом вышли. В палату Севостьянова прошло, по меньшей мере, шесть специалистов. Они пробыли там больше часа, а когда покинули палату, медсестра пригласила Аллу зайти. Алла взяла за руку сына, и они вошли в палату.

— Все самое опасное теперь позади, — начала медсестра, — ваш муж сейчас спит, он проспит до утра, и я вам рекомендовала бы отправится домой! Вы выглядите очень устало. А завтра у вас будет весь день, чтобы побыть с супругом.

Севостьянова прислушалась к совету и, собрав сына, уехала домой.

Утром, как только начали пускать в больницу, она вернулась к мужу:

— Стас, я чуть с ума не сошла, как же ты так?

— Я не смог спасти мать, — промолвил Севостьянов, и добавил, — я убил ту, которая подарил мне жизнь, — и на его глазах вновь выступили слезы.

— Стас, я прошу тебя, перестань пожалуйста плакать, тебе нельзя волноваться. Ты не убивал ее, ты хотел спасти… Тебя подвел этот злосчастный пол. Гена мне всё рассказал.

— Как, он? Ему удалось тогда выйти из здания?

— Он вышел сам, и вытащил тебя. Ты был без сознания, он передал тебя врачам скорой помощи.

— Значит, с ним все хорошо?

— Да!

— Стало быть, я опять Генке своей жизнью обязан.

— Опять!

— За окном снег?

— Да!

— Какой же это месяц?

— Ноябрь.

— Сколько я тут нахожусь?

— Два с половиной месяца…

— Нам нужно повенчаться.

— С чего это?

— Это не обсуждается…

— Давай поговорим об этом позже.

— Алла, я хочу, чтоб ты позвала ко мне отца Василия.

— Какого еще отца Василия?

— Я был у него в храме, за день до этого пожара.

— Где мне найти этот храм?

— Недалеко от маминого дома, знаешь церковь? Он там настоятель. Пожалуйста, привези его ко мне.

Алла не стала возражать и, посоветовавшись с лечащим врачом, на следующий день поехала за отцом Василием.

Глава девятнадцать

Алла несмело вошла в храм. Отец Василий разговаривал с прихожанкой. Севостьянова подошла ближе и спросила:

— Простите меня, пожалуйста! Где я могу найти отца Василия?

— Это я, — ответил батюшка.

— Слава Богу, — произнесла Алла и перекрестилась, глядя на образа.

— Любушка, давайте продолжим нашу беседу позже, — сказал отец Василий прихожанке и, повернувшись в сторону Аллы, спросил, — чем могу быть полезен?

— Понимаете, мой муж пожарный, — начала поспешно объяснять Алла.

— Его часом не Станислав зовут? Не сын ли он нашей прихожанки Нины Савостьяновой?

— Да, да, это мой муж!

— Что-то произошло? Он в сентябре, кажется, был у меня тут. Обещал еще раз прийти, и до сих пор нет.

— Он чуть не погиб на пожаре, больше двух месяцев в коме находился, а сейчас пришел в себя и первым делом послал за вами.

— Что же, раз такое дело, нужно ехать! — ответил батюшка и обратился к сотруднице храма:

— Матушка, я отъеду на пару часов.

— Хорошо, батюшка, — ответила сотрудница.

Когда отворилась дверь в палату, и в дверном проеме появился отец Василий, на лице Севостьянова расплылась улыбка:

— Батюшка, вы даже не представляете, как я рад вас видеть!

— Что же вы, голубчик, говорили профессия ваша не опасней остальных, а сами…

— Говорил, батюшка!

— Я полагаю, вы меня сегодня позвали не для того, чтоб похвастаться своим положением.

— Аллочка, я могу тебя попросить, нас оставить, — обратился Севостьянов к супруге.

— Конечно, — ответила она и вышла в коридор.

Как только захлопнулась дверь, отец Василий спросил:

— Вы причаститься хотите?

— Отец Василий, знаете, а Бог и правда есть!

— Я вам так отвечу, молодой человек, священнику глупо сомневаться в существовании Творца.

— Когда меня доставили в больницу, я все видел, как бы со стороны… Видел, как у меня остановилось сердце, точнее будет сказать, у телесного меня.

— У телесного?

— Да, человек ведь не умирает, а уходит в другой мир.

— Вы были там?

— Да. Я слышал плачь и скрежет зубов… А, после, чудесным образом, я оказался в месте, где все залито солнечным светом! Там непередаваемое чувство любви! Я не понимаю, за что мне была оказана такая милость? Я понял, кто я есть на самом деле, я понял, как я жил. Что мы творим, на что мы прожигаем отведенное нам Богом время… Мы пьем, блудим, воруем… Господи, как же Ты нас всех любишь! — промолвил Стас и заплакал…

— Вы спрашиваете, за что вам была оказана такая милость? Что невозможно человеку, возможно Богу!

— Батюшка, я хотел бы причастится!

— Конечно!

— Я теперь точно знаю, что у меня есть защита! Но этой защите, оправдывать оппонента без его желания очень трудно, если не сказать — невозможно. Я должен быть соработником со своим хранителем.

— Хорошо, давай приступим, — сказал отец Василий, достав из сумки Евангелие и крест.

Стас в этот момент неподвижно, с закрытыми глазами, лежал на кровати и пытался мысленно, своими словами обратится к Богу. Отец Василий чуть слышно произносил слова молитвы, все что Стас смог разобрать из его слов, это: «свидетельствую пред Ним вся, елика речеши мне…» Когда отец Василий завершил, Севостьянов открыл глаза, они были наполнены слезами…

— Я слушаю вас, Станислав, — промолвил священник.

— Батюшка, а я не знаю с чего мне начать.

— А здесь все предельно просто… Ты теперь знаешь, что жизнь наша не ограничивается земным богатством, а скорее наоборот: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут. Евангелие от Матфея 6:19, 6:20». Вот, ты вышел из тела, сбросив его как старую одежду, и твою душу повели на мытарства.

— Да, батюшка, мне с помощью моего ангела хранителя удалось преодолеть многие воздушные мытарства. Но на мытарстве блуда, где истязаются грехи живущих в супружестве, но не сохранивших супружеской верности, осквернивших ложе, меня обвинили и утащили в гиену… Ангел пытался возразить им, сказал, что я исповедовался вам батюшка, за день до этого, но они ответили, что никакой исповеди не было. Так вот, батюшка, отец Василий, я вам хочу сказать, что грешен в прелюбодеянии, блуде, любодеянии. Грешен, батюшка, грешен.

— Прости, Господи! — произнес отец Василий, накинул на голову Севостьянова Епитрахиль, после чего прочел разрешительную молитву, и дал поцеловать Евангелие и крест.

Когда отец Василий покинул палату, туда зашла Алла и увидела, что ее муж буквально светится от счастья:

— Все хорошо? — спросила она.

— Все просто отлично! — ответил ей Стас.

— Твоя приходила, пока ты без сознания лежал. Я сперва обомлела от такой наглости, а она мне с порога заявила: «Не волнуйся, я, мол, попрощаться». В другой город она переехала, Стас. Из пожарки вашей уволилась и переехала… Так, что, если есть у тебя желание, можешь отправляться вслед, — сквозь слезы высказала супругу Алла.

— О прошлом больше мне ни слова.

— А, что так? Совесть гложет?

— Ох, если бы ты только краем глаза видела, кто и за что там гложет, все твои вопросы отпали бы сами собой.

— Ты там кого-то видел? Ну я имею ввиду, когда у тебя остановилось сердце?

— Видел, Алла, видел! Я там много, кого видел…

— Расскажи мне!

— Вначале я видел самого себя на операционном столе, кто-то из врачей произнес, что остановилось сердце. Когда я это услышал, меня резко потянуло к тебе!

— Ко мне?

— Да!

— А, что же тебя до этого не тянуло?

— Так вот, как только я о тебе подумал, сразу же оказался рядом с тобой. Тебе в это время позвонили, и ты заплакала.

— Ты был в этот момент рядом со мной?

— Да, я пытался тебе слезы утереть! Только вот у меня не получалось это сделать.

— Ты не шутишь?

— Мне было тогда точно не до шуток. Ты была в своем любимом голубом халате, а на голове — бигуди.

— Точно! Так ты был со мною рядом…

— Но недолго! Я решил вернуться в больницу, и там в коридоре, я встретил своего отца.

— Отца?

— Да, он ждал меня. Когда я появился, он поспешил меня настроить на то, о чем я тогда еще не догадывался…

— И, что же это такое?

— Мне предстояло дать за многое ответ. Я тебе скажу так: мы тратим жизнь совсем не на то.

— Мы живем, как все, работаем, растим детей.

— Детей, говоришь?

— Да!

— А, сколько мы их смыли в унитаз? Этих самых детей… Ты никогда не задумывалась? А знаешь почему мы это делаем? Да просто для того, чтоб пожить для себя… Чтоб не портить фигуру… Нет своего жилья… А, самое страшный ответ звучит так: «Я еще не нагулялся». Только, когда нагуляешься, ты своего сына или дочь уже вернуть не сможешь.

— Неужели, это — правда?

— Все правда. Мы с тобой сейчас и разговариваем только по двум причинам, первая — однажды я был против аборта.

— Я помню, как ты уговаривал меня.

— А вторая, за что, я предполагаю, был помилован, это «Нет больше той любви, ащи кто положит душу свою за други своя».

— Это ты про то, как пошел спасать маму?

— Получается так.

— А правда, что у каждого человека есть ангел-хранитель?

— Только у крещеного!

— Ты видел своего?

— Конечно! Он меня защищал на мытарствах.

— Он красивый?

— Очень красивый! Все, кто хвалит и воспевают Господа, очень красивы!

— Ты видел рай?

— Аллочка, я видел и ад, и рай. Поверь мне, ад невыносимо ужасен, а рай — непередаваемо прекрасен! Позволь я расскажу тебе одну притчу.

— С удовольствием послушаю ее!

— Мне ее рассказал мой ангел: «Шли по дороге один очень бедный человек, а второй, напротив — очень богатый. Так вот, пока они шли, бедный всю дорогу ныл, что денег нет, жена болеет, лекарства купить не на что, детей воспитывать и кормить нужно, а денег нет. У богатого было с собой семь золотых монет, так он сжалился над бедным и дал ему три монеты. Бедняк обрадовался, и они шли несколько километров молча. Через час бедняк вспомнил, что у него еще не хватает на это и на то, богатый достал из кармана еще три монеты и отдал их попутчику. Пройдя еще несколько километров, богатый человек, предложил пообедать. Когда они сели за стол, бедняк, нарезав хлеб, неожиданно приставил богатому к горлу нож и выкрикнул: а ну отдавай мне последнюю монету».

— Да как же так можно, он ему и так все отдал.

— Так эта притча, Алла, касается нас всех.

— Это как же понять?

— Понять ее оказалось, не так уж и сложно… Бог дал нам шесть дней, чтоб мы тратили их на свои земные (бытовые) нужды, но седьмой, мы должны тратить на Него! А мы, как тот бедняк, выхватываем нож и пытаемся отнять еще и седьмой день.

— Стас, скажи, это правда ты?

Севостьянов улыбнулся ей в ответ.

— Стас, а ты насчет венчанья пошутил? — продолжила Алла.

— Нет, я на полном серьезе!

— А, как быть с твоим прошлым?

— Забудь. Никакого прошлого не было, — уверенно ответил Севостьянов жене и добавил, — только вы с Максимом мое прошлое, настоящие и будущее.

Алла наклонилась, чтоб поцеловать любимого. Он приподнялся к ней навстречу.

— Ты, что, Стас! Тебе запрещено, лежи…

— Аллочка, поверь, мне с каждым днем становится намного лучше! И то, что мне было еще вчера не под силу, сегодня дается уже с легкостью!

— Прекрати, у тебя сломана рука, нога, удалена часть селезенки, повреждены легкие, ты посмотри, как ты дышишь… И черепно-мозговая травма еще. Я бы голову от подушки оторвать не смогла бы, а он еще и подняться пытается.

— Главное не как дышу, а то, что вообще дышу! Господь по большой любви к человеку, пытается каждого из нас спасти. Ты знаешь, Алла, я раньше думал, что война с огнем, это главная цель моей жизни. Я теперь понимаю, что воевать нужно не только с огнем. Далеко на Афоне, я своими глазами видел, как воюют за каждую душу монахи.

— На Афоне? Так ты же там никогда не был.

— Я за это время много, где был. Не веришь?

— Верю, Стасюшка, верю! Ты попробуй поспать, хорошо! А я должна съездить по делам.

— Хорошо! За меня не волнуйся, я не потек рассудком.

— Тебе нужно будет долго восстанавливаться!

— Мне сказали, что через три недели я буду уже дома.

— Кто? Врач?

— Да причем тут врач!

— Прости я опаздываю!

— Конечно, езжай!

Как только за Аллой захлопнулась дверь, Севостьянов впервые в жизни самостоятельно произнес слова молитвы:

«Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое,

да будет воля Твоя,

яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

и остави нам долги наша,

якоже и мы оставляем должником нашим;

и не введи нас во искушение,

но избави нас от лукаваго.

Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.

Аминь».

Эту молитву он хорошо знал, так как мама очень часто произносила ее перед едой. Он тогда вставал с ней за компанию, а как только она заканчивала, они оба крестились и приступали к трапезе. Стас за все эти годы, выучил молитву наизусть, но до этой минуты, ни разу ее не произносил, считал, что незачем. Но теперь он понимал, что эту молитву оставил на земле сам Христос. И она нужна каждому человеку, как воздух и вода… Если не сказать, что больше чем воздух и вода.

После молитвы он прикрыл глаза и постарался уснуть, но в дверь постучали. На пороге появился Астахов и еле слышно произнес:

— Можно?

— Валяй! — ответил ему Севостьянов.

— Стас, — запинаясь от радости, говорил Астахов, — ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть!

— Ну, ты еще заплачь!

— Шутишь — это хорошо! Я подумал, что больше не услышу твоих шуток.

— Услышишь, и еще не раз, просто так вы от меня, Генка, не отделаетесь.

— Мы с тобой еще, братишка, не раз по девкам сходим!

— Нет, друг мой, это теперь без меня.

— А, что так?

— Все эти походы вышли мне боком.

— Как прикажешь тебя понять?

— А понять меня очень просто… Когда у человека останавливается сердце, то мы думаем, что умираем. Глупцы, мы не умираем вовсе.

— Ты был в аду?

— Да, — ответил Севостьянов, и после небольшой паузы продолжил, — это бесконечный пятый номер… Только еще хуже. Там постоянно хочется пить… Там воняет какой-то серой, дерьмом, и еще не пойми, чем. Страшное мучение. Но, у нас есть оттуда выход, и этот выход, этот негасимый свет — Господь наш Иисус Христос! Нам нужно просто соблюдать Его заповеди, и мы все спасемся!

— Ты это серьезно?

— Конечно, серьезно. Как только моя душа покинула тело, я ощутил небывалую легкость, но я не сразу понял, что я умер. Сперва мне показалось, что я просто сплю, а все то, что со мной происходит, ни что иное, как сон.

Стас рассказал все, что с ним произошло, когда душа отделилась от тела. Об ангеле-хранителе, мытарствах, встрече с отцом и голосе, который сказал: «Ты вернешься обратно и послужишь мне тем, что расскажешь о вечном мучении, и вечном блаженстве… Ступай, и старайся не грешить, в три недели твое тело полностью восстановится, ступай».

— Неужели все это правда?

— Это такая же правда, Ген, как то что мы сейчас с тобой беседуем.

— И я помчался обратно… Помню, как не хотелось возвращаться в свое больное тело, мне было легко и очень хорошо! Но возразить я не мог! Это решение не обсуждают, — сказал Севостьянов и, осенив себя крестным знамением, продолжил, — слава Богу за все! По великой Божьей милости, мне был подарен еще один шанс, чтоб я исправил все, что до этого натворил.

— Стас, а ты знаешь, я тут посидел над чистым листом бумаги…

— И, что? Говори, говори же, Генка! Не томи…

— В общем, я тебе стих написал.

— Ты?

— Да, я! Послушай!

Ты знаешь за что я тебя уважаю?

За то, что не лезешь в дурную игру…

За то, что не лжешь и не осуждаешь

За то, что не портишь чужую судьбу.



За то, что всегда и во всем откровенен!

За то, что стараешься людям помочь…

За то, что в словах и поступках уверен.

За то, что себя ты готов превозмочь.

— Неожиданно!

— Тебе понравилось?

— Очень, — ответил Севостьянов, и на его глазах выступили слезы.

В этот момент в палату вошла Алла.

— Здравствуй, Алла! — поздоровался Геннадий.

— Здравствуй, Гена!

Севостьянов махнул товарищу рукой, и тот склонился над постелью.

— Гена, принеси мне завтра Евангелие, я хочу прочесть эту великую книгу!

— Хорошо, Стас, я постараюсь завтра принести!

— Я хотел бы, чтоб и ты тоже прочел! Ты мне очень дорог, и я хочу, чтоб ты нашел свою тропинку ко спасению. А лучше съезди к отцу Василию.

— Я постараюсь, — ответил Астахов и направился к выходу.

— Спасибо тебе, Гена, за Стаса! — чуть слышно промолвила Алла, провожая Гену до двери.

— Я не мог поступить иначе, ведь он мой друг!

Стас обратился к супруге:

— Алла, ты знаешь, я тут подумал, как же мы распинаем Спасителя своими прегрешениями, мы делаем это вновь и вновь… Я тут написал, послушай:

Под сенью древних храмов

Живёт Его душа…

Средь язв, глубоких шрамов,

Он дышит не спеша.

О том Его молчание,

Чего ты не поймёшь…

И от Его страданий

Пронизывает дрожь.

Он наг, Он слаб, безгрешен!

И нет у него сил…

Распятию подвержен,

И отвернулся мир…

Так кровоточат раны,

Распятым на кресте…

Промолвит Он: осанна…

Отныне я везде.

— Стас, скажи мне, почему ты не был таким все эти годы?

Астахов объехал несколько книжных магазинов и, не найдя заказанной ему книги, решил направится в храм к отцу Василию. «И книгу в храме заодно приобрету. В церковной лавке она должна продаваться, или попрошу на время у священника». Найти в храме отца Василия не составило особого труда, Астахов подошел к нему и представился близким другом человека, которого батюшка не так давно посещал в больнице.

— Вы говорите мне про Станислава, пожарного?

— Да, батюшка, про него! Вы знаете, он попросил меня, чтобы я принес ему завтра Евангелие, а я пол города объездил, а купить книгу так и не сумел.

— Так вы не тревожьтесь, я вам ее с радостью дам!

— Скажите, а чтобы читать этот текст, нужно какое-то особое благословение?

— Простите, вы не могли бы мне напомнить ваше имя!

— Меня зовут Геннадий.

— Гена, вы, я так понимаю, не часто бываете в храме?

— Вообще не бываю.

— Вы тоже пожарный?

— Да! Я был на том пожаре, где Стас чуть не погиб.

— А вы понимаете, почему ваш друг остался жив?

— Да, батюшка, он рассказал мне, что был на небесах! Скажу вам честно, если бы не его рассказ, то я не пришел бы к вам ни сегодня, ни завтра, и даже послезавтра меня бы здесь тоже не было… Сегодня моему другу удалось перевернуть мое мышление…

— Давайте, поступим так: мы завтра поедем в больницу вместе! И начнем читать втроем по главам, а после будем обсуждать прочитанное. А потом… Потом постараемся исполнять! Ибо, как говорил Тихон Задонский: «Нет никакой пользы, читать книгу и не делать того, чему она учит! Каждый христианин должен прочесть священное писание, а после и другие христианские книги, но читать нужно немного страниц. Ибо много прочитавшему нельзя уразуметь и удержать в памяти. Мало прочитывать, но много рассуждать, что читали». Так что, если вы хотите всерьез читать и рассуждать о прочитанном, то я готов читать с вами вместе!

— Да, батюшка, хотим! — ответил Астахов священнику.

Вплоть до самой выписки в палате Севостьянова продолжалось вечернее чтение святого писания. Батюшка старался пояснить весь прочитанный текст: «Жизнь или смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты сам и потомство твое» — такие слова преподал святой пророк Божий Моисей народу израильскому, прежде отшествия своего к Богу.

— Батюшка, а ведь я однажды был проклят одной женщиной. Это была жена одного погибшего бойца. Я пришел на похороны, а она меня прокляла. Так вот, это проклятие не прошло стороной, на мытарствах мне вспомнили его, и оно, как вы понимаете, стало перевесом не в сторону добра и вечной жизни, — вспомнил Севостьянов.

— Вот видите, даже случайное слово имеет свой вес, а что уже говорить о таком. Перед каждым из нас лежат два пути: это путь жизни и путь смерти. Первый путь, это исполнение заповедей Христовых, путь праведности, а другой путь многим из нас очень хорошо знаком, — это путь греха и беззакония. Какой путь человек выберет, по какому пройдет, к такому концу и подойдет. Что отвращает нас от вечной и блаженной жизни и влечет к вечной смерти?

— Наши грехи, батюшка, — сказал Севостьянов.

— Соблазны, многочисленные соблазны, от которых всегда страдает человек. Станислав в данном вопросе уже имеет некий опыт.

— Да, батюшка, за все свои грехи ответим перед Богом.

— А, как лукавый нам их красиво преподает, согласитесь! Какие они всегда приятные и привлекательные на вид, их смертоносный вред скрыт под красочной, блестящей оберткой. Сейчас соблазнов столько, что мы буквально окружены ими. Так что зачастую неопытный в духовной жизни человек, по сути, и понимать-то не понимает, что предложенное ему — грех, что враг искушает, соблазняет его, хочет его погибели.

— Батюшка, я раньше брал с пожара вещи, что мне с этим делать?

— Если вы, Геннадий, каетесь в содеянном, то вам нужно будет прийти ко мне в воскресный день на литургию, я там буду исповедовать и причащать. Евхаристия, это не воспоминание того, что происходило две тысячи лет назад. Это реальное повторение тайной вечери, где Господь преломил хлеб и сказал: «То есть плоть моя», а после указав на вино сказал: «То есть кровь моя. Едущий сию плоть и кровь будет прибывать во Мне, а Я — в нем». Вот уже две тысячи лет, как на каждой евхаристии — и во времена апостолов, и в наши времена — Сам Господь наш Иисус Христос через канонически рукоположенного епископа или священника претворяет приготовленные хлеб и вино в пречистые Тело и Кровь Христа. И каждый из прихожан вкушает Тело и Кровь в оставление грехов и в жизнь вечную. А, что такое жизнь вечная, я думаю, нам может рассказать Станислав.

Глава двадцатая

В день выписки Севостьянова, коридор больницы заполнился друзьями и коллегами… Многие, по разным причинам не сумевшие его навестить, были удивлены! Севостьянов шел по длинному коридору навстречу друзьям своими ногами и даже не хромал. Некоторые начали шептаться: «Этого не может быть, прошло всего каких-то три месяца, и искалеченный Стас передвигается на своих ногах, а не в инвалидном кресле… Это какое-то чудо». Какое это чудо, Стас понимал лучше всех. Севостьянов подошел к друзьям, всех без исключения обнял, и предложил поехать к ним домой:

— Друзья, я вас всех очень рад видеть! Мы с Аллой приглашаем вас к себе! Купим торт и отметим мое возвращение к обычной человеческой жизни.

Все единогласно согласились.

— Отлично! Тогда поедем скорее, а то я, признаться, от этих стен подустал.

Стас решил сесть за руль своего автомобиля. Его БМВ пригнал под окна палаты Астахов. Сам же Астахов за то время, пока Стас находился в больнице, купил себе старенький микроавтобус, в него и набились все присутствующие.

— Алла, мне отец Василий предложил помогать ему в храме. Как ты смотришь на то, если я по воскресным дням, буду алтарничать? — поинтересовался Севостьянов у жены.

— Я на это смотрю положительно! Ты же знаешь, я на пьянки и гулянки смотрю отрицательно, а на это, конечно, положительно!

— Будем надеяться, что это все в прошлом.

Когда Севостьяновы подъехали к подъезду, их там уже ждали.

— Ну, где же вы потерялись, молодожены? — спросил Астахов.

— Ген, а почему молодожены, они вроде не первый год женаты, — поинтересовался Тельнов.

— Потому что не разлей вода… Три месяца друг от друга не отходят!

— А ты ведь, Ген, отчасти прав! Мы решили с Аллой повенчаться! Так что всех приглашаем на нашу свадьбу!

— Как, и вы тоже? — удивился Бояринов.

— А, что, кто-то еще? — с интересом спросил Севостьянов.

— Так Астаховы же, вроде как! — ответил с улыбкой Дмитрий.

— Правда, Ген? — спросил Севостьянов.

— Правда, Стас, правда! — ответил ему Астахов.

— Так давайте объединимся, и отец Василий скрепит наши союзы! — предложила Алла.

— Что же, я не против! — ответил ей Астахов.

Когда поднялись на этаж, первым к двери подошел Севостьянов, он достал свои ключи, чтоб собственноручно отпереть дверь.

— Стас, не нужно ключом, нажми на кнопку звонка, — предложила Алла.

Севостьянов надавил на кнопку, и за закрытой дверью послышались шаги:

— Кто там? — послышался из-за двери женский голос.

— Не может быть! Мама? — повернувшись к жене, спросил сквозь слезы, Севостьянов.

Алла кивнула.

— Мама, мамочка! Это я! — выкрикнул на весь подъезд счастливый сын.

Дверь распахнулась, на пороге стояла седая, хрупкая женщина. За последние месяцы ей пришлось пережить страшный пожар и длительное расставание с единственным любимым сыном.

— Здравствуй, мама!

— Здравствуй, сынок, как я рада тебя видеть! — ответила Нина Ивановна, и обняла Стаса.

После застолья Бояринов подошел к Севостьянову и принес ему свои извинения:

— Прости меня, Стас, что я в тот день не пошел вместе с тобой в здание!

— Не нужно извиняться, Дим, ты совсем не должен был этого делать.

— Я долго думал о том, что с тобой отправился Гена, а не я. И, благодаря Гене, ты сейчас стоишь передо мной.

— Я тебя поправлю: я стою сейчас перед тобой, благодаря Астахову — трижды! Он мне три раза жизнь спасал.

— А я…

— Не переживай, Дим, ты хороший человек, а это, поверь, — очень важно!

— Я тут подумал, как хорошо, когда у тебя есть семья! Я заметил, что твоя жена тебя очень любит! Береги ее!

— Я понял теперь, что она мое сокровище!

— Я посмотрел сегодня на вас и подумал, что хватит мне бобылем ходить, пора жениться.

— Помоги тебе Господи! Найти такую же заботливую жену.

Астахов высокопарных слов говорить не умел, поэтому перед уходом, по-простому, поблагодарил друга, пожав ему крепко руку:

— Спасибо, тебе, дружище, что ты перевернул своим возвращением с того света все мое сознание! Я теперь точно знаю, как жить не буду, а как буду! Я за это короткое время разглядел в своей жене не только кухарку, но подругу и любовницу, так что мне больше и не нужен никто. Спасибо тебе за это, Стас!

— Тут нужно не меня благодарить, а Бога, ведь это он нас с тобой, по сути, изменил!

Как только друзья разъехались, Стас решил зайти в комнату Максима, где временно остановилась Нина Ивановна. Севостьянов зашел, чтоб пожелать ей спокойной ночи.

— Мамочка, ты позволишь?

— Конечно, сынок!

Стас присел на кровать и, смахнув вновь выступившие слезы, произнес:

— Мам, ты прости меня за мое свинство!

— Что ты, сынок, я вовсе не держу на тебя зла! Мне даже в какой-то мере там понравилось! Только вот пожар этот страшный, очень меня уж подкосил.

— Я подумал, что ты погибла… Я видел, как ты упала замертво на свою кровать.

— Стас, ты ошибся комнатой, это Валентина Дмитриевна погибла, ее комната находилась рядом с моей, и ее кровать, точно так же, как и моя, стояла возле окна. Вот ее, к сожалению, спасти не удалось. Нас эвакуировали, а у нее были проблемы с ногами, она передвигалась на коляске, вот и не смогли ее вовремя эвакуировать. Помяни, Господи, ее во царствии Своем! произнесла Нина Ивановна, и перекрестилась.

— Мамочка, ты даже не представляешь, как я рад, что ты рядом!

— Ты знаешь, пока меня не разыскала Алла, я места себе не находила… Я, сыночек, грешным делом подумала, что ты погиб, поэтому и не приходишь. Ты прости меня, Стасюша, но я за тебя молилась, как за усопшего, вот дурная баба.

— Не кори себя, мамочка, ты все правильно делала! Я был на том свете.

— Это правда?

— Правда. У меня была клиническая смерть. Я видел нашего папу! Он очень тебя любит!

— Ты с ним разговаривал?

— Да, но только недолго, пока не появился мой ангел-хранитель.

— А я знала, что мы когда-нибудь с ним встретимся!

— Мам, я решил помогать отцу Василию.

— Это правильно, сынок! Служение Богу выше, чем служение человеку.

— Но людям я служить не перестану, на кого же я оставлю свой родной караул! Мам, а ты помнишь, как ты мне однажды сказала, что вы с папой были счастливы, когда я впервые пошел! Как ты была уверена, что тропинка, на которую я впервые вступил своими ножками, приведет меня к счастью?

— Конечно, помню!

— Так вот, я хочу тебе сказать, что я очень счастлив, что у меня есть такая мама, как ты! Что у меня есть Алла и мой сын!

Как мало нужно нам для счастья!

Как мало нужно для любви…

Покинут навсегда несчастья,

Когда со мною рядом — ты!

Мам, а ты знаешь, что мне сказал отец?

— Что?

— Он сказал мне, что очень любит нас и ждет встречи!

— Всему свое время, Стас, всему свое время…

Глава двадцать первая

Впервые свое служение Богу Стас осуществил в обычное будничное утро. В воскресный день побоялся, так как на воскресной Литургии народа в разы больше, нежели в будничный день. Отец Василий ненавязчиво подправил своего нового алтарника, но, в общем, остался доволен его первым служением. Когда Севостьянов вернулся из храма домой, Алла готовила обед:

— Аллочка, какая непередаваемая радость разливается по всем моим жилам! Зря ты не пошла со мной.

— Стас, ты же прекрасно знаешь, что ко мне приходили ученики. Я же не могу отменить урок.

— А я причастился Христовых таинств, так что слава Богу за все! Ну да ладно, я сейчас перекушу, и — к врачу.

— А к врачу-то тебе зачем сегодня?

— Как это зачем? Я хотел закрывать больничный лист, послезавтра у меня караул! Я уже позвонил Егорову, он ждет меня на службе.

— На какой еще службе? Стас, мне показалось, что мы с тобой по этому поводу договорились.

— Аллочка, я прошу тебя, только не начинай все заново!

— Стас, я за время, пока ты лежал на больничной койке, лет десять потеряла… Тебе меня не жалко?

— Аллочка, мне очень жаль, что я заставил тебя так переживать, но пойми меня правильно, я просто не мыслю себя без своей профессии… Это дело, которому я готов отдавать себя без остатка.

— А, что, кроме тебя, некому больше? Мне кажется, что ты и так всего себя отдал уже. Или это не так?

— Аллочка, а я тебе рассказывал когда-нибудь про «огненного князя»?

— Не припомню!

— Князь Александр Львов в 1881 году в возрасте семнадцати лет создал первую в России частную пожарную дружину. А подтолкнуло его на это знаешь, что?

— Нет.

— В Стрельне, где проживал князь, в 1880-х годах происходили очень крупные пожары. И пока из Санкт-Петербурга пребывали на место возгорания пожарные расчеты, как правило, тушить уже было нечего. Тогда князь решил создать частную пожарную дружину. Первоначально в нее входило всего восемь человек, несколько упряжных лошадей, пара верховых, два насоса и пять бочек.

Впоследствии штат расширился до тридцати двух человек. Каждый год князь усовершенствовал и улучшал свою часть. В 1883 году князь Львов выстроил восьмисаженную каланчу, провел телефонную связь с командой графа Шереметева.

Слава «львовской команды» шагнула далеко за пределы Стрельны. Рослых, сноровистых дружинников в брезентовых робах и медных касках, ловко работающих баграми и топорами среди огня и копоти, видели не только в Петергофе и Стрельне, но и далеко за их пределами. Иногда пожарная команда, едва успев потушить один пожар, спешила на другой. В гуще дружинников находился и сам Александр Дмитриевич. То, что первоначально носило характер хобби, стало главным в его жизни. Несмотря на княжеский титул, он работал наравне со всеми не только на пожарах, но и нес караульную службу, и даже убирал помещения. И я хочу спросить тебя, Аллочка, как ты думаешь, для чего все это нужно было князю?

— Не знаю.

— А я тебе так отвечу! Он не мыслил себя по-другому! Это дело всей его жизни… Он для этого, может быть, и был рожден на свет, чтоб стать огнеборцем-спасателем! Так вот и я не могу по-другому, просто не умею иначе. Прости, но мне через час нужно быть у врача.

Стас спустился вниз, сел в автомобиль и поехал в сторону поликлиники. По пути позвонил Астахову, чтоб поделится своим переживанием, из-за недопонимания жены:

— Ген, запрещает Алла мне в пожарку возвращаться, представляешь? Говорит, что опасно это.

— Стас, но ты на нее сильно не сердись, ее ведь, тоже можно понять, она такой стресс из-за тебя пережила.

— Я ее, конечно, понимаю, но ты и меня пойми, что мне на рынок идти теперь трусами торговать?

— А почему бы и нет, — пошутил Астахов.

— Слушай, как на дороге скользко…

— Осторожнее!

— Хорошо! Так вот, ты сам посуди, какой из меня торгаш? Я быстрей свое отдам, нежели что-то заработаю! Нет, Ген, я привык вытаскивать из огня людей и больше ничего не знаю, и не умею… Ой, Господи, нет… Гена, на перекрестке только что автобус с легковушкой сошелся, легковушка перевернулась, скользит на крыше, нужно спасать водителя… Я тебе перезвоню, — ответил Севостьянов и, бросив телефон на пассажирское кресло, выскочил из автомобиля оставив незакрытой дверь.

Через тридцать минут, Гена, не дождавшись от Стаса звонка, набрал ему сам, но Стас не отвечал. Выждав минут пять, он повторил попытку:

— Алло, — ответил незнакомый голос.

— Простите, я, наверное, ошибся, — промолвил Астахов и, сбросив вызов, набрал Стаса еще раз.

И снова донесся незнакомый голос:

— Алло!

— Стас, это ты, что ль? — недоумевая поинтересовался Астахов.

— Нет, это инспектор ГИБДД младший лейтенант Иволгин, — ответил незнакомый голос и спросил, — а вы этому абоненту кем являетесь?

— Я друг! А, что случилось?

— Ваш друг погиб, — сухо произнес незнакомый голос.

В голове Астахова образовался вакуум, руки затряслись, голос задрожал, и он переспросил незнакомца еще раз, — как вы сказали, погиб?

— Да, — по-прежнему сухо ответил тот.

То есть, как погиб? Нет, нет… вы шутите… Этого не может быть… Это сон… Он только выздоровел, ехал к врачу выписываться… Мы же с ним полчаса назад разговаривали по телефону… Скажите пожалуйста, что вы шутите!

— По словам очевидцев, ваш друг бросился на помощь девушке. Ее автомобиль столкнулся с автобусом и перевернулся. Так вот, когда произошел взрыв, ваш товарищ пытался достать ее из автомобиля, — монотонно говорил инспектор.

— А девушку удалось спасти?

— Нет, они оба погибли.

— Я могу приехать?

— Можете. ДТП — на пересечении Преображенской площади с Краснобогатырской улицей.

— Господи, но почему же меня в этот момент не оказалось рядом? — закрыв руками лицо, прошептал убитый горем Астахов.

Он обратился к Станиславу, в надежде на то, что тот его слышит: «Как жаль, что мы с тобой не договорили, не додружили… Но тебе повезло, ты ушел в вечность настоящим героем! Я не знаю, почему ты так быстро вернулся на небеса… Вероятно, у Бога на каждого из нас свои планы! Я очень хочу, чтобы мы с тобой встретились! И я теперь точно знаю, как мне для этого нужно жить.

Живя один раз на планете,

Мы пишем в белую тетрадь.

Оценят это наши дети?

Нам не дано сегодня знать.

В тетради есть поля и ластик,

Цветные есть карандаши…

Решать тебе, пройдешь ты кастинг,

Или кого-то насмешишь.

Там можно сор вести словами

На радость лживых всех врагов…

Или залить поля слезами,

Жалея этих дураков.

Я, как неграмотный прохожий,

Ошибки делал на листе…

Но, может быть, на что-то тоже

Сгодился, милый друг, тебе.

Я лишь скользил пером по листьям,

Я бормотал стихи, не внять…

Запечатляясь в ваших лицах,

Я вел небрежно ту тетрадь.

Любил я, или ненавидел,

Растрачивал, иль дорожил…

Кому помог, кого обидел,

Кого распял, кого простил.

Есть у меня тетрадь живая

С частицей русскою души…

Я в ней пишу не уставая!

Я в ней сгораю — не туши...