Азиатская Даная

Азиатская Даная


Помнишь ли ты,
Как счастье нам улыбалось?
Лишь для тебя
Сердце пылало любя.
Помнишь ли ты,
Как мы с тобой расставались?
Помнишь ли ты
Наши мечты?
Пусть это был только сон -
Мне дорог он!

Оперетта Кальмана «Сильва»
Из  дуэта Эдвина и Сильвы


В картинной галерее небольшого приволжского города N наступило утро. Сквозь старинные окна, узкие, с деревянными форточками, немного рассохшиеся и не единожды крашеные, совсем не похожие на безликие и стерильные, не имеющие истории пластиковые окна, объявления об установке которых заполонили в последнее время все рекламные полосы городских газет, как будто в городе только и происходит, что одни фирмы устанавливают двери и окна, другие - приглашают джентльменов приятно провести время, а потомственные ясновидцы - одиноких дам, чтобы предсказать им неизменно богатых и красивых женихов, которые ворвались бы в их серую жизнь, сделав из нее вечный праздник – так вот, именно в эти старинные окна с двойными рамами и мумиями мух в пространстве между стекол, уже много десятков лет выполняющих свою основную задачу – пропускать свет внутрь и не пропускать туда холод и жару, пробились первые лучи солнца. От этих лучей на полу побежали светлые прямоугольники и параллелограммы, которые расцветили старый паркет, скрипучий, помнящий скрип сапог молодых лейтенантов, оставшихся навечно в холодных полях под Сталинградом и Москвой, прохаживавшихся по нему со своими девушками в пестрых летних платьях и красных жакетках с большими перламутровыми пуговицами. Этот паркет своим скрипом также охранял культурные ценности, выставленные в музее, не хуже поющего пола во дворце сёгуна в японском городе Киото, который должен был предупреждать хозяина дворца о неслышно подкрадывающихся к нему ночных наемных убийцах-ниндзя.  И, как уже многие годы и даже века, паркет скрипел под легкими шаркающими шагами приходивших раньше всех сотрудниц музея – бессменных  старушек-смотрительниц. Они деловито расходились по своим рабочим местам, поправляя по дороге занавески, расставляя по своим местам стулья и некоторые экспонаты, которые неосторожно были сдвинуты особо активными посетителями музея.  Вслед за старушками-смотрительницами скоро появились и первые посетители.
 
Раньше всех приходили школьники: обычно они прибывали целыми классами в сопровождении учителей или родителей, облеченных важной миссией организации посещения музея, которая называлась в школьном расписании «уроком прекрасного». Школяры были счастливы случаю потратить избыточную энергию молодости, как достойную альтернативу  неподвижному сидению в душных классах в ожидании сверкающего меча Немезиды, как правило, опускавшегося на головы тех из них, кто днем ранее поленился выучить свой урок. Вместо этого они могли бегать и галдеть по дороге в музей, весело идя по улицам, кататься на троллейбусах, дергать девчонок за косы. В то же время те родители, которые согласились на такое рискованное мероприятие доставить этот беспокойный народ в учреждение культуры под названием «картинная галерея», меньше всего думали о том, как бы вызвать у их чад любовь к прекрасному. В их головах крутилась единственная мысль о том, как бы не забыть и не потерять кого-нибудь из ребятишек в переулках по дороге в музей, в троллейбусе или в залах картинной галереи. Для этого, они в который раз принимались пересчитывать детишек по головам, как обычно овцеводы пересчитывают свою отару. Им можно было бы дать совет знатных овцеводов, как быстрей всего пересчитать поголовье овец. Для этого надо было быстро пересчитать все ноги отары и поделить результат на четыре. В случае же школьников знаменатель следовало заменить на цифру «два».
Когда детей сопровождали учителя, а это, как правило, были либо учительница литературы, либо учитель рисования, либо, что еще лучше, учитель истории, то каждый из них рассказывал школьникам о выставленных картинах с абсолютно разных точек зрения. Учительница литературы рассказывала детям о том, на каких типичных литературных героев своего времени похожи те или иные лица, изображенные на портретах; учитель рисования, как правило, посвящал школьников в тонкости письма и техники живописи,  обращая внимание на эскизы  портретов и наброски, предшествующие написанию больших художественных полотен. Учителя истории обращали внимание на исторические детали костюмов, показанных на картинах, выражавших сословные и классовые различия тех или иных персонажей, на бытовые детали и традиции, принятые во времена создания картин.
Когда шумные толпы ребятишек заканчивали свои встречи с прекрасным, они дружно устремлялись к выходу,  счастливые тем, что еще целый день шалостей еще впереди. После школьников, создающих ненужный шум и мешающих мыслительному процессу, приходили одинокие посетители. Как правило, это были пенсионеры, наслаждавшиеся покоем и тишиной залов, отдыхавшие от домашних животных и обязанностей, которыми их нагружали домочадцы, и предававшиеся воспоминаниям о тех временах, когда они еще молодыми прибегали в эту галерею, чтобы продемонстрировать своих пассиям высокий культурный уровень и знание жанров, стилей и техники живописи. Иногда в галерее появлялись группы туристов, приезжавших на экскурсии из других городов. Такие группы обычно нанимали себе экскурсоводов, со знанием дела рассказывающих интересные сведения об истории создания каждой картины и о тех неисповедимых путях, которыми ей суждено было попасть в галерею.

Среди всех картин особенно выделялась одна, висящая в небольшом зале. Эта картина было написана в начале прошлого века, еще до той эпохи, когда  появилась мода изображать летящие вперед паровозы, самолеты, молодых парней и девушек с короткой стрижкой и плакатными лицами, как правило, с различными строительными или сельскохозяйственными инструментами в руках, кующих счастливое будущее всего человечества. На той же картине, о которой зашла речь,  была изображена достаточно молодая полная женщина, облаченная в легкие полупрозрачные одеяния, безмятежно спавшая на роскошных коврах. Лицо женщины не носило следов европейских салонов, а скорей напоминало о вольных бескрайних степях Монголии и Забайкалья, в которых пасутся бесчисленные стада коротконогих выносливых лошадок с длинными жесткими гривами. Это лицо выглядело необычайно умиротворенным, большие выпуклые веки прикрывали чуть раскосые глаза, на пухлых губах играла легкая улыбка. Как будто она, подобно античной Данае, узрела во сне, как в ее покои проник Юпитер в виде золотого дождя и заполнил собой всю её сущность. И от ощущения божественного слияния ее охватил тихий восторг и экстаз.  Картина с изображенной на ней спящей феминой называлась « Азиатская Даная». Эта женщина, скорее всего, была одной из жен Великого монгольского правителя Чингисхана, а улыбка на ее лице означала, что великий господин лишь недавно покинул ее юрту, одарив богатыми подношениями. 


       Около «Азиатской Данаи» часто останавливались посетители. Но не только их привлекала эта картина. Одна из сотрудниц галереи, женщина-гид бальзаковского возраста, водила сюда экскурсии, и любила побывать здесь одна. Она была одинокой дамой, не пользовалась косметикой и различными средствами, помогающими продлить ощущение молодости и омолодить внешность. Сложной прической она тоже себя не утруждала, считая, что не пристало жрице искусства приносить жертву коммерческим богам, обитающим, в том числе, и в женских залах парикмахерских. Всю заботу о собственной внешности она доверяла детскому мылу, сваренному только из натуральных компонентов, и большим портновским ножницам, которыми она изредка подравнивала кончики своей короткой прически.

    Вечерами, когда галерея закрывалась, она брела тихими тротуарами вдоль липовых аллей, которыми изобиловал и славился город N, к себе домой, чтобы в тишине своей небольшой квартиры сварить себе ароматный кофе и усесться в большое потертое кожаное кресло с круглыми валиками по бокам и большой вертикальной спинкой, помнившее грохот «Ундервудов» в прокуренных кабинетах городского штаба Реввоенсовета фронта.  Она брала с полки один из больших каталогов репродукций музея Метрополитен, или мадридского музея Прадо, и погружалась в созерцание. Многие каталоги достались ей из коллекции отца, многие годы потратившего на их поиски и приобретения в развалах букинистических магазинов. Картины на репродукциях были ее миром, убежищем, где она искала покой и одновременно страстные желания. Она была одновременно Девочкой на Шаре Ренуара, Танцовщицей Дега, Махой Гоий, Царевной-лебедь Врубеля, полинезийской красавицей Гогена и Европой на быке с картины Валентина Серова «Похищение Европы». 
     Как ей не хватало восторженных взоров силовых циркачей, зрителей, пришедших посмотреть на танцовщиц, мулатов и полинезийцев, сидящих рядом на песке в одних набедренных повязках, и сильных и могучих быков, которые могли бы забрать ее из этого серого и невзрачного города и отвезти, пронзая бирюзовые волны, в мир вечного лета, пальм, золотого песка, бесконечных желаний и безоблачного неба, залитого светом солнца, стоящего в самом зените!

Поэтому она постоянно, иногда украдкой, иногда без оглядки, появлялась рядом с картиной «Азиатская Даная», чтобы разгадать тайну той улыбки, которая пробегала по полным губам восточной красавицы. Она как будто заряжалась от этой улыбки, и отходила прочь со взглядом, полным неистраченной нежности и неизрасходованной любви!

Но постепенно ее взгляд сменялся на другой, полный тоски от неизбежности и замкнутости существования рядом с шедеврами, с которыми связано так много великих, не очень великих и совсем малозначительных судеб, и от сознания того, что даже малая крупица событий, связанных с этими судьбами, могла бы озарить ярким светом её однообразную и монотонную жизнь!

******

В один из тех дней, когда осень пока не вступила в свои права, а лето все еще не желает сдавать позиций, и когда лишь редкие листья только начинают устилать собой городские тротуары, а небо полно синей лазури с бегущими по нему белоснежными облаками – в галерею зашел высокий мужчина. В залах в это время было пусто, утренние школьники уже ушли, а послеобеденные пенсионеры только надевали дома обувь и искали свои куда-то запропастившиеся тросточки и зонтики. Высокий мужчина снял в гардеробе свой плащ и остался в светло-сером, хорошо сидящем на нем костюме, новых черных туфлях и красном галстуке, выдающим в нем человека, привыкшего к тому, что окружающие, особенно женщины, останавливают на несколько секунд на нем свой оценивающий взгляд, а не пробегают глазами мимо, как они обычно не обращают внимания на прохожего, сгорбленно кутающегося в старомодное пальто и носящего шляпу, вышедшую из моды еще 40 лет назад.
 
    Он прошел в залы и поднялся на второй этаж галереи. Несмотря на то, что и одежда, и манеры выдавали в нем столичного жителя, он со знанием дела прошел по всем залам и вошел в тот из них, в котором висела «Азиатская Даная». Он подошел к картине и углубился в созерцание. Так он простоял минут десять. В это время в дальнем конце галереи послышался мягкий шорох обуви на резиновом ходу, который был почти не слышен, но его выдавало эхо и предательский скрип поющего паркета. В эту же залу вошла женщина-экскурсовод. Она не знала о приходе нового посетителя, и для нее стало полной неожиданностью факт его присутствия. Она увидела высокого посетителя со спины, но его манера держаться и осанка, а также абрис его головы показались ей знакомыми. Отступать назад было уже поздно, и она окликнула гостя.
- Может быть, Вы хотели бы послушать рассказ об этой замечательной картине? – негромко произнесла она. – Право же, история и место ее создания, равно, как и ее долгий путь в нашу галерею могли бы показаться Вам интересными.
- Я давно знаю и люблю эту картину, - глухим от приступа волнения голосом сказал посетитель. Он узнал голос женщины, и воспоминания вновь нахлынули на него, подобно морской волне, внезапно высоко поднявшейся над другими своими спутницами.  Он повернулся к женщине, и та, ахнув, схватилась рукой за стену.
- Павел, Паша, Павлик – неужели это ты?!!!
- Да, это я, Надя! – не сразу ответил Павел.  Судорога сжала его горло, и он не сразу смог обрести контроль над собой. – Я все-таки решил приехать!
- Как долго я тебя ждала! Я ведь сначала в течение нескольких лет каждую неделю ходила на вокзал по субботам к утреннему московскому экспрессу! И вот, наконец – дождалась! Как это все неожиданно! Я ведь перечитала все твои книги, которые ты написал за это время. И думала, что ты в своей столичной круговерти забыл и меня, и все наши  отношения….
- Конечно же, нет, Надя! Как я мог забыть тебя, наш город и эту картину, которая нас с тобой связала навеки? Я все время думал о тебе, все время пытался вырваться из московской суеты, но приходилось откладывать, дела заполняли промежуток ожидания и, закончившись, порождали новые проблемы, которые все время приходилось решать! Но вот, наконец, все мои чувства и воспоминания, приходившие все эти долгие годы по ночам, накопились во мне и прорвали все препятствия в возвращению в родной город, к тебе, как дамбу во время наводнения – прорвали ее и порвали в клочки всю мою устоявшуюся за долгие годы жизнь! И вот я здесь! -
Он сделал неверный шаг в ее сторону, но ноги отказывались слушаться гласа разума. На негнущихся ногах он все-таки подошел к ней и сделал неуклюжую попытку обнять ее. Со стороны его неуверенное движение напоминало лебедя, который крыльями пытался укрыть свою суженую от порыва осеннего студеного ветра. Она выскользнула из его объятий, повернулась к нему всем телом и сжала ладонями лицо.
- Зачем же ты вернулся именно сейчас? Какие чувства друг к другу у нас могут остаться после стольких лет разлуки? Что ты мне можешь предложить теперь, когда я уже разуверилась в жизни, перестала надеяться, хотя имя мое – Надежда – должно внушать окружающим веру в счастливое будущее? Ты, наверное, бросил свою семью, или твои родные бросили тебя и изгнали, как короля Лира? Если ты сам бросил их, то они кинутся искать тебя и, найдя здесь – проклянут и меня, и тебя! Но ты в итоге будешь ими прощен и возвращен назад, а мне останется опять страдать уже без всякой надежды на лучшее! Но если они изгнали тебя, то почему ты вернулся именно ко мне?
- Надя, я вернулся навсегда, - глухо произнес Павел. – Инесса ушла от меня к молодому и талантливому прозаику! Я исписался, кончился для нее! Ей нужны молодые и перспективные таланты, а я больше не могу писать! Все! Кризис жанра! Все сюжеты сериалов, романов и мыльных опер уже давно изложены в Ветхом Завете! Ничего нового на этой Земле больше не может рождаться! Я хочу поселиться здесь, в галерее, чтобы по ночам блуждать, подобно привидению, и чтобы никто не мешал мне подходить к «Азиатской Данае» и рассматривать ее снова и снова в коптящем пламени свечи! И, может быть, вновь воскресну для творчества! Мне необходимы ты, наш город и эта картина! Без вас я как в безвоздушном пространстве… Ни чувств, ни мыслей – ни-че-го! Одни деньги, гонорары, кредиты, долги, машины, квартиры, дома – и никаких, никаких чувств! Зачем мне все это? Зачем я живу? Мне нужно вернуться сюда, к истокам, к истокам чувств, мыслей, жизни! К тебе!
Во время его речи Надя молча слушала его, окаменев от неожиданности. Она отняла руки от своего лица и безвольно скрестила их на груди.
- Павлик, я так устала за это время! – уже тихим голосом ответила она. – Я привыкла жить в одиночестве, и за это время почти никого не нашла тебе на замену. Правда, был один тут художник, просил меня ему позировать. Видите ли, мое лицо показалось ему похожим на азиатскую Данаю. Он мне говорил, что никогда не видел такого вдохновенного выражения. Просто он неожиданно застал меня  здесь, у картины, неслышно войдя в зал. Я даже скрипа паркета не слышала, так погрузилась в раздумья и воспоминания о тех днях, когда нам было с тобой хорошо здесь, когда мы встретились первый раз. Но я отказала ему. Мне показалось диким раздеваться перед кем-то, к кому я не испытываю никаких чувств. Даже ради искусства. Правда, он просил позировать хотя бы для портрета. Но и в этом ему было отказано. Знаю я этих художников! Сначала для портрета, потом для античной сцены с богами в одной тунике, а потом – и вовсе без нее! Нет, даже на память мне не нужен был от него портрет. Никто мне не нужен был все эти годы! И тут вдруг ты появляешься и просишься опять в мою жизнь! Ну что же мне делать? Я даже не знаю. Как-то не могу поверить, не могу радоваться этому…. Что же ты за человек такой? Хотя бы позвонил раз, приехал, сообщил, как у тебя дела? С глаз долой – из сердца вон, так получается? Что же ты молчишь, Павлик?
- Подожди, Надя! Не принимай скоропалительных решений, пожалуйста. Мое решение абсолютно окончательно и бесповоротно! Я не могу простить Инессу, которой посвятил лучшую часть жизни. Да, я исписался, я – ничтожество! Но я же человек, с которым она прожила много лет! У нас выросли дети – сын и дочка! Они же нуждаются в стабильной, прочной семье! Хотя им и пора заводить собственные семьи, но мы с Инессой были тем фундаментом, на котором они хотели строить свою жизнь! А фундамент, как льдина в Арктике, вдруг начала разъезжаться под их ногами в разные стороны! Они же начнут метаться от отца к матери и обратно! Как Инесса могла так поступить! Ну да, я все эти годы не уделял ей достаточного внимания, она жила мной – а я жил литературой! Занятия литературой подразумевают добровольное затворничество, схимничество, если угодно. Она была при мне все эти годы, как бесплатное приложение. И вдруг основа ее жизни превратилась в ничто! Ничего больше я не смог создать за последнее время. Полная депрессия и кризис! Вот она и стала, как рыба-прилипала, искать другую китовую акулу – молодую и сильную, которая может обеспечить ее жизнь и придать ей значимость. А со мной она бы пошла ко дну во всех смыслах – и в моральном, и в физическом, и в социальном!
- То есть ты хочешь сказать, что я для тебя, как спасательный плот? – спросила Надя. - Инесса от тебя ушла, ты идешь ко дну, и вдруг нА тебе, вспомнил: «У меня когда то была любовь!». Ты знаешь, я тоже думала о тебе все эти годы, но никогда не представляла, что ты появишься здесь в таком виде - под щитом! И что я тебя должна буду спасать из твоей пучины, которая на глазах засасывает, убивая все живое в тебе! И что я должна буду пригреть тебя, как бедного, брошенного щенка или котенка, замерзающего в холодной осенней слякоти и темноте!
Павел отошел к окну, развернувшись с Надежде спиной.
- Я не такой то уж пропащий, как ты думаешь, Надя, – медленно, выговаривая каждое слово, сказал он. – За долгие годы моего успеха я мог заработать не только на свои текущие потребности, но и отложить на будущее, построил коттедж, купил две квартиры близко к Садовому кольцу. Хорошую машину, которую, правда, отдал Инессе – я не могу водить в Москве, где без оружия под сиденьем лучше даже и не выезжать со двора! Я хочу спокойствия, посещать мне особенно не кого, а Инесса ведет очень активный образ жизни – ей машина нужней. А у тебя, я полагаю, зарплата не очень высокая – ну, какие могут быть доходы у музейного работника, пусть даже кандидата искусствоведческих наук? Мы могли бы с тобой путешествовать, поехать за границу, в Прагу, например. Или в твой любимый музей Прадо в Мадриде. Ты бывала в Испании?
- Конечно, нет! – ответила она. – Мне достаточно моих альбомов и репродукций. А поехать туда мне не по силам, да и не хочется одной.
- Я бы мог перебраться в ваш город. Давай ты продашь свою квартиру, я добавлю денег и мы купим большую светлую квартиру в новом доме на берегу Волги!
- Не надо, Павлик. – тихо сказала Надежда. – Мне нравится мой старый дом, пахнущий историей, мое старое кресло. Сосед у меня по коммуналке - спокойный старик, совсем практически не выходит из комнаты. Даже я ему иногда варю суп – его сын редко заходит. Но иногда дает мне деньги на продукты для отца. Моя жизнь меня устраивает, что-то во мне перегорело – и я успокоилась.
- Но ты никогда не хотела все поменять, уехать, увидеть мир и свет? Не всю же жизнь проводить в нашем городе, пусть он уютный и домашний? Ты никогда не поднималась на Эйфелеву башню, не слышала звон колоколов Кельнского собора, не слушала в Вене фуги Баха на органе в Петерскирхе, где их играют каждый день в три часа пополудни? Я уже не говорю о музеях, великолепных картинах, даже о могилах великих людей – Моцарта, Веласкеса, Рембрандта, Гете?
–- Мне надо собраться с мыслями. – ответила Надя. – Ты нагрянул, как смерч, как цунами, не давая даже времени на раздумье. Мне нужно несколько дней, чтобы переоценить свои чувства. Любовь, она долго хранится в сердце, но со временем начинает потихоньку угасать. Я не могу так, сразу, вновь броситься тебе на грудь!
- Хорошо, Надя, давай сделаем паузу. Ты любишь «Твикс»?
- Ты о чем? А-а-а, это из рекламы! – Вспомнила она. – Да, я люблю шоколад, но не могу себе позволить его каждый день.
- Пойдем в кафе, закажем капуччино, мороженое с шоколадом, коньяк?
- Я скоро закончу работать. Подожди меня на улице, пожалуйста, - ответила Надя.
               * * * * * * * * * *

         Павел стоял на улице и нервно курил. Он давно собирался бросить это неблагодарное занятие, но в последнее время из за постоянных треволнений и метаний курение стало последним его оплотом, за которым виднелась зияющая пропасть, и оно помогало собираться с мыслями в трудных ситуациях. А ситуация  действительно была трудной. От Инессы он ушел, верней, ушла от него она, но он уехал из дома, оставив записку, что с ним все в порядке и его возвращения в ближайшее время ожидать не следует. А с Надей, которую он сейчас и не надеялся увидеть (как смешно звучит: «надеялся увидеть Надежду!»), получается все не так, как он ожидал.
- Да, видно, придется искать какое то другое решение этой проблемы! – тихо произнес он про себя. Спустя полчаса на пороге музея показалась Надя. Она подошла к нему и бодро произнесла:
- Ну, веди меня вкушать «Твикс» и кофе с коньяком!
- Я надеюсь, ты не будешь против зайти в ресторан «У Петровича», который я видел в квартале отсюда, когда подъезжал сюда из аэропорта на такси? Таксист сказал, что ресторан неплохой.
- Конечно, я не буду против. Ты знаешь, я не такой большой знаток ресторанов, даже расположенных по соседству. У нас, у служителей музейной музы, как то не принято ужинать в ресторанах. Так что целиком и полностью полагаюсь на твой выбор.
Они медленно шли по широкому тротуару, асфальт на котором местами потрескался и в эти трещины пробивалась молодая не по сезону трава. Осень сигналила о своем приближении на каждом углу, но трава не собиралась сдаваться, как будто решила отвоевывать свое право на существование до первых морозов.
- Помнишь, как мы познакомились? – спросил Павел. – Конечно, я никогда об этом не забывала и эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами, - ответила Надя. – Я была тогда аспиранткой пединститута и проходила практику в музее, готовя материал для своей диссертации. А ты только вернулся из армии, где служил после окончания нашего педвуза. И уже имел публикации в  многотиражке местного авиазавода.
- Да, я случайно встретил тебя в этом же зале, где мы стояли с тобой сегодня, у этой же картины, и ты произнесла ту же фразу: «Не хотите ли послушать историю, связанную с созданием этой картины?»
- А ты сказал: «Да, девушка, интересно было бы узнать подробности из уст такого симпатичного знатока! Тем более, что Ваша улыбка так напоминает мне улыбку этой восточной красавицы.
- И тогда я рассказала тебе, что автор этой картины художник Николай Ластовский создал целый цикл после своей поездки по Сибири и Калмыкии. Где калмыцком ауле он увидел очень красивую женщину, вдову, муж которой погиб на рыбных промыслах Каспия. Она осталась одна с  тремя детьми – двумя девочками и мальчиком. Но она не унывала – скакала на лошади, управлялась с баркасом наравне с мужиками и успевала присматривать за детьми.
- Да, я помню, что потом художник сошелся с ней и прожил два месяца, помогая ей по хозяйству, и даже научился скакать на лошади, как калмык, без седла. И она ему так понравилась, что он даже не хотел уезжать. Однако вынужден был покинуть ее, поскольку близилась осень, а за ней зима, которая в Калмыкии весьма суровая, с ветрами, морозами и снежными бурями. К тому же, в ее юрте ему, европейцу, было весьма некомфортно. И поэтому с болью в сердце он должен был вернуться в наш город продолжать писать свои картины. И по приезде он создал целый цикл картин на основе тех этюдов и зарисовок, которые сделал в своем путешествии. – Павел замолчал.
- И эта картина, на которой была показана вся красота калмыцкой женщины глазами европейца, была выставлена в художественном салоне, - продолжила Надежда, - где ее приобрел сам Савва Морозов, которому тоже запала в душу загадочная улыбка Данаи. А после революции картина вернулась в наш город, который был родным и для художника.
- Да, меня поразила эта история. Каждый раз, вспоминая тебя, мне перед глазами проплывало лицо Данаи. А потом мы вместе с тобой вышли из музея на прогулку, которая закончилась на волжском берегу , - вспомнил Павел.
- И там ты меня в первый раз поцеловал! – отозвалась Надя. – И почему то я тебя не остановила!
- Какими мы были молодыми! – глаза Павла увлажнились. – И чушь прекрасную несли!
- А вот и ресторан «У Петровича»: как быстро мы до него добрались, - прервала цепочку приятных воспоминаний Надежда.
Спустя час, Надежда грустно смотрела в окно, вдыхая аромат капуччино. Она не могла до конца осознать, что ее Павлик наконец с ней. Временами ее лицо озарялось мимолетной улыбкой, как бывает весной, когда сквозь серые мартовские тучи вдруг проглядывает яркое солнце. Павел потягивал коньяк и смотрел на Надю.
- Столько времени прошло, а ты совсем не изменилась! – неожиданно сказал он. – Я думал, что ты растолстеешь, обрастешь семьей, заботами, превратишься в матрону.  А ты все такая же легкая и воздушная.
- Ты мне льстишь, Павлик. Я давно уже не тростинка, просто мне хорошо с моими альбомами и картинами и не приходится заедать стресс сладким, как это делает наша Лиза – гид-экскурсовод из отделения краеведческого музея. Она совсем превратилась в корову! Ее почти довел до ручки ухажер, который уже пятый год носит ей торты и пирожные, но замуж не зовет. Потому что так и не развелся с прежней женой. А вечерами она съедает до последней крошки все эти сладости.
- Значит, у тебя в жизни, как в теплице – тепло, светло, мухи не кусают и бури не бушуют? Тишь да гладь?
- Знаешь, Павлик, если я и переживаю – у меня это все внутри. Правда, говорят, что лучше орать и кричать, и выплакать море слез, если что-то неладно. Что это полезно для здоровья. А я не могу! Видимо, мои слезы иссохли много лет назад.
- Пойдем, прогуляемся по нашим местам? – спросил Павел. – Давно я там не был.
          
               **********

        На набережной Волги прогуливалась немолодая пара. Случайному прохожему они могли показаться мужем и женой – так заботливо мужчина вел свою даму под руку. Но при ближайшем рассмотрении они не были похожи на людей, проживших всю жизнь рука об руку. Обычно семейные люди идут молча, углубившись каждый в свои мысли, поскольку все разговоры были закончены много лет назад и не осталось достойных тем, кроме обсуждения начальства на работе (в который раз назывались одни и те же фамилии), или ближайших знакомых: кто развелся, а кто страдает от пьянства мужа, а кто мучается с непослушными подростками, в которых превратились такие милые в раннем детстве любимые дети. Эти же двое шли, оживленно разговаривая, поднимая руки, чтобы указать на тот или иной предмет.
         
               ********

        Уже стало смеркаться и на улицах включили фонари. Павел проводил Надежду до ее подъезда.
- Ну что, может быть, зайдешь? – спросила Надя.
- Если только с любопытством полистать твои замечательные альбомы, - хитро улыбнулся Павел.
- Ну что ж, только учти, у меня здесь незапятнанная репутация, и любой мужчина, появившийся  вечером в моем доме, будет долго обсуждаться бабушками на скамейках перед домом. Поэтому проходим отдельно – я первая, чтобы открыть дверь. Она останется открытой и ты заходи минут через пять. Третий этаж, квартира 49. Лифта нет. Проходишь по коридору, не зажигая свет. Вторая дверь справа – смотри, не перепутай, а то испугаешь соседа. Придется тогда ему скорую вызывать.
- Легенду запомнил, - тихо засмеялся Павел. Пойду пока, покурю в скверике.
Через десять минут, как и было условлено, Павел тихо поднялся и, не зажигая свет, прошел по коридору. К счастью, пол в коридоре не скрипел, и никто не догадался поставить пустые ведра и тазы, которые могли бы загреметь и выдать его, как много столетий назад во дворце сегуна поющий пол выдал не одного неловкого ниндзя.
Он вошел в ее комнату и плотно закрыл за собой дверь. Надежда уже ждала его на диване.
                *****

      Утром он проснулся от яркого луча солнца, упавшего прямо ему на лицо. Рядом на диване лежала пустая смятая подушка. Вдруг дверь открылась и вошла Надя, держа в руках поднос с двумя дымящимися чашками кофе.
- Хорошо, что Никанор Павлович еще спит. А то бы он поинтересовался, зачем мне с утра сразу две чашки кофе – не проще ли налить кофе в одну большую?
- Ты знаешь, сейчас я почувствовал какой то прилив энергии, - сказал Павел. – Легкость и звонкую пустоту, в которой можно полететь, если только захотеть этого и оттолкнуться от земли ногами. Хочется творить. Мысли роятся, и их много. Не так, как в последнее время, когда встаешь – и абсолютно пустая голова и ни одного желания – хоть поворачивайся лицом к стенке, и лежи так весь день!
- Вставай, творец! – улыбнулась Надежда. – Мне надо собираться на работу, но я постараюсь вернуться пораньше. Смотри, не напугай соседа. Если вдруг ты его встретишь на кухне или в коридоре, скажи, что ты мой брат и приехал из Новосибирска вчера вечером. Чтобы он не задавал лишних вопросов.
                **************
       Старинные часы на кухне пробили три раза. Они отбивали каждый час столько раз, сколько было времени. Входная дверь скрипнула и в коридоре послышались легкие шаги.
- Я вернулась, - негромко с порога произнесла Надежда. – Как ты здесь без меня, не соскучился?
Посмотри, что я тебе принесла. – Она держала в руках большую картонную коробку с ручкой.
- Все мои накопления за последние три года. На отпуск откладывала, - сказала она.
- Ты что, купила мне ноутбук? – тихо воскликнул Павел. – Зачем, ведь это так сложно для тебя. Я не хочу довести тебя до банкротства!
- Сейчас не модно писать романы на пишущей машинке. На ноутбуке гораздо удобней, ты можешь исправлять тексты, вставлять фрагменты – намного проще и легче!
- Ты знаешь, я старомодный человек и привык доверять бумаге, - застенчиво сказал Павел. – Говорят, что бумага все стерпит. А также говорят, что написано пером – не вырубишь и топором! А на компьютерах у меня столько раз пропадали большие куски текстов, и приходилось напрягать всю свою память, чтобы восстановить их вновь!
- Теперь даже на телефон можно диктовать, - поучительно произнесла она. – Нашей Лизе ухажер подарил такой телефон, в который можно говорить – а он будет печатать прямо на экране. Мы так смеялись, когда он вместо слова «систематически» напечатал «сиськи мать иски»! И много подобной ерунды. Но зато, если говорить медленно и размеренно, то понимает почти все. Секретари-машинистки скоро станут не нужны. И тогда Катерине, секретарше нашего директора Альберта Евгеньевича, скоро, возможно, придется искать новую работу.
- Все равно, Наденька, я тебе должен буду вернуть все деньги. Конечно, спасибо тебе большое за подарок. Но я не хочу лишать тебя заслуженного отпуска на берегу Красного моря!
- Это мы обсудим потом, - ответила Надя. – А пока – садись за стол – я тебе его разобрала для работы – и работай! А я буду тебя обихаживать, стирать твои носки и варить борщи! Я хочу, чтобы следующий свой роман ты посвятил только мне! Тогда я попаду в историю, и не надо будет для этого сжигать храм Артемиды!
         
              **********
       Прошла осень, наступила зима, незаметно пролетели новогодние каникулы и Солнце опять стало прибавлять свое присутственное время на небосводе. Зашумели ручьи вдоль раскисших дорог, воробьи начали устраивать крикливые сборища, между двойных стекол в квартире стали просыпаться сонные мухи.
Павел, сидя за столом в комнате Надежды, в очередной раз выполнял правку нового романа и вносил некоторые изменения в текст.
- Павлик, сегодня суббота, ты не забыл, что мы вечером собирались в театр? – нежным голосом произнесла Надя. – Марина помогла сшить мне новое платье, и я очень хочу явить его миру. Посмотри, идет оно мне?
Павел оторвался от экрана ноутбука.
- Замечательное платье. Ты в нем просто королева. Не хватает лишь бриллиантовой диадемы. Подожди, вот выйдет новый роман – будет тебе и диадема, - радостно воскликнул Павел.
- Лучшее украшение женщины – это мужчина. Особенно такой, как ты! Заканчивай свою работу, я хочу прийти в театр пораньше, чтобы тебя увидели все мои знакомые. Они с ума сойдут, когда узнают, что я пришла в театр с известным писателем!
               ************
      
        Спустя три месяца Павел получил сообщение, что его роман принят издательством «Центурия» и скоро выйдет в печати. Он решил подождать, пока в прессе не появятся первые отклики критиков и читателей. Надежда провела в свою комнату Интернет и Павел все свободное время читал новости и светскую столичную хронику.  Еще через месяц, после выхода романа в продажу, появились первые, сначала редкие, потом все более частые хвалебные отклики. Критики молчали – видимо, имя Павла значило не меньше, чем успех его нового романа. Павел купался в восторженных отзывах, и принял решил устроить свой творческий вечер с представлением нового романа. Он заказал себе билет и решил сказать об этом Надежде. Надежда вернулась с работы и увидела в комнате накрытый стол с бутылкой шампанского и вазой цветов посередине стола.
- По какому поводу праздник? – удивилась она с порога. – Твоя книга получила хорошую критику?
- Это все благодаря тебе, Надя! – воскликнул Павел. – Ты воскресила меня к жизни, в этой старой комнате в твоем лице я обрел и счастье, и музу одновременно!
- Зачем такой высокий штиль? – удивилась Надя. – Как будто ты меня благодаришь за все прошедшее перед отъездом навсегда.
- Да, я действительно должен уехать. Мне обязательно нужно провести творческий вечер с презентацией моего нового романа. Который называется так же, как и наша картина: «Азиатская Даная». Я уже взял билет в Москву на завтрашний поезд. А сегодня мы будем отмечать наш общий успех. Кстати, роман я посвятил тебе, как ты этого и хотела! Так и написал: «Посвящается Надежде, которая дала мне любовь и веру в успех!»
- Значит, ты не вернешься! – грустно произнесла она. – Недолго же было мое счастье.
- Нет, Надя, я обязательно вернусь. Я не представляю уже иной жизни, мне нужна ты, эта комната, этот запах старины, твои альбомы, наш город – все! И наша картина со спящей красавицей!
- «Не верю страстным обещаньям, и клятвам верности навек! Являться лишь в воспоминаньях мне будет близкий человек»* - речитативом пропела Надя. – Видишь, какие стихи мне приходили на ум, когда ты уехал из нашего города.
_____________________
*стихи автора
 
- Ну, Наденька, не надо уж так все драматизировать! Ты же знаешь, что драма – это по-гречески означает «действие». И у действия бывают хорошие финалы. Тогда это называется комедией. А в ином случае – трагедией
- Да-а-а, устроил ты мне, Павлик, комедию! Заберет тебя твоя Москва обратно! Она, как Молох, не отдает назад своих жертв.
- Давай пока не будем об этом. Поживем – увидим. Я тебе обещал вернуться: значит – вернусь! Присаживайся, отметим нашу с тобой удачу! – попросил Павел. Сделав паузу, он предложил: - А может, тебе со мной махнуть? Возьмешь отпуск на неделю на работе, посмотришь столицу! Я тебя представлю своим знакомым. Будешь в круге внимания столичного бомонда и прессы! О тебе даже напишут, что известный писатель такой то появился в обществе со своей новой пассией!
- Нет, Павлик! Не хочу уподобляться Камилле Паркер Боулз! Когда принц Чарльз явил ее свету, общество было просто поражено, сравнивая ее с принцессой Дианой! Так что езжай один, а я буду тобой гордится из своего далека и ждать твоего возвращения!
                ******
          Еще через месяц Надя, вернувшись с работы домой и включив телевизор, увидела Павла в новостях. В репортаже говорилось о том, что известный писатель подтвердил свое высокое предназначение нести свои замечательные творения в массы и написал новый, хорошо принятый критикой и читателями роман «Азиатская Даная». В репортаже показали Павла, в кадре мелькали лица известных персон. И вдруг она увидела рядом с Павлом модно одетую блондинку в броском красном пиджаке и черных брюках, обтягивающих ее стройные ноги. Блондинка была немолода, но выглядела на миллион долларов. Чувствовалось, что она все свободное время проводит в салонах красоты и не чурается пластических хирургов. Она держала Павла за руку и улыбалась направо и налево под блики вспышек.

                ***********
             В провинциальном городе N в самый разгар бабьего лета, когда школьники уже ушли, а пенсионеры еще не надели свои стоптанные башмаки и туфли, не нашли свои зонтики и тросточки, у картины «Азиатская Даная» стояла Надежда, но взгляд её уже не нес следов печали. Теперь на этой картине она видела равную себе женщину, которая так же, как и она, познала Любовь, приняла и простила Измену. Перед картиной стояла уверенная в себе, сильная женщина, которой залюбовался новый, незамеченный ею посетитель.
 
Приложение:
История создания картины «Азиатская Даная»
Художник Николай Ластовский (1885-1961), который написал эту картину, создал целый цикл картин после того, как он провел целый сезон в поездках по Сибири и Калмыкии. В калмыцком ауле он увидел очень красивую женщину, вдову, муж которой погиб на рыбных промыслах на Каспии. У вдовы остались трое детей – две девочки и мальчик. Но она не унывала – скакала на лошади, управлялась с баркасом наравне с мужиками и успевала присматривать за детьми. Художник сошелся с ней и прожил два месяца, помогая присматривать за детьми и сушить рыбу. Он даже научился скакать на лошади, как калмык, без седла. Она ему так понравилась, что даже не хотел уезжать. Однако, близилась осень, а за ней зима. Зима в Калмыкии суровая, с ветрами, с морозами и снежными бурями. В юрте непривычно европейцу. Поэтому Николай с болью в сердце должен был уехать в свой город на Волге продолжать писать свои картины. И по приезде он создал целый цикл на основе тех этюдов и зарисовок, которые сделал в своем путешествии. Картина «Азиатская Даная», на которой была показана вся красота калмыцкой женщины глазами европейца, была выставлена в художественном салоне, и ее приобрел сам Савва Морозов. А после революции картина вернулась в родной город Николая Ластовского.