16. Аля. Утюг

Автор:   Аля


Николай Степанович Вялый, мужчина в возрасте, но еще не старый, был чрезвычайно настойчив и резв. Имел скверный характер, был несдержан, груб. Опровергал свою фамилию ежедневно, с самого рождения и до этих дней. Он рос вертлявым, шумным ребенком, после стал драчливым подростком, и наконец превратился в неуступчивого, самовлюблённого мужчину.

Супруге его, Алевтине Ивановне – женщине с интересной фигурой, прямой спиной и удивительным нежным взглядом, ей пришлось когда-то взять фамилию мужа. Она хотела оставить свою, но боялась осуждения общества, да и будущий супруг непременно настоял бы на своём. Он всегда настаивал и всегда добивался желаемого.

Алевтина Ивановна долго привыкала к мужниной фамилии, но со временем привыкла. Человек, как известно, ко всему привыкает. И если Николай Степанович со своей фамилией не соглашался и бунтовал, Алевтина Ивановна Вялая как будто вместе с печатью в паспорте получила печать истинную. И та просочилась в неё, пропитала, забралась в самые потаённые закутки её души. Алевтина Ивановна с каждым годом становилась все тише, все уступчивее, звонкий голос превратился в услужливый шёпот. В самом деле её уже давно никто не слушал и не слышал. Никого не интересовало её мнение, и сперва Алевтина Ивановна решила держать все при себе, а потом и вовсе забыла, чего же она хочет.

И она разговаривать сама с собой. Да еще с котом по имени Аль Капоне.
Так кота назвал Николай Степанович. За непримиримый характер, угольно-чёрный окрас и надменный взгляд. Алевтина Ивановна звала его Капа, ей не нравилось мафиозное имя. Кота завели, когда дети выросли и разъехались. Аль Капоне, как все коты любил вкусно покушать, сладко поспать, а начиная с апреля и до самых холодов, шастал гулять. Удержать его было совершенно невозможно. Как только открывалась входная дверь, он чёрной молнией кидался между ногами, вихрем скатывался по ступенькам и пропадал, то на несколько дней, то на неделю. 

Возвращался худой, с подранной мордой, блохастый и счастливый. Алевтина Ивановна заботливо купала его (позволял Аль Капоне это только ей), лечила, кормила и жалела.

Николаю Степановичу такое поведение Аль Капоне категорически не нравилось, и однажды он заявил, что кота надо кастрировать. Что кошачий блуд ему поперёк горла. Гулять кот перестанет, успокоится и проблемы отпадут сами собой. Но тут объявилось такое препятствие, какого Николай Степанович никак не ожидал. Алевтина Ивановна была решительно против кастрации Аль Капоне. Она тихим, но твёрдым голосом, в ультимативной форме заявила, что кота уродовать не даст. И если

Николай Степанович сделает это тайком, когда она на работе, то она в тот же день разведётся с ним, разделит имущество и уедет жить к детям, которые давно её зовут к себе. Николай Степанович хотел было возразить, но встретившись с непривычно решительным взглядом жены, промолчал. Не понравился ему этот взгляд, и слова не понравились. Николай Степанович был резок в суждениях, но умён. Он в ярких красках представил себе жизнь без Алевтины Ивановны – без вкусной еды, отглаженной одежды, в маленькой квартирке на окраине города, без машины и дачи, - и больше темы кота не касался.

И с того самого момента, как состоялся этот разговор, Аль Капоне, полностью оправдывая своё имя, невзлюбил Николая Степановича. Больше не позволял себя гладить - огрызался и шипел. Иногда, без всякого предупреждения кусал и царапал его голые ноги. Не ел, если еды касался Николай Степанович, и спал исключительно на половине Алевтины Ивановны, доверяя только ей. Он как будто бы знал, кто защитил его достоинство и право на личную жизнь.

Домашнюю работу Алевтина Ивановна всегда делала без раздражения и усталости, ей нравилось, как все сияет, блестит и пахнет свежестью. Но особенно она любила гладить. Гладила на прекрасной новой гладильной доске, подаренной супругом на тридцатую годовщину свадьбы. Устраивалась в спальне, ближе к окну, сбоку от большой квадратной кровати, включала любимый сериал, и в субботу утром, после завтрака, переглаживала все, что скопилось за неделю. Аль Капоне непременно запрыгивал на подоконник и возлежал там, как можно ближе к любимой хозяйке. Руки Алевтины Ивановны двигались быстро и плавно, привычно забирался носик утюга в защипы и складки на брюках и рубашках мужа. Алевтина Ивановна вдыхала запах свежевыглаженного белья, испытывая прямо-таки физическое удовольствие. Настоящего удовольствия и ласк у Алевтины Ивановны давно не случалось, супруг ложился поздно, засыпал враз, забывая о ней до утра, утром же завтракал, механически целовал в щеку и уходил на работу. И так день за днём, год за годом.

Алевтина Ивановна обижалась, что муж нисколько в ней не заинтересован, не говорит с ней, не обнимает, не целует, как раньше. Не смотрит на неё. Но Алевтина Ивановна быстро утешалась мыслями о детях и внуках. Зная её безотказность, дети частенько забирали Алевтину Ивановну к себе на день или два, или даже на неделю, чтобы поехать отдохнуть. Алевтина Ивановна радовалась, самозабвенно возилась с внуками, отдавая любовь тем, кто в ней действительно нуждался.

***

В четверг Алевтина Ивановна пришла с работы раньше, приготовила ужин и взялась гладить постельное белье. Нарушив привычную рутину (Бог знает, зачем), достала гладильную доску – красную в мелкий белый цветочек, разложила её, воткнула утюг в розетку, включила телевизор, перелистывая каналы, нашла нужный.

Огромная плазма на стене напротив кровати показывала выдуманное счастье, и такое же выдуманное несчастье, которое всегда разрешается успешно, все танцуют и веселятся. Но в жизни все не так – думала горестно Алевтина Ивановна. Не глядя, переворачивала пододеяльник, нежно разглаживая руками, прежде чем коснуться его утюгом.  Думала она, что жизнь прожита, не вся конечно, но большая её часть. И теперь, когда она так нуждается в обычном человеческом тепле и заботе, ничего этого у неё нет. И вряд ли ситуация изменится. С чего бы? И вроде жаловаться не на что. Дети здоровы, каждый в своей семье, внуки дарят редкое счастье, денег им с мужем хватает, да еще и остаётся. Но тишина в доме тяжёлая, мучительная тишина, когда каждый сам по себе, каждый в своём одиночестве. А ведь и мужа обвинить не в чем – думала Алевтина Ивановна – ему тоже не сладко. Поговорить не с кем.
Пробовала она слушать его рассуждения о политике и экономике. Скучно. Спрашивала про работу – отстраняется и молчит. И ему в ответ не интересно про её работу, и даже про внуков. Он вроде бы и слушает, а на поверку, если спросить, ничего не слышит, весь в своих мыслях.

Алевтина Ивановна, отчаявшись, намекнула мужу, что на работе есть интересный мужчина и проявляет к ней конкретный интерес. Но Николай Степанович и на это не среагировал, будто не услышал, отмахнулся от жены, ушёл на балкон курить.
Алевтина Ивановна не закончила гладить, когда услышала из другой комнаты телефонный звонок. Она выключила телевизор, поставила утюг на подставку и заторопилась к телефону.

- Да, сынок… Конечно смогу. Приезжай… А, ты уже рядом. Сейчас, я быстренько оденусь, подымайся, покушаешь… Поняла, поняла. Пять минуток, и я спущусь.

Алевтина Ивановна засуетилась, собираясь к сыну. Быстро переоделась, схватила сумки, налила Аль Капоне воды в миску, насыпала корм, замкнув квартиру, спустилась на лифте на первый этаж, вышла из подъезда и увидела сына.

- Егорушка, держи сумки, там заморозка. Пельмени, вареники, голубцы…

- Мама, ну зачем ты? У нас все есть, - ласково бурчал Егор, укладывая сумки в багажник.

- Да разве магазинное с домашним сравнится, – возражала Алевтина Ивановна, усаживаясь на переднее сидение и пристёгиваясь ремнём безопасности. – Ты же знаешь, мне только в радость.

- Да спасибо, конечно, – они выехали со двора, повернули направо, потом налево, через другой двор, и снова направо. Наконец выехали на основную дорогу и набрали скорость. – Мне жаль твоего времени и здоровья. Не загоняй себя так. Отдыхай больше.

- Да что ты, что ты, родной мой. Для кого же мне жить, как не для вас.

- Блин, мам, хватит. Мне аж стыдно.  Таскаем тебя туда-сюда, как вещь. Короче я не хотел портить сюрприз, мы с Юлькой скинулись и купили вам с папой на годовщину круиз по Средиземному морю. Хотели в прошлом году к тридцатилетию, но не получилось. Прикинь, огромный белый лайнер, развлекхи всякие, СПА, вкуснючая еда, в порты будете заходить. Ты чего? Мам не плачь, ты меня пугаешь.

- Это же сколько денег…

- Ой, не начинай. Никто с голоду не умирает. Все норм. Вам нужны новые впечатления, а то все дома и дома. А мы с Юлькой двумя нашими семьями - на дачу на все лето. Будем в огороде ковыряться, шашлыки жрать и в речке купаться. На работу конечно дальше, ну и фиг с ним. Надоел город до тошноты просто.

- А я уже и семена посеяла, на подоконнике стоят. Перчики, помидоры…

- Во! Захватим твою рассаду. А то че ты каждый год одна корячишься в этом огороде. И папа тебе толком не помогает.

- Сынок, послушай, он же потеряет меня. Надо позвонить, сказать, что сегодня у вас ночую.

- Мам, не переживай. Когда мы поговорили, я ему написал, что забираю тебя к нам. Все норм.

- А ну ладно. А то я белье не догладила… Утюг! – закричала Алевтина Ивановна. Егор вздрогнул, вильнул, никого не задел, выровнялся.

- Что случилось?

- Я забыла выключить утюг!

- Точно забыла? – Егор начал оглядываться, прикидывая, где можно остановиться. Сменил полосу и свернул с основной дороги. Затормозил.

- Да. - Алевтина Ивановна прикрыла глаза, вспоминая. – Ты позвонил. Я поставила утюг. Не выключила, просто поставила. Одевалась я не в спальне. Вообще туда больше не заходила, – она распахнула глаза. - Сыночек, надо возвращаться.

- Да блин! Мы почти приехали. Ладно, время еще есть. Помчались назад.
Егор снова выехал на основную дорогу, и перестроившись в нужную полосу, вдавил педаль газа.

Заехали во двор. Егор встал у подъезда.

- А это не папина машина, вон смотри?

- Нет, он там никогда не паркуется. И он так рано с работы не возвращается.

- Наверное я ошибся. Давай бегом, выключай утюг.

Алевтина Ивановна зашла в подъезд, поднялась на лифте, подошла к своей двери, вставила ключ, повернула его и вошла. Прикрыла за собой дверь (не стала запирать), ей всего и надо было – разуться, пройти в спальню и выдернуть утюг из розетки.

Алевтина Ивановна сняла туфли, Аль Капоне подошёл к ней, потёрся о ноги, требовательно закричал и бросился в квартиру.

Алевтина Ивановна услышала звук.

Звук доносился из глубин квартиры, и Алевтина Ивановна в первый момент подумала, что это телевизор. Но тут же вспомнила, что телевизор она выключила, когда зазвонил телефон. Следующей мыслью было, что это, наверное, воры забрались к ним и грабят, пока никого нет дома. Но и эта мысль была отброшена, хотя холодок прокатился у Алевтины Ивановны по позвоночнику и предательски задрожали ноги. Воры таких звуков не издают – подумала она, чувствуя себя, словно в дурной комедии, все больше убеждаясь в своей правоте, пройдя вслед за котом через всю квартиру, Алевтина Ивановна подошла к спальне и распахнула дверь.

Бледная упругая задница Николая Степановича с родинкой на левой ягодице ритмично двигалась вверх и вниз, вверх и вниз. Алевтина Ивановна застыла в дверях, вцепившись в дверную ручку, чтобы не упасть. Она почувствовала, как земля в прямом смысле уходит у неё из-под ног, и если она ни за что не ухватится, то она улетит вместе с землёй неведомо куда.

Задница Николая Степановича находилась между двумя растопыренными женскими ногами, движения ускорялись, стоны становились все визгливее и пронзительнее, Николай Степанович пыхтел всё громче, и даже начал подхрюкивать. Это подхрюкивание Алевтина Ивановна знала прекрасно, и знала, что за ним последует.

Времени для размышлений не осталось. Перед Алевтиной Ивановной разверзлась преисподняя. И туда обрушивалась вся их семейная жизнь, крошась и ломаясь, разлетаясь на мельчайшие осколки, которые никогда не собрать и не склеить. Все светлое и дорогое, что до этого дня еще хранилось в сердце Алевтины Ивановны, трепетно оберегалось от постороннего вторжения – все это низверглось в бездну. И из этой бездны явилось одно единственное желание – немедленно положить этому конец!

Алевтина Ивановна, оставаясь незамеченной, обошла кровать справа, схватила раскалённый утюг (провод сам выскочил из розетки, вместе с пластиковой панелью) и припечатала этот утюг к бледной, подвижной заднице Николая Степановича.

Он завопил, отпрянул, развернулся лицом к Алевтине Ивановне. И замер, все еще прерывисто дыша.

Алевтина Ивановна не выпустила из рук утюга. Она стояла прямо, неподвижно, не моргая смотрела на мужа, держа утюг перед собой, как щит.  Она чувствовала запах жареного мяса, и видела в глазах супруга страх. Это произошло впервые. Никогда до этого дня Алевтина Ивановна не замечала страха в глазах супруга. Ей не понравилось это зрелище. В этот миг он был жалок. Голый, растерянный, перепуганный.

За его спиной Алевтина Ивановна увидела их соседку снизу – белобрысую сисястую дуру, которая всегда при встрече строила ему глазки, а Алевтина Ивановна находила это смешным. Любовники жались к стене, оба они в этот момент находились на той половине кровати, где спала Алевтина Ивановна. С ужасом взирали на нее. А она не могла двинуться с места, не могла выпустить из рук утюг. Чувствовала, как ярость клокочет в ней, ищет выхода.

Алевтина Ивановна сделала последний шаг к кровати, занесла руку с утюгом над головой. Блондинка истерично завизжала. В это же мгновение (будто получив тайный сигнал), Аль Капоне запрыгнул на кровать. Его шерсть вздыбилась, спина выгнулась дугой, кот зашипел, и не успел Николай Степанович прикрыть руками причинное место, как кот бросился и вцепился именно туда. Николай Степанович взвыл, инстинктивно схватил кота, желая избавиться от боли. Кот (к его счастью) убрал когти и стрелой метнулся прочь из комнаты.

Алевтина Ивановна, наблюдая сцену расправы, почувствовала, как злость покидает её и тут же ощутила, что её руку, поднятую вверх с утюгом кто-то твёрдо держит.

Она обернулась и увидела сына.

Рука разжалась, утюг выпал, шмякнулся на кровать, а Алевтина Ивановна осела на пол. Она вся дрожала, зубы ее стучали, тело тряслось. Слезы текли из глаз двумя потоками, которые невозможно было остановить. Она чувствовала стыд и отвращение.

Опершись спиной о кровать, она видела, как накинула халат соседка и бросилась вон, слышала, как сын кричит на отца, а тот обмотавшись простынею, не смея возражать, что-то неразборчиво бубнит, опустив глаза. Потом сын подошёл к ней, помог подняться, и они вместе вышли из комнаты.

Аль Капоне ждал около распахнутой входной двери. Алевтина Ивановна взяла его на руки, прижала к себе.

- Поживёшь пока у нас, – сказал Егор, пока они спускались в лифте и садились в машину.

Руки сына сжали руль с такой силой, что проступили белые костяшки. Алевтина Ивановна впервые услышала в голосе сына металл:

– Вещи твои я привезу, а он пусть подумает, какую хрень сотворил.
Алевтина Ивановна начала смеяться. Вначале тихо, а потом все громче и громче. Она смеялась, смеялась, и не могла остановиться.

- Мам, ты чего? С тобой все нормально? – Егор тревожно поглядывал на Алевтину Ивановну.

- Да, да – сквозь смех проговорила она. – Капа расквитался за меня. Мой отважный защитник.

- Мам, о чём ты?

- Да не важно. Ты поздно пришел, пропустил все самое интересное.

- Ну и отлично. Твой кот меня чуть с ног не сбил. Это у тебя истерика. Реакция на стресс. Сейчас пройдёт.

- Мне уже легче, правда, - Алевтина Ивановна утёрла слезы, которые выступили от смеха, прерывисто вздохнула, нежно погладила кота.

- Ты простишь его?

- Не знаю. Я вот думаю, в круиз ваш на лайнере поеду одна. А как вернусь, скажу, что решила.

- Это ты хорошо придумала. Одобряю.

- Ой, а как же со вторым билетом?

- Не беспокойся, деньги вернут в полном размере. Только у вас каюта двухместная. Давай по-другому сделаем. Я возьму тебе одноместную каюту люкс. Будешь как королева. Там и обслуживание другое и всякие ништячки положены.

- А что такое ништячки, сынок?

- Вот поедешь в круиз и узнаешь, – и Егор тоже улыбнулся.

***

Алевтина Ивановна медленно спускалась по трапу – красивая, загорелая, в струящемся белом платье. Одной рукой она придерживала широкополую шляпу, чтобы порывы ветра не сорвали её с головы, а другой рукой держалась за перила. Шла медленно, в потоке пассажиров, прибывших в свой порт. Она щурилась, высматривала в толпе встречающих знакомые лица. И вдруг её лицо озарила улыбка, она отпустила поручень и живо размахивая рукой, заторопилась вниз, на твёрдую землю.

- Егорушка, родной, здравствуй, – Алевтина Ивановна обняла сына. – Ты давно прилетел?

- Со вчерашнего дня ваш лайнер жду. Сейчас такси возьмём и в аэропорт. Через три часа наш рейс.

- Как хорошо. Я по вам соскучилась. Но в круизе было великолепно. Такое обслуживание, такие все вежливые и заботливые. А красота какая…

- Мамуль, давай об этом потом. Скажи, что ты с папой решила?

- С папой. – Алевтина Ивановна помрачнела, вздохнула. – Эта картина не идёт у меня из головы, как он на нашей кровати… Все в душе переворачивается. Ты поможешь мне с разводом, правда?

- Конечно. Помогу.

Они вышли из такси. Егор катил за собой большой розовый чемодан, Алевтина Ивановна несла в руках сумку. Она остановилась и посмотрела на сына.

– Я так решила. Квартиру я ему оставлю. Ноги моей там не будет, – Алевтина Ивановна хитро улыбнулась. – А дачу заберу. И машину.

- Мам, ты же водить не умеешь, - удивился Егор.

- А вот ты меня и научишь. Я быстро всему учусь, – и она засмеялась. Как в юности, звонко и громко. – И фамилию свою девичью верну.

- Ты серьёзно?

- Еще как! В новую жизнь нельзя со старой фамилией. Никак нельзя.