Хокулеа Путь до Таити. Гл. 25. Депрессия

25
ЭКВАТОРИАЛЬНАЯ ДЕПРЕССИЯ

17 мая – Шестнадцать дней в пути.

Сегодня утром небо наконец очистилось. Настроение наше поднялось, когда сквозь прорыв в сером облачном покрове показалось голубое небо. Но вскоре последовало наказание за спокойствие под экваториальным солнцем: было жарко. Только спальные шалашики давали тень – удушливую, заставляющую потеть как в бане. Океан за бортом манил и многие нырнули за единственной доступной прохладой.

Отплыв на какое-то расстояние, мы невольно остановились, чтобы посмотреть со стороны на наш дом, сейчас бездвижный на стеклянной глади океана.  «Похоже на китайскую прачечную,» - пошутил кто-то. Отсыревшая одежда, спальники и другое снаряжение сушились на такелаже и поверх соломенных спальных укрытий.

Те, у кого были маски для ныряния, какое-то время рассматривали подводный мир, достигая взглядом той точки, где солнечные лучи терялись в черно-синей пустоте. Эффект был гипнотический и страшноватый, потому что принёс понимание, что между нами и океанским дном лежат мили холодной, тёмной воды. Однако нашей целью было не достопримечательности рассматривать, а поплавать. И мы кружили вокруг каноэ, расправляя затёкшие мускулы, или просто лежали в прохладном океане.

Вскарабкавшись обратно на борт, мы намылились средством для мытья посуды (которое работает так же хорошо, как дорогое мыло для солёной воды), ополоснулись освежающей морской водой и, обсохнув, смазали свои раздражённые и просолившиеся шкуры маслом монои (таитянское кокосовое масло с цветочным запахом). А вскоре лёгкий бриз позвал нас опять в плавание, закончив эту короткую интерлюдию в скучной череде сиденья, стоянья и сна, бывших до сих пор нашим уделом в экваториальной ложбине.


18 мая. – Семнадцать дней в пути.

Чистое небо прошлой ночью впервые за прошедшую неделю показало нам звёзды. Южный Крест карабкается всё выше, а Полярная звезда стоит низко над северным горизонтом, примерно четыре – четыре с половиной градуса. Поскольку один градус высоты равен одному градусу широты, или 60 милям, это значит, мы находимся примерно в 250 милях от экватора. А это говорит о том, что мы находимся на южной границе зоны экваториальной депрессии и есть надежда через день или два снова войти в пассаты.

Ранним вечером лёгкий ветер двигал нас вперёд, поддерживая эту надежду. Однако к ночи ветер спал, подобно всем своим «землякам» из зоны экваториальной депрессии, и всю ночь мы дрейфовали кругами. И хотя мы знали, что движемся бесцельно по течению, всё равно утром были разочарованы, увидев впереди себя кокосовую скорлупу, брошенную за борт ночью.

Сегодня всё вчерашнее повторилось. Ясно, жарко, солнечно. Но только несколько человек отправились плавать. Как выяснилось, Мау не одобрил наше вчерашнее купание. Питьевая вода – проблема, а он знает, что плавание в жаркий день увеличивает жажду. И хотя мы восполнили наши уменьшающиеся запасы во время штилевых дождей, опасность остаться без питья сохранялась, пробудь мы в пути дольше тридцати дней. Было легко соблюдать норму в две кварты, плывя в холодных пассатах. Сейчас же наше дневное потребление воды значительно возросло.

Но мы не чувствуем необходимости в принятии жёстких мер, потому что надеемся, что скоро поплывём в юго-восточных пассатах. Свинцовое небо сейчас далеко позади, а разрозненные белые облачка впереди на горизонте похожи на первых ласточек формирования туч в зоне сильных пассатов. Может быть, завтра эти ветры вернутся.

19 мая. – Восемнадцать дней в пути.

Прошлой ночью ветер действительно набрал силу. Лёгкий, но постоянный северо-восточный бриз позволил нам идти бакштагом на юг. Курс на юг сейчас предпочтительнее всего как наиболее прямой выход из экваториальной ложбины. Впервые мы имеем достаточно ветра, чтобы последовательно идти в том направлении. Держать рулевое направление на юг – удовольствие, потому что всё, что надо делать, это глядя назад, поворачивать лопасть весла так, чтобы Полярная звезда всё время была ровно посередине между двумя кормовыми концами и внимательно взирающими с них тики.

Этот чудесный бриз продолжал дуть всю ночь и нынешнее утро, но затем ослаб и окончательно умер после полудня. С этого момента мы вернулись к прежнему движению рывками -  при появлении ветра плывём и дрейфуем, когда он исчезает. И так много раз.

В это тоскливое время документалисты опять вмешались в процесс. Вечером они переслали нам вместе с плёнкой ещё одну кассету. Как и раньше, кассета немедленно была поставлена в магнитофон желающими услышать весточку из дома. И опять, как и раньше, на плёнке оказался голос, читающий газетную статью о нашем путешествии. Меня это обеспокоило, но подумалось, что после скандала с первой кассетой и данных нам обещаний не повторить ошибку, в записи не будет указаний на нашу позицию в океане. Но опять мы услышали объявление о нашем местоположении и на этот раз даже с указанием более точного количества пройденных и оставшихся до Таити миль!

С кормы последовала очередная порция ругательств и переговоры Лаймана с кинематографистами по Си-Би. Но, очевидно, жёсткие слова Лаймана, как и в первый раз, не впечатлили кинодеятелей, потому что вскоре весёлой компанией они подкатили на «зодиаке» к каноэ и, не успели мы и слова сказать, как они попрыгали к нам на палубу. Они прибыли не извиниться. Они привезли подарки и поздравления своему коллеге и любимчикам из команды. Они удивились, что мы расстроились по поводу кассет, и обиделись, когда им было указано, что, высадившись на каноэ, они нарушили еще одно правило. И, прежде чем мы смогли выдворить весельчаков, один из них усугубил ситуацию, сообщив нашу позицию по отношению к экватору!

Я списал первый инцидент с кассетой на непреднамеренную ошибку. Сейчас такая благотворительность невозможна. «Это не имеет значения,» - было единственное ими предложенное извинение. Оно подвело итог всему.  Совершенно очевидно, что для документалистов экспериментальная основа нашего плавания не имеет никакого значения. Они здесь для съёмок драмы и больше озабочены тем, чтобы улестить тех членов команды, которых находят интересными именно с драматической точки зрения, чем следовать плану путешествия.


Какой бедлам! Привязанные к штилевой полосе капризами постоянно сменяющихся ветров и донимаемые бессмысленно навязчивой кучкой кинематографистов. И в добавок, как будто этого недостаточно, полдюжины членов команды чувствуют себя сейчас подавленными и гонимыми.

Мы справимся с киношниками, отказавшись от всех кассет с посланиями и попросив капитана «Меотаи» держать их подальше от «зодиака». Даже штилевая зона кажется более сговорчивой. В конце концов мы выйдем из неё и с хорошим заделом на восток. Единственная приятная сторона того, что мы застряли в зоне депрессии, заключается именно в том, что мы также находимся в Экваториальном противотечении, которое, согласно изученным нами предварительно океанографическим данным, должно сносить нас на восток на 20-25 миль ежедневно. (Позже мы узнали, что 15 и 16 мая мы шли не на восток, а на запад. Экваториальное противотечение не монолитно, оно состоит из многих течений и водоворотов. Когда мы дрейфовали на запад, очевидно, попали в идущий на запад водоворот.) Но что делать с нарастающим отчаянием команды?
Полдюжины из них ментально застряли в экваториальной депрессии, если использовать изначальное, психологическое, значение термина, от которого произошло морское выражение. Больше и больше эти люди спят во время своей вахты, а если и не спят, то мрачно слоняются без дела, жалуясь на свою тяжёлую долю и некомпетентность «лидеров».

Один из них, Клиффорд А Моу, молодой рыбак-метис, подавлен почти до полной недееспособности. Единственный раз я видел его оживлённым, когда несколько дней назад Дэйвид Льюис уронил за борт свой журнал. К счастью, тетрадь была в плавучем пластиковом пакете, но Льюис всё равно испугался, что его бесценные заметки о методах навигации Мау будут потеряны. Прежде чем мы полностью остановились, Клиффорд схватил серфборд и погрёб к качающемуся на волнах пластиковому пакету. С видом победителя он взял его, быстро погрёб обратно и вручил благодарному и смущённому Льюису. После этого Клиффорд вернулся в своё прежнее состояние, то лёжа безмолвно на палубе, то стоя в одиночестве у перил и глядя на море.

Двое других пока более дееспособны, хотя их деятельность не назовёшь конструктивной. Они прямо из себя выходят, жалуясь на еду, тяжёлые условия для сна и более всего на длительность нахождения в море. Буги Калама, чей злой язык может поспорить в язвительности с языком Билли Ричардса, недавно обрушился на Томми и Льюиса по поводу последнего обстоятельства: «Чёрт возьми, ребята! Почему вы нас не предупредили, что путешествие займёт столько времени!»

Мау считает, что проблема заключается в том, что эти люди никогда не участвовали в длительных путешествиях и потому уверены, что уже сейчас мы должны быть на Таити. Каждый участник был проинформирован, устно и письменно, что плавание продлится тридцать или более дней. Но очевидно, эта группа предпочла проигнорировать информацию. Мау говорит, что слышал ранее, как они планировали установить рекорд быстрого плавания и достичь Таити за десять или пятнадцать дней. Не удивительно, что они впали в депрессию. Мы вышли с о-ва Мауи две с половиной недели назад и ещё не достигли экватора.

Даже музыка Билли Ричардса и Буги Каламы изменилась. Всё реже они играют вместе с Кавикой, и выбор песен вполне выдаёт их чувства. Чтобы выразить их, они работают над новой песней «Депрессивный блюз», хотя их любимой является «Королевский юбилей», старая гавайская песня, рассказывающая на гавайском языке о важном событии в истории Гавайев – о поездке королевы Эммы на юбилей королевы Виктории в Лондон. Томми говорит, что они её пели, когда каноэ затопило в проливе Кауаи, чтобы поднять дух команды в ожидании помощи. Однако тон, каким они с друзьями выводят сейчас слова песни, вряд ли назовёшь духоподъёмным. Их мрачное исполнение вполне подошло бы для панихиды.

Билли и Буги, может, и самые красноречивые лидеры неудовлетворённой части команды, но оба они равняются на Баффало, самого сильного из них. Баффало не слишком часто жалуется, он человек действия. Его ответом на отчаяние из-за нашего замедления в зоне депрессии было желание поиграть мускулами перед нами. Точно так же, как в случае с установкой кливера, Баффало хочет сделать что-нибудь физическое, чтобы заставить каноэ двигаться быстрее. Памятуя, как гавайцы гордятся мастерством гребли, я всё время ожидаю, что он предложит нам грести через всю штилевую полосу. Это было бы пустой тратой в смысле дополнительного потребления пищи и воды, нужных для гребли на тяжёлом судне, но усталость и ощущение личного вклада в продвижение «Хокуле'а» к Таити могли бы улучшить настроение команды. Вместо этого Баффало периодически узурпирует команду катамараном и правит им единолично.

Когда появляется ветер и если возникает соответствующее настроение, Баффало вскакивает и бежит сначала вперёд, потом назад, чтобы поставить паруса по своему вкусу. Затем он хватает рулевое весло и погружает его в воду, чтобы заставить каноэ двигаться и набрать скорость. Как только «Хокуле'а» наберёт какую-либо возможную при лёгком ветре скорость, он выдёргивает весло полностью из воды, так чтобы каноэ развернуло навстречу ветру. Затем, когда каноэ начинает замедлять движение, Баффало вновь пихает весло в воду. Бегущая вода хватает глубоко опущенную лопасть и ударяет ею по корпусу с резонирующим звуком. Когда каноэ начинает двигаться, он опять вытаскивает лопасть из воды, повторяя эту шумную процедуру, пока не утихнет ветер или не устанет он сам.

- Знаешь, - сказал он как-то, отдыхая после одной такой зарядки, -- это каноэ – как одна большая игрушка!

Двое других из этой группы – Дюки Куалулу (разработчик рулевого оснащения каноэ) и Джон Крус (молодой метис, который работал за плату, пока мы стояли в Гонолулу) – гораздо разумнее и конструктивнее, чем трио Баффало, Бугги и Билли. Например, Дюки очень старается не унывать и добровольно берёт на себя большинство обязанностей по кухне. Джон Крус, который легко поддаётся влиянию, но сам твёрдого мнения не имеет, также старается быть полезным. Тем не менее оба они следуют указаниям первых трёх. Эти пятеро, плюс самоустранившийся Клиффорд А Моу образуют фракцию, всё более отдаляющуюся от остальных и действующую независимо от капитана и правил мореходства, которых мы обязаны придерживаться.

Все шестеро - здоровяки, крупные и сильные вотэрмэны. В этом, возможно, и заключается часть их проблемы, поскольку серфинг, пляжный образ жизни с его лёгкими и быстрыми достижениями не лучшая подготовка для путешествия вроде нашего. И дело не только в непривычке к длительным переходам. Дисциплина, особенно самодисциплина, не была частью их жизненного опыта. Это, плюс все разговоры перед отплытием о «лидерах», которые притесняют «команду», делают из них жертву отчаяния и нарастающего протеста.

Это вопрос стиля жизни и опыта, но не расовых различий. Ведь остальные гавайцы на борту не разделяют ни отчаяния, ни злости этих вотэрмэнов. Ни Кавика, давно отошедший от пляжного образа жизни, ни Лайман, бывший офицер торгового флота и нынешний штурман, не воспринимают экваториальную ложбину и наше медленное продвижение как повод для отчаяния. Или взять Сэма Калалау, бывшего матроса ВМС ставшего ковбоем, кто не является профессиональным мореходом. Сэм ведёт себя в зоне депрессии так же, как он вёл себя в пассатах. Он выстаивает свою вахту, делает своё дело и держится в стороне от раздражённых членов команды.  Сэм демонстрирует терпение и самодисциплину – качества, которых недостаёт выросшим в городе вотэрмэнам. Это наилучшее приобретение для команды; Херб Кане попал в яблочко, рекомендовав Сэма.

Сэм призывает Кавику покончить с этими парнями – заставить их прекратить курение пакалоло, игры с парусами и управлением каноэ и начать работать со всеми вместе. Но Кавика, кажется, не слышит призывов Сэма. Между ними пропасть. Сэм ругается, что никогда не позволил бы своим ковбоям заходить так далеко. И верно, ведь у Кавики есть опыт командования экипажем преданных делу яхтсменов на гоночных каноэ и туристических катамаранах, где легко потерять работу, если не исполняешь свои обязанности. Ни этот опыт, ни его лёгкий характер не подготовили Кавику к работе с нашей командой.

Напрашивается мысль, что Кавике просто не по силам справиться с парнями – уж очень старательно он не замечает их фиглярство и подставляет вторую щёку, когда они хамят ему или узурпируют его власть капитана. Но это было бы несправедливо по отношению к Кавике. Да и не соответствовало бы действительности. Кавика поставлен перед лицом зарождающегося мятежа - мятежа его земляков-гавайцев против планов проведения путешествия и особенно против хаоле на борту, являющихся авторами этих планов. Я давно понял, как незавидно положение Кавики, но только сейчас чувствую это всем нутром - и всё из-за странного смешения имён.

В последнюю пару дней я должен постоянно останавливать себя, чтобы не назвать Кавику Таваной. Тавана - современное таитянское слово, происходящее от английского «govenоr» («руководитель» - Прим. переводчика), употребляющееся в значении «вождь» острова или района. Невольно я отождествляю Кавику с моим другом, руководителем Маиао, маленького острова к западу от о-ва Таити, где я год изучал таитянскую культуру. Оба они, и Кавика, и вождь, красивые, коренастые мужчины с одинаковым, полинезийским, бронзово-коричневым цветом кожи. Но внешняя похожесть – не главная причина моей путаницы.

Оба они схожи в том, что попали между двух огней – между теми, чьи указания должны выполнять, и теми, кем они обязаны руководить. Грубо говоря, между чиновниками-хаоле и полинезийскими братьями.

В случае моего друга это тиски между французским колониальным правительством и его чиновниками, спускающими приказы, и таитянцами острова Маиао, которых вождь обязан призывать эти приказы исполнять. Мой друг – не наследный вождь, французы давно убрали таитянскую аристократию из власти.  Он всего лишь председатель островного совета. И хотя он избран местными жителями, французская администрация относится к нему более как к своему агенту, чем как к автономному лидеру своего народа. А ведь он – таитянин, и Маиао – таитянский остров. И это значит, что несмотря на власть французской администрации, вождь не может заставлять свой народ исполнять французские эдикты. Хоть вождь и назначен руководить островом, он должен делать это без нажима. Примени вождь силу, действуя в интересах французов, а не таитян, он моментально потеряет контроль над островом.

Ничего этого я не знал, когда впервые приехал на Маиао. Моё образование в области местной политической реальности началось одним солнечным утром, когда мужчины острова вышли на забастовку против своего вождя. По приказу администрации Тавана назначил на тот день общественные работы – очистку деревенских дорог и дренажных канав. Закон предписывает всем дееспособным мужчинам явиться на работы. Этот неоплачиваемый труд не был популярен на Маиао, но обычно мужчины откликались на подобные призывы. Однако в тот день у них были другие планы. С Таити должна была прийти шхуна, на которой они хотели поехать на свои кокосовые плантации для сбора копры. И вот они, без единого слова извинений или объяснений, промаршировали мимо дома вождя, который, к моему удивлению, не сказал им ни слова, оставаясь в доме.

- Почему ты не остановишь их и не отправишь на работу? – наивно спросил я.
- Не могу. Они разозлятся и никогда больше ничего не сделают для меня.
В нашей океанской драме большинство команды видело в Обществе полинезийских плаваний и в тех из нас на борту, кто был ответственен за деятельность ОПП и планирование путешествия, такую же колониальную власть, какую видят таитяне и другие колонизованные народы в своих колониальных администрациях и чиновниках. Себя же они видят порабощёнными людьми, вынужденными исполнять чужую волю. И Кавика – человек посередине.

Члены команды постоянно наседают на Кавику, требуя присоединиться к ним и следовать их лидерам. «Эй, почему ты слушаешься хаоле? – спрашивают они. – Слушай нас, следуй за нами, за гавайцами.» - «Я слушаю всех. Я не знаю, о чем вы, ребята, только думаете. Мы все должны работать вместе,» - обычно отвечает Кавика.

Далее этого Кавика не заходит. Хотя он не присоединяется к их песне о единстве гавайцев, но и не расправляется с братвой, как того требует Сэм. Кавика откровенно опасается открытого конфликта, который определённо может за этим последовать.

Есть мудрость в позиции Кавики. Несмотря на раскол в наших рядах; несмотря на расовые, классовые и другие различия, приведшие к этому расколу; несмотря на тесноту и ограничения в еде и воде; несмотря на усталость и недосып, не было ни одной вспышки насилия. Капитан, склонный навязывать свою волю силой, не важно насколько он прав, мог бы спровоцировать столкновение, в которое были бы втянуты все. И что потом? Победители сбросят побеждённых за борт? Казнят их килеванием? Или привяжут к палубе до конца путешествия?.. У Кавики слишком мало места для манёвров между всеми экстримами. Его стратегия, пожалуй, наиболее мудрая – оставить этих людей в покое и сконцентрироваться на доставке каноэ, со всеми на борту, на Таити в целости и сохранности.

Наш первый помощник занимает аналогичную позицию, хотя и не потому, что во всём согласен с Кавикой. Они не слишком ладят. Лайман жалуется, что Кавика недостаточно хорошо им руководит, а Кавика, в свою очередь, недоволен, что Лайман не всегда его поддерживает. С самого начала путешествия Лайман проявляет самостоятельную инициативу по умиротворению команды, разрешая им курить пакалоло, пить пиво и делать что угодно, лишь бы они не мешали остальным осуществлять плавание. Как и в случае с Кавикой, эта недостаточная твёрдость частично коренится в сложностях хаоле-гавайских отношений, хотя для Лаймана проблема с его гавайской идентичностью может ещё более усложнять ситуацию.

- Я пятицентовый гаваец, - любит повторять Лайман.

Так он, с одной стороны, провозглашает свою принадлежность к гавайцам, а с другой, извиняется за незначительную одну шестнадцатую часть своей гавайской крови перед теми, кто более гаваец, чем он. Лайман – известное на островах имя.  Основателем клана был американский миссионер; наш первый помощник – потомок сына того миссионера и дочери местного вождя. Несмотря на столь малую долю гавайского наследия и воспитание в среде среднего класса, Лайман чтит именно гавайскую сторону и искренне поддерживает во всём гавайцев. Его гавайские настроения, кажется, заставляют его симпатизировать нашим независимо мыслящим членам команды более, чем это ожидается от профессионального моряка его уровня образованности и опыта. Да, как и Кавика, Лайман отклоняет просьбы братвы присоединиться к ней. Он тоже старается придерживаться этой линии поведения – выполнять свои обязанности и не трогать мятежников. Политика, которую хорошо понял бы мой старый друг, вождь с Маиао.