Я помню!

Я помню то, чего не видел на яву.
И снова душит этот страшный морок...
Лежу расстрелянный под Киевом во рву,
А рядом все, кто был мне очень дорог.

И я хриплю: «- Не «Juda» я! Не «Жид»!
Из будущего я! Турист я  просто!»
Но только вижу, как она дрожит,
Та свечка «Нэр нэшама» Холокоста.

Не свечка! Это танк горит!
И я сгораю в той тридцатьчетвёрке.
Кричу от ужаса, но слышу только стон,
Солдатика без ног, с соседней койки.

А память всё куражится, зовёт,
Стучит в висок блокадным метрономом.
На Пискарёвку я сестру везу,
На санках. Мёртвым грузом невесомым.

Проклятье! Бред! Но душит темнота...
Колючкой ржавой сдавливая сердце.
Я чёрным дымом поднимаюсь в небеса,
А там внизу, остался он – Освенцим.

Но закружила вьюга, понесла.
Над Невским пяточком, над Сталинградом.
А я сжимаю судоржно в руках,
Винтовку с треснутым прикладом...

Раскисшие просёлки подо Ржевом
Осенний сумрак. Нудный, колкий дождь.
В кармане ватника всего одна обойма,
Горсть сухарей и перочинный нож.
 
И в жирной глине утопая по колена,
Я скрюченными пальцами пишу,
" Люблю тебя родная! Бью фашистов.
И буду бить пока ещё дышу..."

А по утру раскинув руки,
Упал я в вечность и в небытиё.
Я умер сразу. Молча и без муки.
Не дописав чуть чуть письмо своё.

Молю я память: Хватит! Отпусти!
Я переполнен болью без остатка.
Дай мне сиренью в мае расцвести,
У памятника на могиле братской.

Дай мне пролиться ласковым дождём,
Спеть песню жаворонком в знойной сини,
Согреть лучами землю летним днём,
Сорваться в небо в  журавлином клине.

И выпить дай за тех кто не дожил,
Не до любил, не до страдал когда то.
Кто жизнью за Победу заплатил,
За Русских баб, за Русского солдата.

За них за всех, кто сам землёю став,
Чьи души превратились в тёплый ветер,
Своею смертью саму смерть поправ,
Упав росою в поле на рассвете.

За это наше право «Просто жить»,
Своею смертью заплатив однажды,
Они лишь попросили: НЕ ЗАБЫТЬ.
Чтоб цену эту вечно помнил каждый!