Цена мира

– Кофе с молоком. Две ложки сахара.

– Ваши утренние показатели не слишком хороши, гра Мария. Кофеин не рекомендован. Сахар не рекомендован.

– Предлагаешь мне выпить молока?

– Противопоказаний нет, – после недолгой тишины унидомбр добавляет, голос его, честное слово, кажется мне осторожным: – Я определил ваше высказывание как юмористическое, Мария.

– Скорее, иронично-страдальческое.

Но мой универсальный домработник (пусть он и модели «Классика 3000» с улучшенной программной вариацией) не настолько совершенен, чтобы различать нюансы.

– Вы в хорошем настроении, гра Мария, – решает он. – Это правильный настрой. Сегодня замечательный день. День Нового мира. Поздравляю вас с праздником. Миллионы людей на этой планете обязаны вам своими жизнями. Мирная жизнь воцарилась благодаря вашему деятельному участию в судьбе Земной Федерации.
Ежегодное поздравление. Текст старательно меняют, придраться не к чему. Я уныло рассматриваю дно чашки, в которой мог бы быть кофе.

– Укороченный вариант давай.

Унидомбр мелодично пиликает, а потом выдает:

– На ваш счет переведена дополнительная сумма в размере двадцати тысяч унденед. Вы можете проверить счет прямо сейчас. Дополнительные команды: «Праздник – Один»

– специальное поздравление от Земного Совета. «Праздник – Два» – запустить специальную юбилейную концертную программу для ветеранов войны с Лордарэ Громату.

Уже юбилей. Сколько же мне лет? Уже сто двадцать, скоро программы омоложения перестанут работать, и придется смириться с естественным процессом старения. Наши ученые одолели многие болезни, решили кучу проблем… Но старение полностью победить не смогли, хотя планы есть. И правительство не жалеет универсальных денежных единиц на исследование.

За окном – яркое пятно. На клумбе перед домом высадили маргаритки. Денек будет солнечным: в прогнозе осадки оставили только над природоохранной зоной.
Может, прогуляться? Колени в последнее время меня беспокоят. Раньше ныли только в грозу. Теперь – постоянно. Я даже начинаю верить, что мне больше ста лет.

Но меня все еще поздравляют. И сегодняшние новости лучше не смотреть. Каждый год в этот день СМИ стряхивают успевшую скопиться пыль на хронике и воспоминаниях участников первой инопланетной экспансии.

В глобальном смысле все случилось едва ли не вчера. Для меня – прошла целая жизнь. Моя и не моя одновременно. Выросли поколения, которые не знали Землю до планетарной федерации. А я… старая развалина.

– Ваш выбор? – напоминает унидомбр.

– Кофе с молоком, – решаю я настаивать на своем.

– Не рекомендовано, – унидомбр тоже упрямится.

Ну, значит, решено.

– Выдай-ка мне зонт. Пойду гулять.

Уличные автоматы не такие проницательные и принципиальные, свой кофе я все же получу.

***

День идет своим чередом. Люди спешат по своим делам.

Я не спешу, просто пью свой кофе. Неплохой способ потратить время, раз уж его все равно не остановить.

Кофе с едва заметной кислинкой и привкусом ореха. Думаю о том, что видела в виртуалторге карликовую комнатную лещину по акции. Сразу в красивом глиняном горшочке, перевязанном клетчатой лентой. Хочу ли я, чтобы в моем доме что-то изменилось? Врач-оптимизатор советует хотя бы раз в полгода обновлять интерьер. «Чтобы не застревать в мыслях», чтобы не цепляться за прошлое. По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы хранить память о прошлом. Это вовсе не означает, что отказываешься от будущего.

Кофе заканчивается. Я нахожу взглядом будку утилизатора. В парке они раскрашены в яркие цвета и изображают каких-нибудь зверей. Ближайший ко мне оказывается похож на проглотившего газовый баллон крокодила. Он притаился в зарослях неподалеку от желтой коробки сувенирного киоска, над которым плавает яркой рыбиной вывеска-рекламка. Сегодня в продаже: значки, свежий набор игрушек-напальчников. Последний писк моды. Как утверждает реклама: игрушки способствуют развитию творческого мышления и коммуникативных навыков. Пару лет назад всем предлагали «внимательного друга» – квадратный кудрявый кактус с вживленным экраном. Улыбается, моргает, общается при помощи «рожиц». Самое главное – не перебивает, рассказывай такому что хочешь. Популярность была бешеная. Наверное, потому, что теперь все вроде готовы слушать, но понимают исключительно по-своему. Дознаваться твоего собственного мнения никто не станет – слишком хлопотно. Мир, открытый для коммуникации, в котором каждый таскает в душе непробиваемую стену.

Мой врач-оптимизатор утверждает, что мне пошло бы на пользу общение с кактусом. Почему-то он уверен, что я страдаю от одиночества. Но вокруг меня – огромный мир. Разве я одинока?

Иногда я пытаюсь вспомнить, каким мир был раньше, до космических колоний. И удивляюсь тому, как мало четкости в моих воспоминаниях. Сплошные запахи и ощущения, отрывочные картины. Словно память – это экран с ненастроенным фокусом. Мельтешат какие-то пятна, слышны голоса…

Прошлое не возвращается. Потому теперь мне и не хочется никуда спешить. Чтобы не запоминать обрывками.

Кстати, сейчас экраны уже неактуальны. Используются особые "объемные" технологии. Никакого вживления, разумеется, хотя попытки предпринимались. Ох, сколько было возмущения, даже до пикетов дошло.

Я поднимаю взгляд и вижу в витрине сувенирного киоска передовицу сегодняшнего номера «Вестника Нового мира». Газета была основана на следующий день после изгнания громатов. Десять экземпляров первого номера были отпечатаны на настоящей бумаге. Теперь-то, конечно, это пластимаг и все иллюстрации интерактивные. По-моему, они очень отвлекают. Особенно, картинки из рекламных объявлений. Скачут, машут ручками. Купи, купи, купи. Какие уж тут новости?

Как раз в тот момент, когда я замечаю передовицу, поверх нее появляется лицо, которое я моментально узнаю.

«Последняя жертва режима громатов», – гласит пульсирующий заголовок. – «За полшага до Нового мира».

Прошлое не возвращается.

Но иногда напоминает о себе.

У статьи прекрасный заголовок. Как раз для юбилея.

Я сминаю стаканчик и отправляю его в утилизатор. Быть может, после переработки он обретет новую жизнь в воплощении более благородном.

Я подхожу к киоску и прикладываю ладонь к интерактивному экрану. Одобряю оплату. Номер «Вестника» загружается на мой браслет-коммуникатор.

Еще не уверена, что прочту статью из газеты. Чем дальше от событий – тем больше вымысла. Благороднее, драматичнее звучит. И даже… правильнее, наверное. История должна быть поучительной, давать повод для гордости. Но пока она вершится, никто не задумывается о воспитательном потенциале происходящего.

За мной увязывается рекламный дрон. Из летающего шара доносится умиротворяющая музыка. Позволь себе антарктический тур. Заповедный ледник «Вечность Победы» ждет именно тебя. Ветеранам скидки и специальные омолаживающие курсы.

Никогда не была в Антарктике. Говорят, там шикарные гостиницы и самый крупный зоопарк-заповедник. В заповеднике живет черепаха, которая умеет предсказывать будущее и считающий до пятнадцати ворон. Детишки в восторге.

Иду по дорожке. Дрон какое-то время следует за мной, потом находит новую жертву и, сигналя всеми диодами, устремляется к ней. Позволь себе антарктический тур!

Я выбираю лавочку-качели в уютном уголке парка. Думаю об антарктическом вороне-счетоводе.

– Желаете активировать аудиоформат? – шелестит в наушнике. Наверное, коммуникатор счел, что, раз я нашла, где приземлиться, то самое время для чтения. Не дожидаясь ответа, мне предлагают: – Выберите голос: мужской, женский, синтетический. Выберите тембр: бас, баритон, тенор, альт, сопрано.

– Не нужно, – решаю я. Если молчать дальше, программа запустится в режиме автонастройки. – Я могу прочесть. С глазами у меня все в порядке.

Ворчу, конечно. Но коммуникатор принимает это за приглашение к разговору и заводит:

– Согласно медицинским показаниям…

Унидомбр обязательно считает с коммуникатора информацию и передаст врачу-оптимизатору. А тот начнет зудеть, что у меня дефицит общения. Опять будет предлагать пойти на общественные курсы или записаться в дегустационный кружок.

– Укажите желаемый материал, – подначивает коммуникатор. Передо мной разворачивается интерактивное меню «Вестника Нового мира». И я снова вижу изображение «последней жертвы».

Неожиданно для себя нажимаю на изображение, стараюсь не задеть лица, касаюсь самого края рамки. Я, конечно, не суеверна. Хотя говорят, что всякий раз, когда касаешься интерографии, у человека в тот же момент начинает болеть голова.

Бедные звезды…

В любом случае, человеку из статьи уже ничто не может повредить. Он погиб «за полшага до Нового мира».

***

Все случилось как-то слишком просто, без мрачных предзнаменований.

Я была в городском парке. Сто лет туда не заходила, а тут вдруг решила – и вдруг увидела, как он изменился. Новые карусели, лавочки «для поцелуев» – такие, которые прогибаются к середине. Тогда модно было везде ставить арт-объекты для привлечения внимания к тому, что уже стало привычным. Городской парк был совсем не таким, каким я его помнила. И все же… кое-где проглядывали знакомые черты. Пруд, фонтан, колесо обозрения, пусть и с новыми кабинками. Словно сквозь новую картину проглядывали очертания старого рисунка. Ощущение нереальности было таким сильным, что я подумала: «Ничего невероятнее со мной не случится». Забавно, что мне было всего шестнадцать.

Был самый конец лета, день города. Людей в парке было хоть отбавляй. Я пыталась не столкнуться с хохочущим малышом в костюме Человека-паука. И столкнулась с вихрастым парнем. Он был долговязый, на голову выше меня. Придержал меня и смотрел сверху вниз со снисходительностью.

– В местах скопления детей нужно быть порасторопнее, иначе останешься вся в мороженом и с отдавленными ногами, – сказал он.

Я его знала. Его звали Макс и он был другом моего непутевого братца Петьки.

Макс не был красавчиком. Слишком худое лицо и глаза, как будто вдавленные в лицо, слишком выступали над ними надбровные дуги. Глаза казались слишком маленькими, а нос – слишком длинным. Полная несуразица. Зато улыбка у него была озорная, с хитринкой.

– Не так уж все и страшно, – хмыкнула я. – Сам что здесь делаешь?

– Набираюсь храбрости, – пояснил он и, в ответ на мой недоуменный взгляд, показал на колесо обозрения. – Никогда не понимал этих штук.

– Боишься высоты? – догадалась я.

– Не то, чтобы боюсь… – протянул он. По его лицу было видно, что он совершенно беззастенчиво врет. В то время я была обидчива. Но тут неожиданно для себя захихикала.

– Знаешь, не лучший способ завести знакомство с девушкой!

– Провал, – он взлохматил свои и без того растрепанные вихры. – Тогда в следующий раз расскажу тебе что-нибудь героическое?

Он вроде как советовался. Я продолжала хихикать.

– Ну, тогда шанс действительно есть.

– Заметано, – сказал он.

Это все, что я запомнила из того дня.

И еще – появление громатов.

Вот их не было – и вот они уже на Земле.

И мир перестал быть прежним.

***

Громаты не были особо жестоки, скорее – их просто не интересовала судьба человечества. И они не собирались нами питаться. Их не интересовала наша вода, наш воздух или наша руда. Земная атмосфера была для них неудобной. Им нравился флоретир, которого было много в недрах планет системы Сай-Тир. Так что громатам не нужна была наша планета. Они могли найти другую, но нашли людей. А люди еще не могли ничего противопоставить их мощи. Все программы безопасности, все секретные разработки не смогли их напугать. Слишком большая разница в развитии.
В Межгалактическом сообществе на такой случай существует правило. Цивилизация, не освоившая путешествий в космосе, считается неприкосновенной. Негоже обижать детей.

Обычно за обитателями таких планет наблюдают. Изучают. А когда появляется необходимость – объясняют правила космического этикета.

С Землей случилась накладка. Нет, в каких-то научных отчетах нашли упоминания, отметки о фиксации планеты. Однако это случилось в те времена, когда люди слишком мало отличались от прочей живности. И нас просто пропустили. Не учли как разумную расу. Надолго оставили без внимания. Наверное, это даже хорошо.

Но вот появились громаты. На планетах системы Сай-Тир они не выживали. А вот люди какое-то время продержаться могли. И это громатов вполне устраивало.
Можно бесконечно рассуждать о том, что было бы гуманней воспользоваться роботами. Об этом успели написать, наверное, уже сотни статей и десятки книг. Громаты предпочли людей. Они превратились в мифического дракона, требовавшего жертв. Тех, кого они забирали, поглощала неизвестность. Мы далеко не сразу узнали, что происходит дальше. Какое-то время жила надежда, что все не так уж плохо, что людей просто переселяют куда-то… в менее пригодные условия, может быть.

По правде сказать, первоначально действительно казалось, что громаты хотят захватить Землю. Они очистили орбиту планеты от скопившегося мусора, установили планетарные фильтры, очищавшие атмосферу. Оказалось: все это делалось для комфорта остававшегося на Земле представительства. И не было так затратно, как организовать строительство защитных сооружений на Сай-Тир-один или Сай-Тир-два…
Быстро выяснилось, что договориться с громатами невозможно. Все люди для них были одинаковыми.

Это заставило нас забыть о собственных распрях. Видимо, иначе людей не убедишь объединиться. Так уж мы устроены.

Но всегда есть надежда на то, что мы можем измениться.

***

– Все мои сокурсницы уже на Венере или на Клото-два, – говорит Майя, моя единственная внучка. – Одна я до сих пор земная белка. Нигде больше не была! Сижу на твоей шее. Она, наверное, бедная, уже трещит.

На самом деле у меня трещит в ушах. Слишком много всего. И в то же время: знакомое все песни, можно даже не вслушиваться.

Земная белка, ишь ты. Белка, может, потому и уникальна, что больше нигде, кроме Земли, не прижилась. Уникальный зверь. Символ планеты.

Майя сминает пальцами кружевную салфетку. На ногтях меняется рисунок – звезды – маленькие забавные космолайнеры – снова звезды. Девочка бредит космосом с детства, спасибо родителям. А ее родители считали, что должны мне что-то доказать. Когда кто-то преподносит тебе мир на блюде, возникает чувство, что ты обязан ответить соразмерным даром.

В прошлый раз Майя согласилась, что нужно закончить обучение.
Но рано или поздно этот разговор должен был возобновиться.

Вздыхаю, пью свой мятный чай с карамелью и васильками.

– Я знаю, что ты беспокоишься обо мне. Но с тех пор, как мои родители были в экспедиции, технологии сделали большой рывок. Дальние полеты стали намного безопаснее.

Никто уже не говорит «шаг вперед» Шагами историю больше не меряют. В новом мире

– ценятся космические величины. Тем удивительней, что кто-то до сих пор придумывает новые чайные композиции.

Я смотрю на Майю, цветущую, как весна. Она хмурится и напряженно ждет моего ответа. Ценю, что для нее мой ответ имеет значение.

– Делай так, как решила, – говорю я.

Она удивленно моргает, долго смотрит на меня. Я не собираюсь добавлять патетичных «но». Подразумеваю то, что сказала. Решимость Майи очевидна. Это не каприз и не следование моде. Это, можно сказать, наследственная болезнь. Не стоять в стороне, когда можешь что-то сделать.

– Знаешь, – тянет Майя. – Ты – просто галактическая бабка!

Во времена моего детства сказали бы – «мировая». Я улыбаюсь. Не слишком явно.

– Пообещай мне только одно, – добавляю я. Напутствия – это не «но». Напутствия – это проявления заботы. – Если у тебя появится новая мечта – ты не будешь держаться за старую из-за чувства вины.

Майя слишком юна, чтобы не обидеться на фразу: «Возвращайся, если разочаруешься». А я не стремлюсь разочаровать. И не подразумеваю под «если» обязательное «когда». Однако любая мечта, к которой стремишься годами, воплотившись, обрастает рутинными подробностями, которые могут расстроить.

Майя улыбается. У меня все получилось.

Я – галактическая бабка!

– Я буду тебе писать, – обещает моя внучка.

– Уж не забывай, – хмыкаю я.

Даже галактические бабки иногда ворчат.

– Может быть, и ты когда-нибудь передумаешь быть земной белкой, – говорит Майя.
Ну, это уж слишком. В конце концов, быть земной белкой – мое полное право. Даже если я останусь одна-одинешенька.

Я не против путешествий в космос. Тем более что Майя права: они нынче куда безопасней, чем двадцать лет назад. Двигатели мы строим по технологиям громатов. Как и передатчики: послания Майи будут доходить до меня с отставанием в пару недель, не больше. Мы лихо проскочили те стадии, которые описывали в своих книгах фантасты: полеты, длящиеся столетия, космонавты в анабиозе... Новый мир создан во многом благодаря разрушителям старого. Ничто не проходит бесследно, особенно попытка захвата планеты.

Новый мир создан во многом благодаря разрушителям старого. Ничто не проходит бесследно, особенно попытка захвата планеты.

Я не боюсь космоса, правда. Не боюсь всего, не относящегося к земному. Просто я уже в том возрасте, когда не влечет к чему-то новому лишь потому, что оно новое. Не хочется спешить. Хочется насладиться моментом. Разобраться в настоящем, запомнить его во всех деталях, а не хватать урывками пусть яркие, но все же обрывочные впечатления, которые так и останутся в памяти калейдоскопом.

Я не потеряла вкус к жизни. Наоборот – наслаждаюсь каждым мгновением нового мира.

– У тебя все в порядке? – спрашивает Майя.

– Что это ты вдруг решила поинтересоваться? – удивляюсь я, разглядывая цветочные лепестки в чашке с чаем.

– Сегодня День Нового мира. Ты всегда грустная. Хочешь, я переночую у тебя?

– Если обещаешь сыграть со мной в карты.

Майя смеется.

– Идет! А ты скажешь мне, если тебе станет грустно.

– Идет, – соглашаюсь я.

Мы проводим остаток дня за ничего не значащими разговорами. Которые, в то же время, бесконечно ценны, потому что мы вместе и можем поддержать друг друга. Мы играем в настольные игры, смотрим повтор праздничного концерта и едим конфеты с помадной начинкой. В рекламном блоке говорят о праздничном номере «Вестника нового мира» и снова появляется снимок с заголовком «Последняя жертва громатов». Майя с тревогой поглядывает на меня.

– Ты читала? Статьи на эту тему тебя всегда особенно расстраивают.

Я улыбаюсь и лгу:

– В этот раз не читала.

– Уже так поздно, – явно желая перевести тему разговора, спохватывается Майя.

– Иди, – говорю я ей.

– А ты? Собираешься полуночничать?

– Мне не так много времени требуется на сон.

***

Когда Майя уходит в свою комнату, я некоторое время раскладываю пасьянс. Над картами всплывают интерографии с изображением мастей. Они крутятся в воздухе. К этой технологии все привыкли, хотя получили мы ее совсем недавно. От громатов. Как и двигатели для дальних космических перелетов… Да, Майе не придется засыпать в анабиозе на долгие десятилетия, как это было с космонавтами из фантастических книг. Мы проскочили этот этап освоения космоса.

По сути, от этого захвата мы получили немало.

Хотя это и не могло возместить потери.

Я откладываю карты и рука моя словно случайно задевает браслет. Газета всплывает в воздухе передо мной, приобретает объем. Среди знаков проявляется изображение. Я совсем забыла, что активировала номер перед тем, как ко мне заглянула Майя. И вот теперь – передо мной снова статья о последней жертве громатов. Большинство из нас тогда были слишком молоды…

В статье на удивление подробно рассказывается о партизанской борьбе. О том, что поначалу люди думали: это не затянется надолго. Но за пятнадцать лет пребывания громатов на Земле мы успели выстроить подземные убежища и научиться обходиться без телефонов и интернета. Тогда еще не было всех этих модных сокращений. «Гра» вместо гражданина или гражданки, «унденед» вместо «универсальной денежной единицы… Мы еще не были так сплочены, как сейчас.

Потом в статье рассказывалось о том, как громаты искали убежища, потому что им нужны были здоровые и молодые люди, способные прожить дольше, а как раз такие в партизаны и подавались.

Как выдвигались самые безумные планы диверсий. Проникнуть в «Цитатели» – центры, которые громаты выстроили на Земле для себя, подогнав внутри условия под собственные нужды… Как громаты устанавливали правила.
И, наконец, как придумали проникнуть в «Цитадели» и послать сигнал, чтобы вызвать помощь. В надежде, что кто-нибудь откликнется.

Это был, по сути, шаг отчаяния. Не на кого было надеяться.

Откуда мы могли знать, что громаты что-то нарушили, напав на нас?

О том, как потом собирали интерографии и создавали списки погибших. А потом – открыли Музей памяти. Узнать обо всех, кого забрали работать на громатских шахтах, оказалось куда сложнее. Их громаты не фиксировали. Отмечали только общее число людей в партии.

Меряли нас пачками.

Прилетали, как на ярмарку. Хватали прямо на улицах.

Громаты не ставили дат на снимки, которые они делали. Поэтому последним казненным считается тот, чья интерография была найдена последней. «Хотя одна из ячеек в футляре была пуста, что заставляет нас предполагать, что мог быть еще один человек. Но этого мы, вероятно, уже никогда не узнаем наверняка», – говорилось в статье. Я перевожу взгляд на изображение молодого человека.
Он смотрит прямо. Губы искривлены в усмешке. Если там и есть страх, он хорошо скрыт за презрением. Изображение глубокое, такое объемное и четкое, что, кажется, если протянуть руку, то можно вытащить парня оттуда… из прошлого.

Стараюсь об этом не думать.

Войдя в Межгалактическое сообщество, мы узнали много чудес.
Но путешествий во времени, к сожалению, среди них не оказалось.

***

Не удивительно, что мне снится прошлое. Перемешанное, как стеклышки в калейдоскопе. Картинка все время меняется.

Вот Пашка заявляет, что громатам нужно подпалить хвост. Всем сразу – один. Так у него получилось. Хотя никаких хвостов, на самом деле, у громатов нет. Родители говорят: ты с ума сошел, да ты еще в школе не отучился.

Школу мы заканчивали в странное время. Не зная, есть ли смысл вообще учиться. Успеет ли пригодиться освоенное знание.

Пашка уходит из дома, хлопает дверью оглушительно, даже штукатурка осыпается.

И больше мы Пашку не видим. Хотя я отчаянно ищу его во время каждой вылазки на поверхность. И это – новое стеклышко в калейдоскопе. Мы уже живем в убежищах. И я вхожу в одну из продовольственных групп. Выбираемся на поверхность, чтобы добыть еды, медикаментов. Официальные раздачи налажены. Установлена дневная доза на каждого человека. Но некоторые уже предпочитают обособиться. Жить тайком ото всех. Чтобы не выпихнули во время облав громатов. Всякое бывает.

У нас и группы поначалу складываются стихийно. Это потом появится структура, планы…

И когда продовольственная группа становится штурмовой, родители уже ничего не могут возразить.

Может быть, они помнят, как Пашка ушел и не вернулся.

А вот – новая смена картинки в калейдоскопе. Каждый раз, выбираясь на поверхность, я высматриваю брата. Там, наверху, живут люди, на самом деле. Кто-то верит, что громаты не вернутся. И после каждой облавы – продолжает верить.
Кто-то, напротив, считает, что громаты – это вымысел…

Некоторые остаются сознательно. Считают, что их заберут в лучшие миры.
Странные времена. Странные люди.

Их становится все меньше с каждым годом.

Пашку я так и не нахожу.

Зато однажды вижу Макса. Это происходит спустя десять лет после появления громатов. Макс тоже в диверсионной группе. Заматерел, стал шире в плечах. Во взгляде появилась жесткость. Немытые лохмы лезут в глаза. Зато только улыбка осталась такой же, как прежде. По ней я его и узнаю. И мы какое-то время стоим друг напротив друга, словно все происходящее вокруг нас не касается.

Макс поддерживал связь с Пашкой какое-то время. Брат перебрался в другой город. Туда, где громаты появлялись чаще. Мне этого достаточно. Я боялась, что Пашка пропал во время одной из облав еще в самом начале, много лет назад.
Снова смена картинки. Макс говорит: «Только не лезь в боевую группу. Дурь это, а не план».

Это – самый конец эпохи громатов. Появляется утопическая идея пробраться на их базы и отправить сообщение. Сообщение одно и то же, групп – несколько, во всех городах, где есть «Цитадели». Хоть кому-то да повезет.

Сам Макс лезет во все самые опасные операции. И он – в группе прикрытия.
Я до последнего не говорю, что меня отобрали.

Потом сон совсем теряет четкость, события мелькают в бешеном темпе.

… После того, как мы отправили сигнал о помощи, прошло еще полгода. Потом появился галактический контроль, и громатам пришлось признать вину.

Я вернулась в семью и долго не могу привыкнуть. Потом появился Макс… Он всегда появлялся в тот момент, когда был особенно нужен.

Вот и теперь: он решительно прорвался ко мне сквозь мешанину сна и сказал: «Я люблю тебя».

…Я просыпаюсь с ощущением, будто всю ночь работала и не сомкнула глаз.

Перебирать воспоминания – тяжелая работа. Не всегда, но случается. Слишком много осколков прошлого скопилось.

Но я улыбаюсь, потому что все еще слышу голос Макса.

***

У моего брата была мечта. Он хотел полететь в космос. Сейчас кажется, что это – мелковато для мечты. Но тогда можно было надеяться только на то, что тур на орбиту Земли не будет стоить, как маленький остров.

Кто мог знать, что до достижения его мечты осталось ждать совсем ничего…

Однажды мне предложили написать книгу. Но я не смогла. Пыталась собрать воспоминания в общую картину. Но они путаются, являются непоследовательно. Наверное, мне просто не хотелось этой книги.

Но, если бы она все же появилась, она бы начиналась с этого контраста: беда может приблизить исполнение мечты.

И в то же время, цена мира такова, что кто-то должен пожертвовать мечтой.
Наверное, мелковато для шедевра.

Это удивительно, но мы не захотели вернуться к прежней жизни. К распрям и войнам. Что-то в нас изменилось.

Я не могу сказать, что благодарна громатам.

Нет. Я далека от того, чтобы мыслить непредвзято.

Когда становишься частью истории, не можешь от нее отстраниться.

… Макс долго работал в Комиссии по восстановлению. Собирал сведения о похищенных громатами людях, составлял списки, добивался открытия музея.

Макс был в той группе, которая нашла последний архив громатов с интерографиями казненных. Это случилось в самом конце эпохи захвата. В Цитаделях были найдены три таких архива. Макс обнаружил интерографию «последней жертвы». И он принес ее мне, прежде чем отчитаться перед руководством.

Макс вернул мне брата.

И отнял надежду на то, что Пашка может быть жив.

По крайней мере, у нас была определенность. Многие люди так и не узнали, что случилось с их родственниками и могли лишь гадать. Не знаю, помогала ли им надежда на чудо. Говорят, бывало и такое. Космос – слишком велик, чтобы свести все к единообразию. Бывают исключения. Уникальные случаи. Кому-то удалось остаться незамеченным на корабле громатов, кого-то укрыли инопланетные торговцы, оказавшиеся на корабле-перевозчике.

Макс принес мне интерографию, и я долго не решалась с ней расстаться. Потому возникла эта история с «недостающим кадром». Однажды появившись, этот факт так и не пропал из истории. Даже после того, как интерография Пашки была возвращена. Макс уговорил меня не оставаться со своей болью один на один. Позволить миру разделить ее.

Я поначалу думала, что миру это ни к чему. Но потом решила: Макс прав. Люди должны знать, что Пашка тоже был. И у него была мечта.

Пока сильна память, человек тоже остается в мире.

А, в конечном счете, именно люди и важны.

Вот так я тогда подумала. Должно быть, после всего случившегося, странно, что мы сохранили тягу к идеализму.

Макс пытался узнать подробности. Как Пашка попался. Что за задание у него было… Сведения противоречили друг другу. Но Макс не останавливался. Я ценила в нем эту настойчивость.

Мы с Максом были вместе много лет. Долгие счастливые годы, когда мы видели, как Новый мир становится привычным, превращается в обыденность, в которой молодежи становится тесно.

Я не жалею ни об одном прожитом дне. И рада, что Макс возвращается ко мне время от времени во снах. Сны – это что-то совершенно невероятное. Наука все объясняет, конечно. Но мне кажется – это волшебство в рамках науки.

***

Майя уезжает следующим вечером. Я провожаю ее в космопорт. Мы старомодно обнимаемся, и люди оглядываются на нас.

– Поверить не могу, что моя мечта, наконец, начинает сбываться, – не удержавшись, говорит она. Ее восторг хорошо читается по лицу. Я улыбаюсь. Хорошо, когда мечты заставляют человека летать.

Я возвращаюсь домой, наливаю себе чашечку кофе и выхожу на маленький круглый остекленный балкончик, увитый плющом. Тут у меня стоит раскладное кресло. Открываю окно, ветерок освежает.

Я пью кофе и думаю о том, как чуден стал мой мир. В нем слишком много суеты, желания успеть как можно больше. Это проявляется даже в беглой речи. Мы не трудимся произносить «гражданин» или «гражданка», ограничиваемся общим «гра». Мы не тратим время на то, чтобы выговорить «универсальная денежная единица», говорим – «унденед». Даже мой универсальный домашний биоробот – «унидомбр».
Пусть я идеалистка. Но мне кажется, что причина такой спешки – в том, что мы не утратили способность мечтать.

А память помогает нам наслаждаться тем, что у нас есть. Чего мы достигли.

Я смотрю в сумеречное небо и желаю Майе удачи. Она всеми силами стремится в будущее. А я остаюсь в настоящем. И со мной – прошлое. Слишком много всего, от чего я не хочу уходить.

Я активирую браслет, и передо мной вновь всплывает интерография. Брат смотрит прямо на меня. Решительным взглядом, словно желает подбодрить.

– Смотри, какой замечательный мир получился, – тихо говорю я. – Увлекательней всякой фантастики!