чёрное озеро

Чёрное озеро.

13 июля 1897 года, Санкт-Петербург

Сегодня окончательно утвердили состав экспедиции. Вчера вечером получил письмо от профессора Ардалиона Фёдоровича Вяземского с приглашением на последнее собрание перед отъездом.

Собрались у него в доме на Васильевском острове, в просторной библиотеке, заставленной научными трудами и географическими картами.

Профессор Вяземский сидел в кресле, окруженный развернутыми картами Сибири, и, попыхивая трубкой, говорил о необходимости комплексного изучения малоисследованного горного района на Алтае. Официальная цель экспедиции, ботанические, геологические и геомагнитные исследования в труднодоступном районе, где еще не ступала нога ученого.

— Этот хребет практически не отмечен на картах,  — пояснил профессор. — Местные племена обходят его стороной, что только подогревает мой научный интерес.

Я внимательно изучал предоставленные материалы. Действительно, в указанном районе есть белые пятна, требующие изучения. Однако в глазах Вяземского читалось нечто большее, чем просто научный интерес.

Познакомился с остальными участниками.

Гвоздев Пётр Степанович— физик, специалист по магнитным аномалиям. Человек трезвого ума, весь вечер проверял свои приборы, изредка вставляя замечания о возможных аномалиях в горных районах.

Воронцова Елизавета Андреевна— художница и этнограф. Говорила мало, но с увлечением показывала свои зарисовки растительных орнаментов, встречающихся в алтайских узорах.

Бугров Семён Кузьмич— бывший унтер-офицер, отвечающий за снаряжение и безопасность. Человек немногословный, но явно опытный в дальних переходах.

Гвоздев демонстрировал свои приборы: магнитометры, барометры, аппараты для измерения атмосферного электричества. Все аккуратно упаковано в прочные ящики.

Я проверил свои ботанические принадлежности: прессы для растений, гербарные папки, наборы для сбора образцов. Вяземский настоял на взятии дополнительных топографических инструментов.

Петербург в эти дни душный. Кажется странным, что уже через несколько недель мы окажемся в совершенно ином мире, среди диких гор и неизученных долин.

Завтра, последние приготовления, послезавтра, поезд в Москву, а оттуда...

Снаряжение экспедиции:

Научные инструменты:

Ботанические прессы и гербарные принадлежности

Геологические молотки и компасы

Магнитометры и барометры

Фотоаппарат с запасом пластин

Оружие и защита:

Два охотничьих ружья

Револьверы «Смит-Вессон» (3 шт.

Топоры и ножи

Быт:

Палатки и войлочные подстилки.

Осветительные приборы

Кухонные принадлежности и запас провизии

Личные вещи:

Записные книжки и чернильные принадлежности

Художественные материалы для Воронцовой

Медицинская аптечка

Прочее:

Топографические карты

Вьючные сумки для перевозки оборудования

Пока всё. Завтра, последний день в цивилизации.

14 июля 1897 года, Санкт-Петербург

Последний день в столице перед долгим путем. Проснулся рано, спал беспокойно, мысли всё время возвращались к предстоящей экспедиции. Решил провести этот день в прогулках по городу, прощаясь с его строгой красотой.

Утро начал с чашки кофе в кондитерской Вольфа на Невском. За соседним столиком сидел молодой офицер, оживлённо обсуждавший последние новости о подготовке к Русской антарктической экспедиции. Интересно, вернусь ли я раньше, чем отплывут их корабли?

Купил у газетчика свежий номер «Нового времени». В сводке происшествий, обычные городские новости: пожар на Выборгской стороне, скандал в Городской думе по поводу нового водопровода. Но больше всего заинтересовала небольшая заметка на последней странице: в Ботаническом саду расцвел редкий вид орхидеи, привезённый из Южной Америки. Жаль, не успею посмотреть. Сегодня сад закрыт для посетителей.

По набережной Фонтанки дошёл до Летнего сада. Сидел на любимой скамейке у Карпиева пруда, наблюдал, как гуляют пары, дети катают обручи. В голове невольно возникали картины предстоящего путешествия. Глухая тайга, горные хребты, где не ступала нога учёного. Странное чувство, будто я уже мысленно там, хотя физически ещё здесь, среди привычной городской суеты.

На Дворцовой площади столкнулся с Иваном Петровичем Павловым. Знаменитый физиолог шёл, погружённый в свои мысли, и не заметил моего поклона. Жаль, не удалось поговорить. Интересно, что бы он сказал о нашей затее? Ведь его эксперименты доказывают, как сильно окружающая среда влияет на организм. А что будет с нами в тех диких местах?

Обедал в «Дононе» на Малой Морской. Заказал уху по-фински и телячьи котлеты. В последний раз побаловать себя столичной кухней. За соседним столиком сидела компания художников из Академии художеств. Один, с пышными усами, горячо доказывал, что истинное искусство рождается только на природе, вдали от цивилизации. Елизавета Андреевна, думаю, согласилась бы с ним.

Вечером зашёл в магазин Дейбнера на Большой Конюшенной, приобрёл дополнительную записную книжку в кожаном переплёте, специально для полевых заметок. Продавец, узнав о моей поездке, скептически покачал головой:

— Ну и зачем вам, барин, в эту глухомань?

Возвращаясь домой по Миллионной, встретил однокурсника по университету. Теперь он служит в Министерстве финансов. Услышав о моих планах, только усмехнулся:

— И когда ты, Соколов, наконец остепенишься?

Лёг спать рано. Завтра, ранний подъём и поезд на Москву. Странное чувство, будто эти последние часы в Петербурге я проживаю сразу в двух измерениях, здесь и там, куда ещё не прибыл.

Последняя запись в городе. Следующая, уже в пути.

15 июля 1897 года, Санкт-Петербург — Москва

Утро началось с суматошных сборов. Извозчик подкатил к моему дому ровно в шесть. Багровое солнце только поднималось над крышами, окрашивая фасады в тревожные тона.

На Николаевском вокзале царило привычное оживление. Носильщики в синих блузах сновали между экипажами, перегружая чемоданы. На перроне уже собралась наша группа. Профессор Вяземский в дорожном костюме цвета хаки проверял списки, Гвоздев нервно теребил карманные часы.

Елизавета Андреевна выглядела особенно оживлённой. В руках она сжимала новый этюдник, подаренный, как я позже узнал, коллегами по Академии художеств. Бугров тем временем грузил в багажный вагон ящики с оборудованием, переругиваясь с железнодорожными служащими.

Поезд Московско-Петербургской железной дороги оказался комфортабельным. Мы заняли целое купе второго класса. Интерьер отделан красным деревом, медные ручки блестят, как новенькие. Вяземский сразу же разложил на откидном столике карты и начал что-то помечать карандашом.

Когда состав тронулся, я прильнул к окну. Петербург уплывал назад. Сначала знакомые фасады, потом промзоны за Обводным каналом, и наконец открылись бескрайние болотистые равнины.

В пути Гвоздев достал свои приборы и начал демонстрировать их работу, чем привлёк внимание случайного попутчика, пожилого инженера, ехавшего в Тверь. Тот оказался знатоком геологии и рассказал любопытные подробности о почвах вдоль железной дороги.

В буфетном вагоне подали вполне сносный обед, куриный бульон с пирожками, телятину с картофельным пюре. За чаем Вяземский завёл разговор о предстоящем маршруте:

— От Москвы поездом до Нижнего, затем пароходом по Волге и Каме до Перми…

Елизавета Андреевна достала блокнот и принялась делать зарисовки попутчиков. Особенно удачно получился дремавший напротив купец с окладистой бородой.

К вечеру показалась Тверь. На станции вышли размять ноги. Платформа была заполнена торговцами с пирогами и квасом. Купил свежий номер «Тверского вестника». Местные новости показались удивительно мирными после столичной суеты.

В газете сообщалось:

В Тверской губернии успешно завершена уборка хлебов, урожай превзошёл прошлогодний на 15%. Губернатор отметил особо отличившихся помещиков.

В городе открылась новая библиотека при Дворянском собрании, пополненная книгами по сельскому хозяйству и естественным наукам.

Завершено строительство каменной набережной вдоль реки Тверцы, долгожданный проект городских властей.

В Тверской духовной семинарии произошла любопытная история. Во время ремонта обнаружили древние иконы, спрятанные ещё во времена церковных реформ.

Предприниматель Попов из Ржева запатентовал усовершенствованный ткацкий станок для производства льняных тканей.

В уездном городе Вышний Волочёк, открылось ремесленное училище для крестьянских детей.

Особый интерес вызвала заметка о том, что местный краевед Сабанеев Николай Петрович обнаружил древнее городище времен Ивана Грозного, где предположительно находилась застава опричников.

Когда поезд тронулся дальше, долго стоял у окна. Леса и поля мелькали за стеклом, изредка прерываясь деревеньками с покосившимися избами. Мысли путались — между научным азартом и лёгкой тревогой перед неизвестностью.

Сейчас, при тусклом свете вагонного фонаря, дописываю эти строки. Завтра — Москва, а там… Там начнётся настоящее путешествие.

16 июля 1897 года, Москва

Раннее утро застало наш поезд на подъезде к Москве. Сквозь сон услышал первые гудки, протяжные, с хрипотцой. Выглянул в окно, серое небо, фабричные трубы, утренний туман над Яузой. Совсем иной воздух, густой, пахнущий дымом и известкой.

Николаевский вокзал встретил нас суматохой. Носильщики в потрёпанных армяках наперебой предлагали услуги. Бугров, хмурый от раннего подъёма, грубо отбрил одного особенно навязчивого:

— Сам справлюсь, браток!

Багаж пришлось перегружать на телеги. Часть оборудования отправили сразу на пристань, к пароходу. Вяземский нервничал, сверяясь с часами:

— До отплытия шесть часов. Успеем осмотреть город.

По московским улицам шли пешком. После чопорного Петербурга Москва показалась шумной, пёстрой, почти восточной. Торговцы на Тверской выкрикивали цены, извозчики ругались на своих тощих кляч. У Иверской часовни столкнулись с процессией. Несли чудотворную икону. Народ падал на колени прямо в пыль.

После завтракали в «Славянском базаре». Профессор заказал расстегаи и солянку, Гвоздев, что-то вегетарианское. Елизавета Андреевна, уставшая от дороги, лишь пила чай с лимоном, разглядывая через окно купола храма Христа Спасителя.

— Вам не кажется,  — неожиданно сказала она,  — что этот город помнит то, о чём мы давно забыли?

Ей никто не ответил.

На пристань прибыли за два часа до отплытия. Наш пароход «Пермь», неуклюжий, с облупленной краской, но, как уверял капитан, «прочный, как сибирский лес». Грузчики в потных рубахах таскали тюки с товарами, на верхней палубе толпились пассажиры третьего класса, крестьяне, мелкие торговцы, несколько ссыльных с жёнами.

Вечером, когда «Пермь» отошла от пристани, я стоял у борта. Москва медленно уплывала назад. Сначала Кремль с его зубцами, потом хаос Замоскворечья, наконец, пустынные берега.

Река широкая, спокойная. В каюте второго класса тесно, но чисто. Гвоздев уже разложил на тумбочке свои приборы, Вяземский что-то пишет в дневнике. Завтра, Нижний Новгород. А там… Там начнётся настоящая Россия, о которой мы так мало знаем.

3 августа 1897 года, село Усть-Кокса (Бийский уезд, Томская губерния)

Двадцать дней пути отделяют нас от Петербурга. После Москвы — Нижний Новгород, затем бесконечные волжские просторы до Казани, пересадка на поезд до Екатеринбурга. Оттуда тряские телеги по уральским трактам до Барнаула, а после, на перекладных лошадях через Семинский перевал, вверх по Катуни, сюда, в эту глухую алтайскую деревню.

Усть-Кокса, последний оплот цивилизации перед горами. Деревня раскинулась у слияния двух рек. Домишки покосившиеся, но крепкие. Местные, русские староверы да инородцы-татары, смотрят на нас с опаской. Вяземский сразу отправился к старосте договариваться о проводниках.

В избе, где нас поселили, пахнет дымом и кислым тестом. Хозяйка, женщина лет пятидесяти с лицом, как сморчок, поставила на стол чугунок с ухой. Гвоздев, к моему удивлению, ел с аппетитом. Обычно он брезгливо ковыряется в деревенской еде.

— Завтра ищем проводников,  — объявил Вяземский, разворачивая карту. — По словам старосты, до хребта пять дней пути на лошадях.

Вечером вышел на улицу. Алтайский ветер, чистый и резкий, обжигал лицо. Вдали, на фоне багряного заката, уже виднелись первые зубцы гор, те самые, что на картах обозначены как «Хребет Безмолвия».

К избе подошёл старик-алтаец, сосед. Долго молча смотрел на горы, потом сказал неожиданно чисто по-русски:

— Не ходите туда, господа учёные. Там нехорошо.

— Что именно нехорошо? — спросил я.

Старик покачал головой:

— Земля там живая. И спит. А кто разбудит — тому не поздоровится.

Ночью долго не мог уснуть. Мысли путались, между научным азартом и странным беспокойством. Вяземский в соседней комнате что-то писал, его перо скрипело по бумаге. За стеной Бугров храпел, как паровоз.

Завтра последние приготовления. Послезавтра в горы.

Список закупленного в Усть-Коксе:

5 верховых лошадей

2 вьючные лошади

Запас сухарей и копчёного мяса (на 3 недели)

Шкуры для ночлега

Дополнительные топоры и верёвки

Аптечка:

— Йод

— Хинин

— Настойка опия

— Карболовая кислота

— Бинты марлевые

местных проводника:

двое русских охотников, двое инородцев-алтайцев)

5 августа 1897 года, предгорья

Первый день настоящей экспедиции начался с беспорядка. Ещё до рассвета Бугров поднял всех криком, один из алтайских проводников исчез, прихватив с собой двух лошадей. Оставшиеся трое выглядели встревоженными, но не удивлёнными.

— Карагуж ушёл,  — мрачно пояснил старший из них, алтаец по имени Чагат. — Он вчера слышал голоса в ветре.

Вяземский фыркнул, но я заметил, как его пальцы нервно постукивают по корешку «Тайной Доктрины», торчащему из кармана.

Наши проводники:

Чагат — алтаец лет сорока, лицо в глубоких морщинах, говорит мало, но знает каждую тропу.

Степан — русский охотник, бывший золотоискатель, крепкий, как дуб, с повадками медведя.

Марья — его жена, единственная женщина в отряде, кроме Воронцовой, молчаливая, но, как я заметил, глаза зоркие.

К восьми утра тронулись в путь. Первые вёрсты шли по долине реки Кокса, неспешно, привыкая к седлам. Гвоздев то и дело останавливался, проверяя свои приборы.

— Странно,  — пробормотал он,  — компас ведёт себя неадекватно.

К полудню вышли к подножию хребта. Здесь природа резко переменилась. Стройные сосны сменились корявыми кедрами, воздух стал разреженным. Вяземский указал на скалистый выступ впереди:

— По моим расчётам, именно за этим перевалом начинается неисследованная зона.

После обеда (холодная баранина с лепёшками), и начался подъём. Лошади фыркали, упирались. Воронцова шла пешком, делая зарисовки необычных цветов. Я заметил несколько экземпляров с неестественно крупными венчиками.

К вечеру разбили первый лагерь на небольшой поляне. Пока Степан и Бугров ставили палатки, я собрал образцы мхов. Их структура показалась мне аномально плотной.

— Профессор,  — осторожно спросил я Вяземского,  — вы уверены, что предыдущие экспедиции действительно не бывали в этих местах?

Он улыбнулся своей странной улыбкой:

— Бывали. Но не возвращались.

Что это значило, я понятия не имел. Странные слова, от которых у меня мороз по коже прошёл.

Ночью проснулся от странного звука, будто кто-то свистел в темноте. Выглянул из палатки: Чагат сидел у потухающего костра, неподвижный, уставившись в сторону перевала.

— Что там? — спросил я.

Алтаец не повернул головы.

— Старые сны гор. Лучше не слушать.

Записываю это при свете керосиновой лампы. Гвоздев за стенкой палатки ворочается, что-то бормочет во сне. Завтра, перевал и неизвестность.

Научные наблюдения первого дня:

Аномальное поведение компаса, (отклонение 15-20 градусов)

Необычно крупные экземпляры rhodiola rosea

Отсутствие птиц в верхней части долины

Странные звуковые аномалии в ночное время

6 августа 1897 года, восточные склоны хребта Безмолвия

Утро встретило нас ледяным ветром. Проснулся раньше всех, ещё затемно. Костер едва тлел, а Чагат уже сидел неподвижно, укутавшись в овечью шкуру. Его тёмные глаза следили за перевалом.

— Ночью опять были голоса? — спросил я.

Алтаец лишь мотнул головой в сторону гор.

— Камни разговаривают. На языке, который забыли люди.

Странно. Всё это слишком странно.

Подъём начали на рассвете. Тропа круто уходила вверх, петляя между скальных выступов. Лошади нервничали, однажды, одна из них, чуть не сбросила Гвоздева в ущелье.

В десять утра достигли перевала. Перед нами открылась долина, какой я никогда не видел, замкнутая со всех сторон скалами, будто гигантская чаша. Дно её покрывала неестественно ровная зелёная равнина, посреди которой виднелось…

— Озеро? — предположила Воронцова.

— Слишком правильной формы,  — пробормотал Гвоздев, доставая теодолит системы Браунера.

Спуск занял три часа. С каждым шагом воздух становился гуще, насыщенный каким-то металлическим привкусом. Вяземский шёл впереди, не скрывая возбуждения.

На равнине обнаружили первые аномалии:

Полное отсутствие насекомых

Камни с правильными геометрическими углублениями. (Естественная эрозия или обработка?)

Растения с фиолетовым пигментом вместо хлорофилла

Воронцова села рисовать, её руки дрожали. Бугров неотрывно смотрел на озеро, крестясь.

— Вода-то… Она не шелохнётся.

После полудня Гвоздев установил приборы у кромки воды. Его голос дрогнул:

— Это не вода. Удельный вес другой. И…

Он провёл рукой над поверхностью.

— нет отражения.

Я подошёл ближе. В идеально гладкой поверхности действительно не отражалось ни неба, ни наших лиц. Только тёмная глубина, уходящая вниз. Долго потом обсуждали, но не пришли к выводам.

Вечером разбили лагерь в двухстах шагах от озера. Вяземский запретил подходить к нему ночью. За ужином (копчёная оленина, уже казавшаяся неестественно пресной). Разговор не клеился.

— Завтра возьмём пробы,  — сказал профессор, но в его глазах читалось нечто странное.

Ночью проснулся от крика. Выскочил из палатки. Воронцова стояла у края лагеря, дрожа всем телом.

— Они в воде… — шептала она. — Смотрят на нас…

Чагат молча натянул тетиву лука. На озере не было ни ряби, ни всплеска.

Но отпечатки босых ног вели от воды прямо к нашему лагерю.

Зафиксированные аномалии:

Температурная инверсия (у озера на 5° холоднее)

Отсутствие эха при крике

Магнитные колебания с периодом ровно 17 минут

Часы экспедиции отстают на 12 минут

7 августа 1897 года, берега Чёрного Озера

Рассвет не принёс облегчения. Всю ночь мы дежурили по очереди, даже Бугров, обычно столь невозмутимый, не выпускал из рук ружьё. Следы у палатки Воронцовой к утру исчезли, будто их стёрла невидимая рука.

Утренние измерения Гвоздева подтвердили худшие опасения.

Глубина озера не определяется (. Грузик уходит вниз бесконечно)

Температура жидкости +4°c (, не меняется с глубиной)

Электрометр фиксирует слабый ток в воде

Вяземский, несмотря на тревожные данные, решил взять пробы. Мы с Гвоздевом опустили стерильные флаконы на шнуре. Когда вытащили, стекло было покрыто изнутри маслянистой плёнкой.

В полдень произошло первое исчезновение. Марья пошла к ручью за водой, и не вернулась. Степан обыскал все окрестности. Лицо его стало серым.

— Следы обрываются у камня. Будто… Будто её подняли в воздух.

Чагат отказался искать. Он сидел, раскачиваясь и бормоча, то ли заклинания, то ли молитвы на своём языке.

После обеда Воронцова показала мне свои новые рисунки, кошмарные образы, возникшие у неё после ночного видения:

Искажённые человеческие фигуры, парящие над озером

Каменные круги с непонятными символами

Что-то огромное, напоминающее одновременно дерево и щупальце

— Они зовут,  — прошептала она. — Особенно профессора.

К вечеру Вяземский собрал нас у костра. Его глаза горели неестественным блеском:

— Завтра я спущусь к озеру. Должен взять пробы с глубины.

Гвоздев резко встал:

— Это безумие! Мы должны немедленно…

— Вы свободны, Пётр Степанович,  — холодно перебил профессор. — Но я иду.

Ночная вахта. Пишу при свете коптилки. Чагат исчез час назад. Просто вышел в темноту и не вернулся. Поиски отложили до утра. Степан спит, сжимая топор. Воронцова бредит в палатке.

Сквозь шум ветра слышится… Нет, не шепот. Скорее, звук, напоминающий скрип дерева о камень, как бы это странно не звучало.

Завтра профессор осуществит свой замысел. Боюсь, мы все уже понимаем, чем это закончится.

Научные данные дня:

Пробы воды испарились за 3 часа (при +18°c!)

Фотопластинки agfa, направленные на озеро, проявились с тёмными пятнами

Барометр показывает постоянное давление, хотя мы в горах

Все часы в лагере остановились ровно в 11:47 вечера

8 августа 1897 года, берега Чёрного Озера

Ночь не кончалась. Когда часы остановились вчера вечером, я думал, что сломался механизм. Но сейчас, глядя на застывшее солнце у горизонта, понимаю, время здесь действительно течёт иначе. Мои карманные часы показывают также застывшее время. Уже… Сколько? Три часа? Четыре?

Профессор Вяземский не спал всю ночь. Видел, как он сидел у воды, что-то бормоча и перелистывая свою потрёпанную «Тайную Доктрину». Когда я подошёл, он повернулся ко мне. Глаза красные, веки дёргаются.

— Они показали мне врата, Володя,  — прошептал он. — Там, под поверхностью.

Его пальцы судорожно сжимали странный камень, чёрный, с прожилками, которого раньше у него не было.

— Кто, они?

— Они.

Воронцова совсем больна. Лежит в палатке, то бредит, то кричит, что «оно смотрит через её глаза». Её последний рисунок… Боже, лучше бы я не видел. Там изображены мы все, с пустыми глазницами, стоящие у ямы, из которой растёт нечто.

Гвоздев пытался починить приборы, но теперь просто сидит, уставившись в озеро. Его магнитометр разбит. Ударил об камень в каком-то припадке.

— Ты слышишь? — спросил он меня утром. — Они поют.

Я не слышал никакого пения. Только этот проклятый скрип, который не прекращается ни на минуту.

Степан сегодня застрелил свою лошадь. Говорит, она «смотрела на него человеческими глазами». А теперь он роет могилу для Марьи, хотя тела нет.

Аномалии усиливаются:

Тени двигаются не в ту сторону

Вода из фляг исчезает

Наши отражения в лужах иногда… Задерживаются на секунду

Раны не кровоточат (. Порезал палец, ни капли)

Полдень, которого не было. Солнце не движется. Остановилось прямо над озером. Вяземский начал готовиться к своему «спуску». Привязал верёвку к валуну, надел кожаные перчатки.

— Вы с ума сошли! — крикнул я. — Это самоубийство!

Он повернулся ко мне, и на мгновение мне показалось, что его черты… Плывут.

— Ты ещё не понял? Здесь нет смерти. Здесь только переход.

Бугров внезапно схватил ружьё и выстрелил в озеро. Вода даже не дрогнула.

— Там что-то есть! — завопил он. — Вижу лицо!

Сейчас сижу в палатке, дрожащими руками записываю это. Вяземский ушёл к озеру с верёвкой и своим чёрным камнем. Гвоздев поплёлся за ним, но я видел, как он плачет.

Степан стоит на коленях перед пустой могилой и что-то поёт.

А Воронцова… Боже… Воронцова сейчас встала и пошла к воде. Без сознания. С открытыми глазами, в которых нет зрачков.

Я должен остановить её. (Если смогу.)

p. S. Тени на палатке двигаются сами по себе.

9 августа 1897 года (?) Лагерь у Чёрного Озера

Я не знаю, какой сейчас день.

Часы безмолвствуют. Солнце застыло в зените уже… Сколько? Сутки? Двое? Тело моё измучено, но сна нет. Только короткие провалы в забытьё, где меня преследуют кошмары о бездонной глубине.

Вяземский ушёл в озеро вчера, (если это было вчера). Привязал верёвку к валуну и шагнул в зеркальную поверхность. Она приняла его, как мягкая глина. Гвоздев, стоявший рядом, кричал что-то о «нарушении барьеров». Последнее, что я видел, как профессор скрылся под плёнкой воды, а верёвка… Она продолжала медленно разматываться ещё час. А потом просто оборвалась.

Воронцову мы нашли у кромки воды на рассвете, (если это был рассвет). Она сидела, обхватив колени, и непрерывно вырезала ножом на собственной коже странные символы. Когда я попытался увести её, она закричала на языке, которого я не знал. Он смешивался с русским.

— Они проснулись! Они идут по следам!

Её глаза… Боже, её глаза отражали не меня, а что-то другое.

Гвоздев помешался на измерениях. Его последняя запись в журнале, которую я смог прочитать:

«11:47 утра. Временной градиент достиг критического значения. Они используют нас как дверной молоток. Мы стучимся в их мир, а они…»

Дальше шли сплошные формулы, переходящие в детские каракули.

Степан исчез сегодня, (если это сегодня). Оставил только свой топор, воткнутый в землю, и одежду после себя, будто он просто испарился.

Бугров стреляет в каждую тень. Его ружьё давно пусто, но он продолжает нажимать на курок. Иногда смеётся. Иногда плачет.

Я один сохраняю подобие рассудка. Возможно, мой скептицизм стал защитой. Или… Или Оно просто не считает меня интересным. Не знаю.

Новые аномалии:

Фотопластинки проявляют изображения, которых не было при съёмке

Пища не утоляет голод. (Едим, но желудки пусты)

Наши тени иногда остаются на месте, когда мы уходим

Вода из озера, теперь каким-то образом в наших флягах. Её нельзя вылить

Я видел, как Вяземский вернулся. Он вышел из озера на рассвете, (если это был рассвет). Его одежда была сухой. В руках он держал тот чёрный камень. Теперь он светился изнутри.

— Они приняли меня,  — сказал профессор. — Теперь очередь остальных.

Гвоздев первым пошёл к нему.

Я бегу. Один. Без припасов. По следам, которых не оставлял.

Если найдёте этот дневник, не ищите нас.

Мы уже не там, где были.

Дату установить невозможно

Кошмар стал реальностью. Бугров погиб первым.

Ночью он закричал, что «оно пролезло в палатку». Когда я выбежал, он уже стрелял в пустоту. Лицо искажено животным ужасом. Потом вдруг замер, будто что-то схватило его за горло… Его тело я нашёл утром, скрюченное. Кости переломаны каким-то неестественным образом, словно его сдавила невидимая рука. Но самое страшное, его лицо. Оно… Было счастливым.

Воронцова исчезла сегодня на рассвете.

Её последний рисунок лежал у кромки воды. Чёрная бездна, из которой тянутся тысячи рук, а среди них наши лица. Я видел, как она вошла в озеро. Вода не сопротивлялась. Просто приняла её, как родную. Через час её платок всплыл у берега. Он был покрыт странной слизью, пахнущей медью и гнилыми водорослями.

Вяземского я обнаружил у камня.

Он сидел, обхватив свои колени, с тем самым чёрным камнем в руках. Когда я подошёл ближе, понял, что профессор мёртв. Но его глаза… Они были открыты и полны того же сияния, что и камень. А рот… Боже, его рот растянут в неестественной улыбке. Слишком широкой для человеческого лица.

Когда я попытался оттащить тело, кожа на его руке слезла, как перчатка. Под ней, не мышцы и кости, а нечто… волокнистое, будто сплетённое из водорослей.

Гвоздев последний.

Он сидит сейчас у потухшего костра и бормочет уравнения. Его приборы разбиты, но он продолжает «снимать показания» с воображаемых устройств.

— Временная петля,  — шепчет он. — Мы в ней. Они экспериментируют. Наш лагерь больше не подчиняется законам пространства.

Сегодня утром я вышел из палатки и увидел, как наш лагерь растянулся на сотню шагов, хотя вчера был компактным. Палатка Бугрова исчезла, хотя его тело всё ещё здесь. А тропа, по которой мы пришли… она теперь ведёт к озеру.

Оно играет с нами.

Вчера я видел Марью. Она стояла у воды и звала меня к себе. Но когда я подошёл, оказалось, что это просто куст, принявший странную форму. Вот только босые следы на почве…

Сегодня ночью слышал голос Воронцовой. Она пела колыбельную из глубины озера.

А сейчас… сейчас я вижу, как тени от камней складываются в знакомые силуэты. Они машут мне. Зовут последовать за остальными.

Я последний.

Гвоздев только что встал и пошёл к озеру. Не оглянулся. Я остался один с этим дневником, с трупом профессора и с…

Оно наблюдает. Я чувствую Его взгляд на своей спине.

Если завтра, (если будет завтра), и я ещё буду в своём уме, попробую найти путь назад.

Но я уже знаю правду. Отсюда нет возврата. Мы потревожили то, что должно было спать вечно.

Даты нет. Время утрачено.

Я не спал. Я проваливался в пустоту, в бездну.

Сны приходили волнами, как приливы той черной воды, что лежит в сотне шагов от моей палатки. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я падал сквозь слои времени, сквозь целые пласты окаменевших эпох, в те времена, когда это место еще не было горой, не было даже землей.

Я видел Их. Они плавали в черной смоле первозданного мира, бесформенные, но не слепые. Их тела были сделаны из того, чего не должно быть. Из углов, которые не сходятся, из линий, что ломаются, едва тронешь взглядом. Они двигались сквозь камень, как сквозь воду, оставляя после себя пустоты в форме кошмаров.

А потом, лед. Тысячелетия льда, сдавившие землю, и Они замерли, свернувшись в ядрах голубых глыб. Но не спали. Никогда до конца не спали. Лишь дремали. Я чувствовал, как Их сознание пульсирует подо мной, медленное, как движение континентов. Они помнили те времена, когда не было еще ни людей, ни деревьев, ни самого воздуха.

Просыпался я всегда одинаково, с воплем, в липком поту, хотя палатка была холодной внутри. Мои пальцы цеплялись за одеяло, будто боясь, что провалятся сквозь ткань в те слои прошлого, что я только что видел.

Странности. Во сне я дышал той древней атмосферой, густой, как суп, и она меня не убивала. Времена там текли не линейно. Я видел ледники, которые возникали за секунду, горы, выраставшие за мгновение. А потом, внезапно всё взрывалось в огненных фонтанах.

— Они замечали меня. Иногда один из этих… существ… поворачивал ко мне часть себя, и тогда я чувствовал, как мой разум начинает раскрываться, как бутон под ядовитым солнцем.

Сейчас, при свете коптилки, я пишу это дрожащими руками. На коленях лежит револьвер. Я больше не уверен, что сплю.

Потому что сейчас, когда я оглянулся на стену палатки, я увидел, что тень движется не в такт моим движениям. Она тянется к озеру, а иногда ко мне.

Господь милосердный, помоги мне избавиться от этого безумия. Дай силы противостоять соблазну пойти к озеру. И если я не справлюсь, то ствол в рот, и…

Нет даты. Время потеряло всякий смысл.

Я держал в руках камень профессора — тот самый, что светился изнутри, словно наполненный чёрным звёздным светом. Он был холодным, но не ледяным, скорее, как металл в морозное утро. И он... пульсировал.

Я вошёл в озеро. Вода не оказывала сопротивления. Она приняла меня, как некогда Воронцову. Плотная, но не вязкая.

С каждым шагом я погружался всё глубже, однако тьма не сгущалась. Передо мной открывалось нечто, что не было ни водой, ни воздухом, ни пустотой. Здесь пространство ощущалось другим. И я дышал.

Лёгкие наполнялись чем-то, что не являлось ни кислородом, ни ядом. Оно просто существовало, подобно самому этому миру.

Они появились. Сперва едва заметные, как тени на периферии взгляда. Затем ощутимые, как давление в висках, будто чьи-то пальцы осторожно прикасались к моему сознанию. Наконец, стало ясно.

У них не имелось привычной нам формы. Они были волнами, углами, разломами самой реальности. Они перемещались, оставаясь неподвижными, звучали, не производя звука. Их присутствие ломало зрение. Я видел их, то как переплетение чёрных нитей, то как мерцающие кристаллы, то как пустоту, смотрящую в ответ.

Их голоса, если это вообще можно назвать голосами, проникали непосредственно в мысли:

— Ты пришёл с камнем.

— Ты можешь сделать выбор.

— Однако выбор означает потерю. Падение.

Я осознал это не разумом, а чем-то гораздо более глубоким. Камень был ключом. Вместе с ним я мог шагнуть в прошлое, увидеть мир ещё до появления людей, льда, самой планеты Земля. Войти в будущее, где течение времени отличается от нашего. Перейти в другие миры, лежащие за пределами звёзд, вне пределов воображения.

Профессор стремился именно к этому. Он жаждал знания, но не понимал, что за каждую правду приходится платить частью самого себя. Он вошёл сюда — и остался. Не умер. Не исчез. Просто перестал быть человеком. На берегу осталась лишь его искорёженная оболочка. Теперь выбор стоял передо мной.

Я мог пойти дальше и, вероятно, никогда не вернуться. Либо...

Я мог уйти.

Эти сущности ждали. Они не спешили. Для них само понятие времени отличалось от нашего.

Я посмотрел внутрь, туда, где мерцали врата в иные миры. И отступил.

— Хочу вернуться назад.

Они не препятствовали. Возможно, почувствовали жалость. А может, им было просто всё равно.

Я очнулся на берегу. Камень выпал из моих рук и покатился по влажному песку.

Я не помню, как выбрался оттуда. Но знал одно: если вновь коснусь камня, он позовёт меня обратно. Потому я решил оставить его лежать.

Отправился к палатке. Дневник. Сумка. Уходить.

Пока они опять не позовут. Пока озеро не решит, что мой выбор — ошибка. Нужно убегать. Но... я видел. И часть меня навсегда осталась там.

17 марта 1915 года, Санкт-Петербург

Они говорят, что прошло восемнадцать лет.

Восемнадцать лет с тех пор, как наша экспедиция отправилась к Чёрному Озеру. Но для меня прошло всего несколько месяцев. Лишь вчера я стоял на берегу той проклятой воды, видел, как Гвоздев шагает в зеркальную гладь, чувствовал на себе взгляд… Этого.

Как я вернулся?

Помню только обрывки. Бег сквозь лес, где деревья меняли положение с каждым шагом. Встречу с охотниками-алтайцами. Их испуганные лица, когда я упал перед ними, бормоча что-то о «камнях, которые смотрят».

Полугодовое блуждание по сибирским деревням, где меня считали безумным и кормили из милости.

И наконец, Петербург. Но не тот, что я покинул. Город изменился.

На Невском теперь ездят автомобили, а не кареты. В витринах магазинов, те же портреты государя, но уже постаревшего. Всюду плакаты о войне с Германией, разговоры о революционных брожениях.

А я…

Я остался прежним.

Доктор в лечебнице на Выборгской стороне показывает мне зеркало.

— Видите? Ни одной морщины. Как будто время вас пощадило.

Но он ошибается. Время не пощадило меня. Оно… Отпустило.

Мои записи, единственное доказательство. Но кто поверит сумасшедшему? Кто поверит в озеро без дна, в камни, которые шепчут, в профессора, чья плоть превратилась в нечто странное?

Я раз за разом перечитываю свои старые заметки и понимаю, даже я сам начинаю сомневаться. Может, это действительно бред? Галлюцинации от голода и страха? Но тогда…

Почему по ночам я просыпаюсь от того самого скрипа?

Почему вода в графине иногда… Не отражает моего лица?

Где сейчас Гвоздев? Что стало с Воронцовой?

Почему я слышу их голоса в шуме дождя?

И главное, если я действительно вернулся…

То почему, чёрт возьми, моя тень иногда остаётся на стене, когда я уже ушёл?

Почему в зеркалах мелькают знакомые силуэты?

И почему, когда я закрываю глаза, я снова вижу то озеро, и понимаю, что Оно зовёт меня?

Может, я не вернулся.

Может, это лишь новая ловушка. И я до сих пор нахожусь там, на берегу, у чёрной воды?

Или…

Или Оно теперь во мне. Господи, я не знаю.

(Конец дневника)

Приписка чужой рукой:

«Пациент, Соколов Владимир Ильич, скончался 12 февраля 1916 года. Причина смерти, остановка сердца. На лице застыло выражение крайнего ужаса. Примечательно: в момент смерти все часы в палате остановились, показывая 11:47».

Совершенно секретно

Народный комиссариат внутренних дел СССР 
Отдел особых исследований при 5-м управлении 
№ 3781/с 
25 ноября 1938 года

Докладная записка

О задержании гражданина Алексея Петровича Иванова и изъятии артефакта аномальных свойств

Начальнику 5-го управления НКВД СССР тов. Ежову Н.И.

1. Обстоятельства задержания: 
25 октября 1938 года в городе Барнаул, оперативная группа под моим руководством задержала гражданина Иванова Алексея Петровича (1892 г.р., уроженца села Усть-Кокса). Гражданин находился в крайне возбужденном состоянии и распространял среди местных жителей панические слухи о «проклятом озере». Во время обыска были обнаружены личные вещи задержанного, среди которых оказался необычный объект аномальной природы (далее именуемый «Объект К-37»), визуально схожий с куском антрацита неправильной формы размерами 6,5 ; 4 ; 3 см и массой 214 граммов.

2. Описание Объекта К-37: 

Внешний вид:
Матовая поверхность с характерными прожилками, напоминающими кровеносные сосуды. Под ярким светом наблюдается едва различимый голубой отсвет.

Структура:
Проведенный лабораторный анализ (специальная лаборатория №8) установил следующее: 
— Минеральный состав уникален и не совпадает ни с одним известным минералом, согласно существующим геологическим справочникам. 
— Внутренняя структура состоит из сложной геометрической системы полостей (см. приложение 1). 
— Поверхностная температура постоянно составляет +4°С вне зависимости от окружающей среды.

3. Установленные свойства: 
Экспериментальные исследования проводились в строго изолированных условиях.

Эффекты взаимодействия с человеком:
— Контакт с человеческой кожей провоцирует появление холодного свечения, интенсивность которого возрастает пропорционально длительности соприкосновения. 
— Воздействие на человеческое сознание проявляется следующим образом: трое испытуемых сообщили о восприятии неразличимого шепота, («голосов») на непонятном языке и видений горного ландшафта с тёмным озером (описания совпадают на 100%). После тридцати минут воздействия, двое из трёх участников демонстрировали неконтролируемые приступы агрессии.

Физические аномалии вокруг объекта:
— Механические часы перестают функционировать в пределах десяти метров от объекта. 
— Фотографические пластинки начинают проявлять необычные изображения, включая контуры человекообразных фигур. 
— Попадание объекта в жидкость вызывает мгновенное испарение воды без изменения температуры жидкости.

4. Показания гр-на Иванова: 
Гражданин Иванов заявил, что обнаружил Объект К-37 на берегу загадочного черного озера в горах, куда прибыл, сбежав из трудового лагеря. По словам задержанного, объект обладает необычными свойствами: 
— «Разговаривает с ним ночью», передавая голосовую информацию неясного содержания. 
— Демонстрирует картины прошлого, описывая увиденных гигантских червеподобных существ внутри скал. 
— Оказывает притягивающее воздействие, будто манящее обратно к озеру.

Примечание: Медицинская экспертиза показала наличие признаков психического расстройства, (паранойя, навязчивые мысли), однако физическое состояние Иванова нормальное (нормальная кровь, отсутствие заболеваний).

5. Предложения и рекомендации: 
— Ускорить организацию специальной научной экспедиции в указанный регион (точные координаты приложены). 
— Изолировать гр-на Иванова в специальном учреждении №14 для дальнейшего изучения и опроса. 
— Запретить проведение любых последующих опытов с объектом без разрешения высшего командования.

Заключение: Объект имеет значительный научный и стратегический потенциал, настоятельно рекомендуется привлечь специалистов по геофизике и парапсихологии.

Приложения: 
1. Фото Объекта К-37 (3 экземпляра); 
2. Протоколы проведенных экспериментов (12 листов);  Карта с отметкой места (озеро в 15 км от с. Усть-Кокса).

Начальник 3-го отделения
5-го управления НКВД СССР
Хлебников И.В.

P.S. Личная пометка (не для протокола):

Товарищ Ежов, это похоже на то, что немцы искали в Тибете в 28-м. Надо опередить.

(Документ содержит следы странного пятна — анализ показал состав, идентичный слизи, описанной в отчёте Соколова В.И. за 1897 г.)