Проклятие Вагры. Часть 2. Глава 7

Его последняя воля

Одно кольцо она всё же оставила себе. Самое скромное и одновременно изысканное – тонкая гроздь аметистовых глициний на круглой золотой «ветке».
 «Разумный выбор», – прозвучало в голове сухое одобрение от матери.
– Пошла прочь, – огрызнулась вслух Вагра.
Она исхудала. Сразу поняла это по тому, как легко указательный палец скользнул в прохладную окружность из лунного золота Плачущих пещер. Металл почти не коснулся бледной кожи новой хозяйки. Странно. Обычно драгоценности дяди Ралафа были ей впору – и кольца, и браслеты. Нет, она никогда не интересовалась ими. Но волновало ли кого-то в Рассветном доме её мнение?
 Перед их совместным выездом в театр эксцентричный дядюшка обычно просто появлялся на пороге её комнаты со своей шкатулкой. Прятал её за спиной и хитро улыбался, словно желая продемонстрировать племяннице свои успехи в лицедействе. Успехи, которые нельзя было не признать. Как ненавидела бы она эту шкатулку – изящный ларец из фиолетового аметиста на когтистых «лапках» из жёлтого золота, – если бы не Ралафов талант. Ненавидеть его за этот талант она начнёт немного позже.
Но поначалу это было просто весёлой игрой. Их тайной сделкой. Не так уж много требовалось от Вагры – всего лишь снова побыть чьей-то куклой. Нарядиться в то, что выдадут горничные, надеть маску «выход в свет» и вести себя подобающе. Всего лишь сделать то, от чего обычно скрипит песок на зубах. Но оно того стоило. Потому, что награда за терпение была лучше шоколадного торта и даже лучше целого вечера в компании земляных дроздов (дроздам Вагра в этом никогда не признавалась).
В награду она получала чудо – влекущее и непознаваемое. Превращение.
Ожидание Превращения было, пожалуй, лучше всего. Оно начиналось с ароматной карточки-приглашения. Тонкий прямоугольник из лиловой глины на фоне мраморных прожилок туалетного столика. Непредсказуемость его появления полностью отражала дядюшкин характер. Как и любые чудеса, он всегда появлялся, когда Вагра ждала меньше всего. Или не ждала вообще. Всегда на одном и том же месте – ровно по центру, где мрамор столика плавно переходил в витую раму медного зеркала. Отражаясь в нём, лиловый прямоугольник казался вытянутым во времени и пространстве. Будто зеркало разверзло свой металлический портал и выронило из него странный, потусторонний предмет. Вагра точно знала, что он оттуда – из зеркала. Потому что именно из него дядя Ралаф и доставал свои Превращения.
Пахли «карточки из зазеркалья» всегда по-разному, но никогда не просто так. Их аромат всегда был связан с Превращением. Запах, доносящийся из лилового портала, – это первая часть игры. Предложение угадать. Медленно, словно опасаясь, что прямоугольник засосёт её внутрь, Вагра на цыпочках приближалась к нему, осторожно вдыхая аромат-загадку.
Дело в том, что дядя Ралаф мог превратиться в кого угодно. Это заставляло воображение маленькой Вагры работать с усердием вьющего гнездо дрозда. Саму карточку она не трогала. В ней никогда не было ничего интересного: лишь название театра (в большинстве случаев – Небесный), пьесы, а также дата и время, к которому ей нужно быть готовой. Так что касаться лилового послания было необязательно, а вот вдыхать… Вагра с ногами забиралась на пухлое кресло из персикового бархата, закрывала глаза и начинала вить гнездо фантазии.
В кого превратится сегодня дядя Ралаф? Как он обманет Пустоту? А может быть – это была самая любимая часть Вагры – он высмеет кого-нибудь из посетителей Рассветного дома? Ведь Пустота боится смеха и громких звуков.
Щекочущий аромат специй, масел из незнакомых цветов и нагретой слоновой кости сулил встречу с заморским торговцем. Запах дерева, дешёвой краски и нестиранной ткани вперемешку с ромом и пылью старого сундука предвещал визит актёра уличного балагана. Расплавленный пчелиный воск, остывшая гуща сорха, редкий табак и горькие капли от бессонницы намекали, что стоит ждать в гости прорицательницу с Главного рынка. А однажды в сахарной помадке, тяжёлых розовых духах и облаках фиалковой пудры Вагра со смесью ужаса и восторга признала её. Бабкину подругу Безголовую.
Ах, моя милая Вагритта!
Очень часто предвкушение и догадки ей портили. Разве можно надолго оставлять нашу странную и «такую больную» Вагру одну? Входила мать или горничные; вносили присланные дядей платья – цветы из ткани самых разнообразных форм и расцветок, – к которым прилагался список наставлений и указаний. Тех, что разделяли мир на «подобающее» и «неподобающее». Примерка, подгонка, вторая примерка. Деликатный макияж, «чтобы скрыть твою бледность». Игнорирование аллергии на пудру. Заковывание ступней в вериги туфель с пряжками из самоцветов и маленькими квадратными каблучками.
В те мучительные мгновения Вагра люто ненавидела себя. За то, что позволяла наряжать и раскрашивать себя, как куклу; за собственную наигранность и лживость, на которые приходилось идти ради Превращения. За то, что приходилось служить Пустоте. Она закрывала глаза, стараясь не смотреть на собственное отражение, и с головой уходила в ароматную загадку лиловой карточки. Кем он станет сегодня для неё? Кем?
Вагра считала дядю Ралафа самым лучшим в мире актёром.
Наряженная, причёсанная, накрашенная и надушенная, утопая в «лепестках» нового платья-цветка, она ждала его появления на краешке бархатного персикового кресла. Всегда – спиной к зеркалу.
Представление начиналось ещё до того, как открывалась дверь. Темп приближающихся шагов, ритм стука, скорость поворота дверных петель уже были частью Превращения. Ибо в комнату Вагры входил вовсе не дядя Ралаф, а совершенно другой человек. От дяди Ралафа у него был только внешний облик – да и тот частенько ускользал под влиянием новой роли, – и неизменная шкатулка.
Неизменным оставался и сюжет представления. Незатейливый и, как сказала бы бабка Эгсин, «традиционный», он сводился к тому, что дядюшка предлагал племяннице примерить очередное украшение из своей шкатулки. Но как! Предлагал ведь не сам Ралаф, а образ, который он принёс Вагре на этот раз. Не прибегая ни к костюмам, ни к гриму, дядя виртуозно перевоплощался в других людей. Это они, а не он, на разный лад предлагали Вагре дополнить её наряд украшениями, а затем восхищались, восторгались, льстили и пели дифирамбы. То заморский торговец, то гадалка, то кто-то из высшего света Назгапа, то уличный бродяга – роли ни разу не повторялись. Заворожённая Превращением, Вагра послушно протягивала руку для колец и браслетов, убирала волосы с шеи для бус и колье, подставляла голову для тиар и диадем. Заканчивалось представление всегда тоже одинаково – совместным позированием у медного зеркала. Грустный момент. Ведь магия лилового прямоугольника тут же улетучивалась, а в зеркале отражались две размытые фигуры: дядя и племянница в нарядах из одинаковой ткани и в похожих украшениях. Держась за руки, они делали шаг назад, и Вагре становилось не по себе.
Две, словно сотканные из тумана, фигуры не выглядели человеческими. Дядя казался долговязым призраком, неким размытым фантомом, а она, Вагра, живым цветком, который тот держит в руке. Дальше её обычно ждала насквозь фальшивая пьеса в Небесном театре с именитыми фамилиями на афише, баснословно дорогими винами и морскими деликатесами, а также пытка повышенным вниманием к персоне дядюшки.
То, что она, Вагра, – живой цветок, сопровождавший дядю в театр, как сопровождают старых дев милые собачки под цвет их платьев, – была лишь способом повышения этого самого внимания, ей предстоит осознать чуть позже. Куда раньше проснулась зависть к дядиному таланту. Вернее, не к таланту, а способности жить с ним. Он ведь видел, не хуже Вагры видел пустоту и ложь этого мира, но они не мучали, не грызли его и не лишали сна. Он не сбегал к дроздам, не бился в истерике, не пугал гостей.
Он прекрасно видел, как устроен мир, но умел жить в нём, причём жить с шиком. Ещё и дерзил Пустоте, вставлял ей шпильки в тех домашних сценках для племянницы. Он и её использовал, чтобы заполнять собственный душевный мрак: восхищённый зритель и экзотический компаньон.
Чистота понимания – одна из дорог к ненависти. 
Глядя, куда привела их с дядей эта дорога, Вагра, однако, не спешила упиваться торжеством. Она привела туда, куда и должна была. Разве торжествуют люди при смене созвездий на небосклоне? Испытывают триумф, лицезря расцвет, старение и смерть?
Нынешнее положение дяди Ралафа выглядело для Вагры таким же естественным, как и эти явления. Его длинная чёрная рубаха напоминала сложенные крылья летучей мыши, примостившейся на ночлег у колонн малахитового зала Гобба. Старожилы храма зовут его Залом признания. Вагре же казалось, что она находится внутри зелёной медовой соты: всё дело в круглой форме зала и бесчисленном количестве углублений в его стенах. Раньше в этих каменных лунках хранились подношения жителей Чарьа для грумшу. Под каждым столбцом лунок, словно молчаливые хранители, стояли малахитовые изваяния обитателей храма. Наполовину люди, наполовину животные, растения или предметы. Мальчик-ракушка, старуха-прялка, женщина-бабочка, мужчина-вол, старик-туман. Девочка-волчица.
Когда Вагра оказалась здесь впервые, подобная творческая свобода вызвала у неё недоумение: она никогда не встречала таких изображений грумшу прежде. Объяснение Нугура вполне её удовлетворило. «Эти гибридные образы, – отчеканил он тогда тоном бесстрастного экскурсовода, – связаны с бытовым представлением о жизни грумшу в Гоббе после церемонии Посвящения. Люди полагают, – тонких губ коснулась еле заметная усмешка, – что их талисманы здесь постепенно превращаются в существ, предсказанных Вируммой». Вагра одобрительно кивнула: эта философия ей понравилась.
– Убрать все изваяния! – сказала она вслух.
Их убрали. Теперь под «сотами» для даров на равном расстоянии стояли четыре малахитовых стервятника. Они глядели друг на друга, и недобро. Раскрытые клювы, вытянутые шеи, вздувшиеся зобы, прищуренные глаза. На головах – костяные тиары.
 «Словно вот-вот накинутся друг на друга и растерзают на кусочки!» – радостно воскликнула Вагра, впервые их увидев.
 Служители этого восторга не разделяли, но хранили благоразумное молчание. Некоторые из них готовы были поклясться, что по ночам из Зала признания теперь доносится приглушённый клёкот.
Этим утром вместо клёкота от полированных малахитовых стен отражался скрипучий голос Нугура. Голос источал мёд, которого не было в зелёных «сотах». Мёд, что добавляют в горькое лекарство. Тусклый свет из узких окон под потолком лениво поблескивал на серебряных нитях густо-зелёного жаккардового халата. Блестела и бритая голова шамана – пепел и толчёное серебро покрывали её дымчатой вуалью и указывали на то, что ночь была проведена за беседами с духами предков. Неизменный посох был аккуратно приставлен к белокаменному креслу. Почти неестественно прямая спина не касалась причудливого рельефа высокой спинки.
По другую руку от Вагры на таком же кресле сидел Эмхис, задумчивый и невыспавшийся. Традиционное серое рубище Стража Гобба стало ему явно велико; теперь он буквально утопал в своём одеянии, как в тяжёлом свинцовом облаке. Иногда это облако метало короткие молнии – глазами. Вагра прекрасно понимала, что причина затаённой ярости Стража – вовсе не ликвидация его малахитовой коллекции. Это аллергия на мёд, источаемый Нугуром.
А старик на разные лады расхваливал новые порядки Гобба. Храм, дескать, только теперь стал по-настоящему чудотворным и великим местом. Наконец перестал быть хранилищем игрушек и домом для выдуманных божков. Нет, конечно, так нельзя говорить обо всех грумшу – некоторые делали определённые успехи в обретении могущества, – но большинство были лишь чванливыми нахлебниками. При всём уважении к Зелёной звезде, вряд ли Огненный бог вообще в курсе, что его взгляд указывает на какие-то символы в камнях. Но годы бесплодных попыток стоили того. Жители Чарьа, наконец, обратили на себя внимание небесного ока, и оно подарило им истинное чудо – настоящего грумшу. Стервятника. Он, Нугур, раньше нисколько не интересовался Гоббом. Иные вещи занимали и заботили его: сохранение мудрости предков, поиски вечной гармонии и неувядающих цветов. Но теперь…
Цветов. Слово впилось в рёбра безжалостным корсетом. «Ах, Ралаф, что за чудесный цветок сегодня с тобой! Смотри, Янтилья, они c племянницей в почти в одинаковых нарядах! Ты сам это придумал?» Потянуло дорогими духами, накрахмаленными перчатками, моллюсками, белым вином и фальшивыми улыбками. Вагра словно уменьшилась. Всё вокруг стало большим, враждебным и пустым, а она – крошечной и беспомощной. Из Королевы стервятников она вдруг превратилась обратно в игрушку. Живую игрушку дяди Ралафа, которую он таскал с собой на премьеры, чтобы выделиться среди южных царьков и артистической элиты. Новая пытка Пустотой, которую ей приходилось выдерживать снова и снова за каждое дядюшкино Превращение.
Он ни разу не сыграл для неё просто так. Ни разу.
Вагра впилась ногтями в ладони: нужно было как-то избавиться от наваждения. Боль очищает разум. Знакомый с детства постулат не подвёл, и, когда кожи коснулся обжигающий серп пореза, зрение вернулось к Вагре, а она – в Зал признания. Никто ничего не заметил. Всё снова так, как и должно быть… почти. Королева стервятников проследила за взглядом Нугура и поняла, что осталось вне её контроля. Руки. Они предательски дрожали. Кольца нервно позвякивали друг о друга, как бабкина серебряная ложечка о стенку чаши с сорхом. Слабый, неуверенный, отвратительный звук.
Старик мгновенно отвёл взгляд, делая вид, что ничего не видел, и деликатно подался вперёд:
– Королева, могу я чем-то…
Но Вагра не дала ему договорить. Кольцо с глициниями ожгло ей палец, и эту боль нельзя было назвать ни благой, ни очищающей. Как она могла не заметить! Это же те самые глицинии, с потолка гостиной Рассветного дома, теперь обвиваются вокруг её пальца. Призрак её, Вагры, прошлого в чужой, фальшивой семье, которая довела отца до гибели. Ещё один издевательский дар дядюшки. Королева стряхнула кольцо на чёрную с золотом юбку, как ядовитую гадюку, и, размахнувшись, швырнула им в сгорбленную тень в углу зала.
– Шкатулка! – хрипло рыкнула она тени. Та вздрогнула и вытянула шею вперёд. Вагра щёлкнула пальцами: – Подбери!

Лучше её не злить. К счастью, Ралаф проследил траекторию полёта кольца. Пользуясь падающей на глаза чёлкой как укрытием, он внимательно наблюдал за племянницей с противоположного конца зала. Кстати, «следить» и «наблюдать» оказались прекрасными задачами, а задачи у дяди Вагры теперь в почёте. После того, как отравленные токи Предвестников пронзили его сознание в агонии той драки в гнезде, Ралаф понял: за свой разум здесь нужно бороться. Ибо в Гоббе воистину правит хаос.
 Когда он очнулся, ослабший и избитый, то, как ни старался, не мог вспомнить ни одной причины, по которой добровольно ввязался в ту кровавую и бессмысленную заваруху. Не мог найти в себе ни единого повода для ненависти к своим несчастным соседям по гнезду. Да и они не выглядели ни обиженными, ни затаившими злобу друг на друга: те, кто выжил в «алом клубке», уже к вечеру вели себя как обычно – сидели в раздраконенных гнёздах, шипели, свистели, трясли головой, заламывали руки и запястья. Зачем, спрашивал себя Ралаф, за что мы дрались? Не вспомнить. Ноющая боль и голод замутнили зеркало памяти.
Дальше всё было как в тумане. Стемнело. Надеясь утешиться забытием сна, Ралаф лёг калачиком и закрыл глаза. Изо всех сил он старался представить, что жёсткие ветки, которых он касался спиной, – это спинка плетёного кресла в саду Рассветного дома; что тупая боль во всём теле – это лишь последствия экзотических любовных утех; и что свист и клёкот у него над головой – это земляные дрозды, с которыми под аркой бордовых роз играет его маленькая племянница Тучка.
Птицы и розы превратились в единый пурпурно-чёрный узор. Спирали узора гипнотически вращались за закрытыми веками Ралафа, и его разум вязнул в них, как в болоте. Но вскоре эта темнота озарилась тусклыми всполохами света. «Болотные огни», – подумал сквозь сон дядя Вагры. Ему нравилось поддерживать иллюзию пребывания в другом месте, и возвращаться в Гнездилище он не спешил. Однако его желания мало волновали служителей Гобба. Эти Серые капюшоны всегда настолько вежливы, насколько и настойчивы. Отвратительное сочетание человеческих качеств. Обычно его силятся взрастить в себе мелкие чиновники, держатели дорогих лавок и девицы низкого происхождения с высокими амбициями.
Ралафа отвели в жаркое помещение, от пола до потолка выложенное мраморными плитами. Сквозь облака густого пара, подсвечиваемые узкими глазницами окон, то и дело мелькали чьи-то руки, но если не присматриваться, то начинало казаться, что предметы в этой тайной бане сами летают по воздуху.  Щётка, мыло, огромная морская губка, полотенце, пузырёк с чем-то, похожим на масло – всё это попеременно касалось израненного тела Ралафа, вызывая весь спектр ощущений: от жжения до приятного тепла. Долгожданное омовение; благословенный ритуал, о котором узник Гобба уже и не мечтал. Забота, от которой он успел отвыкнуть.
Но едва его глаза сомкнулись в приятной неге, как тело пронзила игла ледяного подозрения. «С чего вдруг такое внимание к моей гигиене?» Не припомнить, чтобы других Предвестников также уводили куда-то для наведения блеска. Ежедневное протирание тряпицами, вымоченными в каких-то травяных настоях, да жестяные вёдра для естественных нужд – вот и весь уход за «поклонниками» племянницы. Куда ревностней здесь блюли чистоту самого Храма; зелёные каменные плиты всегда были образцово-показательно надраены водой с щёлоком и окутаны ароматным дымом.
По распаренной коже Ралафа что-то скользнуло – сначала за ушами, потом по шее, а затем сползло к ключицам. В бесплодной попытке отмахнуться механически дёрнулись руки. Дёрнулись и поймали воздух. Померещилось? Опустив руки, дядя Вагры ощутил на плечах прикосновение легчайшей ткани, а потом кто-то обхватил его за талию. Ралаф вздрогнул и приготовился освободиться от хватки, но вместо чужих рук обнаружил в своих ладонях лишь шелковистый пояс от халата. Его одели. Уже хорошо. Мысль о том, что, возможно, его хотят увести из Храма, показалась почти спасительной. Освобождающей. И, конечно, малодушной.
Зато очень знакомой и привычно-уютной. Как напоминание из прошлой жизни о том, чем обычно заканчивались его, Ралафа, приключения и затянувшиеся творческие эксперименты. Где бы он ни находился, что бы ни натворил, в какой компании бы ни увяз, рано или поздно за ним прибывала карета или паланкин, пара стражников Рассветного дома, а в особо тяжёлых случаях – лично отец.

Например, когда его младшего сына спустя двое суток поисков нашли в тайной общине «художников джунглей», живших под открытым небом в лесу у Скорлупчатых гор. Суварх, в его серебристом камзоле, с идеальным пробором тоже серебристых, правда, уже редеющих волос и грозно выгнутой бровью, так странно смотрелся среди этих полуобнажённых людей, перемазанных зелёной краской и светящихся блаженными улыбками. Это был непростой день. Ледяное молчание отца в паланкине по дороге обратно делало стенания Ралафова желудка ещё жалобней и выразительней: расплата за неразборчивость в плодах, травах и кореньях.
 Следующие несколько дней заволок туман забытья; за жизнь младшего сына наместника боролись лучшие лекари Белых песков. Его спасли, но слабость и тошнота сохранились до конца того тяжкого и безотрадного лета. Ни в чём горе-больной не находил облегчения – ни в изощрённых диетах, ни в череде молитв, ни в целительном трансе, ни в клубах дыма щепы пяти Благих деревьев(1).  Настоящее проклятие. Ралаф тогда начал всерьёз опасаться, что эта горечь в глубине горла и привкус желчи во рту останутся с ним навсегда, а желудок отныне не будет принимать никакой иной пищи, кроме осточертевших галет, сушёных бананов и «храмовой каши» на воде. И, судя по тому, что в конечном счёте в Рассветный дом пригласили Хамудара, опасения эти разделяла вся семья. Главный шаман явился без долгих уговоров, помпы и, главное, без осуждений. Взглянул Ралафу в глаза, задал пару вопросов, глубоко вдохнул воздух вокруг него, зачерпнул из деревяного ларца немного золы и приложил почерневшие от неё пальцы к груди больного. Слегка поморщился, как будто столкнулся с неким сопротивлением. Мать изящно всплеснула руками и преувеличенно ахнула: любые проявления шаманской магии всегда доставляли ей удовольствие. Отец покосился на неё и скептически нахмурился. А Главный шаман медленно, словно воздух действительно оказывал какое-то сопротивление, отвёл ладонь от груди Ралафа. Пальцы Хамудара подрагивали и, казалось, вытягивали что-то из самой глубины лёгких больного. Только тогда Ралаф понял, что дело было не в желудке. Нет. Он сам себе всё это внушил – и про желчь, и тошноту, и неприятие пищи. Ибо горьким и отравленным был сам воздух, который он вдыхал. Вот, что, словно ядовитую змею, держал в своих руках Хамудар. Дышать стало легче. Тошнота, отвращение к еде и сонный морок отступили.
 На вопрос о том, что это было, Чёрный шаман, споласкивая ладони в расписном фарфоровом рукомойнике, ответил собственным вопросом: «Вы помните, какой приказ вы в сердцах отдали своим людям, когда забирали сына из общины художников?» Отец равнодушно пожал плечами. Было очевидно, что ему не терпится скорее перейти к поручениям для прислуги в связи с чудесным исцелением младшего сына, сесть в карету и отправиться по государственным делам. Их тогда хватало: слухи о разрастании жреческой идеологии и её агрессивных последователях долетали даже до спальни больного. Зрело религиозное восстание; в землях Чарьа было неспокойно, а кое-где – небезопасно. Так что вместо ответа Суварх лишь бросил на Хамудара многозначительный усталый взгляд, намекающий на то, что приказов за последнее время было отдано столько, что впору выстроить из них новый город. А знать и помнить каждый камень городских стен, увы, невозможно.
С новой порцией свежего воздуха Ралафа постигло неожиданное озарение. Поднявшись на локте, ещё слабый, но возвращающийся к жизни, он ответил Главному шаману за Суварха: «Отец приказал сжечь все листья монстеры с рисунками художников джунглей. – И оскорблённо уточнил: – Чтобы помнили». Лица отца и матери превратились в вопрос «И что?»; лица слуг стали воплощением любопытства.
А Хамудар тщательно вытер руки полотенцем с разноцветными кисточками, осторожно положил его на край рукомойника и сказал: «Всё это время в лёгких вашего сына стоял дым тех листьев».

И, хоть тогдашняя обида на отца получила столь чудное физическое проявление, всё же в его покровительстве Ралаф всегда находил опору, уверенность в себе и защиту. Но теперь этот незримый щит расколот и надеяться на волшебное спасение глупо. Конечно, никто не прислал за ним паланкин, не подверг строгим нотациям и не заставил неделю сидеть в Рассветном доме и поститься. Ибо Ралафа ждало совсем иное наказание.
Сквозняки тёмного коридора, по которому его вели после банного ритуала, не только обжигали распаренную кожу, но и доносили до ноздрей какой-то знакомый запах. Масло. То самое масло, которое в конце омовения ему нанесли на шею и ключицы; оно пахло цветами – настоящая цветочная клумба. Аромат-намёк, как те лиловые карточки, что Ралаф когда-то присылал племяннице.
«Игра продолжается», – понял он, – только мы с ней поменялись местами. Теперь играть будут мной».
Королева Стервятников приняла дядю в своих покоях. Озираясь по сторонам в попытке предугадать свою участь, Ралаф некстати подумал, что наконец-то у племянницы появилась комната ей под стать. Какой-то частью своей души он был рад за неё. И даже немного за себя. Потому что понял: роль разумного Предвестника, которую он взвалил на себя, страх, боль и полная неопределённость ещё не выжгли в нём способность видеть красоту этого мира.
Да, в мрачных покоях Вагры было по-своему красиво. Казалось, что она всегда и жила в этом царстве свечей, гирлянд из птичьих лапок, клеток с чёрными дроздами, тёмно-гранатовых роз и кованых серебром сундуков. Что какой-то талантливый художник просто перенёс мир её воображения в реальный. Его красоту Ралаф видел не в торжестве ночи, не в отрицании любых чувств, выходящих за рамки животных инстинктов, а в гармонии. «Наконец-то она на своём месте. Чёрный цветок в достойной его оранжерее». Дядя Вагры мысленно поаплодировал садовникам.
Внешне это проявилось в виде лёгкой тряски в плечах. От пронизывающего взгляда племянницы она усилилась. Ралаф полностью расфокусировал зрение, сделав собственный взгляд предельно бессмысленным, приоткрыл рот, и, снова ощутив непривычную пустоту на месте передних верхних зубов, свесил наружу кончик языка. Он пока не мог нащупать тембр настроения Королевы, чтобы отражать его, как положено настоящему Предвестнику. Приготовился делать то же, что и обычно – импровизировать.
В одном Ралаф точно не ошибся: эта встреча стала продолжением игры в Превращение. Вначале племянница сдержанно поблагодарила его за те памятные фамильные украшения, которые он отстоял для неё у других Предвестников. Щёлкнув замочком ларца, она извлекла из него Ралафовы браслеты, кольца и даже паутинку нательных цепочек из мелких сапфиров (как только этот хрупкий предмет ювелирного искусства выжил в драке с толпой безумцев?). Резонно заметив, что всё это – собственность дорогого дяди, Вагра неторопливо и с преувеличенной осторожностью надела на него драгоценности. Ралаф на всякий случай изобразил полное безразличие ко всему своему сверкающему имуществу, кроме цепочек. Когда они привычной прохладой оплели его грудь и спину, Лжепредвестник забился в конвульсиях, делая вид, что они нестерпимо колются.
Тучка, смотри, как я играю.

Игрой это быть не может, – сошлись во мнениях Вагра и чёрный дрозд. Последний, сощурив глаз-бусину, ещё раз вгляделся в Ралафа и удовлетворённо защёлкал:
– Настоящ-чщ-чщ-чщий!
Пожалуй, согласилась Вагра, стараясь скрыть удовольствие, которое доставил ей нынешний вид дяди. Прикрыв глаза, она втянула ноздрями воздух вокруг родственника – розы, – и чуть не расхохоталась от восторга. Могла ли она несколько лет назад, маленькая, беспомощная и такая пустая, в ворохе безумных юбок, увешанная немыслимыми украшениями, задыхающаяся от чужих духов и тщеславия, могла ли она представить, что однажды они с дядюшкой поменяются ролями? Что теперь он ради её внимания и её милости будет готов на всё? Что однажды предмет её восхищения будет стоять перед ней, очищенный от позолоты, облагороженный следами драки, натёртый маслом с ароматом плетистых бордовых роз, к которым слетались земляные дрозды, и внимать её словам?
– Нет, не могла, – шепнул в одно ухо чёрный дрозд.
– Да, ты этим воспользуешься, – шепнул он в другое.
Они оба знали, что Вагра не откажет себе в этом удовольствии.
– О, нет, дядюшка, – ухмыльнулась она, откидывая крышку сундука из чернёного серебра, – твой образ ещё не готов.
Дядюшка в ответ пробормотал что-то на языке, неизвестном ни Вагре, ни дрозду, и тупо уставился на перекрестье оконных решёток.
А Королева стервятников запустила руки в сундук и выгребла из него целую гирлянду цепочек, ожерелий, колье и браслетов; запутавшись друг в друге, они свисали до пола звенящей металлической паутиной. Звенел в ней страх тех, кто остался там, в мире под Храмовым холмом. Теперь оттуда каждый день привозят целые горы украшений для Вагры. Никто пока ничего не понял. Будущая Стая думает, что её Королеву можно задобрить и подкупить, что можно, взывая к её тщеславию, выторговать себе в новом мире местечко получше. Думает, что старые порядки ей помогут.
Своим подношениям Вагра нашла куда лучшее применение. Все они прекрасно расположились на теле дяди Ралафа – на самых разных частях его тела. Особенно досталось шее: от тяжести драгоценной «упряжи» она по-черепашьи вытянулась вперед, а вскоре и вовсе скрылась под слоем золота и сияющих каменьев. Восхитительное зрелище.
– Это пойдёт тебе на пользу, дядя, – приговаривала Королева, занимаясь теперь его руками. Несколько браслетов-обручей ещё вполне могло налезть чуть пониже локтей, нужно только их немного растянуть. Вагра почувствовала, как к её щекам приливает жар: Превращение – работа не из лёгких. – Тебе будет это полезно, – пояснила она, – потому, что тебе всегда не хватало сдержанности. Но это в прошлом. – Тяжело выдохнув, Королева втиснула поверх металлической путаницы ещё один витой обруч. – Теперь ты будешь думать не только над каждым своим действием, но и над каждым движением, верно?
Но Ралаф даже не поглядел на оду ювелирному искусству, в которую племянница превратила всё его тело. Словно в глубоком раздумье, он оттопырил нижнюю губу и закатил глаза. Щедрые подарки от племянницы порадовали его в той же степени, в какой расстроила ограниченность в движениях. Вагру это совершенно устроило: обычно шкатулки не жалуются на своё содержимое.
– Чудесно! – похвалил её чёрный дрозд.
Вдоволь налюбовавшись своим творением, Вагра внесла последний штрих – корона с зубцами в виде птичьих клювов поверх более мелких тиар – и распорядилась организовать для её нового приближённого отдельное гнездо. Всё это было прихотью, от начала и до конца. Вагра понимала это столь же ясно, как разницу между чёрным и белым.
Но королевы имеют право на прихоти, так говорил ей Нугур. Стоит признать, что, несмотря на свои недостатки, старик бывает мудр и справедлив. Наслаждаясь перезвоном и тяжёлой поступью своей живой шкатулки, которую уже уводили служители, Вагра решила, что недооценивать советы Нугура не стоит.

Кольцо с золотыми глициниями снова оказалось перед Вагрой. Поблёскивая фиолетовыми лепестками, оно лежало на ладони Ралафа, словно на блюдце из слоновой кости, а сам дядя смиренно стоял, преклонив одно колено. Преклонил он перед племянницей и голову. Или виной тому тяжесть грозди ожерелий и колье на его шее? «Всё равно, – пожала плечами Вагра. – Теперь он – моя шкатулка, и наша замечательная игра продолжится по моим правилам».
Голос Нугура прервал наслаждение моментом:
– Должен заметить, Королева, что украшения идут вам обоим. – На последнем слове голос шаман многозначительно понизил голос.
– Он что-то знает, – тревожно защёлкали дрозды. – Знает о вашем родстве. Знает о ваших играх. Так он подберётся к твоим слабым местам.
Рука Вагры остановилась на полпути к кольцу и нерешительно повисла в воздухе. Королева почувствовала, что проигрывает старику. Снова. Снова он вытащил из рукава секретную карту, уравнивающую их власть. Челюсть и запястья стиснуло колючее раздражение. Лицо Вагры застыло театральной маской. «Мы не равны, седая руина».
– Украшения идут всем, – ответила она в тон старому лукавцу, и, завершив движение, взяла кольцо из дядиных рук. Ей что, теперь до конца жизни бояться цветов? Вагра порывисто надела драгоценность на палец и развернула кисть тыльной стороной к Нугуру. – Не находите?
Шаман изобразил внимательный взгляд; медленно переводя его с Вагры на Ралафа и обратно, он сказал гораздо больше, чем последовавшая за этим фраза:
– Идут они всем, но не каждый их заслуживает.
Стараясь казаться царственно-непринуждённой, Вагра лениво стянула с Ралафова запястья пару браслетов с тиснением под змеиную кожу и одела их на себя как на примерке в ювелирной лавке. То же самое она проделала и с диадемой в виде перекрещенных чёрных крыльев, и с бусами из малахитовых шариков с нарисованными закрытыми глазами, и с кольцом-когтем, превращающим указательный палец своего хозяина в холодное оружие. Отдав должное фантазии – и страху – подданных под храмовым холмом, Королева снова щёлкнула пальцами прямо перед дядиным лицом: «Довольно. Закрывай крышку и возвращайся на своё место». Вагра хотела выглядеть уверенной в себе и вальяжной, но её рука снова задрожала: щёлкая пальцами, она слегка порезалась об острое лезвие кольца-когтя. На зелёные прожилки полированного пола упали две бордовые капли. Кровь.

Её кровь – худшее, что касалось моей каменной плоти. Ибо всё, что я до этого считал осквернением, меркнет по сравнению с ней. Сперва мне почудилось, что моё тело окропили ядом. Но рядом с её кровью яд – не более, чем болотная вода. Потом мои чувства стали нашёптывать мне, что в этих каплях запечатано дыхание смерти. Но смерть – часть великого Закона мироздания; она естественна и природна, как сон после долгого дня. Неестественна и ужасна жизнь во сне, которую Вагра желает навязать всему сущему. Отвратительна и бессмысленна слепота, в которую она вознамерилась погрузить зрячих. Жестока и разрушительна ярость, которую она питает ко всему миру и которой мечтает пронизать его.
Меня же пронзила судорога. Моё каменное тело сжалось. Мои лёгкие вогнулись внутрь. Мои рёбра хрустнули и пошли трещинами.
Моё терпение натянулось до предела и лопнуло. Я решил, что исполню задуманное, потому что за этим пределом меня уже ничто не остановит.
Ненависть будет побеждена ненавистью. Это единственное, во что мне оставалось верить.
Первую судорогу они почти не заметили. Привыкшие к разного рода чудесам, присутствующие лишь хмуро покосились на хлопнувшие вдруг ставни и пошарили по моему телу глазами в поиске источника других звуков: приглушённого скрипа, утробного хруста и отдалённых громовых раскатов. Но когда между моих зелёных рёбер, словно сухие слёзы, просочилась первая струйка песка, старик забеспокоился. Как и я, он утратил равновесие.
– Гобб сегодня не в настроении, – сказал он притворно-равнодушным голосом. Его цепкий взгляд перебирал по моему телу сотней паучьих лапок. – И я его в какой-то мере понимаю.
Вагра посмотрела на него с вызовом.
– А я думала, вы давно поняли, что Храму передаётся моё настроение.
– Всё здесь – это вы, Королева, – примирительно ответил старый шаман. Заложив руки за спину, он подошёл к той части моего тела, откуда просыпался песок. Внешнее спокойствие давалось ему огромными усилиями. Вдруг в его тёмных зрачках пронеслась комета озарения. Нугур повернулся к Вагре и торжественно изрёк: – Вот только вы гораздо больше, чем этот Храм. – Он описал в воздухе дугу, взмахнув широкими рукавами халата. – Вы – наш новый мир, а старый был всего лишь вашим Предвестником.
Мрачная улыбка расцвела на лице Вагры. Воздух вокруг неё был острым, как её металлический коготь; он пах горящей травой, сырым мясом и безумием. Много ли стоит жизнь в таком мире? Отвращение отозвалось дрожью. Всё, происходящее внутри меня, стало казаться тяжкой болезнью, выход из которой только один. И чем быстрее наступит этот «выход», тем лучше. С резким стуком я закрыл глаза; из них снова посыпались сухие слёзы.
Живущих внутри меня постепенно начало охватывать волнение. Поползли шепотки, вспотели виски и ладони, размылись формы и очертания, расползлось по углам эхо. Один лишь Нугур сохранял видимость спокойствия: всего за пару мгновений он успел распорядиться о факелах, подготовке к перемещению в подземные лабиринты и гонцах к подножью холма за помощью. Однако бежать сам и уж тем более выводить Вагру из рушащегося здания он не спешил. Но вовсе не потому, что не хотел, а потому что не мог.
– Позвать сюда моих подданных. – Её голос внезапно сделался громким и звучным. В нём слышался вой зимней бури и лязг стали, но больше всего – отчаяние.
– Позвать Предвестников, – отозвалось в темноте эхо Нугура.
 Суетливую поступь служителей заглушил скрежет первых трещин. С моих глаз сорвалось несколько деревянных ставень; одна рассыпалась в щепки прямо у подола Вагры. Та даже не шелохнулась. Вытянувшись бледным стеблем из чёрного бутона своей пышной юбки, она выглядела как само отчаяние. Отчаяние, готовое на всё. Только тогда я понял, что она молча с кем-то говорит.
С кем-то не из этого мира.
И с такой же отчётливостью я видел, что этого не понимает Нугур. Черпая из разрушения какое-то тёмное вдохновение, озарённый пляшущим светом уже принесённых факелов, он, широко расставив ноги, стоял на моей потрескавшейся груди и кричал:
– Взгляните, Королева! Ваше величие и власть выходят за границы Храма! – Эта наглая ложь заставила меня содрогнуться; по моему телу, от ступней до макушки, прокатилась волна грозного рокота. Но, похоже, старик уже придумал, как обратить мой гнев в свою пользу: – Стены дрожат потому, что ваши крылья ломают их изнутри. С потолка сыпется песок потому, что день ото дня его точит ваш клюв. По полу бегут трещины потому, что его крошат ваши когти. – Как раз в этот миг новая рана полоснула моё тело, и шаман едва успел отскочить от неё в сторону. – Вот, – выкрикнул он, указывая на разлом, в который едва не рухнул сам, – прямо сейчас ваша сила разрывает эту ничтожную оболочку! Она стремится наружу, чтобы явить миру могущество Великого Падальщика! Это место стало гнездом, что вскормило вас, но пора расправить крылья и начать полёт.
Но в Вагре вдруг что-то переменилось – резко, словно удар молнии. Она наклонила голову: прислушивалась. Но куда именно был обращён её слух, пока оставалось мне неведомо. Одно я знал точно: Нугурово искусство плетения словес было в тот миг над ней бессильно. И поскольку обычно моим гостям не удаётся оставаться невидимками, я решил приглядеться внимательней и узнать, с кем на самом деле говорила Вагра. Я чувствовал, что от этого зависит очень многое.
А гордый старик уже не чувствовал и не видел ничего, кроме своей тёмной цели. Словно паук, угодивший в паутину собственного гипноза, он плёл и плёл свой зловещий узор:
– Но, – вещал он, – чтобы начать полёт Великого Падальщика, который накроет своими крыльями весь мир, мы должны покинуть это гнездо. Должны открыться своей миссии, подставить грудь ветру и позволить ему служить нам: нести весть о Стае в самые дальние уголки Харх. – Справа от оратора надломился и рухнул один из моих зубов. Его мраморный обломок ударил шамана по колену, но тот, игнорируя боль, продолжал: – Королева! – Он простёр к ней руки, словно скромный проситель. – Позвольте увести вас из этого старого, обветшалого гнезда. Поглядите вокруг, – Нугур обвёл взглядом мою грудь, напоминающую теперь поле боя, – всё здесь недостойно вас. Гобб исполнил свой долг, став первым гнездом для Стаи, и теперь с радостью уходит на покой, как все Чудеса этого мира. Не будет больше в нём грумшу! Век живых талисманов уходит в прошлое, а в будущем я вижу только один талисман. И талисман этот – Великий Падальщик, что уподобит себе весь мир.

Я не давал тебе этого имени, – ясно и отчётливо прозвучал в голове голос отца. – Ты ещё помнишь своё настоящее имя?
– Вагра… – тихо ответила Королева с грустной улыбкой. Ощущение присутствия отца заполнило всё её существо. Она перестала видеть, как вокруг неё исходят трещинами стены и дрожит пол под ногами. Всё это стало мелочью, подобной залетевшему в окно мотыльку. – Меня зовут Вагра, – повторила она ещё раз, словно заклинание, способное удержать эту призрачную связь.
Вдруг, словно непрошеный гость, в её слух вторгся Нугур:
– Как пожелаете, Королева. – В его голос вплелись ноты нетерпения. – У вас множество имён, и вы вправе выбирать те, что вам больше нравятся. Вы слышали, что я сказал о паломничестве к горам Уббракк? Об огромной Стае, которую нам предстоит собрать?
– Замолчи, – едва шевеля губами прошептала Вагра. Всеми силами она старалась не отвлекаться на разглагольствования шамана и сосредоточиться на голосе, который уже не надеялась услышать.
Ты помнишь, что означает твоё имя? – спросил голос.
«Иная», – ответила Вагра про себя. Больше она не позволит Нугуру вмешиваться в их разговор.
Верно. Такая ты и есть, – согласился голос отца. – Но это не значит, что твоей инаковостью нужно раскрасить весь мир. Я знаю, как ты любишь чёрный. Но другие цвета тоже имеют право на жизнь. Помни об этом.
Даже через разделяющую их границу реальности Вагра чувствовала, как тщательно отец подбирает слова. Совсем как раньше. Горечь утраты обожгла ей глаза. В груди полыхнуло зарево стыда. Как могла она вознестись так высоко? Зачем ей эти жертвы и подношения? Каким словесным дурманом окуривает её старик шаман? Куда он призывает её пойти и повести за собой других?
Что их там ждёт?
Словно в ответ на эти вопросы, Нугур воздел руки к осыпающемуся потолку и торжественно провозгласил:
– Мы совершим великое паломничество через весь Харх – с юга на север. – Неведомо откуда в его старческих лёгких появилась мощь, способная перекричать каменный рокот оседающего Гобба. Покрытый с ног до головы пылью и известняковым крошевом, старик напоминал ожившее изваяние. – Мы пойдём туда, – кричал он, – потому что там нас ждут. Ибо ваше явление, Королева, было предсказано куда раньше Зелёной звезды. Много лет, с самого основания Чарьа, мои предки хранили это знание как самую ценную семейную тайну. Немногие сейчас помнят об Иноземной гостье, её чудесах и прорицаниях. Но это совершенно не важно, потому что выбрала она нас. Доверила этот секрет и великую миссию моей семье.
У Вагры закружилась голова. Слишком много всего – слов, событий и особенно чудес. Чудеса, вдруг подумала она, невероятно эгоистичны. Никогда не спросят, хочешь ли ты участвовать в их фокусах.
Ты не обязана ни в чём участвовать, – предостерёг отцовский голос. – Предсказания не всегда сбываются, а чудеса бывают и добрые. Однако безумный старик ведёт тебя к самым тёмным и разрушительным.
«Мы говорили с ним об исцелении мира, – неосознанно начала оправдываться Вагра. – В людях много Пустоты, а она гораздо хуже тьмы безумия. А в Предвестниках исчезают все людские пороки. Они становятся невинными. Их поведение инстинктивно и безгрешно. Значит, их разум яснее, чем у самых блестящих философов. Они…»
Они убивают друг друга, Вагра! Они готовы убить кого угодно по твоему приказу! Твои «ясный разум и безгрешность» ведут к смерти! Кровь уже проливается. – В голосе Джура смешались гнев правителя и тревога отца. – Но старику этого мало. Он что-то задумал, и ему нужна армия. Его сковывают древние родовые клятвы, помноженные на личные амбиции. Он зовёт тебя Королевой и выполняет все твои прихоти, чтобы получить преданного цепного пса, управляющего сворой таких же. Ты - ключ ко всем его целям, а уж они-то точно не безгрешны!
На усыпанный крошевом пол рухнул первый из четырёх малахитовых стервятников. Его отколовшийся клюв отскочил прямо в бедро Вагры. Остриё клюва вспороло чёрное кружево юбки и врезалось в кожу. Но вместо боли Королева ощутила лишь небольшое покалывание, которое вскоре сделалось горячим и спустилось вниз по ноге. На пыльно-зелёный камень пола вползла тонкая бордовая змея.
Как раз в этот момент в Зал признания хлынул поток Предвестников. Они шли молча, понурив головы и втянув плечи, словно та самая армия призраков, о которой говорил отец. Одержимые ступали тихо, с какой-то торжественной обречённостью. Множа молчание и смятение своей Королевы, они выглядели её продолжением. Чёрный шлейф, оплетающий трон. Наряд, который подготовил для неё Нугур. Чем он лучше нарядов от дяди Ралафа? И куда она, Вагра, должна в нём отправиться? Что должна сделать там, в этой северной горной глухомани?
Молодец, Воробушек, – похвалил её голос Джура. – Ты задаёшь правильные вопросы. – Второй малахитовый стервятник закончил свой дозор на каменном постаменте и рухнул на пол. Его бирюзовые обломки растворились в толпе наступающих Предвестников. – Но, боюсь, времени на поиски ответов уже не осталось. Беги. Эту цепь смертей ещё можно разорвать. Беги, моя девочка. Спасись сама и спаси Харх.
И голос, который она уже не надеялась услышать, развеялся как дым храмовых курильниц. Вагра осталась одна. Снова.
– Вот почему, – продолжал трубить Нугур, – Иноземная гостья оказала моей семье эту честь. Долгие годы мы ждали явление Стервятника, чтобы сопроводить его в Цитадель в горах Уббракк. Мы молчали и готовились. Много моих предков умерло, так и не дождавшись вас, Королева. Но ни один не перестал верить. – Чтобы выделяться среди Предвестников, старый шаман залез на своё каменное кресло. Седой обломок скалы, вздымающийся над тёмным морем хаоса. – Там, в своём горном бастионе, вы, наконец, обретёте достойный дом. Дом, в котором вас ждут веками; в котором знали о вас задолго до вашего прихода в этот мир. – В улыбке старика Вагра явственно разглядела оскал горных зубцов, а в его отливающем серебром черепе – блеск ледяных наростов. – Оттуда вы будете править всем Харх!
 Нугур взмахивал руками, и Вагра чувствовала порывы северного ветра. В глаза и щёки впивались колючие снежинки. Мир превратился в круговерть камней, снега и пыли. Бежать? Хотела бы она, но куда? По одному щелчку пальцев Нугура её могут схватить служители. Со всех сторон живым кольцом её окружают Предвестники, а сама Вагра слишком слаба и растеряна, чтобы вызвать в них ярость и направить её на шамана. Да и Гобб того и гляди окончательно обвалится: перемещаться по нему всё равно, что лезть по отвесной скале без снаряжения.
Ловушка. Одна из тех, в которые в своё время угодили дед и отец. Тайное общество спасителей-неудачников, горько усмехнулась Вагра про себя. Дед хотел спасти семью от какого-то своего видения, отец надеялся спасти репутацию этой семьи, а она, видимо, решила спасти весь мир от того, чем он является. Некстати вспомнилась одна из фразочек старшей горничной Луммы: что-то там о благих намерениях. Смысл в том, что они редко приводят к хорошему результату.
Безумный старик, сыпящий со своего возвышения обещаниями могущества, вовсе не выглядел результатом, к которому хотелось стремиться. Покрытый плотным слоем пыли и белой каменной крошки, с кровоподтёками на висках и скулах, с алчным взглядом и злорадной ухмылкой, он напоминал Вагре мифического Четырёхпалого, рыщущего по северным горам. Может, он вообще одно из его воплощений? Нет, сейчас некогда об этом думать. Нельзя отвлекаться и фантазировать.
 Предвестники приближаются, и Вагра впервые не понимает, что у них на уме.
Храм рушится и оседает.
Нугур тронулся умом. 
Ловушка захлопывается.
Никакой она не Стервятник, а всего лишь глупая гордая птица, угодившая в медоточивые сети. Ей дали иллюзию власти: поклонение этих несчастных душевнобольных, всевозможные наряды и украшения в её странном вкусе, возможность поиздеваться над дядей. То же самое давали её предшественнице, этой блаженной Тарун, пока она была нужна им. Интересно, каково ей сейчас в тёмном храмовом подземелье, которое с минуты на минуту завалит камнями и обломками? Ещё одна её, Вагры, прихоть, которую здесь выполнили.
Будто соглашаясь с ней, Гобб протяжно вздохнул, оглашая зал новым громовым раскатом, и две витые колонны обрушились на замусоренный пол. Помещение заполнил грохот, крики и густые облака пыли, смешанной с обломками. Сквозь эти облака Вагра видела, что её живое «кольцо» поредело по краям, а сами края окрасились бордовым. Змея, что сползла с её ноги становилась всё больше, а её голод всё ощутимей. Зато Нугур, словно защищённый могущественными чарами, всё также возвышался над собственным хаосом. Вагра уже не слышала его слов. Теперь они долетали до её слуха бессвязными обрывками и несли не больше смысла, чем бормотание Предвестников.
А те медленно, сомнамбулически приближались к своей Королеве. Не разомкнут объятий, не отпустят. Выхода из этой семьи нет. Звенья цепи скованы намертво. Дверь закрыта, а ключ надёжно спрятан.
«Я это не выбирала, – осознала вдруг Вагра. – Нет. – В голове гудело, а в запястьях вместо горячего металла застыли парализующие иглы льда. Привыкшие к властным жестам руки ослабли и безвольно обвисли. – Всю жизнь я сторонилась своей семьи, чтобы в итоге оказаться в этой? Считала стены своего дома тюрьмой, чтобы обрести такую свободу? Страдала от непонимания и одиночества, чтобы получить такую любовь?»
Кольцо любви сжималось всё теснее.
«Я постоянно обижалась на отца за то, что его часто не было рядом, чтобы задохнуться в объятьях этого?»
 С ужасом и отвращением Вагра взглянула на Нугура; тот как раз вещал что-то о счастье стать наставником для своей приёмной дочери. Только что очередной каменный обломок едва не размозжил его пыльно-серебристый череп. Жаль.
С обезьяньей ловкостью старик вдруг спрыгнул с белокаменного кресла, и вовремя. Уже в следующий миг очередная базальтовая глыба перевернула и погребла под собой «пьедестал» шамана. Теперь их с Вагрой окончательно разделил живой барьер из Предвестников, и самопровозглашённый «наставник» окончательно исчез из поля зрения своей «ученицы». Сквозь каменный грохот и усыпляющее мычание одержимых его слова стали почти неразличимы. Они всплывали, как пузырьки на воде, лопались и растворялись в глотке шторма.
– Скорее… – требовал один.
–  К окну… – призывал другой.
– Лестница… служители подготовили… – уверял третий.
Но пузырьки слов таяли, не успевая коснуться Вагры. Со всей жестокой ясностью она поняла, что не ищет спасения. Спасись сама, спаси Харх, так сказал ей голос отца. Но его родительская, пронизанная верой и любовью логика не работает в этом изменившемся мире. Губы Вагры дрогнули. Она распрямись, стискивая челюсти и кулаки.
Спасись сама, спаси Харх.
Ты забыл добавить «или», отец.
Босые стопы Предвестников уже почти касались подола её юбки. Они шли. Стаю ничуть не смущали ни ранения, ни жертвы, ни собственная кровь, ни чужая. Скоро их нестриженные ногти порвут кружево и исцарапают ей лодыжки. Их зловонное дыхание смешивалось с полынным запахом щёлока, въевшегося в заскорузлые лохмотья. Скоро от неё будет пахнуть так же. Но руки Предвестников больше не опущены, а спины не согнуты. Отзеркаливая позу своей Королевы, её подданные как по команде распрямились и сжали кулаки. Мрачная решимость застыла в сотнях стеклянных глаз. Вагра чуяла: одно движение пальцем, и этот марионеточный взвод с той же холодной решимостью двинется на Нугура и растопчет его, как земляного червя. Не понадобится даже ярость – искра, приводящая безумный механизм в действие. Стоит лишь указать. Достаточно одного её желания.
Впрочем, старый шаман уже наверняка воспользовался той самой лестницей, к которой звал Вагру, и либо благополучно спустился на землю, либо разбился насмерть. Но даже если он вдруг замешкался и продолжает сквозь рёв камнепада звать свою «приёмную дочь», это тоже ничего не изменит.
Его смерть ничего не изменит. А из этой семьи есть только один выход.
Стайкой мотыльков разлетелись последние сомнения. Взмахи их крылышек остудили разгорячённый лоб Вагры. Осыпающаяся с них пыльца окутывала обещанием освобождения, сулила негу вечного сна в саду, где она будет летать вместе с другими дроздами между кустов плетистых бордовых роз. Только сейчас Вагра поняла, как она устала. Поняла, что власть не питает её силы и не укрепляет дух, а, напротив, тяготит и разрушает. Да, она сидела на троне, но привязанная к нему шипастыми стеблями тех самых роз. Каждое слово и каждое движение, исполняя её волю, заставляли шипы впиваться всё глубже. А внизу, у подножия трона, сидел Нугур и собирал в малахитовую чашу её кровь, чтобы отнести в горы Уббракк.
Первые прикосновения Предвестников были почти приятными. Вагра чувствовала, не их руки, волосы, ступни и ногти, а шероховатую, нагретую звёздным светом дверь в сад бордовых роз. Долгожданное облегчение опускалось на её усталые плечи десятками других плеч, а очищающие слёзы смешивались с другими слезами. Впервые за всю жизнь она ощутила, как в животе развязывается тугой узел; как утоляются вечный голод и жажда мести. Подданные медленно, но неотвратимо сжимались вокруг Вагры тесным кольцом. Прижимаясь друг к другу, как замёрзшие птенцы, они отвернулись от этого мира, уменьшались, стискивались, истончались. Они уходили в себя.
Видели ли они розы или дроздов? Вагра не знала. И не хотела знать. Она им не мать, не королева и не покровительница. Они – то, чего не должно было быть. Как и она сама. Навсегда исчезнуть под руинами это проклятого храма – лучшее, что они сейчас могут сделать.
Спаси Харх.
Уже спасаю, отец. От себя и тех, кто стал мной. Мы замкнём этот круг, а на месте ошибки деда будут расти розы.
Вагра подняла голову к небу, подалась ещё ближе к Предвестникам и раскинула руки. Их объятия душили, скрипели рёбрами и суставами, лишали света и воздуха. Но Вагре не нужен был свет. Чувствуя, как становится меньше, тоньше и слабее, она исполнялась болезненной благодати. От оседающих стен воздух гудел, сверху летели смертоносные базальтовые глыбы, а живое кольцо таяло, истекало кровью и постепенно срасталось с царящим в Гоббе хаосом.
Взметнув с ресниц облачко пепельной пыли, Вагра приоткрыла глаза. Последнее, что она успела разглядеть перед уже несущимся к ней ударом, была изменившаяся форма кольца. Теперь Предвестники были не только вокруг неё, но и… сверху. Переплетясь телами, они в несколько рядов обвились вокруг Вагры, закрывая плотным коконом со всех сторон её свёрнутое калачиком тело. Кольцо превратилось в перевёрнутое Гнездо.
«Они что, защищают меня?» Удар и темнота опередили ответ на этот вопрос.


Примечания:
1. Пять Благих деревьев – согласно преданиям юго-востока Харх, это первые пять видов деревьев, приютивших под своей кроной и вскормивших своими плодами переселенцев Чарьа: акация, хлопковое дерево, кокосовая пальма, дерево-павлин и фиговое дерево. Считается, что даже в молодых побегах этих деревьев продолжает жить благодарность первых переселенцев. Смешанная щепа всех пяти видов символизирует гармоничный союз природы и человека, их взаимоподдержку, заложенную предками-первооткрывателями. Используется в ритуалах, связанных с исцелением, деторождением, урожаем и укрощением стихий.