По строкам И. С. Тургенева. Бежин луг. Русалка!

  А вон звёздочка покатилась.
Я вам что, братцы, расскажу, — заговорил Костя тонким голоском, —
послушайте-ка, намеднись что тятя при мне рассказывал. Мне это не приснилось.
   Ну, слушаем, — с покровительствующим видом сказал Федя.
— Вы ведь знаете Гаврилу, слободского плотника? Знаете?
— Ну да; знаем.
— А знаете ли, отчего он такой всё невеселый, всё молчит, не знаете?
Вот отчего он такой невеселый- сейчас узнаете.
Пошёл он раз, тятенька говорил, — пошёл он, братцы мои, в лес по орехи.
Вот пошёл он в лес по орехи
да и заблудился; зашёл —
бог знает куды зашёл.
Уж он ходил, ходил, братцы мои, — нет! не может найти дороги;
а уж ночь на дворе да  и устали  ноги.
 Вот и присел он под дерево; давай, мол, дождусь утра, —
присел и задремал. Да задремал аж  до утра
и слышит вдруг, кто-то его зовёт.
Смотрит — никого. Он опять задремал — опять кто-то зовёт.
Он опять глядит, глядит:
а перед ним на ветке русалка сидит,
качается и его к себе зовёт,
а сама помирает со; смеху, смеётся, но как-то странно, будто беззвучно,  вот...
А месяц-то светит сильно, так сильно, явственно светит месяц
— всё, братцы мои, видно. Уж больно ясный месяц.
  Вот зовёт она его и такая вся сама светленькая,
сидит на ветке, словно плотичка какая или пескарь, беленькая —
а то вот ещё карась бывает такой белесоватый,
весь, как серебряный...
   Гаврила-то плотник так и обмер, братцы мои, а она знай хохочет
да его всё к себе этак рукой зовёт. И никого рядом окрест.
Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои,
да, знать, господь его надоумил:   положил-таки на себя крест...
   А уж как ему было трудно крест-то класть, братцы мои;
говорит, рука просто как каменная, не ворочается...
Ах ты этакой, а!..  Руки - как не свои…
   Вот как положил он крест, братцы мои,
 русалочка-то и смеяться перестала, чего-то не хохочет,
да вдруг как заплачет...
Плачет она, братцы мои, глаза волосами утирает,
а волоса у неё зелёные, как весной поля,
что твоя конопля.
Вот поглядел, поглядел на неё Гаврила, да и стал её спрашивать:
«Чего ты хочешь?
Что ты, лесное зелье, плачешь?»
А русалка-то как взговорит ему, сидя на суку недалече:
«Не креститься бы тебе, говорит, человече,
жить бы тебе со мной на веселии до конца дней;
а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться буду:
убивайся же и ты до конца своих дней».
    Тут она, братцы мои, пропала,
а Гавриле тотчас и понятственно стало,
как ему из лесу, то есть, выйти
и куда дальше идти...
А только с тех пор вот он всё невеселый ходит, как бы к русалке не уйти.
   Эка! — проговорил Федя после недолгого молчанья, —
да как же это может этакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить, —
он же ее не послушался?   
    Да вот поди ты! — сказал Костя. — И Гаврила баил,
что голосок, мол, у ней такой как бы,
тоненький, жалобный, как у жабы.
    Твой батька сам это рассказывал? — продолжал Федя.
— Сам. Я лежал на полатях, всё слышал.
— Чудно;е дело! Чего ему быть невеселым?.. Отчего?
А, знать, он ей понравился, что позвала его.
— Да, понравился! — подхватил Ильюша. — Как же! Защекотать она его хотела,
вот что она хотела. Это ихнее, этих русалок-то, дело…
— А ведь вот и здесь должны быть русалки, — заметил Федя.
— Нет, — отвечал Костя, задумавшись, чуть погодя —
 здесь место чистое, вольное.
Одно — река близко, - продолжил он. На звёзды в ночной реке глядя.
   Все смолкли.
Вдруг, где-то в отдалении, раздался звук –
протяжный, звенящий,
один из тех непонятных ночных звуков, почти стенящий,
похожий на стон звук,
которые возникают иногда среди глубокой тишины вдруг;
они поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая.
Прислушаешься — и как будто нет ничего, а звенит, не затихая.
    Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном,
 кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом
и слабый, шипящий свист промчался по реке странным рокотом.
    Мальчики переглянулись, вздрогнули...
 — С нами крестная сила! — шепнул Илья. – И не в таких грозах бывали.
— Эх вы, вороны! — крикнул Павел, — чего всполохнулись?
Посмотрите-ка, картошки сварились.
(Все пододвинулись к котёльчику и начали есть дымящийся картофель;
один Ваня не шевельнулся, даже на запах картошки не отозался.)
    Что же ты? — спросил Павел.
    Но он не вылез из-под своей рогожи. Затаился…
    Котёльчик скоро весь опорожнился.