10. Жажда славы

10. Жажда Славы
Желание получить лавровый венок преследовало Петрарку,  близкие находили его нетерпеливым и в какой-то степени нагловатым в достижении цели. Он суетно отписывал какие-то письма, комкал черновики, много сочинял. Желание получить славу превратилось в навязчивую идею. В одном из сонетов поэт решил, что именно он является Дафной и превращается в лавровое дерево. По сюжету стихотворения Амур берёт  даму в помощницы,  а себя сравнивает, pardon, с нимфой:
Амур….
Мне самому не причинит вреда,
И даму взял в союзницы тогда,….
Они взялись вдвоём за одного
И превратили в лавр меня зелёный…

Какое ощутил я беспокойство,
Почувствовав, что принял облик новый
Что листья в волосы обращены,
Которым  прочил я венок лавровый,
И ноги, потеряв былые свойства,
Душе, творящей плоть, подчинены,
В два корня превратились близ волны
Величественней чем волна Пенея,
И руки – в ветки лавра, – замер дух!…

В другом сонете он опять возвратится к  идее «Я – лавр»:
Ты можешь По, подняв на гребне вала,
Швырнуть мою кору в водоворот,
Но душу, что незримо в ней живёт,
И не такая сила не пугала…

Петрарка просит своего патрона Колонна похлопотать о коронации  в Риме. В Париже о нём хлопочет декан богословского факультета Роберто деи Барди богословом и канцлером Парижского университета с ним Петрарка был знаком, путешествуя в Париж.
В 1338 году у короля Неаполя Роберта Мудрого умерла внучка. Он составил надгробную эпитафию, и текст выслал Петрарке с просьбой дать отзыв. Петрарка, получив от короля письмо, рассыпался в лести: «Небывалый блеск ослепил мои глаза! Счастливо перо, написавшее эти строки! Не знаю, чему удивляться более; изумительной ли сжатости языка, возвышенности ли мыслей или божественному изяществу слога! Никогда, о славный царь я не поверил бы, что столь высокий сюжет может быть выражен в столь кратких, важных и прекрасных словах; такого совершенства я не мог ждать от человеческого ума. Уверен, что многие люди согласились бы умереть преждевременною смертью, если бы могли этой ценой купить себе подобную эпитафию».
После такого отзыва у Петрарки возникает план получить от короля экзаменационную оценку и как следствие весомую поддержку высочайшей особы. Тайно он уже решил получать лавровый венок в Риме. Он просит походатайствовать Дионисия об аудиенции с высочайшей особой. Он был известным в Париже меценатом и распространителем стихов Петрарки. Сонеты и канцоны просочились во все города Италии и Франции: Неаполь, Флоренция, Париж…  Дионисий да Сан Сеполькро  приложил руку в формировании славы молодого поэта. При дворе короля Роберта он имел большой вес. Двор на тот момент был главным светским и интеллектуальным местом Европы. Здесь  работали великие художники Джотто и Мартини Симоне, величайшие гуманисты, астрономы, писатель новеллист  Джованни Боккаччо.   Через Дионисия Петрарка  просил об аудиенции с монаршей особой. Вот как Петрарка врёт и лицемерит в письме Дионисию в 1338 году: «Тебе уже известно, каковы мои мысли о лавровом венке и что по зрелом размышлении я твёрдо решил, что не пожалею принять его ни от кого в мире, кроме как от монарха». 
В письме Диониджи (Дионисию) да Борго Сан Сеполькро от 4 января 1338 г., радовался за поэта, что  тот отправляется в Неаполь к светочу Европы королю и меценату Роберту Мудрому, сыну короля Анжуйского, чтобы выдержать экзамен «обо всём знаемом» какой держат при получении докторской степени. Вслед Дионисию Петрарка пишет: «Скоро я поеду за тобой; ведь ты знаешь, что я думаю о лаврах. Взвешивая всё по отдельности, я постановил, что они ни в коем случае не должны быть ни у коего из смертных, кроме как у короля, о котором мы говорим. Если я удостоюсь его приглашения – прекрасно; в противном случае сделаю вид, будто где-то что-то прослышал, или из его письма, которое он сам послал мне, чрезвычайно почтив меня, человека безвестного, своей любезностью, я словно бы приглашён». Вот так  нагло без стеснения Петрарка отправляется в Неаполь, селится близ резиденции короля и около месяца ждёт аудиенции.
Наконец настал тот долгожданный день. У дверей королевского дворца Петрарку встретил вельможа, оба учтиво поклонились друг другу. Перед поэтом предстала весьма длинная анфилада с узкими окнами, украшенными витражами с причудливыми узорами. Вельможа чуть выдвинулся вперёд, как бы указывая, куда следует идти гостю, наконец, они остановились, последняя дверь была открыта. Петрарка вошёл в огромную залу, украшенную персидскими коврами и тканями, у дальней стены красовался трон, выполненный из дерева с вырезанными изящными узорами, сидение украшала мастерски вышитая золотом пурпурная подушечка. Через несколько минут вельможа объявил о прибытии короля. Петрарка напрягся от волнения и, кажется, на минуту растерялся. Вельможа торжественно объявил:
 – Его величество король  Роберт Анжуйский Мудрый!
Петрарка, увидев идущего к нему короля, вышел на середину залы и припал на одно колено.
 – Ваше величество, припадаю к Вашим стопам. Я в высшей степени польщён честью аудиенции с Вашим величеством.
Король, подойдя к Петрарке,  дружелюбно сказал:
  –Встаньте же, если бы Вы знали, как мне противны эти регламентированные знаки внимания.
Он пригласил его сесть за небольшой столик в углу залы.
  Усевшись удобнее, Роберт первым начал беседу:
 – Имел удовольствие читать ваши сонеты и канцоны… весьма не дурно, смело, равно как и ваша «Африка», отрывки из которой мне предоставил мой секретарь. Вы без преувеличения единственный поэт современности, труды которого заслуживают высочайшей оценки как если бы передо мной стоял мифологический Орфей.
Петрарка, приложив руку к груди, чуть наклонился:
  – Я польщён тем, что Ваше величество не обошли вниманием мои скромные труды. И позвольте напомнить Вам, что Орфей стал мифологическим героем, но первоначально он был человеком, философом. Он и его школа орфиков проповедовали философию близкую к христианской. Ваш же покорный слуга – сочинитель  сладостных сонетов.
Конечно, можно было обойтись и без этого замечания, притянутого за уши, но ему надо было выдержать экзамен на знания в области литературы и философии. Роберто сразу был покорён эрудицией поэта. Он не слышал и не читал об Орфее как философе, но признаваться в этом не стал. Он сделал хитрую улыбочку и  переобулся в воздухе:
 – Да, я об этом знал когда-то, вы мне напомнили. Орфей пел красиво надо понимать аллегорически: красноречиво проповедовал свою религию.
 – Я искренне рад, что немного освежил память Вашего Величества.
Король придерживался ещё старой школы, он увлекался классической историей и литературой, но из современных пристрастиях у просвещённой молодёжи, особенно увлекали его астрология и магия. Решив найти общее  с Петраркой, он спросил:
 – Правда ли, что Вергилий вырыл знаменитый грот в Позилиппо, прибегнув к волшебству и заклинаниям?
 – Ни один из античных источников не сообщает о власти автора «Энениды» над сверхъестественными силами. Некоторые мудрейшие умы полагали, что у него скорее божественный ум и называли поэтов пророками, потому что им свойственно говорить  под воздействием какого-то душевного возбуждения.
 – Но есть ещё  история о том, что он предрёк появление Христа.
  – Ещё с прошлых веков с появлением христианства, люди поверили, что Вергилий предсказал появление Христа, поэтому стали считать его магом. Это далеко не так.  Он был знаком с трудами древних философов и с древними легендами и одна из них гласит, что появление Христа предсказала пророчица Сивилла Кумская. По мнению Лактация, жившего ещё в третьем веке, именно эта пророчица предсказала появление Христа. В буколике, эклог IV, адресованный Азинию Поллиону,  Вергилий ссылается на Сивиллу:
Дева грядёт к нам опять, грядёт Сатурново царство.
Снова с высоких небес посылается новое племя.
К новорождённому будь благосклонна, с которым на смену
Роду железному род золотой по земле расселится.

Роберт поспешил вежливо согласиться. В беседе он узнавал много нового из теологии и литературы. Суждения поэта поражали эрудицией, новизной и оригинальностью. Он продемонстрировал королю  свою начитанность, интеллект, умение вести светские беседы. Он сидел в кресле уже более уверенно и рисовал пальцем на подлокотнике воображаемый квадрат. Он был доволен.
Роберт из своего Величества превратился в скворца, неуверенно вцепившегося за подлокотник как за тонкую ветку. Он заискивающе спросил уважаемого мэтра:
 – А будет ли окончена война в Европе в ближайшее время? Марс подошёл к Венере, и противостоят Юпитеру. Что вы об этом думаете?
 – Да простит Ваше Высочество мою дерзость, но то, что война затянулась надолго это можно понять, призвав на помощь первопричину и  настроения в Европе. Но будем уповать на чудо, когда Венера подойдёт к Марсу и усмирит его, если конечно, успеет. Вы как никто знаете о воинственных настроениях нашего дворянства.
– Да, да, конечно, междоусобные войны пока ещё имеют локальный характер, но есть и воля богов, может, они и не допустят большого кровопролития и Марс приблизится к своей возлюбленной Венере.
Петрарка согласился:
– Да, на всё воля божья. Но, прошу Ваше Величество заметить, астрология хоть и модный предмет в наше время, Ваш покорный слуга осмелится полагать что признание судьбы целой страны или судьбы человека от звёзд лишает ответственности за поступки и умоляет деяния, будь то, человека или всего человечества. Астрология делает человека пассивным, да что уж там, убаюкивает даже сильных мира сего. Нельзя выиграть войну, наблюдая за планетами, надо самим прикладывать ум, волю и героизм, разве не этими качествами владеет Марс?
  – Да-да, очень интересная мысль: воин уподобляется Марсу и ведёт к победе. Как всё аллегорично!
Роберт держал Петрарку с полудня до вечера, но одного дня не хватило. Они говорили три дня.  Прослушав сочинения Роберта, Петрарка рекомендовал ему почитать Вергилия, раскрыв тайные смыслы аллегорий в античной литературе и отложить занятия науками, такими как теология и астрология. Поэт воспользовался аудиенцией короля и отрепетировал вступительную речь перед римским народом.
Петрарка достойно выдерживает этот, якобы, экзамен, Роберт Мудрый был в восторге от Петрарки и в знак признательности дарит ему мантию с королевского плеча, в благодарность поэт обещает написать поэму в честь мудрого короля.

На следующий день Петрарка, окрылённый вниманием Роберта и удачным завершением задуманного, отправляется домой к берегам Сорги. Была весна столь любима поэтом не только как время года, но и традиционными воспоминаниями о даме сердца. Каждый год 6 апреля он отмечал день встречи со своей возлюбленной. В этот день он присел под дерево у истоков Сорги и заснул. Во сне ему явился Амур на триумфальной колеснице в окружении героев легенд мифов и исторических личностей, всех, кто страдал от неразделённой любви. Амур взял поэта в неволю и повёл на Кипр. Такой сценой, но в стихах начинается триумф «Любви». Это был первый из «Триумфов», за который взялся Петрарка. Один из потрясающе красивых фрагментов звучит так:
…Жилец дубрав и сумрачных ущелий.
Дождь помыслов моих, чернил и слёз
Разбрызгав по бумаге безучастной,
Я рву листки моих бессвязных грёз…
(Перевод В.Б. Микушевича)
Но, как бы ни отдавался поэт творческим порывам, один проступок не отпускал и мучил его совесть. Обещание Роберту венчаться лавром в Париже постепенно приступами начинало  тяготить его душу. Угождая королю, он солгал, решив  ещё ранее получить венок в Риме вслед за Вергилием 13 веков спустя. В письме он просит Колонна о помощи прикрыть его лживое обещание королю, выставив в качестве оберега драгоценное имя кардинала: «…я противопоставлю удивлениям сперва разумные  доводы, а потом твоё имя; авторитет часто принимают взамен доказательств. Слышно, он сам (король) нагрянет сюда с намерением тащить меня в Париж…».
«Какое самомнение!» – подумал Колонна, прочитав письмо. Ему захотелось непременно поставить на место зазнавшегося поэта и просит его ответить на неудобный Петрарке вопрос, на что последний, получив письмо, изворачивается: «Что до твоего вопроса ко мне в конце письма, ничего ответить не могу,… история эта чужда моим обычаям и, что особенно отдаляет меня от неё, я тем временем был занят совершенно другим делом». Затем приводит слова Плавта: «за давностью лет ум колеблется». Прочем, обещает поговорить об этом деле при личной встречи.
                (У истоков Сорги, 10 сентября 1340 год).
Его интересует сейчас только Слава, он шагает по головам короля и кардинала, одновременно прося их о помощи под эгидой лести, наглости и изворотливости.
 В эпическом произведении «Энеида», Вергилий предрёк  рождение Христа. В «Африке» Петрарка не постеснялся вписать пророчества о себе любимом в девятой песне.  Энний рассказывает Спициону о значении лаврового венца и священной цели стихотворцев. Спицион просит вымолвить слово, если всевышний Аполлон даровал ему при рожденье чудный дар предсказания. Энний объясняет, что «ветвью зелёной чело святой венчают – так знаменует бессмертную честь бессмертная зелень. Любит за это лавр Аполлон». Юпитер, опасаясь ветхость забвенья, «носит себе из листвы, не боящийся молний, знатный венок, соплетая священного дерева ветви». В поэме довольно не скромно словами  Гомера изображает сны, в которых великие поэты предрекли появление в далёком будущем появление венценосного поэта по имени Франциска.  Энний во сне видит Гомера и просит рассказать о привидевшимся ему юноше. Появляется слепой Гомер, он узрел юношу, сидящего «…под лавров нежною сенью, ветвью  зелёной власы увенчать возмечтавшего в мыслях».
Гомер рассказывает, что юноша   
«родится в отдалённом столетье,
….. произведёт его Флоренция»
И далее предрекает слепой старец:
«Юноша сей у края времён призовёт из изгнанья
Долгого муз и песнью своей приют Геликоновский
Сестрам древним вернёт средь смуты тысячелетней.
Будет он зваться Франциск и всех величье свершений,
Коим свидетель ты был, как будто в единое тело
Он съединит….»
Петрарка знал, что венец или лавровый венок дают поэтам, и спешил к событиям, предсказанным в пророчествах.  Поэт стремился из себя сделать совершенного человека, который бы познавал все науки и искусства, принимал бы участие в политических делах, исполнял бы всё, что в его силах ради добра и справедливости. У поэта возникает желание возвеличить смысл основных человеческих ступеней существования, довести эти понятия до славного совершенства, он приступает к написанию серии Триумфов.
Идею «Триумфов» он позаимствовал у Джотто, фрески которого украшали базилику в Ассизе.  Здесь изображались триумф святого Франциска, Триумф «Послушания», «Бедности» и версия триумфа «Смерти». Петрарка в шести триумфах – Любви, Целомудрия, Смерти, Славы, Времени и Вечности в меняющихся пейзажах, символах и аллегорий  изобразил вершину славы этих понятий. В триумфах он частично касался собственной биографии, выражал свои мысли, стремился к совершенству в поэзии.
В Воклюз к Петрарке приехали его домочадцы – Герардо с Джулией.
Франческо  хоть и был хвастлив, всё же понимал  в присутствии кого это можно демонстрировать, а перед  кем он будет выглядеть смешно. Перед братом он позволял изливать свою некрасивую черту характера. Герардо привык к особенностям брата, принимал его таким, каков он есть и не болтал о нём ничего плохого. Франческо с нетерпением предложил брату прогуляться к берегу Сорги.  Герардо предвидел причину прогулки и нехотя согласился. Они в унисон ступали размеренным шагом по лугу, как будто так же одинаково думали. Герардо молчал и ждал когда заговорит брат.
    Слава о Франческо разнеслась по всей Италии. Некоторые поэты мечтали о том, чтобы именно он дал оценку их сочинениям. Его заваливали письмами со стихами.
Франческо признался Герардо:
 – Ежедневно на мою голову сыплется дождь писем со стихами и поэмами из всех  углов земного круга. Мало наших; меня начинают уже трепать чужеземные поэтические бури и не только галльские, но и греческие и тевтонские, и британские; сужу обо всех талантах, ничего не зная о своём собственном.
 – Лукавишь братец, о своём таланте  знаешь и наслышан.
Петрарка  высказанную правду проглотил вместе с фиником, взятым  на прогулку, и продолжил:
 – Если отвечать на каждое письмо – буду самым занятым человеком из всех смертных; если ругать – придирчивый завистник; если хвалить – льстивый лжец; если молчать – высокомерный гордец.
  – Ты мне напомнил притчу об осле, внуке и старике. Помнишь, как люди реагировали, если на осле внук, на осле старик, на осле они вместе. Людьми осуждалась любая из этих комбинаций.
 – Да, да, точно подметил.
Через некоторое время братья вернулись домой и расположились в беседке под сенью винограда, к ним подошёл человек, с виду почтенный отец семейства со скорбной складкой на лице и с жалобой, обращённой к Петрарке:
 – Я всегда любил тебя, а ты мне вот чем отплатил: из-за тебя гибнет мой единственный сын.
Петрарка испугался и удивился:
 – Но я не знаю Вашего сына, как я могу быть причиной его гибели?
 – Что из того, что ты его не знаешь? Зато он тебя хорошо знает! На немалые деньги я отдал его учиться гражданскому праву, а он заявил, что хочет идти по твоим стопам. Так я лишился заветной надежды; вижу, что из него не получиться ни хорошего правоведа, ни хорошего поэта. 
Петрарка процитировал ему слова Флакка:
«Пишем все мы стихи, умеем, иль нет, без разбора». Этот сюжет, скорее всего, взят из своей собственной биографии об инциденте с отцом. Но сколько здесь пафоса и любви народа  к самому себе!
Всенародное признание льстило ему, а единственной негативной реакцией на свою поэзию было распространение  вокруг себя «поэтической чумы».
Его личность казалось,  соткана из контрастов: юношеская самовлюбленность и осознанное  самобичевание, унижение и честолюбие. Эти противоречия не мешали ему быть если не целостной, то оригинальной личностью: он проявлял себя как великолепный актёр и виртуозный сценарист своей собственной жизни. Он пишет сам себе сценарий всю жизнь от стихов и сонетов, от писем до исповеди, где в главной роли – он со своими мыслями и чувствами.
В тихом загородном уединении он проводил долгие дни в ожидании письма с приглашением на венчание лавровым венком. В один прекрасный день слуга дважды принёс ему письма, одно днём, другое вечером и уже спустя несколько часов, Петрарка со свойственным ему самолюбованием доложил брату: 
  – В  нерешительности я стою на распутье и не знаю, в какую сторону обратиться. Поразительная история! Сегодня в третьем часу получил я послание Сената, который всячески убеждает меня прибыть в Рим, дабы там быть увенчанным лаврами поэта. И нынче же часу в десятом посланец от славного моего согражданина Роберто, секретаря Парижского университета, человека ко мне и к моим сочинениям весьма расположенного. Он  доставил мне письмо, содержащее точно такое же приглашение: в нём, прибегнув к тончайшим доводам, Роберто уговаривает меня отправиться за лавровым венком в Париж. Случайные совпадения с письмами трудно поддаются правдивости событий.
 – Ситуация, поставившая в тупик буриданова осла больше похожа на вымысел, подбивавший к ситуации из истории второй пунической войны, помнишь, когда царю Африки Сифаку в один и тот же день предложили дружбу Рим и Карфаген.
 – Да, это поразительное совпадение! Разумеется, там была оказана честь его власти и богатствам, здесь – мне лично. Я представил Сифаса, сидящим на троне среди золота и драгоценных камней, а себя одиноко бродящим у берегов Сорги. Его умоляли о помощи – мне предложили почести.
Герардо всегда возмущало больное самолюбование брата:
      – Я бы не стал себя сравнивать с мифическим царём, это дерзко и не скромно. Ты уже не замечаешь самовлюблённости и наигранности; ты плохой театрал на ходулях. Что о тебе скажут потомки, если ты везде, где это возможно сам себя прославляешь и пишешь об этом в письмах. Ты сам портишь собственную биографию, сдуваешь ореол славы.
 – Ты завидуешь моей славе?
 – Ты болен, Франческо! Прошу тебя, будь скромнее.
 – Постараюсь, но не обещаю. Думаешь, почему я уехал из города? Из-за зловония? Отчасти. Мне противны люди  огороженные стенами, огороженные насущными мыслями, они живут, потому что их родила земная женщина, а не потому, что их  создал Бог, – и, сделав долгую паузу, он опять возвратился к мыслям о себе: – я  совершенно одинок.
– Можешь уйти в монастырь.
Он махнул рукой:
 – Это не для меня. Я люблю свободу. И как тебе покажется странным, друзья тоже есть, но их немного…
 – Которых ты используешь, даже короля. И именно своим друзьям ты показываешь свой эгоизм.
Франческо не нравился этот разговор. Он привык к почестям, а сейчас был припёрт братом «к стенке». Он замолчал, ломая пальцами тонкую сухую веточку.
 – Меня уже не переделаешь. Скажи, где получать лавровый венок?
Герардо посмотрел на него с недоумением:
 – А не ты ли говорил, что поедешь в Рим на могилы древних поэтов? Когда уезжаешь?
Франческо понял, что он уже заигрался самолюбованием и ответил:
 – Завтра. Я уже приказал заложить повозку. Надо предстать пред очи короля, дальше – дорога в Рим.
Перед отправкой в Рим он пишет письмо Джокомо Колонна под датой 15 февраля 1341 год. В нём он  частично повторил разговор с Герардо, а в конце письма   записал воображаемый диалог с Джокомо:
 «Несколько дней по моим расчётам придётся подождать. В пасхальный день 8 апреля на Капитолии совершится всё дело.
 «К чему этот труд, эти страдания, эта забота? Лавры делают учёней или лучше?» – Спросишь ты.
 «Пожалуй,  известней  и беззащитней перед завистниками».
 «Для чего же тогда запасаться листвой?»
«Как бы ответил на этот вопрос Соломон?»
  «Суета сует – всё суета».
Здесь Франческо сожалеет, что им не суждено встретиться. «Коварство судьбы я не сегодня лишь впервые начинаю понимать;… она разлучает нас... я отправляюсь в Рим, а тебя удерживает страна «басков». Помнишь, я приехал к тебе сквозь рёв зимних бурь, морских валов и войны – поистине привязанность сокрушила все препятствия; как говорит Марон, «тяжкий осилила путь любовь». Всем сердцем я тянулся к тебе так, что думая только о тебе, не видел ничего вокруг, а найдя тебя, тут же совершенно забыл о долгом пути…»

Перед отъездом в Рим Франческо  ночевал у Веллии. Лавровый венок поднимал её возлюбленного до небес, и она была обеспокоена тем, что он может забыть её, простую женщину. Впрочем, в этих ревностных переживаниях была и эгоистическая нотка, ревность по своей природе, прежде всего, есть эгоизм.  Критически оценивая свою внешность, она  постоянно боялась, что он привезёт какую-нибудь красавицу и уложит в свою постель, а она останется   в роли экономки, если останется, но самое страшное – заберёт ребёнка. Всё это пришло ей в голову в несколько секунд пока они приветственно обнимались. Растрогавшись, Франческо пишет сонет на расставание  по случаю отъезда в Рим для венчания лавровым венком.

Внезапную ту бледность, что на миг
Цветущие ланиты в снег одела
Я уловил и грудь похолодела
И встречная покрыла бледность лик.

Иных любовь не требует улик
Так жителям блаженного предела
Не нужно слов. Мир слеп, но без раздела
Я в духе с ней, – я в мысль её проник…
Молчанием сказала взор склоняя
(Иль то мечта?) – намёкам сердца томным
«Мой верный друг покинет ли меня?»

Утром она встала с постели поправила непричёсанные сбившиеся волосы, проводила его до порога и  сонным, чуть скрипучим голосом как для галочки дала наставление:
 –Ты  смотри там, не пропади с девками!
 И с чистой совестью  отправилась в постель досматривать сны, но сна не было. Она тяжело вздохнула, но ревности не испытывала, он не давал ей такого повода по непонятной для неё причине. Не уж то я единственная? А может играет роль порядочного сеньора? Это хорошо если боится, значит, любит в противном случае привёл  бы кого или сказал, но я узнала бы первой. А почему я решила, что он любит меня? Ну и ладно, не такой уж он  привлекательный со своими павлиньими повадками. Он не любит меня и не изменяет по-настоящему, а просто иногда спит с другими. Может и не спит, потому что принадлежит к духовному сословию. Тогда зачем я ему нужна? Да на что мне ещё претендовать? Живу скромно и в сытости.
Утром она обнаружила на столе  несколько золотых флоринов.