Невеста со взморья

— Ka udens?* — неожиданно послышался за спиной насмешливый вопрос.
“Уденс” по-местному “вода”, это-то я знал, но не более. И хотел было ответить в такт по-латышски, но…
— Уденс… обббжигает, — дрожащим голосом проговорил я, и наше последующее общение с незнакомкой происходило на русском.
— Инга, — не жеманясь, просто назвалась она, когда я представился.
По пояс в ледяной балтийской воде я услышал в звуках, составляющих имя девушки, только зябкие нотки. Пора уже было решиться и нырнуть в набегающую волну. Перед тем с пылу с жару метров сто шлёпал по мелководью, а полуденное солнце спряталось куда-то за облако и свежий ветер обдувал; ещё не окунувшись, успел я закоченеть.
Кроме нас двоих никто не купался. Пляж был пуст, не то что в многолюдной Юрмале. Песок здесь не такой мелкий и чистый — встречаются камешки и заросли прибрежной растительности. Нет курортной ухоженности. В остальном, то же самое Рижское взморье, дикое только…
Прыгнув в воду, заработал руками и ногами, вроде согрелся. Но быстро опомнился (а Инга где?), обернулся — плещется всё на том же месте. Обратно плыл ещё проворнее.
— У нас не мешкают, нырять надо сразу и выходить тоже. Нечего мёрзнуть. — Учила Инга местным обычаям пока шли, обдаваемые прибоем, к берегу.

Довольно привлекательная: высокая, с упругим телом; у нее были длинные и гладкие русые волосы, выгоревшие на солнце, почти белые. Держалась она непринуждённо, но что-то во взгляде её серо-голубых глаз мне казалось настораживающим, какая-то непосредственность дикарки, что ли — уж чересчур изучающе смотрела она, нисколько не скрывая свой пытливый интерес.
— Ты откуда? — поинтересовалась Инга.
— С Мурманска, — ответил я.
— Ты наверно из “Североникеля”? — предположила она, имея в виду близлежащий пионерлагерь, где много мурманчан.
— Не угадала…

Нежданно-негаданно кончилось моё одиночество, от которого я совсем не страдал, даже наслаждался самостоятельностью, так как жил совсем один в маленьком домике в сосновом бору. Что-то вроде кемпинга, но мы называли это дачей; дедушке на лето строительная контора, где он трудился, выделила домик 5 на 3 метра, в две комнатушки. На кухне, которая одновременно была верандой, спал я, в комнате — дедушка с бабушкой. Но они остались в Риге, было только начало лета. Мои старики ждали деньков потеплее, так как в нашем фанерном домике ещё было изрядно сыро и промозгло после зимы. Всё это я рассказывал, отвечая на вопросы новой знакомой.

На берегу Инга обтёрлась полотенцем, просушила им же намокшие кончики волос. Мне вытираться было нечем, никогда не брал полотенце на пляж; несколько энергичных движений и сухой. Но тут, рядом с юной леди надлежало вести себя посолиднее. Посему дрожал от холода и натягивал липнущую к мокрой коже футболку. Старался не мельтешить, а получалось наоборот нелепо; наверняка со стороны выглядело смешным.
Даже одевшись, я продолжал трястись от холода и ничего не мог с этим поделать. А хуже всего, что Инга уставилась на меня своими глазищами и улыбалась. Ей, видите ли, нравилось так бесцеремонно разглядывать меня.

Я сказал: “довольно привлекательная”? — Да что уж темнить: красотка! Правильные черты лица в обрамлении пышной шевелюры волос, снизу ещё мокрых, и прекрасная фигура…
Инга хвасталась своими девчачьими украшениями, какими-то бусиками и браслетиками, которые она разложила на коленях. Ага, я даже взгляд был не способен сфокусировать на этой мишуре на фоне остальной роскоши! Недоумевал, зачем это ей, всё лишнее, но на всякий случай похвалил её сокровища. А она без перерыва расспрашивала меня и восторгалась интересными подробностями моей жизни.
— Значит, вы дом строите? Настоящий пятиэтажный?
— Колхоз для своих работников жильё строит, а я в строительной бригаде. Жду вылета на траулер, он в Ангольской зоне на промысле.
— А как ты оказался в рыболовецком колхозе?
— На практике здесь, от мореходки…
— Ты выходил в море на баркасе шпрот ловить? А наловил салаки? Ну и рыбачок!
Все мои обстоятельные и совершенно правдивые пояснения оборачивались такими вот уморительными и нелепыми то ли восклицаниями, то ли вопросами, сдобренными её серебряным смехом.
— В Луанду полетишь? В Африку? Через Париж, говоришь, с пересадкой? А за неделю, значит, ты сваял 30 плиток из цемента, 50 на 50?
— Да, десять формочек, — оправдывался я. — В понедельник, среду и пятницу готовил бетонный раствор. Внутрь четыре арматурины из проволоки на 8, на следующей неделе по новой.
— А чего ж ты с баркаса ушёл в строители? Лопатой интереснее махать, песок просеивать через сетку?
— Баркас с рассветом отчаливает, когда ещё электрички не ходят. Я попробовал на велике отсюда мотаться, но далековато. К тому же, на промысле — на латышском. Что ребята между собой говорят, не понимаю…
— А как же в дальнем рейсе, в Африке будешь понимать?
— Там почти вся команда русская; я был на собрании экипажа, знакомился. Это здесь, на местных промысловичках латыши…

Сумбурный разговор мы вели по дороге в посёлок. Сумбурный, как и само наше знакомство. И да, мы шли уже приобнявшись, что казалось мне весьма удивительным и… волнительным. Я чувствовал её согревающее тепло — спасение от странного озноба, так некстати охватившего меня после купания.
— Почему же ты не поплыла со мной! — спросил я.
— Я плавать не умею, — призналась Инга.
— Как? Живёшь у моря и не умеешь плавать?
— Мы тут редко купаемся в море, — отвечала она.
— А что ж нынче, в сегодняшний холодильник, тебя сподвигло?
— Училась плавать! — настала моя очередь хохотать над её пояснениями.

Дорога спускалась к мостику через ручей.
— Вот моя единственная и неповторимая Упес-ела! — объявила Инга помпезно.
— А по-русски?
— Ривер-стрит.
— Тю! В Латвии полно улиц с таким названием, — предположил я. — Наверно в каждом посёлке, городе или деревне, где протекает хоть какая-нибудь река.
— Нет, не может быть, — надув губы, не соглашалась Инга. — Я нигде не встречала такой улицы!
— А где ты была?
— В Риге.
— Может и в Риге есть такая улица, надо было поискать.
— Вот ещё! Не люблю большой город! Трамваи и троллейбусы — неразбериха! Люди толпами, торопятся и суетятся — только разбрасываются по мелочам; друг к другу относятся небрежно, толкаются — лишь бы не опоздать куда-то!
— По-моему, Рига как раз очень спокойный и небольшой городок, мне очень нравится! Вот Ленинград или Москва суматошнее, сутолока целый день.
— Не люблю большие города и никогда туда не поеду! Я б и в Ригу не ездила, но иногда надо, — строптиво выговаривала Инга, когда мы ступили на мостик.


Облокотившись на перила, обозревали заросший кустарником и не видимый даже с моста ручей.
— А если хочешь знать, в нашей речке угри водятся и даже лососи!
— Надо же, и не подумаешь. Ты наверное заветные места знаешь, где удить…
— Вот ещё! Это отец мой ловит. А я знаю моё собственное место, там живут лешие и кикиморы.
Неподдельная искренность её слов подкупала, какая-то детская натуральность и чистота жили в ней соседствуя со зрелой целеустремлённостью и гордостью. Подумалось: “Дочь лесов, не иначе”. Я разулыбался и спросил:
— Мне покажешь?
— Тебе… покажу, — со значением произнесла Инга и доверительно добавила, — если смеяться не будешь.
Понимая, что акцент именно на “тебе”, чувствуя себя облечённым особой милостью, я уже предвкушал нечто необычное, романтическое.

— Вот мой дом, — Инга указала на двухэтажное поселковое строение на несколько семей. — У нас с отцом две комнаты.
— Которое окно твоё?
Она указала на окошко на втором этаже.
— Не высоко, не низко, а залезть можно, — на волне романтики отреагировал я. — Никто ещё не залазил?
— Пусть только попробуют, отец в миг вон спровадит!
— Значит не было? Будут! — Попытался пошутить я, но Инга шутку не поняла. Надо сказать, она многие шутки вообще не понимала и пропускала их мимо ушей. Либо наоборот, начинала расспрашивать: "А что это значит, и откуда пошла такая присказка?". Всё-таки русские язык и культура были для неё не родными.
— Почему надо лезть в окно? У нас воровать нечего…
— Был колдун окаянный, умыкнул Людмилу от Руслана… А, ладно! Посмотрели на твой домик, пошли посмотрим на мой. К тому же и пообедаем. А то есть так хочется, аж переночевать негде, — снова неудачно пошутил я и снова остался непонятым.

На электроплитке вода для пельменей всё не закипала. Инга принялась рассказывать о своём отце. Из её слов выходило, что он совершенно необыкновенный, всё может, и все его уважают.
— Он невозмутимый в любой ситуации, говорит прямо, без обиняков, добрый и справедливый.
— Должно быть строгий?
— Конечно! Но я его приучаю к порядку и дисциплине.
Вкупе эти сведения никак не складывались в определённый портрет отца Инги, тогда я спросил:
— А где твоя мать?
— Она с нами не живёт.
Пожалуй, это было единственное, что я понял определённо из рассказа Инги о матери. В остальном, что-то невнятное, типа “злой дух портового города завладел ею и подчинил себе”. Зато теперь стала ясной причина её нелюбви к городской жизни.

Вечером уже в статусе законченного воздыхателя я провожал Ингу домой. Мы остановились около её дома и долго не могли расстаться. Уже договорились, что по выходным будем встречаться, молчали. Вдруг Инга порывисто поцеловала меня и юркнула за калитку. Я уже ничему не удивлялся. Возвращаясь в свой лесной домик, сравнивал её с другими знакомыми девушками: она была искреннее и прямодушнее всех.

В рабочие дни ездил в колхоз трудиться на стройплощадке, проходил инструктажи перед рейсом, получал рабочую одежду. Экипировал меня колхозный склад щедро: тропический льняной костюм, сандали, нательное бельё, сапоги, непромокаемый прорезиненный костюм, байковая рубашка, свитер… Всего не перечислить, только паршиво, что весь скарб следовало везти с собой в багаже и всякая пересадка с самолёта на самолёт в будущем перелёте превращалось в переселение народов.

Думы об Инге не выходили у меня из головы. И конечно выходные мы проводили вместе. Посещали кафе, кино, парки, съездили полюбоваться живописными речными террасами Гауи. Уж воздержусь от рассказа о тех выходных, проведённых с Ингой, не хватит слов описать переполняющих нас эмоций, игры её глаз то ласковых, то лукавых, то сердитых, но всегда прекрасных. Комично вспомнить, и этого будет достаточно, как где-нибудь в сырости леса или речной долины на меня непременно набрасывались тучи комаров, кусали с остервенением всякий обнажённый участок кожи, и ни один из них не садился на Ингу оголённую уж на что дерзко и даже весьма. Как оказалось, лесных нимф комары не кусают!
В Ригу мы не ездили ни разу.

Однажды пили чай, заваренный на листьях чёрной смородины, дома у Инги в компании её отца. Я конечно робел в его обществе. Большей частью рассказывал, как толково мы строим жильё для колхозников.
— Отличные, просторные квартиры… Представьте: по габариту, как обычная пятиэтажка, но на лестничной клетке хрущёвки четыре квартиры, а здесь — две, плюс огромные лоджии! Высота потолков человеческая и кладовки… На жилплощадь отдельная очередь для молодых специалистов колхоза, льготная — для плавсостава.

Наступил день последнего свидания. Я весь в мыслях о предстоящей плавпрактике, озадаченный не на шутку вопросом: так через Париж летим или через Лиссабон?
Инга была задумчивой и непроницаемой, но по блеску глаз я догадывался — её что-то тревожит.
— У нас Лиго, праздник в посёлке, а я с тобой, — сообщила она и добавила с обескураживающей прямотой: — Из-за тебя.
— Превосходно! В парке танцы, пошли скорее! — не разобравшись в её настрое, я звал в толчею веселья. Инга отозвалась, оттаяла, увлеклась.

Всю ночь посёлок хороводил не по-детски. Если кто не знает, Лиго — это самый большой и жизнерадостный праздник латышей. Янисы всех возрастов щеголяли с дубовыми венками на головах. Самые отчаянные прыгали через костёр, высокие кружки с пенным напитком опорожнялись бессчётное количество раз, возгласы “Лиго, лиго!” в песнях и сами по себе оглашали округу. Инга тоже несла венок, но из цветов и с лентами — знак для незамужних девушек.

Светало. Только теперь мы с Ингой возвращались по домам. На том же самом мостике через ручей, кишащий угрями и лососями, остановились полюбоваться новым днём, зарождающимся на наших глазах.
— Сегодня такая ночь, и я поняла, ты назначен мне судьбой, — многозначительно заговорила Инга. — Я должна тебе кое-что сказать...
Она не спешила, собираясь с мыслями.
— Ты уезжаешь… У нас даже не было времени, чтоб привыкнуть друг к другу, но знаешь, так бывает... Я никогда не влюблялась… И вдруг ты... В тебя я влюбилась…
Говорила Инга осознанно. Возможно, по её понятиям, девушка вправе первой признаваться в своих чувствах, но я-то не был готов к такому развороту событий. Я подумал, то что виделось мне, как романтическое приключение, для неё оказалось жизненной страстью. Однако и безответным чувство Инги назвать было нельзя, я был влюблён. Только способность говорить в ту минуту начисто покинула меня. Я молчал, вихрь чувств проносился в сознании, меняя выражение моего лица, и, самое поганое, снова, так некстати подступил чёртов озноб.
— Я буду принадлежать только тебе, но так чтобы быть для тебя единственной и чтобы наши отношения были настоящими, без всякого обмана... Ведь у нас как полюбят, то навсегда.
Инга продолжила свой монолог, перейдя на личности, на конкретную мою личность. С её слов выходило, дескать, я совершенно замечательный: решительно и положительно отличаюсь от всех её поклонников доселе.
Конечно она излишне превозносила меня, влюбилась в кого-то придуманного. Она и не догадывалась, что я намного слабее того идеала, который сама же вообразила. Данный факт я тут же выложил на чистоту, но Инга не слушала.
— Тебе здесь нравится. В колхозе так хорошо приняли. Мы будем жить вместе... поженимся. Я буду хорошей, верной женой...
Она рисовала беззаветную любовь, а меня все сильнее парализовывала трусость.
— После рейса, — мямлил я и почему-то отводил глаза в сторону.

“Боинг-707” не очень большой самолёт, почти весь салон был заполнен румяными моряками. Интересно, что пилоты находились тут же, матерчатая штора отделяла их от нас. Какие-то маленькие бутылочки портвейна разносила стюардесса, но мы предложили ей не утруждаться и просто показать, где брать. Запас вина выпили в считанные минуты. Потом пили водку, в те далёкие времена только таможенные правила ограничивали количество алкоголя в багаже. По бутылке на брата у нас точно было. Кто-то в иллюминатор узрел родную стихию…
— Море под нами!!!
— А почему не качает?!
Здоровые мужики стали синхронно бегать от одного борта самолёта к другому, туда и обратно вдоль рядов кресел. Центровка самолёта нарушалась, и наш борт переваливался с одного крыла на другое, кренился то вправо, то влево. Это чрезвычайно радовало всех нас. Иностранные пилоты сначала пробовали угомонить нашу братию, но быстро поняли тщетность таких усилий. Они взяли организацию качки в свои руки: закладывали виражи то в одну, то в другую сторону. Тела подвыпивших мариманов швыряло с одного борта на другой, кто-то валялся под креслом в немыслимой позе…

В общем, наш рейс начинался на мощной мажорной ноте и обещал быть таковым все четыре месяца. Всё так и сбылось, не исключая незначительных накладок. Случилось, то ли кит-шатун боднул выдвижное устройство поискового гидролокатора, то ли Нептун попутал, но шток оказался погнут и мы не могли вести промысел без гидролокатора. А Родина требовала рыбы. Из-за внепланового ремонта рейс затянулся, пять с половиной месяцев мы пробыли на промысле. Учебный семестр в мореходке начался без меня, и когда мы командой прилетели в Шереметьево, то в Ригу я со всеми не полетел, полетел в Мурманск, и с Ингой не встретился.

В тех краях я оказался через два года. Надо было ехать в Клайпеду, принимать там кораблик с ремонта. Конечно воспользовался оказией, чтоб навестить в Риге моих интернациональных стариков: дедушку Отто и бабушку Зину. Наверно только тогда я опомнился и недоумевал, почему же не писал Инге? Ведь даже сейчас, через сорок лет, помню её адрес.

Инга уже была не невестой, а чьей-то замужней женой и ждала приплода. В краткую нашу встречу не о чем было даже поговорить. С тех пор никогда я не был в тех краях. В Москве-столице клан меченого и клан четырёхпалого рвали власть, каждый на себя, без оглядки на союзные республики. Латвия, покинутая невеста, в числе прочих пошла искать жениха на стороне. Потому, не бывать мне в тех краях; в том времени — тем более.
_________________________

* Ka udens? (латышский язык) — Как водичка?

13 мая 2025 года.