Глава 8. Бремя сомнений

Годы текли, словно медленный, неумолимый поток, стирая очертания надежд и унося с собой ту страсть, что некогда горела в моем сердце. Монастырские стены, прежде казавшиеся мне твердыней истины, теперь давили, как тяжёлый саван. Священные тексты, которые я изучал с таким рвением, всё чаще оставляли меня в недоумении. Я искал в них ответы о природе человека, о его месте в мире, о смысле жизни, но находил только притчи, понятные лишь отчасти, и заповеди, слишком общие, чтобы утолить жажду моей души.

"Что же я ищу?" — спрашивал я себя, стоя в полутемной келье, где узкий луч света, падающий из окна, освещал стол, покрытый свитками и книгами. Я чувствовал себя узником, не заключённым в оковы, но связанным собственным выбором. И чем больше я размышлял, тем яснее осознавал, что ошибся.

***

Однажды, перенося стопку манускриптов в библиотеку, я остановился у окна. Мой взгляд упал на лес, что тянулся к горизонту, и на дорогу, убегающую к деревне, из которой я пришёл. Перед глазами всплыл образ Эльзы. Её лицо, её смех, её глаза, в которых всегда плясал неугасимый свет жизни. Я вспомнил тот день у ручья, её слова, её первый и единственный поцелуй.

Я знал, что она теперь замужем за мельником. Слухи, доходившие до монастыря, говорили, что её жизнь сложилась счастливо. Она родила сына, а её муж был добрым и трудолюбивым человеком. Я пытался радоваться за неё, но сердце болело. Вопросы жгли меня изнутри: что было бы, если б я выбрал её, а не монастырь? Если бы остался в деревне и стал мужем Эльзы? Ответов не было, но тягучая боль, будто сотканная из сожаления и одиночества, всё чаще не давала мне покоя.

***

Суровый монастырский быт, который некогда казался мне благородным испытанием, теперь воспринимался как пустая обуза. Тяжёлая работа в саду, переписывание текстов и молитвы, звучавшие эхом в холодных стенах, — всё это стало для меня бессмысленным ритуалом. Я уже не чувствовал близости к Богу, когда опускался на колени перед алтарём. Слова молитвы скатывались с губ, как капли дождя с камня, не оставляя следа.

— Господи, зачем я здесь? — шептал я в тишине своей кельи, но ответом был лишь ветер, который врывался в узкие окна.

***

Встречи с аббатом Ионасом становились всё тяжелее. Ионас, как и прежде, говорил со страстью в голосе, призывая к аскезе и полному отречению. Он проповедовал, что любые сомнения — это испытание, что только через страдание и самоотречение можно прийти к истине. Но я всё чаще ловил себя на мысли, что не верю этим словам.

— Истина не должна быть настолько далёкой, — говорил я себе. — Если Бог создал нас, зачем Он сделал поиск смысла таким мучительным? Зачем позволил сердцу разрываться между любовью и жаждой знания?

***

Однажды, унылым зимним вечером, когда холод проникал в кельи даже сквозь каменные стены, я снова погрузился в свои размышления. Я сидел у окна, наблюдая, как снег покрывает монастырский двор белым саваном. Мои мысли возвращались к Эльзе. Я видел её, словно она стояла прямо передо мной. Её улыбка согревала меня даже в этой ледяной тишине.

— Она счастлива, — прошептал я, стараясь убедить себя. — Я должен радоваться за неё.

Но радость смешивалась с горечью. Я понял, что всегда буду сожалеть о том, что у меня никогда не будет ни любви, ни семьи, ни жизни, полной простых, но настоящих радостей. Мне казалось, что монастырь отнял у меня не только свободу, но и саму душу.

***

Эта борьба — между долгом перед Богом и жаждой той жизни, которую я оставил за монастырскими стенами, — стала моим постоянным спутником. С каждым днём моё сердце наполнялось всё большей тяжестью, а разум пытался найти путь из этого лабиринта сомнений. Но выхода не было, и снег, который ложился все плотнее на монастырские стены, укутывал мою душу мертвенной пеленой отчаяния.