Три версии сочинения возможностей

Приподняться. Вытащить себя из лабиринта непредсказуемостей. Прикоснуться к ночи. Теперь – встать. Вдохнуть взвесь остаточных образов. Унять вибрацию смутных искушений. Подойти к окну. Встретить стылый воздух. Впитать обрывки мрака и отзвуки вселенской паузы. Распознать приближение необычного состояния. Зафиксировать сгусток энергии, возникающей ниоткуда. Подключить зрение. Отдаться иллюзии, прячущей знакомые силуэты. Сделать глубокий вдох. Проснуться окончательно. Востребовать затаённые ресурсы. Ухватить одномерность момента. Перенаправить течение времени в русло отсутствий. Придумать обозначение тому, чего нет. Сделать ещё один глубокий вдох. Начать структурировать пустоту. Угадать имена в призраках расчерченных окнами прямоугольников. И забыть их. Дать волю внутренним силам. Проникнуть в изнанку темноты. Отменить длительность. Погрузиться в зыбкое вещество желания. Сгруппировать навыки созидания. Различить весомость контуров. Уловить твёрдость фактуры. Разглядеть в конкретике линий плоть того, что не подлежит называнию. Выдохнуть. Задействовать тяготение утраченных потенциалов. Вытянуть резервы из сита проткнутых пределов. Высвободить вращение небесных тел. Извлечь уроки ложной отстранённости. Запустить процесс поглощения форм и категорий. Принять цикличность исчезновения. Свести на нет гравитацию и антигравитацию. Ничего, кроме света.

Марк неожиданно проснулся и почувствовал – что-то не так. Привычным движением опустил ноги и услышал скрип половиц, который его изрядно напугал. Такого звука Марк прежде в своей комнате не слышал. В непроницаемом мраке он принялся искать выключатель, изучая обстановку на ощупь. Неприветливость незнакомых предметов причиняла боль – прежде всего физическую. К тому же раздражали стремительное биение пульса и лёгкая испарина на лбу. Времени на обдумывание не оставалось – Марк это остро ощутил. Так же остро его настигла паника. Лихорадочно дёргаясь, он стучал в вертикальные поверхности, даже не понимая, стены ли это. Что-то падало от его ударов, но неотчётливо и приглушённо. Ему не удалось обнаружить ни выключатель, ни дверь. Мимолётным дуновением Марка накрыла тень предательства со стороны жизненных ориентиров. Прерывистое дыхание тонуло в подчиняющей тишине. Он дрожал, и эта дрожь странным образом успокаивала. Марк медленно осел на пол и затаился. Чутьё подсказывало, что надо просто настроить зрачки на ночной режим, не всматриваться специально, и тогда появятся более светлые области. Но сначала следовало справиться с паникой. Он попытался вспомнить вечер накануне – ничего не вышло. Да и в целом прошлое представлялось не слишком надёжным лоскутным покрывалом. Марк решил не вдаваться в подробности, потому что в эту секунду уловил подобие ориентации в своей нынешней неустойчивости. Он начал осторожно пробираться в направлении белесоватого пятна. Никаких новых сюрпризов – оно оказалось окном. Что это ему давало? Он провёл рукой по почти неразличимому объекту интерьера, и жалюзи оглушительно затрещали под его пальцами. Марк вновь замер. Он осознавал, что уже окончательно успокоился, и теперь предстояло всего лишь открыть окно. Но руки осязали только гладкую нетронутость рам без каких бы то ни было механизмов. Он раздвинул ламели и попробовал вглядеться в пространство за стеклом. Марк не увидел ничего, разве что какую-то размытую серость. Однако было в ней что-то похожее на подсказку – пока не оформленную, но уверенно заполнявшую всё окружение. Чуть изогнутая нить едва проступающего пульса указывала путь к реализации разгадок. Воображение Марка подступалось к облачку ответов. Внезапно его настигло чёткое понимание, что делать, – словно им руководило нечто, укоренённое в древних глубинах подсознания. Марк набрал в лёгкие воздуха, приподнялся на цыпочках и завис над полом. Ему стало совершенно легко и свободно. Темнота фатально лопнула. Не осталось ничего, кроме света.

Матвеев просыпается в два часа ночи – он не смотрит на часы, но точно знает, который час. Он лежит с открытыми глазами, ни о чём не думая. Такое пробуждение вполне умиротворяет. Время суток не имеет ровно никакого значения. Как и время года. Да и возможно ли оно в сложившейся ситуации? Матвеев хочет увидеть солнце – прямо сейчас. Закрывает и снова открывает глаза. Это становится в некотором роде игрой. Он по-прежнему лежит на спине, очень аккуратно и спокойно. И меняет интервалы своих почти не различающихся оптических состояний. Однако они всё же различаются. Заметив это, Матвеев прекращает игру и всматривается в ускользающую цель. Концентрируется на воображаемой точке. Эта точка вбирает в себя весь жизненный, преджизненный и пожизненный опыт Матвеева, а также опыт его возможных существований и невозможных обличий. Он напрягается всем телом, чтобы постепенно как бы освободиться от него. Физическое напряжение перетекает в область духовного. Матвеев в эйфории обволакивающей безоценочности позволяет себе решительный жест. Вернее – его решительную имитацию, виртуальную настолько, чтобы наметить метафизические свойства девальвации ценностных структур. Его взгляд становится потоком чего-то невыразимого, приобретает объёмность, добавляет себе всё новые измерения. И выходит на качественно другой уровень, где всё зримое и незримое схлопывается в нулевую координату. Тотальная чернота поглощает время суток, время года, прошлое, настоящее, будущее, вообще время как данность. Пространственные характеристики Матвеев бесстрастно редуцирует до вездесущего и одновременно лишённого всякой бытийной основы «здесь». В обход рациональных усилий он выбирает рискованный способ экзистенциального растворения. В акте упразднения всевозможных противоположностей и несоответствий рождается ослепительное ничто. Нет. Абсолютно нет. Здесь, нигде и везде, сейчас, никогда и всегда – нет ничего, кроме света.