Senex. Книга 1. Глава 23

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 23. Ярославский судостроительный завод

- О, я отомщу ей! - сказал Александр.
- Ты неблагодарен, - продолжал Петр Иваныч, -
это дурно! Что бы женщина ни сделала с тобой,
изменила, охладела, поступила, как говорят в
стихах, коварно, - вини природу, предавайся,
пожалуй, по этому случаю философским
размышлениям, брани мир, жизнь, что хочешь,
но никогда не посягай на личность женщины ни
словом, ни делом. Оружие против женщины –
снисхождение, наконец, самое жестокое – забвение!
только это и позволяется порядочному человеку.
А. Гончаров. Обыкновенная история

          Королёва пришла на работу в приподнятом настроении: вчера она купила красную сумку - специально для трениро­вок… Но вот незадача: вчера она кормила большую стаю голубей, а сегодня обнаружила на лице пятна, они сильно чесались, в горле стало першить. Она позвонила Слизкину, чтобы обсудить с ним свою новую идею, тот попытался возражать, она стала орать на него, а после этого обнаружила, что в обоих глазах лопнули крове­носные сосуды.
          - Со мной это произошло впервые! - испуганно сказала Королёва, позвонила Слизкину и стала его шантажировать: - Ты не должен кричать на меня, а то у меня лопнет сосуд в голове, как это уже было!
          Она была так напугана, что даже решила не идти на тренировку. А когда замерила давление, то оно оказалось очень высоким: 190/120. Такого давления даже у хронического гипертоника Василия Порфирьевича никогда не было. Пешкин вызвался съездить в обед за таблетками, и Королёва милостиво дала своё согласие. Пешкин привёз таблетки, Королёва напилась таблеток и решила идти на тренировку.
          На следующий день Пешкин принёс из дома компьютерные колонки, и соседи Василия Порфирьевича по комнате всерьёз начали осваивать процесс просмотра фильмов на работе втроём, по-семейному, и наушники их уже не устраивали.
          На следующий день Королёва, едва войдя в комнату, стала жалобить Ильюшина, чтобы он проветрил комнату:
          - Я сегодня задыхаюсь, сердце бьётся как попало!
          Ильюшин открыл окно, и обрадованная Королёва «отблагодарила» его:
          - Тебя надо посадить в будку, как в метро, чтобы ты не мёрз!
          - И на цепь посадить!  - радостно подхватил Пешкин.
          - На цепь надо посадить тебя, - возразила Королёва, - а Андрюшечку надо посадить в будку.
          Ильюшин тут же закрыл окно.
          - Спасибо, душечка, что снизошёл! - съязвила Королёва, после чего стала воевать с ним за окно: стоило Ильюшину на мину­ту выйти, как она уже бежала к окну и открывала его. Ильюшин приходил и тут же закрывал его.
          Королёва не успокоилась, она стала стыдить Ильюшина за то, что он утром ел сгущёнку:
          - Как ты мог? Она же сделана из ядохимикатов!
          Ильюшин в долгу не остался:
          - Ваши любимые технологи - уроды, они изменили трудоёмкость в программе DRAKAR! Теперь я тоже не доверяю программе DRAKAR.
          После обеда Ильюшин почти целый час позволял держать окно открытым в лютый мороз, а когда, наконец, замёрз и закрыл окно, Королёва всё равно возобновила тяжбу из-за окна, и Пешкин, наперегонки с Королёвой, бегал открывать окно, когда Ильюшин выходил. Более того, он уже стал открывать окно при Ильюшине, и, открыв окно и стоя рядом, чтобы Ильюшин не закрыл его, говорил:
          - Предлагаю открыть окно!
          Василий Порфирьевич каждый день надеялся, что Королёва уйдёт из его жизни и оставит его в покое. И в то же время он понимал, что она со своим мерзким характером является прекрасным психологическим тренажёром для него, и на этом тренажёре он очень эффективно учился: не отвечать на агрессию против него; не отвечать на оскорбления; не стараться быть вежливым и учтивым, если его оскорбляют; быть спокойным, когда его пытаются вывести из равновесия; не отвечать на вопросы, которые ему не нравятся; не закрывать рот другим людям, даже если ему не нравится то, что они говорят; не навязывать никому свою волю; не ввязываться в чужие конфликты; терпеть эмоциональное поведение женщин – всех без исключения.
          Королёва вела себя очень эмоционально, на пределе эмоций… Но именно такое поведение Королёвой вынуждало Василия Порфирьевича проявлять сдержанность в эмоциях, и его эмоциональный фон стал понижаться. Если раньше его постигала какая-нибудь неудача или, наоборот, большая удача, то его эмоции были настолько сильными, что были подобны шторму, который взбалтывал море на всю глубину, поднимая на дне муть и ворочая камни. Его нынешние эмоции, будь то радость или огорчение, стали напоминать лёгкую рябь на морской поверхности, а его глубинные ощущения оставались незатронутыми. У него появился внутренний источник спокойного состояния, который всё меньше и меньше зависел от внешних раздражителей.
          Изучив напор и наглость Королёвой, за которыми не было ничего реального, Василий Порфирьевич теперь знал (если ему «посчастливится» снова встретить подобных людей), что такое наглое поведение - это всего лишь блеф. И он мирился с необходимостью терпеть присутствие Королёвой как можно дольше.
          Если бы была только Королёва или только Пешкин, то это было бы легче переносить, ведь у каждого челове­ка периоды активности чередуются со спадами. Но вдвоём Королёва и Пешкин усиливали эффективность психологического тренажера. Они по очереди поддерживали истерию по поводу недостатка свежего воз­духа в комнате, и это было очень тя­жело терпеть. Но Василий Порфирьевич вынужден был терпеть.
          Гайдамака в очередной раз вызвал Морякова и Королёву для работы над стандартами. Королёва была активна, занудство­вала, чтобы вынудить начальника сделать так, как она хотела, и даже пыта­лась управлять им. Когда он сказал, что надо переделать печатную форму одного из документов, она заявила, словно она здесь начальница:
          - А это пусть лучше Василий Порфирьевич сделает!
          - Конечно! – согласился Гайдамака, который уже устал от споров с ней, и Королёва продолжила уже инструктиро­вать Василия Порфирьевича:
          - Возьмёте печатную форму и просто скопируете ее в Word. Правильно? – она посмотрела на Василия Порфирьевича, но он не стал отвечать на её откровенное хамство. Более того, он не собирался выполнять её «распоряжение»… Вплоть до увольнения! Василий Порфирьевич не только допускал вероятность конфликта с Королёвой, но даже считал его нормальным, но при этом он должен был избегать конфликта с начальником… Но не любой ценой! Если Гайдамака попытается заставить Василия Порфирьевича выполнять «распоряжения» Королёвой, то он пойдёт на конфликт с начальником. Так он решил.
          Позвонил Гайдамака, Ильюшин взял трубку, и Гайдамака спросил у него:
          - Василий Порфирьевич на месте?
          - На месте.
          - Дай ему трубку.
          Василий Порфирьевич взял трубку, и Гайдамака спросил:
          - Где Пешкин?
          - На месте.
          - Пусть он зайдёт ко мне.
          - Миша, к начальнику! - сказал Василий Порфирьевич, и все дружно посмеялись.
          В этот момент Василий Порфирьевич понял, что его страх – это всего лишь продукт его ума: разве в такой ситуации можно бояться начальника? Разве можно бояться ТАКОГО начальника? Правда, ему было обидно, что ТАКОЙ начальник лишает его кровных, честно заработанных денег, и он ничего не может с этим поделать.

          * * *
          В конце марта Королёва, едва войдя в комнату, сразу сделала сообщение:
          - А у меня в доме скандал!
          - Что случилось? - встревоженно спросил Пешкин.
          - Кот Викентий обиделся, что я пришла почти в 22 часа, и впервые ночевал на кухне.
          Василий Порфирьевич был потрясён: «Ну и дела! Королёва умудрилась поссориться даже с любимым котом Викентием. Всё когда-то происходит впер­вые… А потом становится нормой… Стоит поссориться с одним сослуживцем, а потом не заметишь, как перессорился со всем заводом!»
          А Королёва философски заметила:
          - Сначала возникает страх, что ты всё потеряешь, а потом ты всё теря­ешь. У моей дочки сейчас жуткий страх, мне её даже жалко.
          Василию Порфирьевичу было знакомо состояние, о котором говорила Королёва. Страх является фоновой эмоцией, которая управляет всеми действиями человека: страх быть никем, страх небытия, страх немощи... Страх смерти, наконец. Поэтому все действия человека, в конечном счёте, направлены на избавление от страха, но это редко кому удаётся, и самое большее, на что способен человек, это временно прикрыть свой страх либо интимными отношениями, либо новым фактом обладания чем-либо или победой над тем или иным. И теперь Василию Порфирьевичу было понятно его собственное страстное желание быть успешным, пристроенным, обеспеченным… А обстоятельства упорно лишали его возможности быть успешным, пристроенным, обеспеченным, и он до сих пор горько сожалел о том, что так необдуманно ушёл сначала с Балтийского завода, а потом из корпусного бюро, лишившись своей профессии… И в такие моменты сожаления он неизбежно испытывал страх. Значит, страх - это непременный атрибут человека, избравшего страда­ние.
          Поскольку Василию Порфирьевичу было знакомо то, о чём говорила Королёва, то он понял, что с ней происходило. А происходило с ней примерно то же самое, что происходило с самим Василием Порфирьевичем, когда он уволился с Балтийского завода. Он уволился, потому что Балтийский завод разваливался на глазах, людям уже перестали платить зарплату, сам он спивался на работе, и настроение у него было подавленное. Но когда он уволился и оказался без работы и без денег, то у не него сначала возник сильный страх, а потом – самое настоящее паническое состояние. Василий Порфирьевич оказался в сильной депрессии. Он много лет пытался понять, что на самом деле стало причиной депрессии, но только сейчас, когда рядом с ним появилась Королёва, Василий Порфирьевич стал понимать, что после увольнения с Балтийского завода у него возник внутренний конфликт утраты территории, который не может контролироваться сознанием человека, потому что это, можно сказать, животный инстинкт – как у животных, так и у человека.
          В такой ситуации оказывается, например, старый олень в дикой природе, которого хочет выдавить с его обжитой территории молодой олень. Старый олень в результате этого конфликта оказывается в длительном психоэмоциональном напряжении, переживая этот биологический конфликт, потому то молодой сильный олень намерен лишить его кормовой базы, и этим он ставит под угрозу саму жизнь старого оленя. Олень атакует, желая вернуть свою территорию, он не ест, не спит, он худеет, он атакует более молодого оленя, потому что это – единственный способ изгнать конкурента со своей территории. Если старый олень будет способен удерживать свою территорию, то он выживет.
          У людей это происходит так же, как и в животном мире: первый раз страх может возникнуть в детстве, когда у ребёнка отбирают любимую игрушку, потом этот страх может усилиться, когда у человека отбирают хорошую должность, потом – когда лишают его денег, потом – когда у него отбирают ещё что-то. Для человека его территорией может быть его место жительства, его собственный бизнес, его семья или его работа. Если у человека возникает внутренний конфликт утраты территории, он должен решать свой конфликт. Человек, которого оставила жена, должен или вернуть свою жену, или найти другую женщину. Если человека уволили с работы, он должен найти другую работу.
          Когда Василий Порфирьевич уволился с Балтийского завода, он, образно говоря, лишился своей территории, которая была для него источником стабильности, уверенности в своём будущем и средством к существованию. Он лишился всего, и, в первую очередь, денег, поэтому оказался перед угрозой голодной смерти в новом жестоком мире, который неожиданно пришёл на смену социализму. Он мог сколько угодно успокаивать себя уверениями в том, что всё будет хорошо, но в итоге оказался на грани психического расстройства. Потому что тело не обманешь. Для того, чтобы выжить, организм должен быть чувствительным к своему окружению. Человек не будет чувствовать себя в безопасности, пока его тело не ощутит, что оно достаточно заземлено. Человек мо­жет верить в то, что находится в безопасности, потому что получает деньги, имеет семью и положение в обществе, но если его тело не будет ощущать, что оно заземлено, то человек будет страдать от недостатка внутреннего чувства безопасности.
          То же самое произошло и с Королёвой: на заводе «Алмаз» она была на вершине власти, она «руководила» самим Генеральным директором, и когда, после смерти Генерального директора, у неё отобрали высшую власть, она испытала страх, который означал, что у неё возник внутренний конфликт утраты территории, она оказалась в паническом состоянии, и в этом состоянии она материализовалась в комнате 220. Чтобы освободиться от страха, Королёва изо всех сил старалась снова вскарабкаться на вершину власти, а поскольку она была напугана, то была полностью поглощена своим собственным состоянием, поэтому не могла испытывать сострадание ни к Пешкину, над которым издевалась каждый день, ни к Василию Порфирьевичу, чью должность она изо всех сил старалась «отжать». В её присутствии Василий Порфирьевич постоянно испытывал страх, что она может отобрать его должность Начальника БАП. Королёва и Пешкин были для него постоянным источником страха, потому что они на самом деле хотели «отжать» у него должность Начальника БАП.

          * * *
          И даже с Личинкиной, которая даже муху не была способна обидеть, Королёва умудрилась поссориться. Всё началось с того, что Королёва, похваставшись своим влиянием на Филиппова, пообещала Личинкиной ввести новое окно в программе DRAKAR, которое облегчило бы работу бюро СТО (средств технического оснащения, то есть технологической оснастки), сотрудницей которого являлась Личинкина. Королёва и Личинкина были примерно одного возраста, и, на почве совместной деятельности, очень подружились. Личинкина назы­вала Королёву Дианочкой, а Королёва на­зывала Личинкину Леночкой. Но их идиллия вскоре закончилась. Королёва, работая над окном для бюро СТО в программе DRAKAR,всё сделала так, как она считала нуж­ным, подготовила служеб­ную записку и пошла подписывать её у начальника. Гайдамака изучил служебную записку и сказал ей:
          - Мне надо посоветоваться со специалистом.
          Он отпустил Королёву, вызвал Личинкину, выслушал её мнение, после чего им было принято со­всем не то решение, которое предлагала Королёва. Дианочку это решение начальника взбесило, и она сказала Личинкиной:
          - Я больше не буду заниматься этим вопросом!
          Королёва никак не могла уяснить простую истину, которая была давно известна Василию Порфирьевичу: если вчера ей удалось вынудить начальни­ка сделать так, как ей хотелось, то завтра он обязательно найдёт способ сделать что-то ей назло, пусть даже в ущерб произ­водству. Патологический карьерист Гайдамака ни за что не позволит какой-то «козе» сломать его карьеру.
          С тех пор Леночка Личинкина стала ещё одним заклятым врагом Королёвой. Число её врагов росло, и в последнее время она уже не могла обходиться без электромассажёра, но у прибора был слишком короткий провод, и Пешкин купил и подарил ей дополнительный провод. Королёва сочла своим долгом «отблагодарить» его. У неё вдруг появилось новое увлечение - она стала «любовно» обзывать Пешкина:
          - Мишка, ты очень злобный!.. Ты у нас антисемит!.. Нет, ты фашист! И за что только я тебя люблю?
          Ильюшину это увлечение Королёвой понравилось, и он тоже с удовольствием стал обзывать Пешкина, и делал это очень интеллигентно:
          - Миша, ты антисемит!
          Королёва и Ильюшин стали смотреть вдвоём видео в компьютере Королёвой, при этом не забывая обзывать Пешкина антисемитом и фашистом. Пока они смотре­ли видео, Пешкин чувствовал себя одиноким и не­нужным. Наконец, Королёва попросила его заварить чай, и он обрадо­вался, что на него обратили внимание. Королёва прекрасно чув­ствовала состояние ненужности, брошенности Пешкина и умело поддерживала в нём это состояние, чтобы держать в покорности. Потом Королёва обнаружила, что забыла где-то телефон, и «фашист» Пешкин радостно «поскакал» искать его.
          На следующий день Королёва и Ильюшин с самого утра продолжили «любовно» обзывать Пешкина фашистом и антисемитом. Если человек ни с того ни с сего начинает оскорблять кого-то, это зна­чит, что у него сильный стресс. Поэтому Василий Порфирьевич был уверен: у Королёвой сильный стресс, с которым она не может справиться. Чтобы Пешкин не сопротивлялся, Королёва принесла для него козинаки. Если Пешкин стал терпеть более радикальные, чем прежде, оскорбления, то это означало, что его самоо­ценка продолжает понижаться.
          Ильюшин тоже обзывал Пешкина антисемитом и фашистом... И у Василия Порфирьевича возникло подозрение, что Королёва за­теяла эту игру специально, чтобы про­верить, можно ли втянуть Ильюшина в это мерзкое занятие. Для неё не было секретом, что Ильюшин очень высокомерный молодой человек, а высокомерные люди любят глумиться над другими людьми. Пешкин признался, что вчера вечером у него была слабость, и он два часа лежал, чтобы вернуть силы… Но это не избавило Ильюшина от желания оскорблять Пешкина.
          По утрам, когда Королёвой ещё не было, Пешкин мог ни разу не зевнуть. Но как только приходила Королёва, Пешкин начинал потягиваться и громко зевать, он делал это как-то подчёркнуто по-домашнему, и для полноты картины ему не хватало лишь домашних тапочек, чтобы изобразить из себя ребёнка, который только что проснулся и сладко зевает, на радость маме. Он вёл себя так, как будто только с появлением Королёвой начинал чув­ствовать себя под надёжной защитой. Иногда Королёва снисходила до того, чтобы обратить внимание на громкие зевки Пешкина, и спрашивала:
          - Ты во сколько лёг спать?
          - В 24 часа 30 минут.
          - Чем же ты занимался? Ведь у тебя нет кота Викентия, у тебя два нормаль­ных кота! - начинала отчитывать его Королёва, и Пешкин с удовольствием и очень подробно рассказывал, чем он занимался ночью.
          Получалось, что Пешкин своим поведением сам провоцировал Королёву на то, чтобы она его отчитыва­ла. А Королёва, отчитав Пешкина, пожаловалась, что у неё тошнота, и Пешкин тут же побежал открывать окно, хотя Ильюшин был на месте, и ему пришлось терпеть сквозняк. Похоже было, что Королёва таким изощрённым способом решила сло­мить упорство Ильюшина в вопросе про­ветривания – даже за счёт его здоровья.
          В один из таких моментов насильственного «проветривания» Василий Порфирьевич вдруг со всей очевидностью понял: «А ведь Королёва в нашей комнате творит всё, что хочет! - Как только он это осознал, у него сразу возникло праведное возмущение: - Что она себе позволяет?!» И в следующее мгновение его постигло очередное озарение: в поведении Королёвой он уловил прогресс. Этот прогресс был едва уловимым, настолько едва уловимым, что его осознал только он один, но этот прогресс был реальным. И этот прогресс заключался в том, что раньше Королёва хозяйничала не только во всём отделе, включая ка­бинет начальника, но и на всём заводе, а сейчас она может это позволить себе только в пределах маленькой комнатки 220, борясь за то, чтобы в этой комнате непременно было холодно, как в морге. Теперь вся её бешеная энергия была направлена на войну с Ильюшиным за контроль над окном. И в самом деле, недавно она призналась, что больше не целуется прилюдно с Булыгиным. Как же сильно сократилось её влияние!
          И в её влиянии на состояние Василия Порфирьевича тоже обозначился прогресс. Особенно это касалось ситуации, когда Королёва и Пешкин, как одержимые, открывали окно, устраивая сквозняк. Можно было даже сказать, что одно лишь созерцание этой ситуации завораживало воображение: Пешкин открывал окно - Ильюшин, выходя, оставлял дверь открытой, и Пешкин тут же бежал закрывать дверь - только бы не закрывать окно. Для Королёвой и Пешкина сквозняк стал некой новой ценностью взамен программы DRAKAR, которую руководители завода хотят заменить программой 1С, и они теперь яростно бились за эту ценность. Сквозняк - это последняя ценность, которая осталась у них на заводе. Это был единственный процесс, возглавлять который ещё была способна Королёва. В отсутствие реальной работы у них осталось много нерастраченной энергия, и они бросили всю эту энергию на войну с Ильюшиным за контроль над окном.

          * * *
          Суета соседей по комнате из-за окна нарушала душевное равновесие Василия Порфирьевича, и он вынужден был искать способ восстановить равновесие: «Я должен принять для себя ситуацию со сквозняком и холодом, потому что я на это способен. А вот Королёва и Пешкин не в состоянии принять духо­ту в комнате, потому что они на это не способны. Если я хочу открыть в себе новые способности, то вот он — путь к новым способностям! Я признаю, что ситуация с окном, которую искусственно создали Королёва и Пешкин, не является нормальной, она несовершенна по своей природе… Но, если она существует, значит, ей позволено быть. Моя новая способность заключается в том, что я больше не требую от Королёвой и Пешкина того, на что они не способны».
          И как только Василий Порфирьевич принял такое решение, то сразу почувствовал, что война Королёвой и Пешкина за окно уже не раздражает его, и эта несовершенная ситуация становится более гармоничной, более мирной, более спокойной. Василий Порфирьевич обрёл покой… И это новое состояние помогло ему понять, что у Королёвой есть очень важная для каждого человека способность — упорство в достижении намеченной цели. Она решила победить сноба Ильюшина в битве за контроль над окном — и она этого добилась! Она сломала Ильюшина! Она его - как выражается сама Королёва - «нагнула», и теперь он ведёт себя с ней, как шёлковый, и она может гладить его в любую сторону — хоть вдоль шерсти, хоть против шерсти. Теперь она или Пешкин открывали окно, когда хотели, и Ильюшин уже не закрывал его, как прежде, а терпел, пока в комнате не станет так же холодно, как на ули­це. А перед тем, как закрыть окно, он ещё и спрашивал у Королёвой разрешения. Василий Порфирьевич мучительно старался понять: как Королёвой удалось облапошить Ильюшина? И вскоре он понял, что это ста­ло возможным после того, как Королёва добилась более доверительного об­щения с ним очень эффективным способом: стала де­монстрировать свою любовь к его кумиру, основательнице Сахаджа Йоги, Шри Матаджи. Ильюшин с радостью проглотил эту наживку. Для него Шри Матаджи святая, поэтому он был искренен в своих чувствах к Королёвой, которая теперь стала его «сестрой по вере», боялся разрушить их отношения, и ради сохранения этих отношений терпел холод. А Королёва была неискренна с ним, она лишь манипулировала им, чтобы получить возможность беспрепятственно открывать окно.
          «У Королёвой нет Бога в душе, - решил Василий Порфирьевич. - А если у человек нет Бога в душе, то он уверен, что ему всё позволено».
          Все обитатели комнаты 220 испытывали на себе мощное психологическое давление со стороны Королёвой, поэтому Василий Порфирьевич вынужден был полностью закрыться от неё. Но, закрывшись от Королёвой, он закрылся и от всех осталь­ных людей… И после этого он ощутил, что живёт по принципу: «Мой дом – моя крепость» - и это состояние защищало его от агрессивной энергии Королёвой… Но ведь крепость – это тоже тюрьма! Нет более надёжной тюрьмы, чем неприступная крепость. Разница между ними лишь в том, что в тюрьме человека охраняет госу­дарство, а свою крепость он вынужден охранять сам, тратя на это огромное количество энергии.
          Значит, это ощущение тюрьмы в своей душе он вынес из детства: насилие со стороны родителей вынудило его в детстве закрыться от доверительного общения так же, как это произошло в его общении с Королёвой, и он до сих пор так и не осо­знал, что происходит. И только мощное психологическое давление со стороны Королёвой вынудило Василия Порфирьевича осознать, что он сам, добровольно заключил себя в тюрьму, и у него возникло сильное желание выйти из тюрь­мы. Но пока рядом с ним находится Королёва, Василий Порфирьевич должен оставаться в своей крепости-тюрьме.
          Ильюшин в смысле общения был очень похож на Василия Порфирьевича: он тоже жил в своей крепости-тюрьме, и функцию этой крепости-тюрьмы выполняло учение Шри Матаджи Сахаджа Йога. Но он допустил одну ошибку: если человек закрывается от всех людей, которые не являются для него родными, то он должен закрыться именно от всех людей, не делая ни для кого исключения. А Ильюшин легкомысленно впустил Королёву в свою крепость-тюрьму… И она лишила его внутренней свободы.
          А когда Василий Порфирьевич задал себе следующий вопрос: «Почему Ильюшин совершил роковую ошибку?» - то совершенно неожиданно нашёл ответ… В грязных тарелках! Грязные тарелки – это именно та лазейка, через которую Королёва пролезла в крепость-тюрьму Ильюшина. Если человек оставляет после себя грязные тарелки, то это говорит о том, что в его отношении к самому себе присутствует некоторая небрежность, а небрежность – это неспособность человека доводить дело до конца. Человек должен сам завершать процесс, который он начал. Если он позволяет завершить свой процесс другому человеку, то он невольно впускает этого человека в свою жизнь, он даёт ему власть над собой. Вот так и получилось, что Ильюшин, заключив себя в крепость-тюрьму, не довёл дело до конца – оставил лазейку, через которую в его душу пролезла Королёва и обрела власть над ним.
          И теперь уже Королёва общалась с Ильюшиным довольно высокомерно, и когда он входил в комнату, она использовала шутливый тон, который стал возможным после их духовного сближения:
          - Андрюшечка, зачем ты пришёл? Уходи отсюда, мы проветриваем!
          Это был всё тот же шутливый тон, которым она обзывала Пешкина антисемитом и фашистом. Это был всё тот же шутливый тон, которым сам Ильюшин обзывал Пешкина антисемитом и фашистом. Королёва окончательно приручила Ильюшина, и когда она приходила на работу, он уже же сам открывал окно, а она, пользуясь их доверитель­ными отношениями, могла позволить себе «пошутить»:
          - Спасибо, душечка! Слово «душечка» произошло от слова «душить»!
          Но Василия Порфирьевича невозможно было обмануть шутливым тоном. Шутливый тон возможен только в общении с близким человеком, да и то с большой осторожностью. Сам шутливый тон, как таковой, имеет второстепенное значение, это всего лишь эмоциональная маски­ровка, создание иллюзии духовной близости, и он используется для того, чтобы человек подпустил своего визави как можно ближе и воспринял нанесённое ему оскорбление не как оскорбление, а всего лишь как шутку. И это, на самом деле, очень опасно, потому что на психику человека оказывает воздействие только смысл произносимых слов, а не тон, каким они произносятся. Если бы Королёва сказала те же слова незнакомому человеку, то он воспринял бы её слова как оскорбление и покушение на его интересы. Но Ильюшин подпустил Королёву слишком близко.
          Почти весь день окно было открыто, Ильюшин терпел, но закрыть не решался, потому что Королёва «по­любила» Шри Матаджи и каждый обеденный перерыв вме­сте с Ильюшиным медитировала под индийскую музыку. Изящным жестом Королёва установила контроль и над окном, и над Ильюшиным. Это было очевидно Василию Порфирьевичу.
          Но ведь у каждой медали есть обратная сторона: это Ильюшин своим снобизмом, своим равнодушием к драгоценной персоне Королёвой вынудил её «полю­бить» Шри Матаджи. Он вынудил Королёву делать то, что ей не нравится. Не слишком ли высокую цену она платит за контроль над Ильюшиным? Ведь если человек делает то, что ему не по душе, то он размывает свою личность. И ради чего? Ради того, чтобы получить контроль над Ильюшиным? Конечно, окно – это очень важно, но окно — это всего лишь способ установить контроль над человеком. Поэтому Василий Порфирьевич не сомневался, что Королёва и над ним хочет установить контроль с помощью всё того же окна, то есть сквозняка. Но он терпел, если ему не нравилось, когда оно открыто или закрыто, поэтому был уверен, что она никогда не сможет установить над ним свой контроль. А если Королёва была уверена, что она установила полный контроль над Ильюшиным, то Василий Порфирьевич пока не мог точно определить, кто из них кого контролирует. Это станет понятно через время по тому ущербу, который понесёт каждая из соперничающих сторон. 
          Наконец, в 16 часов Ильюшин закрыл окно, и Пешкин, весь день зорко следивший, чтобы он не закрывал окно — с этой целью он даже сказал, что у него болит голова - тут же отреагировал:
          - Ты хочешь, чтобы мы задохнулись?
          Ильюшин не отреагировал на его протест, и тогда Пешкин пожаловался Королёвой:
          - А Андрей окно закрыл!
          Но Королёва тоже не отреагировала… Как будто Пешкин – это всего лишь какая-то назойливая муха, которая вдруг решила слететь с кучи дерьма, на которой сидела. Вместо окна она заговорила о другом:
          - Я хочу попробовать устроиться няней, по­скольку там очень высокие расценки. Я даже начала печатать объявле­ние…
          Она не договорила, потому что её вызвал Гайдамака, и когда она вышла, Ильюшин с Пешкиным с готовностью напечатали за неё объявление в её компьютере. Королёва была очень недовольна Ильюшиным и Пешкиным за то, что они слишком ретиво напечатали для неё объ­явление… Как будто очень хотели, чтобы она поскорее ушла... А ведь она только спросила у Пешкина, как развернуть текст вертикально. Как же ей хотелось, чтобы её рабы стали хором уговаривать её не уходить! А они вместо этого напечатали объявление.
          А для Василия Порфирьевича поведение Ильюшина и Пешкина было вполне предсказуемым: «Интересно, чего же ещё она ожидала от людей, которых сама приучила беспрекословно подчиняться, чью волю она методично по­давляла, выжигала калёным железом?»
          Объявление Королёва так нигде и не разместила.
          Королёвой очень хотелось приручить и Василия Порфирьевича, но у неё ничего не получалось, и сам Василий Порфирьевич хотел понять: «Почему она не может ничего со мной сделать? - Он задавал этот вопрос самому себе, чтобы лучше понять самого себя:- Почему я сопротивляюсь этой «милой женщине»? Наверное, потому, что у меня в душе есть некий стержень, который не позволяет мне даже в нечеловеческих условиях оставаться человеком. Я хочу всегда оставаться самим собой, а не подстраиваться под тех, кто пытается мною манипулировать. Наверное, это инстинкт самосохранения подсказывает мне, что это опасно не только для здоровья, но и для самой жизни. А у Пешкина инстинкт самосохранения не сработал, и он стал рабом Королёвой. Инстинкт самосохранения подвёл и сноба Ильюшина, если он поддался соблазну глумиться над другим человеком. И Сахаджа Йога ему не помогла. Инстинкт самосохранения подвёл и саму Королёву, потому что она, желая манипулировать людьми, выну­ждена при этом подстраиваться под них, а это размывает её плоть и лишает здоровья. А я в любой ситуации стараюсь оставаться самим собой, и это укреп­ляет мою плоть… И эта плоть оказалась не по зубам хищнице Королёвой!»

          * * *
          В 9 часов весь отдел собрался в комнате 218, чтобы поздравить заместителя начальника отдела по МСЧ Чухнова с днём рождения, а в обед был корпоратив. Все отмечали, что он про­фессионал своего дела, что у Чухнова всё организовано разумно, что во всём у него порядок.
          Василия Порфирьевича охва­тила зависть и сожаление, что на новом месте работы он не может похвастаться своим профессионализ­мом. Он очень хотел стать профессионалом, но Гайдамака решил иначе. Но такова уж карма ПДО: кто успел стать профес­сионалом до пришествия «менеджера успеха» Гайдамаки, тот сейчас является профессионалом; а тому, кто при­шёл уже при Гайдамаке, не повезло - он никогда не станет профессионалом… Потому что Гайдамака панически боится профессионалов и всеми доступными средствами старается обесценить их производственный опыт. Одним из таких доступных средств являются агрессивные профаны Королёва и Пешкин. 
          Василий Порфирьевич грустно констатировал, что ПДО состоит из профессионалов и профанов. Бюро автоматизированного планирования, начальником которого он является, состоит из профанов, от деятельности которых никак не зависит работа завода. Другие бюро: БОП, МСЧ, СТО и внешних заказов — состоят из профессионалов, и от их профессионализма напрямую зависит работа завода. Между профессионалами и профанами огромная разница, и эту разницу в полной мере ощутил Пешкин, замещая заболевшего Старшинова. Когда Гайдамака заставил Пешкина снова делать выгрузки обеспеченных работ, он разочарованно заявил:
          - Я не вижу, кому моя работа вообще нужна!
          И его настроение было объяснимо: бу­дучи планировщиком корпусных цехов вместо заболевшего Старшинова, он ощутил себя в центре жизни, он был всем нужен… А когда он делал выгрузки обеспеченных работ из программы DRAKAR, он никому не был нужен… Кроме Гайдамаки… Который уже всем надоел, а потому сам никому не был нужен… Но продолжал всех терроризировать.
          Королёва почувствовала неладное, поэтому сразу принялась убеждать Пешкина в том, что на самом деле его работа очень нужна.
          Но для профессионалов у Василия Порфирьевича тоже были неутешительные новости: поскольку Гайдамака старался всеми средствами обесценить профессионализм своих подчинённых, то они тоже не могли чувствовать себя настоящими профессионалами. Одним из таких средств Гайдамаки стали инструкции по их заведованию, которые он требовал от профессионалов, давая им понять, что делает ставку на «молодых перспективных инженеров».
          И, что интересно, ситуация со сменой собственника тоже была на руку Гайдамаке. Собрание акционеров, которое должно было состояться 4 апреля и которо­го с такой надеждой ждали заводские работники, отменили. Профессионалы, которые кичились своими заслугами в работе и своим профессионализмом, по-прежнему чувствовали себя унижен­ными, профаны и бездельники получили возможность бездельничать и дурковать дальше, а Фрейман получил возможность внедрять программу 1С. В разговорах всё чаще стало звучать: «Завод – это тюрьма!»
          Василия Порфирьевича не покидало ощущение, что энергетика завода на каком-то этапе оказалась с изъяном, поэтому на неё стали покушаться. И это произошло в 90-е годы, когда огромное государственное предприятие стали дробить на мелкие частные фирмочки ради личного обогащения. Потом пришли «менеджеры успеха» во главе с олигархом Пугачёвым, которые думали не о произ­водстве, а о личной наживе. Потом начальником производства стал Гайдамака, который начал мето­дично разваливать это производство, стремясь установить над ним полный личный контроль. Огромный вклад в раз­вал производства внёс бездельник, саботажник и профессионал в одном лице Слизкин. Именно он привёл на завод Королёву, которой нужно не производство, а лич­ный контроль над всем и над всеми, включая руководителей всех уровней, и которая ни в каком виде не при­знаёт производственную дисциплину. И таких людей на заводе становится всё больше, потому что безнадёжное положение завода, его грязная энергетика притягивает подобных людей. Появление на заводе «менеджеров успеха» испортило «породу» рабочего коллектива примерно так же, как дворняга портит потомство породистой собаки.
          Василий Порфирьевич пришёл к неутешительному выводу, что фрегаты, которые пытается строить завод, уже давно строит завод «Янтарь» в Калининграде, им, видимо, и отдадут заводские заказы. А корветы может строить и завод «Алмаз», и Средненевский завод, и заводы на Дальнем Востоке. Если так пойдёт и дальше, то страна вполне может обойтись и без их деградирующего завода.
          Прошёл год после пришествия Королёвой, и работы теперь не было даже у неё. Теперь уже она оказалась в такой же изоляции, в какой оказался Василий Порфирьевич с её появлением. В конце дня Королёва сказала:
          - Ещё одна неделя безделья - и я сойду с ума!
          Пешкин добавил своё видение ситуации:
          - На всём заводе странная атмосфера: приходишь откуда-нибудь - и ниче­го делать не хочется!
          Василий Порфирьевич не знал, как обстоят дела в цехах, но все сотрудники БАП изнывали от безделья. Кукловод Гайдамака перестал дёргать за веревочки, и куклы Королёва и Пешкин повисли без движения. Так выглядела авторитарная слабая власть в исполнении Гайдамаки. Это было официально разрешённое безделье. Нулевая точка в работе завода.
          В начале апреля ОСК всё-таки провела собрание акционеров завода, на котором утвердила новый Совет Директоров завода, и на заводе возникло двоевластие. Сразу после собрания акционеров на заводской проходной начал дежурить наряд полиции: нынешние руко­водители завода и ОПК олигарха Пугачёва испугались, что ОСК будет силой захватывать завод. Они сами создали ситуацию, которая вынуждает их испытывать страх. А сотрудники завода стали заложниками их страха.
          Королёва тоже испугалась, поэтому каждое утро стала приходить на работу почти вовремя - в 8.30. Про Гайдамаку и говорить было нечего, он выглядел неважно.
          А Василий Порфирьевич почему-то не боялся… Ему нечего было бояться... Выйдя на колоннаду, он услышал, как Директор по производству Крутов говорил кому-то:
          - Если сменится руководство… - и Василий Порфирьевич поскорее ушёл с его глаз… От греха подальше... Он считал, что Совет Директоров завода, созванный ОСК на скорую руку и в отсутствие организации, которая, по закону, должна вести официальный подсчёт акций - это всего лишь имитация, которая свидетельствовала о том, что ОСК вполне может обойтись и без их умирающего завода… И без его работников… Василий Порфирьевич уже ни во что не верил.
          К Королёвой, по каким-то своим делам, пришёл сам Слизкин, и он, между делом сказал:
          - ОСК планирует заполучить наш завод к осени. Так что летом вы можете спокойно отды­хать.
          Василий Порфирьевич вышел на колоннаду, встретил там Кожемякину, и она пожаловалась:
          - Не хочется работать!
          Василий Порфирьевич опешил… Потому что это сказала именно та Кожемякина, которая прилюдно строго требовала от него ответа, чем он занимается по субботам. Тогда она вела себя так, как будто она была строгой начальницей Василия Порфирьевича, а он был её подчинённым-бездельником. А сейчас она вдруг решила поделиться с ним самым сокровенным — признанием в том, что она не хочет работать, как будто Василий Порфирьевич был самым близким её другом (ведь эти же самые слова она никогда не скажет Гайдамаке). В мыслях Василия Порфирьевича возникло замешательство: «Что же происходит? Что со мной не так? Или же у меня всё в порядке, а Кожемякина ведёт себя неадекватно? Кто из нас болен? И что это за болезнь?»
          Начальник вызвал Королёву, после чего она очень долго разглагольствовала с Пешкиным о том, для чего их взяли на работу, то есть о «священной обязанности» обеспечивать цеха работой. Василий Порфирьевич уже привык к подобной пустой болтовне… Но сейчас даже этой болтовнёй Королёвой удалось поколебать его душевное равновесие, потому что она применила очень сильный приём: в то время, когда все изнывали от безделья - и не скрывали своего безделья, она начала имитировать бешеную активность. Василий Порфирьевич заранее предвидел, что она обрушит на него всю мощь этого оружия, когда Старшинов выйдет на работу, и Пешкин окажется в её полном распоряжении… И он испытал страх. Но как только он мысленно произнёс слово «страх», то сразу вспомнил слова Королёвой о страхе, который испытывает её дочь, и ему стало всё понятно: «Сама Королёва тоже испытывает сильный страх, причиной которого является абсолютный вакуум, в котором она оказалась вместе со всеми работниками завода из-за неопределённости со сменой собственника. Активность Королёвой продиктована страхом, а не здравым смыслом, своими хаотичными действиями она пытается замаскировать свой страх от самой себя. А если сама Королёва испытывает страх из-за отсутствия реальной работы, то у меня, по воле начальника уже привыкшего к бездействию, просто нет повода для страха».
          Но страх Королёвой был так велик, что она не стала дожидаться, когда появится Старшинов, и начала проявлять активность немедленно: она поймала в коридоре Дениса Петрова и стала с ним громко ругаться. Денис, в ответ, обвинил её в том, что она, ничего не понимая в производстве, уродует программу DRAKAR. И Королёва, вернув­шись в комнату, стала доказывать свою правоту соседям по комнате:
          - Денис глупый! Он без­думно потворствует внедрению программы 1С.
          Королёва всегда стремилась выделиться из общей массы, и когда все были вынуждены бездельничать, она изо всех сил старалась де­монстрировать, что у неё полно работы… В результате все бездельники были здоровы, а Королёва заболела, о чём бездельникам сообщил Пешкин:
          - У Дианы Ефимовны высокое давление с головной бо­лью.
          Василий Порфирьевич, с лошадиной долей сарказма, подумал: «Нам остаётся повесить на стену «Бюллетень протекания болезни Дианы Ефимовны», в который Пешкин будет ежечасно заносить симптомы её болезни, а весь отдел будет приходить в нашу комнату и читать его… Как это было после смертельного ранения Пушкина на дуэли, когда «Бюллетени о состоянии здоровья А. С. Пушкина» составлял Василий Жуковский. И Королёва была бы не против того, чтобы для чтения бюллетеня приходили сотрудники не только ПДО, но и всего завода».
          На следующий день Королёва пришла на работу, Таня, увидев её, спросила о причине её прогула:
          - У Вас было давление?
          - Я отравилась, - ответила Королёва.
          Грохольский, увидев Королёву, задал более радикальный вопрос:
          - Ты пришла поработать или вещи собрать?
          Королёва растерялась… А потом она призналась «соседям по комнате», что вче­ра она, поздравляя Филиппова с днём рождения, просто выпила лишнего…
          «Значит, она не соврала, что отравилась!» - резюмировал Василий Порфирьевич.
          Потом Королёва и Гайдамаке сообщила истинную причину своего прогула, и начальник, поскольку речь шла о приручении Филиппова, счёл причину прогула уважительной. На следующий день Гайдамака пригласил Королёву на совещание, которое должно было состояться в 8.30, но она опоздала, поэто­му, прибежав, тут же устроила суе­ту. Она пришла в красном пиджаке — верный признак того, что она была настроена по-боевому: она снова была активна, потому что нашла себе за­нятие, которое давало ей возможность чувствовать себя востребованной у начальника. Все сотрудники завода старались не делать лишних движений, экономили силы, ожидая развязки ситуации со сменой собственника, и только Гайдамака, подстёгиваемый Королёвой, и сама Королёва никому не давали покоя. Но от начальника Королёва вернулась в истерике и в слезах.
          «Красный пиджак не помог», - решил Василий Порфирьевич.
          Увидев на столе свои же предложения по коррек­тировке стандарта Отдела снабжения, на которых Гайдамака написал, чтобы она к 14 часам дала свои предложения, Королёва спросила у Пешкина:
          - Это Гайдамака прислал?
          - Да, - ответил Пешкин.
          - Пошёл он на хрен, я работать не буду! - взвинтилась Королёва — На совещании Гайдамака заявил мне: «Вы ничего не понимаете!» Если он всё понимает, то пусть сам работает с Чухновым и его распе­чатками!
          Ильюшин и Пешкин, в которых Королёва воспитала своих верных союзников, собрались вокруг её стола, как санитары вокруг постели больного, внимательно слуша­ли и сочувствовали ей. Она не зря стара­лась, приручая их… Но беда была в том, что они могли только посочувствовать, а решить проблемы Королёвой они не могли. Так стоило ли ей тратить на них столько своей энергии?

          * * *
          Василий Порфирьевич получил расчётный листок, его зарплата снова вернулась к 31 000 рублей «грязными», а чистыми он получит 26 500 рублей. Пешкин и Ильюшин пожалова­лись, что Гайдамак уменьшил им размер премии, и Василий Порфирьевич немного порадовался за соседей: «Не всё же мне одному начальник будет уменьшать премию, пусть и другие поучаствуют в этом процессе. Страдание возвышает».
          Привезли воду, комнате 220, в которой работали четверо сотрудников, Самокуров выделил меньше всех - 3 бутыли. В бюро МСЧ тоже работали четверо сотрудников, но им Самокуров выделил 4 бу­тыли. А БОП вообще не мелочился в этом вопросе, они всегда брали столько, сколько считал нужным Грохольский. Королёва стала возмущаться вопиющей несправедливостью, но Самокуров был неумолим.
          Василий Порфирьевич тоже пытался понять, почему Самокуров так поступил. Он допускал, что Самокуров таким образом хотел выразить своё отношение к Королёвой… Может быть… Но при этом она наказал и Василия Порфирьевича, который не сделал ему ничего плохого. И обитатели комнаты 220 не сделали ему ничего плохого. Более того, чтобы отвлечься от производственных проблем и отдохнуть, он приходил не куда-нибудь, а в комнату 220, именно в их комнате он устроил тренажёрный зал, где делал гимнастику, после чего в комнате долго стоял запах его пота. Он позволял себе довольно агрессивные шуточки в их адрес, и они терпели его издевательства... А воду им Самокуров решил ограничить.
          В обед, когда Василий Порфирьевич пошёл на прогулку, к нему подошёл Самокуров и с видом заговорщика спросил:
          - Как там Диана Ефимовна? Обиделась?
          - Не знаю, - уклончиво ответил Василий Порфирьевич, в очередной раз удивившись странности поведения довольно адекватного человека, который, публично унизив его, как «хозяина помещения», несправедливым распределением воды, теперь пытался изображать из себя его союзника.
          Конечно, Королёва сильно портила жизнь Василию Порфирьевичу, но он не желал участвовать ни в каких загово­рах против неё, это был не его стиль.  Если Самокуров решил воевать против Королёвой, то пусть воюет, а Василию Порфирьевичу в этой войне лучше не присоединяться ни к одной из воюющих сторон, потому что он строго соблюдал правило: «Враг моего врага – не мой друг!» И эта война никак не должна влиять на его законные права, к которым относится и его право на достаточное количество воды.
          С приходом Королёвой деятельность БАП все стали оценивать именно по её поведению. Она начала ябедничать началь­нику на сослуживцев - БАП перестали при­глашать на корпоративы, и Василий Порфирьевич вынужден был терпеть эту неприязнь сослуживцев. Королёва стала оказывать влияние на начальника - все стали побаиваться БАП, и Василий Порфирьевич помимо своей воли пользовался этим влия­нием, оно помогло ему повысить самооценку, и обитатели комнаты 220 могли брать 4 бутыли воды. Но с марта в поведении на­чальника появилась новая тенденция: Гайдамака стал игнорировать Королёву, она из по­следних сил пыталась вернуть былое влияние - и Самокуров стал жёстко ограничивать воду для комнаты 220. Рейтинг БАП среди сотрудников ПДО резко по­низился, это гово­рило о том, что начался процесс отторжения Королёвой, и Василию Порфирьевичу придётся терпеливо пережить негатив­ное отношение к БАП, как несколько месяцев назад он пережил заискивание сослуживцев перед БАП.
          Влияние Королёвой на начальника ослабевало, потому что её энергия истощалась, и она уже не в состоянии установить полный контроль над руководителями завода, хотя ей до сих пор казалось, что это так же просто, как на заводе «Алмаз».
          Огромный вклад в дело истощения энергии Королёвой вносил и сам Василий Порфирьевич, поскольку сидел рядом с ней и демонстрировал полное бессилие её попыток установить контроль над ним. Он был для Королёвой как кость, застрявшая в горле, как осиновый кол, вбитый в её вампирскую душу. Поэтому и появилось в её лёгких непонятное тёмное пятно.
          Королёва пошла на совещание к начальнику, через час она вернулась в истерике и сооб­щила:
          - Я только что публично послала на хрен Чухнова! Чухнов стал во главе процесса МСЧ и никого к нему не подпускает!
          На следующий день Гайдамака снова собрал совещание, пригласил в том числе и Королёву, и в этот раз она вернулась от начальника радостно-возбуждённая. Переубедить Чухнова ей не удалось, зато она добилась кое-чего другого. Начальник поручил ей вместе с заместителем начальника отдела снабжения Цымбалюком разработать в программе DRAKAR новое окно обес­печения ме­таллом. Королёва была очень рада, что у неё снова есть рабо­та, она упивалась этой работой и болтала без остановки… На что Цымбалюк сказал ей:
          - Вы всё ещё страдаете ерундой?
          Но Королёву уже было не остановить. Работая над стандартом Отдела снабжения, она мечтательно заявила:
          - Эх, назначить бы Гайдамаку Директором по производству! Мы бы показали всем кузькину мать!
          Василий Порфирьевич сразу насторожился: «Неужели Королёва всё-таки имеет влияние на Гайдамаку? Или начальник в очередной раз перехитрил Королёву? Она ведь у нас такая доверчивая!»
          Королёва была возбуждена до такой степени, что её бешеная энергия передалась Василию Порфирьевичу, у него участился пульс, сердце стало биться сильнее, и ему пришлось внимательнее отнестись к своим ощущениям… Нет, он не испытывал страха, он всего лишь ощущал бешеную энергию, переполнявшую его грудь, но страха не было.
          На радостях Королёва, Ильюшин и Пешкин заказали пирог и стали дружно есть его втроём. Когда с пирогом было покончено, Пешкин развалился в кресле, изображая пациента, а Королёва и Ильюшин, изображая психотерапевтов, стали участливо расспрашивать, как прошли его роды, что он чувствовал при этом.
Королёва придавала своей чёлке не просто очень важное, а даже какое-то мистическое значение. Она нашла старую фотографию, чтобы показать её парикмахерше, кото­рая должна подрезать ей челку именно так, как на этой фотографии. Она назначила эту судьбоносную процедуру на субботу, но Ильюшин нашёл в Интернете информацию о том, что этот день неблагоприятный для стрижки, и она отло­жила процедуру. На одной из фотографий Королёва была на коне. Она показала фотографии Пешкину и Ильюшину, и они рассматривали их, обступив её. Про Василия Порфирьевича Королёва словно забы­ла.
          Чтобы вырваться из потока бешеной энергии, исходящей от Королёвой, Василий Порфирьевич пошёл на прогулку. При этом он старался не забывать, что это именно энергия космоса, а не собственно Королёвой. Он мог получать энергию космоса только через таких людей, как Королёва. Что и говорить, ему нелегко было выдер­живать энергию космоса, даже если он получал её через другого человека, но приходилось терпеть: такой уникальный человек, как Королёва, больше не встретится в его жизни. Она была совершенно права, убеждая всех в том, что её способности – эксклюзивные: получать напрямую энергию космоса — это уникальная способность.
          Перед обедом Королёва резко переменилась. Сначала она спросила у Василия Порфирьевича номер стандарта ПДО, он спокойно ответил ей, и Королёва сказала:
          - Василий Порфирьевич, извините меня, что мы втроём ели пирог, а Вам не предложили!
          - Ничего страшного, - ответил Василий Порфирьевич, - для меня пирог - это переедание. Я уже не могу позволить себе подобные вольности перед обедом.
          Королёва показала ему фотогра­фию, где она была на лошади, и между ними состоялось символическое примирение. Василий Порфирьевич знал, что это очередная игра Королёвой, подобная той, которую она постоянно вела с Ильюшиным и Пешкиным, но ему эта игра принесла облег­чение, дала эмоцио­нальную передышку в столь трудный момент, когда энергия космоса, исходящая от Королёвой, накрыла его с головой. Самой Королёвой примирение с Моряковым, видимо, тоже принесло облегчение, поскольку ей казалось, что все взбунтовались против неё, и ей тоже была необходима эмоциональная передышка.
          После обеда Василий Порфирьевич пошёл на прогулку, а по возвращении его ждала новость: пока он гулял, Королёвой позвонили с Ярославского судо­строительного завода и предложили долж­ность Начальника ПДО. Это событие в судьбе Королёвой было аналогично тому, как в июне 2010 года Василию Порфирьевичу предложили перейти в ПДО. Он сначала испугался и грозного Гайдамаки, и незнакомой работы, поэтому постарался забыть об этом. Но потом понял, что для него это игольное ушко, в которое он обязательно должен пролезть.
          - И что Вы решили? - с тревогой в голосе спросил Ильюшин.
          - Я хочу отпроситься у Гайдамаки на 2-3 месяца без содержания, чтобы осмотреться в Ярославле, - ответила Королёва, но, подумав, сказала: - Сейчас такой момент, что смена собственника нашего завода может произойти в тече­ние недели, и если я в этот момент не окажусь здесь, то вообще могу оказаться без работы. А мне здесь нравится. Надо же: я – Начальник ПДО! А ведь я в производстве даже не «ноль», а «минус». Мне придётся обеспе­чивать завод работой, а на творче­ство не останется времени. А я не могу жить без творчества!
          Василий Порфирьевич не понял, о каком творчестве говорила Королёва… Но, тем не менее, он считал, что для Королёвой это был шанс выбраться из тупика, в который она сама себя загнала. Она, видимо, тоже это понимала, потому что прошло немного времени, и она уже заявила другое:
          - Может, мне всё-таки согласиться на предложе­ние из Ярославля? В выходные буду писать ответ в Ярославль – либо с отказом, либо с выдвижением своих условий.
          Когда Королёва это сказала, Василий Порфирьевич почему-то решил, что она не поедет в Ярославль, а немного позже понял, почему он так решил: потому что здесь есть Гайдамака, на ко­торого она может оказывать влия­ние; здесь есть Слизкин, без которого она ничего не значит. И, может быть, самой главной причиной нежелания Королёвой поехать в Ярославль станет очень мощное препятствие: Генеральным директором Ярославского судостроительного завода недавно стала женщина, а на женщин Королёва не способна оказы­вать влияние, и она это прекрасно понимает. Она может оказывать влияние только на мужчин… И то не на всех.
          Поскольку испытание Королёвой досталось очень серьёзное, её настроение стало меняться, как флюгер на ветру. Утром она с порога категорично заявила:
          - Я никуда не поеду!
          А ближе к обеду она робко спросила у Пешкина:
          - А может, я прирождённый Начальник ПДО? Ведь покойный Генеральный директор завода «Алмаз» тоже предлагал мне должность Начальника ПДО.
          В конце дня к ним в комнату пришёл Гайдамака, он был в благодушном настроении и стал инструктировать Королёву и Пешкина, чтобы они начали проработку обеспечения корпусообрабатывающего цеха металлом в новом модуле.
          Проинструктировав Королёву и Пешкина, Гайдамака собрался уходить, но Королёва пристала к нему с вопросом по стандарту Отдела снабжения. Гайдамака стал спорить с ней, и она со злостью ска­зала:
          - Владимир Александрович! Если Вы ни хрена не разбираетесь в бухгалте­рии, то Вам всё равно! А я разби­раюсь в бухгалтерии!
          После этих слов Гайдамака выскочил из комнаты, как ошпаренный кипятком.
          До конца дня оставалось совсем немного времени… Но Королёва умудрилась ещё с кем-то поругаться и вернулась в ком­нату вся взъерошенная. Было видно, что её эмоцио­нальный фон начал повышаться. Грохольский пришёл её успокаивать, и она стала объяснять ему, какой беспредел творится на родном заводе - и какой идеальный порядок на Ярославском судостроительном заводе. Пред уходом домой Королёва сказала:
          - В Ярославле мне предлагают зарплату 50 000 рублей… Но я всё равно туда не поеду!
          Василий Порфирьевич вынужден был признать, что Королёва идеально подходит на должность Начальника ПДО. Но поскольку эта должность предполагает большую власть на заводе, Королёва должна была пройти испы­тание на способность подчиняться закону и тем, кто будет руководить ею. Если бы она не по­зарилась на чу­жое, то есть, на должность Начальника БАП, которую Моряков выстрадал своим унижением перед Гайдамакой, и потерпела год, то обрела бы способность понять, что предложение из Ярославля – это игольное ушко, в которое только она способна пролезть. Ей с большой долей вероятности предложили бы долж­ность Начальника ПДО на Ярославском судо­строительном заводе, потому что эта должность была ей пред­начертана по её природным качествам. Но Королёва позарилась на то, что ей не пред­назначено, она так была увлечена тем, чтобы не допустить Морякова до «кормушки», что лишилась способности увидеть в предложении из Ярославля своё предназначение. Позарилась на чужое – и прозевала своё. А поскольку Королёва «проехала» свою остановку, которая приве­ла бы её на территорию, на которой она чувствовала бы себя комфортно, то она оказалась на чужой терри­тории, и её теперь окружают одни враги. Королёва сломала собственную судьбу своим беззаконием. Огромные права предполагают и огромную ответственность. Приходить вовремя на работу — это ответственность, она не такая уж большая, но Королёва не способна соблюдать даже такую мизерную ответственность. 
          В последнее время начальник давал Королёвой задания, она их выполняла, а Василий Порфирьевич де­монстративно сидел без дела. Именно так и должен вести себя человек, у которого отняли то, что принадлежит ему по праву. Как только Королёва отказалась от своего шанса, Василий Порфирьевич тоже перешёл в статус её врага, поэтому отныне не имел права помогать ей даже советом.
          Но если у Василия Порфирьевича «отжали» то, что принадлежало ему по праву, то это не значит, что произошло что-то страшное и непоправимое, поэтому он убрал эмоции и смирился с тем, что он не мог изменить: занятие, которое рань­ше принадлежало ему, теперь ему уже не принадлежит, и это произошло по воле начальника. Из этого следовало, что его ждёт другая работа. И в этом случае его безделье обрело смысл: ему предоставлена возможность проснуться, то есть стать более осознанным. Ведь любой за­вод - это тюрьма, но как из неё вырваться? Королёва и Пешкин не способны вырваться из тюрьмы, они, наоборот, бьются насмерть за то, чтобы открыть окно, устроить сквозняк и превратить рабочее помещение в карцер.