Полустанок

Поезд неумолимо мчался вперёд, ритмично постукивая колёсами на стыках, лязгая буферами и скрипя тормозами на поворотах. За окном привычно мелькали, сменяясь, разнообразные и вместе с тем с неуклонной монотонностью циклически повторяющиеся пейзажи. Поезд то выскакивал под световое пятно фонаря, стоящего у дороги, то нырял в темноту, снова выныривал к свету и вновь погружался во мрак. Да ещё полная луна бежала по небу вслед за поездом, то заглядывая в окно вагона, то прячась за тучами, словно кто-то там в небе подмигивал своим жёлтым, цвета сливочного масла, глазом.

Спящие со мной рядом не замечали смены света и тьмы проносившегося за окном пространства. За время нашего долгого путешествия это ритмичное мелькание и перестук стали привычным. Казалось, они сопровождали нас с самого рождения.
На нижней полке напротив, повернувшись лицом к стене, спала жена. На верхних полках спали дочка и зять. Думаю, в соседнем купе точно так же спали сын с невесткой и их дети. Только мне почему-то не спалось.
 
Каким-то необычайным образом привычное стало казаться каким-то необычным, особенным. Неясная и необъяснимая тоска сжала сердце, будто клещами. Я вдруг ощутил, что я не могу вздохнуть полной грудью, словно на грудную клетку мне положили многопудовую гирю. Сердце вдруг забилось в каком-то своём собственном рваном ритме, выбивающемся из монотонного перестука вагонных колес. Оно то начинало судорожно биться, то замирало, будто, испугавшись, затаилось от какой-то неведомой, но близкой опасности. Мне панически захотелось немедленно вырваться из навалившегося на меня со всех сторон стальной тяжестью замкнутого пространства купе, ещё недавно казавшегося таким уютным.
 
«Нужно остановиться! Срочно нужно остановка! – подумал я, дернув ворот своей рубашки так резко, что отлетела пуговица, – мне нужно на воздух!».
И словно вняв моему желанию, поезд вдруг стал замедляться, противно заскрипев тормозами.  Лязгнули ложечки в пустых стаканах из-под чая. Я бросил взгляд за окно и увидел фонари и лавочки, стоявшие на платформе. Они медленно один за другим проплывали мимо и вдруг остановились.
 
Я вскочил с полки и накинул пиджак. Жена, проснувшись, повернулась в мою сторону, протянула ко мне руку и тихо произнесла:
– Не надо, Миша, не уходи…
– Не могу… Тут мне не хватает воздуха… – заплетающимся языком прошептал я и рванулся из купе в тамбур.

– Что за станция? – спросил я у проводницы, открывающей дверь вагона.
– Без понятия. Да это и не станция вовсе, так, кажется какая-то пригородная платформа. А может быть, сортировочная. Там, в конце перрона была какая-то вывеска, только она промелькнула так быстро, что я прочесть не успела. Кажется, платформа «Райцентр» или что-то в этом роде. Эта остановка техническая, вне расписания. Обычно скорые поезда здесь не останавливаются.

– А сколько минут будем стоять?
– Говорю же, не знаю. Может минут десять, а может вот прямо сейчас и тронемся. Так что, пассажир, я вам не советую здесь выходить на платформу.
– Пустите, я всё-таки выйду. Нужно хоть минутку подышать свежим воздухом, – попросил я.
– Не советую, можем тронуться в любую минуту. Отстанете от поезда, придётся потом до утра ждать местную электричку. Ещё не факт, что здесь электрички останавливаются. Пригородные поезда теперь часто пускают без остановок.
– Ничего. Я вот только подышу немного и обратно, к своим.
 
Я спрыгнул на платформу и жадно вдохнул прохладный ночной воздух, пахнувший креозотом и угольком, по старинке сжигаемым в топках вагонных титанов – типичный запах железных дорог и вокзалов. Но прошло пол минуты, и я уловил в воздухе аромат увядших листьев, упавших в лужи под ногами. Осень, она, всё-таки, везде осень.

Зато дышалось здесь совершенно свободно. И несмотря на позднее время, я совсем не ощущал ночной прохлады, но и духоты не ощущал. И сердце… сердце моё успокоилось, больше не билось, как бешенное, и не щемило. И, вообще, я ощутил вдруг необыкновенную лёгкость во всём теле. У меня больше ничто не болело: ни поясница, ни сломанная в прошлом году шейка бедра.

Кроме меня, никто с нашего поезда не сошёл. На слабо освещенной тусклыми фонарями полуночной платформе я был один, если не считать странных проводников, стоявших, держась за поручни, у дверей своих вагонов. Но они казались неотъемлемой принадлежностью поезда, а не перрона. Почему-то эти проводники показались мне странными, но я не сразу смог понять, почему. Возможно, всё дело в том, что они были одеты в форменные плащи довольно нелепого и неожиданного для железной дороги белого цвета. Новая мода, что ли? Встав на цыпочки, проводники смотрели в сторону головы поезда, словно поджидая, когда из кабины локомотива выглянет машинист или начальник поезда и даст команду на отправление.

«ЧуднЫе какие-то» – подумал я – «впрочем, такая уж у них работа. Очень нужная работа, ведь поезда должны ехать к пункту своего назначения. Люди сидят в поездах, поезда едут вперёд, перроны стоят на месте. Так уж устроен этот мир. Так нужно. А я – стою на перроне… сам не знаю почему и зачем».

Я решил пройтись по платформе. Нет, не далеко, всего несколько шагов, чтобы успеть вскочить на подножку, если поезд вдруг внезапно тронется. Я дошёл до середины своего вагона и услышал, как под ногами зачавкала лужа. Но я не ощутил сырости, хотя мои ноги в дурацких одноразовых тряпичных белых тапочках должны были промокнуть насквозь.

Я поднял голову на окна вагона и увидел почему-то расстроенные лица родных. Они смотрели на меня сверху вниз с сожалением и укоризной, словно осуждали меня за моё неуместное поведение. «Где это видано, чтобы пожилой человек, практически старик, шлёпал по лужам, как глупый мальчишка!» – вот что, скорее всего, они обо мне думали. И, похоже, они серьёзно переживали по этому поводу. Мне даже показалось, что на глазах у женщин блестели слезы, так я их расстроил. А вот младший внук, улыбаясь, помахал мне ручкой. Уж он-то наверняка понимал прелесть топанья по лужам. Я, вздохнув поглубже, помахал ему в ответ, но он, кажется этого не заметил.

Послышался скрип и лязг металла, и поезд двинулся. Я повернулся и побежал назад, чтобы вернуться в вагон, но проводница в дурацком белом кителе уже подняла откидную подножку и теперь стояла в тамбуре, глядя куда-то поверх меня.
 
– Эй, стойте! Так же нельзя! Не оставляйте меня здесь! Подождите! Дайте мне вскочить обратно!» – закричал я проводнице, но она стояла со скорбным лицом, глубоко задумавшись о чём-то очень серьёзном, быть может, о смысле жизни, смотрела куда-то по ходу поезда и совершенно не замечала моих отчаянных попыток вернуться.

«Как же так? Куда же вы уезжаете? Почему не дали мне вернуться в вагон, к своим родным? Мне же нужно ехать вперёд, как и всем вам?» – безответные вопросы в панической суматохе толклись в моей голове. А мимо уже проносились вагоны поезда, и в раскрытых дверях каждого тамбура стояло по проводнику в белом плаще, и все они сосредоточенно смотрели куда-то вдаль, не обращая на меня никакого внимания. А потом мимо промчались красные огни хвостового вагона. Поезд уже набрал скорость, и было просто физически невозможно запрыгнуть на подножку последнего вагона.

Мой поезд ушёл, а я, недоумевающий и растерянный, остался на пустом перроне. «Почему они уехали, а меня оставили? Почему сын не дернул стоп-кран, чтобы я успел вскочить в вагон? Они же смотрели на меня, они все видели, где я, так почему?» – спрашивал я себя.

Я ещё раз огляделся. Ночь. Мокрая от прошедшего, наверное, совсем недавно дождя, пустая платформа. На ней с дюжину столбов с тусклыми фонарями, освещающими разве что крошечный пятачок вокруг своего основания, и три или четыре старомодных лавочки с изогнутой спинкой. Не было ни газетного киоска, ни табачного ларька, ни навеса, под которым можно было бы переждать дождь. Лишь посередине платформы, светился прозрачной дверцей шкаф вендингового автомата. Я поискал глазами здание вокзала, надеясь прочесть на фасаде название этой станции, но никакого вокзала здесь не было. Не было даже билетной кассы, или хоть бы какой-нибудь будки для персонала. Более того, ни по левую, ни по правую сторону от платформы не было вообще ни одного здания: ни жилых домов, ни магазинов, ни гаражей, ни каких-то хозяйственных построек. И вообще, за пределами платформы не было никаких следов цивилизации, не было видно даже дороги, по которой можно было дойти от платформы до какого-либо населенного пункта. Впрочем, быть может, такая дорога и существовала, но просто не была видна, потому что была ночь, а дорога не освещалась.
 
За путями, на которых ещё недавно стоял мой поезд, глухой стеной вставал высокий тёмный лес, не то лиственный, не то смешанный. По другую сторону платформы тоже был лес, только между ним и платформой пролегало несколько железнодорожных путей, казавшихся заброшенными. В этом лесу деревья и кустарники были пониже и какой-то необычной формы, больше похожие на чужеземные тропические пальмы, чем на наши родные берёзки.
 
Я подошёл к краю платформы, но не с той стороны, где останавливался мой поезд, а с противоположной, где, скорее всего, должны были проезжать поезда, следующие в обратном направлении. Мне вдруг захотелось взглянуть на рельсы, сам не знаю, почему.
 
 Рельсы показались мне черными, я с трудом их разглядел в полумраке. Для сравнения, я перешёл к другому краю платформы и посмотрел вниз. В свете фонаря рельсы подо мной отливали стальным блеском, отполированные вагонными колёсами.
Выходит, поездов во встречном направлении уже очень давно не было, и рельсы успели покрыться окалиной.
 
«Пойду, посмотрю, что можно купить в этом вендинговом автомате» – решил я. И тут же сообразил, что с собой у меня нет ни пластиковых карточек, ни бумажника с купюрами, ни даже телефона, с которого можно было бы заплатить через платёжное приложение. Только на дне кармана моего чёрного пиджака, надеваемого только по особо торжественным случаям, случайно завалялась пара-тройка десятирублевых монет. Их вряд ли хватило бы на самую дешёвую покупку. Цены нынче на всё сумасшедшие. Но я всё равно побрёл к автомату. Делать-то мне до прибытия хоть какого-нибудь поезда дальнего следования или электрички было абсолютно нечего.
Огромный украшенный рекламными этикетками металлический шкаф с прозрачной дверцей был набит самой разнообразной снековой продукцией. Тут были не только традиционные шоколадные батончики, пластиковые треугольнички с сэндвичами, пакеты с чипсами, пачки печенья, вафли, бутылки с колой и минеральной водой, но также и неожиданные пачки сигарет и бутылки с элитным алкоголем: виски, коньяк, французские вина. Я заметил даже Шабли Премьер Крю 2018 года, и из чистого любопытства стал искать табличку с указанием цены бутылки, но не нашёл вообще никаких табличек. «Наверное, цена загорится на дисплее, когда введу номер товара» – предположил я. Но и номеров товаров нигде не было указано. Да и самого дисплея на этом странном вендинговом автомате тоже не было, как не было и щели для приёма банкнот или считывателя пластиковых карт.
 
Я удивлённо пожал плечами и пошёл по платформе дальше, в самый конец. Но там не было абсолютно ничего интересного, просто конец платформы, ограждённый перилами, вот и всё. Я развернулся и неторопливо побрёл в обратном направлении, подозревая, что и там не увижу ничего, кроме другого конца платформы, точно такого же.
Послышался шум приближающегося поезда, и я повернулся на звук. Поезд неуклонно приближался к платформе, не снижая скорости. Вскоре бордовый локомотив промчался мимо, а за ним промелькнуло полтора десятка зелёных вагонов. Мелькали двери, чередовались то совсем тёмные, то слабо освещенные окна, но разглядеть за ними хоть что-нибудь, кроме спущенных полностью или приподнятых наполовину шторок было невозможно. Они сливались в штрихпунктирную линию, будто сообщение азбукой Морзе, напечатанное на телеграфной ленте. Три точки, три тире, три точки. Пауза. Снова три точки, три тире, три точки. И снова пауза…

Моей надежде на то, что поезд остановится, и мне удастся в момент его краткой остановки вскочить в ближайший тамбур, не суждено было оправдаться. Поезд даже не притормозил, а зелёной стрелой пролетел мимо моего полустанка. И только колёса его ещё какое-то время выбивали морзянку: три коротких стука, три длинных и снова три коротких.

Возбуждение, охватившее меня при виде приближающегося локомотива, схлынуло, едва лишь огоньки последнего вагона скрылись вдали. Ему на смену пришли досада и апатия. Я уныло добрёл до ближайшей скамейки и тяжело опустился на неё, приготовившись ждать… Вот только чего? Нового скорого поезда, который также без остановки пронесётся мимо? Ранней утренней электрички? Или встречного скорого поезда, на котором можно будет добраться до ближайшей узловой станции, на которой все экспрессы делают обязательную остановку? На что же надеяться? Чего же было ждать?
Да хоть чего-нибудь…

Я сидел на деревянной скамье, выкрашенной, наверное, года два или три назад голубой краской, теперь уже облупившейся, хотя к спинке всё ещё была приклеена мятая бумажка с надписью: «Осторожно, окрашено!». Было ни тепло и ни холодно, я вообще не ощущал температуры окружающего меня ночного воздуха. Потом я поднял голову и увидел над собой бездонное сине-чёрное небо, усыпанное бело-голубыми звёздами, далёкими и холодными. Расположение звёзд показалось мне каким-то непривычным. А ещё удивила огромная луна, которая казалась теперь не жёлтой, а ярко-голубой с тёмно-синим узором материков, очертаниям удивительно похожих на наши земные Азию и Австралию?

Вдруг справа снова зажегся треугольник, образованный жёлтыми прожекторами. Он стремительно приближался, и по мере его приближения нарастал шум прибывающего поезда. На этот раз поезд не пролетел мимо платформы, а остановился. Но двери не открылись и проводники в белоснежных кителях не сошли на платформу.  Примерно через минуту лязгнули буфера и поезд тронулся. Я смотрел ему вслед, пока красные огни хвостового вагона не растворились в темноте. А потом я повернул голову в другую сторону и заметил на платформе два тёмных силуэта, высокий и низкий. Они двигались в мою сторону с дальнего конца платформы. «Наверное, они сошли из последнего вагона, вот я и не сразу их заметил в темноте» – решил я.
 
Тёмные силуэты вошли в конус света тусклого фонаря, и высокий силуэт оказался молодой женщиной в бежевом плаще с довольно привлекательным, но рассерженным лицом, а низкий – мальчиком лет четырёх в цветастой куртке. Малыш испугано жался к женщине и крепко держал её за руку. Чувствовалось, что ему неуютно и, наверное, страшно на этой плохо освещенной платформе, а женщина, наоборот, старалась держаться как можно увереннее, хотя и сама, похоже, была не в восторге оказаться ночью на плохо освещенной безлюдной платформе, в конце которой темнела крупная фигура незнакомого мужчины. Этим мужчиной был я, но откуда ей было знать, что я совершенно безобиден и, по большому счёту, сам так же растерян, как и они. Тем не менее, она продолжала идти в мою сторону и вести за ручку своего малыша. Похоже, она точно знала, куда нужно идти, и путь её вёл мимо меня в тот конец платформы, где останавливались головные вагоны.
 
Чтобы не пугать их и продемонстрировать, что незнакомец на их пути не представляет никакой опасности, я с самым беззаботным видом уселся на ближайшей скамейке.
Они дошли до середины платформы, и там мальчуган остановился, как завороженный, глядя на лакомства, выставленные за стеклянной дверцей того самого странного вендингового автомата.
 
– Мама, я хочу шоколадку! – стал канючить малыш.
– Зачем она тебе теперь? Эти шоколадки вредные, от них только зубы портятся, – сердито сказала женщина и потянула было мальчугана за руку, но потом передумала, глубоко вздохнула, и с каким-то особым сожалением и некоторой обреченностью в голосе произнесла:
– Впрочем, какая теперь разница… Какую тебе взять?

– Вот эту, красную, – обрадовался мальчик, – а можно ещё вон ту, синюю?
– Можно. Теперь всё можно, бери сколько хочешь, – вздохнув, ответила женщина и открыла дверцу вендингового автомата. Оказывается, эта дверца вот так запросто открывалась, как в самом обычном холодильнике, стоило лишь взяться за ручку, и можно было, совершенно ничего не заплатив, взять себе всё, что захочешь. Всё, что угодно…

Мальчуган взял пакетик жевательных мармеладных мишек и несколько разных шоколадок. Он рассовал их по карманам своей курточки, а ещё один шоколадный батончик тут же, разорвав обёртку, целиком засунул себе в рот.
– Подними бумажку, сорить не хорошо. Здесь никто не сорит. Смотри, как здесь чисто, – сказала женщина сыну.

Мальчик послушно поднял разорванную обёртку, отнёс её к урне, стоявшей под фонарём, и вернулся к вендинговому автомату.
– Пойдём уже, Сашенька, нам пора, – сказала женщина.
– Мама, а можно я возьму колу? – спросил малыш.
– Зачем тебе эта гадость? Если хочется пить, возьми лучше что-нибудь полезное, например, морс.

– Не хочу морс! Он кислый. Я хочу колу! Можно?
– Можно, сынок, здесь всё можно. Пей, что хочешь, чего уж теперь, – женщина подошла к автомату и взяла пластиковую бутылочку колы с одной из верхних полок, до которых малыш не смог бы сам дотянуться, открутила пробку и дала бутылочку сыну, – ну всё, пойдём, пора, нас ждут.

– А кто нас ждёт?
– Скоро сам увидишь. Там будут оба твоих дедушки и бабушка Валя. А ещё там будет моя бабушка Катя, ты её, наверное, плохо помнишь, ты же был тогда совсем маленький.

– А папа там будет?
– И папа будет. Только не сейчас, а попозже. Твой папа очень занят, у него всегда много забот, а сейчас ещё прибавилось. Если бы твой папа не был так занят, а нашёл бы время довезти нас на своей большой и крепкой машине, мы с тобой, может быть, не попали бы сюда так рано. Он опытный водитель, его бы наверняка не занесло на мокрой дороге.

– А когда папа к нам приедет?
– Не знаю, Сашенька. Сейчас у папы много забот. Ему нужно позаботиться о Танечке. Но мы с ним ещё встретимся, обязательно.
– И с Танечкой тоже встретимся? А когда?

– Не знаю, Сашенька, но хотелось бы, чтобы ещё не скоро. Лучше мы их подольше подождём, зато знаешь, как здорово будет встретиться потом! Ну, пойдём.
Женщина потянула сына за руку, и они пошли по платформе.

– Саша, не шлёпай по лужам, ножки промочишь.
Когда они проходили мимо моей лавочки, мальчик громко спросил:
– Мама, а что здесь делает этот дедушка?
– Этот дедушка ничего не делает, просто сидит, – ответила женщина, – наверное, он чего-то ждёт.

– А чего он ждёт?
– Вот уж не знаю, чего он тут ждёт и на что надеется. Какая разница? Пойдем уже, нам с тобой пора.

– А можно, я дам этому дедушке одну шоколадку, а то он старенький и какой-то грустный? – спросил малыш.
– Не нужно. Дедушка ещё не такой уж старенький, и, если захочет, вполне может сам взять себе любую шоколадку или что-нибудь ещё.
– И колу?
– И колу, если захочет. Но я думаю, что дедушка, скорее всего, захочет не колу, а что-нибудь покрепче.

– А покрепче, это как?
– Покрепче, значит – в твёрдой бутылке, – ответила женщина и, как мне показалось, впервые за всё время улыбнулась, наверное, своему остроумию.

Она потянула сына за руку, и они пошли в начало платформы. Малыш время от времени с чувством наступал в самую середину лужи, да так сильно, что брызги летели во все стороны, но мама его больше не одёргивала. Так они и шли, постепенно вновь превращаясь в два тёмных силуэта: высокий и низкий. Когда они дошли до начала платформы, силуэты на моих глазах стали шаг за шагом укорачиваться. Наверное, там была лесенка, по которой можно было спуститься с платформы и перейти пути.
Я смотрел им вслед. «А что, если и мне взять, и пойти за ними по той же невидимой отсюда дороге? – закралась в мою голову неожиданная мысль – Куда я приду? Что я там увижу, в конце пути? Встречу ли я там кого-нибудь из знакомых? А смогу ли я оттуда вернуться? Найду ли потом в темноте дорогу обратно?».
 
Я вдруг ощутил испуг и панику, а потом они уступили место апатии. Я успокоился и решил, что мне не стоит торопиться идти по той невидимой дороге. Я снова сел на скамейку. Делать было абсолютно нечего. Можно было продолжать сколь угодно долго сидеть на этой лавочке, и никуда не торопясь размышлять о…

А вот о чём? О недоделанных делах? Но они, ещё недавно так волновавшие меня, вдруг совершенно перестали меня заботить, будто и вовсе не имеющие лично ко мне никакого отношения. О планах на будущее? Какие вообще могут быть планы, если ты не знаешь даже, когда сможешь выбраться отсюда, с этого Богом и людьми забытого полустанка, да и сможешь ли вообще. О чём ещё думать? Вспоминать прошлое? Ну… конечно, человеку всегда есть, что вспомнить. Всё-таки, не маленькую жизнь прожил, много всякого было… Многое уже и не вспомнится, но кое-что, несмотря на прошедшие годы, прочно засело в памяти.
 
Мне пришло на память, как однажды мы с Полинкой стояли на дачной платформе, почти такой, как эта. Тоже была осень, тоже было безлюдно, тоже было темно. Мы с ней утром отправились за грибами, но заблудились и до темноты плутали по лесу, а когда в полумраке нашли тропку к платформе, оказалось, что все электрички до города, кроме самой последней, уже ушли, а последнюю придётся ждать ещё полчаса. Но мы всё равно были счастливы очутиться на пустой платформе: электричка обязательно придёт, мы вдвоём, рядом, будто бы одни на всём белом свете, словно Адам и Ева. Я был рад, что рядом со мной она, такая красивая и желанная, а Полинка радовалась, что рядом с ней я, такой надёжный, сумевший даже в сумрачном лесу найти нужную тропинку. Наверное, это был тот самый момент в нашей с ней истории, когда нам казалось, что сильнее любить друг друга уже просто невозможно! Я стоял рядом с ней, и утопал в горячей волне нежности и обожания. А когда она поднимала на меня свои огромные карие глаза, полные безграничного доверия и восхищения, я … Есть ли такие слова, которыми можно описать чувство, когда самая лучшая девушка на свете так на тебя смотрит?

Интересно, а помнит ли она тот вечер? Давно это было… А теперь Полина где-то там, в поезде, который ушёл, оставив меня на пустынном полустанке… Впрочем, это уже и не совсем она: прошло сорок пять лет, и Полина, конечно, изменилась, причём, не только внешне. Как, впрочем, и я. Что она теперь чувствует?  Растерянность? Боль утраты? Возмущение? Чувство избавления? Досаду?

Звуки приближающегося поезда отвлекли меня от мыслей о жене. Мимо платформы без остановки промчался экспресс с голубыми вагонами. И вновь даже не подумал останавливаться. А за ним последовал двухэтажный поезд. Между этими поездами прошло всего ориентировочно минут пять-десять. Ориентировочно, потому что часов у меня не было, и время я измерял лишь ударами своего сердца.

А вот третий экспресс, появившийся где-то через полчаса, остановился, и сразу из разных вагонов на платформу повыпрыгивало дюжины две мужчин в военной форме.  Впрочем, форма у них была разная: у кого цвета хаки, у кого пятнистый камуфляж, а двое были в чёрных матросских бушлатах и бескозырках с развевающимися ленточками. Ещё трое были в танкистских комбинезонах и шлемофонах. Чины у военных, судя по погонам, были тоже разные, от рядового артиллериста до майора авиации.
Кроме этих военных, из поезда никто не вышел, если не считать проводников в чудных форменных белых плащах, вставших с показной скорбью на лицах у дверей каждого вагона.
 
Первым делом, военные закурили. Они с жадностью делали глубокие затяжки, ещё и ещё, дым стоял столбом, но по лицам чувствовалось, что они никак не могут накуриться.

Тем временем я поспешил к открытой двери вагона, чтобы попытаться сесть в него.
– Гражданин, на поезд посадки нет, – будничным голосом сообщил мне длинноволосый проводник, выставивший вперёд правую руку, чтобы преградить мне дорогу.
– Но мне очень нужно, – с чувством произнёс я, – мне нужно ехать дальше, догонять своих, я отстал от своего поезда.

–  Меня не волнует, что ваш поезд уже ушёл, – невозмутимо отвечал проводник.
– Пустите меня! Мне очень нужно! Вы должны меня пустить!
– Не положено. Этот эшелон военный, посадки нет!
– Не могу же я оставаться на этом полустанке! – я снова предпринял попытку взяться за поручень и взобраться на подножку вагона.

– Отойдите или я буду стрелять, – решительно сказал проводник и выхватил из белой кобуры, висевшей у него на поясе, пистолет Макарова, – отойдите, у нас приказ открывать огонь на поражение.

«Вот тебе раз! Этого ещё не хватало!» – ужаснулся я и отпрянул – «Пусть мой поезд и ушёл, но помирать мне ещё рановато».

Проводник укоризненно покачал головой, словно удивлялся моему неадекватному поведению, и не спеша спрятал пистолет в кобуру. С безразличным видом он стоял у подножки и смотрел в сторону головы поезда, ожидая сигнала к отправлению.
Вскоре раздался короткий свисток, проводники взобрались по ступенькам, опустили подножки и встали в дверях, держа в руках свёрнутые в трубочку жёлтые флажки. Поезд плавно тронулся.

Я перевёл взгляд на военных, куривших, наверное, уже по третьей сигарете, но никто из них даже не сделал попытки вернуться в свой вагон. Похоже, они сошли на платформу не для того, чтобы размять ноги, перекурить и вернуться в поезд. Кажется, этот полустанок и был пунктом их назначения.
 
– Товарищ майор, мне кажется, вы должны взять командование на себя, – обратился пожилой старлей к майору, стоявшему метрах в пяти от меня.
– Почему я? – искренне удивился тот.
– Как старший по званию.
– А разве здесь это имеет хоть какое-нибудь значение? Здесь, как в бане, все равны, – пожал плечами майор, но потом печально вздохнул, отшвырнул в сторону окурок и обратился к старшине, примостившемуся с сигареткой на край моей лавочки, – старшина, командуйте построение.
 
Старшина вскочил со скамейки, одёрнул китель и гаркнул:
– Отряд, в две шеренги становись!
Военные вынули изо рта сигареты и застыли, недоуменно глядя на него.
– Становись по ранжиру, рангу и жиру! – гаркнул старшина и, как мне показалось, ухмыльнулся.

Военные повыбрасывали сигареты себе под ноги, растёрли окурки берцами и неторопливо стали выбирать себе подходящие места в шеренгах.
– Братва, да здесь у них «Столичная» и коньяки всякие, и всё даром, – с восхищением прокричал один из матросов, оказавшийся в это время около вендингового автомата и успевший достать оттуда сразу четыре бутылки водки.
– Отставить «Столичную», – устало скомандовал майор, – наша задача в срок прибыть в конечный пункт назначения. А там уж будет вам и водка, и коньяк, и всё, что душе угодно. И всё бесплатно и в любом количестве.

– Вот именно, – сказал старшина, – всё как в турецком отеле «всё включено». Не жизнь, а мечта!
Матрос оставил водку около автомата и побежал строиться. Наконец, когда все построились в две шеренги, старшина скомандовал: «направо». Получилось две колонны.
– Шагом марш!

Отряд двинулся к началу платформы. «Они, наверное, все герои, эти военные» – почему-то решил я. Ощущая какую-то особенную торжественность момента, я стал по стойке смирно. Был бы на мне какой-нибудь головной убор, я бы отдал им честь, совсем как на параде.
Правда, шли военные вовсе не строевым шагом, а лениво передвигая ноги, будто только что совершили марш бросок и больше никуда не торопились.

– Парни, вы сюда в командировку или в отпуск? – спросил я у замыкавшего строй ефрейтора в камуфляже, когда тот поравнялся со мной.
– Типа того, папаша, – ответил он.
 
Наверное, он хотел сказать не «папаша», а «дедушка», но постеснялся. А я, честное слово, и не подумал бы на него обижаться. Он, этот лопоухий ефрейтор, мне и впрямь во внуки годился.

Усталой поступью военные прошли в самое начало платформы, а я стоял и смотрел как медленно, одна за одной, укорачиваются их силуэты по мере того, как они спускались по ступенькам лестницы. Спустившись с платформы, майор, а за ним и остальные, повернули налево и стали переходить через пути. Шли они, не спеша, и очевидно, совершенно не опасаясь попасть под поезд. Быть может, знали, что по путям с той стороны платформы поезда уже давно не ходят. Перейдя пути, военные двинулись туда, где высились макушки деревьев, похожих на пальмы.  С платформы мне не было видно их ног, не было видно и дороги, по которой они шли, но, скорее всего эта дорога там была.
 
«Куда она ведёт? – подумал я – и что их ждёт там, в том месте, куда они идут? А что ждёт меня? До чего много вопросов, и совсем никаких ответов».

Любопытства ради и от нечего делать, я прогулялся до вендингового автомата. Рядом с ним на асфальте валялись четыре бутылки «Столичной», оставленные матросом по приказу старшего по званию.
 
Действительно, дверца вендингового автомата открывалась просто так. Не имея специального ключа и без какой-либо оплаты можно было взять себе всё, что было в автомате. Но вот, странное дело, мне ничего и не хотелось. Я уже давно, ещё на своё пятидесятилетие, бросил курить, и мысль о сигаретах внушала мне отвращение. Мне не хотелось есть ни кислого, ни сладкого, и даже элитный алкоголь не возбуждал у меня ничего, кроме любопытства. Тут были напитки, которые я знал только по рекламе в глянцевых журналах, и которые у меня никогда не было шанса попробовать из-за их нереальной дороговизны. Но пить их прямо из горлышка казалось мне совершенно недопустимым кощунством.
Так ничего себе не взяв, я отошёл от автомата и вновь уселся на скамейку.

Примерно через полчаса справа снова мелькнул треугольник прожекторов, и раздался шум приближающегося поезда. Состав приближался к платформе и на этот раз, если верить скрипу тормозов, он должен был сделать здесь остановку. Я вскочил со скамейки с твёрдым намерением броситься к ближайшей открывшей двери, оттеснив проводника или проводницу, забраться в вагон, а там, когда поезд тронет, пусть они делают со мной, что хотят. Мне нужно ехать, мне нужно туда, где мои родные и знакомые, где меня помнят и скучают по мне. Денег у меня с собой нет, но я наверняка что-нибудь придумаю. Может быть, выпрошу у проводника на минутку телефон, позвоню кому-нибудь из родных и попрошу перевести на счёт проводника сколько тот попросит. Да какая вообще разница, как! Главное, что раз поезд сделал остановку, на нём можно будет уехать.

Наконец, поезд остановился. Двери вагонов открылись, в дверных проёмах появились одетые в белоснежную униформу проводники, откинули подножки и, спустившись по ступенькам на платформу, встали рядом. Я устремился к ближайшей от меня двери, но вдруг услышал стук в по стеклу и оглянулся. Растерянно я поднял глаза и увидел за стеклом одного из окон красивое женское лицо, показавшееся мне знакомым… Дарья!
Конечно, я узнал её. Впрочем, её трудно было не узнать, хотя сейчас ей, наверное, уже около сорока. Да, точно, сорок… Прошло уже лет пятнадцать с тех пор, как она пришла устраиваться на работу в нашу компанию, и я стал её начальником.

Стройная, длинноногая белокурая красавица с агатовыми глазами, она одним лишь своим появлением вскружила головы всем молодым парням в нашем офисе, хоть даже и не пыталась ни с кем заигрывать или строить кому-нибудь глазки. Мне она тоже безумно нравилась, но я и мысли не допускал, чтобы приударить за ней, хотя и мог бы запросто попытаться, воспользовавшись своим служебным положением. Я лишь позволил себе играть роль заботливого начальника, опекая стажёрку, пока она входила в курс дел. Так что мне оставалось только с тщательно скрываемой ревностью наблюдать, как мои молодые подчиненные пытаются снискать её расположение. У младших коллег не было моих финансовых возможностей, зато они могли позволить себе то, чего я не мог. Например, ухаживать за красивой сослуживицей. А потом она совершенно неожиданно решила уволиться.

Дарья помахала мне из окна вагона, не без усилия опустила стекло, высунула в образовавшийся проём свою красивую белокурую голову и закричала:
– Михаил Андреевич! Это вы? Надо же! Никак не думала вас встретить, тем более здесь. Представляете, еду я в поезде, пытаюсь заснуть, но то и дело просыпаюсь. Я всегда плохо сплю в поезде. Да и снится всякая ерунда. А тут вдруг проснулась, наверное, из-за того, что колёса перестали стучать, а тормоза наоборот заскрипели. Что-то, как нарочно, заставило меня выйти из купе в коридор и выглянуть в окно, посмотреть, что за остановка. И вдруг вижу вас. Никак не ожидала вас увидеть…

– Привет, Дашенька! Сколько лет, сколько зим. Действительно, удивительно. А, впрочем, почему бы и нет? Мир тесен. Гора с горой, а человек с человеком…
– Это как-то очень неожиданно… Не знаю даже, как вам сказать… Видите ли… –  Дарья замялась, но продолжила, – просто многие из наших общих знакомых говорили, что вы… умерли. Я даже заплакала, когда узнала. И не хотела в такое верить! Как же так! Вы же совсем не старый, хоть и пенсионер. Вы ведь, кажется, всего на двадцать четыре года меня старше? Ну, да, точно, вы же одного года с моей мамой. Как же я жалела, что не смогла прийти, с вами попрощаться! Я в то время была за границей… Знаете, я ведь себя ругала, что так и не смогла вам сказать, что я вас любила. То есть, что я вас очень люблю. Давно надо было сказать, ещё пятнадцать лет назад, а я, дура, не смогла. Стеснялась, не хотела вам навязываться. Вы же такой человек!.. И потом, кто вы, и кто я! К тому же, у вас жена, дети. Старалась не мельтешить у вас перед глазами, даже перешла из-за этого в другую фирму. Думала, что надо сначала состояться профессионально, стать кем-то заслуживающей вашего внимания не только внешностью. А потом, так случилось, замуж вышла… Да только ничего толкового у нас с мужем не вышло. Наверное, из-за того, что я его всё время с вами сравнивала, да куда ему… А тут вдруг услышала, что вы умерли. Интересно, кто же такое выдумал? А вы – вот он, вы, здесь!

– Да, я – вот он я, здесь, – пролепетал я растеряно.
–  Кстати, Михаил Андреевич, а что вы тут делаете, на этом полустанке?
– Честно сказать, Дашенька, я и сам не знаю.
Лязгнули буфера, поезд тронулся. Белокурая красавица в окне послала мне воздушный поцелуй и помахала рукой.

– Я тоже тебя люблю! – крикнул я ей вслед, но не уверен, что стук колёс не заглушил мой голос, и она меня расслышала. «Давно нужно было это сказать!» – подумал я – «А теперь, какая разница? А сколько ещё всего нужного я не успел сделать? Сколько всего важного и нужного упустил?».

Огоньки унёсшего её в даль поезда уже скрылись из виду, а я всё стоял на одном и том же месте, размышляя об упущенных мною возможностях. Ведь, если подумать, я бы вполне мог…

Из задумчивости меня вывел шум прибывающего поезда. Судя по виду, это был вовсе не скорый поезд, а старая, видавшая виды, электричка. Она медленно остановилась у перрона и широко открыла все свои автоматические двери. В дверях не было проводников, и никто не помешал мне забраться в тамбур. Я зашёл в пустой обшарпанный вагон и плюхнулся на деревянное сидение по ходу поезда. Всего несколько шагов и подъём на три ступеньки заставили меня запыхаться, сердце вновь защемило.
 
«Ну, ну… нужно успокоиться» – решил я и поглядел в окно –«сейчас поедем, пусть и не так быстро, как раньше. Этот старый поезд еле тащится. А с другой стороны, куда мне спешить? Зато, если не гнаться как бешенный непонятно за чем, есть шанс разглядеть то, чего раньше, в спешке, не замечал».