Осколки - Глава XX

 
               

… Этот Повествователь что то забыл об Элине, давно уже ставшей  женой Вилора Зимина, этой достойной и верной половине его существа на тот момент жизни молодого учёного.

 …Прошло уже более семи лет, как они были вместе, расставаясь лишь во время редких командировок Зимина. В эти уже очень далёкие от нас с вами годы его молодости, Вилор со всей её искренностью наслаждался жизнью, несмотря на пережитую войну и тысячи смертей вокруг, он, такой умный, такой интеллектуальный, такой всегда занятый, страстно любил свою жену, забывая о ней лишь во время своих экспереиментов, либо во время размышления об оных.

  Любил без ума, но находил средства этого ума, чтобы защищать свою красавицу Элю от людской корысти и всенепременной человеческой зависти.
Тем более, что работали они в одном коллективе, в одной лаборатории, где муж формально являлся для жены начальником не только в семье, но и на работе. Иногда он даже сомневался, что зря взял жену в эту контору, а, тем более, в «свой» сектор, так как зачастую чувствовал  косые и недоброжелательные взгляды некоторых своих завистливых коллег. Интуиция у него на такие штуки работала чётко.

    Но получилось так, что к концу войны монотонная и рутинная работа палатной медсестры утомила и наскучила Элине. В первый послевоенный год она ещё продолжала работать в одной из столичных больниц, пока с ней не случился на работе обморок. Тогда Вилор и  настоял на том, чтобы она уволилась из больницы и немного посидела дома.

  Сам тогда он  работал в Центре реабилитации  Громова, а потом и в самой  Конторе. Но больше месяца домоседствования, Элина однако не выдержала и Вилору пришлось взять её в «свой» сектор Конторы.

            
 ... Когда они с Элей, попрощавшись с  Ясенским, прибыли в Москву, Зимина дома ждала нерадостная новость: брат Иван, будучи уже командиром авиаполка, как оказалос,ь погиб всего за месяц до Победы в воздушном бою над территорией Венгрии.

  Его смерть, конечно же, более всего затронула мать, Светлану Александровну. Её худощавое лицо аристократки ещё более исхудало и вытянулось ввысь, напоминая всем своим обликом кого то из древних исполинов острова Пасхи.
Лишь страдания делают человека человечнее и мудрее, приближая его к окончательному разрешению жизненного вопроса. Но, тем не менее, она держалась, держалась прежде всего силою своего духа и интеллекта, данного ей от природы и развитого образованием и воспитанием…

И всё же, её состояние намного улучшилось, когда она однажды июньским утром встретила живым и невредимым своего младшего сына, вернувшегося с фронта с "трофеем", - очаровательной красавицей-женой, очень заботливой и умной, даже в чём то и мудрой.
 О мудрости женщины, особенно молодой, автор не говорит, как о причудливой фантазии своего ума, ведь сама мать героя этого романа была таковой, однако её мудрость была отчасти приобретена классическим воспитанием и чистотой генетики, то есть РОДа.

 Впрочем, некоторые философы от психоанализа толкуют, что сын зачастую выбирает себе женщину, похожую на свою мать. Ну это те, которым повезло, к коим до поры до времени  и относился Зимин-младший.
Ему тогда казалось, что Элина принадлежала к той редкой  и вымирающей вместе со старой цивилизацией породе женщин, что умели слушать, а самое главное,  – понимать человека с полуслова, понимать с лёгкого намёка. А часто  – и вообще безо всяких слов.

  Она никогда не перебивала своего собеседника, не дав ему высказаться до конца, даже если он нёс явную ересь и околесицу с её точки зрения. Если же она видела, что человек неправ, неправ не относительно, но абсолютно, но, способен со временем осознать эту свою неправоту, то могла лишь слегка намекнуть ему об этом, причём очень и очень тактично намекнуть.

   Но если вдруг замечала, что иной экземпляр "прёт, как танк", являясь типичным представителем породы дубово головых, то она, прекрасно понимая, что "плетью обуха  не перешибёшь", то  в этом случае, она предпочитала производить из себя то самое золото, что так редко наблюдается в человеке, то есть молчание. Разумеется  последнее случалось лишь тогда, когда по какой иной причине было невозможно прервать вынужденную беседу или контакт, и ретироваться.

     Родных у ней не было, воспитывалась она в детдоме. Вилору ещё при самом первом знакомстве она рассказывала, что отец её был священник, но из обедневших дворян, и всю семью её репрессировали ещё в далёких двадцатых годах, как чужеродный" элемент и представитель «опиума для народа». Отец с матерью сгинули на Соловках. Но официальный документ об их смерти ей также никто не предоставил. Воспитывалась она уже в детдоме, если это только можно было назвать воспитанием.

   Там она закрылась в своём гордом одиночестве, никого к себе не подпуская, но и не давая себя в обиду.
 Так что, кроме мужа, у неё никого не было и она ни к кому и не была привязана. Правда, тогда, на фронте, она благоговела от Ясенского, главврача госпиталя. Он ей очень нравился как образец настоящего, взрослого человека. Какая то смутная вера в нечто большее за этой видимой реальной жизни тогда сильно затрагивала её душу.

    Вилору трудно было себе представить, как такой прекрасный цветок, как Элина, мог не испортиться и не завянуть в том диком заведении, как  детдом, похожий на казарму для малолетних преступников, помещённых туда для назидания самим себе и "исправления".

   Любой секте, любому правящему режиму, любой системе, любой структуре нужны, прежде всего: простодушные винтики, фанатичные шпунтики и прочие  шестерёночки, в первую очередь слесаря и пахаря, но отнюдь не короли, принцессы,  Но, как видим, жизнь всегда даёт нам приятные исключения из правил, созданных людьми и потому обречённым на забвение временем, рано или поздно.
Итак, Элина была действительно человек голубой крови, аристократка под стать матери Зимина.  Эта генетика не была никоим образом отсечена советским детдомовским воспитанием, теми издевательствами, которые младшие воспитанники сполна получали как от старших воспитанников, так и от собственных воспитателей. Однако, как известно, розы всегда растут посреди обилия  шипов, и в этом мире по иному не бывает. А Эля как раз и была такой диковинной розой.

  В чём это выражалось? Да в обычной простоте. Иногда они ходили вдвоём по вечернему городу, и если проходящий навстречу человек вдруг обращал на Элю своё внимание, тут же прятал свои глаза и смотрел только себе под ноги, иначе бы он мог и споткнуться. Таковое случалось довольно часто и всегда их обоих разбирал смех.

  Это было самое счастливое время жизни Вилора Зимина. Молодость, любимая наука и перспектива, казалось бы, почти вечной жизни. И, наверное, самое счастливое время жизни большинства людей, живших в те годы. Ведь война только что закончилась, люди потихоньку прекращали скорбеть по мёртвым, радовались вернувшимся живым, впереди открывалась новая, и, казалось, безконечная радость от созидания и триумфа жизни. Подъём духа в атеистической якобы стране в те годы был колоссальный. Несмотря на произведённую войной разруху, везде в народе царил неведомый доселе энтузиазм,  искренний энтузиазм наступления скорого счастливого и мирного будущего, которое должно принести в каждую человеческую жизнь счастье для всех без исключения.

  ...Приехавши тогда с Германии в Москву, они поселились во второй комнате Светланы Александровны, благо последнюю не "уплотнили" до конца.
Это первое "уплотнение" произошло вскоре после ареста Зимина-старшего, когда   их местный "Швондер", в должности домоуправляющего, оттяпал самую большую комнату,  ту самую, которая служила  кабинетом Бориса Евгеньевича…

  Большинство книг во время войны из-за голода также пришлось продать за бесценок, так как их просто было некуда деть. И тогда у них остались две комнаты:  для матери и сыновей. Во время войны, когда одна комната пустовала и была опасность взятия немцами Москвы, когда сановные чинуши "по плану" уже драпанули в Куйбышев, в новую столицу, на Волгу, была со стороны властей местного коммунхоза ещё одна попытка "отжать" комнатёнку. Сын Иван в то время уже был на фронте.

 И тогда Светлана Александровна пошла в районный военкомат, к военкому. Никому неизвестно, о чём она там говорила c ним, но после этой беседы с ним тыловые коммунхозские крысы поутихли и отстали от семьи Зиминых и их квартиры.

  Мать Вилора Зимина была поистине незаурядной женщиной, она ничего не боялась. Теперь Вилор с Элиной стали жить в этих пятнадцати спасённых матерью квадратных метрах. В соседней, несколько большей комнате, проживала Светлана Александровна.

 Зимин нашёл подходящую для себя работу в Реабилитационном Центре профессора Громова, чуть позже ставший НИИ Геронтологии, куда он вскоре сумел пристроить и жену, к концу сороковых удалось получить от этой организации и отдельную квартиру, куда они вскоре переехали. Жизнь налаживалась, и скучать ему было некогда.