Покачаемся?

                Открой, открой мне тайну
                Твоих древесных дум…
                (С. Есенин)

Иногда жизнь ставят на паузу, особенно трудно переносить, когда это случается с тобой, а не с кем-то чужим. Никто не планирует в своем ближайшем будущем затянувшуюся болезнь, однако именно тогда особенно ощущается, что ты существуешь. Боль непременно хочет, чтобы ты ее чувствовала, а значит и понимала, что ты все еще живая. И вот именно твое предчувствие приводит тебя в далекий тихий санаторий, о котором до этого ты никогда не слышала и никогда не мечтала.   И только тогда ты учишься смотреть на мир другими глазами, без спешки, без паники; с каким-то цепенеющим спокойствием наблюдаешь за жизнью природы, за судьбами людей. Здесь короткими неспешными шажками снуют вялые выздоравливающие от процедуры к процедуре, время от времени останавливаются, гуляют по огромной территории между озером и вековыми огромными соснами, вдыхая особенно прозрачный воздух. Здесь можно найти единомышленников и часами разговаривать о своих болезнях или же остаться наедине со своими мыслями и гулять в одиночестве.  Для удобства отдыхающих на берегу озера расположена простая санаторская скамейка, которая построена в виде качелей, на ней восседает много людей, много жизней, много разных судеб.  Медленно стекают капли воды с холодного скупого сердца деревянной постройки, проникают в самую глубь дерева. Она медленно раскачивается; слегка поскрипывая, подвывает в тон ветру или в тон смеху. Вибрации жизни ей передаются в любом покачивании ветки, в любом всполохе на небе, в любом трепыхании птицы. Самое главное существо в жизни лавочки – старая вековая сосна, которая шелестит рядом с деревянной конструкцией не один год. Дерево не роняло свои грустные листья, а сбрасывало небольшими порциями иголочки. Можно долго всматриваться в одни и те же дорожки, можно вникать в суть природы, можно наблюдать за жизнью живых существ.

Летящая скамейка в санатории только одна, за ее место борется санаторское общество, но печальнее всего ей приходится осенью и зимой. Скамейка одиноко стонет в темп ветра (ее же постоянно колышет ветер), она не может стряхнуть прилипшие мокрые иголочки, она не может укрыться от непогоды. Уже холодно, на ней всегда слегка мокро, не спасает небольшая крыша, продуманная для удобства отдыхающих. Редкие люди, проходящие мимо, озираются на нее, поглубже укутываясь в свои шарфы. Прислушаемся, что она ощущает в разное время года.


Подглядывание первое: пустота нарциссизма


Он – одинокий небывалый нарцисс, знающий себе цену, обладающий прекрасным голосом, но от пустоты жизни все чаще и чаще прибегающий к алкогольному допингу. По инерции высоко задирает подбородок: когда-то был очень красив, но сейчас вид немного помятый. Как-то все казалось, что в его жизни пока еще только черновик, но вот уже и 40 лет стукнуло; с первой женой развелся, где-то там живет ребенок, которого видит иногда и который всегда будет немножко чужим. Все чаще жизнь проходит в небольших кабаках, где приходится петь для пьяной публики, и именно там он встречает одинокую скучающую даму. Ей тоже почти 40, она тоже в разводе. Красота уже начала блекнуть, и нет жизненной цели. Этот эгоистичный ночной певец не самый лучший вариант, но он – вечный праздник, а допинга в жизни так бесконечно не хватает. Вот зачем-то привез в санаторий  –  так себе развлечение. Красивые желтые листья слегка запорошены снегом – еще только октябрь, а ночью уже выпал первый снег. Тоскливо и мокро, но краски осени еще не поблекли полностью. Долгие прогулки, вечерние танцы со стариками, кормление наглого гуся. И качание на скамейке, главное, чтоб не одной, а с ним.  Смешные оба, не знают, чего хотят, но всегда приходят сюда, с пакетиком, чтобы не промокнуть, жмутся друг к другу, как будто это может придать жизни смысл, а вечером даже здесь, вдвоем, немолодые любовники снова пьют вино, чтобы на следующий день повторить все снова и снова. И продолжают качаться, не согревая ни себя, ни деревянную лавочку.  На санаторских дискотеках они оба танцуют так, будто в зале кроме них нет никого. Они прекрасно понимают, что среди отдыхающего старичья они все еще прекрасно смотрятся, им все равно под какую музыку разгонять свою тоску – такая бешеная гонка от непонятности дальнейшего существования. А потом он поет ей с тоски о том, какая она чудесная женщина и смотрит на нее так, что всякая одинокая тетка в зале мечтает словить на себе такой же взгляд. Но у него этот прицел с прищуром и моментами кажущейся искренностью отработан за долгие годы выступления на публику, и слова его такие же пафосные и наглые, но он прекрасно знает себе цену, своей неотразимости и знает, что на вполне себе приземленную дамочку это произведет впечатление. И все-таки эти глаза все такие же одинокие и несчастные. Задуманная известность не состоялась, искать признания у старушек довольно скучно, любовь его дамы сердца так же непостоянна, как этот ветер, он это прекрасно чувствует. И здесь, бродя по скучным осенним улочкам, он позволяет себе побыть собой: слабым, уязвимым, не понимающим жизнь. Его пригласили на местный концерт, где поют отдыхающие. Конечно же, он лучший среди не умеющих петь; профессионалу выступать здесь совсем неинтересно, он слышит этот небывалый восторг – и тут же ему становится уныло, а от собственного равнодушия не сбежишь. Хорошо, почему бы и не спеть. Уже во время концерта организатор охватывает глазами зал в поисках заезжего певца, а его все нет и нет. Негодование чувствуется в зале, все ждут именно его песен. Организатор спасает лениво положение, поет что-то сама, но по инерции, без чувств, без сердца. Вдруг открывается дверь и заходит герой вечера, слегка помятый и поддавшийся алкогольному заигрыванию с собой. Но так и быть. Спою. Делает одолжение. Заканчивая петь, видит заходящую в зал опаздывающую старушку и бросает реплику для любимой женщины (как всем показалось), но нет, он идет к старушке и обращается к ней. Красивый широкий жест. Этим он очаровал публику больше, чем своими шансонными песнями, хотя моментами кажется, что в чувствах он не врет. Вечером, пока его дама спасала свою уходящую красоту в оздоровительном центре, он безжалостно курил в свою душу, сидя на одинокой скамейке, и мысленно жаловался ей на свою пустую жизнь.


Подглядывание второе: шуршание старости

На некоторых бабушек мы смотрим, и кажется, будто они родились старыми и никогда не были молодыми. Их жизнь протекала в глухой деревне, где им с юности приходилось столько работать, что каждая свободная минутка была для них уже счастьем. Бабушке 85 лет, но она своим шамкающим беззубым ртом проговаривает только добрые слова. Она не знала никогда о существовании санаториев и какой-то цивилизации. Её сюда отправили по направлению из деревни, такое лечение для нее оказалось облаком фортуны, подарившей загадочную красивую жизнь. Говор ее был диалектный, представлялось, что она выходец из глубоких лесов. Со всеми отдыхающими в санатории она заговаривала и с радостью, и с участием, и с мудростью, присущей старости. У нее давно взрослые дети, но никто ее не навещает, никому она на этой земле не нужна, жаловалась, что все организовали в родной деревне без участия детей, сын даже не придумал причину, почему не сможет ее отвезти в санаторий. И какое счастье, что с ней разговаривают местные люди, они ее не сторонятся, они вслушиваются в ее старушечий говор. А главное достоинство старушки в том, что она умеет сопереживать. Целыми днями она слушает разные истории болезней и плачет, приговаривая, как же несправедлива жизнь к молодым, а молодые для нее даже те, кому уже за 50 лет. «Мне-то уже ничего не нужно, я свое давно отжила, а вы, деточки, спасайтесь, пусть Бог вам поможет». И все вокруг нее деточки, лапочки, зайчики. Ей оставалось в санатории побыть еще три дня. Как она радовалась, что ее старые ножки теперь ходят намного лучше, сколько вокруг хороших людей! И как прекрасна жизнь! С одной такой дамой она гуляла под ручку, она ее медленно вела мимо сосновых дорожек к скамейке. «Ой, такие скамейки только для молодых пар, куда мне!» - все восклицала она. И все же они водрузились на качели, старушка была маленькая, скрюченная, почти бестелесная, ее ноги до земли не доставали. «Ах! Доктор сказал, что для моих больных суставов полезно качать ногами! Как это смешно в моем возрасте болтать ногами! А почему бы и нет!» И обе они стали качаться и смешно болтать ногами. В старости тоже можно раскачивать свою душу и жизнь. Старушка ходила по желтым шуршащим листьям, держа в руках рябой кленовый листик и дыша чистым и влажным осенним воздухом. Она уехала за день до выпавшего первого снега. И всякий раз, глядя на таких старушек, я думаю о своей маме, которая и в 70 лет выглядит замечательно. Слегка слабее стали движения, чуть более неказистая походка, немного трясутся руки, но я всегда смотрю на нее и думаю о том, как хорошо, что все еще жива моя мама, что я могу тоже посидеть с ней на скамейке и поболтать ногами.


Подглядывание третье: нежность, снежность и безбрежность


Вся ее жизнь была полна неугомонности и торопливости. Она не была стара, но чувствовала, как почти вся жизнь уже промелькнула перед ее глазами. Она все продолжала спешить, постоянно приговаривая: «Как знать, сколько этой жизни еще осталось нам?» Но случилась остановка в ее жизни, кто-то невидимый поставил и ее жизнь на паузу.  И так смешно было слечь из-за такой глупости надолго. После неудачного удаления зуба не заживала рана целых два месяца. И все органы остальные были на месте, но было ощущение надвигающегося поезда, у которого сломались тормоза. И поезд был все ближе и ближе, она видела перед собой его спокойную морду, все еще цеплялась руками за ломающийся куст по дороге, потом упала и держалась за ускользающую землю. И под ногтями было так много всего, но от поезда уползти не вышло. Потом было много слез в подушку, много лишних советов, много отчаяния и боли. За два месяца остановились все дела. И было легко представить, как будет жизнь протекать без нее. Сосны уже под снегом, дорожки занесены снежными одеждами-надеждами. Скоро год перелистнёт еще страницу.  Она медленно бродит по дорожкам санатория, оставляя волнообразные линии ее подошв на снегу. И душа ее, полная нежности, снежности и безбрежности, начала радоваться взлетающим птицам, рассыпающимся крупинкам снега. Ее забавляло, что к озеру спускались только ее следы, остальные отдыхающие сидели в своих санаторских кельях, вылезая только на местные танцы под музыку несуществующего прошлого. Пока в глазах - окнах еще теплился свет, она продолжала бродить вдоль озера, где за углом ей мерещилась фигурка медведя. И страшно, и интересно бояться – в этом тоже частичка жизни. Чтобы избавляться от боли, гнева, страха, ей посоветовали нещадно лупить большими палками по столбам, по земле. И это было легко осуществить, поскольку людей не было. Била палкой до исступления, взрывая глухую мутность своим слабым криком.

В этой местности ее не знал никто, но единение совсем не походило на одиночество: здесь не нужны были люди, приятно было остаться одной и подумать о своей жизни, о том, что надо ценить творчество. Каждый день в болезни она рисовала по одному поросенку. Сначала не хотелось совсем. Потом поняла, что это вплетение надежды в каждый день, нельзя оставлять просто так прожитый день. Творчество – ценою в жизнь. Только желание творить равносильно желанию жить. А творить можно не только картину, песню, строчку; хочется творить атмосферу добра и радости, что сделать тяжелее, чем творить унылое нытье. Передвигаться было все еще тяжело, в организме было все убито: всплывали самые фантастические диагнозы, один нелепее и абсурднее другого, но жить надо! И сколько раз внутри вспыхивали и гасли слова Виктора Шнейдера: «И не жить хочется, да не умею!» На скамейке раскачивалась так, что можно было соскользнуть в самое небо. Качели взмывали вверх, не успевая понять, что же за дерзость на них так безжалостно возносится, спокойно восседая на поверхности скамьи, даже не счищая снег, а иногда и просто лежа, чтобы смотреть на вершины сосен, которые качаются вместе с ней. Санаторские попутчики уговорили пойти танцевать. Неприятный тип приглашал на танец практически каждую женщину по очереди, видно было, что ищет себе ту, что не прочь. И здесь, в санатории, любая улыбка рождает надежду на ту, что согласится провести с ним ночь. И ведь ничего ему неинтересно, только одна ночь. Интересно, что может дать одна такая ночь? Почувствовать, что ты еще не старик, а что-то можешь? Говорит он мерзко и фальшиво, как будто выклянчивает у мамы разрешение на что-то запрещенное. И комплименты, как заезженная шуршащая пластинка, никому неинтересны, а ей тем более. Прочь в темноту ночи, к говорящим искренне веточкам сосен, к своей скамейке, которая может показать темное небо с сверкающим холодным кругом, уносящим в далекие просторы жизни, где все еще столько смысла, пока ты такая маленькая во Вселенной, но все еще живая и теплая.


Подглядывание четвертое: отсутствие нирваны


На скамейке грустно раскачивается мужчина средних лет. Выглядит вполне достойно: легкая седина в волосах, одет хорошо, в руках пакет. Качается по инерции. Он не идет на контакт к людям, они его раздражают своим присутствием, и он не дает себя рассмотреть. На улице жаркое лето: озеро радостно искрится, сосны поют радостно и тепло; короче, идеальная пора для отдыха в санатории, но эта погода и веселость людская его бесит и раздражает. Скамейка ощущала его недовольство, и со свойственной опытностью рассуждала, что у этого отдыхающего явные проблемы с печенью, ведь печень всегда отнимает радость. И как можно не радоваться хорошей погоде? Он одет слишком тепло, что он там прижимает за пакет к груди? Там ценные документы что ли? Где-то там в его обычной жизни от него ушла жена. Она не смогла быть частью его  раздражения. И всегда ему хочется покоя, быть счастливым от своего существования. Эта скамейка раскачивала его, но без его желания. Кругом эти жалкие людишки? На что они мне? На что я им? Вот трое радостных теток в платьях идут ко мне. Сделаю вид, что их не вижу, явно чего-то от меня хотят. «Уважаемый мужчина, вы не могли уступить дамам место, мы сейчас снимем наше видео и снова вас сюда пустим?»  – пролепетала одна из них. Не говоря ни слова, встал и направился к пустынным местам озера. Позади слышался смех. Мы так и думали, что он уйдет. Я разнесу в щепки это безмозглое болото. Какая гадостная музыка звучит отовсюду, устроили тут танцы под открытым небом, кому это может быть интересно! Завтра же закрою эту богадельню. Она ушла от меня. И что?! Она никогда по-настоящему меня не понимала, зачем она мне нужна. Мужчина уже боялся подходить к качающейся скамейке, видел, как она популярна для санаторского блуждающего общества. Он нервно ходил по аллее, усаженной розами, туда – обратно, так ходят обычно, когда нервы расшатаны, как канаты. Я им устрою! Я им покажу! В бешенстве думал желчный старик. Когда он  нервно шествовал по дорожке, он видел дамочку, читающую лежа на скамейке, его бесило, что он ей явно не мешает, а ему хотелось, чтоб он вызывал хотя бы негативные эмоции, иначе его здесь как будто нет. В его привычном мире он был директором шиномонтажного завода – место, где жизнь проходит по его сценарию и за секунду. И здесь она тоже будет проходить так, как я захочу.  На следующий день он нашел культорга и голосом, не терпящим возражения, объявил: «Я приехал отдыхать, почему я должен слышать эту вашу дискотеку в 10 часов вечера? Если сегодня не будет тихо, то вы здесь больше работать не будете!» Бедная женщина опешила, пыталась оправдываться, что здесь не больница и есть определенный порядок работы развлекательных мероприятий для отдыхающих. Он гневно сверкал глазами, продолжал угрожать, чувствовал себя в привычном мире, где все подчиненные его ненавидят.  В правом боку привычно заныло. Чертова жизнь! Кругом сплошная боль! Подошел к скамейке, которая раскачивалась одна, на ней всегда аншлаг. Пнул ее ногой в бешенстве, от чего она неровно и нервно задергалась, как бы вопрошая, что же она сделала этому человеку, который давно растерял радость. Легкое дуновение привычки он ощущал лишь тогда, когда получалось испортить настроение другим, пускай даже по мелочи. А впереди еще народные гуляния и праздник. За что? Пусть эти праздники летят к черту вместе с этими качелями! Хочется тишины и покоя… Хочется отсутствие движения… Дайте занавес… И чтоб нирвана навсегда…


Подглядывание пятое: красные пятна мака


Жаркое лето в самом разгаре, можно зажмуриться от сочности красок. Яркое платье с большими красными маками. И такая же яркая, как ее платье, красивая мудрая пятидесятилетняя женщина. Очень высокая, не слишком худая, добротная, глаза с прищуром сквозь тонкую оправу очков.  Такую невозможно не заметить. Про таких говорят: в каждом движении сквозит осознанность. Она социальный работник, у нее давно вырос сын, с мужем в разводе. Такая женщина не может быть приложением к мужу-тирану, она, как птица или как кошка – сама по себе. Слишком сложная натура. С ней, безусловно, интересно, потому что складывается ощущение, что она обо всем знает не понаслышке. В санатории она просыпается раньше всех. Уже с утра прохаживается по красивым тропинкам и качается на всеми любимой скамейке. Ей не очень-то нужно общество, однако ни от кого отказываться она не станет. И она всегда берет на себя миссию чему-то учить, чопорно и снисходительно вышагивает с назидательным видом, за ней бегут случайные дамочки, которым можно на уши вешать все, что угодно. Качели уносят ее низкий красивый голос:
- Девочки! Где эти настоящие мужчины? Это же сплошные вырожденцы!
- Ну, а как же без них? – робко вопрошают ее случайные соседки.
- Легко! Вы знаете, что доставить себе удовольствие можно гораздо проще и без мужчины?
- Ну… Это понятно, но это же не совсем то…
И далее начинается длинная лекция про осознанность, дыхательные практики, про те самые шарики, которые замещают роль мужчины, про множество женских хитростей, про чудодейственную практику Аксесс Барс – про нежные мягкие касания, которые потоком идут через голову, убирая все наши проблемы, про странное чумовое упражнение только для женщин! Все это знает она, городская опытная дама. Ее слушают, открыв рот… Где-то там представляется множество мужчин, пресмыкающихся перед ней (уж она-то точно знает, как их покорить!), представляются дорогие гостиные, непременно задрапированные бархатными стенами (ведь важно касаться). Женщины договариваются на сеансы к ней. Долгие касания, мучительное представление, что, собственно, надо почувствовать, ее треплет мягкий теплый ветер волосы «пациентки». Дама-целитель весьма сосредоточенна, скамейка тоже в напряжении, ведь сеанс проходит прямо на ней, хорошо бы понять, какой будет эффект. По ощущениям, что все это безумное шарлатанство, но как же в этом признаться?! На следующий день всезнающая дама уже не бродила одна по санаторским дорожкам, выгуливая свою самодостаточность и осознанность. Она была замечена с разными мужчинами, громко смеялась и, видимо, рассказывала уже своим новым приятелям что-то весьма интересное, на вчерашних своих слушательниц она уже не обращала никакого внимания. Вот такие они столичные штучки!

А еще через день прекрасная незнакомка тащила свой чемодан сама (по ее же словам, не нашлось достойного мужчины, кругом одни хлюпики). Колесики чемодана громко и зычно прощались с санаторием. Дама трясла своими красиво ухоженными кудрями и уезжала из санатория такой же гордой и непримиримой одиночкой. А жизнь еще не кончается, если где-то там ее никто не ждет, то она обязательно выучится еще какой-нибудь новой технике. Станет психологом, коучем, инструктором жизни, хоть научится летать! И взлетит над этим миром, где вместо спутников, защитников, джентльменов, одни лишь сгорбленные маленькие человечки, некогда бывшие мужчинами.  Ярко-красный закат стыдливо махал ее яркой фигуре.

Подглядывание шестое: давай от всех убежим


Санаторий – это место, где можно задержать дыхание и услышать шепот сосен, здесь можно безнаказанно мечтать и предаваться своей плохой жизни: делать все, что вздумается. Особенно летом! Лето – самая длинная и самая короткая пора. Лимонное льняное платье и букет огромных полевых цветов с бордовыми головками, не успела оторвать не срываемые корни – так даже романтичнее! Вечный ребенок даже в 50 лет. Не может усидеть на одном месте. Вечно зовет за  собой в призрачное лето, в песню, в творчество! А за ней в призрачное лето готовы отправиться еще две дамы в длинных льняных платьях с букетами. Комплект из трех женщин! Одна –  в белом, вторая – в лимонном, третья – в зеленом!

- Нам непременно нужно сняться в шляпках на этой качающейся скамейке! – дама в лимонном платье спешит.
- Но там злой дядька с книжкой качается!
- А мы его сейчас прогоним.
Уже сидя на скамейке и интенсивно раскачиваясь, три барышни весело смеялись от того, как капитулировал на их призывы уступить скамейку отдыхающий.
- Девочки! Ну, скажите! Не хватает же мужской энергии!
- Какая тебе энергия нужна? У тебя же муж дома!!!
- Ну, что ты такое подумала? Просто пообщаться, а не чего-то там еще! – слегка засмущалась дама в зеленом, придерживая свою шляпку.
- Девочки! Ну, у меня здесь есть друг, с которым могу познакомить, если он, конечно, захочет.
Друг знакомиться не захотел.

Последнее время ей не хватало принятия, безоговорочного полного принятия, чтоб не задавали лишних вопросов, не смотрели с легкой иронией, не выдвигали ряд условий. После тяжелой болезни хотелось вечного праздника и как-то убрать боль, негодование, раздражение и злость. А больше всего злости было на саму себя – за слабость, за уныние, за беспомощность. И принципом последнего года выбрала учиться радоваться мелочам и менять то, что было под силу. В санатории вполне себе все временные друзья – можно быть собой и не притворяться. Зеленое небо от сосен! Жаркое-жаркое лето – редкий праздник, подаренный природой! Она спокойно шла с другими отдыхающими после прогулки по городу с железнодорожной станции до санатория. Тепло. Ярко. Весело. Можно говорить обо всем и ни о чем. В руках неудобная обувь. Идти всего 10 минут. Шли вдвоем и присоединился мужчина. Сначала не обращала внимания, пока не почувствовала мужскую  энергию, которая прежде всего в уме мужчины.  Глупых полно! А понимающих и умных так мало. Наконец-то попался не хмурый мужчина и не слишком больной, чтоб было весело прогуляться до санатория. И все равно, что он думает. А ей срочно нужно найти палку да покрепче, чтобы разнести ее в клочья.
- Что ты ищешь?
- Нужна добротная крепкая палка.
Очень быстро нашел для нее нужный экземпляр. Специально решила ничего не пояснять, от саркастических усмешек давно устала, да и не хотелось никому ничего доказывать. Однако никаких вопросов так и не последовало, что подстегнуло интерес к этому человеку. Видно, что умудренный жизненным опытом и не задающий глупых вопросов, что сейчас так редко. Невольно дошли до санатория и пошли гулять по тропинкам, продолжая вести диалоги. Заговорились так, что остались вдвоем.
- Нас же ждут наши соседки? А мы куда-то не туда идем.
- Ну и пусть ждут!  - бесхитростно заявил отдыхающий. Как в детстве, когда хотелось убежать от всех. Сели на качающуюся скамейку и никак не могли наговориться. А на следующий день он принес ей множество палок, правильно проанализировав, что это не одноразовый ритуал, а вполне себе важные повторяющиеся действия. Вечером она не могла заснуть, все думала об этом человеке, о его красивых руках и о том, как здорово верить, доверять и почувствовать принятие. Хотелось сказать, что она уже большая! Но он относился к ней как к ребенку и было у него что-то такое ласковое, отеческое и в то же время безумно хотелось быть еще и еще с этим взрослым и понимающим человеком. Каждый день в санатории превратился в одно сплошное творчество, в котором создавалась сама жизнь с ее восходами, закатами, невероятными чувствами, атмосферой добра и чудодейственности всего живого. Хотелось обнять весь мир, и в этих объятьях вместе с ней был огромный трепетный земной шар, а она такая маленькая, хоть и очень большая, значительная частичка этой Вселенной, назойливо заявляющая о своем существовании, что всегда значительно больше любого небытия. И сначала пыталась сопротивляться вот этим новым эмоциям, говорила себе, что нельзя никого подпускать близко к сердцу, но где-то там звучали его слова «не беги от пули, умрешь усталым», и так хотелось снова быть живой и настоящей, что не могла уже никуда убежать. Скамейка вместе с сосной прям ждали, когда же они снова побудут здесь. С ними было хорошо, спокойно, и в то же время желание жить передавалось даже воздуху, соснам и озеру, и, если б была возможность, то деревянная качалка всех других отдыхающих просто прогоняла бы прочь. В последний день их прогулка была особенно осмысленной. Она так внимательно изучала его руки: нежные, сильные, властные – в них было все, что ей так дорого; она особенно любила разбирать знаки на ладонях и вникать в них. В тот последний вечер она дотронулась до его руки, хотелось плакать, остаться навсегда в этом принятии и доверии; непонятно было, кто она для него в этом мире с соснами и скамейками. На прощание он ее поцеловал в макушку, как целуют маленьких детей. Даже этот поцелуй привнес дрожь, нетерпение и желание доказать, что она и маленькая, и большая одновременно.  Далее ее ждала тяжелая бессонная ночь по дороге домой, а в голове рефреном звучали простые и мудрые его слова: «Тяжелая ночь… Но она закончится!» И легко было выдержать неприятную ночь, когда ясно было, что она закончится.  И непременно начнется что-то новое и хорошее.