Пятница. Суббота

Пятница


Солнечное утро медленно прокатывалось по просторной квартире, как щадящее прикосновение перед началом дня. Сквозь высокие окна струился тёплый, золотистый свет — казалось, само солнце заглянуло внутрь. На стенах висели фотографии: свадьба, первые шаги Насти — мгновения жизни, пойманные в неподвижных кадрах.
София уже проснулась. Всегда вставала раньше Данилы — готовила завтрак, проверяла документы, укладывала в чемодан всё, о чём он мог забыть. Утро было её часом — тихим, как вдох, наполненным ритуалами. Зелень резалась тонко, нож скользил, кофе поднимался паром, впитывая запах тостов и омлета. 
Она была хрупкой, с мягкими чертами и светлыми локонами, падающими на плечи. Но главной её красотой были глаза — те самые, которые он назвал "глазами ангела", едва увидев её на вечеринке у общих друзей.
Она тогда стояла в стороне, тихая. А он — шумный, весёлый, полный жизни. Подошёл сразу. Не отступал два года.  Семья. Потом Настя. 
Данила работал в одной из крупнейших нефтегазовых корпораций России. Его карьера развивалась стремительно: аналитик, менеджер проектов, а теперь - руководитель международных операций. Его миссия была связана с разработкой месторождений углеводородов в самых отдалённых уголках мира. Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Списки стран росли, как и сроки его отсутствий. Две недели. Три. Иногда больше.  София привыкла ждать. Привыкла к звуку молнии на чемодане. Проводы в аэропорту стали привычной частью жизни. В них было что-то ритуальное — привычный маршрут, знакомые жесты, почти рутинные.
Данила появился в дверях кухни в идеально выглаженной рубашке. На запястье поблёскивали часы, волосы были аккуратно уложены, походка — уверенная, как у человека, знающего, куда и зачем он идёт.
— Доброе утро, красавица, — он поцеловал Софию в щёку, задержав дыхание в её волосах.
— Доброе, — улыбнулась она, не отвлекаясь от плиты. — Завтрак почти готов.
Он сел за стол, открыл планшет и сразу погрузился в заголовки, письма, графики — всё, как обычно.
— В пятницу? — спросила она, ставя перед ним чашку кофе. — Почему не в понедельник? Там ведь тоже выходные.
Он поднял взгляд, чуть задумавшись:
— Партнёры из Эфиопии настаивают на встрече в понедельник. Надо быть там заранее, подготовиться.
София посмотрела в кружку, чуть усмехнувшись:
— Настя плела корзинку для пикника. Мы собирались выехать за город — плед, клубника, как в прошлом году. Помнишь?
— Помню, конечно. — Он улыбнулся. — Подожди — как вернусь, всё сделаем.
София подошла ближе, легко прижалась щекой к его плечу.
— Я всегда жду. Ты же знаешь.
Он провёл пальцем по её ладони:
—  Через неделю буду дома, поедем на пикник
Она кивнула, всё было привычно — их утренние разговоры, эти сборы.
Вбежала Настя — кудрявые волосы, мишка в руке, босые пятки громко шлёпали по полу.
— Мам, пап! А я тоже поеду в Эспиосию! — с важным видом забралась к отцу на колени.
— В Эфиопию? — рассмеялся он. — А загранпаспорт у тебя есть?
— А что это?
— Документ, с которым можно путешествовать. Подрастёшь — и полетим вместе. Покажу тебе Африку, договорились?
София смотрела на них с любовью. Ей нравилось наблюдать, как он смеётся с Настей, как легко и просто они общаются. Он всегда находил для неё время — читал сказки, учил кататься на велосипеде, делал дом по-настоящему живым.
Когда Данила собирал вещи, София стояла в дверях и наблюдала, как он методично укладывает костюмы, документы, зарядки — всё аккуратно и по порядку. Этот порядок был частью его характера.

Аэропорт шумел, как всегда. Голоса, стук чемоданов, аромат кофе, запах чистоты. София не особенно любила аэропорты, но и не тяготилась ими. Здесь часто начинались путешествия. Здесь он возвращался.
У стойки регистрации сотрудница выдала посадочный талон с привычной улыбкой:
— Приятного полёта!
— Спасибо, — кивнул он и повернулся к ним. — Ну вот. Осталось пройти контроль.
София держала его паспорт и билет. Не для того, чтобы удержать — просто так было удобнее.
— Ты позвонишь, как прилетишь? — спросила она.
— Конечно. Сразу, как сяду.
Настя подбежала и обняла его за ноги:
— Папа! Не забудь слона!
Он рассмеялся, поднял её на руки:
— Обещаю! А ты чем его будешь кормить?
— Тыблоками! — Настя радостно захлопала в ладоши.
— Всё, девочки. Мне пора.
Он снова обнял Софию. Её щека коснулась его плеча — запах одеколона, немного кофе, немного дороги. Знакомый, тёплый запах дома.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— И я тебя.
Он ушёл, помахал рукой и скрылся за стеклянной дверью. София с Настей стояли у ограждения, глядя, как его фигура отдаляется, становится всё меньше. Потом исчезает за поворотом.
— Пойдём, доченька, — сказала София с улыбкой. — Пойдём смотреть, как папа взлетает.

София с Настей заехали за подругой Мариной и её дочкой прямо с аэропорта — и вскоре уже катили по улицам, залитым мягким дневным светом, в сторону любимого детского кафе. Там всё было по-прежнему: яркие стены с изображениями сказочных зверей, ароматы ванильных вафель и детский смех, который то и дело перекрывал фоновую музыку. Девочки скинули курточки на ходу, как только заметили знакомую мягкую зону, и с визгом ринулись в шариковый бассейн.
— Ну, рассказывай, — Марина подалась вперёд, облокотившись на стол. — Ты с утра вся на бегу, а я так и не успела выспросить: как ты?
— Да нормально, — улыбнулась София, размешивая сахар в капучино. — Данила снова в командировке, на этот раз — далеко, аж в Эфиопию. Восемь часов в пути, вечером должен позвонить, как прилетит.
— Эфиопия? — Марина округлила глаза. — У тебя муж — как туристический агент: то в Питер, то в Стамбул, то теперь в Африку. А ты всё тут, с нами, в шариковом бассейне.
— Ну да, — рассмеялась София. — Такая вот география семейной жизни. Я — в кафе «Зебра», он — в Аддис-Абебе.
Марина хихикнула, откинулась на спинку кресла.
— А вообще… — Она прищурилась. — Ты не ревнуешь? Ну мало ли там… африканские красоты, длинноногие коллеги.
София вздохнула, чуть пожала плечами:
— Если честно, в первые годы — да, бывало. Но потом как-то привыкаешь. Он всегда звонит, пишет. Мы с Настей — лучший детектор лжи. Если бы что-то было — сразу бы почувствовали.
Из детской зоны донёсся возмущённый визг:
— Это мой мячик!
— Неправда, он был вон там! — возражала другая.
— Вот тебе и детектор, — буркнула Марина, поднимаясь. — Пойду разрулю.
София наблюдала, как подруга с деловым видом опускается на корточки и вступает в переговоры с двумя категоричными принцессами. Через пару минут Марина вернулась к столику с победной улыбкой:
— Всё решила. Мяч разделили пополам. Удивительно, как они это поняли.
— Настя сказала, что половинка ей всё равно нравится больше, — хохотнула София. — У нас артистка растёт.
— Или дипломат.
В этот момент к их столику подошёл официант — молодой, с сосредоточенно-страдальческим лицом, будто он в одиночку обслуживал весь зал и одновременно размышлял о смысле жизни.
— Добрый день. Что будете заказывать?
— Нам два латте, — сказала Марина. — И детям по блинчику. Только без шоколада, пожалуйста. А то они потом до утра скачут.
— Блинчики без шоколада… — повторил официант с видом мученика. — Как свадьба без невесты.
Обе женщины засмеялись.
— Тогда добавьте немного варенья, — подмигнула София.
— Варенье — это уже венчание, — философски заметил официант, сделал пометку в блокноте и удалился с видом человека, который только что спас чей-то брак.
Они снова рассмеялись. Мимо прошла девушка с подносом, на котором одиноко стоял стакан с морковным фрешем и трубочкой. За стеклом кафе солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая асфальт в медовый оттенок. Внутри было уютно: пахло вафлями, вареньем и чуть-чуть — свободой. Дети смеялись, официанты сновали туда-сюда, а София и Марина всё сидели, делясь тем, что не напишешь в мессенджерах, и не скажешь вслух при других.

София открыла дверь квартиры. Настя, не теряя времени, ворвалась внутрь, скинула рюкзак в коридоре и, на бегу стягивая с себя кофту, исчезла в своей комнате. У неё — игрушки, срочные дела.
Квартира встретила тишиной — не гулкой, а домашней. София прошла в гостиную, поставила сумку, машинально пригладила плед, поправила подушку. Всё было на своих местах.
Она глянула на часы: 19:30. Самое время немного передохнуть. На кухне она убрала оставшуюся с утра чашку, включила телевизор — тот что-то говорил, но звук вскоре стал фоном. На планшете — пару рабочих писем, ничего срочного. Заворчал чайник. София налила чай, поставила кружку на поднос, но пить не спешила.Вернувшись в гостиную, она устроилась на диване, подтянула подушку к груди, как делала это в детстве, и прикрыла глаза.
Телефон зазвонил. Резко, будто выстрел.;На экране: “Папа”. 
— Пап, привет! — быстро поднесла трубку к уху. 
— Соня... — голос отца был непривычно сдержанным. Он говорил медленно, почти монотонно, но в каждом слове чувствовался надлом, как в дрожащем стекле.
— Где ты? 
— Дома. А что?— спросила София. 
— Включи телевизор. 
— Папа, что-то случилось? 
— Рейс Москва — Аддис-Абеба... с ним потеряна связь. 
— Что значит — потеряна? — голос стал тоньше. 
— Самолёт пропал с радаров. При заходе на посадку. Связь оборвалась. 
Слова падали, как камни. София смотрела в пустоту. В ней всё обмякло — пальцы, плечи, дыхание. Только сердце колотилось, как в ловушке.
 Телефон выпал из рук, стукнулся о пол. София метнулась к планшету. Пальцы дрожали, буквы на клавиатуре сливались. Она вбила номер рейса, нажала "поиск".  Сайт загружался мучительно долго. Казалось, каждый пиксель тянулся сквозь вязкое время.
Потом — заголовок.
Крупный, чёрный, беспощадный:  “Рейс Москва — Аддис-Абеба потерпел крушение при заходе на посадку. Выживших не обнаружено.” 
София застыла. Слова горели на экране, будто выжигались в глазах. Она смотрела, не;мигая. Хотела перечитать — вдруг ошиблась. Но текст был ясен. Без пощады. Без оговорок.  Она медленно опустилась на пол, будто в теле не осталось ни костей, ни воли. Обняла голову, сжалась. Дышать стало тяжело, и всё внутри вибрировало от ужаса, который ещё не оформился в слова. 
— Мама? —тихо, будто издалека, позвал голос Насти. — Мамочка, что случилось?  София не могла ответить. Сидела на полу, раскачиваясь, как сломанная кукла. В ней всё кричало, но снаружи был только шёпот дыхания и тишина.  Мир рассыпался. Без предупреждения. Без шанса. Без него.
 “Выживших не обнаружено…”  Эти слова не отпускали. Как звон, как холодный шрам, раз за разом проходили по сознанию. София сидела на полу, окружённая тенями и тишиной. Лишь свет от экрана, да эти буквы — чёткие, страшные, бесповоротно настоящие.  Вдруг — движение. Её пальцы сами схватили телефон. Она начала набирать номер. Руки дрожали, пальцы сбивались с экрана, но она снова и снова;жала на вызов.  Гудки. Один. Второй. Пятый. 
— Пожалуйста… — её голос был сдавленным, будто прорывался сквозь воду. — Возьми трубку, Даня… пожалуйста…  Тишина. Холодная, как снег в ладонях. Гул пустоты. 
— Данила! — закричала она, будто крик мог пробить небо. — Даня, ответь! 
Телефон выскользнул и упал. София схватилась за голову, её тело сотрясалось. Плач вырывался из неё с хрипом, животным звуком, как будто кричала не женщина — боль.  — Мама?  Она резко обернулась. Настя стояла в дверях. Медведь прижат к груди. Лицо — испуганное, глаза — распахнуты, как у зверька. 
— Мамочка, что с папой?  София прижала дочь к себе, сжав так крепко, как будто только это держит её на плаву
 — Всё хорошо… — прошептала она, словно самой себе. — Всё хорошо, слышишь?  Настя всхлипнула.  — Мне страшно…  — Я рядом, зайка… не бойся… — Она гладила её по голове, прижимаясь лицом к волосам дочери, пытаясь сдержать дрожь.  Но дрожь была сильнее. Словно под ней рушилось всё — дом, день, воздух, вера.
 София резко поднялась. В глазах — решимость, почти безумная. 
— Настя, иди поиграй в комнату, ладно?  Девочка молча кивнула и ушла, не задавая вопросов. София схватила телефон. Набрала номер, который знала наизусть — “Шереметьево”, справочная. Столько раз звонила туда — чтобы узнать терминал, статус рейса. Тогда — в радости. Сейчас — в аду. 
— Аэропорт “Шереметьево”, здравствуйте,— вежливый женский голос.  — Мой муж… он был на рейсе Москва — Аддис-Абеба. Я должна знать. Что с ним? 
— Пожалуйста, оставайтесь на линии…  Музыка. Гудки. Паузы, в которых можно было сойти с ума. Она сжимала трубку, как спасательный круг. 
— Служба поддержки пассажиров. Чем могу помочь? 
—Данила Морозов. Мой муж. Он был на борту. Он жив?  Долгая пауза. 
— Простите… Сейчас информации о выживших нет. Идут спасательные работы. Как только... 
— Нет! — перебила она. — Это ошибка. Вы понимаете? Это ошибка! 
— Мы не можем… 
— Вы же должны знать! Он должен быть жив! Он… 
Связь оборвалась.  София осталась стоять в комнате с телефоном в руках — как с оторванным куском своей жизни.
 Дверь распахнулась с грохотом. София вздрогнула. На пороге стоял её отец — высокий, седеющий, строгий. Его лицо было каменным, но в глазах плескалась боль.
  — Соня… — он сделал шаг вперёд и протянул руки. 
— Папа! — она кинулась к нему, срываясь на рыдания. — Папа, скажи, это ошибка! Это всё ошибка!  Он обнял её крепко. Не говорил — просто держал. 
— Я только что из аэропорта… — тихо начал он. — Говорил с диспетчерами. Соня… они не нашли никого. Ни одного выжившего. 
— Нет! — её голос сорвался на крик. — Это неправда! Ты слышишь? Это неправда!  Он закрыл глаза, сжал кулаки, будто сдерживал волю.
Заговорил снова:  — Я направил туда сотрудников. Мы узнаем всё. До конца.  София упала на колени. Закрыла лицо руками. Крик вырвался из неё, оглушительный, как удар грома. 
Отец опустился рядом, обнял. Она била его по плечам, кричала, плакала. Он не отпускал. 
— Я здесь, — только и говорил он. — Я с тобой.
;Квартира, ещё несколько часов назад наполненная уютом и семейным теплом, теперь наполнилась горем.
В гостиной София сидела на полу, обняв колени. Её лицо было бледным, взгляд пустым, направленным в одну точку. Её отец ходил из угла в угол, сжимая в руках телефон, разговаривая с кем-то на другом конце. Его голос был сдержанным, но в каждом слове сквозила напряжённость.
Марина,  подруга Софии, обнимала её за плечи, тихо шепча слова утешения. Её глаза были покрасневшими, но она держалась. Настя, прижав к себе плюшевого мишку, стояла у стены, её большие карие глаза были расширены от страха.
— Мариночка, может, ты Настю заберёшь? — голос матери Софии, дрожащий, но твёрдый, раздался из коридора. — Ей тут сейчас тяжело, дай ей поспать у тебя.
Марина посмотрела на мать Сони, сдерживая слёзы, кивнула:;— Да, конечно. Настюш, пойдём ко мне, милая? Мы с тобой поиграем в кукол, хочешь?
Девочка подняла на неё испуганный взгляд, прижала мишку к груди ещё крепче:;— А мама?
— Мама… мама пока побудет здесь с бабушкой и дедушкой. А ты переночуешь у меня, хорошо? Поиграем с Барби, хочешь?
Настя тихо кивнула, посмотрела на Софию, но та не реагировала, будто не замечала ничего вокруг.
В это время отец Софии закончил разговор по телефону. Его лицо стало ещё мрачнее. Он медленно положил телефон на стол, поднял глаза на жену, которая стояла рядом, прижимая к груди платок, вытирая слёзы.
— Ну что? — шёпотом спросила она, будто громкий голос мог нарушить эту хрупкую оболочку.
— Он был на рейсе… — отец сел на стул, его плечи поникли. — Аэропорт подтвердил. Данила прошёл регистрацию. Его багаж был сдан.
Мать Софии закрыла рот рукой, слёзы хлынули из глаз, она отшатнулась, будто её ударили.
— Господи… Господи, за что?! — её голос сорвался на крик, и она опустилась на колени, прижимая платок к лицу.
София вдруг подняла взгляд, будто очнувшись от оцепенения.
— Нет… — прошептала она. — Нет! Это неправда! — её голос стал громче, руки дрожали. — Он жив! Вы ошибаетесь!
Отец тяжело поднялся, сел рядом, обнял её за плечи.
— Соня… — начал он тихо. — Аэропорт подтвердил… Он был на борту.
— Нет! — она резко вырвалась из его рук, отскочила в сторону. — Это ошибка! Это всё ошибка! Я же звонила… мне сказали, что ничего не знают!
— Они подтвердили, — голос отца был ровным, но в нём сквозила боль. — Я говорил с диспетчерами, я узнал… Это его рейс.
— Нет! Нет, это неправда! — её крик разорвал тишину. София бросилась к телефону, снова начала набирать номер Данилы. Гудки… один, второй… десятый… Но в ответ — молчание.
Телефон выпал из её рук. Она резко обернулась к отцу:
— Поехали в аэропорт! Немедленно!
— Соня, — он тяжело вздохнул, опустив взгляд. — Это не изменит…
— Поехали! — закричала она, почти срывая голос. — Я должна его найти! Он жив, слышишь? Он жив!
Мать Софии подошла ближе, пытаясь её обнять, но та оттолкнула её.
— Нет! Не трогайте меня! — её глаза горели безумием. — Я поеду туда сама! Я найду его!
— Соня, успокойся… — мать всхлипывала, протягивая руки, но София резко оттолкнула её.
— Не успокоюсь! — её крик был пронзительным. — Это ошибка! Он обещал вернуться! Он обещал мне!
Она рухнула на колени, обхватив голову руками, её тело содрогалось в рыданиях.
— Он обещал… — всхлипывала она, повторяя как заклинание. — Обещал вернуться…
Отец сжал челюсти, отвернулся к окну, чтобы никто не увидел его слёз. Его кулаки побелели, пальцы врезались в подлокотник кресла. Мать тихо подошла к Софии, присела рядом, осторожно обняла её, прижимая к себе.
— Моя девочка… — шептала она, поглаживая её по голове. — Моя милая девочка…
София уткнулась в её плечо, содрогаясь от рыданий. Её пальцы впивались в ткань свитера матери, как будто это могло вернуть ей мужа, её счастье, её жизнь.



Суббота.



Комната утопала в мягком дневном полумраке. Свет, пробивавшийся сквозь занавешенные окна, был ровным и глухим, как будто день стоял пасмурный, ленивый. Атласное бельё поблёскивало в рассеянном свете, переливаясь глухим шелковистым блеском. Воздух сохранял тёплый, чуть пряный запах сладкого парфюма, в котором всё ещё угадывались ноты ночного шампанского и лёгкий дымок от ароматической свечи, догоревшей к утру.
Данила проснулся с гулким давлением в висках. Голова отдавала глухой болью, словно отдалённое эхо ночной неумеренности. Всё вокруг дрожало, как воздух над раскалённым асфальтом — расплывчато, зыбко. Память ещё не вернулась, но тело уже помнило — вчера было слишком много всего.

Он перевёл взгляд на кровать. И вот она - Виктория, молодая рыжая бестия, раскинулась на простынях, словно дикая кошка после охоты.

Полотна белоснежных простыней лишь едва прикрывали её наготу, обнажая изгибы стройного тела, гладкую кожу, линии, которые он опять изучал всю ночь. Рыжие волосы разметались по подушке, переливаясь огненными бликами в лучах утреннего солнца. Её кожа была светлой, гладкой, словно фарфор, а длинные ноги небрежно переплетались с простынёй.

Данила поймал себя на мысли, что мог бы смотреть на неё бесконечно: в этих изгибах была дикая, неукрощённая страсть, которой так ему не хватало в отношениях с Соней. 

Он наклонился к прикроватной тумбе, взял телефон. Экран загорелся, отразив несколько непрочитанных сообщений и значок “Режим полёта”. Данила ухмыльнулся, вспомнив, что так и не написал Соне сообщение о “благополучном прибытии”.

“Ничего, подумает, что я устал,” - подумал он, откладывая телефон обратно.

Его взгляд вернулся к Виктории, и на губах появилась улыбка.
Она лежала на животе, одна рука под головой, другая небрежно свисала с края кровати, едва касаясь пола кончиками пальцев. Спина изогнулась в лёгкой дуге, обнажая плавные изгибы, которые, казалось, светились в утреннем свете. Губы Виктории приоткрылись, и на лице застыла лёгкая улыбка — удовлетворённая, томная, с налётом сладостной усталости.

В голове всплыли образы прошедшей ночи. Шампанское лилось щедро, пузырьки приятно щекотали губы. Потом пили виски, обжигающее горло, раскрепощающее до последней грани. Они пили, смеялись, играли в свои привычные игры. Виктория всегда была инициативной, без капли стеснения предлагала что-то новое, раздвигала границы дозволенного. Данила любил это в ней - её смелость, её безграничную открытость к экспериментам.

Ночь была бурной: простыни слетали на пол, бокалы разбивались, смех перекрывал шум города за окном. Виктория была неудержима, её руки искали его тело, а губы жадно впивались в его кожу, оставляя невидимые метки.

Сейчас, лёжа рядом, Данила снова почувствовал, как его тело откликается на одно лишь воспоминание. 
Она лежала так беспечно, так открыто, что он не смог удержаться. Данила медленно провёл рукой по её ноге, начиная с голени и поднимаясь вверх по бедру, ощущая гладкость кожи. Пальцы легко скользили, замирая на каждом изгибе. Он пододвинулся ближе, его рука медленно скользнула выше, под простынь, лаская внутреннюю сторону её бедра. Он склонился к ней, провёл губами по её шее, оставляя лёгкие поцелуи.

Виктория пошевелилась, тихо застонала, но не проснулась. Данила продолжал - его пальцы легонько пробежались по мягкой коже, медленно, почти игриво. Он чувствовал, как его собственное дыхание становится тяжелее, как внутри него снова разгорается желание.

Его пальцы коснулись её самых чувствительных мест - нежно, медленно, почти дразняще. Тёплая влажность приятно удивила его своей готовностью, её тело мгновенно откликнулось на прикосновение. Виктория зажмурилась, слегка сжала простыню пальцами, её спина изогнулась в лёгком порыве.

Потом  приподняла голову, её рыжие пряди закрыли половину лица. Она приоткрыла глаза, посмотрела на него и, прикусив губу, убрала его руку, мягко прижав её к постели.

- Даня… - её голос был хрипловатым после ночи. - У меня там всё болит…
Данила усмехнулся, но руку убрал.

Виктория потянулась, выгибаясь, словно кошка, и медленно перевернулась на спину, простыня соскользнула, приоткрывая грудь - упругую, с идеально очерченными линиями. Её соски напряглись от прохладного утреннего воздуха, чувственно выделяясь на фоне бархатистой кожи. Свет солнца, пробивающийся сквозь шторы, мягко ложился на её обнажённое тело, подчеркивая изгибы талии и плавные линии бёдер.
 На её лице мелькнула улыбка.
- Доброе утро, - прошептала она, лениво проводя рукой по его груди.

- Доброе, красавица, я в душ. Данила наклонился, поцеловал её в плечо.


Под струями горячей воды он стоял, прижав ладони к плитке. Пар окутывал его, унося остатки ночной усталости. Здесь, в шуме воды, он мог думать.;О Соне. Её голос, её халат, Настя с куклой — всё всплывало в памяти, как дом, который он покинул, но не предал.;И тут же — другой образ.
Виктория. Тело без стыда. Свобода без границ. Вино, смех, беспамятство. Она давала забыть. А Соня — вспоминать, кем он должен быть.

И всё же каждый раз после ночи с Викторией он хотел домой. Не сразу — через день, два. Но всегда. И возвращался, к Соне, к Насте, к утреннему кофе и глаженым рубашкам.;А потом снова тянуло бежать.;Он был маятником, мечущимся между двумя мирами.


Вода обжигала кожу, струилась горячими потоками по его спине, смывая остатки ночной истомы. Пар заполнил душевую кабину, покрывая стеклянные стенки мутной дымкой. Данила закрыл глаза, прижав ладони к прохладной плитке, и глубоко вздохнул.
Здесь, под струями воды, можно было остаться наедине с мыслями. А их, как всегда, было немало.

Сначала он думал о Соне. Её образ возникал перед глазами: аккуратно заплетённые волосы, мягкая улыбка, уютный халат, запах свежесваренного кофе по утрам.  Настя, смеющаяся и радостная, бегающая по коридору с куклами. Их дом,  наполненный теплом и уютом. Соня - его тихая гавань, его спокойствие. Она всегда заботилась о нём. Он любил это чувство уверенности, что дома его всегда ждут, что есть место, где он нужный, любимый, важный.

Но потом мысли перескочили на Викторию: рыжие волосы, взлохмаченные после ночи, её тело, не знающее стыда, безграничная свобода в движениях. Она была его противоположностью - дикость и страсть, безудержная энергия и безумие.

С Викторией не было рамок. Не было обязательств. Каждый их вечер был похож на побег от реальности. Они смеялись, танцевали, занимались любовью без оглядки на время и предрассудки. Она не задавала вопросов, не требовала объяснений. Только её руки, её губы, её страсть.
И всё же каждый раз после ночи с Викторией он хотел домой. Не сразу — дня через два, три. Но всегда. И возвращался, к Соне, к Насте, к утреннему уюту и глаженым рубашкам.;А потом снова тянуло бежать.

“Чёрт… как я умудряюсь так жить?” - мелькнуло в голове. Но он знал ответ: ему нужны были оба мира. Один, чтобы чувствовать себя мужчиной, сильным, свободным от обязательств, живущим на пределе удовольствий. Другой - чтобы чувствовать себя мужем, отцом, человеком, у которого есть семья, любовь и тихая гавань.

Горячая вода стекала по его плечам, смывая остатки сна, а он продолжал думать, и мысли вихрем проносились в голове. “Сколько ещё это будет продолжаться?” - спрашивал он себя, прекрасно понимая, что однажды эта игра в два мира может обернуться провалом.

Когда он вышел из душа, Виктория уже стояла у плиты — в шёлковом халате, с планшетом в руке. Кофе закипал в турке. Она смотрела в экран, не моргая.
— Даня, куда ты вчера сказал жене, что летишь?- задумчиво спросила она
— В Эфиопию, в Аддис-Абеба, — улыбнулся он. — Всё оформил: билеты, багаж, регистрация. Даже пограничник пожелал счастливого пути. Потом перешел в зону прилета и к тебе.
— А партнёры? — её голос чуть дрогнул.
— В курсе. Подписывают. Это всё — для тестя. Он может проверить. Иногда вопросы задаёт такие… как на допросе. Надо реалистично.
Она кивала. Но глаза оставались встревоженными.
— Ты ведь точно сказал, что летишь в Эфиопию?
Он усмехнулся:
— Конечно. Всё идеально. Почему ты спрашиваешь?
Она сглотнула. Подала планшет.
— Потому что тот рейс, на который ты “сел”, — разбился. Погибли все.
Он взял планшет. Новости. Фото. Обломки. Дым. Красная строка:;«Рейс Москва — Аддис-Абеба. Выживших нет.»
Он отпрянул, словно получил удар.;— Нет… — прошептал он.
— Ты мёртв, Даня, — произнесла она. — Все так думают. Жена. Дочь. Они уже скорбят.
Он шагнул назад, наткнулся на край дивана. Полотенце соскользнуло на пол. Он стоял, обнажённый, ослабевший. В голове стучала мысль, как набат:
Я мёртв.