Туман. книга восьмая. глава шестнадцатая

 

               
                КОГДА ЛЕНЬ БЕРЁТСЯ ЗА ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТРУД  -
                ОПАСНАЯ ГЛУПОСТЬ.
                КОГДА СОН БЕРЁТСЯ СТЕРЕЧЬ СТРАЖУ –
                ОПАСНОЕ ПОПУСТИТЕЛЬСТВО.
                КОГДА ПРОСТОТА ХВАТАЕТСЯ ЗА РЕШЕНИЕ СЕРЪЁЗНЫХ ДЕЛ –
                ПОЛУЧИТСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЕ.


                Credo quia absurdum.

                Верую, ибо абсурдно.
               
                Тертуллиан,
                раннехристианский
                Богослов.


               

                14 часов 30 минут.

Странно, но от этого стука Карл Францевич не вздрогнул, а просто-таки дёрнулся всем телом, да так неловко, что отхватил столовым ножом половину отварного яйца, тут же упавшего на пол.
 
--Дежа вю, - мудро проговорил гоф-медик, вместо того, чтобы выругаться.

--Это весь нумер безостановочное дежа вю, - поддержал доктора Модест Павлович, указывая глазами на входную дверь и вытирая салфеткой губы. – Ну, господа, вы поняли, что снова хвала небесам, пославшим нам хоть кого-то в гости. Пожалуй, отворю стучащему.

За дверью оказался недавний официант с белым фартуком, доставлявший завтрак. Теперь он опирался на тележку, уставленную обеденными блюдами.

--Верите, - сказал штаб-ротмистр, поворачиваясь лицом к друзьям, - но мне и сказать нечего. Тут ещё, - продолжил, было, Модест Павлович, обводя ладонью обеденный стол, да не успел.

--Вы так заказывали, кухня и расстаралась. И раньше Пасхального разговения.

--Гляди-ка, запомнил, стервец! Не знаю, господа, что делать … ну … не отправлять же обратно …. Хорошо, сервируй!

Легко сказать: «Сервируй!» А как? Привезённая тележка была заставлена блюдами, тарелками, соусниками, менажницами  и прочим благородно-обеденным атрибутом аж в два этажа. А куда прикажете девать сервировку, составляющую завтрак? Кухонная прислуга впала в задумчивость.

Карл Францевич предпочёл молчание любой попытке высказаться о несмышлености прислуги. Всё ещё не выпуская из руки нож, доктор указал им на пустующий столик, в обиходном пользовании именуемом «журнальным».

Прислуга в белом фартуке проследила за ножом, как за указкой, и осталась стоять на месте, морща лоб в поисках связи меж тележкой и парой столов.

Раздражение гоф-медика начало приобретать не только осязаемое контуры, но и определило цель, которая будет подвергнута порке.

Не стесняясь шума, производимого отодвигаемым стулом, доктор поднялся, и швырнул салфетку на стол, сбив с первой попытки другую половинку яйца. Естественно, сбил прямо на пол.

--Господи, дай мне сил! – Тихо проговорил Карл Францевич, прикрыв глаза.

Не очень понятно, возникновению чего могла грозить эта ситуация в нумере, начавшаяся с нерасторопности официанта, и дошедшая до увесистого раздражения гоф-медика, всегда отличавшегося спокойным нравом.

Модест Павлович тут же решил, что дожидаться этого «не очень понятного» нет надобности, а надлежит срочно вернуть общий настрой в старое, ещё не раздражённое русло.

--Карл Францевич, дорогой и бесценный наш доктор, - завертелся вьюном штаб-ротмистр, - поглядите на тележку. Вы видите?

--Да! – Коротко ответил гоф-медик, отряхивая ножом остатки отварного яйца  с рукава.

--А видите ли вы так, как вижу я – шашлык! А люля-кебаб? А мясо по-аджарски? А хлебушек, такой круглый, что аж называется «пури», видите?

--Да!

--А эту сочную зелень посреди зимы? А соусы? А вот это блюдо, кое мне лично известно, как «оджахури». Видите?

--Да!

--И вы не предложите мне под эту всю многоаппетитность лёгкого, вкусного, освежающего крепкого винца? Вы ведь предложите?

--Предложу!

--И ваша докторская сущность не воспротивится хорошему лёгкому, но непременно крепкому винцу? – Почти пропел Модест Павлович, щелчком сбивая крошку желтка с жилетной пуговицы друга.

--Нет!

--Благодарю, дорогой доктор! Эй, Амфибрахий, иди-ка сюда.

--Это вы мне?

--Тебе, тебе!

--Так … я же Владимир.

--Ты не местный?

--Местный, Кисловодский я.

--Тогда у тебя что-то с именем … как-то … нет, ничего, хорошее у тебя имя. Есть ли у вас в подвале хорошее винцо, о котором говорил доктор? Крепость не ограничена.

--Так … сколь угодно.

--Угодно бутылку … шесть штук, и прямо с этой секунды.

--Так … я же стол не успел ….

--Я помогу, ту бегом ступай! Восемь бутылок один донесёшь?

--Восемь? Я десять носил!

--Десять? Врёшь!

--Так … могу доказать!

--Так …  докажи!

--Так … я мигом!

--А не многовато ли вина? – Спросил из угла нумера Кирилла Антонович, чей голос уже стали забывать доктор с Модестом Павловичем.

--Вот под это? – Штаб-ротмистр понюхал воздух около тележки.
 
Раздражение гоф-медика куда-то пропало, уступив место улыбке, подхваченной  остальными друзьями, тут же принявшимися за перестановку блюд.
   
               
                15 часов 5 минут.

--Карл Францевич, судя по-нашему продолжительному одиночеству в нумере, самое время для вашего рассказа.

--Вам с подробностями, или только выписной эпикриз?

--Предпочитаю назвать это приговором, - предложил Модест Павлович, наполняя бокалы вином, - он всегда короче.

--Согласен. Итак, приговор ….

В дверь нумера постучали.

--Доктор, - еле сдерживая смех, проговорил штаб-ротмистр, направляясь к входной двери, - наверное, напишите приговор эпикризу, а мы его прочтём ночью, под одеялом. Видит Бог, не судилось вам закончить … или начать … а я тебя помню!

--Срочная депеша господину Ляцких!

--Унтер-офицер Малахов Павел, верно?

--Так точно! – Отрапортовал курьер, и передал помещику пакет, обильно сдобренный сургучными печатями.

--Я помню процедуру, давай распишусь! Малахов, ты слышишь?

--А, да, тут надо написать …, - не ответил, а пробормотал посыльный, с трудом сдвигая зрачки глаз со стола на получателя пакета.

--Ты голоден? – Быстро задал вопрос Модест Павлович.

--Никак нет!

--Вот и хорошо! Шинель долой, и к столу! Это приказ!

--Мне не полагается ….

--К столу! И наедайся, чтобы до вечера хватило! Карл Францевич, подсобите гостю!
 – Отдал распоряжения штаб-ротмистр, освобождая место за столом.

--Бери, что хочешь, и сколько хочешь. Вино, кстати, хорошее. Приятного аппетита!

Пока обхаживали унтера, Кирилла Антонович успел пробежать глазами текст полученного послания и сейчас, нахмурившись, перечитывал оный внимательно.

--Как я и подозревал – великолепный павлиний хвост лишь прикрывает обычное куриное гузно. Полюбопытствуйте, Модест Павлович, и после передайте доктору.

Гоф-медик тоже перечитал дважды послание, сложил руки на груди, и со значением поглядел на друзей.

Его взгляд был верно понят помещиком, сказавшим следующее.

--Я тоже склонен думать, что так и есть.

Обсуждать послание не случилось, унтер поднялся из-за стола, поблагодарил присутствующих господ, и в нерешительности замер у двери.

--На здоровье, любезный! Благодарю за службу!

Щёлкнув каблуками, Малахов Павел отбыл.


                15 часов 32 минуты.

--Вы же не скажете, что нам надо искать этого юношу с пыльным взором … каким? А, да, пылким! Вы же с доктором не просто так от скуки переглянулись? Или …? Постойте-ка! Уверяю вас, что я не из тех господ, кто усердно в академии изучал «Искусство поспешного принятия решений». Сейчас я начну медленно догадываться. Вы, Кирилла Антонович, сказали ангине … ладно, Холере, что в "Ретвизане" молодая пара, сказали? И депеша от господина Толмачёва нашла нас там, где подозревается нахождение этого юноши. Значит ли это, что ….

--И боюсь, и рад тому, что это может так и быть.

--А вы подметили, что я совсем не промах, и ловко так разгадал про этого юношу?

--Это не совсем юноша, дорогой Модест Павлович, это пусть и внебрачный, но всё же сын Алексея Александровича Романова, великого князя и дяди нашего государя.

--Да, знаю про этого великого князя столько, что всё хотел бы позабыть, включая проигранную Цусиму. Знаете, порядочному человеку не навесят прозвище «семь пудов августейшего мяса».

--Мы не выбираем родню императорам, они сопутствующий груз. И, тем не менее, этот Алексей Алексеевич, рождённый бывшей фрейлиной Александрой Васильевной Жуковской, имеет титул барона Сан-Марино и фамилию Седжиано.

--Чему же вы рады, и чего боитесь?

--А вы знаете, дорогие мои, кто станет наследовать престол в случае трагедии с нынешним императором? Как ни парадоксально, но это может быть Алексей Александрович Романов, тот самый «семь пудов».

--А нас это как касается? Тем более в Кисловодске?

--А так, что этот великий князь уже сообщил об уходе ото всех государственных дел. Он планирует нечто, наподобие грандиозного банкета, после коего отбывает в свою квартиру в Париже, на улице Габриэль, 38. И это значит ….

--Откуда вы это знаете?

--Прочёл полученную депешу с обеих сторон. И вот, его уход от государственных дел означает выбывание из очереди на престол. Право переходит к его сыну.

--Но, он незаконнорожденный!

--А кого это волнует, когда планируется смена власти через обман или силу.

--И весь шум теперь поднят ….

--Да, из-за того, что дав обещание прибыть к отцу на банкет, Алексей Алексеевич пропадает сразу после того, как пересекает границу империи.

--Допускаю, что вы правы, но я спрашивал об ином – что вас радует, а что пугает. Это, согласитесь для нас важнее, чем перетасовка колоды с незаконнорожденными.

--Особенно ничего, я просто использовал такой оборот речи. Но, могу пояснить, что возможная суета со сменой государя радует меня в том смысле, что в ней более нет мистики, к которой невозможно подобраться, пока не упрёшься в неё лбом. Это Кисловодское дело вероятно случится гражданско-бытовым, что позволит нам составить новый план с уверенностью в его исполнении. Вообразите, господа, что под шикарным хвостом павлина, коим выставляется сонное дело, спрятано обычайное куриное гузно меркантильного дворцового заговора. Имею кое-какие опасения в отношении высокотитульной родни, коя и может, да и обязана будет вмешаться в наше дело. И, если так и произойдёт, то помоги нам, Бог, уцелеть с той громадной информацией, которой мы обладаем помимо своей воли.

--Если это Кисловодское сонное дело каким-то макаром окажется в истории, я бы хотел, чтобы фраза про хвост и гузно приписали мне.

--Для вас это важно?

--Потом – не знаю, а сейчас я бы сказал так: «Павлиньим хвостом сонных мистификаций прикрывали меркантильное гузно дворцового переворота». По-моему, хорошо!

--Что ж, Модест Павлович, дарю! Входите в историю с хвостом и гузном!

--А я, господа, - сказал молчавший это время гоф-медик, - сомневаюсь, что история узнает о том, для чего мы приехали в Кисловодск. Только не подумайте, что во мне заговорило тщеславие, напротив! Но, чем более открываются мне жернова, перетирающие историю, чем больше я вижу стремящихся в неё протиснуться, тем тяжелее мне носить в себе порядочного и общественно-надёжного человека.

Карл Францевич, повернулся к столу, и взял в руку бутылку вина.

--А вы знаете, что означает слово «Ретвизан»? В переводе со шведского – «справедливость». Я один вижу некий символизм в происходящем? Кто-нибудь составит мне компанию?

--Составитель компании – моё второе имя, - почти радостно пропел штаб-ротмистр, забирая бутылку у доктора, - а вам, Кирилла Антонович, замечание – я бы не торопился переводить содержимое Кисловодского дела в разряд гражданско-уголовного. Готов составить по примеру Карла Францевича любое пари, что нас дожидается мистическая чертовщина. Я говорю не с целью вас раззадорить, а только высказываю свою уверенность в них.

--Вы, господа, - заговорил помещик, кивком головы соглашаясь на повторное наполнение бокала, - вместе со мною стали свидетелями нынешнего суматошного дня, который никак не желает завершиться. Однако этот денёк имел и некие откровения. Вот Модест Павлович сетовал на малую подвижность в расследовании, а Карл Францевич слегка обнажил моральную муку, свившую гнездо в его душе.

--Это никак не гнездо, Кирилла Антонович, это настоящая берлога! – Парировал гоф-медик, ещё не получивший винного успокоения.

--Размер не так уж и важен, как не важен тот моральный вирус, терзающий вас. Обеспокоенность вызывает причина, по которой ваши внутренние барьеры проспали контрабандное проникновение того вируса вам в душу. Не ищите укора в моих словах, в них только сожаление, что и мы с Модестом Павловичем поражены тем же, но по-своему.

--Предлагаю снова наполнить то, что опустело, да и выпить, но, не чокаясь, - сквозь зубы прорычал штаб-ротмистр, стараясь извлечь пробку из следующей бутылки.

Почти как на поминках, вино выпивалось молча, причём свой бокал Кирилла Антонович допивал отойдя от стола к окну.

--А знаете, господа, - не поворачиваясь к собеседникам, продолжил помещик.

--Вы уж простите старика, - довольно громко сказал штаб-ротмистр, пристраивая себя и откупоренную бутылку на подоконник рядом с другом, - но моё внезапное нетерпение многажды важнее этикета и, снова простите, надвигающейся на нас с доктором волны философских размышлений.

--Да, знаете ли, - замялся Кирилла Антонович, никак не ожидавший подобного напора, - нечто философское, существенно, так сказать, важное я и хотел … некий взгляд … так сказать ….

--Давайте вместе захотим осмысленный взгляд, а остальное отложим на после. Нам настояло придумать … не знаю, как это звучит верно – то ли средство для завершения этого дела, то ли, в конце концов, победный план, но только понятный нам всем. Извольте, перейду на язык цивильного человека – возникают недоумения. Нет, согласитесь, дорогой Кирилла Антонович, мы запросто так доверяем исполнение нашего дельца сторонним людям, взамен имея полнейшую невозможность проверить верность и нужность исполненного! Мы верим, пусть и внешне, всем, кто посещал наш нумер, однако внутреннее доверие более требовательно к исполнителям.

Модест Павлович жестом привлёк к себе внимание доктора, и недвусмысленно указал на томящиеся без дела фужеры.

--Ранее, дорогой друг, мы с вами уговорились, что в нашей с вами компании вы голова, а я тело для действия. Вот, держите бокал, Кирилла Антонович. Я же хочу быть верно понятым, рассуждая под тем миросозерцанием, что тело таки нуждается в подготовке к действию, кое оно и понимает, и принимает. Но, согласитесь, когда до вас доносят новость, что вас предали, я про коридорного, то тут же возникают недоумения! По первам, вас это известие не расстроило, значит, это есть частью вашей задумки. Хорошо, пусть так! Но не последовало объяснений ни самой новости, ни вашего отношения к ней. Потом эти театральные двойники, эти дамочки, знакомые коридорного Фролки … они ведь что-то значат? Считаю, что значат, но только для вас.

Штаб-ротмистр отпил добрую половину вина из бокала и, вдруг вздрогнул, припомнив о не соблюдённом этикете. Оторвавшись от весьма благородного занятия, Модест Павлович с извинительной улыбкой протянул свою чашу навстречу бокалу помещика, терпеливо ожидавшего традиционного чоканья.

--Миль пардон, - сказал штаб-ротмистр, глядя по очереди на друзей, следом за взглядом соединяя в радостном звоне бокалы.

--Продолжайте, Модест Павлович!

--Меня успокаивает, что вы улыбаетесь, посему продолжу тем же аллюром. Я недавно вспомнил, что тоже в молодостях прочёл пару книжек, и кое-что запомнил. Хотите послушать? Извольте услыхать вольную трактовку – когда лень берётся за общественный труд – это просто глупость! Когда сон берётся за охранное дело – это попустительство, и весьма опасное. Когда же простота берётся за решение серьёзных дел, таких, как у нас, то это будет преступление. Сказано крайне верно!

--И мудро. А другая книга о чём?

--Её написал один китаец … такой, знаете, весь китайский … знаток и любитель войн.

--Сунь Цзы?

--Ага! Он, знаете ли, предлагает малым числом побеждать превосходящего в силах врага любопытным способом.

Дойдя до состояния, близкого к азарту, штаб-ротмистр по-настоящему отпрыгнул от окна и продолжил говорить, используя по одному размашистому жесту на одно проговорённое слово.

--Надо, говорит китаец, расстроить врага!

--Прошу прошения, расстроить его желудок, или расстроить его планы на всю оставшуюся войну?

--Ох, доктор, доктор! Ведь знаете, что я вас люблю, и что пропущу мимо любую вашу колкость! Однако пояснить возьмусь – расстроить, это создать врагу дополнительные заботы, которые ему надо будет решать в любом случае, а самое важное – решать любым способом, даже на время отвлекаясь от войны!

--Зная вас, - деликатно и вкрадчиво промолвил Кирилла Антонович, - могу предположить, что вы подготовили предложения, раз книжек было две. Зная вас, предугадаю, что свои предложения вы сочтёте сумасбродными, поэтому скромно напомню вам, что ни одно из ранишних ваших предложений таковым не оказалось.

--О, вы это тоже заметили? – С деланной скромностью ответствовал штаб-ротмистр, сопровождая свои слова предложением наполнить бокалы, тем более что бутылка была под рукою.

--Так вот, недавно нам филер Щукин сделал подсчёт прибывшей компании, верно? А Фролка предложил нам сговорчивых дам. Нет, нет, господа, я в деловом смысле о дамах.

--А вы иначе о дамах и не высказываетесь.

--Всё-то вы, доктор, подмечаете! Итак!

Модест Павлович поставил свой бокал на подоконник и громко, аж до звона в ушах хлопнул в ладоши.

В дверь нумера постучали.

--Если меня хоть кто-то ещё раз прервёт, то я не поленюсь, выйду и скажу, что никого из нас нет дома!


                16  часов 10 минут.


--Проходите, проходите, господин Щукин! Добрые ли вести отягощают ваши карманы?

Модест Павлович распахнул перед гостем дверь, и широким жестом, более подходящим для приветственного «Добро пожаловать», указал на Кириллу Антоновича.

--Ого, как у вас … ладно на столе, - смущённо проговорил филер.

--Присаживайтесь, угощайтесь! Как нынче на дворе? Поди, прохладно? – Не унимался штаб-ротмистр.

--Благодарствуйте, я сугубо по делу. Кирилла Антонович, вот карта, что вы давеча испрашивали. Тута вот …, - из кармана штанов выпорхнул лист желтоватой бумаги, исписанный крупным почерком.

--Тута все дома, и заселившиеся. Вы испрашивали кого в помощь, я сыскал для вас троих. Секреты им доверять не годится, но для простого заданьица очень даже можно. Видал и Черногорского, мельком. Свёл его в домишко, тута недалеко, ему подошло. Это всё, что вы испрашивали. Ежели более ничего, то я пойду.

--А винца не желаете, Илья Макарович? – Неугомонный Модест Павлович никак не останавливался, и почти силком усадил господина Щукина за стол.

--Что ж, благодарствую, но винца не пьём-с, оно от дел отвлекает.

--А чаю? Вы чаю хотите? У нас он остыл, но я мигом закажу на кухне! Алло! Барышня!

--Проще было бы сказать, чего надобно, а не чайком заманивать, - пробурчал филер.

               
                16 часов 22 минуты.


--Ну, что, начинаем изображать «могучую кучку»! Имею честь представить благородному собранию собственный план по расстройству всего, что есть у нашего противника. Не обойду вниманием и ваше замечание, дорогой Карл Францевич. А присутствующий здесь господин Щукин, настороженно ожидающий чай, имеет честь быть в этом нумере, как нельзя кстати. Нам всё равно понадобится посвящать его в детали, а так мы сократим время. Вступительная часть закончена, итак!

С отменным звоном в ушах прозвучал хлопок в исполнении штаб-ротмистра, после чего возбуждённый офицер сложил губы трубочкой, и шумно выпустил воздух.

В дверь нумера постучали.

--Зря вы так аплодируете, Модест Павлович, вы этими хлопками, как шаман бубном, привлекаете …, - гоф-медик, проговаривая сии слова и одновременно двигаясь к входной двери, осёкся, поняв всю нелепость как сказанного, так и не договорённого про нежелательных посетителей. Ведь филер Щукин, принесший хоть какие-то новости, тоже постучал в двери после хлопка штаб-ротмистра. Вот и выходило, что продолжение своего ворчания означало бы хоть и не явное оскорбление Ильи Макаровича, но не уважение, безусловно.

Посему доктор и принялся выкарабкиваться из логической ямы, которую сам и выкопал.

--То есть собираете тех, кому на сей час не назначено!

С явной, и не особенно ловкой торопливостью Карл Францевич говорил, и одновременно отодвигал засов на двери. Спасти его (доктора, а не засов на аглицком замке) мог только гость, на коего моментально будет переложена вся тяжесть надвигавшегося конфуза.

--Э-э … Владимир, верно? И вы … ах, да! Чай! Потрудитесь, Владимир налить чай нашему гостю. Владимир!

Окрик официанта по имени был до крайности необходим – этот отельный чаеносец замер в дверном проёме, и не отводил немигающего взгляда с филера Щукина, восседавшего за накрытым столом в окружении стоящих  приезжих господ.

Мысли в голове Владимира, и так никогда не существовавшие до сего вечера в чрезмерном количестве, разом покинули своё лежбище, даже не пообещав вернуться. Ушли все, кроме одной – хромой и безразличной к своему будущему: «Кто он в действительности такой, этот филер, и кто в действительности эти приезжие».

--Я доктор, Владимир, и могу излечить вашу оторопь подзатыльником. Желаете? Тогда налейте чай нашему гостю, и ступайте!

Угрозу медицинской восстановительной процедуры под названием «подзатыльник» пришлось повторить, правда, иным тоном, после чего чай был налит, а официант выпровожен за дверь нумера.

--Теперь, если ни у кого нет возражений, - сказал Модест Павлович, допив вино из своего бокала, - я имею намерение продолжить. О, нет, пардон! Имею начать. Итак!
Вот для каких нужд штаб-ротмистр повторил эту опасную связку действий – восклицать «итак!» и хлопать в ладоши? Очень надеюсь, что вам,  уважаемые господа читатели, стал понятен финал трижды повторённого дуплета звуков.

В дверь нумера постучали.

--Модест Павлович, а вы не пробовали вызывать к нам в нумер кого-нибудь на заказ? А, простите, вы души для спиритического сеанса не вызываете? – Позабывший про свою оплошность гоф-медик не удержался, и съязвил.


                16 часов 37 минут.


В нумер ворвался Святослав Владленович Черногорский, внебрачный сын Мельпомены и мастер театральных дел.

--Господа, как замечательно, что застал вас! Вы не поверите, но у меня прекрасные новости! Наша затея, со множеством копий одного героя, не просто удалась, это был фурор!

--Надо бы погодить с новостями, у нас никак не начнётся обсуждение плана, - мягко проговорил Карл Францевич, хватая гостя под локоток и транспортируя оного целенаправленно к столу.

--Да-да-да, мои соболезнования, - освобождаясь из врачебных рук, сказал Станислав Владленович, оставаясь пленником состояния азарта и эйфории, - я решился, господа, на эксперимент, даже на экспромт, проверяя моих подопечных на качество грима и синхронность действий.

--Видите ли ….

--Само собою, Кирилла Антонович, само собою! В нижнем парке, где было решено провести репетицию походки и жестов, появились две особы, любовавшиеся Лермонтовским источником. Вы же знаете, где этот источник?

--Конечно! Совсем недалеко отсюда! – Голосом, коим в обычай вызывают на дуэль, отчеканил Модест Павлович.

--Всё-то вы знаете! И вот, у меня рождается некая реприза – по очереди, с дистанцией в пять минут к особам по очереди подходят мои ассистенты с вопросом: «Как дойти до курзала?». Второй подход вызвал неподдельное удивление, а на третьем одна дама таки лишилась чувств! Ну, каково?

--Чаю хотите?

--Нет, они только задавали вопрос о курзале.

--Я спросил, вы чаю хотите? Лично вы, хотите?

--Зачем чай?

--Чтобы отвлечь ваш рот от болтовни, вот зачем!

--Мне кажется ….

--А я, голубчик, уверен, - вступил в накаляющийся разговор помещик, - что наш с вами уговор состоял в изготовлении дубликатов, а не в экспериментах с ними. Этим самым вы могли испортить нам план ….

Кирилла Антонович пристально поглядел на друга, испрашивая дозволения говорить о нём, обходя стороною авторское исполнение и вероятное наличие неких секретов в нём. Модест Павлович согласно кивнул.

--Одним словом выверенный план, ради коего мы все и собрались. А вы поспешно делегировали себе полномочия, не оговаривавшиеся ранее. Ваш эксперимент имел единичную демонстрацию?

--Ну, конечно! Я больше не успел бы, время, сами знаете, крайне мало!

--Хоть с этим свезло! Чаю хотите? – Успокоившись, и почти дружеским тоном проговорил штаб-ротмистр. – Прошу к столу, теперь мне есть, что вам рассказать.

--Однако я думал о пользе, нежели ….

--Я вижу, что чувство меры вам воспротивилось? Так упорствовать в намерении завладеть нашим вниманием не совсем разумно. На столе сыщется и вино, увлекитесь им, и выслушайте меня. Остальные готовы! Итак!

Модест Павлович развёл руки в стороны, дабы задорно хлопнуть в ладоши, начисто позабыв, к каким последствиям это приводит. Благо, что в нумере оказались Кирилла Антонович и Карл Францевич, кои всё помнили, и почти в один голос воскликнули: «Нет! Остановитесь!»

--Ладно, - согласился штаб-ротмистр, медленно свёл ладошки вместе и потёр их так, словно они озябли.

--Итак! Сколько у нас кучно проживающих, подходящих для нашей операции? Илья Макарович, вам слово.

--В двух одинаковых дачах господина Иноземцева семеро, трое проживающих в правой, четверо в левой.

--Учитесь, господин Черногорский, как передавать сведения! Признаюсь, что план мой скуден и неповоротлив, и состоит из заданий каждому в этом нумере.
Штаб-ротмистр принялся прохаживаться по нумеру и потирать ладошки, которые так хотели хлопнуть!

Первое задание досталось Карлу Францевичу, и около него завершился маршевый ход.

--Дорогой доктор, вы отравите этих семерых постояльцев.

Неизвестно, рассчитывал ли штаб-ротмистр на особенную реакцию собравшихся, или возникшая пауза случилась непреднамеренной, но выждав её под аккомпанемент выпускаемого воздуха через сложенные в трубочку губы, Модест Павлович продолжил, глядя в округлившиеся глаза гоф-медика.

--Чем отравите – не знаю, но это должно быть сильное проносное, хорошо бы и рвоту добавить. Самоисцеление подопытных должно наступить на вторые сутки туалетных страданий. Наверное, с добавлением «почти», они пошлют в лечебницу за доктором и, о, чудо, единственным свободным от процедур врачом окажетесь вы, Карл Францевич. Я же окажусь санитаром при вас. Договариваться с лечебницей предстоит вам.

Снова воздух через сложенные в трубочку губы.

--Это не всё. Мы с вами отправимся к знакомым коридорного, у которых закупают провизию приезжие. Уговором или стращанием добиваемся того, чтобы покупателям был продан отравленный нами, простите, вами, набор продуктов.

--А вдруг они ….

--Обязательно, Карл Францевич, не вдруг, а обязательно они явятся в лавки, кои сочтут виноватыми в отравлении не свежими яствами. И явятся с грозными претензиями! Теперь, Илья Макарович, ваш выход! Вы имеете троих помощников, верно? Вот они и станут прогуливаться рядом с лавками, в ожидании прихода страдальцев от поноса.

Как только штаб-ротмистр приступил к озвучиванию плана, присутствующие в нумере господа разом выпали из состояния ожидания долго анонсированного плана, и впали в индивидуальное переживание услышанного. Опишу всех по порядку.

Кирилла Антонович снова отошёл к окну, повернулся спиною к собравшимся и принялся поглаживать шрам на щеке. Это был верный признак задумчивости.

Господин Черногорский стал вторым в этом описании только из-за близкого сидения к помещику. Святослав Владленович, прикрыв глаза, теребил кожу на подбородке. О чём он думал – не ведомо. Может, запоминал детали плана, могущие стать в будущем основой гениальной пьесы? Поди, знай, этих театральных деятелей искусств.

Карл Францевич, который был с удивлённо открытыми глазами, так с ними и остался.

Филер Щукин, сидевший за столом, и занимавший позицию на левом фланге, имел вид огорчённого, удивлённого, раздосадованного и заинтересованного филера одновременно. Все перечисленные чувства слились в экстазе в его голове, коя тут же перестала отслеживать остальное тело. Его рука, держащая нетронутую чашку с чаем, малость наклонилась, и жидкость, тоже малость остывшая, тонкой струйкой вытекала из чашки на брюки в районе колена.

Не исключено, что Илья Макарович принарядился в тёплые кальсоны, да и струйка была не самого крупного калибра, поэтому этот застольный огрех филер заметил далеко не сразу.

--Я пока рисую основные главы плана, деталями повеселю позже. Святослав Владленович, третий звоночек, и для вас! Не далее, как нынче же вечером, а хоть и ночью, вы должны приготовить сценарий уже проделанного вами выступления около источника. Различие вот такое – ваши подопечные не должны подавать голос, а только двигаться. И происходить это должно там, где зеркально глядят друг на дружку одинаковые дачи господина Иноземцева. Хорошо бы привлечь какого-нибудь мальчишку, скажем, как разносчика чего угодно. А вот пролётку под рукой иметь обязательно, на ней псевдо Кирилла Антонович станет улепётывать с поля боя, дабы не встретиться с приезжими в рукопашной. Простите, чтобы не встретиться нос к носу. Сделаете?

--Знаете, Модест Павлович, а мне нравится!

--А как ещё мог ответить простому офицеру гениальный антрепренёр? Теперь позвольте мне выпить винца, и перейти к деталям.