Эхо Свита Завита

Макар Донской.
ЭХО СВИТА ЗАВИТА.

Тюремная сказка.


Живет на острове Эхо дед без бед, всего у него много, а ест он ужин за обед. Зовут его Свит Завит. Дедушка не простой: немало темниц московских обошел, да пересылок горечи не ведал, со всех убег, даже баланды не отведал; а руки не в кандалах, а в карманах брюк держал: и на Таганское узилище “на часик” заходил, и в Матросскую Тишину — “на вечер”.

Вот отправились к деду Свиту двое жиганов Савельевских: Клен да Береза, старика навестить, чтобы про удачу его и счастье спросить. Самим-то невдомек: как это. Ну, идут, прогуливаются, и вроде им голоса не стало: шипят как змеи, шушунятся, лупешки на выкате. Да еще шмель летает: не дает ранга держать, опасливость наводит. Мразно даже, хотя и тепло. Лето ведь.

Тут вдруг заметили, Клен да Береза, у противоположной обочины, стоящее само по себе, велосипедное колесо. Сорвалась с места ободница, как оторвалась! И катится тихонечко в их сторону!!! Навестители дедушки явно уже напуганы… Ох, настолько, впрямь колесо — и тронуть боятся! Странная штука! Уклона дороги нет, как же оно движется прямо на них?.. В страхе отпрыгнули жиганы, еле успевая, чтобы вещица потешная, их не задела…

Тогда колесцо делает полукруг возле них и возвращается к изумлению Савельевских на прежнею стоянку свою, и там ложится на тротуар.

— Что это, как не мистика? — говорит Клен. — Даже, вполне возможно, явлено предзнаменование судьбы! Или знак небес?!! Как считаешь, Береза? Не молчи уже, дай ответ!

— Намекает, дабы здесь не ходили?

— Что верно, то верно! Двоим же, не померещилось, а? Адресок, во дали!.. Идем деда урыть, или нахлобучить: как масть ляжет. Ну еще, вишь, необычным мне показалось, вровень с нами оно стояло там… Как с места сошло? А ежели путь пересечь хотело? Или его кто двинул? Поди, вон и кошек нет. Все чисто.

— Может и пустяк, думаю... Братуха, не кипишись! — замечает Береза. — А мы люди суеверные?! Ужели вернуться нам надобно? Ведь и стрем берет, чего-то неладным все в округе видится. Эх, повернем назад?!!

— Как ни знак? Чтобы колесо поперек дороги, — туда-обратно, — проехало, да еще точнехонько в то же место пришло, не слыхал такого еще.

— А только мы одни идем!

— Наш, значится, путь предсказан. Что делать?

Порассудили они еще немного. Все приметы вспомнили. Да и пошли, куда направлялись.

Приходят на пристань. Садятся на пароход. Сходят на острове Эхо. До старика Свита Завита уже рукой подать.

Снова их мандраж берет. Ласточки, — откуда ни возьмись! — налетели целой стаей, и даже одного из Савельевских жиганов макушку задели, того, кто на них внимания не обращал, — Березу, знаемо. К чему такое? О чем же они совещались, пока шли?!! "Надо бы деда уговорить какую-нибудь яму затеять копать. Выкопаем в саду, а его пригласим на смотрины, да и столкнем туда". Ах, вот к чему! Ласточки учуяли.

Пришли к дому Свита Завита. Все точно, как им описывали сидельцы… Возле избы телега оставила след. Картошка раскидана. Овечьи ножницы лежат. За оградой птица мертвая лежит. На полу в сенцах страшное черное пятно, и запах покойника ударяет в нос.

Дед им радехонек. Заинтересовался: “Да, — говорит, — купель хочу сделать!” А потом передумал: “Колодец выкопайте мне!” А затем: “Не надо мне ничего от вас! Идите-ка отсель, да поскорей!”

Ну, почапали, поплелись понуро. На выходе, увидели они, что у дедка Свита Завита монашеская мантия и подрясник на вешалке висят, да русский клобучек и греческая камилавочка на полочке стоят. Да икона красивая на окошке сияет.

Приоделись. Вышли и пошли в монашеском. Береза мантию и клобук надел, а Клен — подрясник и камилавку. Икона большая, так они вдвоем взялись и понесли к пристани. Идут, как на крестном ходу, “отчу” поют. А стопы подворачиваются. Жуть! Прямо браты-акробаты: криволапы-косозады, туполобы остолопы.

Наперерез им выходит дед Свит Завит с ведром. Враз как окатит перед ними запутицу!

Береза зашипел:

— Что же это? Не ходить туда?

Клен отзывается:

— А уже и там колесо катилось поперек, и тут дед воду под ноги льет. Нет, пойдем уж.

Парохода на пристани не оказалось. Так Савельевские, спеша скрыться с иконой, озаряющей всех солнечным светом, лодку взяли догребсти, бросив хозяину ее золотой империал.

Отплыли. Гребут молча. А дед без бед, который ест ужин за обед, тот что всегда по тюрьмам “на часик” да “на вечер” в камеру заходит, и каждый с ним, Свитом Завитом, разговор по душам заводит, вот он стоит на пристани и улыбается…

Савельевские жиганы доплыть до середины смогли, а там ветер нагнал волну, лодку перевернул, и озерный крестный ход сгинул. А островитяне, какие драму видели сию, те слух пустили, якобы пришлые монахи в шторме утонули, а еще у них золото было с собой.

В тот же вечер, одна смелая девица, в сумерках направилась в баню к Эхо, пообещав, наверное, оттуда вернется уже другой, такой что, кто узнает, — ой, любоваться на нее будет. И смотрит, у парной, на вешалке висят монашеские одеяния, стоят на полочке русский клобук и камилавка греческая. А на оконце, прислоненная икона стоит, вся солнцем переливается.

И отнесли девушки, те вещи к старику Свиту Завиту, в уверенности, должно он знает монахов, утонувших в озере. А он, тем девчатам, не изрек приветствия; и они ему не сказали: “Мир вашему дому!”

Народ осерчал:

— Вот потому что дедушка Свит такой пройдоха, молчун и шалун, всеми забылась дорога к нему!

Время летит! А озеро Эхо синеет, и всегда волнуется. Встречаются часто мрачные предупреждения угрозы гибели на воде, а пассажиры водного транспорта нередко примечают странных ныряльщиков, усердно, и без устали, занятых поисками богатого клада.


Маддо Соболев, 2025