Девочки и Смерть

Самые нелепые вещи вспоминаются в самый неподходящий момент: горячо нелюбимая физика и Гей-Люссак. Не тот в кругленьких очочках и  с бантиком на шее с портрета в кабинете на втором этаже - физик, химик, открывший йод и закон объемных отношений при реакциях между газами. А вполне реальный  школьный учитель, чья нетрадиционная сексуальная ориентация были ловко замаскирована языкатыми старшеклассниками во вполне нейтральное прозвище. И его дежурный вопрос самому безнадёжному ученику в надежде найти хоть что-то в его незамутнённом знанием физики сознании, за что можно было поставить «тройку»:
- И что у нас самая маленькая вещь на свете?
«Электрон»,  - до сегодняшнего дня была уверена Женя.

А сейчас, сидя на холодном стуле  в стерильно-бездушном кабинете, она  вдруг поняла: самая маленькая вещь на свете – это жизнь.
И маленькая шишечка чуть выше левого соска   не досадное недоразумение, а инвазивная неспецифическая карцинома, по-простому –рак.
- Почему, - глядя на свой диагноз, напечатанный жирным шрифтом на равнодушном листке бумаги, удивлённо спросила Женя притихшего врача. – Мне всего двадцать восемь…
- Будем лечиться, - промямлил врач, растерявшийся не меньше пациентки.
- Рак можно вылечить? – спросила Женя, ещё не до конца понимая, что этот, совсем  недавно не имеющий к ней никакого отношения  вопрос, становится для неё главным вопросом жизни и, страшно подумать, смерти. – Я не умру?

Умирать ей как-то совсем не хотелось, у неё на ближайшее будущее были совсем другие планы.

- Конечно, нет, - оживился врач и преувеличенно бодро затараторил. – Есть проверенные современные методики,  новые лекарства, у Вас молодой сильный организм, прогноз в таком возрасте…
- Не надо,  - голос у Жени дрогнул, и она   замолчала.
- Понимаю, - пробормотал врач. – Ложимся на операцию?

«Почему  я», - думала Женя по дороге домой. -  «Почему именно я? Не вот это чучело в леопардовых лосинах, с немытой головой и сигаретой в зубах? Или этот забулдыга, дремлющий прямо на земле у мусорной урны? Или  девица модельного вида на лабутенах немыслимой красоты и стоимости, оплаченных явно не из зарплаты офисной  моли? Или эта, с коляской? Хотя, нет, с коляской не надо.  Все не они, а я! Сделавшая себя сама я , директор туристического бюро,  с красным университетским дипломом истфака, почти выплаченной однушкой у станции метро «Приморская», приличной зарплатой и комиссионными от продаж, с водительскими правами и Абрахамом Вергезе перед сном,  мамой с больным сердцем, без детей, без мужа и вообще без личной жизни. А куда спешить, ещё успею… Этого не может быть, этого просто не может быть со мной…»

- Маме скажешь? – после долгого молчания в трубке спросила Ленка. Лучшая подруга, уговорившая её на срочный визит к врачу, когда Женя, не особо беспокоясь, сказала, что в душе нащупала у себя плотный узелок в левой груди.
- Ни за что, - вздохнула Женя. – Она не перенесёт. Операция через неделю, завтра анастезиолог.
- Как-то надо объяснить, - задумалась Ленка.
- Командировка на Камчатку, новые маршруты, вулканы, гейзеры,  -  нашлась Женя. – Вообще-то, на самом деле уехать куда-нибудь, чтобы эту неделю ни о чём не думать
- Бросить всё, умчаться в Питер, налегке и на экспрессе, - улыбнулась подруга на другом конце города.
- На Фонтанке кофе выпить, пересечь вечерний Невский, - продолжила Женя. – Не повезло нам - нельзя уехать в Питер, если в нём живешь. Лен, почему я?
- Давай-ка завтра ко мне в Комарово, - предложила подруга. – Димка в рейсе, Манюню – к бабушке. Будем жечь вечерами камин, пить Пино Гриджио и говорить ни о чём.

**********

В полупустой пригородной электричке пахло арбузом – приторный запах забивался в нос, щекотал за ушами, оставался на губах сладкими каплями и  напоминал, что вот и лето,  скоро отпуск... 
В этом году Женя собиралась в Позитано, на побережье Амальфи. Она закрыла глаза и представила цветные домики, прилепившиеся к лиловым скалам, тёплое море, сонно бормочущее что-то своё, песчаный пляж, зажатый узкой бухтой, каменный виадук, «сработанный ещё рабами Рима», блестящую в лучах заходящего солнца разноцветную майолику на куполе церкви Санта Марии Ассунты…
Женя открыла глаза: за окном вечный дождь, стучащий в окно в такт колёсам, серое небо,  впереди никакой Италии, лишь безжалостная реальность, которой нет никакого дела до её планов…
В  конце вагона, вжавшись друг в друга, самозабвенно целовались  подростки,  на другом ряду сладко посапывал бомжеватого вида человек  неопределенного возраста, на соседней скамье, аппетитно хрустя зелёным яблоком, зависла в телефоне девушка лет двадцати.
И вдруг Женя почувствовала, как удушающая волна глухой злости поднялась неизвестно откуда и сжала горло. Тупая, тяжёлая, разъедающая душу злость ко всем: к этим озабоченным соплякам, успевающим в перерывах между поцелуями делать бесчисленные селфи, к спящему и явно не очень счастливому бомжу, к безобидной девушке… К ним,  к пассажирам на очередной станции за окном, к унылому контролёру, бредущему между рядами, к врачу, объявившему ей даже не диагноз, а приговор, ко всем знакомым и незнакомым… Злость, злоба, злобища… И тот же вопрос: «Почему я?»

А в доме Ленки пахло счастьем. Так бывает, входишь в дом и понимаешь, здесь живут счастливые люди - разбросанные игрушки, белоснежные тюльпаны в большой вазе, терпкий запах каминного дыма, фотографии на рояле: Ленка в пене кружев свадебного платья и Димка в белоснежной морской форме, Ленка за роялем на концерте по случаю окончания консерватории,  Ленка со смущённой улыбкой на лице  и беременным животиком, где прячется Манюня,  Манюня в классической позе  - голой попой вверх, и Манюня в бантах, больше её самой, Манюня – первоклассница,  Димка со своими девочками, все на лыжах, позади сверкающий белизной снег Эльбруса.  И уютная тишина,  когда слышно, как скрипят песчинки и дышит воздух.
Из их класса Ленка первая вышла замуж – за соседа по  дому, с которым была знакома с яслей. Это была любовь с первой соски,  которую Димка подарил своей соседке по горшку. Так, по крайней мере, гласила семейная легенда,  многократно пересказанная родителями с обеих сторон.
- Хороших женихов разбирают ещё в капусте, - любила повторять Женина мама.
- Никогда не бывает поздно сходить на овощной рынок, - отшучивалась Женя.
 Или бывает?

- Что я сделала не так?  – в который раз  повторила Женя. – Я даже дорогу перехожу только на зеленый свет и по пешеходному переходу.
- Ешь, - Ленка подвинула подруге тарелку с клубникой. 
- Клиентов не обманываю,  на коллег не кричу, с женатыми романов не завожу, „зайцем“ не езжу, - не успокаивалась Женя. – Может быть, к папе редко на кладбище хожу?
- Всё ты делаешь так, не вздумай винить себя, ты теперь твой самый главный союзник в борьбе с этой заразой, -Ленка обняла подругу. - Если депрессуешь, снижается выработка серотонина, а он отвечает за иммунитет. Ты обязательно поправишься, ты же знаешь мою феноменальную интуицию!  Помнишь, как мы в автобусе  на картошку ехали, ты хотела только на переднем сидении сидеть, а я сказала, что не надо. И точно, водитель бабку с пакетом посадил подвезти, пакет лопнул, а там навоз был, всех, кто впереди , забрызгало, и вонища...
- Выпьем за твою интуицию,- улыбнулась воспоминаниям Женя.

Ленка потянулась за бутылкой и плеснула в бокалы на тонких ножках золотистую жидкость, пахнущую спелыми грушами и лимоном.

- А то, что у меня обязательно девочка родится?  Без всяких УЗИ? А? –  не унималась Ленка. – А все вокруг -мальчик, мальчик. И ты, между прочим, тоже. Димка уже имя придумал – Артём. А я сказал, нет, девочка и точка!
- Или за анекдот? Как мы с тобой веселились: «Доктор: у меня рак! – Нет у вас никакого рака, только камни в почках. – Вот, а под камнем и сидит рак!» А может быть,  потому что я в  Бога не верю? – снова  задумалась Женя. – Если поправлюсь, буду в церковь ходить, каждую неделю, нет, каждый день.
- Когда, - перебила её Ленка. – Не если, а когда. 
- Точно, - оживилась Женя. – Или лучше  прямо сейчас, к Серафиму Саровскому, к источникам в Дивеево,  там, говорят, целебная  вода все болезни лечит. Поедешь со мной? Или пешком? А можно ещё в Алешню, там колодезь со святой водой. Я знаю, я туда туристам тур оформляла. Есть ещё народная медицина, травки там всякие, йога, медитация…
- Женечка, - осторожно прервала её Ленка. – Это всё хорошо, но давай сначала с врачами лечиться.
- Ну да, - сникла Женя. – Ты права, сначала с врачами.

А потом ей вдруг стало всё равно, „фиолетово“, - как любила говорить Ленка. Без-раз-лич-но!
„И  пусть умру, все когда-то умирают. Как там умничал кто-то из древних: пока ты жив, смерти нет, а когда она придёт, тебя не будет“, - отстранённо думала Женя, пока её, укрытую холодной простынёй, ранним утром после бесмысленно-бессонной ночи,  вёз в операционную, обливаясь потом и пыхтя от усердия, толстый санитар. -  „Даже лучше быстренько умереть, чем жить в ожидании смерти ... И ничего не будет: ни страхов, ни боли, ни надежды... Не проснуться после наркоза, и никаких тебе мучений... Подумаешь, одной  рядовой Женей на свете меньше, никто и не заметит, кроме Ленки и мамы... Маму жалко...“
„Вот и всё“, - мелькнула последняя мысль, прежде чем Женя растворилась  в  пепельном тумане, плывущим из ослепительно-ярких светильников над головой.

**********

- Налетай, самые свежие, врач сказал, что тебе можно,  - Ленка осторожно вытащила из большой коробки с эмблемой ресторана Caribia фарфоровое блюдо  с устрицами на ледяной крошке с лимоном и соусом из винного уксуса рядом с поджаренными гренками и добавила извиняющимся тоном,  -  Гренки из  белого хлеба, другого, как ты любишь,  у них не было.
- Спасибо тебе, - с трудом подавив подкатившуюся к горлу тошноту, приподнялась на подушке Женя. – Без разницы, какой хлеб - стоит разок умереть, и приоритеты тут же меняются.
- Ничто нас в жизни не может вышибить из седла, - Ленка протёрла салфеткой двузубую вилку и подала Жене. – Как ты?
- Как я ? – переспросила Женя, ковыряясь в скользком тельце моллюска. В палате беззаботно запахло морем.  – Вот, наконец-то похудела на пару килограмм. Правда, не тем способом, каким хотелось бы, и не в том месте.

Она подняла рубашку и показала туго забинтованную грудь, левая половина которой была гораздо меньше правой.
- Шутишь? – удовлетворенно заметила Ленка и достала вторую вилку. – Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я!
- Знаешь, наверное, надо хорошенько заболеть, чтобы понять, как хочется жить, - Женя отодвинула поднос с едой и откинулась на подушку. – Я тут подумала, что на самом деле смерть – это совсем не страшная история, если не думать, что она пришла за тобой.
- Какая смерть, Жень, - Ленка присела на край кровати. – Мы с тобой ещё в Дивеево должны, пешком, забыла?
- Обязательно,  - вздохнула Женя. – И в Алешню за святой водой. И в Позитано на побережье Амальфи. Только сначала химия, гормоны и другая фигня. Ленка, ты иди, а я посплю.

Когда деревья были большими, ещё был жив папа, а  мама не знала, с какой стороны у неё сердце, они сняли дом в деревне под Выборгом, и уехали туда на всё лето – от первой земляники до последней морошки.  Мама не работала,  папа взял отпуск за три года, у Жени были благословенные школьные каникулы. 
Филиска, хозяйка дома, милая  безобидная старушка, всю неделю суетилась по хозяйству, приветливо улыбаясь своим постояльцам и радуя  их то парным молоком, то горкой блинов-сульчинов с начинкой из пшеной каши, то грибным супом из прошлогодних запасов. Вечерами она  садилась на деревянную лавку под окнами и пела, выводя тоненьким голосом что-то тягуче-певучее на  колючем языке вепсов.  К концу недели она серьёзнела, петь переставала, а в воскресенье ранним  утром, повязав голову чистым платком, уходила за три километра на ближайшее кладбище.  Возвращалась Филиска к обеду, повеселевшая, кисло-сладко пахнувшая наливкой, и ставила тесто на пироги. Ближе к ночи, после бани, накрывала стол во дворе и звала постояльцев на чай. После чай она опять пела, и, напившись и напевшись,  благостно-счастливая, уходила к себе в пристройку.
В электричке, возвращаясь в Ленинград,  в привычную жизнь, Женя спросила маму, зачем Филиска каждую неделю на кладбище ходила и  почему возвращалась такая довольная.
- Тишину слушать,  - сказала мама. – Поверье такое есть, что сквозь неё мёртвые говорят с живыми. Если услышала их голоса, значит, зовут они к себе, и недолго осталось тебе  на Земле этой. А Филиска голосов не слышала, вот и радовалась, что ещё поживёт.
- Но умирать ей всё равно придётся, - удивилась Женя. – Она же старая.
- У каждого свой час для диалога со смертью, - мама прижала Женю к себе и погладила по голове.

Когда Ленка перешла доучиваться до аттестата в школу при консерватории, Жене подсадили новенькую. Женя и привыкнуть к ней не успела, как она пропала - не пришла в школу после осенних каникул. В классе никто  не заметил, словно её никогда и не было. Так, пустое место рядом, даже удобнее стало – можно сумку рядом ставить, а не запихивать её под стол.
Женя даже не поняла, о ком это, когда «англичанка» , вытирая салфеткой тушь с заплаканных глаз, зашла в кабинет биологии, где энтузиасты со смехом и шутками под вопящий магнитофон украшали класс к Новому году, сказала:
- Настя умерла. Похороны завтра в двенадцать. Идём всем классом.
- Ура, физики не будет, - радостно заржал второгодник Сидоров, заглушая музыку.
- Ты  - идиот, Сидоров?  - толкнула его в спину Женя и выключила магнитофон.

«У тебя  был диалог со смертью? Какой он? Наверное, очень страшный…» - думала на следующий день Женя, глядя как редкие снежинки, не тая,  ложатся на бескровное лицо Насти, одетой в белое подвенечное платье.  – «Мы могли бы подружиться,  я видела -ты читала под партой «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» . И кажется писала стихи: чёркнутые-перечёркнутые четверостишья вместо лабораторки по химии.  Мы бы прогуливали физкультуру вместе и занимали друг для друга очередь в столовке…»

**********

Уснуть не получалось: Женя прислушалась -  больничная невнятная тишина,  в которой отсутствие  звука было самим звуком,  гулко-тревожным, пугающим, бесконечным…
Сколько человек здесь лежали здесь до неё,  что у них было, какой диагноз выдернул их из обычной жиизни и уложил на больничную койку, бесчувственно принимающую любого?  Они тоже слушали тишину и надеялись, что с ними она не заговорит?  Пустая кровать рядом,  почему пустая? Выписали или… 
Неслышно зашла медсестра,  подкрутила колёсико на  капельнице, поправила одеяло.  Женя почувствовала, что уплывает,  и, проваливаясь в сон, услышала шелестящий шёпот из ниоткуда:

“Я всегда опаздываю, ничего не могу с собой поделать: и будильник ставлю на сильно заранее, и сумку с вечера складываю, и на всякий случай не езжу в лифте. И опаздываю – на лекции, к врачу, к маме на день рождения, на свидание к Вовке. Все привыкли, но все равно сердятся: « Сергеева, ты неисправима!» Не сердится только бабушка: « Катенька, пусть это будет твоим самым большим несчастьем». «Сергеева, неужели так сложно выйти чуть раньше?» Совсем не сложно. Я и выхожу. Не помогает: со мною что-то происходит, едва я оказываюсь за дверью парадного. Я отвлекаюсь на дворника Савву, бездомную кошку у мусорного бака, нового участкового. А еще мне мешают почтальоны и их сумки, велосипедисты и их велосипеды, светофоры и их... Что там у них? Ну, неважно! Сегодня я не опоздаю , я дала себе слово – мы с Вовкой подаем за-я-вле-ни-е. И скоро буду я не просто Катя Семёнова – студентка, спортсменка, не комсомолка и местами красавица, а мужняя жена. И еще я научусь не опаздывать, если мне, конечно, не помешают почтальоны и их сумки, велосипедисты и их велосипеды, светофоры и их зелёный-желтый-красный-аххх!
«Девочки, умирать не больно».  Давным-давно, мне двенадцать…Надпись над тумбочкой у кровати. Нас в палате двое. У меня перитонит: это –ерунда! Врач сказал, что через неделю буду, как новая. Только надо соблюдать диету. А у Насти справа – что-то страшное. Это она нацарапала на стене. Я прочитала, когда её увезли. Странно, почему я вдруг это вспомнила, я же не умираю, мне нельзя, меня Вовка у ЗАГСа ждёт. И почему я лежу? Шла, шла и вдруг лежу. Наверное, поскользнулась. Мокро как… Дождь? Лужа такая липкая... Ничего не вижу, «поднимите мне веки»… А сумка где? Там же кошелёк и ключи. И паспорт. Без паспорта замуж никак. В груди жжёт, и в боку… И рукой не шевельнуть… В ушах звенит. «Санкт-Петербург, колокольный звон, на Рубинштейна тринадцать я был второй раз рожден». Бывает второй раз? Что там так мерзко воет? «Скорая». Кому-то плохо, жаль, только бы успели… «Девочки, умирать не больно».
Женя открыла глаза: “Настя, ты - обманщица. Умирать больно. И страшно. И совсем не хочется...”