Приходи ко мне во сне

                Я
   Божественное утро! Солнце осторожно обволакивает своим робким теплом, будто проверяя, насколько сильно можно раздавать свои жаркие бонусы в полдень. В воздухе все ещё водят хоровод прозрачные, вычурно-стилизованные мотыльки Босха, уставшие за ночь лететь на свет фонарей. Теперь же - света много: он дразнит, он играет, слепит…
   Я иду по узкой, проселочной тропе, по обеим сторонам которой волнами уложилась высокая трава. Она украшена бриллиантами бусин прохладной росы, в которых мир причудливо отображается сверху вниз. Из под ног, как раньше, под тяжестью поступи, не вылетает мелкий гравий. Видимо, влажная земля удерживает земляной покров. Мир просыпается, засыпают только совы и коты, которые всю ночь вели охоту, и сейчас, с прищуром усталого охотника, смыкают тяжелые веки.
   Вижу свой дом, такой родной, и по особенному уютный. Местами краска на фасаде потускнела и потрескалась, но это не мешает чувствовать трепет при виде на родовое гнездо. Передо мной - палисадник флоксов, взращиваемые мамой каждый год. Я не чувствую, но знаю, как они пахнут – сладкой свежестью. Это один из немногих ароматов, который впечатывается в детскую память навсегда.
   Не замечая дверной рубеж, сразу оказываюсь в гостиной родительского дома. Тихо. Мама сидит у окна. Одна. В ее руках моя фотография. Она не слышит и не видит, как я подошел. Прямо как в детстве, когда меня очень забавляло тихо подкрадываться к ней и неожиданно появляться, напугав до чертиков. Такие фокусы прокатывали только с мамой, от отца я мог получить тяжелый подзатыльник, если не успевал убежать. Она мне все прощала, даже такую шалость. Но сейчас… Сейчас… В моём горле комом образовывается нарастающая боль, похожая на начинающуюся ангину. А это всего лишь слова, которые я не могу произнести. Замечаю мамины поблекшие глаза, как усталое, осеннее небо, в которых нет жизни, нет красок, нет блеска переливов индиго. И я понимаю. Все понимаю в этот момент. Меня – нет.
Наверное, мне стоило бы сказать, что это страшно. Но нет. Я не испытываю того земного страха, когда холодеет все внутри и ноги слабеют. Не испытываю боли, которая скручивает. Уместнее сказать, что я умиротворен и есть четкое внутриутробное понимание, что всё, что сейчас происходит, это часть моего перехода, часть закономерностей, которая неподвластна для понимания человеку.

                Я и Мама
   Я касаюсь её руки и чувствую лёгкие покалывания на кончиках своих пальцев. Мама не реагирует никак. Пытаюсь обнять и сжать объятия, но чувствую только гулкий отзвук в своём астральном теле. Целую руку, её ладонь слегка повинуется невесомому прикосновению - вижу это по пульсирующей вене через сетку морщинистой руки. Стараюсь говорить, почти прикасаясь к её виску. Возможно, высокие частоты, воспринимаемые человеческим ухом как звон в ушах, дают импульс к нервному покачиванию её головы. Ни один волосок не шевельнулся. И тут я замечаю, как разжимаются мамины пальцы, со сложенным блистером таблеток.
   Чувствую что-то наподобие человеческого, опоясывающего ужаса и своё бессилие как-то повлиять на происходящее. Чтобы я не делал в этот момент, и потом, позже, вечером, или ночью, я не мог воздействовать на физические тела: ни коснуться мамы, чтобы она это почувствовала, ни сдвинуть книгу или чашку, чтобы она обратила на это внимание. Ничего... Я просто не мог. Я, ничего не мог. При соприкосновении, видел лишь замысловатое строение атомов и молекул твердых тел, напоминавшее компьютерные микросхемы. Я видел все, старался понять взаимодействие, но никак не мог это ощутить. Для этого, моему телу не хватало жизненной энергии.
   Забиваюсь в угол комнаты, обхватываю своё несуществующее тело привычным движением - объятий себя, и, начинаю плакать. Или рыдать. Не знаю, как это объяснить, но если бы я был живым – это походило бы на вой человека, оказавшегося в бездне отчаяния. И я снова повторяю себе, что ничего не могу. Ничего и никак. Если…только…через сновидения?!
   И я вспоминаю Аню.
                Аня
   Я не был влюблен в нее. Симпатия, да. Но не что-то большее, погорел я в своё время от этого. И никого в свою жизнь пускать не хотел. Вероломных не жаловал взглядом, в остальных случаях отшучивался. Так было проще. Но она, непостижимым образом нашла брешь в моей душе, и раз за разом, высаживала в ней разноцветные, причудливые, те самые – и её любимые флоксы. В ней привлекала несломленная, бережно хранимая открытость этому миру. Забавляли её рассказы про свои странные, порой мистические сны. Она объясняла это тем, что человеческое подсознание более открыто для налаживания контакта с потусторонним миром ночью; именно во сне она
и видела многих, кого уже не было в земном мире. Но не часто говорила об этом кому-либо, чтобы не словить очередные шутки в своей непохожести на других. Всё, что не как у всех, воспринимается в большинстве своем с недоверием, по той простой причине, что мы никогда не задумываемся о том: что же все-таки находится за пределами человеческого понимания и как всё может взаимодействовать? И, я стал для неё не «кто-либо».
   Я знал, что нравлюсь ей, более чем. Она чувствовала меня. Иногда. И все, что со мной происходит. Мы могли даже пораниться в один день и потом шутить, кого карма накрыла первым - кармическая связь, говорят люди. Из уважения к ней, но всё-таки с присущей мне долей приобретённого скептицизма, в пол уха слушались её пересказы про невероятную связь с миром, который я не воспринимал: не вовремя ломался фен для волос или чайник выходил из строя; неожиданно падали книги или лампочка рассыпалась на мелкие частицы, оставляя без света; перекатывались по комнате мнимые мячики, которых не было или бусины, которые срывались с держащей их нитки и сыпались несуществующим дождем. Всё это было чуждо - мне.
   Как часто вы видите сны? Видите ли в них прошедшие события или вероятно, будущие? Снятся ли вам определенные люди, желаемые или воображаемые?...  На все эти её вопросы ко мне - я не мог ответить. Потому что мне, сны не снились, вообще. Однако, в момент отчаяния, сидя на полу, забитый в угол своим бессилием, я отчетливо понимал о своём, возможно, последнем шансе – в осуществлении которого мне нужна была она. Её сны, через которые она узнала бы то, что я ей не успел сказал перед отъездом. Через её сны, я смог бы не позволить маме совершить непоправимое, откуда возврата нет. И хотя бы во сне я осуществил бы отвергаемое мной тогда и уже так желаемое теперь – прикоснуться и ощутить тепло её тела.
                Все ещё я, и они
   Перед мамой опять лежали таблетки, на этот раз аккуратно разложенные причудливым узором. В приготовленном стакане воды, отображался мир наизнанку, всё вверх дном, как всё моё нынешнее существование, как жизнь за чертой, к которой сейчас она стремится: всё перевернуть и безжалостно шагнуть в бездну, где я уже не гость. Моё нутро кричит: «Мама, нет, прошу, не делай этого! Ты должна жить! Не следуй за мной!»
   Как кадры старинной киноплёнки, вижу её будущую жизнь, заворожённый… И начинаю проговаривать вслух увиденное, желая, чтобы она услышала меня: «Я знаю, какая жизнь тебя ждёт впереди и тебе есть ради кого еще жить…». В этот момент, слёзы начинают течь по моему лицу. Я просто знаю, как это бывает, хотя не чувствую предательской влаги на своих щеках: «Ты, наконец, сможешь поступить в академию, в которую еще хотела поступить до моего появления в вашей жизни.
   Обучение будет даваться тебе легко. Ты сделаешь успехи, прорыв и у тебя начнётся по истине карьерный рост. Да, да! Такое бывает! Главное – верь в себя!»
Киноплёнка прокручивается с такой скоростью, будто у оператора из рук выпадает ручка перемотки камеры. Но я улавливаю самые важные моменты и продолжаю, инстинктивно вытирая слёзы: «Ты поможешь многим, к тебе будут ходить толпы людей, потому что ты сможешь то, что не смогли другие. У тебя откроется дар врачевания. Мама, я знаю это!». Её рука тянется к первой таблетке и стакану с водой, мой голос срывается на крик: «Не убивай себя, нет!!! Нет!!! Нет!!!»
   …Кристальное свечение астрального тела начинает распадаться на мелкие ячейки, ранее составляющие его плотную энергию. Теперь они образуют вихрь движущихся в разные направления, блуждающих частиц. Они мерцают в свете лунного света, настойчиво проникающего через открытое окно и уносимые им же, куда-то очень далеко.
                Они
   Те же мотыльки, станцевав утренний вальс, растворяются в зарослях ароматных луговых цветов. Те же совы, лениво провожая потенциальную добычу, поудобнее устраиваются в тени широкого, мрачного дуба. Те же коты, та же тропа и те же флоксы в её руках.
   На пороге старенького дома стоит женщина, в глазах которой отражаются переливы синего неба. Тихий стук по калитке отвлекает ее от небесного созерцания и устремляет взгляд на…:
- Здравствуйте, я Аня!