Глава 9. Письмо, дорога и Маргарет

Аббат Ионас вызвал меня в свою келью перед вечерней молитвой. Его строгий взгляд остановился на мне, и я вздрогнул. Он держал в руках письмо с красной восковой печатью аббатства Святого Августина.

— Иероним, — начал он с той торжественной интонацией, которая всегда пробирала меня до самых костей. — Ты должен доставить это письмо епископу города Констанца. Это важное поручение, и я уверен, что ты справишься.

Я поклонился и принял письмо со смешанным чувством гордости и тревоги. Это был мой первый долгий путь за пределы монастыря, и сердце моё замирало от нетерпения.

***

Дорога была долгой, но спокойной. Она петляла среди густых лесов, холмов и полей. Тишину нарушал только шум ветра в кронах деревьев и тихий плеск воды в ручьях.
С каждым шагом мысли о монастыре и молитвах уходили всё дальше. Я чувствовал, как свобода прокрадывается в мою душу, словно вор в ночи.

На третий день пути я добрался до постоялого двора. Здание было скромным, но прочным. Крыша, покрытая соломой, казалась надёжной защитой от надвигающегося дождя. Я вошёл внутрь, чувствуя, как ноги гудят от усталости.

***

Внутри было тепло от огня в большом очаге, и воздух был наполнен запахами хлеба и тушёного мяса. За стойкой стояла молодая женщина. Её каштановые волосы были убраны в простую косу, а глаза, тёмные и глубокие, смотрели на меня с лёгким любопытством.

— Чем могу помочь, святой отец? — спросила она, и её голос был мягким и слегка хрипловатым.

— Мне нужна комната на одну ночь и немного хлеба, если возможно, — ответил я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Конечно, — ответила она, одарив меня улыбкой, которая была одновременно нежной и таинственной. — Меня зовут Маргарет.

***

Поздним вечером, когда остальные постояльцы улеглись спать, Маргарет постучала в дверь моей комнаты.

— Святой отец, можно ли мне исповедаться? — спросила она.

От неожиданности я замер, затем кивнул, чувствуя неясную тревогу от её присутствия. Она села рядом, и в её взгляде я почувствовал нечто большее, чем просто желание очистить душу.

— Я всегда думала, что монахом быть легко, — начала она. — Вы знаете, зачем живёте, и ваш путь ясен. А я... я живу здесь, среди пьяных крестьян и скучных разговоров. Иногда мне кажется, что ничего хорошего в моей жизни уже не случится.

— Жить в монастыре тоже непросто, — ответил я негромко, чувствуя, как её слова отзываются во мне эхом моих собственных сомнений. — Вера требует жертв.

— А вы многим пожертвовали? — спросила она внезапно, всматриваясь в мои глаза так пристально, будто сомневалась в искренности моих слов.

Её вопрос заставил меня замолчать, слова застыли в горле тяжёлым комом. Я не знал, что ответить. Ведь в глубине души я уже сомневался в правильности своих поступков.

***

Постепенно разговор наш становился всё более откровенным.
Она рассказала мне о своём детстве, о том, как она потеряла родителей, как осталась вдовой после двух лет замужества и как оказалась здесь, на постоялом дворе. Я поведал ей о монастыре, о мучительных сомнениях, о тоске по той жизни, которую, возможно, навсегда утратил.

Неожиданно её пальцы осторожно коснулись моего запястья. Мое сердце замерло, а потом забилось, как сумасшедшее. Она была рядом - живая, теплая, близкая.

— Вы боитесь быть просто человеком? — прошептала она едва слышно, и лицо её оказалось так близко, что я почувствовал её дыхание.

— Я… — начал я, но слова застряли у меня в горле.

Она наклонилась ближе, её губы коснулись моих. В этот момент мир исчез. Был только её запах, её тепло, её дыхание. Это был миг слабости, но и освобождения. Мы были лишь людьми, с нашими страхами, желаниями, стремлением почувствовать себя живыми.

***

На следующее утро я оставил постоялый двор, не сказав Маргарет ни слова. Дорога уводила меня в Констанц, но на душе лежала тяжесть. Я знал, что нарушил свои обеты, но больше всего меня пугало то, что я не чувствовал раскаяния.
Вместо горечи во мне поселилось чувство странной полноты и осознание того, что я вновь стал частью мира, который покинул ради монастыря.

Констанц встретил меня шумом торговых рядов и многолюдностью городских улиц. Я стоял, прижимая к груди письмо аббата, пытаясь привести в порядок мысли. Но в ушах всё ещё звучал голос Маргарет, и её глаза, её руки и её нежность были со мной, наполняя сердце чувством, подобным огню, вспыхнувшему в давно остывшем очаге.