Санитарка

Санитарка
(Социальная драма с элементами психологической прозаической мелодрамы)

Глава 1. Невидимка
Лукерья привыкла быть невидимой. Растворяться в больничных коридорах, скользить бесшумно между палатами, словно тень. Ей тридцать два, но выглядела она старше — не из-за морщин, а из-за усталого взгляда, который редко встречался с чужими глазами. Коллеги называли её Лукой — на американский манер, будто пытаясь добавить яркости той, кто всю жизнь существовала на периферии чужого внимания.

Больница жила своим ритмом. Утренний обход, смена капельниц, измерение температуры, раздача лекарств, помощь лежачим. Эта рутина давала Лукерье то, что она никогда не могла найти в своей жизни — ощущение нужности. Хотя бы формальной, хотя бы на восемь часов в сутки.
Осенний дождь стучал по окнам палат, превращая подоконники в барабаны. Лукерья толкала перед собой тележку с чистым бельём и думала о том, что в её жизни дождь идёт даже тогда, когда на улице светит солнце. Это был её внутренний ливень, который начался в детстве.

Она помнила запах детского дома — смесь хлорки, переваренной капусты и нестиранной одежды. Помнила своё место на железной кровати у стены, помнила ладони воспитательницы — сухие и горячие, когда та проверяла температуру. Никто не ждал её после школы с горячим ужином, никто не читал на ночь сказки. Лукерья научилась не ждать и не просить.

Потом была комната в общежитии медучилища, подработки санитаркой, короткий и неудачный брак с медбратом из приёмного покоя, который оказался слишком влюблённым в спиртовые настойки. Теперь только старенькая однокомнатная квартира встречала её после смены, но и та смотрела на неё равнодушно, как на временного жильца.

— Лука, в пятую срочно, новенький поступил!
Старшая медсестра Вера Павловна материализовалась из ниоткуда, как обычно бесшумно и неотвратимо. Лукерья вздрогнула, выныривая из своих мыслей.
— Авария на Садовом. Черепно-мозговая, без сознания. Подготовь всё для осмотра, Белецкий уже едет.
Лукерья кивнула и поспешила к палате. Она не любила, когда что-то нарушало заведённый порядок, но аварийные поступления в их отделении неврологии случались нередко. Особенно по пятницам, когда город словно сходил с ума, торопясь навстречу выходным.

Тележка с бельём осталась у стены, а Лукерья уже готовила смотровую. Пятая палата — одиночная, для тяжёлых случаев. Автоматические движения, выверенные годами: застелить кушетку, приготовить стерильные инструменты, проверить аппарат для измерения давления. В такие моменты она чувствовала себя частью отлаженного механизма, винтиком, который исправно выполняет свою функцию. Это успокаивало.
Двери распахнулись, пропуская каталку с новым пациентом. Бригада реанимации работала слаженно, передавая информацию короткими фразами:

— Мужчина, примерно тридцать пять, найден в разбитой машине на Садовом кольце. Документов нет, телефон разбит. Состояние стабильно тяжёлое, но стабильное. Черепно-мозговая травма, возможно, ушиб мозга...
Лукерья мельком взглянула на лицо пациента, пока его перекладывали на кровать. Бледное, с лёгкой щетиной, правильные черты, рассечённая бровь, из которой сочилась кровь, несмотря на наложенную повязку. Одежда дорогая, но смятая и испачканная кровью. На безымянном пальце — след от обручального кольца, но самого кольца нет.

Она отвела взгляд и принялась помогать подключать капельницу. Санитарка не должна разглядывать пациентов. Её дело — быть полезной и незаметной. Как обычно.

Глава 2. Человек без имени
Следующие три дня пациент из пятой палаты оставался без сознания. Врачи говорили о контузии мозга, о возможной амнезии, о том, что прогнозы делать рано. А Лукерья исправно меняла капельницы, протирала его тело влажным полотенцем, следила за показателями на мониторах. Он был для неё просто телом — живым, требующим ухода, но безличным.

На четвёртый день, когда она протирала его лицо, мужчина вдруг открыл глаза. Они были серыми, как дождливое небо за окном, и такими же мутными от боли и непонимания. Лукерья замерла с полотенцем в руках.
— Где я? — голос был хриплым, как бумага, которую слишком долго мяли.
— В больнице. Вы попали в аварию.
— В аварию, — повторил он так, словно пробовал эти слова на вкус. — А кто я?
Лукерья почувствовала, как холодеет внутри. Она слышала о таком от врачей, но впервые сталкивалась лицом к лицу.

— Вы не помните?
Он медленно покачал головой и тут же поморщился от боли.
— Я должена вызвать доктора, — сказала она, отступая к двери.
— Подождите, — его пальцы слабо коснулись её запястья. — Как вас зовут?
— Лукерья. Я санитарка.
— Красивое имя, — он попытался улыбнуться, но вышла лишь болезненная гримаса. — Буду звать вас... Лука? Можно?

Она кивнула, не зная, что ответить на эту неожиданную фамильярность. Обычно пациенты не замечали санитарок, не запоминали их имён и уж точно не придумывали им уменьшительные формы.
— А меня как зовут? — в его глазах мелькнула такая беспомощность, что Лукерья на мгновение забыла, как дышать.
— Мы не знаем. При вас не было документов.
Доктор Белецкий, вызванный срочно, долго осматривал пациента, задавал вопросы, светил фонариком в зрачки. Диагноз подтвердился: ретроградная амнезия на фоне черепно-мозговой травмы. Память могла вернуться через день, неделю, месяц — или не вернуться вовсе.
— Пока мы будем называть вас условно, — сказал доктор, делая пометки в карте. — Как насчёт Джона Доу? Так принято называть неопознанных пациентов.
— Нет, — неожиданно твёрдо ответил человек без памяти. — Не хочу быть Джоном. Это... не моё.

— Тогда как?
Пациент обвёл взглядом палату, словно искал подсказку, и его взгляд остановился на календаре, где среди прочих был отмечен день Макария.
— Макар, — произнёс он тихо. — Мне кажется, это ближе.
Лукерья, стоявшая у двери, почувствовала странное волнение. Макар. Имя звучало старомодно, но почему-то подходило ему — мужчине с дорогими часами на запястье и потерянным взглядом.

— Хорошо, пусть будет Макар, — согласился доктор. — Полиция работает над установлением вашей личности. А пока вам нужен покой и восстановление.
Когда Белецкий ушёл, в палате повисла тишина. Лукерья собиралась уходить, но Макар снова посмотрел на неё.
— Расскажите мне что-нибудь, Лука. Каково это — иметь память?
Она растерялась. Ей не задавали таких вопросов. От неё не ждали разговоров. Её функция была в другом — поменять постель, подать утку, вымыть пол.
— Я не знаю, как объяснить, — наконец ответила она. — Это просто есть. Как воздух.
— А у меня теперь безвоздушное пространство, — он снова попытался улыбнуться. — Расскажите мне о себе. Кто вы? Что любите? Чего боитесь? Мне надо за что-то зацепиться в этой пустоте.
Лукерья почувствовала, как к щекам приливает кровь. Никто никогда не просил её рассказать о себе. Её жизнь не представляла интереса даже для неё самой.
— Я просто санитарка, — повторила она. — Мне пора. Мне ещё надо полы помыть в седьмой палате.
Она вышла, плотно закрыв за собой дверь. Сердце стучало где-то в горле. Что-то необычное произошло в стерильной тишине пятой палаты. Что-то, чему Лукерья не могла дать названия.

Глава 3. Чужая жизнь
Дни потекли в привычном ритме, но теперь в нём появилась новая нота. Палата номер пять. Человек, назвавший себя Макаром. Лукерья старалась относиться к нему как к любому другому пациенту — отстранённо и профессионально. Но почему-то не получалось.

Когда она меняла ему постель, он смотрел на её руки с таким вниманием, словно пытался по линиям на ладонях прочитать её судьбу. Когда она приносила лекарства, он всегда благодарил — не формальным "спасибо", а глядя в глаза, как будто она делала что-то особенное. Когда она молча протирала тумбочку, он рассказывал ей о своих снах — единственном, что у него пока было.

— Мне снилось море, — говорил он. — Синее-синее, до горизонта. И я плыву, но не в нём, а над ним, понимаете? Как будто летаю. Как думаете, я когда-нибудь был на море?
— Наверное, — пожимала плечами Лукерья. — Многие бывали.
— А вы?
— Нет.
Она не рассказывала ему, что море видела только по телевизору. Что самое дальнее путешествие в её жизни — это поездка в соседний город к однокурснице на свадьбу. Что её жизнь — это работа, маленькая квартира, кот Семён и редкие походы в кино в одиночестве.

Макар шёл на поправку быстрее, чем ожидали врачи. Уже через неделю он мог вставать и ходить по палате. Его физическая память сохранилась — он знал, как пользоваться столовыми приборами, как завязывать шнурки, даже как пользоваться смартфоном, который ему принесли взамен разбитого. Но прошлое оставалось закрытой книгой.

Полиция сообщила, что машина, в которой его нашли, была арендована на имя Максима Ковалёва, но документов, подтверждающих, что пациент и есть этот человек, не было. Фотографии в базе данных не совпадали. Объявлений о пропаже похожего мужчины тоже не поступало. Как будто он упал с неба.
— Может, я преступник, — однажды сказал Макар, когда Лукерья помогала ему с упражнениями для восстановления координации. — Может, я бегу от закона, и поэтому меня никто не ищет.
— Не говорите глупостей, — отрезала она, удивляясь своей внезапной резкости. — У вас часы стоимостью как моя годовая зарплата. Преступники таких не носят.
— Откуда вы знаете? — он улыбнулся. — Может, я как раз из тех преступников, которые носят дорогие часы и ездят на арендованных машинах.
— Тогда вы очень странный преступник. Вы благодарите санитарок и извиняетесь, когда случайно проливаете воду.
Он засмеялся, и Лукерья поймала себя на том, что ей нравится этот звук. Чистый, открытый. Настоящий.
— А еще я, кажется, программист, — добавил он уже серьёзнее. — Когда смотрю на компьютер, пальцы сами тянутся к клавиатуре. И коды в голове... обрывки кодов.
— Это хороший знак, — кивнула она. — Значит, память возвращается.
Внутри что-то дрогнуло. Когда он вспомнит, кто он, он уйдёт. Вернётся в свою настоящую жизнь. К людям, которые его ждут. К женщине, которая носила кольцо-пару к тому, от которого остался лишь след на его пальце.

Эта мысль отозвалась неожиданной тупой болью где-то под рёбрами. Лукерья одёрнула себя. Нельзя привязываться к пациентам. Они приходят и уходят. Она остаётся. Всегда одна. Так безопаснее.
В коридоре её окликнула Вера Павловна:
— Лука, ты слишком много времени проводишь в пятой палате. У тебя есть и другие обязанности.
— Я всё успеваю, — тихо ответила Лукерья.
— Я знаю. Просто... не привязывайся. Как только его память вернётся, он уйдёт и забудет тебя быстрее, чем ты успеешь сказать "до свидания". Они все такие.
Лукерья кивнула. Она знала это лучше, чем кто-либо другой. Знала с детства.

Глава 4. Трещина во льду
Прошло две недели, а память к Макару так и не вернулась. Его перевели из реанимационной палаты в обычную, двухместную, но соседа пока не было. На его имя открыли временный счёт в страховой компании, полиция продолжала поиски. А он всё так же смотрел на мир глазами человека, для которого всё было в новинку.
В свой выходной Лукерья пришла в больницу — якобы забрать забытую книгу. На самом деле она хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Это было странное, непривычное чувство — беспокойство о другом человеке. Особенно о человеке, который, по сути, был ей чужим.

Макар обрадовался ей так искренне, что у неё перехватило дыхание. Он сидел у окна с ноутбуком, купленным на средства страховой компании.
— Лука! Я не ожидал вас сегодня увидеть!
— Я за книгой, — солгала она.
— Конечно, — кивнул он с понимающей улыбкой. — Книга — это важно. Не хотите присесть? Я как раз исследую возможные версии моей личности.
Она помедлила, но потом всё же опустилась на стул рядом с ним. На экране ноутбука была открыта страница с кодом — сложными строчками символов, которые ничего не говорили Лукерье.

— Я точно программист, — сказал Макар. — Код для меня как родной язык. Вчера написал небольшую программу, которая перебирает базы данных пропавших людей. Пока ничего, но я не теряю надежды.
— А хотите... найтись? — осторожно спросила она.
Он задумался, глядя в окно на осенний двор больницы, где облетевшие липы качали голыми ветками.
— Не знаю. С одной стороны, конечно, хочу. Это всё равно что жить в темноте и искать выключатель. С другой... а вдруг в прошлой жизни я был несчастлив? Вдруг был плохим человеком?
— Не думаю.
— Почему вы так уверены?

Лукерья пожала плечами.
— Просто чувствую. Хорошие люди узнаются не по памяти, а по поступкам.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, от которого ей стало неловко.
— Знаете, Лука, вы единственный человек, с которым я чувствую себя настоящим. Не пациентом, не человеком без прошлого, а просто... человеком. С врачами я — случай. С медсёстрами — работа. С полицией — загадка. А с вами я просто я.
Она не знала, что ответить, и потому просто смотрела в окно, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

— Расскажите мне что-нибудь из вашей жизни, — попросил он. — Что-нибудь важное. Мне так не хватает воспоминаний, своих или чужих.
Лукерья молчала. Её жизнь казалась ей серой и неинтересной. Что она могла рассказать? О детском доме? О том, как в четырнадцать лет её отправили в училище на медсестру, потому что с её оценками в другие места путь был закрыт? О скучной работе за минимальную зарплату? О редких свиданиях, которые ни к чему не приводили, потому что она не умела открываться людям?

— Я живу с котом, — сказала она наконец. — Его зовут Семён. Он рыжий и невоспитанный. Дерёт мебель и ворует колбасу прямо со стола.
Макар рассмеялся.
— Потрясающе. У меня есть друг. У вас есть кот. У меня, наверное, тоже кто-то есть... где-то там, — он неопределённо махнул рукой. — Жена, дети... Носил же я кольцо.
— Да, — тихо сказала Лукерья. — Наверное.
Она вдруг почувствовала острое желание уйти. Зачем она пришла? Что она делает? Сидит в палате у пациента, у которого есть другая жизнь, другие люди. Люди, которые, возможно, ищут его и волнуются.

— Мне пора, — она встала.
— Лука, — его голос остановил её у двери. — Спасибо, что зашли. На самом деле. Я... я ждал вас. Весь день.
Она кивнула, не оборачиваясь, и быстро вышла. В груди что-то сжалось и дрожало, как пойманная птица. Это было опасное чувство. Чувство, которое приносит только боль.

По дороге домой она купила бутылку дешёвого вина и шоколадку. Семён встретил её требовательным мяуканьем и тут же начал тереться о ноги, оставляя рыжие волоски на чёрных брюках. Лукерья налила себе вина, включила старый сериал и попыталась не думать о человеке, который ждал её целый день.

Глава 5. Узнавание
Через три дня в больницу пришла женщина — высокая, ухоженная, с идеальным маникюром и в пальто, которое стоило как три зарплаты Лукерьи. Она представилась Алисой Ковалёвой и сказала, что, возможно, пациент, потерявший память, — её муж, Максим Ковалёв, пропавший три недели назад.
Лукерья видела, как женщину провели в палату к Макару. Видела через стеклянную дверь, как она с надеждой вглядывалась в его лицо. Видела растерянность на лице Макара.

— Максим, дорогой, это я, Алиса, — донеслось до Лукерьи, когда она протирала подоконник в коридоре напротив палаты. — Ты не узнаёшь меня?
— Простите, — голос Макара звучал искренне виновато. — Я никого не узнаю.
Женщина расплакалась, прижав идеально наманикюренные пальцы к губам. А Лукерья почувствовала странное облегчение, от которого тут же стало стыдно. Что с ней происходит? Как она может радоваться чужому горю? Чужому непризнанию?

Позже, когда женщина уже ушла, а доктор Белецкий закончил осмотр, Лукерья вошла в палату, чтобы забрать поднос с едой. Макар сидел на кровати, глядя в одну точку.
— Она не моя жена, — сказал он, не глядя на Лукерью. — Я ничего не почувствовал. Ни узнавания, ни тепла. Ничего.
— Может, память не сразу возвращается, — осторожно заметила Лукерья. — Дайте себе время.
— Нет, — он покачал головой. — Это не моё. Тот человек, Максим Ковалёв, — не я. Я чувствую это.
— Но машина...
— Может, я друг этого Максима. Может, он одолжил мне машину. Всему есть объяснение. Но я — не он. Я — Макар. По крайней мере, пока.
Он вдруг улыбнулся — той особенной улыбкой, от которой у Лукерьи что-то переворачивалось внутри.

— А знаете, что самое странное? — продолжил он. — Когда эта женщина зашла, я испытал облегчение. Не радость, не узнавание, а именно облегчение. Как будто подсознательно я боялся, что она окажется моей женой.
— Почему? — вопрос вырвался сам собой.
Макар посмотрел на неё долгим взглядом.
— Потому что тогда мне пришлось бы вернуться в жизнь, о которой я ничего не помню. К человеку, которого я не знаю. Потому что тогда я перестал бы быть Макаром. И перестал бы видеть вас, Лука.
Лукерья почувствовала, как горят щёки. Никто и никогда не говорил с ней так. Никто не смотрел на неё с таким теплом. Для всех она была просто функцией, не человеком.

— Вы ведь придёте завтра? — спросил он.
— Завтра моя смена, — кивнула она.
— Нет, я имею в виду... придёте ко мне? Поговорить?
Она должна была отказаться. Должна была сказать, что это непрофессионально. Что она просто делает свою работу. Что между санитаркой и пациентом не может быть ничего личного.
— Приду, — сказала она вместо этого и быстро вышла, не дожидаясь его реакции.

В коридоре её перехватила Вера Павловна.
— Ты слышала? Приходила его жена.
— Он её не узнал.
— Да ладно тебе, — отмахнулась старшая медсестра. — Это всё временно. Найдутся и документы, и память вернётся. А ты... ты слишком привязалась к нему, Лука. Это видно. И это опасно.
— Ничего я не привязалась, — пробормотала Лукерья, отводя глаза.
— Конечно, — хмыкнула Вера Павловна. — Именно поэтому ты проводишь в его палате больше времени, чем во всех остальных вместе взятых. Именно поэтому прибегаешь в выходной с придуманными причинами.

Лукерья молчала, не находя слов для возражений.
— Просто будь осторожна, — уже мягче добавила старшая медсестра. — Когда он вспомнит, кто он, он уйдёт. И оглянуться не успеет, как забудет тебя. А тебе останется собирать себя по кусочкам.
Лукерья знала, что она права. Знала с самого начала. И всё же продолжала идти навстречу неизбежной боли, как мотылёк, летящий на огонь.

Глава 6. Осень на двоих
Октябрь раскрасил город в золото и багрянец. По утрам на траве лежал иней, а к обеду воздух прогревался, и в нём летали серебристые нити паутины. Бабье лето — короткое и прекрасное, как всё хорошее в этой жизни.
Макар шёл на поправку. Физически он был почти здоров — рана на голове затянулась, координация восстановилась. Только память оставалась недоступной, как запертая комната в большом доме.

Полиция продолжала поиски, но пока безрезультатно. Теория о том, что он был Максимом Ковалёвым, не подтвердилась — настоящий Максим нашёлся в другом городе, куда он уехал по делам фирмы.
Ещё несколько человек приходили в больницу, рассчитывая найти пропавших близких, но никто не узнавал в нём своего сына, мужа или брата. Как будто он действительно появился из ниоткуда.

В один из таких дней, когда за окном светило мягкое осеннее солнце, Лукерья получила разрешение вывести Макара на прогулку во внутренний двор больницы. Он уже достаточно окреп, и врачи считали, что свежий воздух пойдёт ему на пользу.
Они медленно шли по дорожкам, усыпанным жёлтыми листьями. Макар жадно вдыхал воздух, словно впервые в жизни оказался за пределами больничных стен.

— Знаете, Лука, я думал о том, что будет, когда меня всё-таки найдут, — вдруг сказал он, останавливаясь у скамейки под огромным клёном.
— Вы вернётесь домой, — просто ответила она, не глядя на него.
— А если я не захочу?
Она подняла глаза.
— Что значит — не захотите?
— То и значит, — он пожал плечами. — Что, если моя прошлая жизнь была не такой, какой я хотел бы её видеть? Что, если сейчас у меня есть шанс начать заново?
— Так не бывает, — тихо возразила Лукерья. — У всех есть прошлое. От него нельзя просто взять и отречься.
— Можно, если не помнишь его.

В его голосе было столько упрямства, что Лукерья невольно улыбнулась. За три недели она успела узнать этого человека без прошлого лучше, чем многих, с кем проработала годами. Его привычку барабанить пальцами по любой поверхности, когда он волнуется. Его любовь к яблочному соку. Его искреннее восхищение самыми простыми вещами — облаками за окном, лучом солнца на стене, мелодией дождя по карнизу.

— Вы не боитесь? — спросила она. — Не боитесь, что где-то вас ждут и ищут? Что кто-то волнуется?
Он задумался, глядя, как жёлтый лист медленно падает с ветки.
— Боюсь, — наконец признался он. — Но ещё больше боюсь, что, когда я вспомню своё прошлое, я перестану быть тем, кто я сейчас.
— А кто вы сейчас?
— Человек, который впервые в жизни чувствует себя по-настоящему живым. Который начинает каждый день с чистого листа. Который... — он запнулся, а потом решительно взял Лукерью за руку. — Который встретил вас и думает, что это не случайно.

Её ладонь утонула в его руке. Это было так непривычно — прикосновение другого человека. Не формальное, не механическое, а настоящее. Тёплое.
— Не надо, — попросила она, пытаясь высвободить руку. — Не привязывайтесь ко мне. Когда вы вспомните своё прошлое, вы забудете меня быстрее, чем скажете "до свидания".
— Нет, — он держал её ладонь крепко, но бережно. — Не забуду. Даже если вспомню всю свою прошлую жизнь, я не забуду вас, Лука. Вы — единственное настоящее, что у меня есть.

Она смотрела на их сцепленные руки — его большая и сильная, её маленькая и чуть шершавая от частого мытья. Две руки двух случайных людей, которых свела судьба или случай.
— Меня никто никогда не ждал, — вдруг сказала она тихо. — С самого детства. Детский дом, потом общежитие, потом съёмная комната... Никто не спрашивал, как прошёл мой день. Никто не готовил мне ужин. Никто не волновался, если я задерживалась.
Она не знала, почему вдруг рассказывает ему это. Почему раскрывает то, что скрывала от всех.
— А потом я привыкла. Привыкла быть одна. Привыкла не ждать ничего от людей. Так безопаснее.

Макар слушал, не перебивая. А потом осторожно, словно боясь спугнуть, притянул её к себе и обнял. Просто обнял, без всяких слов.
Они стояли так посреди больничного дворика — санитарка и пациент. Женщина, не знавшая тепла, и мужчина, не помнящий прошлого. Два человека на пороге чего-то нового и неизведанного.

Глава 7. Тихая гавань
Ноябрь пришёл с первым снегом и порывистым ветром. Состояние Макара стабилизировалось, но память так и не возвращалась. Врачи разводили руками — такое случается, говорили они. Иногда на восстановление уходят годы, иногда оно не происходит вовсе.

Встал вопрос о его выписке — держать человека в больнице без медицинских показаний было бессмысленно. Но куда ему идти? У него не было ни документов, ни жилья, ни денег, кроме небольшой суммы, выделенной страховой компанией.
— Мы можем оформить вам временное убежище в социальном центре, пока решается вопрос с вашими документами, — предложила сотрудница социальной службы, пришедшая побеседовать с ним.

Лукерья, протиравшая подоконники в палате, замерла, услышав эти слова. Социальный центр. Она слишком хорошо знала эти учреждения — казённые, безликие, пропахшие отчаянием и безнадёжностью.
— Спасибо, я подумаю, — вежливо ответил Макар.
Когда социальный работник ушёл, в палате повисла тишина. Лукерья быстро закончила уборку и направилась к выходу.
— Лука, — окликнул её Макар. — Можно с вами поговорить?
Она остановилась, не оборачиваясь.
— Я скоро ухожу отсюда, — сказал он. — И не хочу в социальный центр.
— Это временно, — отозвалась она. — Пока не найдут ваших родных или не восстановят документы.
— А если я хочу найти другой вариант?
Она наконец повернулась к нему.
— Какой?

Он встал с кровати и подошёл ближе. За эти недели он окреп, хотя всё ещё был худее, чем, должно быть, до аварии. Но в его глазах появилась уверенность, которой не было раньше.
— Я мог бы снять комнату. Деньги у меня есть, пусть и немного. Потом устроился бы на работу — я уже проверил, программистом можно работать и без документов, фрилансером. Начал бы новую жизнь.
— Без прошлого? — тихо спросила она.
— С настоящим. А прошлое... если оно захочет найти меня, оно найдёт.
Она покачала головой, не понимая, к чему он клонит.
— Что вы хотите от меня?
— Помогите мне, Лука. Мне некого больше просить. Вы единственный человек, которому я доверяю. Единственный, кто видит во мне не случай, не тайну, а просто человека.

Она должна была отказать. Должна была напомнить ему, что она просто санитарка, делающая свою работу. Что их пути разойдутся, как только он выйдет за пределы больницы.
Но вместо этого она услышала свой собственный голос:
— У меня есть комната. Маленькая, в коммуналке, но чистая. Я могла бы... сдать вам её. Временно, пока вы не встанете на ноги.
Это было безумие. Полное, абсолютное безумие. Но что-то внутри неё — то, что многие годы молчало, зарытое под слоями одиночества и безразличия — вдруг заговорило, и она не смогла его заглушить.
— А где будете жить вы? — спросил Макар, и в его голосе было столько искренней заботы, что у Лукерьи перехватило дыхание.
— У меня двухкомнатная квартира, — ответила она. — Доставшаяся от тётки, которая была моим опекуном после детского дома. Я живу в одной комнате, вторая пустует. В ней только старое пианино, на котором никто не играет, книжные полки и диван.
Она говорила быстро, не глядя на него, боясь передумать.
— Я не буду стеснять вас, обещаю, — сказал Макар. — И буду платить за комнату. И за еду. Я хороший повар, между прочим. По крайней мере, мои руки помнят, как держать нож и мешать соус.
Он улыбался — той особенной улыбкой, от которой у Лукерьи что-то переворачивалось внутри. И впервые за много лет она позволила себе улыбнуться в ответ.

Глава 8. Вечер узнавания
Двухкомнатная квартира Лукерьи находилась в старом доме на окраине города. Пятый этаж без лифта, потрескавшаяся штукатурка в подъезде, скрипучий паркет в коридоре. Но окна выходили в тихий двор, где росли старые клёны, а по вечерам в жёлтом свете фонарей кружился снег.

Макар переехал через неделю после выписки из больницы, с небольшой спортивной сумкой, в которой лежали вещи, купленные на деньги страховой компании, и простой деревянной шкатулкой, где хранились разбитые часы — единственное, что осталось от его прошлой жизни.

Лукерья волновалась, как школьница перед экзаменом. Она впервые пускала в свой дом постороннего человека. Впервые делила с кем-то пространство, воздух, тишину.
— Здесь уютно, — сказал Макар, оглядывая скромную обстановку её квартиры. — По-настоящему.
Он говорил искренне. Ему нравились старые книжные полки, заставленные потрёпанными томиками классики. Нравилось пианино, хоть и расстроенное, но с характером. Нравился рыжий Семён, который сначала шипел из-под дивана, а потом, к удивлению Лукерьи, запрыгнул Макару на колени и принялся громко мурлыкать.

— Предатель, — пробормотала Лукерья, глядя на кота. — Он никогда не подходит к чужим.
— Значит, я не чужой, — просто ответил Макар. — Для Семёна, по крайней мере.
В тот вечер он приготовил ужин — простую, но удивительно вкусную пасту с котлетами и томатным соком. Руки его двигались уверенно, словно он тысячу раз проделывал эти движения. Он не задумывался, как резать лук или как правильно процедить соус. Его тело помнило то, что забыл разум.
Они сидели на кухне при свете настольной лампы. За окном шёл снег — первый настоящий снегопад этой зимы. Семён спал на подоконнике, свернувшись клубком. Было тихо и удивительно спокойно.

— Я не помню, когда в последний раз кто-то готовил для меня ужин, — призналась Лукерья, отпивая вино из простого стеклянного стакана. Бокалов у неё не было — покупать их было не для кого.
— А я не помню, готовил ли я когда-нибудь для кого-то, — улыбнулся Макар. — Но мне кажется, что да. Что это было важной частью моей жизни — кормить тех, кого... — он запнулся, подбирая слово, — кого я считал своими.
— Своими? — эхом отозвалась Лукерья.
— Да. Родными, близкими, важными. Своими, — он пожал плечами. — Странно, да? Я не помню ни одного лица, ни одного имени, но помню это чувство. Чувство, когда кто-то твой. И для кого ты — свой.

Лукерья смотрела на пламя свечи (их тоже принёс Макар, купив по дороге в маленькой лавке). Свой. Чужой. Всю жизнь она была чужой — в детском доме, в школе, в училище, на работе. Нигде и никогда она не чувствовала себя своей.
— Я мог бы научить вас готовить, — вдруг предложил Макар. — Если хотите.
— Я не очень способная ученица, — предупредила она. — В школе к доске вызывали только тогда, когда хотели повеселить класс.
— Не верю, — он покачал головой. — Вы просто встречали неправильных учителей. И потом, для готовки не нужны особые таланты. Только внимание и любовь к процессу.
— Любовь к процессу, — повторила она, словно пробуя эти слова на вкус. — Не уверена, что я вообще умею любить что-то или кого-то.
Она не собиралась говорить этого вслух. Слова вырвались сами, непрошеные и обжигающе честные.

Макар не ответил сразу. Он смотрел на неё своими серыми глазами, в которых отражалось пламя свечи.
— Любить — это не умение, Лука, — наконец сказал он тихо. — Это состояние. Естественное, как дыхание. Просто иногда мы сами себе не позволяем дышать полной грудью. Из страха. Из привычки. Из осторожности.
Он говорил, а Лукерья вдруг поняла, что никогда раньше не чувствовала себя настолько понятой. Настолько видимой. Как будто этот человек без памяти каким-то чудом видел в ней то, что она сама в себе не замечала.
— Спасибо за ужин, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — Завтра рано вставать.
Она сбегала. От этого разговора, от его взгляда, от чувства, которое поднималось внутри и которому она боялась дать имя.
— Доброй ночи, Лука, — просто ответил он, не пытаясь её удержать. — Спасибо, что позволили мне быть здесь.
Той ночью она долго не могла уснуть, слушая, как за стеной тихо ходит Макар. Её дом никогда не знал чужих шагов. И теперь ей казалось, что сами стены наполняются чем-то новым — то ли теплом, то ли надеждой.

Глава 9. Возвращение
Снег шёл всю ночь, укрывая город белым покрывалом, заметая следы, смягчая углы. А утром, когда Лукерья собиралась на работу, в дверь позвонили.
На пороге стоял полицейский — тот самый, что занимался делом Макара.
— Доброе утро, — сказал он. — Я к гражданину, известному как Макар. У нас есть новости.

Лукерья застыла в дверях, чувствуя, как холод сковывает её изнутри. Новости. Они нашли его. Нашли его прошлую жизнь, его настоящее имя, тех, кому он принадлежал раньше. Она знала, что этот день настанет. Знала с самого начала. И всё равно оказалась не готова.
Макар вышел из своей комнаты, уже одетый, словно тоже ждал чего-то.

— Здравствуйте, — он протянул руку полицейскому. — Проходите.
Они сидели на кухне, той самой, где ещё вчера было так тепло и спокойно. Полицейский раскрыл папку с документами и положил перед Макаром фотографию — мужчина лет тридцати пяти, с серыми глазами и знакомой полуулыбкой.
— Сергей Матвеев, — сказал полицейский. — Преподаватель компьютерных наук, известный специалист по искусственному интеллекту. Пропал три месяца назад во время поездки на Урал. Предположительно упал со скалы во время фёна1. Тело найдено не было, но были обнаружены его вещи и документы на берегу.
Макар смотрел на фотографию, не отрываясь. Лукерья видела, как побелели его пальцы, сжимающие край стола.

— Как он... то есть я... оказался здесь, в Москве?
— Это мы и хотим у вас узнать, — пожал плечами полицейский. Возможно, вы уцелели при падении, но получили травму. Возможно, вас подобрали местные. Вы могли добраться до города, но из-за амнезии не помнили, кто вы и откуда. А потом случилась эта авария в Москве...
Версия звучала неправдоподобно, но другой у них не было.
— У него есть семья? — тихо спросила Лукерья, хотя внутренний голос кричал ей не задавать этот вопрос.
— Родители в Новосибирске. И невеста, — полицейский достал ещё одну фотографию. — Вероника Демидова. Они должны были пожениться этой осенью.
На фотографии была красивая тёмноволосая женщина с умными глазами и мягкой улыбкой. Лукерья почувствовала, как что-то обрывается внутри. Вот она, настоящая жизнь Макара. Жизнь, в которой для неё нет места.
— Мы связались с его родителями и невестой, — продолжал полицейский. — Они уже в дороге. Будут здесь к вечеру.
Макар кивнул, всё ещё глядя на свою фотографию. Лукерья видела, как он вглядывается в собственное лицо, пытаясь узнать человека, которым он был раньше.
— Я... не помню, — наконец сказал он. — Смотрю на это фото и не чувствую ничего. Как будто это незнакомец.
— Память может вернуться при встрече с близкими, — заметил полицейский. — Такое часто бывает. Запахи, прикосновения, голоса — всё это может стать триггером.
Он ушёл, оставив копии документов и контакты родных. А Лукерья и Макар остались на кухне в тишине, которая была заполнена невысказанными словами.

— Значит, Сергей, — наконец произнёс он, всё ещё глядя на фотографию. — Странно. Совсем не чувствую, что это я.
Лукерья молчала. Она не знала, что сказать. Не знала, как вести себя с человеком, который только что обрёл своё прошлое, но всё ещё оставался чужим для самого себя.
— У меня была невеста, — он покачал головой. — Мы собирались пожениться. А я даже не помню её лица.
Лукерья заставила себя подняться. В груди было тесно и больно, словно кто-то сжал сердце ледяной рукой.
— Мне нужно на работу, — сказала она, удивляясь, как ровно звучит её голос. — Вы... то есть, они приедут сегодня вечером?
— Да, — он поднял на неё глаза, и в них было столько растерянности, что ей захотелось обнять его, утешить, сказать, что всё будет хорошо. Но она не могла. Не имела права.
— Тогда... удачи, — она отвернулась, чтобы он не видел её лица. — Я вернусь поздно, не ждите меня к ужину.

Она вышла, не оглядываясь, боясь, что если обернётся, то не сможет уйти. Не сможет оставить его наедине с прошлым, которое пришло, чтобы забрать его.
Весь день Лукерья работала как автомат, выполняя привычные действия на автопилоте. Меняла бельё, делала уколы, помогала лежачим больным. Вера Павловна несколько раз бросала на неё обеспокоенные взгляды, но ни о чём не спрашивала.
В обеденный перерыв Лукерья спряталась в подсобке и впервые за много лет позволила себе заплакать. Беззвучно, закусив рукав халата, чтобы никто не услышал. Плакала о том, что почти поверила в чудо. Почти позволила себе надежду. Почти впустила в свою жизнь человека, который мог бы стать в ней кем-то важным. Своим.

Но чудес не бывает. Не для таких, как она.

Глава 10. Выбор
Она нарочно задержалась на работе, вызвавшись помочь с ночной сменой. Думала, что когда вернётся домой, всё уже будет кончено. Макар — нет, Сергей — уедет со своей невестой, со своими родными. Вернётся в свою настоящую жизнь, которая всё это время ждала его.

Была глубокая ночь, когда Лукерья наконец открыла дверь своей квартиры. Внутри было темно и тихо. Она выдохнула с облегчением — значит, он уже ушёл. Хорошо. Не нужно прощаний. Не нужно неловких слов благодарности. Не нужно видеть, как он уходит навстречу своему настоящему.

Она сбросила обувь, прошла в кухню, включила свет и вздрогнула. За столом сидел Макар.
— Ты вернулась, — просто сказал он.
— Ты... вы ещё здесь, — она запнулась, не зная, как теперь обращаться к нему — на "ты" или на "вы". Как к Макару или как к Сергею Матвееву, преподавателю компьютерных наук.
— Я ждал тебя, — он провёл рукой по лицу жестом, который она уже хорошо знала. Так он делал, когда был встревожен или озадачен. — Нам нужно поговорить.
Лукерья опустилась на стул напротив него. Ноги не держали её.
— Они приезжали? — спросила она.
— Да. Мои родители и... Вероника.
Он смотрел на неё своими серыми глазами, в которых отражался свет кухонной лампы.
— И ты вспомнил? — её голос почти не дрожал.
— Нет, — он покачал головой. — То есть, не совсем. Не так, как я ожидал. Не вспышкой узнавания. Скорее... отдельными образами. Фрагментами. Отец с его коллекцией марок. Мама, поющая колыбельную. Первый компьютер, который мне подарили на тринадцатилетие. Университет. Защита диссертации. Всё как будто через мутное стекло, как старые фотографии, выцветшие от времени.
— Но ты вспомнил, — повторила она, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Это главное. Теперь ты знаешь, кто ты.
— Знаю ли? — он наклонился вперёд, его глаза были совсем близко. — Тот человек на фотографии, Сергей Матвеев... Я не чувствую, что это я. Да, я вспомнил какие-то моменты из жизни. Но это всё равно что смотреть кино о незнакомце.

— Но твои родители... твоя невеста...
— Я видел, как они смотрели на меня, — он сжал пальцы в замок. — С такой надеждой, с таким ожиданием. Они ждали, что я брошусь к ним, что закричу от радости узнавания. А я стоял и не чувствовал ничего, кроме смутной благодарности за то, что все эти люди проделали такой путь ради меня. И мне было стыдно, понимаешь? Стыдно, что я не могу дать им то, чего они хотят больше всего — их сына, их жениха, их Серёжу.

Он замолчал, глядя в окно, за которым кружился снег.
— И что теперь? — тихо спросила Лукерья.
— Я сказал им, что мне нужно время. Мы договорились, что я приеду через неделю. Познакомлюсь заново с родным городом, с друзьями, с коллегами. Может быть, это поможет памяти вернуться полностью.
— Это правильно, — кивнула Лукерья, чувствуя, как внутри всё выворачивается наизнанку от боли. — Тебе нужно вернуться к своей жизни.
— К своей жизни, — эхом отозвался он. — Но я больше не уверен, что это моя жизнь, Лука. Та жизнь принадлежит Сергею Матвееву. А я... я больше не чувствую себя им.
Лукерья подняла на него взгляд. В его глазах было столько сомнений, столько внутренней борьбы, что ей стало больно за него.
— Ты не можешь просто отказаться от своего прошлого, — тихо сказала она. — Там люди, которые любят тебя. Которые ждали тебя. Думали, что ты погиб.
— Я знаю, — он провел рукой по волосам. — И я не собираюсь их бросать. Я поеду, как обещал. Попробую... вспомнить. Попробую снова стать Сергеем.
Он встал из-за стола и подошел к окну. Снег за окном падал крупными хлопьями, укрывая мир белым безмолвием.
— Но есть кое-что, что я должен сказать, прежде чем уеду, — он повернулся к ней. — Я видел, как Вероника смотрит на меня. В её глазах была любовь — настоящая, глубокая. Любовь к человеку, которого она знала годами. Я благодарен ей за это чувство. И мне больно от того, что я не могу ответить ей тем же. Не сейчас, по крайней мере.

Лукерья молчала, боясь пошевелиться, боясь спугнуть момент искренности.
— Знаешь, что самое странное? — продолжил он. — Когда я смотрю на тебя, я не пытаюсь что-то вспомнить. Не пытаюсь стать кем-то другим. С тобой я просто есть. Здесь и сейчас. И это... это настоящее.
Он сделал шаг к ней, но остановился, как будто не решаясь подойти ближе.
— Я не знаю, кем я стану через неделю или через месяц, когда память вернется полностью. Может быть, я снова буду Сергеем Матвеевым, со всеми его привычками, воспоминаниями, чувствами. Может быть, я вспомню, почему полюбил Веронику, и эти чувства вернутся. Я не могу обещать, что этого не произойдет.

Лукерья кивнула, не доверяя своему голосу.
— Но есть то, что я знаю точно, — в его голосе зазвучала уверенность. — Эти недели с тобой изменили меня. И неважно, вспомню я свое прошлое или нет, я уже не смогу быть тем человеком, которым был до встречи с тобой. И я не хочу им быть.
Лукерья почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Она быстро моргнула, отгоняя их.
— Я не заслуживаю таких слов, — прошептала она. — Я никто. Просто санитарка, которая оказалась рядом.
— Нет, — он решительно покачал головой. — Ты не "просто". И не "никто". Ты человек, который видел меня насквозь, когда я сам себя не видел. Человек, который был рядом не потому, что должен, а потому, что захотел. Человек, который научил меня, что иногда нужно потерять все, чтобы найти что-то по-настоящему важное.
Он наконец подошел и взял ее руки в свои.
— Я уезжаю завтра утром, — сказал он. — И я не прошу тебя ждать меня. Не имею права просить. Я сам не знаю, кем я вернусь — Макаром или Сергеем. Или кем-то третьим. Но если ты позволишь... я хотел бы вернуться. Чтобы мы могли узнать друг друга заново. Без прошлого, которое давит. Без ожиданий. Просто двое людей, которые нашли друг друга в снежную ночь.

Лукерья смотрела на их сплетенные руки. Ее маленькие ладони в его сильных пальцах. И вдруг все страхи, все сомнения отступили перед одной простой мыслью: а что если в этот раз все будет иначе? Что если в этот раз она заслуживает счастья?
— Я буду здесь, — ответила она, поднимая на него глаза. — Когда ты будешь готов вернуться, я буду здесь.

Глава 11. Возвращение к себе
Весна пришла в город внезапно, за одну ночь растопив сугробы и разбудив спящие деревья. Воздух наполнился свежестью и обещанием новой жизни.
Лукерья стояла у окна своей кухни, глядя, как первые лучи солнца играют на влажном асфальте. Прошло три месяца с тех пор, как Макар — теперь уже официально Сергей Матвеев — уехал в Новосибирск.

Первые недели были самыми тяжелыми. Она просыпалась по ночам, прислушиваясь к тишине в соседней комнате, и сердце сжималось от осознания, что там никого нет. В выходные она бродила по квартире, не зная, куда себя деть, — раньше они всегда проводили их вместе, готовя что-нибудь необычное или просто сидя рядом с книгами.
Он писал ей. Каждый день короткие сообщения о том, как проходит его "возвращение". О родителях, которые окружили его заботой. О коллегах, которые были рады его возвращению. О том, как постепенно, фрагмент за фрагментом, к нему возвращалась память.

Он никогда не писал о Веронике. И Лукерья не спрашивала.
В феврале письма стали реже. Он объяснил, что начал работать — вернулся в университет, хотя и не к полной нагрузке. Врачи советовали не торопиться, давать мозгу время на полное восстановление.
В марте он написал, что его пригласили на конференцию в Москву. Спрашивал, можно ли будет увидеться.

И вот сегодня, в первый по-настоящему весенний день, она ждала его. Он должен был приехать к обеду, перед своим выступлением на конференции.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Она глубоко вдохнула, разгладила несуществующие складки на простом синем платье, которое надела впервые за много лет, и пошла открывать.

На пороге стоял он — немного изменившийся, похудевший, с новой прической, но с теми же серыми глазами, которые смотрели на нее с теплотой и вопросом.
— Здравствуй, Лука, — сказал он.
— Здравствуй... — она запнулась, не зная, как его называть.
— Сергей, — подсказал он с легкой улыбкой. — Хотя для тебя я все еще могу быть Макаром, если тебе так привычнее.
— Сергей, — повторила она, пробуя имя на вкус.
Он протянул ей небольшой букет цветов.

Лукерья приняла цветы, отступая в сторону, пропуская его внутрь. Он вошел, оглядываясь, словно проверяя, изменилось ли что-нибудь за эти месяцы. Все было по-прежнему, только на кухонном подоконнике появились горшки с травами — укропом, базиликом, мятой. Маленький огород, который она завела, вспомнив их разговоры о том, как важны свежие травы для хорошей кухни.
— Ты готовишь? — спросил он, заметив травы.
— Пытаюсь, — она смущенно улыбнулась. — Не всегда получается, но я стараюсь.
Они сидели на кухне, пили чай, и между ними повисла неловкая пауза — два человека, которые когда-то были так близки, а теперь снова стали почти чужими.
— Как ты? — наконец спросил он. — По-настоящему, не для вежливости.
Лукерья задумалась, глядя в окно.

— Я... меняюсь, — наконец ответила она. — Я стала волонтером в детском хосписе. Читаю детям книги по выходным.
Он смотрел на нее с таким искренним восхищением, что ей стало неловко.
— Это удивительно, Лука.
— А ты? — поспешила она перевести разговор. — Полностью вспомнил свою прежнюю жизнь?
— Да, — он кивнул. — Память вернулась. Полностью. Врачи говорят, что я счастливчик — такое бывает редко.
— И как тебе... быть снова собой? — осторожно спросила она.
Он задумался, вертя в руках чашку.
— Странно, — наконец ответил он. — Как будто я смотрю на свою прежнюю жизнь сквозь стекло. Я помню все — каждый день, каждое решение, каждое чувство. Но это как будто было с кем-то другим. С человеком, которым я был до аварии. До... тебя.
Они помолчали. За окном щебетали птицы, возвещая о приходе весны.
— А Вероника? — наконец решилась спросить Лукерья. Вопрос, который она гнала от себя все эти месяцы.

— Мы расстались, — просто ответил он. — Два месяца назад. Она хорошая, добрая, умная женщина. Она ждала меня, верила в меня. Заслуживает счастья больше, чем кто-либо. Но...
— Но ты уже не тот человек, который любил ее, — закончила за него Лукерья.
— Да, — он кивнул. — И притворяться было бы нечестно. По отношению к ней и к себе.
Он поднял взгляд на Лукерью.
— Знаешь, что я понял за эти месяцы? Память — это еще не все. Не вся личность. Мы — это не только то, что мы помним, но и то, что мы чувствуем. То, во что верим. То, что выбираем.
Он встал из-за стола и подошел к окну, глядя на двор, где таял последний снег, обнажая первую робкую зелень.
— Я выбираю быть не тем человеком, которым был. Не тем человеком, которого все ждут и к которому все привыкли. Я выбираю быть тем, кем я стал за эти месяцы. Человеком, который потерял все и нашел что-то новое. Человеком, который знает цену простым вещам — доброму слову, искреннему взгляду, молчаливой поддержке.
Он повернулся к ней.

— Я выбираю быть человеком, который полюбил тебя, Лука. И если ты позволишь... я хотел бы остаться. Не как Макар из ниоткуда. Не как Сергей из прошлого. А как человек, который просто хочет быть с тобой. Здесь и сейчас.
Лукерья смотрела на него, не веря своим ушам. В ее жизни никогда не было таких признаний. Никогда не было человека, который выбрал бы ее — не от безысходности, не из жалости, а просто потому, что хотел быть с ней.
— Я... я не знаю, что сказать, — прошептала она.
— Ничего не говори, — он улыбнулся. — Просто разреши мне быть рядом. День за днем. Мы можем начать сначала. Познакомиться заново. Без спешки, без прошлого, которое давит.

Он протянул ей руку.
— Меня зовут Сергей Матвеев. Я преподаю компьютерные науки. Люблю готовить пасту с котлетами и слушать джаз. А еще я недавно понял, что самое важное в жизни — это не успех, не признание, а возможность быть рядом с человеком, с которым чувствуешь себя настоящим. И мне кажется, я нашел такого человека.
Лукерья смотрела на его протянутую руку. На человека, который стоял перед ней, — не призрак без прошлого, не чужак с чужой памятью, а просто человек, сделавший свой выбор.
И она сделала свой. Она протянула руку и пожала его ладонь.
— Меня зовут Лукерья. Для друзей просто Лука. Я работаю в больнице. Пытаюсь научиться готовить. Люблю тихие вечера и старые книги. И я... я тоже нашла человека, рядом с которым не боюсь быть собой.
За окном светило весеннее солнце, обещая новый день и новую жизнь. И впервые за долгие годы Лукерья поверила, что эта новая жизнь может быть и ее тоже.

Эпилог. Год спустя.
Солнце клонилось к закату, окрашивая воду в золотистые тона. Лукерья сидела на деревянном пирсе, опустив ноги в прохладное озеро, и смотрела, как Сергей в нескольких метрах от берега учит плавать Митю — десятилетнего мальчика из детского хосписа, с которым они подружились за этот год.
Врачи давали Мите всего несколько месяцев, но он держался уже больше года, не сдаваясь своей болезни. И сегодня, в этот теплый летний день, он впервые в жизни плавал в настоящем озере.

— Смотри, Лука! Смотри! Я сам! — кричал мальчик, отважно барахтаясь в воде, поддерживаемый надежными руками Сергея.
Она махала ему, улыбаясь, чувствуя, как сердце наполняется чем-то большим, чем просто счастье, — осознанием правильности всего, что происходит в ее жизни.
Этот год изменил все. Сергей вернулся к преподаванию, но теперь в Москве, перейдя в местный университет. Лукерья закончила курсы медсестер и получила повышение. Они по-прежнему жили в ее маленькой квартире, хотя Сергей предлагал переехать куда-то больше и лучше. Но ей нравилось их уютное гнездышко, полное общих воспоминаний.

А еще был Митя и другие дети из хосписа. Сначала Лукерья просто читала им книги по выходным. Потом Сергей стал приходить с ней, показывал фокусы с программированием, устраивал виртуальные путешествия с помощью своего ноутбука. С Митей они подружились особенно — может быть, потому, что мальчик, как и они, знал, что значит потерять все и начать заново.
— О чем задумалась? — Сергей подошел к ней, мокрый и улыбающийся, с мальчишеским блеском в глазах. Митя уже выбрался на берег и теперь что-то увлеченно искал в прибрежных камнях.
— О нас, — ответила Лукерья, подвигаясь, чтобы освободить ему место рядом. — О том, как все изменилось за этот год.
Он сел рядом, обнимая ее за плечи мокрой рукой.
— К лучшему?
— К лучшему, — подтвердила она. — Кто бы мог подумать, что случайный пациент без памяти так изменит мою жизнь?
— Кто бы мог подумать, что случайная санитарка так изменит мою, — в тон ей ответил он.

Они смотрели, как солнце садится за горизонт, как его последние лучи золотят поверхность воды.
— Я хотел сказать тебе кое-что, — вдруг серьезно произнес Сергей. — Вчера мне позвонили из Новосибирска. Предлагают вернуться. Руководить новым проектом, большие деньги, перспективы...
Лукерья почувствовала, как внутри все холодеет. Вот оно. То, чего она всегда боялась. Его настоящая жизнь зовет его обратно.
— И... ты согласился? — тихо спросила она, боясь услышать ответ.
— Я отказался, — просто ответил он. — Моя жизнь теперь здесь. С тобой. С Митей и другими детьми. С нашей маленькой квартирой и котом Семеном, который по-прежнему предпочитает меня тебе.

Он повернулся к ней, взяв за руки.
— Знаешь, я много думал о памяти, о том, что делает нас нами. И я понял: важно не то, что ты помнишь, а то, что ты не можешь забыть. Не можешь, даже если бы захотел. То, что стало частью тебя.
Он коснулся ее щеки, убирая непослушную прядь.
— Ты стала частью меня, Луша. Не той, что в моей памяти, а той, что в моем сердце. И я никогда не смогу забыть тебя, даже если потеряю память снова. Потому что любовь — она не в воспоминаниях. Она в том, кем мы стали друг для друга.
Митя бежал к ним по берегу, размахивая каким-то сокровищем, найденным среди камней. Солнце светило им в спины, обещая новый день завтра. И Лукерья поняла: она больше не боится будущего. Что бы ни случилось, она знает — она не одна. И никогда больше не будет одна.

—КОНЕЦ—
________________________
1 Фён — сильный, порывистый, тёплый и сухой местный ветер, дующий с гор в долину. Широко распространён во всех горных местностях.