Понял, не дурак

       И вовсе не был он тупым – нет. Неторопливым, тщательно обдумывавшим даже короткие междометия, которыми реагировал на нехитрые жизненные вопросы – да! «Понял – не дурак» – было единственным, что вылетало из него не задерживаясь, автоматически, благо было лишь подтверждением услышанного, а вот над всем остальным надо было поразмыслить. То, что за ошибки бьют больно, он усвоил ещё в сытом, но неуютном детстве, а проскочившая в недоумении школа и окончательно сформировавшая его служба затвердили, впрессовали этот урок, как втаптывается металлический завиток стружки в деревянный торец пола, становится неотъемлемой частью его так, что выковырять можно, лишь развалив, разрушив целое.
       Три года во флоте пролетели быстро. Намертво, как закрепителем на фотобумаге, зафиксировав характер, жизненные принципы и даже степенную, самоуважительную, положенную старослужащим манеру разговора. Служба была понятной. Били только первый год. Второй стало легче, ну а уж на третий, став «годком», Сергей сам, без жестокостей, а лишь для блага «карасей», научал их своими маленькими, но жёсткими кулаками непростой морской военной науке. Службу вспоминал с теплотой. В любом застолье не забывал за неё выпить, День военно-морского флота отмечал истово, а тягучие морские байки, замусоленные «мы всё пропьём, но флот не опозорим» и заменивший собственные суждения боцманский фольклор пользовал исправно.
       И флот, куда он напросился, и путь, выбранный после дембеля, были подсказаны отцом. Низкорослый, щуплый – не в пример крепкому, широкому в кости Сергею – потомственный поездной машинист и моряк: дед воевал в Отечественную на флоте, затем водил тяжёлые послевоенные составы, а прадед так вовсе революционным матросом на бронепоезде раскатывал (в этом месте, правда, рассказ становился невнятен, и о дальнейшей судьбе геройского прадеда умалчивали) – папаша был быстр, резок и скор и на ответы, и на расправу. Просмотрев с пьяной тщательностью школьный аттестат сына с нагло выделяющимися на общем фоне четвёрками по физкультуре и труду, саркастически ухмыльнулся.
       – Наша порода, не в мамашу покойную пошёл. Такой же мудак вырос, как и мы. Иди служи, а после я тебя к нам в депо пристрою.

       И пошёл Серёжа. И не потому, что папаню боялся или слушался к тому времени – нет. Просто, поразмыслив неторопливо, понял, что правильный это путь. Всё понял – не дурак. Сначала слесарем в депо – тут папаша поспособствовал, чтоб в хорошую бригаду взяли, а в техникум на вечерний Сергей и сам поступил – не дурак же, да и льготы отслужившим имеются. День сменялся днём, год мерно тёк за годом, и вот он уже помощник машиниста тепловоза, пока на товарняках, но всё ж на магистральных – не вагонетки в карьере раскатывает. Вот уже, как капитан на мостике, пристально вглядывается вдаль, любуясь, как втягивает, засасывает под себя его локомотив два бесконечных поблескивающих ручейка, и хорошо так, спокойно на душе у него. Ещё год-полтора и станет машинистом, а большего ему и не надо. Тяжёлая работа – зато и платят прилично, и уважение опять-таки. А там и жениться можно – девушка на примете хорошая уже есть, в техникуме познакомились. Серьёзная девушка – не какая-то там. Ему нравилось, что она не позволяла распускать руки, блюла себя. Таких он уважал и не понимал, как это другие женятся на тех, кто подпускает к себе до свадьбы. Ведь если позволяла им, так может и ещё кому-то. Девушки, с которыми можно было погулять – а он себе в этом не отказывал – и те, на ком можно было жениться, казались ему совершенно разными существами. Он представлял себе свадьбу, детишек, что они нарожают, какой порядок у него в доме будет – как на корабле – и так уютно и тепло ему становилось.
       В таких радужных, расслабляющих планах и прошёл почти весь длинный перегон, и лишь на подъезде к сортировочной, когда собрался было Серёжа вызвать из задней кабины старшего, прилёгшего чуть-чуть передохнуть после вчерашнего, заметил он что-то странное вдалеке, пятнышко какое-то на путях, а когда через мгновение понял, что это – впервые не задумался, по обыкновению своему, выбирая нужное решение, а чётко сработал – нажал кнопку «Тифона» и рванул  кран в пятое положение – всё по инструкции. И даже через вой сирены, скрежет колодок, свист и шипение сжатого воздуха, вылетающего из тормозной магистрали, слышал мат с грохотом летящего через дизельный отсек машиниста. А дальше они уже вместе, вдвоём, с бессильным, но притягивающим, не дающим возможности оторваться от зрелища ужасом, наблюдали как трёхтысячетонный змей, выбирая свои расчётные при этой, пусть и невысокой скорости, четыреста с лишним метров, с лёгким чмоканием заглатывает сгорбленную неподвижную человеческую фигурку и, проскользив ещё немного, с судорогами и спазмами проталкивания и переваривания проглоченного, замирает.
       – Приехали, – сипло сказал машинист. – Иди смотри, вытаскивай, а я позвоню диспетчеру и Скорую вызову.

       Как не хотелось Сергею спускаться вниз – а куда денешься: по инструкции – его работа. На ватных ногах сполз по лестнице, закурил с третьей попытки, а старший сверху ему ещё и перчатки кинул, чтоб руки, мол, в крови не пачкал.
Осторожно кося глазом, чтобы, если что, успеть зажмуриться и отвернуться, осмотрел перёд локомотива. Чисто. Прошёл по левой стороне состава, аккуратно заглядывая под вагоны, дошёл до середины – ничего. Уже бегом добежал до конца поезда, обошёл и сел перекурить. Руки дрожали. После недавнего жуткого рёва и скрежета навалившаяся тишина казалась ненастоящей, чудилось, что вот нарушь её, поскреби ногтем, и вновь всё взорвётся истошным воплем насилуемого металла и мягким всплеском вдавливаемого в него живого тела. Нежаркое осеннее солнце, подпрыгивая на ступеньках перистых облачков, спускалось к горизонту, призывно верещали поздние цикады, не израсходовавшие к осени запас страсти – жизнь продолжалась, и Сергей, преодолев стыдную, негожую настоящему мужику слабость, пошёл искать с другой стороны. И там ничего. Разве что прилипший к перемычке между третьим и четвёртым вагоном кусок заячье шкурки – небольшой, в две ладони. Не было её раньше – перед выходом Сергей на сортировке осматривал состав и заметил бы. Шкурка была выделанная, с ровной, гладкой мездрой, и с одной её стороны даже сохранился кусок пришитой неуклюжими стежками тесьмы, а вот с другой – лента была явно вырвана силой и с куском кожи. Сергей сунул шкурку в карман и не то чтобы забыл, а просто не связал её с происшедшим.
Было утаено и другое, и тоже неважное никому, кроме него: не сказал он старшему, да и отцу, даже жене будущей не признался, что в последние доли секунды перед ударом этот странный согнутый человек на рельсах поднял голову, и они с ним, с Сергеем, встретились взглядами. Что так спокоен и пронзителен взгляд тот был, и что не мелькнули в его чёрных, заполнивших радужку по самые белки зрачках ни страх, ни удивление, а лишь одно безграничное спокойствие и терпеливое согласие с тем, что сейчас случится.
       Он вернулся в кабину. Машинист, уже придя в себя, расслабленно курил на ступеньках – у него это был уже не первый покойник.

       – Ну что – оттащил своего жмурика? – ухмыльнулся он. – С почином. У тебя ещё большое кладбище впереди. И выставиться, обмыть ножки покойничку, как положено, в депо не забудь. Традиция.
       – Нет там ничего. И кусков никаких.
       – Как это нет? Ищи лучше. Следы какие-то должны быть! На метельнике* кровь есть?
       – Нету, – прошептал Сергей.
       – Так а что ж ты тогда «петуха дёргал»**?  – взвился старший.
       – Да ты чё, Семёныч, – опешил Сергей. – Ты ж сам его видел. Ну, мужика этого...
       – Да мало ли что я видел! Я спросонья вылетел, ты мне ткнул пальцем, вот я, ещё не соображая ничего, и поверил. Показалось, может, мне, – тут до него дошло, что несёт не то, что подписывает себе как старшему машинисту приговор и сразу отрезвел, сдал назад. – Ладно. Держимся строго одной легенды – человек был! Но успел, видимо, отпрыгнуть в сторону в последний момент и смылся. Понял?
       – Да, – заторможенно отозвался Сергей.
       – Что да? Ты, замороженный! – машинист был уже в бешенстве. – Если что другое ляпнешь, то за пустое экстренное объяснительные писать годами будешь, премиям хана, с рейсов снимут, и будешь ты на горке вагончики всю жизнь переставлять, а то и вообще с дороги вылетишь – дошло?!
       – Понял, не дурак, – уже живей откликнулся очнувшийся помощник.
       – Ну, вот так-то лучше, – остыл старшой.

       Позже, уже на следующий день, проведя почти сутки в разговорах со следователем, со скорой, и написав  пяток всевозможных объяснительных, Сергей, добравшись, наконец, домой, после ужина вспомнил о заячьей шкурке. Кроме отца поделиться было не с кем – не жене же планируемой это объяснять – на смех поднимет. И рискнул. Отец долго крутил мех в руках, понюхал даже, ухмыльнулся.
       – Радикулитчик, видать, был призрак твой – покойничек ваш не состоявшийся. Может и наш – путеец. У нас же все этим маются.
       – Как это, – не понял Сергей.
       – А вот так, – не пожелал разъяснять папаша. – Призраки – у них ведь тоже спина к старости ноет. А что мёртвому, что живому: заячья шкурка – лучшее средство от боли в пояснице, – И спать ушёл.

       А вскоре, после Сергеевой свадьбы, отца не стало – пошёл с приятелями на зимнюю охоту, на беляка, да и замёрз спьяну в сугробе придорожном. Долго искали, но снег вечером обильный выпал, после ночной морозец ударил, следы все позёмкой занесло, и если б снегоуборщик через неделю плугом, расчищая дорогу, ни зацепил окоченевшее тело, так до весны бы и пролежал. К поясу покойника оказался приторочен заяц – охотничья добыча, только не беляк, а русак: светло-бурый такой, пушистый и хвост не помпоном, а длинный, колбаской. После опознания, забирая вещи отца, Сергей ружье взял, а от зайца отказался, хоть следователь и предлагал:  Возьми, – говорит. – Чучело набьёшь или хоть шкуру снимешь – при радикулите, говорят, помогает. Не взял. Ни охоты, ни рыбалки Сергей не любил. Охоты не понимал, а воды ещё на службе нахлебался досыта. А вот жена потом укорила: Эх ты, – говорит, – зайца-то всего брать, конечно, не стоило, а вот лапку на счастье отрезать надо было. Амулет же знатный – удачу приносит. Упустил везенье, кролик ты мой! – Она его так подразнивала иногда, за чуть выступающие вперёд резцы, да быстроту в постели.
       А к чему ему удача – у него и так всё есть: и работа хорошая, и жена верная, и сын подрос, лобастенький такой, упорный – в отца весь. А как школу закончил, так Серёжа его во флот благословил, а после службы в депо к себе пристроил – по семейной линии. Локомотивы теперь новые, скорые, и сынок – не дурак, чай – быстро переучился и Сапсаны теперь в Москву гоняет, в форме с погонами щеголяет – молодец парень. А сам Сергей подумал-подумал, с женой посоветовался да и на пенсию вышел. Участок дачный он давно получил – ещё отец пока жив был, заявление в профком подал, и вот уже очередь подошла. Шесть соток в хорошем садоводстве, и участок сухой, не заболоченный – лучше, чем у соседей. И магазины все рядом. Нет, если, конечно, через переезд идти, то далеко – замучаешься с радикулитом-то ковылять, а если через железку, напрямик, так и совсем близко. Вот он и поспешил – сахару не хватило, а варенье-то уже кипит, помедлишь, и скиснет весь таким потом выращенный урожай. Только шкурку заячью подвязать успел – уж очень поясница к вечеру разошлась. А как по откосу на насыпь поднялся, как ногу через рельс занёс – так и вступило, так и застыл. И долго бы стоял ещё, боясь пошевелиться, потому как каждое движение шибало таким разрядом, такой болью вдоль всего позвоночника, что даже заорать сил не было, в горле крик застревал, и лишь нутряной хрип наружу стоном выползал. Долго бы ещё стоял и, может, кто из случайных прохожих и помог бы – да поезд из-за пригорочка вылетел, шустрый такой, обтекаемый, в заходящем солнце серебряной змейкой переливается. Заметил вскоре машинист скрюченную Серёжину фигурку, засвистел, Тифон заревел трубой Иерихонской, да только хода состав не сбавил. А что понапрасну экстренное торможение устраивать на такой скорости. Только пассажиров зря тревожить. Тормозной путь такой будет, что до Москвы юзом доедешь, а шансов выжить у зазевавшегося нет вовсе, да и вообще... расписание соблюдать надо.
       Повернул кое-как Серёжа навстречу составу голову на шее окостеневшей, всмотрелся. Ясно разглядел холодные и такие знакомые глаза с огромными чёрными зрачками, оставившими от радужки лишь тоненькую неясного цвета каёмку, и всё понял – не дурак же.
------

* Приспособление на передней части локомотива для отбрасывания посторонних предметов, попавших на рельсы.
** Дёрнуть ручку крана машиниста. Применить экстренное торможение. (сленг)