В поисках прошлого

Мария Виргинская
В ПОИСКАХ ПРОШЛОГО
(РАССЛЕДОВАНИЕ)
Пьеса в двух актах.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
СЛАВА Дорохов, руководитель подпольной группы.
ДОРОХОВА Анна Гурьевна, его мать.
ДАНЬКА Грозин, племянник Дороховой.
ГРОЗИН Даниил Григорьевич, он же спустя тридцать лет.
МИЛА.
ЛЕВАШОВА Людмила Архиповна, она же спустя тридцать лет.
ГЕНА,
ЗОЯ, подпольщики.
ВИТЬКА.
КУДРЯКОВ Павел Романович, журналист.
ШИХТЕР, шеф гестапо.
ИСАЕВ.
АЛИК, его сын.
ГОША.

АКТ ПЕРВЫЙ,
(Современная однокомнатная квартира. Входят Дорохова и Кудряков, молодой человек с усиками.)
ДОРОХОВА: Сюда, пожалуйста. (ставит на стол пепельницу) Пожалуйста.
КУДРЯКОВ: Спасибо, я не курю.
ДОРОХОВА: Извините. Даня везде курит, вот я и…Даня как инвалид войны получил эту квартирку… (указывает на фотографию на стене) А это Слава. У меня была всего одна фотография, маленькая, с комсомольского билета, я отдала увеличить. Здесь ему шестнадцать, семнадцатый. Я поставлю  чайник?
КУДРЯКОВ: Спасибо, не надо.
ДОРОХОВА: Я столько писала, просила, умоляла…Я уже отчаялась!
КУДРЯКОВ: Понимаю вас, Анна Гурьевна.
ДОРОХОВА: Жить мне осталось немного, а кто как не я может вернуть Славе его доброе имя?
КУДРЯКОВ: Сделаю все, что в моих силах.
ДОРОХОВА: У Славы только мы и остались, я и Даня. Но Даня больной, деморализованный человек…
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна!
ДОРОХОВА: Извините, я совсем вас заболтала! Я так обрадовалась вам, я уже и не ожидала, что придет кто-то…
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна, постарайтесь ответить мне на один вопрос… Неприятный для вас.
ДОРОХОВА: Я догадываюсь, какой.
КУДРЯКОВ: Вы полностью исключаете мысль, что молодой парень мог просто не выдержать в какой-то момент, сломаться?...
ДОРОХОВА: Вот! Вы сразу, с места в карьер, пытаетесь уверить меня, что мой сын предатель!
КУДРЯКОВ: Я хочу исключить эту версию, поэтому  спрашиваю. Не как мать Ростислава Дорохова, как постороннего, скажем так, человека.
ДОРОХОВА: Вы не знали моего сына.
КУДРЯКОВ: Я знаю – чисто теоретически, слава богу – что мало кто способен выдержать пытки. Кто-то с ума сходил, кто-то нес полную околесицу, лишь бы хоть что-то говорить…
ДОРОХОВА:  Но не Слава.
КУДРЯКОВ: Человек есть человек, у каждого свой запас прочности, и когда…
ДОРОХОВА: Скажите прямо: вы отказываетесь расследовать дело моего сына?
КУДРЯКОВ: Нет. Не отказываюсь.
ДОРОХОВА: Тогда зачем?...
КУДРЯКОВ: Вы же не хотите, чтоб я пошел по ложному следу.
ДОРОХОВА: Вы себе представить не можете, что мы пережили, я и Даня. Мы трижды переезжали. Все продали – дом, сад, что еще мой муж разбил, Прохор… Я рано овдовела, Славе шел второй годик…
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна…
ДОРОХОВА: Муж мой, бывший севастопольской матрос, сражался на Альме с эскадронцами, перед войной работал в депо. Его нашли у полотна с перерезанным горлом.
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна, я вам искренне сочувствую…
ДОРОХОВА: Слава был сыном своего отца, таким же храбрым и честным.
КУДРЯКОВ: Я вам верю…
ДОРОХОВА: Я бы никогда не покинула их, Славу и Прохора, но вернулся с войны Даня. Даня рос в моем доме, я ему заменила мать. Даня очень, очень переживал…
КУДРЯКОВ: В годы оккупации Даниил Грозин состоял в группе Дорохова?
ДОРОХОВА: Да, конечно.
КУДРЯКОВ: Избежал ареста так как исчез из города буквально накануне провала?
ДОРОХОВА: Да.
ГРОЗИН: (он уже какое-то время стоит в дверях комнаты, никем не замеченный) В ночь с третьего на четвертое марта я ушел в горы. По заданию группы, как связной. Об этом я уже и говорил и писал.
ДОРОХОВА: Товарищ – по моему письму…
ГРОЗИН: Последние нервы треплешь себе и мне. Мало ты об лед билась?
ДОРОХОВА: Теперь другое время…
ГРОЗИН: А товарищ кто?
ДОРОХОВА: Журналист.
ГРОЗИН: Вы в каком звании, журналист? Есть у вас воинское звание?
ДОРОХОВА: Даня!
КУДРЯКОВ: Я старший лейтенант.
ГРОЗИН: Поняла, что за птица? Это такие, как он, в спины нам стреляли, когда мы в атаку шли!
ДОРОХОВА: Даня!
КУДРЯКОВ: Я вообще-то артиллерист. Был. Закончил зенитно-артиллерийское училище.
ГРОЗИН: И что? Служба не пошла?
КУДРЯКОВ: Не пошла. Получил второе образование, так что я теперь из тех, кто с одним наганом первыми врывался в города. Вы удовлетворены? Есть еще вопросы ко мне?
ГРОЗИН: Нет у меня к тебе вопросов, артиллерист. Пожелание есть. Уйди.
ДОРОХОВА: Даня, как ты можешь?!
ГРОЗИН: Устал я за тридцать лет что-то кому-то доказывать. Мне и самому жить всего- ничего осталось, а  мертвым все равно, кто их предал.
КУДРЯКОВ: Лично вы верите, что группу предал ее руководитель Дорохов?
ГРОЗИН: Я сказал – мертвым все равно, они срама не имут, а ей да мне – одна нервотрепка лишняя!
КУДРЯКОВ: А честь погибшего друга, брата?...
ГРОЗИН: Слова-то какие! Честь!
ДОРОХОВА: Я с маленьких вас учила – береги есть смолоду…
ГРОЗИН: Ну, берег я! Сберег! И что? Живем теперь, две развалины, хорошо в спину не плюют, пальцем не тычут!
ДОРОХОВА: Я потому и просила…
ГРОЗИН: Все вернется на своя круги, мать, помяни мое слово. Ему, что ли, дорога наша честь? Он и слова-то такого не знает. Служба у него не пошла! Лямку в гарнизоне тянуть кишка тонка оказалась! Молодым лишь бы выпить да задницами крутить под черте какую кошачью музыку!
КУДРЯКОВ: Ну, Даниил Григорьевич…
ДОРОХОВА: Простите его. Не обращайте внимания.
ГРОЗИН: Правильно! Зачем на меня внимание обращать! (уходит)
ДОРОХОВА: Простите его, у него судьба не сложилась. Он с юных лет мечтал быть военным, но контузия, а потом эта история со Славой…
КУДРЯКОВ: Понимаю. Не в претензии. Перейдем к делу?
ДОРОХОВА: Да, конечно. Задавайте мне любые вопросы!
КУДРЯКОВ: Вы хорошо знали ребят, товарищей сына?
ДОРОХОВА: Конечно. Все мои бывшие ученики.
КУДРЯКОВ: Кто, кроме Даниила Григорьевича, остался в живых?
ДОРОХОВА: Никто.
КУДРЯКОВ: Подумайте лучше. Вспомните!
ГРОЗИН: ( возвращается) Нечего ей вспомнить, а вот к ночи я ей буду «скорую» вызывать!
ДОРОХОВА: Даня, прошу тебя, оставь нас! Дай нам поговорить! Сейчас, Павел Романович, сейчас, сейчас я соберусь… Может, я и правда что-то упустила, забыла…
(высвечивается задний план – комната в домике-мазанке. Виноградная листва за окошком, русская печь, дощатый стол. За столом Слава, Гена, Витька и Зоя. Чуть в стороне – Данька с гитарой)
СЛАВА: (диктует) Они убивают беззащитных людей – детей, женщин, стариков…
ГЕНА: Они – пиши – хотят запугать нас, но…
СЛАВА: Наша ненависть к ним сильней страха!
ЗОЯ: Может, святая ненависть?
СЛАВА: Просто ненависть.
ГЕНА: И так ясно, что святая.
ВИТЬКА: Алик идет!
СЛАВА: Данька!
(Данька начинает перебирать струны на гитаре, запевает романс. Гена вынимает карты, торопливо сдает. Входит Алик)
СЛАВА: Здорово, Алик! Заходи!
ДАНЬКА: Давненько не виделись.
АЛИК: А вы хотели меня видеть?
ДАНЬКА: Почему нет? Я уж заволновался даже: а здоровый ли Алик!
ВИТЬКА: В картишки сядешь? Садись!
АЛИК: В картишки дуетесь, значит?
ДАНЬКА: Войну коротаем.
СЛАВА:А по-твоему, что мы тут делаем?
АЛИК: Чем я перед вами провинился, лично я? Мой отец продался немцам, я им не продавался.
ЗОЯ: Мы и не думала на тебя…
АЛИК: Думали и думаете.
ВИТЬКА: Да с чего ты взял?
АЛИК: Вижу.
СЛАВА: Что ты видишь? Сидят люди, решают, как жить дальше…
АЛИК Я для себя уже все решил. Уйду в партизаны.
ГЕНА: Ты знаешь, где партизаны?
АЛИК: Найду.
СЛАВА: Смотри! Пропадешь бестолково!
АЛИК: Пропаду, вы плакать не будете.
ДАНЬКА: Так мы это не умеем – плакать. Мы веселые!
ЗОЯ: Ладно тебе, Данька! Скажешь тоже…
СЛАВА: Да ты проходи, что ты стоишь столбом на пороге!
АЛИК: Бывайте. (выходит)
ЗОЯ: (после паузы) Нет, мальчики, правда, с чего вы взяли, что ему нельзя верить? Сын за отца не в ответе!
ДАНЬКА: Яблоко от яблони…
ЗОЯ: Это неправильно!
ВИТЬКА: Устарела поговорка! Нас по-другому учили!
ДАНЬКА: Много вы понимаете! Наши Севастополь держат! Наши скоро как перейдут в наступление – клочки полетят от немчуры и предателей! Вот Алик и суетится!
ГЕНА: Я бы клеймо на Алике не ставил, но и в группу его вовлекать…
СЛАВА: Нельзя его в группу. Даже если он чист, как стеклышко. Что у нас со связью? С партизанами? Докладывай, Витя, товарищ Бабкин.
ВИТЬКА: Чего докладывать? Нечего. Два дня плутал по горам, никого не нашел.
ДАНЬКА: Алик найдет!
СЛАВА: Уймись уже!
(Снаружи доносятся звуки губной гармошки, выкрики по-немецки, рев мотора)
ДАНЬКА: У-у суки, ядрена вошь!
ГЕНА: Грозин! Здесь девушка!
ХОЯ: Мальчики! А поручите мне связь! У Любы Джиги брат в партизанах, он приходил к своим ночью, а мы по соседству живем. Я Любе верю. Можно, я поговорю с ней?
ГЕНА: Люба девушка серьезная. Я – за.
ВИТЬКА: И я.
СЛАВА: Данька?... Добро, Зоя, действуй. Теперь – оружие…
ВИТЬКА: (не утерпев, выхватывает пистолет из кармана) Оба-на!
СЛАВА: Молодец какой!
ВИТЬКА: И еще два автомата с дисками в надежном месте, в сарае!
ГЕНА: Место – надежнее не бывает!
СЛАВА: А с обыском ввалятся? Или в облаву влетишь?
ГЕНА: У румын купил?
ВИТЬКА: Выменял. На хлеб, шмат сала и бабкин пуховых платок. Автоматы же! А у румын чем хошь разжиться можно! Те еще вояки! И голодные вечно!
ЗОЯ: Все равно это не оправданный риск.
ВИТЬКА: Оправданный! Я же их сперва подпоил! А уж когда их развезло…
ГЕНА: Подумать надо, где оружие хранить. Не в сарае же!
ВИТЬКА: Можно в часовне. На кладбище. Я там никаких  фашистов ни разу не видел.
ГЕНА: Да, кладбища они покуда не патрулируют.
СЛАВА: Наши мертвые нам помогут…
ВИТЬКА: А то нет!
ДАНЬКА: Ребята, а если… Они же, гады, по квартирам стоят! Если мы их всех, офицерье, в одну ночь?!
ВИТЬКА: Дело! А то других призываем – к оружию, к оружию!
СЛАВА: А людей наших тебе не жалко?
ГЕНА: Забыл, что за одного фашиста десять наших казнят?
ДАНЬКА: Так и что теперь, любоваться ими?
СЛАВА: Было бы возможно – всех в одну ночь, ни одного бы уже не было.
ГЕНА: Взрослей надо быть.
ДАНЬКА: Это ты мне?!
ГЕНА: Всем.
ЗОЯ: Мальчики, мы о подпольщиках раньше только в книжках читали, у нас же ни опыта, ничего…
ДАНЬКА: Лиха беда начало! Да, Витька?
СЛАВА: Лиха! (другим тоном) Начало положено. У нас есть группа, а у группы – задача – борьба с фашистами. Успех борьбы зависит от того, сможем ли мы сохранить группу.
ВИТЬКА: Ты нам конкретные задачи поставь!
ДАНЬКА: А то сидим! Сохраняем!
ГЕНА: Не сразу Москва строилась.
ДОРОХОВА: (входит) Ребята! Пал Севастополь.
ВИТЬКА: Враки! Враки! Брехня фашистская!
ЗОЯ: Анна Гурьевна, да как же…
ГЕНА: Значит, весь Крым под фрицем. Ладно, выдюжим! Всем народом навалимся, столкнем фрица в море! Как  Врангеля. Быть того не может, чтоб не столкнули.
ДАНЬКА: Если будем за шкуры свои дрожать…
СЛАВА: Данька! Товарищ Грозин! И ты, товарищ Бабкин! Я от вас требую железной дисциплины, понятно? Я не хочу, чтоб из-за вашей лихости мы все завтра оказались во рву. Без малейшей пользы для дела. Я понятно говорю?
ГЕНА: Все правильно.
СЛАВА: Передайте товарищам, пусть все  срочно оформляются на работу. В депо, в мастерские, куда угодно, чтобы избежать угона в Германию. Да и свои люди нужны везде. (плачущей Зое) Зоя, не надо! Нельзя сейчас.
ЗОЯ: Да, да… Но я так верила! Так верила, что наши Севастополь удержат, и наступление начнется!...
ВИТЬКА: Все верили.
СЛАВА: Расходитесь, ребята. (Дороховой. Когда все ушли) Ты ничего не знаешь, мама. Это понятно?
ДОРОХОВА: Слава, вы совсем дети…
СЛАВА: Отец был не намного старше меня, когда ушел в революцию.
ДОРОХОВА: У него командиры были, опытные взрослые люди…
СЛАВА: Опыт дело наживное, а что мы молодые… В этом есть свои преимущества.
ДОРОХОВА: Какие?
СЛАВА: (смеется) Бегаем быстро!
ДОРОХОВА: (себе, как молится) Как время  пролетело! Какое было хорошее время! Кажется, только вчера я взяла тебя на руки. Ты был вот такусенький и таращил в меня из пеленок серьезные-серьезные глазища…
СЛАВА: Мама…
ДОРОХОВА: Прохор приходил из депо, смеялся, щекотал твои щеки усами, в сад выносил и повторял нараспев «А-лы-ча», «бар-ба-рис» - учил тебя говорить. Мы так счастливы были!
СЛАВА:  Скоро мы опять  будем счастливы.
ДОРОХОВА: Куда ты?!
СЛАВА: К утру вернусь.
ДОРОХОВА: Комендантский час!
СЛАВА: Я молодой, быстро бегаю. (другим тоном) Я мужчина, мама, я взрослый, и это – мой город, меня в нем никакой патруль не возьмет.  Спать ложись, я скоро вернусь. (выходит)
(Откуда-то издалека доносится грохот взрыва, треск автоматных очередей. Появляются запыхавшиеся Слава и Витька)
ВИТЬКА: Вот это да! Во шарахнуло!
СЛАВА: Данька?...
ВИТЬКА: Нижней улицей побежал!  Он их увел за собой!
(Хромая, появляется Гена)
СЛАВА: Ранен?
ГЕНА: Ногу подвернул. Если б не Данька, я бы не утек.
СЛАВА: Данька…
ВИТЬКА: Он город знает будь здоров как! А они темноты боятся. Постреляют для отстрастки, и все. А Данька уже далеко!
ГЕНА: Он везучий.
(Действие возвращается в современную квартиру Грозина. Грозин обедает на кухне, напротив него сидит Кудряков)
КУДРЯКОВ: Ну и как, Даниил Григорьевич, везло вам?..
ГРОЗИН: А вот сижу перед вами!
КУДРЯКОВ: Чем я так не нравлюсь вам, Даниил Григорьевич?
ГРОЗИН: Молодой да ранний! Настырный! Пороха не нюхал, а судит-рядит!
КУДРЯКОВ: Не понял. Вы не хотите, чтоб именно я занимался расследованием этого дела, или вы вообще против расследования?
ГРОЗИН: Слов нахватались!... Благодарные потомки!
КУДРЯКОВ: Поверьте, мне есть чем заняться, и если вы так категорически против…
ГРОЗИН: (сует тарелку в раковину) А! Это все наши с вами человеческие штучки-дрючки! Справедливость, история! Вам карьеру делать надо! Материал нужен, как это у вас говорят… забойный!
КУДРЯКОВ: Убойный. Но мне не надо.
ГРОЗИН: Хорош врать, старлей! Не затем ты в прессу подался, чтоб фельетоны крапать про слесаря дядю Васю! Тебе масштаб подавай! Историю! А шарик, он знай крутится-вертится! В нигде! В черноте! Сверху, снизу, спереди, сзади – везде ничто! Вакуум!
КУДРЯКОВ: Не понял, простите,  в какой связи это ваше космологическое эссе находится с моими вполне конкретными вопросами.
ГРОЗИН: В такой и находится!
КУДРЯКОВ: Что вас так озлобило, Даниил Григорьевич?
ГРОЗИН: Сам! Взял, вот, и озлобился! Тебе назло! А тебе… вам… тебе понравится, если тебя через двадцать, через тридцать лет после войны пытать придут?!
КУДРЯКОВ: Минутку!
ГРОЗИН: Мол, чего это ты, Грозин, не погиб в сорок четвертом?! Всех расстреляли, один ты, сука, живой!
КУДРЯКОВ: Речь не о вас. Вы – живите на здоровье…
ГРОЗИН: То-то, что не поймешь! Тебя тогда и в прогнозе не было! Это ты теперь появился умный! Судия!
(Действие перемещается в домик мазанку. Здесь Слава, Гена, Витька, Зоя, Данька с гитарой.)
СЛАВА: Эшелон через станцию проследует ночью, в ноль часов две минуты. Мы его будем ждать на шестом километре.
ЗОЯ: Это, чтоб подальше от города?
СЛАВА: И это тоже.
ВИТЬКА: Там местность подходящая, есть, где укрыться.
ДАНЬКА: Короче. После смены встречаемся и…
СЛАВА: На месте встречаемся. Всем ясно?
ГЕНА: Ясно.
СЛАВА: (Даньке) Ничего не перепутаешь?
ДАНЬКА: Почему я должен перепутать?
СЛАВА: Мало ли что тебе в голову взбредет! Ты же герой!
ЗОЯ: Ладно вам! Нельзя ссориться!
ДАНЬКА: Примета плохая?
СЛАВА: Мы не ссоримся, но вы же знаете этого Неистового Роланда. Рыцарь непутевого образа!
ДАНЬКА: Я буду очень, очень осторожным. Тихим, как мышь. Я ни во что не ввяжусь.
ГЕНА: Все он понимает, не маленький. Такой серьезной операции… Мы впервые идем на такую серьезную операцию, надо исключить все случайности.
СЛАВА: Они боезапасы тянут на фронт, все, что у них скопилось под Севастополем, а у них много чего скопилось…
ВИТЬКА: Крым станет их могилой!
ГЕНА: Если мы справимся.
ДАНЬКА: Справимся
СЛАВА: (протягивает ему сверток) Спрячь!
ЗОЯ: Алик…
ВИТЬКА: Быстро прячь взрыватель! Дай мне!
(Данька передает ему сверток, выходит навстречу Алику,  поет прямо ему в лицо: «И летели наземь самураи под напором стали и огня»)
СЛАВА: (Алику) Не обращай на него внимания.
ВИТЬКА: Он выпивши!
АЛИК: Любку немцы взяли.
ГЕНА: Любу Джигу?!
ЗОЯ: За что?..
АЛИК: Соседка, Катька Кулешина, на нее указала. Катька брата ее видела. Ночью приходил с карабином.
ГЕНА: Ты точно знаешь? Ты уверен?... Сейчас она где?
АЛИК: Расстреляли. Сестру ее с ребенком и мать их – тоже. И Катьку. Катька в комсомоле была при наших.
ДАНЬКА: Кто тебе наши, гнида?!
СЛАВА: Данька!!
ДАНЬКА: Контра недобитая!
СЛАВА: Сядь! Отойди вон туда и сядь! И чтоб я тебя не слышал!
ЗОЯ: Ой, мамочки…
АЛИК: Когда Катьку расстреляли, немец сказал моему отцу: «Кто предал старых хозяев, предаст и новых», (выходит)
ГЕНА: Звери…
СЛАВА: Черт, черт, черт!
ВИТЬКА: Это провал, да?
СЛАВА: Нет. Казнили семью партизана. Заподозри они, что Люба – связная, они бы не так действовали, совсем не так…
ГЕНА: Значит, ей повезло.
ВИТЬКА: Повезло?!
ГЕНА: Не пытали.
ДАНЬКА: С Аликом кончать пора.
СЛАВА: Что?!
ДАНЬКА: Кончать! Понимаешь русский язык? Он что к нам, просто так заявился, про Любку рассказать?
СЛАВА: Почему нет?
ВИТЬКА: Одноклассники же были.
ДАНЬКА: Кончать его надо, пока не взяли нас тепленькими! Я его беру на себя.
СЛАВА: Стоп!
ЗОЯ: Данька! Мальчики! Да ты прямо уголовник какой-то! Кончать! Беру на себя!
ДАНЬКА: По законам военного времени!
СЛАВА: Тебя кто-то на это уполномочил? Ты приказ получил?
ДАНЬКА: От тебя дождешься! Так что я сам…
СЛАВА: Стоп!
ГЕНА: Считай, мы этого не слышали, Грозин.
ЗОЯ: Хоть и война, но нельзя же так, без доказательств…
ДАНЬКА: Доказательства тебе в гестапо предъявят!
СЛАВА: А теперь слушай, брат! Молча! Ставить под угрозу операцию с эшелоном, ставить под угрозу существование нашей группы, человека казнить на основании личной неприязни… ничего этого никто тебе не позволит. Это понятно, товарищ Грозин?
ДАНЬКА: Никто – это ты?!
ГЕНА: Мы.
ВИТЬКА: Да, ты это…Уймись!
ДАНЬКА: А между прочим, это они, старик Исаев, твоего отца тогда – ножом по горлу! Доказать не доказали, а люди знают!
СЛАВА: Так ты вендетту решил устроить?! За отца за моего отомстить?! Именно сейчас, когда все силы надо бросить на борьбу…
ГЕНА: Слава!
СЛАВА: Нормальный ты человек?!
ГЕНА: Спокойно!
ДАНЬКА: Вчера отца, а завтра тебя! Вчера отец- завтра сын!
ВИТЬКА: Ну, ты сморозил!
СЛАВА: А ты, значит, предотвратить решил?! Спасти брата!
ЗОЯ: Мальчики!
СЛАВА: Ценой операции завтрашней! Ценой вот их жизней!
ДАНЬКА: Я его аккуратно…
ЗОЯ: Данька, мне тебя даже слушать страшно!
ДАНЬКА: А ты не будь такой нежной! Не время…
ВИТЬКА: Данька, слышь, ты тут не сам по себе, что хочу, то и ворочу! Тебе сказали – нет!
СЛАВА: И только попробуй! Только попробуй мне близко подойти к Алику!
ДАНЬКА: Что будет?
СЛАВА: Исключен будешь! Из группы! Как разгильдяй и оппортунист!
ДАНЬКА: Что?!
СЛАВА: Как предатель!
ДАНЬКА: Ну, брат!... (бросается на него с кулаками)
ГЕНА: Тихо! Сели оба!
ВИТЬКА: Ну, спятили вообще!
ЗОЯ: Прекратите! Это такое… В голове не укладывается!
ДАНЬКА: Погорячились, бывает. Но он первый начал.
СЛАВА: Жаль, я не могу зарядить тебе в глаз!  По-братски. Хотелось бы!
ДАНЬКА: И мне.
ГЕНА: Нам что, водой вас разливать?
ВИТЬКА: Вы ж не просто парни, не просто …
СЛАВА: (Витьке) Дай мне. Мину дай. Я пойду с Данькой.
ВИТЬКА: Ага!
ГЕНА: Еще чего не хватало.
СЛАВА: Я сидел с Любой за одной партой.
ГЕНА: Это сейчас не важно.
ДАНЬКА: Да не бойтесь вы! Не пересобачимся!
СЛАВА: Любы больше нет… Даже не представляю себе.
ГЕНА: И я…
ВИТЬКА: (отдает сверток Славе) На. А за Любку отомстить надо. В память о Любе такое устроить фрицам…
СЛАВА: Устроим.
ГЕНА: Если кто и должен бы… За Любу… Так это я.
ЗОЯ: Она такая серьезная была. Списывать не давала… И ее, и Надю с малышом, и тетю Фросю...
ВИТЬКА: Ты сырость не разводи!
СЛАВА: Пусть. Это – человеческое…
(Входит Мила)
ДАНЬКА: Милка!
СЛАВА: Ты?...
МИЛА: Вы уже знаете? Про Любу?
СЛАВА: Да.
ВИТЬКА: Поминаем, вот…
МИЛА: Как же, поминаете! Хоть бы по кружкам наплескали для вида!
ВИТЬКА: Так мы это – уже…
МИЛА: Ой, страшно! Ой, как жить стало страшно! Тебе, Зойка, не страшно?
ВИТЬКА: А чего ты так на нее смотришь? Мне тоже, между прочим, страшно бывает.
МИЛА: Вы парни, а она девушка. И с вами.
ГЕНА: Так и ты сейчас – с нами. Пришла.
МИЛА: Я про другое.
СЛАВА: Про что – другое? Про какое - другое? Ну, держимся мы друг друга, встречаемся…
ВИТЬКА: Вместе – легче!
ДАНЬКА: А чего ты там себе навыдумывала…Ты чего навыдумывала? Мила?
МИЛА: Ничего. Так. Семок хотите?
(Действие перемещается в современную квартиру Дороховой и Грозина. В комнате Дорохова и Кудряков пьют чай)
КУДРЯКОВ: Одну минуточку, Анна Гурьевна! Мила это у нас кто?
ДОРОХОВА: Левашова Мила, девушка Славы. Хорошенькая такая была девчушка, глаза голубые, губки бантиком… Ей и было всего лет пятнадцать в сорок втором. Но выглядела она как вполне взрослая девушка. А в группе Мила не состояла.
КУДРЯКОВ: Почему? Слава берег свою девушку? Или не доверял ей?
ДОРОХОВА: Я могу только предполагать… Слава не стал бы выделять Милу, как-то особо ее беречь. Он бы счел это нечестным по отношению к ребятам, но… Мила была несколько… легкомысленной. Этакая девочка-припевочка. Не подумайте, я не хочу сказать о ней ничего плохого! Есть такой тип женщин, Павел Романович: в трудных условиях они сразу же гибнут.
КУДРЯКОВ: Левашова погибла до того, как начались аресты подпольщиков?
ДОРОХОВА: Левашова не погибла. Погибла Мила. А Левашова Людмила Архиповна живет в совхозе неподалеку отсюда. Даня наводил о ней справки. Даже, кажется, ездил к ней.
КУДРЯКОВ: У вас адреса нет случайно? Пожалуйста, Анна Гурьевна, поищите.
ДОРОХОВА: Бедные дети! Они собирались пожениться после войны!
КУДРЯКОВ: А Левашова… Сейчас она, конечно, замужем?
ДОРОХОВА: Нет, Павел Романович. Насколько я знаю, она одна.
(Темнота. Лай собак. Тускло белеет стена Милиного дома. Появляются, крадучись, Слава и Данька)
ДАНЬКА: Зайдем? Попрощаемся?
СЛАВА: Считай – уже.
ДАНЬКА: А вдруг нас – того?
СЛАВА: С такими мыслями сиди дома!
ДАНЬКА: Вдруг мы больше никогда ее не увидим?
СЛАВА: Значит, не увидим!
ДАНЬКА: На минутку заглянем! Для вдохновения!
СЛАВА: И так уже всех собак переполошили!
ДАНЬКА: Что ж я, не знаю, ты сам до смерти хочешь с ней повидаться! (зовет  тихо) Мила! Милка! (стучит в окно)
СЛАВА: Неистовый Роланд!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Кто там?
ДАНЬКА: Свои! Мил, выйди на минуточку! Мила!
ГОЛОС КУДРЯКОВА: Левашову Людмилу Архиповну можно увидеть?
(Исчезают Слава и Данька. На крыльце дома появляется Левашова)
КУДРЯКОВ: Простите, Людмила Архиповна, что так поздно вас беспокою…
ЛЕВАШОВА: Вы кто?
КУДРЯКОВ: Кудряков, Павел Романович. (показывает удостоверение)
ЛЕВАШОВА: Мне собраться надо.
КУДРЯКОВ: Не понял
ЛЕВАШОВА: Вы ж меня заберете.
КУДРЯКОВ: Куда?
ЛЕВАШОВА: У вас же план, вам же надо кого-то посадить. Кто уже сидел, тех сызнова и посадите, найдете за что. Раз уж сами прибыли, не повесткой…
КУДРЯКОВ: Людмила Архиповна, вы меня за кого-то другого приняли! Я журналист.
ЛЕВАШОВА:  Похож!
КУДРЯКОВ: Вы так часто встречались с нашим братом?
ЛЕВАШОВА: То-то, что с вашим братом! Теперь-то вы чего от меня хотите?
КУДРЯКОВ: Мы так и будем здесь разговаривать, под звездами?... Меня к вам дело привело, тридцатилетней давности дело.
ЛЕВАШОВА: Это я уже поняла.
КУДРЯКОВ: Я провожу независимое журналистское расследование…Вы меня в дом не пригласите?
ЛЕВАШОВА: Куда я денусь! Проходите, коли пришли!
( Кудряков и Левашова скрываются в доме, а у стены дома появляются Слава, Данька, Мила.)
МИЛА: Ненормальные! Пришли, словно и не война! А в облаву бы попали?
ДАНЬКА: Мы везучие!
СЛАВА: Мы окраинами шли, огородами!
ДАНЬКА: (запевает) Милая, ты услышь меня…
МИЛА: Ну, совсем сумасшедший!
СЛАВА: Тихо здесь. Луна, звезды, и никаких фашистов!
МИЛА: Там они. За стеной. То песни горланили, а потом напились и задрыхли.  Итальяшки. Они не страшные вообще-то. Дров мамане нарубили, и едой делятся. Маманю мамой зовут. «Мы. мама, воевать не хотим».
ДАНЬКА: А чего ж воюют?
МИЛА: Пригнали, вот и воюют. Но они плохо воюют.
СЛАВА: И на том спасибо!
МИЛА: А вы шли бы все-таки.
СЛАВА: Пойдем сейчас.
ДАНЬКА: Но мы еще придем! Мы их всех, гадов, тра-та-та-та-та!
СЛАВА: Угомонись, Неистовый Роланд!
МИЛА: Кто?
ДАНЬКА: Это он из ревности. Из пулемета ему слабо…
СЛАВА: Мила! Выходи за меня замуж!
ДАНЬКА: Чего?!
СЛАВА: Выходи за меня замуж, когда война закончится.
МИЛА: А она кончится когда-нибудь?
СЛАВА: Скоро!
ДАНЬКА: Милка! Ты погоди, не гони коней… Милка, я тоже! Ну, ты поняла! Ты нас больше, может, и не увидишь…
СЛАВА: Данька!
ДАНЬКА: Так что я теперь знать хочу, он или я! Мне   надо!
МИЛА: Нашли время шутить!
СЛАВА: Мы не шутим.
МИЛА: Вот после войны придете…
СЛАВА: Сейчас!
ДАНЬКА: Да, сейчас скажи, кто! Выбирай!
МИЛА: Вы для того и заявились средь ночи?...
СЛАВА: Да.
МИЛА: Нашли время!
ДАНЬКА: Другого может не быть!
СЛАВА: Ничего нельзя откладывать. Главного…
ДАНЬКА: Нам нельзя, чтоб между нами это стояло! Мы – братья…
МИЛА: Идите уже, братья, пока маманя не проснулась! Она вам  такое покажет сватовство!
СЛАВА: Мила!
ДАНЬКА: Одно слово скажи!
МИЛА: А вот не скажу! Не знаю! Вы мне оба нравитесь! (с тихим смехом исчезает за дверью)
СЛАВА: Ну, и что мы узнали нового?
ДАНЬКА: Старое узнали. Что  нечего бабе между нами встревать! (запевает) «Из-за острова на стрежень…»
(Высвечивается комната Левашовой. Здесь она и Кудряков)
ЛЕВАШОВА: Мне вставать рано, так что я рано ложусь. Задавайте свои вопросы и до свидания.
КУДРЯКОВ: Мне и самому на последний автобус надо поспеть, так что я нас не задержу. Вы любили Дорохова Ростислава Прохоровича? Что с вами? Вам нехорошо? Где у вас вода? Это?
ЛЕВАШОВА: Это – нет… Не надо воды.
КУДРЯКОВ: Честно говоря, не ожидал, что вы так взволнуетесь. Тридцать лет прошло…
ЛЕВАШОВА: Для кого как.
КУДРЯКОВ: Извините…
ЛЕВАШОВА: Мне пятнадцать было, а Славке семнадцать, когда это у нас с ним началось… Я тогда не такая была страшная, как вы меня видите, я хорошенькая была. А Славка… Он немножко до свободы не дожил. Дожил бы, по-другому бы жизнь пошла… Его в апреле расстреляли, миндаль, помню, цвел, а у него день рожденья в августе. Так он до двадцати лет и не дожил.
КУДРЯКОВ: Вы знали о группе Дорохова?
МИЛА: Все знали. И маманя моя, и Алька Исаев.
КУДРЯКОВ: Ребята были такие плохие конспираторы?
ЛЕВАШОВА: Так ведь  жили одним миром, все же было видно, понятно. Шила в мешке не утаишь.
КУДРЯКОВ: Вы хотите сказать, что весь город, включая отца Альберта Исаева?...
ЛЕВАШОВА: Не эти. Свои. Кто встречался часто, как я. Но никто не проболтался, не выдал. А в группу меня Славка не взял. Я просилась, а он – ни в какую!
(Лето. Помещение часовни. Сидя на полу у стены, Слава чистит пистолет. По часовне, напевая, ходит Мила, на голове у нее – венок из маков. Подходит к Славе, берет пулю, разглядывает на ладони)
МИЛА: Малюсенькое такое – целая смерть… Славка, почему ты не хочешь, чтобы я домой к вам ходила? Из-за матери?
СЛАВА: Нет.
МИЛА: Из-за Даньки!
СЛАВА: Да.
МИЛА: А вот и нет! Ты боишься, что придут немцы и всех заберут! И меня! Ты боишься за меня, Славка?
СЛАВА: (смеется) Не скажу.
МИЛА: Славка, миленький, дорогой, примите меня! Я все-все буду делать!
СЛАВА: Ты на нимфу сейчас похожа. В веночке.
МИЛА: Данька сказал, вы меня возьмете, если ты согласишься! Славка!
СЛАВА: Быть Даньке с подбитым глазом!
МИЛА: Слав, а хочешь, я наймусь работать в самое-самое секретное немецкое место?
МСЛАВА: В рейхканцелярию? Нет, не отпущу я тебя в Берлин!
МИЛА: Ты все смеешься… А сейчас не время смеяться!
СЛАВА: Это тебе тоже Данька сказал?
МИЛА: Данька сам… шалопутный! Ты сказал, мы после войны поженимся. А когда это будет? Может, мы тогда старые будем!
СЛАВА: Я не знаю, когда закончится война, но я точно знаю, что мы победим, и что мы тогда будем молодые. Чуть постарше, чем сейчас. Жаль, не все доживут.
МИЛА: Так уже – не все…
СЛАВА: Я, возможно, не доживу.
МИЛА: Что?!
СЛАВА: Всякое возможно. Но чем больше мы сегодня сделаем для победы, тем больше людей спасем для завтра. Я хочу, чтоб ты была в завтра.
МИЛА: А ты, значит… Ты чувствуешь что-то, раз так сказал!
СЛАВА: На всякий случай. Чтобы ты  больше не приставала ко мне с просьбами. Бесполезными. Я хочу, чтоб ты была завтра! Это понятно?
МИЛА: А я не хочу! Без тебя! Я без тебя все равно умру!
СЛАВА: (смеется) Рыцарский роман в духе нашего неистового Роланда! Чуть не забыл! Держи! (протягивает ей шоколадку)
МИЛА: И Данька мне вчера шоколадку принес. А бумажка – в крови, вся в пятнах. Я говорю: «Данька, это с убитого шоколадка?», а он смеется: «С паршивой овцы хоть шерсти клок!».
СЛАВА: Эта – чистая.
МИЛА: С фашистского склада? Люди говорят, партизаны столько понавывезли всего, и лекарства, и одежду… Из наших никого не убило?
СЛАВА: Откуда мне знать!
МИЛА: Ты же там был. И Данька. А прежде  ко мне зашел в форме в фашистской. Как  гаркнет «Хэнде хох!», на маманю, у той сковородка из руки выпала, да как она закричит. «Скажи, - кричит. – своим охламонам, чтоб застрелились, если им жизнь не дорога ни своя, ни людей!» У соседа немец, а Данька по-ихнему только и знает что «Хэнде хох» да «Гитлер капут»!
СЛАВА: Убью Неистового Роланда. Собственноручно пристрелю.
МИЛА: Он хороший.
СЛАВА: Просто идиот!
МИЛА: Он мне верит. Он меня звал на шоссе машины взвывать.
СЛАВА: Что?!
МИЛА: Потому что он…
СЛАВА: Все! Конец Роланду!
МИЛА: Славка, ты ревнуешь…
СЛАВА: Ревную?!
МИЛА: А я с тобой хочу! Я с тобой куда угодно пойду! И если умирать, так с тобой!
СЛАВА: Он тебя  умирать звал?
МИЛА:  Он сказал, что всяко может быть, так я это и сама знаю! Можно и не бороться, а погибнуть! В заложники возьмут, и погибнешь! Зазря! Так уж лучше – за дело! Возьмешь меня?
СЛАВА: И умрем мы, как в легенде! Вот так! (обнимает ее)
МИЛА: Возьмешь?
СЛАВА: Нет.
МИЛА: Ты меня еще не знаешь…
СЛАВА: Если я сказал нет…
МИЛА: Я тоже упрямая.
СЛАВА: Плохо! Ты нужна мне чуткая и нежная.
МИЛА: Слабая?!
СЛАВА: Нимфа в веночке.
МИЛА: Я хочу быть твоей женой! Сейчас!
(Мила и Слава целуются. Появившийся Данька смотрит на них в полном замешательстве.)
ДАНЬКА: Горько!
МИЛА: Ой!
ДАНЬКА: Простите, что нарушил вашу идиллию, но я просто не ожидал! Вокруг люди гибнут, а вы…
МИЛА: И мы не заговоренные!
ДАНЬКА: Выбрала, значит.
СЛАВА: Ты легок на помине, Роланд. Ты куда это? Вернись!
ДАНЬКА: Зачем? Я уже все видел. Или не все?
МИЛА: Да, выбрала!
СЛАВА: Ты куда фашиста дел?
ДАНЬКА: Какого фашиста?
СЛАВА: Которого ты ухлопал. Ты ведь ухлопал фашиста?
ДАНЬКА: А мне расцеловать его надо было в задницу? Я с пистолетом, с гранатами…
СЛАВА: Куда ты его дел?
ДАНЬКА: Не бойся, не найдут. В овраг стащил и закидал. (Миле) Эх, ты! А я думал…
СЛАВА: Ты чем думал, когда вломился к Левашовым в форме фашистского офицера?
ДАНЬКА: Проболталась уже!
СЛАВА: О деле ты думал, о товарищах, о ней?!
ДАНЬКА: Ничего ж не случилось!
СЛАВА: А если б случилось?
ДАНЬКА: Застрелился бы! Живым бы не взяли!
МИЛА: А потом бы нас с маманей! Соседей наших!
ДАНЬКА: Ну, виноват! Больше так не буду!
СЛАВА: Ты никак больше не будешь.
ДАНЬКА: Что?
СЛАВА: Вот где у меня твои художества, брат! Сколько я просил: «Данька, не дури!». Еще когда ты листовки клеил на спины румынам и полицаям, я просил тебя: «Данька, не засвечивайся, не подставляйся!»
ДАНЬКА: Сиди за веником и сопи в две дырки!
СЛАВА: На первый случай я тебя отстраняю от руководства диверсионной группой, на второй…
ДАНЬКА: Ты отстраняешь?!
СЛАВА: Ребята поддержат мое решение.
ДАНЬКА: Ты… Диктатор!
СЛАВА: Я тоже человек! Мне тоже иной раз ой как хочется взять автомат и…
МИЛА: Не ругайтесь!
СЛАВА: Но раз ты ничего понимать не хочешь, раз тебе хоть кол на башке теши…
ДАНЬКА: Ладно! Отстраняй меня! От борьбы ты меня не отстранишь!
СЛАВА: Хочешь сказать, что теперь ты будешь сам по себе?
ДАНЬКА: Вот именно! Ты мне больше не указ!
СЛАВА: И что мне с тобой делать?
ДАНЬКА: Я не Милка, чтоб ты со мной что-то делал!
СЛАВА: Ты как смеешь?..
МИЛА: Данька, да ты чего?! Данька?!
ДАНЬКА: Не дрожи! Если меня схватят, я вас не знаю!
СЛАВА: Маму? Брата? Кого еще ты не знаешь?!
МИЛА: Мальчики, не ссорьтесь из-за меня!
ДАНЬКА: Много чести! Из-за тебя! Фифа! Тили-тили-тесто, жених и невеста! (выскакивает)
СЛАВА: Ничего, ничего. Перемелется, мука будет.
МИЛА: А ты правда его?...
СЛАВА: Пинком под зад. К партизанам. Там он будет на месте.
(Действие перемещается в дом Левашовой. Левашова и Кудряков)
ЛЕВАШОВА: До войны мы со Славкой тайком встречались. Из-за моей мамани. Маманя в Бога верила, а Славка возьми да ляпни:» Человечество канонизировало своих убийц». Потом уж, как немцы пришли, маманя переменилась к нему, даже молилась за него, плакала. « Смертник он. – говорила – Такие не заживаются».
КУДРЯКОВ: Людмила Архиповна, я хочу вернуться к одному месту в вашем рассказе. Слава был уверен, что не доживет до победы? Он что-то предполагал? Предчувствовал?
ЛЕВАШОВА: Человек много чего чувствует такого, чего не знает. Вот и Славка чувствовал.
КУДРЯКОВ: Все равно мне не понятен его отказ взять вас в группу. Вы же все знали, всех знали…
ЛЕВАШОВА: Надеялся он, что если меня не назовут, не признают…
КУДРЯКОВ: То есть, он хотел вас спасти?
ЛЕВАШОВА: Хотел.
КУДРЯКОВ: А сам он? Как вы думаете, мог он?...
ЛЕВАШОВА:  Он упрямый был, а упрямые – сильные, до смерти стоят на своем. Это не он – его предали.
КУДРЯКОВ: Людмила Архиповна! Вы располагаете какими-то сведениями? У вас есть доказательства? Хотя бы косвенные?
ЛЕВАШОВА: Нету. Слова одни. Нет доказательств.
(В темноте слышен смех Милы, неразборчивые голоса. Раздается сильный стук в дверь. Становится светло. Мила подскакивает на постели, натягивает простыню до подбородка. Слава торопливо одевается)
МИЛА: Немцы?!...
СЛАВА: Все хорошо, все в порядке…
МИЛА: Не открывай!
СЛАВА: Лучше открыть.
ГОЛОС АЛИКА: Дорохов! Славка! Я знаю, что ты там!
МИЛА: Мне куда спрятаться?
СЛАВА: Никуда. (открывает Алику) Привет, Алик.
АЛИК: Бежать надо. Быстро.
МИЛА: Бежать?..
АЛИК: Слава! Данька донес на тебя в гестапо.
СЛАВА: (рассмеявшись с облегчением) Данька? В гестапо?
АЛИК: (Миле) Тебя не тронут. (Славе) А ты еще успеешь уйти.
СЛАВА: Ты думаешь, я поверю в такую чушь?
АЛИК: Я не вру.
СЛАВА: Чтобы Данька?!..
АЛИК: На твоем месте я бы не мешкал.
МИЛА: Данька не мог!
СЛАВА: Ну, с кулаками он мог на меня наброситься! Это –да! Разораться мог, глупостей каких-нибудь натворить…
АЛИК: Он и натворил. У меня нет времени убеждать тебя, разубеждать, я предупредил, а дальше, как знаешь.
СЛАВА: Почему ты меня предупредил?
АЛИК: Пригодишься! Когда ваши придут!
СЛАВА: Раньше ты говорил – наши!
АЛИК: Раньше ты считал меня человеком.
СЛАВА: Я и теперь считаю тебя человеком, Алик.
АЛИК: Тогда беги. (выходит)
МИЛА: Славка… Это что, провокация?
СЛАВА: Все может быть. Но – зачем? И лицо у него такое…
МИЛА: У него лицо такое, как будто и правда надо бежать…
СЛАВА: Но это же бред! Полный бред! Чтоб Данька! Брат! Такое нарочно не придумаешь!
(Из нахлынувшей темноты появляется Дорохова с газетой. Устало садится на табуретку, разматывает платок. За спиной ее Слава и Гена чинят приемник)
ДОРОХОВА: (читает вслух) «Ликвидирована очень крупная бандитская группа, очищен район Зуйских лесов, который по справедливости может быть назван центром бандитского движения. Значительная часть Крыма вернулась снова к спокойной жизни…»
СЛАВА: (забирает у нее газету, сует в печь) Дай-ка. Будет им спокойная жизнь. Они уже взяли Москву, теперь пьют воду из Волги.
ГЕНА: И мы не подкачаем в Крыму…(настраивает приемник. Слышны позывные Москвы) Анна Гурьевна!
ДОРОХОВА: Господи, неужели мы доживем?
(Слава и Гена смеются. Действие перемешается в часовню. Зима. В часовне Данька и разгневанная Мила)
МИЛА: Дай гранату!
ДАНЬКА: Есть у тебя гордость, Милка?
МИЛА: Дай!
ДАНЬКА: Зачем?
МИЛА: Узнаешь.
ДАНЬКА: Милочка, ласточка моя, никуда я тебя одну не пущу! Хочешь, вместе пойдем? (лезет в тайник) Видишь? Легонький. По руке. Ты оденься потеплей и пойдем. Легковушку на воздух подымем, а то и грузовик с фрицами. А Славка пусть сидит на печи, радио слушает!
МИЛА: Ты его из-за меня ненавидишь?
ДАНЬКА: Да плевал я на него!
МИЛА: Из-за меня?..
ДАНЬКА: Выискался командир! Самый умный! Не командир он мне больше! Так что ты решай. С ним остаешься или со мной идешь. Одну не пущу!
МИЛА: Данька… Если пойду, ты ко мне приставать не будешь?
ДАНЬКА: Да чтоб руки у меня отсохли, если хоть раз…
МИЛА: Ладно. Потому что мы со Славой… Мы с ним муж и жена.
ДАНЬКА: (не сразу) Это… как?
МИЛА: У нас, может, и дите будет.
(Данька отворачивается от нее, отходит, сгорбившись,  в угол, замирает.)
МИЛА: Данька! Данька, ты что?! Не надо!
ДАНЬКА: Уйди!
МИЛА: Ты очень храбрый, Данька! Ты хороший! Мы со Славой любим тебя!
ДАНЬКА: Мы со Славой, мы со Славой! Уйди!!
МИЛА: Ну, что ты как маленький! Далась я тебе! Ты же красивый! На тебя девчата заглядываются! Высоченный, глаза синие, будто небушко!
ДАНЬКА: Не трогай меня!
МИЛА: Даня! Данечка!
ДАНЬКА: Нет, но почему он?! Почему он, почему?!
МИЛА: Не знаю…
ДАНЬКА: Я б тебя на руках носил! Пылинки б с тебя сдувал! Мне с тобой и смерть сладка, Милка! Я погибну скоро, Милка! Я чувствую!
МИЛА: Нельзя! Нельзя так…
ДАНЬКА: Я и впрямь видный. Сама сказала. Заприметили меня.
МИЛА: Данечка!
ДАНЬКА: А! Все равно мне теперь, что жить, что помирать!
МИЛА: Уходи! В лес! Как Славка велит!
ДАНЬКА: Мне Славка твой не указ! Я, может, сам хочу на пулю нарваться! Чтоб уж все, не видеть никогда больше, как вы с ним лобызаетесь!
МИЛА: Нет у тебя права – под пулю! Если  только за Родину!
ДАНЬКА: За Родину.
МИЛА: Ты же – из-за меня…
ДАНЬКА: Так и ты для меня –  Родина. Любовь моя.
МИЛА: Ради любви надо жить…
ДАНЬКА: Тошно мне. Говоришь, глаза у меня, как небо, а у меня темень в глазах! Я-то думал, дурак, ты хоть чуть-чуть меня любишь!
МИЛА: Люблю, Данька! Не чуть-чуть! Ты после Славы первый для меня человек на свете! Если б не Слава, я бы с тобой была.
ДАНЬКА: Вот как?...
МИЛА: Но, вот, есть он…
ДАНЬКА: А если с ним что случится? Убьют его? Тогда?…
МИЛА: Типун тебе на язык!
ДАНЬКА: Тогда я стану милым твоим, хорошим?
МИЛА: Я ж не то хотела сказать…
ДАНЬКА: Ну и стерва ты, Милка! Но я и такую тебя люблю! Так люблю, что умру за тебя с радостью!
МИЛА: Пойдем на шоссе?
ДАНЬКА: К Славке иди. На печь! Ты сказала, у вас дите будет?
МИЛА: Я не знаю…
ДАНЬКА: Иди! Не смей так смотреть! Не смейте жалеть меня!
МИЛА: Данька!
ДАНЬКА: Сам разберусь! Со своей жизнью, смертью! С тобой! Так что, иди. Тебя Славка ждет!
(Мила, поколебавшись, выходит. Данька прикладывает к виску дуло пистолета, затем рука с пистолетом медленно опускается. Данька рыдает, раскачиваясь всем телом, бормочет:» Ну, ты и сволочь, брат! Ну, ты сволочь!» Мелодия вальса заставляет Даньку застыть в оцепенении. На заднем плане – в воображении Даньки – кружатся в вальсе, смеются Слава и Мила. На что-то решившись, Данька покидает часовню, и действие переносится в кабинет Шихтера. Здесь Шихтер и Исаев)
ШИХТЕР: Вы навели о нем справки? Он партизан?
ИСАЕВ: Они все партизаны, эти ублюдки.
ШИХТЕР: А ваш сын Альберт? Он был с ними дружен.
ИСАЕВ: Он был вынужден с ними общаться за  полным отсутствием  достойного окружения.
ШИХТЕР: Так уж и полного? А Дорохов? Грозин?
ИСАЕВ: Сын паровозника и отпрыск красного командира? Я не осуждаю княжон, им хотелось жить, и они связали жизнь с победителями, но от союза с пролетариями родились пролетарии!  Ублюдки!
ШИХТЕР: Вы очень категоричны, герр Исаев.
ИСАЕВ: От моего сына Альберта его вчерашние  дружки шарахнулись, как черт от ладана, герр Шихтер. Надеюсь, это снимает с него всякие подозрения?
ШИХТЕР: Я его и не подозревал, герр Исаев. Но как говорит ваша мудрость – доверяй, но проверяй!
ИСАЕВ: Оступись мой сын, я задушил бы его собственными руками!
ШИХТЕР: Вы и меня бы задушили, страшный старик, если б не нуждались в победе германского оружия. (наружу) Пригласите нашего гостя! (Исаеву) Я хочу, чтобы ваш сын Альберт приносил пользу Великой Германии, а от него  – ни мяса, ни молока, герр Исаев. Он живет, как на курорте, пока другие проливают кровь.
ИСАЕВ: Вы намерены отправить его на фронт?
ШИХТЕР: У нас хватает пушечного мяса и без вашего рафинированного интеллигента. Вы были очень неправы, запретив Альберту общаться с его ровесниками. Мы хотим знать все об умонастроениях молодежи. В своем городе для Альберта намного комфортней, чем на заводе в Германии, не так ли? Не смею задерживать.
(Исаев выходит. Шихтер вынимает бутылку коньяка, рюмки. Вводят Даньку и оставляют наедине с Шихтером)
ШИХТЕР: Милости прошу к вашему шалашу! Рад встрече! Курите? (пододвигает по столу пачку, и Данька жадно затягивается) О, я бы вам не советовал! Как один спортсмен другому спортсмену! Вы помните обстоятельства нашей последней встречи?
ДАНЬКА: До войны. На соревнованиях по стрельбе из винтовки.
ШИХТЕР: Прекрасное было время! Мы тогда стали почти приятели! Я часто вспоминаю, как мы вместе трапезничали, как пели ваши песни…
ДАНЬКА: (угрюмо) «Средь нас был юный барабанщик…».
ШИХТЕР: Мне больше нравится другая. Про ямщика. Вы мне ее споете, когда мы восстановим прежние отношения.
ДАНЬКА: Не восстановим.
ШИХТЕР: Человек предполагает, а Бог… как это? Располагает? Я давно слежу за вами, Данила, давно хотел повидаться. А тут и вы вспомнили про старину Клауса. Это судьба!
ДАНЬКА: Я не верю в судьбу.
ШИХТЕР:  Она – в нас. Вы – сын безвинно пострадавшего…
ДАНЬКА: Я ничего не знаю о своем отце! Вообще ничего!
ШИХТЕР: Конечно. От вас скрыли правду, чтоб вы росли верным сыном Сталина.
ДАНЬКА: Я им и вырос.
ШИХТЕР: В семье русской дворянки.
ДАНЬКА: Учительницы.
ШИХТЕР: Одно другому не помеха. Госпожа Анна учила вас прекрасному, доброму, вечному…
ДАНЬКА: Она всех учила.
ШИХТЕР: Вас она с ваших младых ногтей учила не вытирать нос рукавом и избегать некоторых специфических выражений, и вряд ли она вам пела над колыбелью «Интернационал».
ДАНЬКА: К чему вы клоните?
ШИХТЕР: Стараюсь восстановить отношения.
ДАНЬКА: Не было у меня с фашистом никаких отношений. С гестаповцем. Знал бы я тогда, кто вы на самом деле…
ШИХТЕР: Не лукавьте, Данила. Когда вас взяли на улице, вы попросили о встрече со мной. Потому что знаете, кто я, и потому что помните, как мы с вами хорошо пели у костра песни.
ДАНЬКА: Я не знаю, зачем я попросил об этом. Сам не знаю. Растерялся, наверное.
ШИХТЕР: Вы это сделали, потому что хотите жить.
ДАНЬКА: Нет!
ШИХТЕР: О, Данила, опять вы лукавите!
ДАНЬКА: Я знаю, что вы потребуете от меня в обмен на жизнь!
ШИХТЕР: Тогда, на соревнованиях, я показал лучшие результаты, но и вы неплохо стреляли. Теперь вы стреляете еще лучше. В солдат и офицеров германской армии. Я прав, Данила?
ДАНЬКА: Вы правы.
ЩИХТЕР: Я понимаю муки вашего сердца, но вы уже перешли Рубикон. Когда попросили о встрече…
ДАНЬКА: Ничего я не перешел!
ШИХТЕР: Мужчине пристала твердость. Поговорим? Вы мне должны сделать одно признание.
ДАНЬКА: Я его уже сделал. Я стрелял в солдат и офицеров германской армии. Меня взяли с оружием. Что еще?
ШИХТЕР: Вы ведь…не один в поле воин?
ДАНЬКА: Один.
ШИХТЕР: Вы можете не поверить, но мы, немцы, заинтересованы в добрых отношениях с населением. Мы пришли сюда насовсем, и мы хотим жить с вами в мире. Я не говорю сейчас о евреях и комиссарах, тех и других мы безжалостно истребим во имя будущего, нашего общего будущего…
ДАНЬКА: Вот как? И каким вам рисуется наше общее будущее? Мы будем работать на вас?
ШИХТЕР: Вы будете работать на себя. Будете хорошо работать, будете хорошо жить. Лучше, чем при старых хозяевах.
ДАНЬКА: Мы в своей стране сами себе хозяева, а вот вы…
ШИХТЕР: Данила, вы хотите…наставлять меня на путь истинный? Для этого вы слишком еще мальчишка. Ваш отец был убит, безжалостно казнен ни за что ни про что. Только за то, что знал, сколько будет два умножить на два!
ДАНЬКА: Вам-то откуда это известно?
ШИХТЕР: Я не только хорошо стрелял из винтовки перед войной. Я был готов к этой войне. Как и к миру после войны. Я вам предлагаю мир.
ДАНЬКА: Мне? За то, что я ваших убивал?
ШИХТЕР: И я убивал ваших. Таковы печальные обстоятельства военного времени. Но оно когда-то кончается, и люди должны заранее настраиваться на жизнь.
ДАНЬКА: Облавы, расстрелы заложников, виселицы – это, по-вашему...
ШИХТЕР: Издержки. Как и взрывы на дорогах, на складах… Чем скорей мы придем к взаимопониманию, тем больше человеческих жизней будет спасено. И с вашей и с нашей стороны.
ДАНЬКА: Не надо вербовать меня. Не получится.
ШИХТЕР: Я вас не вербую. Я пытаюсь – с вашей помощью – предотвратить ненужные кровопролития, Данила. Повторяю: мы пришли насовсем, и мы хотим сотрудничать с вами! Давайте начнем. Вы знаете что-то – совсем немного – о тех, кто нарушает порядок в городе.
ДАНЬКА: Ничего я не знаю!
ШИХТЕР: Тогда нам придется забросить сеть, и все, кто в нее попадут, независимо от пола и возраста, будут казнены. Все без разбора. Вы хотите этого?
ДАНЬКА: Звери!
ШИХТЕР:  Вас приучили думать, будто немцы – это садисты, которым доставляет радость уничтожать бедных русских! Это не так. Я хочу мира, но это не значит, что я позволю русским безнаказанно убивать немцев и их союзников. Будущее решается не здесь, оно решается на фронте, и каждый из нас желает победы своему оружию. Война и жестокость понятия неделимые, и очень часто жестокость обрушивается на головы невинных людей, малых и слабых. Пока идет война, мы враги, но давайте и в этом качестве постараемся остаться людьми. Я не хочу, чтобы страдали невинные, не хочу забрасывать невод. Я вам не верю, Данила, что вы действовали на свой страх и риск, тайно от членов своей семьи. Допускаю, что госпожа Анна не была посвящена в вашу деятельность, но ваш брат… Что вы можете сказать о своем брате Ростиславе?
ДАНЬКА: Что он не при чем.
ШИХТЕР: Вы меня за дурака держите, Грозин?
ДАНЬКА: Ростислав трус! Он готов жить под вами!
ШИХТЕР: Я хочу спросить об этом у Ростислава. У фрау Анны, у…
ДАНЬКА: Нет!!
ШИХТЕР: Но если эти люди лояльны по отношению к германским властям…
ДАНЬКА: Вы – не лояльны! К вам только  попади, любой сознается в чем угодно!
ШИХТЕР: Этому мы научились у вас. Сомневаюсь, Данила, что ваш отец покушался на жизнь товарища Сталина, но не сомневаюсь, что он в этом сознался. Грозин, я помогу вам спасти ваших близких, даю вам слово немецкого офицера. Я сделаю все от меня зависящее, если вы будете со мной искренни. Вы уже сделали первый шаг..
ДАНЬКА: Ложь!
ШИХТЕР: Я поздравляю вас с этим разумным решением. Добровольной явкой в гестапо…
ДАНЬКА: Я не являлся к вам! Не являлся!
ШИХТЕР: Мы будем очень снисходительны к тем, кто хочет и умеет считаться с действительностью. Через день-два мы собирались брать вашу банду…
ДАНЬКА: Нет никакой банды!
ШИХТЕР: С вашей точки зрения вы, конечно, не банда, вы группа народных мстителей, но сколько веревочке ни виться…
ДАНЬКА: Нет у нас группы!
ШИХТЕР: Тогда вы  сверхчеловек, Данила! Как вы могли  в одиночку делать  столько всякого? Не смешите старину Клауса! С точки зрения русских вы стали предатель Родины…
ДАНЬКА: Я?!
ШИХТЕР: Это примитивная точка зрения. Ее диктует война. Человек, пожалевший спасти других от бессмысленной гибели, не предатель своего народа. Вы не хотите с нами сотрудничать, вы не просите за себя…
ДАНЬКА: Меня расстреляйте, но не трогайте его! Их! Вы дали слово!
ШИХТЕР: О, да, конечно! Простите, Грозин, что я вторгаюсь в святая святых вашего сердца... В этой истории замешана женщина, я угадал?
ДАНЬКА: Она не подпольщица!
ШИХТЕР: О, эти женщины, они делают нас безрассудными! Мы ищем смерти, когда не получаем любви! Вы мне откроете имя прекрасной дамы, Данила?
ДАНЬКА: Нет.
ШИХТЕР: Я  могу узнать его сам. Это очень легко сделать, поверьте. Открыв мне имя своей подруги, вы избавите ее от больших неприятностей. Когда мы будем брать вашу банду…
ДАНЬКА: Зоя!
ШИХТЕР: Хорошо. До поры до времени, Грозин, я не стану тревожить Зою, но ее будущее целиком зависит от вас… Сидеть! Я вам не предлагаю постыдную сделку с вашей совестью, я знаю, что вы не способны кривить душой. Ваше благоразумие – вот единственный залог нашей маленькой дружбы. Дружбы во имя и ради человеческих жизней, Грозин, ибо немцы, румыны, русские, украинцы, греки – все это есть равно люди. Это мое убеждение и оно не состоит в противоречии с вашими. Ступайте домой и не делайте больше глупости.
ДАНЬКА: Как – домой?...
ШИХТЕР: Мы потом споем с вами песню про ямщика.
ДАНЬКА: Убейте меня! Вы должны, обязаны…
ШИХТЕР: Ваша возлюбленная не стоит такой жертвы, Данила. Тем более, с моей стороны. Старина Клаус не палач и он умеет ценить  мужество.
ДАНИЛА: Вы же знаете, что я сделаю, если вы меня отпустите!
ШИХТЕР: Вы ничего уже не сможете изменить. Где коготок увяз, там всей птичке…
(Данька хватает пистолет со стола, наводит на Шихтера. Шихтер смеется)
ШИХТЕР: О, я как раз ожидал чего-то подобного! Он не заряжен.  Я захотел вас испытать. У вас безумные глаза. Мне стало любопытно узнать, в кого вы захотите стрелять, в меня или в себя? Выпейте коньяка, Данила, вам это поможет. Выпейте, и я вас не задерживаю.
(Данька без сил опускается на стул. Повторяется с некоторыми вариациями утренняя сцена с Аликом, Славой, Милой)
АЛИК: Беги. Ты еще успеешь. Данька донес на тебя в гестапо.
СЛАВА: (хохочет) Данька?! Данька никогда в жизни ни на кого не донесет! А уж в гестапо!.. Самому дров наломать – это пожалуйста, но чтоб доносить… Не тот характер!

АКТ ВТОРОЙ
(Помещение склада. За столом, застеленным газетой, Грозин пьет чай, наливая себе из термоса. Рядом – почти пустая бутылка водки, стаканы, ломти хлеба. Гоша вертит в руках транзистор, включает, выключает)
ГОША: Вот этот здорово пашет!
ГРОЗИН: Положь.
ГОША: Вы чего, дядь Данила? Сами обещали: приходи с пол-литрой, я тебя отоварю.
ГРОЗИН: Положь. Этот. Его на меня повесят. Я тебе вон из того пака выберу. Там подавленных половина, все равно спишут.
ГОША: А мне тоже дерьма не надо. Мне такой надо, чтоб сто лет пахал. Я ж не за бесплатно, дядь Данила, я вам золотом плачу. Как на мировом рынке.
ГРОЗИН: Тоже мне, английская королева! Ну-к, что это у тебя?
ГОША: Зубы.
ГРОЗИН: И правда… Тьфу! На улице, что ль, кого?...
ГОША: Да ну вас! Я клад нашел. Чесслово! Тут не одни только зубы, а вот и часики  крохотные, и обручалки две, и крестик.
ГРОЗИН: Тебе сидеть не случалось?
ГОША: Я ж не вру. У бригадира нашего спросите, у Вовки Рогозина. Клад мы нашли с бригадой и поделили промеж себя. Мы в запретзоне, в лесочке, линию вели, давай яму рыть под опору, а там – на тебе: костей видимо-невидимо, а про меж них фляжки, кастрюльки. Денег нашли во такущую пачку – трешницами довоенными – да она вся на свету рассыпалась. Мы так подумали, дядь Данила, что немцы или еще кто расстреляли в том лесочке уйму народа. Женщин, в основном. Вовка Рогозин по черепам это определил, у женщин черепа круглые. И детей много. Во такусенькие есть черепочки, видать, младенчиков, а есть побольше, и такие, и вот такие, и все с дырками от пуль, представляете?
ГРОЗИН: (после паузы) Гнида ты. Мародер.
ГОША: Я?!
ГРОЗИН: Сволочь!
ГОША: Эх вы! А я никогда вас не оскорблял! Даже когда вы здесь напивались до  поросячьего визга и такое несли… Да если б мы куда заявили, вы что думаете, эти кости так бы вместе с золотишком и закопали? Фигушки! Золота в мире вообще мало, это благородный металл, национальное достояние,  а вы – мародер!
ГРОЗИН: А ну, положь приемник, сучий ты сын! Вали!
ГОША: Стакан-то отдайте! С кладом!
КУДРЯКОВ: (наблюдавший с порога финал этой сцены) Добрый вечер, Даниил Григорьевич. Разрешите?
ГОША: Приветик!
ГРОЗИН: Сука сопливая! (швыряет в Гошу кружкой)
ГОША: Дядь Данила малость того, перебрал, что для его головы очень вредно!
КУДРЯКОВ: Нам бы поговорить, Даниил Григорьевич. Без посторонних.
ГОША: Гляди ты, какой таинственный! Конкурирующая фирма?
КУДРЯКОВ: Проваливай, а?  По-хорошему.
ГОША: Я что, я могу и свалить, не гордый. А может, сперва того, тяпнем за знакомство? Тут всего ничего осталось. Дядь Даниле одному много, а на троих…
КУДРЯКОВ: В другой раз. (теснит его к двери)
ГОША: А я здесь не посторонний. Мы с дядь Данилой по корешам, хоть он и псих, когда переберет. Мы с ним – представляешь? – утречком на базаре, возле пивного ларька сошлись!
КУДРЯКОВ: Представляю.
ГОША: У дядь Данилы пятнадцать копеек было и талончик на троллейбус, а продавщица талончик взять не схотела, а я дядь Данилу выручил!
КУДРЯКОВ: Ты настоящий друг! Все, пацан, расти большой, будь здоров! (выпроваживает Гошу)
ГРОЗИН: Сука сопливая!.. Я пью, так у меня жизнь такая, будь она трижды проклята, а этот… Мародер! Предки мы для них! Психи! Мы свое дело сделали, завоевали им жизнь счастливую, беззаботную, теперь нам на покой пора, в ящик!
КУДРЯКОВ: Ну, Даниил Григорьевич, зачем же всех  под одну гребенку? Лично я так не считаю, а я ведь тоже молодой, и у меня тоже есть сын…
ГРОЗИН: Тоже! А у меня – нет! Никого нет! С женой три месяца прожили, потом сбежала жена от Славкиной славы! Да если ты теперь до правды докопаешься, ты что думаешь, я в пляс пущусь на радостях? Я белугой взвою! Прошла жизнь! Не вернуть! Да тебе разве понять? У тебя свой интерес! Карьерный!
КУДРЯКОВ: Вот насчет этого можете быть спокойны, карьерный рост мне не светит. А дело это я доведу до конца, хочется вам того или нет. Вы на меня жалобу накатали, что я был с вами груб. Может быть, вы мне напомните, Даниил Григорьевич, какую грубость я допустил по отношению к вам?
ГРОЗИН: Клещ ты! Впился мне в душу, как клещ! Молодой еще порядок в истории наводить!
КУДРЯКОВ: Даниил Григорьевич, давайте не будем дискутировать…
ГРОЗИН: Пусть пришлют солидного человека! А то явился! Потомок! Жизнь, ее шкурой понимать надо!
КУДРЯКОВ: Вы Левашову Людмилу Архиповну хорошо знали?
ГРОЗИН: Левашову?
КУДРЯКОВ: Да. Милу.
ГРОЗИН: Знал. Было дело. Приударял я за ней. А что, померла она?
КУДРЯКОВ: Да нет, она как раз таки жива, здорова, и рассказала мне прелюбопытнейшую историю, будто бы вы, Даниил Григорьевич, не то зимой, не то ранней весной сорок четвертого года сдали в гестапо своего друга и брата Ростислава Дорохова. Не подумайте только, что это я, сопляк такой-рассякой, хочу опорочить вас, ветерана…
(Грозин разражается хохотом)
КУДРЯКОВ: Лжет Левашова? Клевещет?
ГРОЗИН: Ну, баба! Ну, курва! Еще б ей не клеветать! У нее-то у самой рыло в пушку! Вы, небось, раскопали, что с весны сорок четвертого и вплоть до немецкого драпежа она уборщицей работала в этом самом гестапо, у Клауса Шихтера? За что и была судима советским судом!
КУДРЯКОВ: Минуточку! Левашова  работала на немцев или устроилась в гестапо по заданию Дорохова?
ГРОЗИН: А это вы у нее спросите!
КУДРЯКОВ: Вы любили ее, Даниил Григорьевич.
ГРОЗИН: Что?! Это она вам тоже?..
КУДРЯКОВ: Вы любили Милу…
ГРОЗИН: Бросьте! Самкой она была! Молодая да ранняя! Мы со Славкой пацаны были зеленые, плюс к тому росли на всякой романтической чепухе! Эпосы, романы, легенды! Мама Аня нас этим с детства пичкала! Мол, мужчина это рыцарь! Без страха и укропа! А Милка стерва была себе на уме! Ушлая была сучка!
(Действие переносится в домик-мазанку. Дорохова собирает вещмешок Даньки. Данька угрюмо курит. Входит Слава. Треплет Даньку по плечу)
СЛАВА: Ну, ты что, Неистовый Роланд, сидишь, горюешь, голову повесил? Ну, повздорили маленько, бывает. Мы же братья!
ДАНЬКА: Поговорить надо. (отводит его в сторону) Мне Милка сказала… В общем, что вы с ней… Правда?
СЛАВА: Да.
ДАНЬКА: Какое ты имел право?! В группу ты Милку не взял, а детей делать…
СЛАВА: Мы не будем обсуждать это.
ДАНЬКА: Война кругом, фрицы! Ты поступил не как товарищ и комсомолец, а как…
СЛАВА: Все сказал?
ДАНЬКА: Нет! Тебя убьют – ладно, ты мужчина, тебе на роду написано  в бою погибать! А если Милку? В гестапо? Если ее пытать будут?
СЛАВА: Теперь все сказал? Если б я мог уберечь Милу…от войны, от всех  превратностей случая, я бы  это сделал. Но я не Господь Бог, я не знаю, что будет завтра, сегодня, через минуту!
ДАНЬКА: Я знаю!
СЛАВА: Что ты знаешь?
ДАНЬКА: За нами следят !
СЛАВА: У тебя мания преследования, брат?
ДАНЬКА: Заговоренный ты, да? Пуля тебя не берет, штык…
СЛАВА: Данька, что с тобой?
ДАНЬКА: Чую их, гадов! Вот клянусь тебе, чую! Уходить надо! Всем! Тебе – первому! Уводи ребят! Милу!
СЛАВА: А в сны ты не веришь? В гадание на кофейной гуще?
ДАНЬКА: Все уходите.  А я останусь. Я им такой фейерверк устрою!.. Славка! Я был в гестапо.
СЛАВА: Алик мне сказал.
ДАНЬКА: И ты…поверил?
СЛАВА: Нет.
ДАНЬКА: Так я там был! Я убить его хотел, старину Клауса.
СЛАВА: Молодец!
ДАНЬКА: А он… меня отпустил. Посмеялся надо мной и велел убираться. Он за мной хвост пустил, точно! Они все знают!
СЛАВА: Почему же мы до сих пор на воле?
ДАНЬКА: Не знаю. И зачем он меня отпустил, не знаю! У него своя игра, нам не понять.
СЛАВА: Хотят через нас выйти на партизан. Так что, Роланд, соблюдай предельную осторожность, проверяйся…
ДАНЬКА: А вы?
СЛАВА: Мы мирные обыватели, работаем на немцев с первых дней оккупации. Только ты и был паршивой овцой.  Ты узнал, что мы с мамой решили на тебя заявить, и бежал. Все, простись с мамой.
ДОРОХОВА: Варежки опять где-то посеял.
СЛАВА: Мои возьмет. Партизан!
ДОРОХОВА: Данечка, мальчик мой…
(Вбегает Витька)
ВИТЬКА: Ребята!...
СЛАВА: Что?...
ВИТЬКА: Милу немцы взяли. Левашову.
ДАНЬКА: Милку?!
ВИТЬКА: Я сам видел. Я шел, а возле их дома – машина. И фрицы Милку толкают.
СЛАВА: А, черт! Черт! Черт!
ДАНЬКА: Отобьем ее? Славка?! Нарядимся полицаями, гранаты возьмем!.. Неужели ты им Милку отдашь?! Жену свою?! Славка!
СЛАВА: Уходи в отряд.
ДАНЬКА: Не уйду!
СЛАВА: Маму заберешь. Собирайся, мама.
ДОРОХОВА: Я тебя одного здесь не оставлю.
СЛАВА: Это приказ.
ДОРОХОВА: Я не боец твоей группы, Слава,  на меня твои приказы не распространяются.
ДАНЬКА: И на меня. Я уже не в группе, ты меня исключил.
ВИТЬКА: Данька, ты чего?
ДАНЬКА: Если он боится, я сам!
СЛАВА: Витька, беги за Геной…Мама, не упрямься, а ты…
ДАНЬКА: Ты что, не понимаешь?! Ведь Милка же, Мила наша у них!
ДОРОХОВА: Я с тобой останусь, Слава, а Даня… Даня должен уйти сейчас же.
ВИТЬКА: Ее, может, отпустят. Если ты ничего не выкинешь. А  выкинешь, они сразу решат, что она из наших. (выходит)
СЛАВА: Слышал? Он верно мыслит, а ты…вообще не мыслишь. Передашь в отряд. (передает конверт)Здесь ценная информация,  только попробуй не передать!
ДОРОХОВА: Идем. Провожу тебя, головушка сумасбродная. (уходит с Данькой)
(Слава достает бумаги из тайника, просматривает быстро, бросает в печь. В памяти его звучит голос Милы)
ГОЛОС МИЛЫ: Я у мамани в сундуке фату нашла и венчик – цветочки восковые, беленькие и розовые. А давай, как война кончится, свадьбу справим?  По-старинному, с фатой? С музыкой, с танцами. Столы в сад вынесем, гостей назовем, и будут все нам «горько» кричать!
ГОЛОС СЛАВЫ: У нас будет сын?
ГОЛОС МИЛЫ: Дети. Много детишек. Беленькие и черненькие, хорошенькие!
(Слава вынимает фотографии из альбома, бросает в огонь.
ГОЛОС МИЛЫ: Славка, Славочка! Я боюсь! Не бросай меня, Славочка! Спаси меня!
(Входят Витька и Гена.)
ГЕНА: Меня Витя вкратце проинформировал. Тут два варианта возможны. Или Милу взяли случайно, по доносу, или они напали на наш след. Как думаешь, Слава?
ВИТЬКА: А Левашова при чем?
ГЕНА: Дорохов, она знала что-нибудь?
СЛАВА: Да.
ГЕНА: Объяснись.
СЛАВА: Меня знала, Даньку. Знала, кто мы.
ГЕНА: Дорохов, ты давал клятву. Что никто, ни брат, ни сестра…
СЛАВА: Твои мать, сестра, дед ни о чем не догадались?
ГЕНА: Мои- не Мила.
ВИТЬКА: Уходить надо?
СЛАВА: Пожалуй. Я останусь пока…
ГЕНА: Не сходи-ка ты с ума, Дорохов.
ВИТЬКА: Тебе первому тикать надо!
СЛАВА: Не будем пороть горячку.
ВИТЬКА: Он это – из-за нее!
ГЕНА: Дорохов, ты помнишь Любу Джигу?
СЛАВА: Наша первая боевая потеря.
ГЕНА: А ты помнишь, я выучиться мечтал на авиаконструктора? Так то был не я. Я умер для всего личного, когда Любу… Потому что я ее любил, а она меня. И каково мне смотреть, как вы с Данькой хороводы водите вокруг Левашовой?
СЛАВА: Прости.
ВИТЬКА: Ты ей ничем не поможешь, Славка. Можешь только отомстить. Бить их, бить, бить, бить! Но для этого надо быть живыми…
ГЕНА: (поднимает листок с пола, читает) «Сколько нас рождено, чтоб погибнуть в ближайшем сраженьи!
Звал набат, и мы шли. И тонули в кровавой  беде,
За простое и мудрое мира движенье –
За движение плуга по борозде…»
(Слава забирает листок, бросает в огонь)
ГЕНА: Зачем?.. Боишься, что Левашова?.. Ты можешь поручиться за Левашову?
СЛАВА: Нет.
ВИТЬКА: Ну, и зачем ты останешься? Чтобы еще раз с ней повидаться? Там? Ты что, совсем того стал? Как Данька?!
СЛАВА: Мила знала только меня и Даньку.
ГЕНА: Остальных  вычислить –  задачка для первоклашек.
СЛАВА: Пойми, Генча… Правильно пойми. Она – моя женщина. И если я так вот брошу свою женщину, за здорово живешь… Даже узнать ничего не попытаюсь… Грош мне будет цена в моих же глазах!
(Слышны рыдания Милы. Высвечивается кабинет Шихтера. Здесь Шихтер и Мила)
ШИХТЕР: Выпейте воды, фрейлейн Мила…Я отпущу вас домой, если вы подробно и откровенно ответите на некоторые мои вопросы.
МИЛА: Я ничего не знаю!
ШИХТЕР: Фрейлейн, я еще не стал спрашивать, а вы уже отвечаете. Чтобы сделать нашу беседу окончательно понятной для вас, я сразу же скажу следующее: если вы удовлетворите мое любопытство, я  освобожу вас. Если же вы попытаетесь водить меня за нос…О, тогда наша беседа станет очень неприятной для вас!
МИЛА: Но я ничего не знаю! (потому что Шихтер берет ее за руку) Не надо!!
ШИХТЕР: Ах, фрейлейн, фрейлейн, я знаю толк в женщинах, вы прелестны! В вас есть то хрупкое изящество, которого так не хватает русским. Это не удивительно, что мальчишки потеряли из-за вас свои головы, Париж стоит мессы! И тем ужаснее, фрейлейн, что эти ваши маленькие ручки испачканы кровью немецких солдат.
МИЛА: Я никого не убивала!
ЩИХТЕР: А что вы делали? Клеили прокламации? Взрывали склады с боеприпасами, пускали поезда под откос? Вы партизанка, фрейлейн!
МИЛА: Нет. Я не партизанка и я ничего не знаю. Но если б знала…Я бы ничего не сказала вам!
ШИХТЕР: Браво, юная женщина! Вы пытаетесь играть героиню? Но это не ваша роль, вы от нее скоро устанете… Ах, фрейлейн Мила, вы себе плохо представляете, во что вас превратят наши бесчувственные костоломы! Они вас искалечат прежде, чем вы мне сделаете признание. А вы его сделаете. Затем вас расстреляют. Подумайте, стоит ли нам с вами заходить так далеко? Вы ведь не состоите в банде Дорохова, я прав?
МИЛА: Не состою. (сообразив, что проболталась, закрывает рот ладонью)
ШИХТЕР: О, вы не проболтались, я знаю довольно об этой банде. Это дело у меня в шляпе. С вашей помощью я только хочу уточнить некоторые детали, потому что не хочу, чтобы страдали невинные. Есть такая игра - «Угадайка», давайте будем в нее играть. Я вам называю имя какого-то человека, а вы мне говорите да или нет. Ничего больше. Например, Дорохов Ростислав. Вы не станете врать, что совсем не знакомы с ним? Девятнадцать лет, темный шатен, глаза… Сидите, фрейлейн, спокойно! Мы только начали играть в нашу игру. Вы, конечно, станете отрицать, что ваш друг есть  главарь террористической шайки?
МИЛА: Не шайки!
ШИХТЕР: Я спрошу по-другому. Ростислав Дорохов – руководитель русской подпольной группы? Да или нет?  Я и сам знаю ответ на этот вопрос.
МИЛА: Да! И я горжусь этим!
ШИХТЕР: О, эти женщины, им все время нужны герои!
МИЛА: Да, он герой, и он вам отомстит за меня!
ШИХТЕР: Браво, фрейлейн. А теперь поговорим подробней о тех, которые отомстят. Имена, фамилии, адреса. Будете говорить?
МИЛА: Нет. (Шихтер отвешивает ей пощечину, возвращается за стол)
ШИХТЕР: У нас с вами все будет, не как в кино. Красная Армия не подоспеет, чтобы спасти вас. И Дорохов не отомстит за вас, фрейлейн Мила, я прямо при вас спущу с него  шкуру. Всех этих ужасов может не быть, если мы с вами договоримся полюбовно. Я только  хочу сберечь свое время. И вашу жизнь. Вы будете говорить?
МИЛА: Я только Славу знаю. И Даньку. И то потому…
ШИХТЕР: (вызывает конвойного) Фрейлейн Левашову – вниз. На экскурсию.
(Действие переносится в помещение склада. Грозин и Кудряков )
КУДРЯКОВ: Вы не пытались спасти Милу, Даниил Григорьевич?
ГРОЗИН: Как бы я ее спас?
КУДРЯКОВ: Но вы не ушли в отряд сразу. Вы задержались в городе. Знаете, для чего?
ГРОЗИН: Не знаю!
КУДРЯКОВ: Да вы успокойтесь, Даниил Григорьевич, я же ни в чем вас не обвиняю, я  только восстанавливаю последовательность событий. Давайте вместе разберемся.
ГРОЗИН: Мне разбираться не с чем!
КУДРЯКОВ: Вы побывали в отряде, передали по назначению пакет, информацию… А потом вернулись.
ГРОЗИН: Кто б меня отпустил?
КУДРЯКОВ: Но прежде вы убрали свидетеля.
ГРОЗИН: То есть, как это я убрал? Кого?
КУДРЯКОВ:  Альберта Исаева.
(В темноте сталкиваются Данька и Алик)
ДАНЬКА: Все неймется, гад? Все крутишься тут, вынюхиваешь?
АЛИК: Пропусти, Иуда.
ДАНЬКА: Как ты  меня назвал?! Повтори!
АЛИК: У меня нет времени ходить вокруг да около, Грозин. Я оказался перед выбором: отправляться на работу в Германию или здесь доказать свою полезность оккупантам…
ГРОЗИН: Признался!
АЛИК: Так вот! Я им выдам предателя. Тебя.
ДАНЬКА: Ты что сказал, контра недобитая?! Ты…
АЛИК: Я все знаю и я сейчас же поговорю с Дороховым .
ДАНЬКА: Кто тебе поверит?!
АЛИК: Отойди!
ДАНЬКА: Никто тебе не верил и не поверит, потому что ты буржуй, беляк! Пятая колонна! Твой отец – фашистский холуй, а…
АЛИК: Ты – холуй!
ДАНЬКА: Я?! Ну, ты  сам нарвался, сам захотел… (вынимает нож) А это ты пробовал?!
АЛИК: Трус!
(Данька с рыком бросается на Алика. Короткая схватка, Алик падает. Данька за ноги уволакивает тело. Действие перемещается в квартиру Грозина и Дороховой. Вечер. Дорохова вяжет, Кудряков листает альбом)
ДОРОХОВА: Это Даня. Здесь ему четырнадцать лет. А это Алик…Все свои фотографии, а их и было-то немного, Слава сжег перед арестом. И фотографии сжег, и стихи, и даже прядку волос, что я хранила в медальоне…Он словно хотел, чтобы я забыла его, совсем забыла! Простите! Вы чай-то пейте, Павел Романович. Остынет.
КУДРЯКОВ: Что вы знаете о гибели Альберта Исаева?
ДОРОХОВА: Мало. Фактически ничего. Только то, что рассказал Даня.
КУДРЯКОВ: Еще один оклеветанный герой нашей истории.
ДОРОХОВА: Возможно.  Даня недолюбливал Алика. Еще со школы. Задолго до того, как старик Исаев стал работать на немцев. Странная, беспричинная неприязнь…
КУДРЯКОВ: Вероятная причина – смерть вашего мужа, Анна Гурьевна. Молва обвинила в ней Исаева-старшего?
ДОРОХОВА: Да. Его даже арестовали, но почти сразу выпустили. А забрали мужа  Лизы, красного командира, Даниного отца, и никто о нем ничего больше не слышал. Я много думала об этом потом, но ни с кем не делилась своими мыслями. А Слава всегда заступался за Алика, и другие ребята…
КУДРЯКОВ: Кроме Грозина.
ДОРОХОВА: Для Дани мир делился на белое и черное… Белое и красное, вернее сказать. Он не признавал компромиссы, не считался с мнениями других, с фактами…
КУДРЯКОВ: Этакий атаман-молодец!
ДОРОХОВА: Сколько вам лет, Павел Романович? Я это к тому, что приходили до вас разные люди, в который раз выслушивали меня, Даню, и…ничего не менялось.
КУДРЯКОВ: Мне двадцать девять.
ДОРОХОВА: Вы – с сердцем подошли. Так, словно это дело касается вас лично. Вы себя поставили на место Славы, Павел Романович?
КУДРЯКОВ: (не сразу) Я иду его путем.
ДОРОХОВА: Я почувствовала.
КУДРЯКОВ: Не от фактов иду, а к фактам.
ДОРОХОВА: Спасибо, что вы мне поверили. Поверили Славе.
КУДРЯКОВ: У Альберта Исаева близких не осталось?
ДОРОХОВА: Нет. Алик искренне ненавидел оккупантов, чтобы там ни говорил Даня. Ребята остерегались его из-за отца, но сам Алик… Раз уж мы заговорили о фактах. Он мог бы донести на ребят и в сорок первом, и в сорок втором, но уж никак не в сорок четвертом, когда наша армия была уже близко. Мне думается, Слава не привлек Алика к работе по единственной причине: старик Исаев следил за сыном, буквально глаз с него не спускал. Наверное, Алик даже прикрывал ребята, отводил подозрения… Нет, Алик не предатель!
(Действие перемещается в домик мазанку. Дорохова откладывает вязание, открывает Даньке)
ДОРОХОВА: Ты?!...
ДАНЬКА: Уходим!
ДОРОХОВА: Ты зачем…
ДАНБЬКА: Мама, это конец! Провал! Где Славка?
ДОРОХОВА: Подожди, подожди…Ты  ранен?
ДАНЬКА: Это не моя кровь.
ДОРОХОВА: А чья? Чья это кровь?
ДАНЬКА: Я убил его. Он здесь крутился, подслушивал…
ДОРОХОВА: Кто?
ДАНЬКА: Алик!
ДОРОХОВА: Господи!
ДАНЬКА: Надо сказать  ребятам…
ДОРОХОВА: Что же ты натворил, беспутный! Мало что ты убил…
ДАНЬКА: Так было надо!
ДОРОХОВА: Ты убил возле дома…
ДАНЬКА: Там только кровь смыть…
ДОРОХОВА: Кого я воспитала, Господи!
ДАНЬКА: Меня! Меня ты воспитала! Считай, я отомстил за Славкиного отца! Кровь за кровь!
ДОРОХОВА: Уходи! Сию же секунду! (выталкивает его за дверь. С трудом доходит до стола, застывает, упершись в столешницу руками)
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна!
ДОРОХОВА: Да? Простите…
КУДРЯКОВ: Значит, Грозин предупредил о провале за несколько часов до ареста Славы? Насколько это соответствует озарению?
ДОРОХОВА: Я много раз пыталась потом поговорить с Даней, но… Даня раздражался, твердил свое: Алик выдал, предал, донес!.. Мне кажется, это бессмысленное убийство и навело карателей на след. Если бы я послушалась Даню и предупредила ребят… Я уже собралась было к Бабкиным – Слава был в депо на дежурстве – как подумала, что суетой, беготней только привлеку к нам внимание… Я решила ждать до утра.
(Дорохова бродит по домику-мазанке. Стук в дверь)
ДОРОХОВА: Кто?
 ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Свои, Анна, открой! (поскольку Дорохова не открывает) Горе у меня, Анна!
(Дорохова решается. Открывает. Входит Исаев)
ДОРОХОВА: Вы?...
ИСАЕВ: А ты кого ждала? Арестную команду? Тебя не тронут, я об этом побеспокоился…Можешь не благодарить. Ты же не хочешь быть мне обязанной. Предпочитаешь не помнить.
ДОРОХОВА: Я всегда помню добро.
ИСАЕВ: А что еще ты помнишь? Красный террор? Ты помнишь, как раненых добивали штыками в госпиталях? Товарищи! Товарищи твоего мужа, Анна!
ДОРОХОВА: Мой муж никогда бы…
ИСАЕВ: Мою жену, сестру милосердия, проткнули штыком, когда она попыталась спасти беспомощных людей, взывала к совести прошек, а ты…
ДОРОХОВА: Мы с Лизой лежали в тифе…
ИСАЕВ: А массовую расправу над офицерами помнишь, Анна? Вы с сестрой к тому времени уже оправились от болезни, принимали ухаживания победителей…
ДОРОХОВА: Вы меня обвиняете в терроре? Покойного Прохора? Мужа Лизы? Ни Прохор, ни Гриша не стали бы стрелять в безоружных…
ИСАЕВ: Отказались бы выполнить приказ?
ДОРОХОВА: Такой приказ – да.
ИСАЕВ: Ты плохо знала своего мужа, Анна. Мало с ним тешилась.
ДОРОХОВА: Это вы убили его, Николай Иванович?
ИСАЕВ: Они бросили под пулеметы людей, которые им поверили! Людей, готовых служить их власти, новой России! Они собрали их, раздели и погнали под пулеметы. Забыла?
ДОРОХОВА: Мы все были в ужасе. И Прохор.
ИСАЕВ: Но вы ничего не могли поделать! А я мог. Могу.
ДОРОХОВА: Вы служите немцам, когда ваш народ…
ИСАЕВ: Это не мой народ! Мой народ не рушил свои святыни, не отрекался от Бога в пользу международного жидовства! Мой народ был перебит или отправлен в изгнание!
ДОРОХОВА: Почему не ушли вы?
ИСАЕВ: Почему я должен был бежать из своей страны? Почему не Прошка и Гришка?
ДОРОХОВА: Вы так ослеплены ненавистью, что ничего не хотите видеть! Вы для своих немецких хозяев такая же русская свинья, как все мы! Вы…
ИСАЕВ: Придет час, и я покажу им, кто хозяин этой земли!
ДОРОХОВА: Этот час никогда для вас не придет. Вы не измените прошлое…
ИСАЕВ: Ты подурнела, Анна. Стала похожа на бабу с пролетарской окраины. Твоей сестре повезло больше, Бог прибрал ее прежде, чем она заложила душу за кусок кумача на косынку.
ДОРОХОВА: Вам ли говорить о душе!
ИСАЕВ: Идет война народная? Для меня она идет с того дня, когда двух моих сыновей, совсем еще мальчиков, расстреляли из пулемета в балке. Они и оружия-то в руках не держали, но они значились в списке и явились по объявлению.
ДОРОХОВА: С тех пор много воды утекло, Николай Иванович. И много крови.  Но еще никогда в нашей истории человек, переметнувшийся на сторону врага, не был правым и святым! Никогда! Какие бы страсти этим человеком ни двигали! Вы же были совсем другим! Вы опекали нас с Лизой, когда мы потеряли родителей, остались  бесприютными, беспомощными…
ИСАЕВ: Меня расстреляли из пулеметов, княжна. А прежде – насадили на штык. У меня память не такая короткая, как у вас.
ДОРОХОВА: Это вас не извиняет сегодня.
ИСАЕВ: Ты думаешь, я пришел просить у тебя прощения? За твоего Прохора, грязного убийцу? Как ты могла жить с  тупой полуграмотной скотиной? Ты, девочка, которую я называл ангелом? Гришка Грозин, тот хоть душился одеколоном «Шипр»! Весь им провонял! А Прошка благоухал паровозным дымом. Тебе не противно было делить с ним ложе?
ДОРОХОВА: Мой муж уважал меня. Любил, берег и уважал. И мой муж никогда не напал бы на человека со спины.
ИСАЕВ: Как твой сын и твой племянник?
ДОРОХОВА: Вы… ничего не докажете. Вам нечего предъявить им.
ИСАЕВ: Не хочешь ли ты сказать, что твои сын и племянник уподобились мне, фашистскому холую, и честно работают на немцев? С комсомольским задором!
ДОРОХОВА: Зачем вы пришли?
ИСАЕВ: Не пора ли заплатить по счетам, княжна? Отдать долги, как то пристало людям нашего круга? Ты же не вконец опролетарилась, Анна!
ДОРОХОВА: О чем вы?
ИСАЕВ: Я спасал  тебя и Лизу, рискуя собой. Делился последним. Я и сейчас тебя спасаю.
ДОРОХОВА: Вы с ума сошли, Николай Иванович! Зачем?! Я немолодая женщина…
ИСАЕВ: А я старый одинокий человек..
ДОРОХОВА: Я подурнела, как вы сами заметили, я стала похожа…
ИСАЕВ: Подурнела ты, а не моя мечта о тебе. Мечты должны когда-то сбываться.
ДОРОХОВА: (бросается к окну, распахивает створки) Нет!! Люди!!
ИСАЕВ: Где ты их в последний раз видела?! (хватает ее) Аня… Анечка… Ангел… Вот он, мой час… Теперь ты не отвертишься…
(Снаружи слышится лай собак, скрежет тормозов, топот ног, выкрики по-немецки. В дом в сопровождении автоматчиков входит Шихтер)
ШИХТЕР: О, герр Исаев! Разве так ведет себя с дамой потомственный русский дворянин? (помогает Дороховой встать с пола)
ИСАЕВ: А пошел ты! (выходит)
ШИХТЕР: Я к вам на редкость во время, не так ли?.. Поддерживать порядок и спокойствие всюду, где развевается знамя фюрера, таков есть долг германского офицера. Будем, однако, снисходительны к несчастному отцу, который потерял единственного сына убитым.
ДОРОХОВА: Убитым?..
ШИХТЕР: В смерти, которая  настигает из-за угла, всегда есть что-то особенно недостойное для мужчины. С этим вы должны согласиться.
ДОРОХОВА: Я не совсем понимаю…
ШИХТЕР: Вы все прекрасно понимаете. Старик Исаев еще не знает, что его сын был убит на пороге вашего дома, но когда он это узнает… О, фрау Анна, тогда вам потребуется защита! Тогда старик Исаев придет к вам не затем, чтобы вернуть себе прошлое… Я хочу видеть вашего сына Ростислава.
ДОРОХОВА: Его нет дома.
ШИХТЕР: А ваш племянник?
ДОРОХОВА: Я не знаю, где он. Мы с ним… поссорились.
ШИХТЕР: Из-за того, что он убил Альберта Исаева? Или его убил Ростислав?
ДОРОХОВА: Это какая-то нелепость! Они дружили со школы. Мои мальчики и Алик!
ШИХТЕР: Вино, женщины, амбиции легко делают врагов из самых добрых друзей! О, эти южные страсти, воздух весны!
ДОРОХОВА: Вы заблуждаетесь…
ШИХТЕР: Прошлое – это такой дамоклов меч, фрау Анна, который обязательно падает.  Чаще всего, на головы невиновных. Вы все, как  старик Исаев, носите в себе свое прошлое. Однако, я смею подозревать, что тут имело быть убийство не по личным мотивам. Я хочу поговорить с вашим сыном.
ДОРОХОВА: Мой сын работает на вас с первых дней вашей власти.
ШИХТЕР: Мне это известно. Как мне известно и другое. (вынимает варежки Славы, показывает Дороховой, выходит)
ДОРОХОВА: (Кудрякову) Я побежала предупредить Славу. Но было поздно…
(Действие переносится в часовню. Здесь Гена, Витька и Зоя)
ГЕНА: Возможно, это наше последнее собрание, товарищи. Сегодня  ночью в депо арестован Дорохов.
ВИТЬКА: Его за убийство взяли. Кровь нашли у них на дворе, и Алика мертвого неподалеку, в канаве. И варежки Славкины.
ЗОЯ: Это Данька…
ГЕНА: А если это провал?
ЗОЯ: Данька убил.
ВИТЬКА: Точно Данька. фрицам-то зачем Алика резать? Он был сам по себе, никому не мешал. Это старик его – зверь…
ГЕНА: Не знаю, не знаю…
ЗОЯ: Я против ненужного риска, мальчики.  Столько прожить под немцами, а в самые последние дни… Поберечь надо людей!
ВИТЬКА: А Славка? Бросим его?
ГЕНА: Что ты предлагаешь?  Устроить налет  на тюрьму?
ВИТЬКА: Если его держат за уголовника, то стерегут не шибко…
ЗОЯ: Немцы свирепствуют! Даня Грозин через Анну Гурьевну передал, чтоб все уходили. Нельзя рисковать! Слава бы не позволил!
ВИТЬКА: Значит, бросим командира?!
ГЕНА: Прекрати это! Славка…Он бы не позволил рисковать группой.
ЗОЯ: Предлагаю уводить людей в горы, а здесь оставить небольшую группу добровольцев для усиления диверсионной работы. Мы отвлечем фашистов на себя, и вы сможете спокойно уйти. Среди вас будут женщины с детьми, старики, вам время будет нужно…
ВИТЬКА: Это точно.
ЗОЯ: Предлагаю меня оставить для руководства диверсионной группой.
ВИТЬКА: Почему тебя?!
ЗОЯ: Потому что ты – сорвиголова. А Гена за людей отвечает. Предлагаю также доверить мне срыв немецкой эвакуации, они к ней уже готовятся, эшелонами награбленное гонят в Германию.
ВИТЬКА: Вот такую работу и надо поручить мне! Ты девчонка все-таки…
ЗОЯ: Я внимательная и осторожная.
ВИТЬКА: Сто раз примеришь, один раз отрежешь?
ЗОЯ:  Вот именно! А ты, как Данька – сперва сделаешь что-то, а уже потом думаешь, а надо ли было так делать?
ГЕНА: Она права, Бабкин. Давай без обид. Твоя храбрость нам очень пригодится в горах, а здесь нужен человек осмотрительный.
ЗОЯ: Если будет хотя бы маленькая возможность связаться со Славой, мы, конечно же, организуем побег.
ГЕНА: Передайте по цепочке: всем быть готовыми. Добровольцев соберем сегодня вечером здесь. Многие товарищи возьмут с собой семьи, значит, надо хорошо организовать охрану, вооружить молодежь.
ВИТЬКА: Моя бабка с места не сдвинется. Она уже говорила: здесь родилась, здесь помру, помирать все равно придется.
ГЕНА: Товарищ Виктор!
ВИТЬКА: Это не я, это бабка. И таких, как она, которым в партизанах делать нечего, много. Они же старые, больные! Как они по горам бегать будут? Только обузой будут!
ГЕНА: Твоя правда…
ЗОЯ: И у меня мама больная. Ребята, вы, если что…позаботьтесь о моей маме после войны.
ГЕНА: Вербина! Да вы что, ребята? С такими настроениями бороться надо!
ВИТЬКА: Это не настроения.
ЗОЯ: Надо, чтобы старенькие люди хотя бы по деревням разъехались, у кого где есть какая родня…
ВИТЬКА: Не шибко там безопасно.
ГЕНА: Все-таки шанс…
ЗОЯ: Анну Гурьевну нельзя в городе оставлять, а за их домом слежка.
ВИТЬКА: Забегу я к ней вечером за солью. Бабку пошлю. Бабка ветхая, на нее не подумают.
(Действие переносится в квартиру Грозина и Дороховой. Дорохова и Кудряков)
ДОРОХОВА: Четвертого марта ребята передали мне, чтоб я готовилась, уходила… Конечно, я не ушла бы! Ни при каких обстоятельствах!.. А пятого на рассвете прибежала мама Вити Бабкина и сказала, что Витю арестовали. Их всех арестовали в ту ночь.
КУДРЯКОВ: Ну, а Мила, Анна Гурьевна? Мила?
ДОРОХОВА: Ее отпустили. Мы с бабушкой Вити, с Зоиной мамой, с другими женщинами пытались узнать хоть что-то о своих детях, передачи принесли, стоим час, другой, третий, и вдруг - Мила.  В пальтишке, в беретке, губки подкрашены, как всегда аккуратненькая. Мы глазам своим не поверили! Мила нам сказала, что ее допрашивали, угрожали ей, били, но в конце концов отпустили за неимением улик, и мы ей поверили! Вы не представляете себе, Павел Романович, как нам хотелось верить, что и наших детей отпустят! Еще Мила сказала – как намекнула на что-то важное – что теперь она работает в гестапо уборщицей. Женщины потом узнавали через нее о своих арестованных, но я…Первые пять дней о Славе ничего не было слышно, а потом потекли слухи, что он – предатель. Я, конечно, бросилась к Миле, а она мне сказала такие страшные, жестокие слова! Так жестоко обманула меня!
КУДРЯКОВ: Ее судили после войны.
ДОРОХОВА: Да, но срок она получила небольшой. Выкрутилась и тут. Хотя, насколько я знаю, ничто, ни люди ни документы, не свидетельствуют о том, что Мила устроилась в гестапо по заданию наших.
КУДРЯКОВ: Так ведь не было документов, быть не могло, Анна Гурьевна. И людей не осталось, кто мог бы засвидетельствовать невиновность Левашовой. Вы, например, не стали бы делать этого?
ДОРОХОВА: Я мать предателя Родины, Павел Романович.
КУДРЯКОВ: А другие матери, родные ребят?
ДОРОХОВА: Вы хотите сказать, что Мила – чиста? Что она геройски вела себя?
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна…
ДОРОХОВА: Мне казалось, вы на моей стороне…
КУДРЯКОВ: Я должен разобраться во всех нюансах. Дабы не плодить безвинно виноватых. У меня к этому делу еще и личный интерес, как вы верно заметили.
ДОРОХОВА: Кто-то из ваших близких?...
КУДРЯКОВ: Дед. Погиб под Севастополем. Считается пропавшим без вести, а вы сами понимаете…
ДОРОХОВА: Понимаю
КУДРЯКОВ: У меня и служба потому не пошла. Докопались.  Вызвали: «Кто-нибудь из ваших родных находился в годы войны в плену, на оккупированной территории? А что вы можете сказать про своего деда?». Сказал, что мой дед пал смертью храбрых и  теперь лежит где-то не погребенный. Среди сотен таких же, как он, безвестных героев. Но им же бумагу вынь да положь! С печатью!
ДОРОХОВА: Вы пытались?..
КУДРЯКОВ: Пытались, конечно, но это только говорится, что никто не забыт, ничто не забыто. Дачники кости бульдозерами сгребают, на свалку отвозят, в море сбрасывают с обрыва. Поди разберись, где там чьи останки!
ДОРОХОВА: Ужасно…
КУДРЯКОВ: Вашего сына еще можно очистить от навета. Его, Альберта Исаева, а моего дела – все. Он только на фотографии и остался, каким был при жизни. В тельняшке, в бескозырке, «как носили герои, чуть-чуть набекрень», лицо такое хорошее… Не плачьте, пожалуйста.
ДОРОХОВА: Извините.
КУДРЯКОВ: Я потому и о Левашовой, о Миле хочу знать все. Истинную меру ее вины.
ДОРОХОВА: Павел Романович, поверьте, я очень боюсь оклеветать человека, опорочить под влиянием ненависти, горя, как это сделали родные ребят, но когда мы ее встретили тогда у ворот застенка – такую хорошенькую, в беретке кокетливой, в туфельках на каблучках, мы не поверили, что над ней издевались! Я понимаю, издеваться можно по-разному. Можно и пальцем к человеку не прикоснуться,  а причинить ему страшную боль, но… Павел Романович, я сама похоронила моего мальчика. Он был седой. Он был так изувечен, что все равно умер бы, даже если б эти звери не расстреляли его. Я не знаю, как вела себя Мила там, тогда… Но ее не били, не пытали. Это я знаю. Сердцем.
(Кабинет Шихтера. Вводят насмерть перепуганную Милу. Шихтер отпускает конвоира)
ШИХТЕР: Я вижу, фрейлейн, что экскурсия в наш Аид произвела на вас впечатление. Вы не хотели бы спуститься туда еще раз? Фрейлейн Мила, я вижу свой первый долг в том, чтобы развеять ваши иллюзии, если вы все еще их питаете! Вы не случайно здесь оказались! Вы есть жертва предательства со стороны своего друга. Вы не хотите отвечать на мои вопросы, не хотите играть со мной в «Угадайку», вы приготовились к тому, чтобы вас пытали и расстреляли… О, ваш друг, обрекая вас на заклание, очень хорошо понимал, что за свою любовь вы заплатите своей жизнью!
МИЛА: Вы врете.
ШИХТЕР: Как это принято у русских, личному он предпочел общественное.
МИЛА: Кто – он?..
ШИХТЕР: Ростислав Дорохов, фрейлейн. О, это было совсем неглупо придумано. Ваш друг подставил вас от удар, чтобы отвести его от своего товарища по борьбе, фрейлейн Вербиной, Зои. Пока там, внизу, мы возимся с вами, которая ничего не знает, Дорохов уводит своих сообщников в горы. Ваш друг не учел одно: Клаус Шихтер не зря ест свой хлеб! Я выследил террористов и арестовал Дорохова. Вы можете быть свободны и идти к себе домой. Не вижу, чтобы вы были этому рады!
МИЛА: (медленно доходит до двери, оборачивается) А… Что с ним будет?
ШИХТЕР: Вам это не все равно? О, женщины, женщины! Ваше сердце простило Дорохова? Вы хотите облегчить его участь?
МИЛА: Да.
ШИХТЕР: Я пойду вам навстречу. Вы производите впечатление серьезной и аккуратной девушки. Вы согласны работать у меня, фрейлейн? Я не сказал – на меня, я сказал – у меня! Вы будете поддерживать чистоту в этом здании, а за это я разрешу вам видеть вашего друга. Вы сможете передать ему одежду, еду, лекарства, поговорить с ним о погоде… Возможно, Дорохов захочет о чем-нибудь вас попросить.
МИЛА: Он не захочет.
ШИХТЕР: Ему могут понадобиться  шерстяные носки. Там, в подвале, сыро и холодно. И, конечно, он захочет узнать, как поживает фрау Анна… Так вы согласны на мое предложение?
МИЛА: Да.
ШИХТЕР: Вы разумная девушка, фрейлейн Мила. Я уверен, что мы… сработаемся! Тогда, если все закончится хорошо, вы получите своего Ростислава или то, что от него останется.
МИЛА: Что… вы хотите с ним сделать?!
ШИХТЕР: Фрейлейн, вы не ребенок, и я не стану скрывать от вас правду. Ваш друг должен заговорить. Меня интересует его связь с партизанами, я хочу знать, где оружие…
МИЛА: Вы же русский!!...
ШИХТЕР: О нет.  Но я жил среди русских и, смею думать, хорошо знаю ваш характер. Я буду вынужден идти на крайние меры!
МИЛА: Он все равно не скажет! Он умрет…
ШИХТЕР:  Это было бы слишком хорошо для него!
МИЛА: Пожалуйста!...
ШИХТЕР: Идите, фрейлейн. Приведите себя в порядок…
МИЛА: Оружие в часовне! На кладбище! Не мучайте его! Отпустите! Я все скажу, только отпустите его! Пожалуйста!
(Действие переносится в квартиру Дороховой и Грозина. Дорохова вяжет, сидя под торшером. Вваливаются, оба пьяные, Грозин и Гоша)
ДОРОХОВА: Даня!.. Тебе нельзя пить…
ГОША: Алкоголь – яд!
ДОРОХОВА: Кто это с тобой?
ГОША: (сует ей руку) Гоша. Мы с дядь Данилой по корешам.
ДОРОХОВА: Даня, ну зачем?!..
ДАНЯ: А иди ты со своей заботой! Вот она у меня где, твоя забота о покойнике!
ДОРОХОВА: Даня!
ГОША: (запевает, пускаясь в пляс) «Мы не будем больше пить, будем денежку копить! А накопим рублей пять, купим водочки опять!»
ДАНЯ: Этот твой, старлей, он же – штопор! Он мне в душу вворачивается, рвет! Мне – больно, а ты: не пей! Не кури! Здоровеньким помри!
ДОРОХОВА: Даня!..
ГРОЗИН: (тычет в портрет Славы) Ты ему на моих костях, на всей моей жизни славу хочешь построить!
ГОША: Пошли отсюда, дядь Данила!
ГРОЗИН: Нет, ты постой, погоди, я никуда не уйду, я здесь живу! (лезет в шкаф. Достает пиджак с орденами и медалями, пытается попасть в рукава) Это мне что, за красивые глаза дали? За просто так? А я не заслужил, нет?!
ГОША: Пошли в кабак!
ГРОЗИН: Он герой, а я кто?! Меня можно топтать ногами?! Собак на меня  вешать?! Я свою кровь не лил?! Я роту в атаку подымал! Я в рукопашную ходил трижды!
ГОША: Ты герой, дядь Данила! Пошли!
(Дорохова, сгорбившись, отходит в угол. Исчезают Грозин и Гоша, и в тишине звучит одышечный женский голос:» Анечка, Даню высмотри! Ой, сестричка, ой, родненькая, умирать-то как не хочется! Страшно как! Даню, Данечку высмотри!». Стук в окно выводит Дорохову из оцепенения. Она вновь в домике-мазанке. Снаружи слышится голос Даньки: «Мама! Мама, открой!» Дорохова рывком распахивает дверь)
ДОРОХОВА: Беги! За домом следят!
ДАНЬКА: Я связным пришел…
ДОРОХОВА: Все схвачены, Данечка! (хватает краюху хлеба со стола, сует ему) Вот!..
ДАНЬКА: А Мила?...
ДОРОХОВА: У тебя нет права на глупости!..
ДАНЬКА: Я только узнать…
ДОРОХОВА: Жива она. Выпустили. Беги!!
(Снаружи доносится топот, лай собак, треск автоматных очередей. Исчезает Данька. Женский голос причитает одышечно: «Данечка, цветочек мой беленький, на кого ж я покидаю тебя?! Сыночка мой, сыночек…» Стихает шум погони. Дорохова без сил опускается на стул: «Он ушел, Лиза. Успел.»)
(В кабинете Шихтера Шихтер и Гена.)
ШИХТЕР: Как поется в одной вашей песне: «Не о чем нам разговаривать, он на прощанье сказал»! Хорошо, я воздержусь пока от вопросов. Я предлагаю вам самому сделать выводы. Мы взяли вас, как у вас говорится, тепленькими, пока вы спали в своих кроватках. Вот это – список членов вашей банды, Приходько. Посмотрите, может быть, мы забыли кого-то? Или, наоборот, включили  тех, кто нам не вредил? Вы можете считать это глупой немецкой провокацией, но факты есть факты. Дорохов очень хорошо понимает, что никакой человек не живет два раза, но я хочу проверять показания Дорохова. Кто слишком боится за свою жизнь, тот, как еще у вас говорят, может нести ахинею. Мне не нужна ахинея. Я хочу знать, где оружие.
ГЕНА: (не сразу) У Дорохова спросите.
ШИХТЕР: О, я уже спросил! На старом кладбище есть одна заброшенная часовня… Запираться бесполезно, Приходько. Я вижу, вы начинаете меня понимать.
ГЕНА: Не дождетесь. (хватает список и рвет его. Шихтер смеется)
(Современная квартира. Грозин спит, неудобно скрючившись на тахте. Дорохова поит Гошу чаем)
ГЕНА: А второй бутик можно?
ДАРОХОВА: Да конечно. Ешь на здоровье.
ГЕНА: Мы с дядь Данилой без закуси гудели, ну и дядь Данила – как всегда! Он как набухается, несет на меня! Что я и Родину предам…
ГРОЗИН: Предашь, гнида.
ГОША: О!
ДОРОХОВА: Ты ешь, Гоша. Ешь.
ГОША: Чудной он, дядь Данила. То ничего, а то вдруг… Я когда пацаненком был, к мамаше фраер один захаживал, тоже чудной. То как взбесится, как погонит на меня, а то… Конструктор мне на день рождения принес, так я радио себе собрал. Во радость была, аж до сих пор помню! Я вообще к технике неравнодушный.
ГРОЗИН: (садится) Иуда. Мародер. Жизнь ему красивую подавай.
ДОРОХОВА: Даня!
ГРОЗИН: А ты заслужил красивую жизнь?!
ГОША: А то нет!
ГРОЗИН: Заткнись, гад! Я тебя насквозь вижу, гада! Ты на фронт добровольцем не пойдешь!
ГОША: А куда я денусь?
ДОРОХОВА: Отстань от мальчика! Стыдно!
ГОША: «Я сидел, как в окопе под Курской дугой, там, где был капитан…» А, дядь Данила?
ГРОЗИН: (идет к двери) Я контужен был под Констанцей, в Румынии.
ГОША: Вы эт куда, дядь Данила, в кабак?
ДОРОХОВА: Даня!
(Грозин с силой захлопывает за собой дверь, а возле домика Милы появляется Данька, стучит в окно, зовет: «Милка! Милочка!». Дверь открывается, Мила неподвижно застывает на пороге. Данька взбегает на крыльцо)
ДАНЬКА: Я за тобой. Я засаду снял. Быстрей, Милка! Застукают нас – убьют!.. Да что ты стоишь, застыла?! Держи! (протягивает ей пистолет)
(Мила наводит на него пистолет)
ДАНЬКА: Спятила?! Шутки… Не до шуток! В общем, или стреляй давай или…(забирает пистолет) Дурочка ты, Милка! Ох, дурочка… Ладно! Не силой же тебя волочь. Я еще вернусь, жди! (убегает)
(Мила остается стоять на крыльце. Появляются автоматчики, суетятся, не решаясь проследовать в темноту. Офицер подбегает к Миле: «Куда бежать тот человек? То есть Грозин?». Мила молча указывает направление, в котором скрылся Данька.)
(Левашова неподвижно стоит на крыльце своего дома. Перед ней – Кудряков и Дорохова)
КУДРЯКОВ: Людмила Архиповна, мне стало известно, что в марте сорок четвертого вы были арестованы и допрошены в гестапо по делу о группе Дорохова. Людмила Архиповна, я рискую предположить, что ваш арест был причиной провала группы. Людмила Архиповна, вам ничто не угрожает, но от того, скажете ли вы правду, зависит доброе имя вашего друга, мужа…
ДОРОХОВА: Мила, Мила!
ЛЕВАШОВА: Я вам все сказала уже. В гестапо работала, да, а что делать было? В Неметчину отправляться, в лагерь? В петлю лезть? И за то я свое уже отсидела. За то, что полы мыла в  гестапо!
КУДРЯКОВ: Только за это?
ЛЕВАШОВА: А пугать меня не надо. Я вот как живу!
ДОРОХОВА: Никто вас не пугает, мы…
ЛЕВАШОВА: Ох, Господи, Господи! Ох, мученье мое! И когда, наконец, отмучаюсь?! (проходит в дом. Кудряков и Дорохова следуют за ней)
ЛЕВАШОВА: Мне скрывать нечего, а плакать и я умею. Много слез пролила, и утешать было некому, все, как на сучку смотрели! Мать моя померла со стыдобы да с голодухи, пока я лес валила за те полы. Одна осталась, как перст! И вы тогда не пришли, руки мне не подали, Анна Гурьевна, куском хлеба не поделились!
ДОРОХОВА: Мила, вы…
ЛЕВАШОВА: Я свою беду сама хлебала большими ложками! По горло сыта! А за что, за что?! Я ж девчонка была глупая!.. Уходите! Христом-богом прошу!
(Кабинет Шихтера. Мила моет оконное стекло. За окном миндаль в цвету. За столом - Шихтер)
ШИХТЕР: Ваш друг Данила Грозин больше не навещал вас? Вы были с ним нелюбезны. Вы постараетесь исправить свою оплошность теперь, когда вы знаете всю правду, не так ли?
МИЛА: Вряд ли я  знаю правду!
ШИХТЕР: Вы странная женщина, фрейлейн Мила. Один человек вас предал, и вы согласны ради него на муки, другой хотел спасти вас, и вы его ненавидите! Но я не стану касаться тайн вашего сердца. Вы очень старательны, я вами доволен. Пришло время и мне сдержать свое слово.
(Распахивается дверь. Вводят Славу. Шихтер и конвоиры выходят. Пауза. Мила молча указывает Славе за окно. Он отрицательно качает головой)
МИЛА: Почему?... ( не получив ответа, принимается, плача, тереть газетой стекло. Возвращается Шихтер)
ШИХТЕР: Молодые люди успели наговориться вволю?..Фрейлейн, оставьте нас. (закрыв дверь за Милой, дружелюбно улыбается Славе) О, Ростислав Прохорович, вот теперь вы похожи на настоящего партизана! Наши солдаты шутят, что русские партизаны отпускают бороды, чтобы носить их вместо шарфов! Прошу вас, в ногах правды нет… Ваша подруга очень, очень мила, вы можете быть за нее спокойны, здесь у меня она, как у Христа за пазухой. Знаете, у вас такое трудное имя-отчество, что лучше я буду называть вас попросту – Ростислав. Вы мне  позволите?  Вы совсем молодой еще человек, а я, как у вас говорят, старая перечница! Не выпить ли нам коньяка? Очень хороший коньяк. Наш, крымский…Да, да, Ростислав, я не оговорился. Крым – историческая родина немцев. Племена готов пришли сюда  задолго до рождества Христова, их потомки живут здесь и поныне. Крымские татары, которые тоже считают Крым исторической родиной, появились много позже, в тринадцатом веке новой эры, если не ошибаюсь. Вы молчите, Ростислав, значит, вы согласны со мной. Татары  поверили, что фюрер отдаст им Крым, и мы до поры до времени не стали отрицать это их заблуждение, до поры до времени оно нас устраивает, но германский народ никому никогда не  уступает свои законные территории. Давайте выпьем! За готов!
(Слава отодвигает от себя рюмку)
ШИХТЕР: А за князя Владимира, Ростислав? Я готов выпить за этого древнего русского бандита! От его походов за море стонало все Анатолийское побережье! По сравнению с ним, Ростислав, мы, как это у вас говорят – сынки!.. Вы и за Владимира не хотите пить? А за товарища Сталина?.. Это не в традициях вашего народа – отказываться от выпивки! А-а, вы боитесь, что алкоголь развяжет ваш язык, вы решили играть со мной в молчанку! Но мне и не надо, чтоб вы мне что-нибудь говорили, старина Клаус сделает это сам!  Руки! (надевает наручники на Славу) А теперь я вам расскажу одну удивительную историю, Ростислав. Эта история у другого народа стала бы легендой о любви, о предательстве… Да, да, Ростислав! Данила Грозин решил убрать соперника руками Клауса Шихтера! Вы не верите? Конечно, вам трудно в это поверить, но Грозин дал мне сразу три имени – свое, ваше и фрейлейн Вербиной, Зои. Остальное было просто. Фрейлейн Милу я легко вычислил сам, а от нее узнал, что Дорохов - это есть главарь банды. Я выпью еще немного нашего чудесного коньяка… Фрейлейн Зою я трогать не стал, это спугнуло бы вас. И потом, фрейлейн Мила! Бедный рыцарь Данила Грозин впал в такое отчаяние! Судя по вашему лицу, вы начинаете мне верить… Данила Грозин так хотел доказать мне, что фрейлейн Мила не партизанка, что даже показал мне бумаги, с которыми вы, Ростислав, послали его в отряд! Не беспокойтесь, я их ему вернул, я не люблю подводить друзей под монастырь, как у вас говорят.
Вы все еще не хотите немного выпить?...О, фрейлейн Мила, это курочка, которая несет золотые яйца! Благодаря ей я убил сразу два зайца: обезвредил ваше сопротивление и дискредитировал вас. Вас, Ростислав, я представил как предатель вашего дела! Счастливый случай, хотя грех называть так убийство, позволил мне взять вас, не вызвав среди ваших людей серьезного беспокойства. А затем…О, я как по нотам разыграл эту маленькую пьесу! В одну ночь я беру всех ваших сообщников, я узнаю от фрейлейн Милы о тайнике с оружием в часовне…Я вижу, вы не очень хорошо себя чувствуете. Курите! О, вы теперь стопроцентный Иуда, Ростислав!
СЛАВА: Все это не имеет значения.
ШИХТЕР: То есть?
СЛАВА: Победа, только она имеет смысл и значение, а она будет за нами.
ШИХТЕР: Германская армия терпит временные поражения!
СЛАВА: Вы кому врете, мне или себе? Вы не можете победить уже потому что ненавидите жизнь, все в ней, что не марширует под барабан! Для человечества, для истории – вы только испытание, пусть тягчайшее, на мужество и добро!
ШИХТЕР: Вы ничего не смыслите в истории, Ростислав, и совсем не понимаете немцев. Мы призваны навести порядок на этой пестрой, такой бестолковой земле. Мир принадлежит избранным, это древнейшая аксиома, мир должен быть приведен под одну сильную руку, и тогда на земле воцарится, наконец, мир. О, это будет царство гармонии и порядка!
СЛАВА: Мир-крематорий? Мир-душегубка?
ШИХТЕР: «Наша задача и наш долг – наш народ и наша кровь» - так говорит Гимлер. – Мы должны заботиться об этом, думать об этом, для этого мы должны трудиться и бороться, и ни для чего другого». Такова есть логика социальной эволюции, Ростислав. Я есть поэт этой логики, поэт своей нации. Мы будем уничтожать все старое, никчемное, лишнее. Русские не умели и не умеют пользоваться своим природным богатством, они все разбазарят. Вы любите лежать на печи и ждать, когда за вас работу сделает говорящая щука! Россия стоит на пути у мирового прогресса! Ее народ так же дик сегодня, как во времена Чингисхана! Вы не желаете оспорить это мое утверждение? Что ж, молчание – знак согласия, Ростислав.
СЛАВА: Чести много – мне с вами спорить. Жизнь сама расставит все по местам.
ШИХТЕР: Жизнь сама ничего не делает, мальчик. В ней все делают люди, и «здесь, на Востоке, будет повторен тот же процесс, как и при завоевании Америки» - говорит фюрер.
СЛАВА: « Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет» сказал князь Александр Невский. Помните, кого он разбил?
ШИХТЕР: Фанатик! Чему вы улыбаетесь, Ростислав? Что вас так насмешило?
СЛАВА: Вы. С вашим самодовольством. Сколько лет вы охотились за нашей группой, герр  Шихтер?
ШИХТЕР: Моя ошибка заключалась в том, что я искал врага среди взрослых людей, равных мне опытом. Я пренебрег сосунками.
СЛАВА: Вот теперь мне действительно все равно, кем я останусь в истории и останусь ли в ней вообще!
ШИХТЕР: Ростислав, я люблю постигать характер людей, это дает пищу для дум. Я буду писать книгу о России, о русских, я верю, что моя книга принесет много пользы новому поколению немцев. Вы  хорошие солдаты, этого нельзя отрицать. Вы, как и мы, преданы своему фюреру и по его приказу готовы в огонь и в воду. Но вы – безрассудны и бестолковы, когда остаетесь один на один с собой. Вы никогда не думали, почему? Старина Клаус думал. В центре культуры всех примитивных народов стоит женщина! Вокруг нее кипят  безумства! Объект поклонения германца – это его вождь. Печка, от которой толкаетесь вы – ваша самка. Это естественно не только для русских, но и для итальянцев, французов, испанцев, для представителей балканских племен, поляков…О, мы тоже скучаем по нашим женщинам, тоже носим с собой их фотографии, но наши женщины знают свое место и свой долг, они не провоцируют нас на слабость! Мы поэтому берем верх над всеми. Чем ниже интеллектуальный уровень нации, тем больше места в  культуре отводится… бабе!
СЛАВА: Вы родились от вождя, герр Шихтер?
ШИХТЕР: Для вождя, Ростислав! Я был рожден немецкой женщиной для служения великой Германии и фюреру, а для вас Родина-мать это даже не баба с ваших плакатов! Не ваша партия, ее у вас олицетворяют отцы! Это та баба, образ которой вы держите внутри сердца! Вы ради нее идете на смерть и убиваете сами. Скажите, вам никогда не было жаль тех немецких юношей, почти мальчиков, у которых вы отнимали их жизни? Слезы немецких матерей вас не трогают?
СЛАВА: Око за око.
ШИХТЕР: О, так не может рассуждать гуманист!
СЛАВА: Я не гуманист, я солдат в бою.
ШИХТЕР: Вы держитесь силой вашей ненависти, только ею.
СЛАВА: По отношению к вам – да. Но наша ненависть питается тем, что мы держим внутри сердца. Напишите об этом в своей книге, если у вас получится ее написать.
ШИХТЕР: Мне даже грустно от того, что вы не сможете прочитать ее, Ростислав. Вы, как у вас говорят, прямой, как оглобля, я вам не предлагаю поэтому никакие компромиссы.
СЛАВА: Я вам заранее кое-что подскажу. Когда  вам снова захочется заорать «Дранг нах Остен», вспомните нас! Свои дневные страхи и ночные кошмары! Вы так ожесточили Россию, что наши дети будут играть не просто в войну, а в эту войну! И через сорок, и через шестьдесят лет! Я не о своих  детях!
ШИХТЕР: О, вы есть не только оратор, но еще и оракул! Да, да, Ростислав, конечно! Будет новый день, новый хлеб, новые дети. Будет, Бог даст,  моя книга. Только вас, такого красивого, не будет. Будет грязный предатель, ничтожный трус!
СЛАВА: (не сразу) «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна».
ШИХТЕР: Как вы сказали? Приятно умирать?
СЛАВА: Это сказал другой русский, адмирал Корнилов на севастопольском бастионе.
ШИХТЕР: Допускаю, он был прав для себя. Но у вас совсем другая планида. Про вас всем никто не скажет ни одного слова правды. Это первое. Второе: вам не будет приятно умирать.
СЛАВА: Я готов.
ШИХТЕР: Вам это сейчас только кажется.
СЛАВА: Настанут другие времена, когда можно и нужно будет говорить о ценности отдельной человеческой личности, но сейчас надо,  чтобы каждый своим собственным Я заткнул пробоину в киле истории.
ШИХТЕР: Вы это дарите мне в мою книгу?
СЛАВА: Да. Запишите. После меня останетесь вы с вашей книгой. Уж в ней-то вы не удержитесь, похвастаетесь, как  ловко вы облапошили глупого русского мальчишку!
ШИХТЕР: О, Ростислав! Нет, я не напишу вас глупым, это принизило бы меня. Я вас опишу в духе глупых  славянско-романских эпосов! Вы не знали самых близких своих людей, своего брата и свою женщину, на этом вы… погорели! Фрейлейн Мила теперь работает на меня. О, это маленькое животное всему на свете предпочтет свою атласную шкурку.
(Слава вскакивает, бросается было на Шихтера, но тот ударяет его рукояткой пистолета по голове)
ШИХТЕР: Сидеть! Вы упустили свой шанс умереть приятно, когда фрейлейн Мила предлагала вам прыгать в окно. Тогда вас пристрелили бы, как собаку… Я знал, что вы не станете прыгать. Из-за фрейлейн Милы. Но у вас есть другой шанс. Мы оба знаем, что русские наступают и не сегодня-завтра ворвутся в Крым. Вы, Ростислав, не сможете приветствовать победителей, но у вас есть  ваша матушка. Ее ждет очень большое горе, как вы есть ее единственный сын, но для фрау Анны понятия жизни и чести очень крепко связаны меж собой. Подумайте о своей матери, Ростислав.
СЛАВА: Осечка вышла, да, Шихтер?
ШИХТЕР: И на старуху бывает проруха, как у вас говорится. Я хотел держать Данила Грозин на коротком поводке от себя, но Грозин бежал. Я хочу иметь данные о партизанах, о дислокации партизан, об их планах взаимодействия с наступающими русскими армиями. Помогите мне, Ростислав, и я верну вам ваше честное имя! Вам не смешно, Ростислав! Совсем не смешно!
СЛАВА: Бегите, Шихтер. Драпайте во всю прыть! Чтоб пятки сверкали! Не то больше никогда вы не увидите своего обожаемого фюрера и не напишите книгу!
(Шихтер подходит, с чувством ударяет его по лицу)
ШИХТЕР: У вас истерика.
СЛАВА: У меня радость, Шихтер! Я все-таки дожил до победы!
ШИХТЕР: Должен вас огорчить. Старик Исаев, этот страшный старик, очень хотел поговорить с вами внизу. О, мои костоломы это щенки рядом со стариком Исаевым! Не надейся, что ты скоро умрешь. Не надейся, что я прикажу тебя расстрелять, когда Исаев закончит с тобой работать. Я скормлю тебя собакам. Я сделаю это на глазах у твоей матери и у фрейлейн Милы.
(Слава кидается к окну, ударяет головой Шихтера в живот, но вбежавшие конвоиры хватают его. Действие переносится в домик-мазанку. Входит Дорохова, кладет на стол узелок, садится, не раздеваясь. Появляется Исаев)
ИСАЕВ: Здравствуй, Анна. (не получив ответа, принимается бродить по комнате.) Я видел твоего сына. Он плох, очень плох… Ты хочешь спасти своего сына?
ДОРОХОВА: Это невозможно…
ИСАЕВ: Я мог бы тебе помочь. Я могу помочь тебе выкупить твоего сына, Анна.
ДОРОХОВА: (не сразу) Не шутите так!
ИСАЕВ: Когда придут ваши, ты разве не скажешь, Анна, что это старый Исаев спас твоего сына?
ДОРОХОВА: Вы и теперь… останетесь?
ИСАЕВ: Анна, я русский офицер, мне со своей земли уходить – только в землю!
ДОРОХОВА: Мое поручительство не облегчит вашу участь. Скорее, наоборот.
ИСАЕВ: Как знать! Если ты, Анна, твой сын, твой племянник, мадемуазель Левашова замолвят слово за старика Исаева… Если окажется, что старик Исаев работал на оккупантов по заданию подпольщиков…
ДОРОХОВА: Зачем вам это ?!
ИСАЕВ: Мой час еще не пришел!
ДОРОХОВА: Вы с ума сошли, Николай Иванович! Моего сына объявили предателем, мой племянник Бог весть, придет ли с войны, а вы…
ИСАЕВ: Ты хочешь выкупить сына?
ДОРОХОВА: Сколько?..
ИСАЕВ: Четырнадцать тысяч рублей.
ДОРОХОВА: За весь мой скарб столько не дадут!
ИСАЕВ: Две тысячи даю я. Остальное собери по людям.
ДОРОХОВА: Вы издеваетесь, Николай Иванович?! Кто отдаст последнее на выкуп предателя?!
ИСАЕВ: У тебя есть племянник. Ты растила его, как сына. Найди способ связаться с ним, передай, что надо собрать двенадцать тысяч рублей, тогда румыны из похоронной команды вывезут Ростислава на подводе с трупами в балку. Он очень плох. (выходит)
ДОРОХОВА: Господи! Святый и правый! Всеблагой! Спаси моего сына, Господи! Спаси и помилуй, Господи, детей наших! Спаси их и сохрани!!
(Действие переносится в дом Левашовой. Дорохова плачет, стоя на  коленях)
КУДРЯКОВ: Анна Гурьевна! Анна Гурьевна, встаньте! Вы же поняли, что Исаев завлекал вас в ловушку… Анна Гурьевна!
ДОРОХОВА: Да, да, Павел Романович… Они хотели схватить и Даню, и все равно… Мне кажется, наскреби я тогда эти проклятые четырнадцать тысяч…
КУДРЯКОВ: Вы что-то предприняли?
ДОРОХОВА: Ничего. То-то, что ничего! Останься Исаев жив… Но он бежал с немцами, погиб где-то на дорогах, под бомбами! Какой это ужас – знать, что мальчик мой умирает, а я могу и – не могу спасти его! Я бросилась к вам, Людмила Архиповна! Не знаю, чего я ждала от вас! Но я одна была с этой внезапной, этой бессмысленной, жалкой надеждой! Вы сказали мне такие слова! Я по гроб жизни их не забуду!
ЛЕВАШОВА: Я сказала, что тело вам отдадут и задаром.
ДОРОХОВА: Вы меня обманули! Вы мне сказали, что Слава умер!
(Коридор в подвальном помещении, Мила моет полы. Двое солдат выволакивают в коридор Славу, бросают, уходят, на ходу закуривая, смеясь и переговариваясь)
МИЛА: Славка?.. (кидается к нему) Славка!
СЛАВА: Я — все...
МИЛА: Нет, Славка, нет! Не надо! Наши скоро придут! Продержись еще чуток, еще капельку!
СЛАВА: Это все, Мила. Все.
МИЛА: Нет! Не дам тебе умереть! Я тебя спрячу, Славка! Придумаю что-нибудь! Я же здесь из-за тебя, Славка! Что ты так смотришь? Не веришь?! Что ты так на меня смотришь?!
СЛАВА: Я не смотрю. Я ослеп.
МИЛА: Ты будешь жить, будешь! Я тебя вылечу! Если ты меня любишь, ты не бросишь меня, ты не умрешь!
СЛАВА: Мила…Не говори моей маме… Скажи, что я уже умер.
МИЛА: А я? Как же я?.. У нас ребенок будет, Славка! Ты слышишь?!
СЛАВА: (не сразу) Да. Сын будет.
МИЛА: Что мне делать, Славочка, что мне сделать?! Я для тебя все сделаю, что ты скажешь!
СЛАВА: Где ты? (берет ее руку) Доживи до победы, Милка. Обещай мне, что доживешь.
МИЛА: Вместе!
СЛАВА: Ты. Наш сын… Ты ему про меня расскажешь. (расплакавшись вдруг) Я думал, все уже пережил, ничего уже не боюсь, и вот… Хотя бы раз подержать его на руках!
МИЛА: Славочка!...
СЛАВА: (прислушивается к чему-то) Мила, уходи!
МИЛА: Нет! (пытается тащить его за ноги)
СЛАВА: Мила, это Шихтер!
МИЛА: Ну и черт с ним!  Плевать! Пусть тогда и меня!..
СЛАВА: Уходи из города, Мила! С мамой…
МИЛА: Нет, нет, нет!
ШИХТЕР: (появляется) Фрейлейн Мила, вы надрываете мое сердце! Ваш друг не умрет так скоро, как ему хочется. Пока фрау Анна не собрала за него выкуп, старик Исаев, этот жадный старик, не даст ему отдать Богу душу.
СЛАВА: Не откупится, мерзавец!
ШИХТЕР: Слышите, фрейлейн? Он еще может ругаться. О, это есть очень здоровый и очень молодой человек. Хороший доктор, куриный бульон и заботливые женские руки, вот что ему нужно, и он еще будет плясать у себя на свадьбе!... Старик Исаев и не собирается откупаться. Он собирается переселиться из Европы в какую-нибудь тихую страну, где и он, возможно, сядет за свою книгу.
СЛАВА: Не выйдет.
ШИХТЕР: Это вы  опять предрекаете как оракул? Чем делать это, помогите фрау Анне собрать необходимую сумму. Данила Грозин, этот удалец-молодец…
СЛАВА: Шихтер! Вам все неймется? Партизан ищете? Они придут сами! Скоро! Они вам покажут кузькину мать!
(Появившиеся солдаты хватают его, волокут по коридору. Мила кричит.)
СЛАВА: «Прощайте, товарищи, все по местам, последний парад наступает…»
(Действие перемещается в дом Левашовой. Здесь Левашова, Дорохова, Кудряков)
ДОРОХОВА: Вы как будто ненавидите меня, Мила! Что я сделала вам худого?
ЛЕВАШОВА: Я всех ненавижу.
КУДРЯКОВ: За что, Людмила Архиповна? За что вы ненавидите всех?
ЛЕВАШОВА: А уж это – мое дело! Вам до этого дела нет!
(Входит Грозин)
ГРОЗИН: Здравствуй, Мила. Вот он я, пришел! Размыкай уста свои сахарные!
(Данька и Мила стоят на крыльце ее домика)
ДАНЬКА: Сам не знаю, как это вышло! Из-за тебя, проклятая! Лучше б ты умерла! Проклятая!
МИЛА: Что теперь делать?.. Что будет?
ДАНЬКА: (протягивает пистолет) На. Смерть предателю!  Я гад, сволочь, идиот, но я не трус! Я любил тебя очень!
МИЛА: А теперь?
ДАНЬКА: Все. Мертвый я теперь. Добивай.
МИЛА: Это не ты, Даня, это я. Так что лучше – ты меня.
ДАНЬКА: Нет!
МИЛА: Все равно мне теперь не жить.
ДАНЬКА: Жить! Ты не тяни на себя, Милка, ты чистая! А я как спятил тогда! В глазах стояло, будто фрицы тебя пытают, на смерть ведут!
МИЛА: Я им все сказала, что знала.
ДАНЬКА: Нет!!
МИЛА: Я Славочку хотела спасти…Да что там! Его расстреляли в балке, там всех расстреляли, а меня изнасиловали…
ДАНЬКА: Нет!!
МИЛА: Перед самым концом, перед тем, как им драпать. Шихтер.
ДАНЬКА: Милочка!..
МИЛА: А после – солдаты. Те, которые Славу расстреляли.
ДАНЬКА: Милка, прости меня! Милочка! А как же…А ребенок ваш?
МИЛА: Я Славе соврала, что будет ребенок. Как лучше хотела. Думала, ему легче умирать будет, а он… Как он плакал!
ДАНЬКА: Ты с ним виделась? Милка?.. Он – знал?
МИЛА: Никто не знал. Одна я. Убьешь меня? Как Алика?.. Не ты, так другие... Лучше б ты. Сейчас.
ДАНЬКА: Я на фронт пойду. Ладно? Можно? Искупить хочу. Кровью. Фрицев бить.
МИЛА: А Слава как же? Так и останется иудой?
ДАНЬКА: Ты все расскажешь, Мила. После того, как меня убьют. А если нет, не убьют меня,  тогда я сам. Как вернусь. Потерпи немножко, Мила, война вот-вот кончится! Отпусти меня!
(Высвечивается комната в доме Левашовой)
ЛЕВАШОВА: Не поздновато ли ты вспомнил про свою совесть?
ГРОЗИН: А тебе б легче стало, если б я себя раньше оговорил?
ДОРОХОВА: Оговорил?
ГРОЗИН: То не я был! Другой! Болезнь то была, или сон, или еще черте что! А потом прошло, попустило. Пока в госпитале валялся ни жив ни мертв, все в голове перемешалось, и что было, и чего не было. Всякого намерещилось! А там оклемался, женился. Жена, санитарка наша, из-под огня меня вынесла. Тут бы жить! И на тебе: брат предателя Родины!
ЛЕВАШОВА: Ты на контузию не спихивай! (наливает себе из бутыля)
ДОРОХОВА: Мила, Мила, вы- то почему столько лет молчали?!
ЛЕВАШОВА: Потому! Он с фронта вернулся, я срок мотала. Он с наградами вернулся, грудь колесом! Кто я против него? Собака лает, ветер уносит!
КУДРЯКОВ: Людмила Архиповна…
ЛЕВАШОВА: Мне его грех на свою душу брать? Так мне и своего о как хватает! Не мешайте! (снова наливает себе) Я тоже думала сперва – молодая, жизнь начну сызнова… Какое там! С работы придешь, двери запрешь, и такое накатит – хоть волком вой! Бутылку на стол поставишь, две кружки, и сидишь, сама с собой чокаешься! По гроб жизни не прощу тебе, Данька, что не пристрелил ты меня тогда!
ГРОЗИН: И мне плесни!
ДОРОХОВА: Даня…
ЛЕВАШОВА: Я на тебя сердца не держу, ветеран! Ты за свои награды не на печи полеживал, дрался. Почто мне  еще и тебя губить? Оба мы попали, как кур в ощип. Ребятишки были глупые, вот и попали. Так что пишите, как вас там зовут, что это я, Левашова Людмила Архиповна, в марте сорок четвертого…
КУДРЯКОВ: Я связался с Клаусом Шихтером.
ДОРОХОВА: С кем?...
ГРОЗИН: Живой, что ли, старина Клаус?
МИЛА: Падла!
КУДРЯКОВ: Он попал в плен к союзникам, сидел во Франции…
ДОРОХОВА: Почему?! Почему его не выдали нашим?!
КУДРЯКОВ: Не знаю. Об этом он мне не написал.
ГРОЗИН: Он что, письмо тебе прислал?
КУДРЯКОВ: Да, полное раскаяния, прозрений и сожалений.
МИЛА: Сука мрачная!
ДОРОХОВА: Мила!
МИЛА: Падла! Сука позорная! (снова наливает себе)
ГРОЗИН: Куда – одна? Ну, и чего он еще понаписал, Шихтер?
КУДРЯКОВ: Он написал свою книгу.
ГРОЗИН: И где она?
КУДРЯКОВ: Издана в Германии, в Мюнхене, где в настоящее время проживает господин Шихтер, мирный бюргер, пенсионер…
ГРОЗИН: Верный муж, заботливый отец, дедушка?!
МИЛА: Бог не фраер! Все ему отольется!
КУДРЯКОВ: Он считает, что ему уже отливается. И ему, и всему немецкому народу. И еще долго будет отливаться.
ГРОЗИН: Он и про нас чего-то накропал?
КУДРЯКОВ: Да. Как и обещал Ростиславу Дорохову.
ДОРОХОВА: И что теперь, Павел Романович? Теперь?...
КУДРЯКОВ: Правда вышла наружу, Анна Гурьевна. Ваш сын фактически оправдан.
ДОРОХОВА: А Даня?..
ГРОЗИН: Что – Даня?! Даня – все!
КУДРЯКОВ: Вы свой грех искупили, Даниил Григорьевич,  и не только кровью. Кстати, лично я  не беру на себя  смелость осуждать вас или Людмилу Архиповну…
ГРОЗИН: Кишка тонка? Сомневаешься в своем мужестве?
КУДРЯКОВ: Может, и так.  Никто о себе ничего заранее знать не может. Вы, вот, не ведали, что творили, Даниил Григорьевич, метались, как загнанный, смерти себе искали.
ГРОЗИН: Я спасти хотел. Наших. Думал, в лагерь их посадят, а там наши придут… Он же мне слово дал! Офицера! Шихтер!
ДОРОХОВА: Это я виновата. Я их воспитала в иных, в старорежимных понятиях…
МИЛА: Толку после драки кулаками махать!
КУДРЯКОВ: Сомневаюсь, Анна Гурьевна, что вы учили Данилу перекладывать свою вину на другого человека. Я имею в виду Альберта Исаева.
ГРОЗИН: Он  же тоже теперь чистый перед историей? Твоими стараниями, старлей!
ДОРОХОВА: Даниил Григорьевич! Замолчите!
ДАНИЛА: Нет никакой истории, мать! Политика есть, текущие моменты! Вчера одни, сегодня другие! Мифы есть, легенды, сказания! Еще сто лет, и кто помнить о нас будет, и о грешных и о праведных? А никто!  Его дети о той войне  знать будут,  как о войнах Рима и Карфагена, если не еще меньше!
КУДРЯКОВ: Я бы не стал так категорично расписываться за моих детей. Я убежден, что нам нужна, необходима наша история, и древняя, и современная. Гордиться хочется! Предками!
ГРОЗИН: Равняться!
КУДРЯКОВ: И это тоже.
ГРОЗИН: Флаг тебе в руки!
ДОРОХОВА: А вот этому, Даня, я никогда тебя не учила.
МИЛА: Жизнь научила!
ДОРОХОВА: Человек, который не знает своих корней, Иван-родства-не помнящий – недочеловек, Даня. Такими нас хотели сделать захватчики, все века они к этому стремились…
ГРОЗИН: А удалось  большевикам! Знаешь, мать, а мне даже жаль, что старикан Исаев свою историю так и не написал! Донеси на меня, старлей! Семь бед, один ответ! Или ты, Мила, накатай телегу в инстанцию! Глядишь,  обелишься, жизнь станет лучше, жизнь станет веселей!
МИЛА: Дурак ты был, дураком и помрешь, старый потрох!
ДОРОХОВА: Хватит! Умоляю вас! Заклинаю! Хватит!
(В камеру втаскивают Славу, бросают на пол. Его встречает напряженная тишина. Слава пытается подняться)
СЛАВА: Кто здесь?...Если вы…Ребята! Люди! Я не предатель! Родиной клянусь! Мамой!
ЗОЯ ( бросается к нему): Я верю, Слава! Я верю!
ВИТЬКА: И я!
ГЕНА ( помогает поднять Славу на ноги): Это есть наш последний…
(Витька запевает  звонко «Варяга». Все подхватывают. Треск автоматных очередей заглушает голоса поющих, исчезают фигуры ребят. Ласковый женский голос повторяет нараспев: «Алыча, барбарис, мама, папа, Слава…», а другой женский голос заклинает одышечно: «Высмотри Данечку! Аня, родненькая, высмотри мальчика моего!». «Вот и мама наша пришла, - произносит  весело мужской голос. – Мама Аня! А как папу зовут?». Дорохова, зарывшись лицом в платок, выходит на авансцену. Слава подходит сзади, обнимает ее за плечи)
СЛАВА: Мама…
ДОРОХОВА: Мне пора к тебе, Славочка. Теперь – можно.
СЛАВА: Нет, мама. Ты же не хочешь, чтобы наша война превратилась в неизвестную?
ДОРОХОВА: Что я могу! Правда уже прозвучала, уже написана…
СЛАВА: Клаусом Шихтером? Не вся.
ДОРОХОВА: Сегодня я была там, у нашего дома. Долго-долго стояла и смотрела, как мальчик в синем костюмчике возит грузовичок по дорожке. Потом вышла женщина, совсем молоденькая, подозвала малыша. отряхнула на нем штанишки, увела в дом…В наш бывший дом! И мне вдруг почудилось, что я смотрю на себя саму, на свою уже прожитую однажды жизнь, а рядом у изгороди – ты и Прохор! Оба такие молодые, красивые! Смотрите поверх моей головы на окна домика, белье под навесом, кур… Так смотрите, словно вас давно не было дома, и вот вы вернулись из долгого-долгого странствия по Вселенной! Я вас чувствовала рядом как единственную реальность. А потом пошел дождь. Бывший дождь над игрушечным городком!.. Мальчик мой, Славочка, я устала! 
СЛАВА: Не гневи Бога, мама.
ДОРОХОВА: Он не прогневается, Он-то поймет, что я свой крест уже донесла, уже падаю…
СЛАВА: Мама, пожалуйста! Не предавай меня теперь, когда я наконец-то обрел себя! В жизни ничто не делается само. Только через людей, людьми… (Дорохова,  переместившаяся за время диалога в свою квартиру, застывает у окна. Вздрагивает от звонка в дверь. Исчезает Слава. Дорохова открывает Гоше. Один глаз у Гоши подбит, на щеке пластырь)
ГОША: Я в тот раз у вас книжку брал почитать, «Королеву Марго», так я принес. Вот!
ДОРОХОВА: Что с тобой?
ГОША: Ерунда!  С бригадиром, с Вовкой Рогозиным, помахались. Из-за клада, что я дядь Даниле приносил. Как-то…противно мне стало! Я и сказал Вовке, что мы и правда, как мародеры! Он давай надо мной смеяться, ну, я и вмазал ему! А он – мне! До свадьбы заживет!
ДОРОХОВА: До свадьбы – конечно.
ГОША: А клад я тому парню отдал, который к дяде Даниле ходит, старлею. Он разобраться обещал, останки захоронить.
ДОРОХОВА: Спасибо.
ГОША: Чего я понять никак не могу – кто всех тех людей, в том леске? Немцы? Они ж педанты, дядь Данила говорил, они людей перед смертью раздевали, а все их вещи сортировали аккуратненько и в Германию! А тут…
ДОРОХОВА: Ты чай будешь?
ГОША: Можно. Дядь Данила говорит, что или немцы спешили очень,  драпали уже, и не до шмоток им было, или то наши, НКВД. Но там женщины в массе, дети. Младенчиков-то зачем? Какие из них враги народа?
ДОРОХОВА: Ты, вот, прочел про Варфоломеевскую ночь.
ГОША: Там как раз таки понятно! Религия! Бога гугеноты с католиками не поделили! А у нас кто, кого, почему?
ДОРОХОВА: Павел Романович  выяснит и все тебе объяснит, а Даниил Григорьевич  и сам иногда не знает, что говорит. Он на работе?
ГОША: Чудной он какой-то. И не пьяный! Сперва матерился, на чекистов наезжал, а потом – вот. (протягивает конверт) Сказал вам передать.
ДОРОХОВА: Гоша… Ты куда-то сейчас спешишь?
ГОША: Не, а что?
ДОРОХОВА: Ты не мог бы…здесь побыть? Дождаться меня?
ГОША: Вы на базар? Так я могу с вами…
ДОРОХОВА: Я скоро вернусь. Я… (набирает номер) Павел Романович, вы дома? Павел Романович, мне надо срочно с вами увидеться!
ГОША: Может, я пока что-нибудь починю? Чтоб зря не сидеть?
ДОРОХОВА: Почини. Я не знаю, что.  Что найдешь.  (исчезает.)
(Гоша, напевая, бродит по квартире. Появляется Слава)
СЛАВА: Не оставляй ее одну.
ГОША: Полку, что ль, перевесить? Небось, дядь Данила вешал, на одних гвоздях.
СЛАВА: Ты поможешь ей, а она – тебе.
ГОША: Чопики поленился вбить!
СЛАВА: Она должна чувствовать себя нужной…
ГОША: Ага, и тахта книжками подперта! Нашел дядь Данила применение книжкам! Нет бы ножку приладил!... Еще б инструмент найти! Есть в этом доме инструмент?
СЛАВА: Вон там.
ГОША: Должен быть. Мужик без инструмента, что яичница без соли! Верно я говорю?
(Гоша ищет инструменты. Слава исчезает, а Кудряков открывает Дороховой, проводит ее на кухню.)
КУДРЯКОВ: Извините, что на кухне вас принимаю.  Мальчик наш приболел, он заснул сейчас…
ДОРОХОВА: Я не буду кричать. Я - тихо.
КУДРЯКОВ: Что случилось, Анна Гурьевна?
ДОРОХОВА: Вот. (протягивает конверт)
КУДРЯКОВ: «Отсрочка приговора длиной в тридцать лет… Предстоящего позора все равно не переживу…» Не понял!
ДОРОХОВА: Он спасся, Павел Романович. Ушел из прошлого.
КУДРЯКОВ: То есть?..
ДОРОХОВА: У него был пистолет немецкий, трофейный, и три пули к нему. Он ни за что не хотел с ним расставаться! Как чувствовал.
КУДРЯКОВ: Я вам накапаю валерьянки?
ДОРОХОВА: Не надо, я спокойна. Уже спокойна. Даня и впрямь не жил все эти годы. В аду горел.
КУДРЯКОВ: Ад – это другие. Так, кажется, у Сартра…
ДОРОХОВА: Ад – это мы сами… Ничего не нужно, Павел Романович, я пойду. У меня там Гоша  дома, такой хороший, чистый мальчик, он по-своему любил Даню…
КУДРЯКОВ: Подождите. Я сейчас позвоню соседке, попрошу посидеть с ребенком…
ДОРОХОВА: Не надо.  Со мной все  хорошо, я снова обрела веру. В Бога, Вселенную, в Высший Разум – называйте это как хотите. В то, что где-то там мы снова все встретимся: Слава, Даня, ребята, Прохор. Моя сестра Лиза и ее муж, ваш дедушка… Встретимся и уже не разлучимся, и будем помогать вам, вашему сыну, Гоше...(отходит от него).
КУДРЯКОВ: ( вслед ей) » Наши мертвые нас не оставят в беде, наши мертвые, как часовые...»
(Издалека, где горит яркий свет, доносятся смех мужчины и ребенка. Кудряков с ребенком на руках повторяет нараспев: «Алыча, барбарис, вишня… Вот какой красивый сад посадили наши  дедушки! Мы будем хорошо за ним ухаживать, правда?» Туда, в глубину света, уходит Дорохова.)
1990, 1992гг. 2011г.