Глава 13. За ошибки приходится платить

Зинка стояла перед зеркалом, осторожно касаясь пальцами опухшей щеки. Даже длинная челка не могла скрыть образовавшийся синяк полностью. Она вздохнула, поправляя волосы в очередной безуспешной попытке замаскировать следы трёхдневной давности тональной пудрой, но этот мерзкий синяк нагло проступал и сквозь пудру.  Ее новая жизнь с Витькой поначалу была безоблачной и, как ей казалось, довольно счастливой: конфетно-букетный период, вечерние прогулки под луной, кинотеатр, ресторан… Но спустя какое-то время, когда свежесть чувств улетучилась, как облачко, жизнь женщины стала постепенно превращаться в бесконечную карусель страха. Она помнила, каким Витька был вначале их знакомства – внимательным, заботливым, обещавшим ей, жившей, как все советские люди, золотые горы. Теперь же Зинка понимала, что вся эта забота оказалась ложью, фальшивой оберткой.

Когда-то в детстве, ещё до войны, Зинка с подружкой Светкой, ныне Белкиной, а в девичестве Михайлиной, и другими девчонками делали в земле «секретики». Для этого они выкапывали маленькие ямки, предварительно сняв дёрн с земли, потом клали туда какие-то камешки, бусинки и разную чепуху, найденную дома, сверху всё это прикрывали красивым блестящим фантиком от шоколадной конфеты и, закрыв всё стёклышком от разбитой прозрачной бутылки, прикапывали землёй. И сейчас, глядя на себя в зеркало, Зинка понимала, что вся её жизнь с Витькой – точно такой секретик: посмотришь – всё, вроде бы, красиво. Копнёшь глубже – одно дерьмо…

Жалела ли она о том, что ушла от доброго и большого увальня Сашки? Жалела и ещё как. Но особенно она горевала по Феликсу. Он часто снился женщине, и во сне всегда тянул к ней свои маленькие ручки. Сашка разрешал им видеться, но Витька был против их частых встреч.
«Вот родишь мне сына – гуляй с ним, сколь твоей душе угодно. Слова не скажу. А этого забудь. Да и не простит он тебе, что ты бросила его», – бурчал недовольный Витька, когда Зинка собиралась забрать сына из садика или от соседки, Фриды Моисеевны.
«Нафига твой придурок водит его к этой жидовке?» – спрашивал Витька любовницу в очередной раз перед тем, как она шла к сыну.   
«Вить, она хорошая, хоть и еврейка. Она детей любит. Феликсу с ней хорошо», – виновато оправдывалась Зинка.
«А ты разве не помнишь, как эти жиды людей убивали, работая врачами? Все газеты писали… А не боишься, что она твоего мальца притравит?» - с издёвкой спрашивал Витька.
«Не боюсь… Я бы его к себе забрала. Ты же хотел, чтобы мы его забрали! Давай я его уговорю!» – вздыхала Зинка.
«Умерла, так умерла. Сразу не пошёл, теперь нефиг ему тут делать. Ходи к нему, если хочешь, я ж не запрещаю…» - ставил точку Витька.

Вера в то, что их любовь настоящая, ради чего стоило оставить мужа и сына, быстро прошла. Через месяца три Витка впервые показал свое истинное лицо. И с каждой рюмкой водки, которую он опрокидывал в себя довольно часто, маска заботливого возлюбленного сползала, открывая оскал жестокого тирана.
«Что, Зинка-проститутка, ты думаешь, что ты особенная? – кричал Витька, когда алкоголь развязывал ему язык. – Мужу изменила со мной, значит, и мне изменишь, стоит только за порог выйти!»

Эти слова жгли ее сердце каленым железом, а унижение со временем стало ежедневной рутиной. Но страшнее слов были его руки - тяжелые, с набухшими венами, они превратились в самое настоящее орудие. Витька всегда бил расчетливо, умело, старался не оставлять никаких следов: то по рукам, то по ребрам, иногда по спине – в общем, там, где никто не увидит. Он знал, как причинить боль, не оставив явных доказательств своей «любви» к женщине. И от этой методичности Зинке с каждым днём становилось еще страшнее. А рядом была его мать, смотревшая на Зинку с таким презрением, будто та была грязью под её ногами. Хотя старуха и не жила с ними, её частые визиты превращались в дополнительную пытку. Она никогда не вмешивалась, когда сын выходил из себя, только поджимала тонкие губы и отворачивалась, словно одобряя происходящее своим молчанием.
«Ты сама виновата, – говорила бабка Зинке, помогая подняться. – Зачем свою семью разрушила семью, и Витьку из семьи увела? Теперь терпи, Зиночка».
 
В тот вечер все вышло из-под контроля, поскольку Витька пришел домой пьянее обычного. Зинка, наверное, сказала что-то не то – она уже и не помнила, что именно сказала, как его рука с силой опустилась на ее лицо. Это было так быстро, что Зинка не успела увернуться: иногда ей это, всё же, удавалось. Перед глазами вспыхнули звезды, губа моментально опухла, а под глазом тут же образовался синяк. Прошло три дня, но синяк на лице – это, видимо, надолго. Сегодня он стал желтеть, слава Богу. И, собираясь к сыну, она старательно прятала отметины своей большущей «любви». Ей было очень стыдно и очень страшно. Страшно уйти – кто его знает, на что он способен, если она решится на такой шаг? Но оставаться было ещё страшнее – каждый день выпивал из нее жизнь по капельке.
Зинка снова взглянула в зеркало. Из отражения на нее смотрела бледная, измученная женщина с потухшими глазами. Женщина, пойманная в капкан собственного страха.

«Пустышка. Секретик. Дура. Бестолочь, – ругала себя Зинка. – Но уходить надо», — прошептала она своему отражению. В голове эхом отдавались Витькины угрозы, его крики, звук его тяжелых шагов. И она знала, что сегодня снова не найдет в себе сил разорвать этот порочный круг. Зинка еще раз поправила челку, глубоко вздохнула и вышла из ванной. Ей нужно было спешить к сыну - единственному лучу света в ее темном, полном страха мире. Они не виделись две недели после похода за школьной формой. Зинка хотела сама купить форму, рюкзак, ручки и тетрадки - хоть как-то проявить материнскую заботу.

Зинка тогда стояла у зеркала и пыталась решить, какой платок ей повязать на шею? Выглядела она прекрасно: красные лаковые туфельки на невысоком каблуке, платье в цветах из чудесного сатина, причём сатин этот ей отдали в ателье – осталось от заказчицы. Зинка нацепила тогда даже перчатки. Но что-то всё равно было не так, а что – женщина никак не могла понять. Она чувствовала, как по щекам скатываются капли пота, но не от жары, а, скорее, от страха. Страха того, что сегодня снова всё выйдет не так, как должно быть. Но где-то на подсознании у неё крутилась непрошенная мысль: может, она увидит своего бывшего уже мужа, Сашку? Но Зинка точно не знала, чего её больше хочется: увидеть его, или, наоборот, избежать встречи. Хотя она понимала: избежать встречи навряд ли получится: Феликса больше некому привезти в универмаг. Зинка очень хотела выглядеть так, чтобы Сашка подумал: «Вот бы её вернуть!» Хотя, она понимала, что это уж точно вряд ли: Сашка, хоть и тюфяк, но гордый.

Да, 1970-й год был временем перемен и иллюзий. Это было то самое время, когда слова «счастье» и «будущее», «любовь» и «коммунизм» звучали довольно часто, но под ними явно скрывалось что-то другое. Зинка совершенно не чувствовала себя частью этих перемен. Её жизнь была похожа на какой-то неудачно сложенный механизм, в котором не хватало одной очень важной детали.
Витька, её любовник, пришёл откуда-то совершенно трезвым, и сейчас, пока она собиралась, сидел на кухне и пил чай. Он был высоким, даже можно сказать, красивым, если бы не его худощавое лицо и всегда злые глаза с каким-то особенным прищуром. У Зинки было такое чувство, что он всех в чём то подозревает. А ещё он всегда был каким-то беспокойным. Он не любил Зинкиных встреч с бывшим мужем, но сегодня у него не было выбора, и тогда Витька решил пойти с Зинкой, а то «что-то она прихорашивается» долго.

«Ну что, Зинка, в магазин собираемся?» – спросил Витька, прищурив глаза.
«Да», – еле слышно сказала Зинка, почувствовав, как её сердце сжалось. Витёк, заметив её замешательство, молча подошёл к окну и посмотрел на улицу.
Потом, брякнув «Я с тобой», пошёл одеваться. Зинка быстро взяла свою сумку и направилась к выходу. Витька последовал за ней. Выйдя на улицу, Зинка почувствовала, как напряжение нарастает. Витька поднял руку и остановил проезжавшее мимо такси.
 
В универмаге «Детский мир» на улице Мира было многолюдно: мамы с детьми готовились к школе – это было видно по их покупкам: из хозяйственных сумок торчали свёртки с формой, ботинками, тетрадями…
Феликс очень обрадовался, увидев маму. Но, когда заметил рядом с мамой этого «дядьку Витьку», как ребёнок называл маминого сожителя, улыбка спала с его лица. Саша, отец Феликса, даже побледнел. Зинка же, увидев бывшего мужа и сына, наоборот, покраснела.
- Мама, можно папа тоже с нами пойдёт? – спросил Феликс, погладывая на недовольную ухмылку Витьки.
- Нет, сынок, я должен идти. Дела, брат. Работа. Ты с мамой иди, – сказал Саша и, развернувшись, пошёл прочь от этой троицы от греха подальше.

Феликс, примеряя брюки и пиджак в примерочной кабине, был зол на этих взрослых.
Отец, мама, он, и «дядька Витька» были связаны между собой какими-то невидимыми нитями, которые кто-то, кто построил эту запутанную комбинацию, забыл разрезать. Феликс подумал, что у Фриды Моисеевны каждая вещица, каждый сувенир, все вещицы и вещи, включая мебель, всегда стоят на том единственном своём месте, где и должны стоять. От этого порядка веяло гармонией и уверенностью, будто всё в мире может быть устроено правильно. Нужно только чуть-чуть постараться! Самую капельку! А здесь всё было иначе: никто из них, к сожалению, не был на своём месте: мамино место было явно не с этим «упырём», а с ним, с Феликсом. А папино место было рядом с ней, с «моей Зинкой», как ласково называл её отец. А место «дядьки Витьки» уж точно не возле примерочной кабинки, а где-то на Северном полюсе, в чертогах вечной мерзлоты. И Феликс подумал, что если этих взрослых взять и посадить в комнату Фриды Моисеевны, чтобы не было ни громких слов, ни лишних движений, может, тогда они как-то бы сумели навести порядок в своих жизнях, чтобы всё лежало и стояло на своих местах! И мама бы снова улыбалась, как раньше, без тревоги. А Витька, может быть, вовсе исчез, растворился, как старый шкаф, который просто забыли занести в комнату…

Зинка, застёгивая пиджак школьной формы, тихонько спросила Феликса:
- Скажи, как папа?
- Хорошо, – ответил Феликс. Он хотел сказать правду, что папа перестал улыбаться, что стал замкнутым и мрачным, но, почему-то подумал, что мама рассердится. 
- Ну, хорошо, если всё хорошо, – так же тихо резюмировала Зинка. Она вдруг вспоминала, как когда-то мечтала совсем о другой жизни – о стабильной, весёлой, радостной, без этих запутанных отношений и, главное, без этих болезненных встреч с собственным ребёнком.

Посмотрев на сына в школьной форме, Зинка чуть не расплакалась: это она должна вести ребёнка в школу! Это она должна стоять и гордо улыбаться, потому что её сын стал первоклассником! Мать импульсивно обняла сына. Крепко-крепко, как раньше.
- Родной мой, я так соскучилась! – шептала она сыну прямо в ухо, глотая слёзы.
- Я тоже, мамочка, соскучился, – так же шёпотом произнёс ребёнок. – Возвращайся к нам с папой. Ну его, этого дядьку Витьку. Мы же любим тебя, мамочка!
В этот момент занавеска распахнулась, и Витька с усмешкой уставился на мать с сыном.
- Ну, мужик, долго ещё к мамке прижиматься будешь? Может, тебя титькой покормить? К бабам уже прижиматься должен! – хихикнул Витька, а Зинка поняла: добра от этого похода не будет…
- Идём, Феликс, нам пора, - тихо сказала Зинка, украдкой вытирая слёзы на щеках.
Зинка не знала, что будет дальше. И пусть всё было запутано, её жизнь всё равно продолжалась, как и жизнь любого другого человека, который пытается что-то строить, несмотря на все совершённые ошибки и жуткую боль от осознания ошибочного решения…

Продолжение следует...