Дом Алябьева

Композитор Алябьев имел несчастье  (для потомков) жить и работать в деревянном доме. Тогда еще Садового кольца не было. По-моему нам, абитуриентам университета, сказала об этом наша гроза и симпатия  по подготовительным курсам Светлана Игоревна, когда мы провожали ее после занятий домой. Она вела у нас русский язык и литературу.

Позже, блуждая в одиночестве по этому месту, на другой стороне Садового кольца я увидел надпись: некто советский писатель Михаил Луконин за свои деньги построил для советских писателей каменный дом. И я, было, исполнился к нему почтения, потому как твердо решил стать писателем.

Какой молодец! Поддержал собратьев по перу, думал я. Сделал обход во двор. Нет, пройти можно было, но уж машины, конечно, не рискнут заехать сюда. Повернув на 90 градусов, я увидел огромные стеклянные окна деревянного дома  ХУ111 века. А что? Всё тогда освещалось свечами. Малейший свет – только из окон. Пусть это хоть  свет звезд на небе.

На стене висела табличка, ошаршившая меня: «Здесь жил русский композитор Алябьев».

И я сделал две глупости. Первая -  не стал сторожить этот дом и не призывал общественность ко вниманию. А вторая – перенес первое знакомство с домом куда-то в даль на неопределенное время.

Пару раз я собирался осилить эту экскурсию, но  университетская загруженность отшибла бдительность. Прихожу как-то курсе на третьем, а там весь двор закатан асфальтом и на нем стоят, как на выставке, старые и новые машины.

Я стал думать, что я, растяпа, помню? «Соловей мой, соловей! Голосистый соловей!»?

Да, помню в форточку экскурсовод кричала детям  во  дворе: «Тише, дети, здесь идет экскурсия!» Все, больше ничего не помню.

Потом, когда я стал жить в этом районе, меня постиг следующий удар. И его я бездарно пропустил. Я опять  проходил  мимо деревянного дома, на котором было написано: «Здесь жил Афанасий Фет». Около этого дома я катал на санках двух девочек, своих падчериц, когда мы объединились с женой. Пришлось учиться пять лет и еще прошло какое-то время. Я даже не успел войти в этот дом. Всё как-то с падчерицами было плотно,  и с тещей  была ругань по поводу того, что знакомиться на общей учебе или производстве можно, но зачем же ломать все вокруг?

- Вы дружите, дружите!
-Но она же не живет  со своим мужем,  и я не живу со своей женой, и мы решили…
- А тут я решаю, как старший по семье, а не дочь. Простите,  я всегда думала, что вы надежный  и умный человек, но ошиблась.

И в этот дом я не успел зайти. На его месте из кирпичей выстроили поликлинику.
Конечно, с горок на санках хорошо. Но что  тут дом потерян – ужасно.
Через пять-семь лет я вдруг увидел на табличке в  первом Вражском переулке, что церковь, где венчался  Чехов, осталась. Но с детьми я в нее не заходил, баловаться будут. У нас горка была отличная найдена поблизости.

Наверно, Плющиха – особая улица. Потому что как солнце выглянет – она вся светится. И так полный день на ней ясно. И ей, наверно,  очень не повезло, что  много  памятников поломали. Поэтому плющихинские выстрадали свою форму протеста – организовали в полуподвале музей.

Я как всегда трижды доходил до двери, но туда пока не спускался.
Вот написал – и сам ужаснулся. И дал себе слово с внучкой Агнией туда сходить. Какая могучая мысль – собрать  всех художников улицы!

А на улице Тружеников жена показала деревянную контору. Я уже и думать о ней забыл.  Ждал, что ее первую столкнут -   чего она тут мешается? Какой  она памятник? Деревянный сруб – и только?

Но оказалось – нет. Оказалось, что рядом высоченную башню на набережной поставили, в десять  этажей колоннаду светящихся фанфар. Может, поэтому устыдились и оставили эту деревянную контору, где людям наряды выписывали и деньги за выполненную работу выдавали?

Когда мы преодолевали бастионы двух  дверей 50-х годов в доме Мингео, в лифте мне часто попадался мужичонка с удочками. Подвыпивший, он всегда говорил мне одно и то же:
- Вот, наловил кошке на ужин.

Он был тихий человек, а я искал как раз тех, кто каким-то образом Москва-реку воспринимал в первоначальном значении по отношению к человеку.
Я думал так: люди здесь строились и кормились рыбой. И раз есть рыбаки, значит, река хоть на 50% удовлетворяет первостатейную нужду человека в рыбе? Вот написать бы портрет теперешнего рыбака. Кто это въедливо добивается  от речки трех пескарей и больше  его ничего в реке не интересует? И я  как раз собирался к нему подкатиться, чтобы нарисовать   его портрет в разговорах  со мной.
Но жена зарубила это дело, боясь, что произойдет известное – не автор спросит о теме, а рыбак приучит пишущего  к выпивону.

Конечно, мы жили всего ничего и я не полез в бутылку. Зачем же скандалить с первого момента?
Да, творчество не касается женщины и все равно касается. Никому пьянчуга не нужен.  Мало ли  кто как на кого подействует. Словом,  жена категорически отказалась признавать это за что-то серьезное. Я подумал – такой богатый район. Где ни чихни – всё памятник. Надо уступить. Но с одним условием, которое я никому не сказал, только себе: раз жена против, я должен найти в доме  другого героя рассказа.

И действительно, он нашелся несколькими этажами ниже.
Пожилой мужчина в годах,  вдруг вдохновившись, начал рассказывать, какой его  папа был необыкновенный сапожник и как он работал в подвале дома  Большого театра – чинил балетную обувь. Его руководитель говорил: «Ты будешь большим мастером для них, только тебе нужно  посвятить этому делу всего себя».

Он   отвел меня в подвал ничем не примечательного типового здания Большого театра. За здание  заплатили, вероятно,  огромную цену. Проголосовали на общем собрании очередников Большого театра за дом в центре. Для прим это был не уровень. Этот дом был для очередников. Они спешили, потому что впереди сгорел только что усадебный дом.

Осталась только  ажурная изгородь и служебное помещение, которое тут же проницательно отдали нуждающимся в социальной помощи – туда приходили за детским питанием.  Кто  пробил, кто настоял – но дом успели выстроить, успели распределить, а усадьбу с исторической изгородью закатали бульдозерами и поставили финский одиннадцатиэтажный супермаркет, у которого такой мощности охладительный вентилятор, что на расстоянии 50 метров в доме Большого театра находиться нельзя.  Кто там живет – я не знаю.
 
Хотя – что далеко ходить? Дом Мингео поставили перед старой,  уважаемой на всю Россию типографией. И конечно, в такой опасной близости к типографии, что окна лучше не открывать – у маленьких детей будет ненормальная психика. А так как типография работала в три смены, то и взрослым доставалось.

Папеньку просили подождать и не въезжать в дом. Есть проект двухкомнатных квартир, только надо подождать с въездом. Но у него молодая жена – как он мог подождать? Он должен был доказать свое реноме.
А я помню усадьбу. Мы  за подарками заходили туда и еще удивлялись, сколько тихого места за этой изгородью, являющейся уже самой по себе исторической  ценностью.

Там давали какие-то пакеты съедобного или сладкого для детей и все полагали, что это как-нибудь культурным образом завершится с включением усадебной изгороди.
Нет, какое! Туда воткнули огромный финский супермаркет, И гудит он своими охладительными вентиляторами на весь квартал.  Как танцует Большой театр – не знаю. Ночью спать нельзя!

Зато дому Мингео досталась автогаражная проблема. Досталась так, что идти в гору приходится сдавленным проезжающими машинами. Из всех Мингео-жителей получаются горнолыжники.  Сначала заберись на горку, выслушай метро, которое пустили просто по улице, поперек реки. А потом вняли. Частично, но вняли и закрыли метромост, что по суше идет. Взяли в короб.

Да к чему это я? Отвлекся.
- С пьяницами не водись, - строго сказала жена. -  Тем более что они не из нашей полвины дома.
- Но ведь один же подъезд?
-Это другой дом.
-Но один же лифт?
-Я сказала:  это – другой дом.
 
Понимай – другие люди. Но тогда я этого не понял и даже не принял. Я взрослый. С чего мне пить? Но по прошествии лет, я думаю, она была права. Рыбаки часто злоупотребляют этим. А пишущему этого  делать нельзя.

07.02. 2025