Глава 8. Побег друзей. Бригадирство. Конец срока

 
       С неба лились потоки майского солнца, на делянке  скрипели пилы и стучали топоры. Время от времени раздавались крики «поберегись!» и на землю, ломая подлесок, рушились вековые сосны.
       Николай с Василием, работая в паре, подпилили   комель очередной,    взяли лежавший рядом   длинный шест и, уперев в нижние ветви со стороны пропила, дружно на него навалились. Послышался легкий, а потом усиливающийся треск, сосна,  дрогнув,     стала крениться в другую сторону.
       Зацепившись верхушкой за соседнюю внезапно изменила  направление и  понеслась на пильщиков.
       - Беги! - прыгнул в сторону Николай,  Василий  следом - упал.
       Оглянувшись, в последнюю секунду, рванул его  за ватник на себя, протащив несколько метров, дерево с хряском  гупнуло о землю. Удар. Вспышка боли. Свет в глазах погас.
       Очнулся  в  лагерной больнице  с загипсованной ногой.  Лежал  в палате один, две соседние койки пустовали
       - Считай, легко отделался, - сказал, зайдя в палату, дежурный санитар. - Перелом голени и двух ребер.
       - А что с напарником? - шевельнул губами Николай.
       - Не знаю. Ты поступил один.
       Вечером, его навестили Лосев с Василием.
       - Спасибо брат, ты меня спас, - наклонился к больному удэгэ. - Всегда буду это помнить.
       Майор же, покосившись на дверь, тихо добавил. -  Извини, но уйти придется без тебя. Ждать не можем. Сам понимаешь.
       - Понимаю, -  прошептал  Николай. - Знать не судьба.
       - Ну, бывай, - распрощались друзья и, пожав на прощание руку, покинули палату.
       Всю ночь он не спал, терпя боль и переживая  невозможность бежать с ними. К утру забылся. А спустя несколько дней в больнице  прошел слух, что группа заключенных ушла с делянки  в побег, убив  двух охранника и прихватив их оружие. Слух подтвердился. 
       Из управления «Дальстроя» в лагерь нагрянула комиссия, занявшаяся проверкой случившегося. Николая в больнице дважды допросил следователь, выясняя, было ли ему известно о готовящемся побеге. Тот все отрицал, хотя и понимал, что следователь ему не верит.
       Так и оказалось. Завершив последний допрос и дав  подписать  протокол, майор юстиции сказал, - темнишь ты, Ковалев. Ну да ладно, когда беглецов поймают, встретимся еще.
       Через  неделю, завершив работу, комиссия уехала, увезя с собой  Кутового с Айдашевым для привлечения к уголовной ответственности за служебные злоупотребления и преступную халатность.  Новым начальником лагеря  назначили Серебрянского. 
       Тот сразу же стал возвращать порядок существовавший   при Дынине: ставленники воров стали изгоняться с хлебных должностей, были отменены «музыкальные» разводы на работы, вернули выходные, а с телогреек спороли каторжные номера.
       Через месяц, когда Николая выписали из больницы, признав годным к труду без ограничений, Серебрянский вызвал его к себе.
       Зайдя в кабинет, снял с головы шапку, доложился.
       - Хочу назначить тебя  на место Лосева, - сказал  майор. - Будешь руководить бригадой. Как и прежде, должна стать передовой. А при необходимости оказывать помощь администрации  в «перековке» воров. Как тогда, когда прибыли. 
       -  Могу подумать? - поднял на начальника глаза.
       -  Думай. Завтра  вечером дашь ответ.
       Вернувшись в барак, рассказал бригадникам о разговоре. Те восприняли все нормально.
       - Главное, чтобы прекратился тот бардак, что был при Кутовом, - сказал   Панин, в прошлом стрелок-радист на бомбардировщике. 
       - И пайка ровнялась выработке, не как сейчас, - добавил бывший  полковой разведчик  Грач.  - А козью морду ворам мы всегда устроим.
       - Не впервой, - поддержали остальные. - Так что соглашайся, Никола.
       Следующим вечером, после работы он снова был в кабинете Серебрянского
       - Ну, так как? - уставился на него начальник.
       - Я согласен. Но есть просьба.
       - Какая?
       - Недостающих людей в бригаду подберу сам.
       - Хорошо, - согласился майор. - Но что б мне больше никаких побегов. Тех, что ушли, все равно отловят.
«Это уж как получится»  мелькнула мысль. А вслух сказал, -  у меня не будет.
       Так  Николай сам  стал  «бугром». 
       На места недостающих  присмотрел в других бригадах пятерых фронтовиков, предварительно переговорив с ними. Далее составив список, предъявив Серебрянскому.  Тот, ознакомившись, распорядился перевести. Своим помощником назначил Грача, жесткого и разбитного  парня.
       Бригада снова  активно заработала,   показатели поползли вверх,  пайка  стала весомее.
       Между тем наступило лето, а  беглецы как в воду канули. По существующему порядку, пойманных (мертвых и живых)  доставляли в тот же лагерь, откуда они бежали. Для показа в назидание другим.
       «Не иначе с концами ушли ребята»  думал про себя Николай, и жалел, что не мог бежать с ними.
       В начале осени  на свидание приехал Алексей.
       Через месяц по прибытию в лагерь, Николай отправил родным письмо о случившемся с ним, указав свой теперешний адрес.  Завязалась переписка, брат захотел его навестить и Николаю разрешили свидание. Администрация  лагеря  предоставила  его   сроком на  двое суток.
       Встреча состоялась в «доме свиданий», такой имелся в предзоннике.  Обнявшись, расцеловались.
       - А что у тебя  за шрамы Алеша? -  спросил, отстранившись, Николай. 
       Вся правая часть лица брата  вплоть до виска  была в рубцах багрового оттенка.
       - При штурме Будапешта  в феврале 45-го  получил ранение в голову. Три месяца отвалялся в госпитале, а потом комиссовали. «Отечественная война» за него, - ткнул пальцем в  орден  на гимнастерке. Там же блестели две медали.
       Двое суток пролетели как  сон. 
       Получив  в распоряжение отдельную комнату, братья подолгу беседовали, вспоминая детство, свое родное Краснополье, родню и  друзей.   А еще Алексей угощал Николая домашними гостинцами: салом (отец забил кабана), вялеными лещами и антоновскими яблоками из их сада.
       Летом он женился на однокласснице Любе, Николай ее хорошо знал, работал мастером производственного обучения в горном училище, молодым дали служебное жилье.
       Когда настало время расставаться, Николай проводил гостя до ворот предзонника, и они крепко пожали друг другу руки. 
       -  Держись брат.  Мы тебя любим и ждем, сказал на прощание Алексей.
       -   Прошел войну, Алеша,  пройду и это, - заверил его  Николай.
       Срок потянулся дальше.  В шесть утра развод на работы, весь световой день на делянке, в двадцать два часа отбой. Производственный план бригада выполняла, а спустя год в системе ГУЛАГА возобновили «зачеты рабочих дней». Суть их заключалась в снижении срока наказания заключенным за ударный труд  на основных работах  из расчета один день  к трем.
       Между тем «сучья война» в местах лишения свободы продолжалась, чему способствовала отмена смертной казни   по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года.
       В лагеря стало прибывать больше воров осужденных за тяжкие преступления, но сохранившие свои жизни. Не уменьшалось и число попадавших в заключение фронтовиков. После окончания войны многие не вписались в мирную жизнь, требуя справедливости и нередко переходя грань.
       Как только  в «АЗ-18» доставлялся новый этап, Николай получал от лагерной администрации  списки воров, после чего с ними начинался «воспитательный процесс», подобный тому, что был  при Дынине.  В результате одни   (таких было меньшинство) превращались в работяг, для остальных наступали весьма плачевные последствия.  Действовал жесткий  лагерный принцип «умри ты сегодня, а я завтра».
       Не жаловал бывший лейтенант и поляков с бандеровцами.  Встречая в укромных местах бил   смертным боем,   те шарахались от него как от чумы. Как-то раз пытались убить, не получилось. Одного заколол его же заточкой, второму  свернул челюсть. Последствий для него это не имело. Лагерный «кум» признал в действиях необходимую оборону.
       В жесткой борьбе за жизнь  и последующую свободу летело время,  у Николая приближался конец срока. 
       За год до его окончания,  учитывая ударный труд  и успехи   в «перевоспитании» воров он был расконвоирован и проживал с другими  такими же за зоной в отдельном бараке. Имел право выхода в поселок,   отоварки в имевшихся на  его территории магазинах и посещении клуба.
       К тому времени, в целях дальнейшего повышения производительности труда заключенных и рентабельности производства, в системе ГУЛАГа для них была введена заработная плата. Выплачивалась она по тем же суточным нормам выработки и расценкам, что и «вольняшкам».
       Николай, как руководитель одной из передовых бригад на лесоповале, получал до полутора тысяч рублей в месяц. Из этой суммы вычитывалась часть за питание,  одежду с обувью и подоходный налог. Остальное, за исключением сотни рублей на мелкие расходы, помещалось на его лицевой счет.
       За полгода до окончания срока  крепко сдружился  с одним парнем.
       Познакомился с ним в пересыльном бараке, куда была доставлена новая партия заключенных - наведался туда отобрать  человека к себе в бригаду. А до этого узнал, что среди поступившего контингента имеется небывалой силы и дерзости моряк.
       На переходе морем  воры пытались его раздеть, за что крепко поплатились:     троих избил до полусмерти,  с парохода выгружали на носилках.
       - Так. Где у тебя тот флотский? - спросил старшего по бараку.
       -  Вон он, на нижних нарах  у буржуйки, -  показал   рукой.
       Прошел туда, остановился напротив, - здорово.
       - И тебе не хворать, -  поднялся навстречу парень его лет в выцветшей тельняшке под бушлатом.   Ростом под два метра, косая сажень в плечах, открытое добродушное лицо.
       - Это ты воров поувечил?
       - Я.
       - Как зовут?
       - Дмитрий Вавилов.
       -  Молодец. Я их тоже не люблю. Пойдешь ко мне работать?
       -  А ты кто?
       -  Бугор  ударно-воспитательной  бригады фронтовиков.
       -  И в чем работа?
       -  Валить лес. Усиленную пайку и зачеты гарантирую.
       -  А воспитывать кого?
       -  Воров, когда понадобится. Ну, так как?
       -  Интересное предложение.  Согласен. 
       В бригаде  Вавилов всем пришелся по душе:  на делянке ворочал за двоих, проявляя ловкость и смекалку, всегда был готов помочь товарищу, отличался веселым нравом. Через месяц Николай назначил его своим помощником (прежний освободился), сошлись  еще ближе.
       Однажды, когда остались одни, Дмитрий рассказал Николаю о себе.  Был он родом из Москвы,  отец погиб на Гражданской, мать  являлась известным в столице врачом, а дед  ответственным  работником наркомфина*. С детства грезил морем, после окончания школы поступил в Каспийское военно-морское училище.
       Когда же началась война, ушел со второго курса добровольцем  на фронт. Воевал в морской пехоте помощником командира разведвзвода сначала на Черноморском флоте, а потом в Дунайской   флотилии.  Участвовал  в освобождении  Керчи, Феодосии и Севастополя. Брал штурмом Вену и  Будапешт. За храбрость и отвагу  в боях удостоился трех орденов, включая «Красное знамя» и  четырех  медалей. А после Победы, в мае 45-го, попал «под раздачу» в венгерском городе Шопрон.
       Обмывали в винном погребке  Звезду Героя близкого приятеля, схлестнулись с венграми и  в возникшей драке Дмитрий одного застрелил. Далее были арест, военный трибунал  и пять лет лишения свободы.  А затем побег из пересыльной тюрьмы в Союзе и жизнь на гражданке под чужим именем.
       Поколесив по стране, обосновался за Уралом на строительстве  горно-обогатительного комбината, где  дорос до заместителя директора автобазы и женился. Но все хорошее когда-нибудь кончается. В феврале 50-го Дмитрия арестовало МГБ*, вменив контрреволюционный саботаж, за что суд добавил ему еще десять лет.
       - Вот такая моя история Николай, - завершил свой рассказ.
       - Да, -  немного помолчал. - Геройский ты парень.
       - Был, да весь вышел, - горько улыбнулся. - Пятнадцать лет в этих местах - не шутка.
       - Ничего. И здесь люди живут. К тому же  бригаде идут зачеты. Можешь выйти по половине срока. Или будет амнистия.  Чем черт не шутит? Так что не забирай в голову.
       За месяц до освобождения Николая  вызвал к себе Серебрянский. В Управлении «Дальстроя»   был в фаворе, руководимый им лагерь постоянно   перевыполнял план, год назад стал подполковником.
       - Присаживайся, Ковалев, - указал на стул  у приставного стола, вынул из лежащей рядом коробки «Герцеговины флор»  папиросу.  Коробку придвинул Николаю,
- закуривай.
       Сев, тот тоже взял одну, прикурили от зажигалки начальника.
       - В октябре  у тебя истекает срок. Что думаешь делать дальше? - окутался   дымом  подполковник.
       - Известно, что. Отправлюсь к себе на родину в Донбасс. Я там не был десять лет.
       - И снова будешь вкалывать под землей?  Насколько знаю из личного дела, ты в прошлом шахтер.
       - Да, потомственный, - кивнул Николай.
       - Хочу сделать тебе предложение, -  чуть наклонился вперед.   - Оставайся у нас. Назначу тебя прорабом лесоучастка. Получать будешь достойно, в поселке  выделим квартиру.
       - Нет, - гражданин начальник, - поднял   глаза. - Поеду домой. Очень соскучился  по родным местам. Да и родня ждет.
       - Не спеши с ответом. Подумай.
       - Я уже подумал.
       Возникло долгое молчание
       - Кого рекомендуешь оставить за себя?  - прервал его начальник.
Помощника - Дмитрия Вавилова.
       - Слышал о таком. Дерзкий  парень.
       - Зато хороший организатор и авторитет в бригаде. План будет выполняться.
       - Ладно, я подумаю, - затушил в пепельнице окурок. 
       В бригаду  Николай возвращался с тревожным чувством.  Серебрянский мог    отсрочить его освобождение,  а при желании организовать новый срок. Подобное на «Дальстрое»   случалось часто.
       Тревога не оправдалась. 
       24 октября 1950   года  в  лагерной спецчасти  он получил документы об  отбытии срока, плацкартный билет до станции «Алмазная» Донецкой железной дороги и двести семь рублей двенадцать копеек на питание в пути. Там же - изрядную сумму хранившихся на его счете заработанных денег.
       Собрав немудреные пожитки, распрощался с бригадой, Дмитрий вызвался провести.  Дойдя до  вахты крепко обнялись на  прощание, «даст бог еще свидимся», и Николай вышел за  ворота.
       Через сутки на попутках добрался до Хабаровска.  Там нашел  городскую барахолку и, потолкавшись с час,  вышел обратно в почти новом кожаном реглане, шапке из каракуля, синих галифе и хромовых сапогах. Пообедав во встретившейся  забегаловке    отправился на железнодорожный вокзал.
       Этим же вечером, предъявив билет, сел в поезд Хабаровск  - Москва.  Место досталось на верхней полке. Соседями оказалась супружеская пара  с ребенком,   военный моряк и благообразного вида старушка. Познакомились.
       Супруги оказались  врачами, ехали в гости к родным в Ангарск, моряк следовал  на Волгу в отпуск, а старушка возвращалась к себе в Ярославль  от брата. Николай представился лесоразработчиком, направлявшимся в столицу по делам.
       Как только состав тронулся, он забрался на свою полку, угнездил вещмешок в головах и  провалился в сон. Проснулся от паровозного гудка, повернувшись на бок  взглянул в окно. За ним стояла глухая ночь, в небе плыла луна.
В вагоне было холодно, доносился разноголосый храп, захотелось   подымить. 
       Слез с полки, прошел по тускло освещенному  проходу в  пустой тамбур   за туалетом. Достав из пачки беломорину чиркнул спичкой, с наслаждением затянувшись, пустил носом дым.
       Через  минуту в тамбур вошли еще двое, плотно прикрыв за собой дверь. Рослый, небритый мужик,  в надвинутой на лицо кепке и  лет шестнадцати малолетка.
       - Снимай фраер, кожан, - блеснул зажатой в руке финкой  здоровяк, малолетка прошипел, - живо.
       В следующий миг первый получил    удар в челюсть,  выронив нож, загремел на пол. Через секунду рядом подвывал пацан.
       - Тихо,  сявка, - пнул его сапогом Николай. - Забирай своего кореша и убирайтесь.
       Юнец с трудом поднял подельника с мотавшейся головой, открыл дверь и оба уковыляли в полумрак  соседнего вагона. Николай, подобрав финку,   выкинул ее в межтамбурное пространство
       - Кого хотели ограбить, бакланы, - сплюнул вслед, и ушел досыпать  на свое место.
       Во время остановок на крупных станциях выходил из вагона на перрон, покупал  у местных торговок снедь, вернувшись обратно подкреплялся сам  и угощал соседей. В разговоры с ними особо не вступал, в лагере привык  больше слушать.               
       На восьмой день поезд  прибыл в столицу.  Распрощавшись с попутчиками,    вышел   на платформу.  При выходе с вокзала Николая остановил милицейский наряд, потребовав документы - предъявил справку об освобождении.
       Старший наряда - лейтенант, внимательно просмотрев, вернул обратно.
       - Подскажите, как   добраться до Павелецкого вокзала? У меня там пересадка, -  спрятал    в бумажник.
       Офицер подробно рассказал. - Спасибо, -  направился к  автобусной остановке. Через полчаса вышел на площади перед вокзалом, пошагал  туда.
       Через двое суток, ранним утром, спустился из вагона на платформу  станции «Алмазная». На востоке алела заря, день обещал быть погожим. Станция была небольшая, в сторону Рудника Краснополья  тянулась грунтовая дорога. Попутных машин не было, расстояние до поселка шесть километров, решил идти пехом.
       Закурив папиросу, поддернул на плече вещевой мешок с гостинцами для родных, двинулся походным шагом.  По сторонам тянулись посадки в красках осени, за ними сжатые поля, на душе было радостно и спокойно.
       Спустя час подвернул к одинокому дубу в ложбине,  у его корней побулькивал родник. До войны   не раз бывал здесь  на мотоцикле, очень уж вкусная вода.
       Сняв с плеча вещмешок, поставил рядом, вымыв руки, напился из ладоней.  Такая же, ка прежде. Усевшись на траву, снова закурил, все еще не веря, что на родине и осознавая это.
       Когда  поднялось солнце, вошел в родные ворота. Первой, кого встретил, была мать,  выходившая из  сада с ведром антоновки. При виде сына упустила, яблоки раскатились по двору.
      - Вот я и вернулся, мама, - шагнув к ней, тепло обнял...