Имя, которое нельзя сокращать

Имя, которое нельзя сокращать
О Зеэве Жаботинском, ответственности писателя и духовной мере
Моше бен Исраэль, Одесса

I. Имя и мера

В еврейской традиции имя — это не просто звук. Это одежда души, её сосуд и голос. Как учит Талмуд (Berakhot 7b), имя влияет на судьбу. А каббалисты добавляют: искажение имени нарушает целостность света, заключённого в человеке. Поэтому, когда писатель берётся за фигуру такого масштаба, как Зеэв Жаботинский, он берёт в руки не просто биографию, а часть памяти народа.

Конечно, то, что в книге он назван «Жабо», не влияет на величие самого Жаботинского. Его значение для еврейского народа и история его жизни остаются выше всякой стилистики и выше любого прозвища. Он уже вписан в летопись нации, в государство, в язык, в дух. Но для тех, кто чувствует святость слова, силу традиции, для тех, кто вырос в уважении к именам — это звучит неуместно. Это не разрушает, но огорчает. Как если бы во время молитвы кто-то хлопнул дверью. Ничего не испортилось, но тишина исчезла. Нарушилась мера. Именно поэтому об этом стоит говорить. Не потому что имя пострадало — оно нетленно. А потому что ощущение меры, внутреннего такта, уважения — это и есть показатель духовной зрелости. Мы не осуждаем — мы напоминаем. Мы не защищаем Жаботинского — он в защите не нуждается. Мы защищаем уважение к памяти.

II. Величие и прозвище

В начале своего романа «Юность Жаботинского» Эдуард Тополь приводит цитату французского политика и писателя Анатоля де Монзи: «Невозможно найти человека, подобного Жаботинскому. Жизнь его была ещё более необычной, чем созданные о нём легенды. Понятие “Жаботинский” — неповторимое и единственное в своём роде в истории еврейского народа». Это сильное вступление. Оно создаёт ощущение масштаба, глубины, почти духовного предисловия.

Однако всего через несколько предложений тот же человек, описанный как уникальный и неповторимый, вдруг становится просто «Жабо». Без объяснения, без оговорки, без душевного торможения. Этот переход звучит не как приближение, а как понижение регистра — от исторической фигуры до дворового прозвища. Литературно это напоминает попытку создать эффект приближённости. Но в реальности создаёт ощущение диссонанса.

Судя по всему, автор хотел использовать приём, уже знакомый ему по предыдущим работам. В частности, в романе «Генерал Дима», посвящённом Дмитрию Якубовскому — фигуре постсоветской элиты 90-х. Там фамильярность, прозвище, дерзкий тон — были частью стиля: герой окружён скандалами, прессой, деньгами, харизмой. Такой подход был органичен и даже ожидаем.

Но Зеэв Жаботинский — не генерал Дима. Он не герой эпохи финансовых афер, не продукт таблоидов. Он не создавал образ — он воплощал идею. И если к одному допустимо было применить приёмы, работающие на эффект, то ко второму — необходим другой регистр. Жаботинский требует не приближения, а возвышения. И, в первую очередь, — точного имени.

III. Он перерос прозвище

Может быть, кто-то в юности действительно звал его так. Это не исключено. Но сам Жаботинский давно перерос любое случайное прозвище. Он не только жил — он вёл за собой. Он не просто писал — он формировал исторический горизонт. Мы ведь не называем Моше Рабейну «Моськой», Герцля — «Тёддиком», а Бен-Гуриона — «Бенчиком». Потому что имя великого — это имя эпохи.

Сокращённое имя в таком контексте не передаёт близость. Оно стирает грань между личным и общественным, между иронией и историей. Жаботинский — это имя, произносимое на митингах, на воинских церемониях, в кибуцах, в иешивах, на улицах, названных в его честь. Оно звучит в полный голос. Не вполтона.

IV. Имя живо, потому что жив дух

Менахем Бегин, его ученик и преемник, сказал: «Жизнь и деятельность Зеэва Жаботинского изменили историю еврейского народа… Мы никогда не думали, что он может умереть… Зеэв Жаботинский жив» (Бегин, 1978). Если он жив в народе, жив и его голос. А имя — это голос. Сокращать его значит искусственно обрывать линию связи. В народной памяти имя — это канал, через который передаётся не только информация, но и свет. И если человек жив в духе, его имя должно звучать так, как звучало при жизни: ясно, ровно, по всей длине.

V. Наследие, которое забыли назвать

Жаботинский не был просто журналистом, писателем и воином. Он был наследником раввинской линии. По материнской линии он происходил из рода Магида из Дубно — одного из самых знаменитых проповедников XVIII века. Это имя известно в каждой иешиве. Его притчи изучают до сих пор. И голос Жаботинского, его интонации, его структура речи — всё это наследие, которое не описано, но ощущается. Не упомянуть это в романе — значит не просто упустить факт, а отрезать душевную вертикаль. Это всё равно что писать о псалмах, не упоминая Давида.

VI. Одесса без кидуша

Одесса, которую рисует Тополь, пестрая, красочная, остросюжетная. В ней есть свет витрин, шум улиц, анекдоты, женщины, ссоры, сцены. Но нет субботы. Нет сидура на окне. Нет скрипучего синагогального хора. Нет запаха мацы в тесной кухне. Нет Торы. А без этого — это не Одесса Жаботинского. Он вырос в городе, где можно было спорить и с социалистом, и с раввином, но всегда — по-настоящему, с уважением. Одесса без субботы — это пустая декорация. Яркая, но не святая.

VII. Не о кино он мечтал

В одной из сцен автор задаёт риторический вопрос: «Разве не заслужил он, чтобы хотя бы в кино сбылась его мечта?» Но Жаботинский не мечтал о кино. Он мечтал об Израиле, об армии, об иврите, об возвращении достоинства. И всё это — сбылось. Он сбылся. В камне, в языке, в строе. Он не нуждается в фильме. Он сам — киноплёнка века. Не символ — суть. Не образ — корень.

VIII. Заключение

Писатель, говорящий о великом, должен помнить меру. Слово — это ответственность. Имя — это сосуд. И сокращение имени — это не просто форма. Это сигнал. Это отношение. В традиции сказано: «Кто уважает мудреца, тот сам становится сосудом почёта» (Pirkei Avot 4:12). Мы не возмущаемся. Мы напоминаем. Мы не защищаем Жаботинского. Мы защищаем то, что он уже нам дал — культуру трепета. И потому: не «Жабо». А Жаботинский. Целиком. С честью. С уважением.

С миром и добром,
Моше бен Исраэль
из Одессы — как и он,
из народа — как и вы,
и из Торы — где сказано:
«Кто уважает мудреца, тот сам становится сосудом почёта» (Pirkei Avot 4:12)