Как на речке гуси ночевали

 - Аленка, выдь-глянь, где там наши гуси. Пора им домой… - скороговоркой сказал отец, откашливаясь и отодвигая пустую миску в центр некрашеного соснового стола к глубокой резной тарелке, служившей хлебницей. Он вытер тыльной стороной темной ладони губы, посмотрел на открытую дверь в сенцы.
 Аленка, босая, в белом ситцевом платьице, проворно спустилась с полатей, метнулась к двери. Возле плетня схватила длинную припасенную хворостину, помчалась к реке, по пути заприметив, что мачеха еще не успела убрать закоптелый чугунок со свежими щами с печки, сиротливо стоящей во дворе под грубым навесом из теса. «Пока загоню, успею попробовать», - подумала Аленка и припустила напрямик через невысокий чахлый кустарник.   
 Речка совсем рядом - десять секунд вприпрыжку с пригорка, и вот она, красавица: поблескивает чешуйками мелкой ряби, шуршит прибрежной галькой, будто шепчет какую-то очередную таинственную сказку. 
 Аленка пересчитала гусей - весь пяток на месте. Чуть поодаль ближе к середине реки, степенно плавала стайка соседки, бабы Фроси.
 - Фьюить… фьюить… Домой, пошли домой, - негромко приговаривает Аленка, пряча за спину хворостину.
 - Га-га, га-га… - смеются гуси и, не обращая на нее внимания, трясут головами, ныряют за мелкой живностью: мальками, улитками, запутавшимися в высоко стелющихся по течению тонких водорослях на мелководье. Особенно старается старый гусак с истертым красноносым клювом.
 - Ну-ка, ну-ка… - покликала своих подошедшая баба Фрося, и ее гуси тут же поплыли к берегу на знакомый голос.   
 - Ты им крошек брось - живо пристанут, - посоветовала она, постояла немного и, устало опираясь на суковатый подожок*, сутулясь, пошла прочь, неторопливой старческой походкой к своей низенькой, покрытой камышом избе. Гуси, не отставая, преданно засеменили за хозяйкой по узкой кочковатой тропке, о чем-то переговариваясь. Аленке даже показалось, что походка у них такая же, как у бабы Фроси: степенная, утомленная, будто задумчивая.
 Крошек у Аленки не было. Она снова позвала непослушных носачей и погрозила хворостиной гусаку-задире. Бесполезно. Стая все так же резвилась в изумрудно-зеленой воде, довольно гогоча.
 За изгибом реки сверху по течению послышался ребячий гомон. По голосу Аленка узнала Шурку Грибасова - рыболова и шутника, который весной кепкой ловил майских жуков и обещал хотя бы одного посадить ей за шиворот. Вот бы к ним! Но нельзя. Гусей нужно домой запровадить.
 Она вошла по щиколотку в теплую воду, опять позвала их и оглянулась - не идет ли кто помочь: отец или мачеха. Нет. Обычно к этому времени Аленка уже запирала птиц в деревянные клети в сарае, а сейчас гуси, как нарочно, будто посмеиваясь, подплывали к берегу, но тут же, хлопая крыльями и вытягивая шеи, поворачивали назад.
 Смеркалось. Солнце скользнуло по верхушке перелеска и утонуло в широких лапах старых сосен, брызнув напоследок на выцветшее небо багрянцем невесомых облачков. Вечер улегся в деревне прохладой, воздух стал гуще, застрекотал кузнечиками и цикадами в густой, сомлевшей за день траве. Синие стрекозы бесшумно пронеслись над головой на противоположный берег, где легкая рябь баюкала кувшинки и лилии на тихой воде. Отсюда они напоминали далекие кораблики, бесстрашно плывущие в неведомую даль, а стрекоз и вовсе было не разглядеть, но Аленка видела их там раньше, поэтому живо представила, как ловко они садятся на зеленые островки, увенчанные белоснежными цветками, похожими на паруса.
 Запищали синички в прибрежном осиннике, неподалеку протяжно замычала корова, зовя хозяйку, то тут, то там вызванивали подойники, запахло молоком и хлебом. Лениво затявкали собаки, стали слышны приглушенные голоса, стук молотка: кто-то допоздна работал у себя во дворе. Деревенская жизнь, полная забот, еще теплилась на кончике угасающего дня.
 Вспомнив о чугунке, Аленке захотелось побыстрее домой - с утра ей перепало только одно яблоко, да ломоть хлеба. Она еще раз покликала гусей (ох и отхлестала бы непослушных лозинкой, особенно красноносого!), и, отмахиваясь от оводов и комаров, путаясь в стеблях лозняка и колокольчиков, побежала назад через сухие кустики старого крыжовника.
 Во дворе уже был полный порядок: чугунок вымыт и убран за заслонку (значит, опять ничего не осталось?), Милка подоена, лохань вычищена. Аленка остановилась возле еще теплой чадной печки, чувствуя запах подгоревшего конопляного масла, прислушалась: гремели ведра в повети**, в сарае повизгивал, шурша соломой, молодой ушастый поросенок.
 Мачеха пошла в хлев, менять подстилку, обернулась у двери:
 - Чего ты? Гусей привела?
 Аленка мотнула головой и виновато взбежала на крыльцо.
 - Пап, не идут они… - пожаловалась она с порога, чуть не плача больше не от бессилия, а от мысли, что ей не оставили даже плошки щей.
 Отец возился у стены с обручем на кадушке, сухо покашливал и хмурил комковатые брови. Он не любил, когда его отрывали от дел.
 - Пошли, - бросает он сердито, надевает серый поношенный пиджак и, выйдя за низенькую калитку, спешит к реке. Стараясь не отстать, Аленка бежит следом.
 В деревне уже растворились тихие душистые сумерки, постепенно стихали голоса и звуки. Легкий прохладный ветерок щекотал лицо, трогал за руки. Птицы умолкли, лишь сверчки трункали все громче, настраиваясь на долгую мелодию ночи.
 - Там мать щи сварила... Будешь? - не оборачиваясь, рассеянно спросил отец, думая о чем-то своем, забыв, что мачеха варила их чуть, на один присест, так, чтобы они не перепревали.
 - Нет… - Аленка, сдерживая слезы, украдкой вытерла грязной ладошкой глаза. Она стеснялась попросить, надеясь, что он сам догадается ее покормить.
 Подошли к песчаному берегу. Гуси резвились возле кувшинок, весело щипали их, сгоняя стрекоз.
Отец вынул из кармана горсть хлебных крошек вперемешку с тыквенными семечками, бросил их у самой воды.
 - Пужай их с той стороны, - сказал он, бросая последние крошки.
 Аленка побежала к мосткам и, пока переходила на противоположный берег, невольно залюбовалась речной гладью, которая сейчас таинственно журчала в мелких перекатах, ласково хмурясь потемневшей водой.
 - Аленка! - крикнул отец.
 Она быстро схватила мокрый голыш, запустила им в красноносого. Камень звонко плескнул далеко от стаи, а гуси возмущенно загалдели, снова устремляясь не середину реки.
 - От, паразиты давно шелужины*** не нюхали! - в сердцах воскликнул отец.
 Так они пытались выманить гусей, пока не стало темнеть. Отец махнул рукой:
 - А, ну их! Поздно уже, пошли домой. Сами придут. 
 Ночью, сквозь сторожкий сон, Аленка слышала, как отец вставал, шел за околицу, очевидно, уходил к реке, возвращался, сердито стучал щеколдой. Потом она проснулась и, вспомнив увиденный сон, тихо заплакала.
 Аленке часто снилась мама, она помнила ее ласковый голос, сильные натруженные руки, сцепленные в крепких объятьях, и глаза сами наполнялись слезами тоски и обиды. Уж мама не разрешила бы ей голодать и бегать беспризорной.
 Есть уже не хотелось. Аленка прислушалась: отец ворочался и покашливал на старой кушетке, и мачеха что-то выговаривала ему за то, что мешает спать.
 А едва начало светать, дочь с отцом собрались на реку, но только отошли от калитки, как увидели своих гусей: довольно погогатывая, те, во главе с красноносым, важно шли навстречу.
 - От паразиты! - снова сказал отец уже беззлобно, довольный, что они сами вернулись домой.
 С тех пор гуси еще много раз ночевали на речке, но утром всегда возвращались, гордо вышагивая организованной стайкой во главе с красноносым.

(03.II.25. - 15.V.25.)               

Примечания:
*Подожок - палка, трость.
**Поветь - нежилая пристройка к избе для хранения корма для скота, земледельческих орудий и хозяйственных принадлежностей.
***Шелужина - хворостина.