Пастух

Вторая послевоенная весна. Конец апреля – та пора, когда под пригревающим солнцем луга вышли из-под снега и полезла молодая трава, хотя по овражкам и густым ракитникам еще лежит серый затвердевший снег….
Секретарь сельсовета Петр Писарев собрал в конторе небольшой сход, пригласив с полдюжины человек из старожилов и членов совета.
- На повестке дня один вопрос, не требующий отлагательства. Наем пастухов для домашнего гурта, – прокашлявшись, начал председательствующий. – Сельсовет предлагает поручить пасти дворовый скот Петру Прокопьевичу Погребняку и в помощники-подпаски ему Ванюшку Рыбалко. Ну … хлопец молодой, – все глянули на парня, подпиравшего косяк входной двери, – правда, семь классов ему оказалось не по зубам, – Петро ехидно улыбнулся. – Ну ничего, где-то трудиться начинать надо, авось походит за хвостами, та за ум возьмётся. Батька его, Лука, как вам известно, сгинул где-то еще до войны по причине проведения коллективизации. Живет парубок с матерью и младшим братом. Старшие  девки-сестры работают уже, и ему надо как-то себе пропитание добывать, вот мать и попросила за него. Да-а…такие вот дела.
Наступила тишина.
- Семь классов, говоришь, не одолел. А скотину счесть сможешь, – прервав молчание, заговорил дядько Афанасий Каровайченко. – Гурт здоровый набирается, догляд хороший нужен. Оно конечно, ежели Прокопыч согласен взять его в пристяжные, то мы  не против, с его спрос будет, со старшего.
Ванька, парень семнадцати лет, скраснев за упомянутые в его адрес семь классов зырит по стенам кабинета своими карими глазами и теребит в руках картуз, и похоже готов было уже удалиться, но тут к нему обратился председательствующий:
- Ванюш, ну как, сдюжим?
- А то! С девяти лет хожу в подпасках, люди знают. Если дядько Петро берет  в напарники, то не подведу.
- Ты не с дядькой Петром – Прокопычем договариваешься, хлопец, а Совет тебе поручает ответственную работу от всего населения. Так что ответственность за сохранность скотины лежит на вас одинакова. Это понимать надо, сынок, – поправил его Петро.
Все молчали.
- Ну, вот и добре. Так значит-с и порешили. Вопрос будем считать исчерпан, – он хлопнул ладонью по столу, крытому зеленым сукном, от которого поднялась пыль, – с понедельника, стало быть, скот выгоняем на тырло .
По утрам крепко дует сыроватый весенний ветер, от которого шумят стоящие в низинах кусты еще голых хворостин лозняка. Первый день выпасов. Тырло покрылось уже мелкой зеленью, которая будет скоро вытоптана, и по утрам в свежем воздухе пахнет терпко травами. Прокопыч на старом мерине, которого выделил пастухам колхоз, появился с утра пораньше и, привязав коня за покосившийся рядом стоящий тополь, уже обошел раза два по периметру выгон. Ванька, тоже поднятый в первый рабочий день матерью чуть свет,  заявился пораньше и получив от напарника наставление, ушел в другой угол выгона. Рядом с Прокопычем постоянно крутится большой кобель, черной масти по кличке Валет. И если за людьми, пригонявшми свой скот в гурт, бывало, увяжется какая-нибудь псина, он, завидя дворнягу, останавливается и начинает рычать и метить стойбище, бросая каждый раз землю задними лапами.
Первый выгон скота на пастбище. Идет табун, и в прохладном утреннем воздухе стоит рев животных. Пастухи направляют стадо к выходу из села – на луга….
Эх, куда ни глянь, какие просторы, вечная целина – ни косы, ни плуга не знала эта дикая степь. В этой безграничной молчаливой степи своя другая жизнь, не лишенная своего смысла. В тихом воздухе над стадом появились и пронеслись проснувшиеся вороны и скрылись у края земли.
Табун спокойно разбрелся по лугу. Местами видны среди мелкой травы небольшие бурые бугорки – это сурчины, а из бурьяна иногда взлетают, порхая серебристым оперением, стрепеты….
Время шло – лето в разгаре. Пошла первая косовица трав и Прокопыч после выгона скота, стал на своем мерине отлучаться на заготовку сена, оставляя подпаска одного до предвечернего времени. Ванька уже сам заправски справлялся с большим стадом. В летний знойный день в застывшем сонном воздухе стоит свой ни с чем не сравнимый умеренный шум, присущий только для степи: потрескивание в траве кузнечиков, пение перепелов и других луговых, а в низинах, где образовались с весны мелкие болотца, чуть слышен издалека гомон водоплавающей птицы. Степь ближе к трем часам пополудни начала задыхаться от зноя. С утра радостно пестревшие от ночной влаги голубые цветы, васильки, желтая сурепка  днем погружались в полусон, приобретая вялый вид.
Ванька опять один, без Прокопыча, лежит на спине, положив руки за голову, и глядит вверх на плывущие в небе облака, и ему кажется, что это из-под него уходит земля.
В устоявшейся умеренной тишине начал назревать дикий рев скота, и табун обеспокоенно стал метаться по степи. Стадо коров вздрогнуло, и в ужасе бросилось в сторону. Поднявшись, Ванька услышал далекий надрывистый волчий вой. Из бурьяна, идущего полосой по лугу, откликнулся где-то далеко еще один голос. Валет насторожил повисшие уши, злобно захрапел и, голося, побежал к краю стада. Паренек, забегав глазами по стаду бросился усмирять его, высекая взмахом кнута своеобразный свист. Лай собаки на краю стада хоть и был злобным, но отдавал нотками визгливости – боязни.      
Пес быстро воротился и, не отходя от Ваньки, лаял на одном месте, а это означало, что, несмотря на злобность собаки, серые не собирались уходить. И как бы в подтверждение этому в отдалении раздался опять волчий вой. Ванька подбадривал пса, высекая кнутом свист, и бросился на вой пришельцев. За ним, не переставая лаять, забегал вперед Валет. Стадо сбилось в круг, повернув свои морды в сторону опасности. В нескольких метрах, откуда шарахнулось испуганное стадо, подкрадывалось два волка. В эту же минуту пес сцепился с волками, и слышен был их лязг зубов. Собака яростно сопротивлялась,  ухватила одного из них прямо за шею, вонзив свои клыки, мотая головой из стороны в сторону. Второй волк поменьше, по-видимому, переярок, вцепился уже собаке в бок. Затем пес внезапно разжал челюсти и отчаянно заскулил. Ему молодой волк вырвал бок и продолжал трепать, не разжимая челюстей. Ванька, стегавший драчунов кнутом, не совладая  со страхом, остепенившись, наклонился над ними и кнутом, вымазанным в кровь с землей, перехватил молодому горло, а потом перехлестнул несколько раз ему челюсть. По его телу пробежал горячий пот, который вдруг сделался ужасно холодным. Испуг не оставлял паренька, и он соображал, что если выпустит из рук кнут, то уже не совладает и не остепенит злой волчий умысел. В ушах паренька гудело: «Совет тебе поручает ответственную работу… это понимать надо, сынок….» И он еще туже стянул намотанный вокруг челюсти кнут. Задавленный псом волк  оказался матерой волчицей, уже затихший навсегда, пока Ванька возился с ее отпрыском – переярком.
Поодаль лежал Валет, живот его был разорван, и он в последних судорогах слегка подергивал мордой.
Боясь выпустить волка из рук, парень поднял его на плечи и направился к селу. Он шел, приближаясь все ближе, и ближе и не чувствовал в горячке под собой тяжести взваленного на себя хищника. Он пришел в село, когда солнце стало склоняться к западу. Вошел в свой пустой двор и ходил с «добычей» по нему как чумной, не выпуская волка из рук. Его заметила ребятня, и скоро сбежались мужики, освободив его от этой напасти. Ничего толком не умея объяснить в горячке, что ж все-таки произошло, он попросил пить. Выпил воды, но есть не стал. Уложили его в постель. Его начало знобить, разболелась голова. Ближе к полуночи началась лихорадка. Ему было очень зябко, хотя был укрыт ватным одеялом, поверх которого бросили еще тулуп.
В жару он что-то шептал губами и стал метаться в постели. Но затем успокоился и наконец заснул. Когда проснулся утром, в ушах стоял рев скота и лай Валета. Захотелось пить – мучила жажда. Он встал с постели, ему дали воды, но снова началась лихорадка, его уложили в постель. На этот раз он сразу же погрузился в глубокий сон. Что снилось ему?  Отчего он иногда вздрагивал и что-то бормотал несвязное. Ближе к вечеру он проснулся, вспомнил про стадо и встревожился, что и как там все, вздрогнул от этих мыслей, ему опять стало плохо и он уснул. Проснулся на другой день , когда на улице ослепительно сияло солнце. Он приподнялся  на руках, но не стал вставать с постели, как будто боялся впасть опять в забытье. Опустившись на постель, тяжело вздохнул, и по его лицу пробежала слабая улыбка, как будто он радовался, что не надо больше так рано вставать и ходить за скотом.