Председатель сельсовета

Село Новосанжаровка жило после гражданской на мирном положении, подобно всему в округе народу. Но вскорости НЭПовцев и прочий хозяйствующий самостоятельно народ стали прижимать, и к концу двадцатых годов объявили коллективизацию, которая силилась личное подворье людей разорить дотла. Наезжали в село наскоками эмиссары разного калибра, и после их громких все обещающих речей стали  склонять народ к общественному труду – созданию колхозов. Стали обобществлять скотину и инвентарь, да отбирать в счет продналога все до последнего зёрнышка. Народ в селе всякий, одни отдают предпочтение предложенному общественному труду, другие воспринимали в штыки это новшество, затеянное властями. По случаю коллективизации на селе произошло курьезное событие. Предыдущий Председатель Совета Пётр Басмановский паскудничал и потакал бесчинствующим властям, за что было чуть не поплатился жизнью от рук сельчан, и вскорости его вынуждены были перевести на другое место работы – в другое село…..
В воскресный летний день, едва стало рассветать под окнами хат, поднялся Григорий Горбатко. Позавтракав,  надел чистые шаровары и праздничную рубаху, пошел на собрание в сельскую управу. Мужики уже толпились возле крыльца. Пригласили вскорости пройти, и толпа, не переставая гудеть, двинулась в узкий проход двери. Расселись кто где, в воздухе летал табачный дым, поскольку мужики не вынимали самокрутки изо рта. Собрался в основном заинтересованный народ по случаю выбора нового Председателя Совета. На сход еще с вечера приехал заместитель Павлоградского Исполкома Радион Бурлака. Председательствующий на собрании секретарь Совета Андрей Шушман, окинув деловито собравшуюся толпу прищуренными глазами  встал.
- Товарищи, – начал он, – на повестке дня стоит у нас два вопроса: первый – о положении дел с коллективизацией на селе, второй – выборы нового Председателя Совета. По первому вопросу имеет слово приехавший на наше собрание зам.председателя Павлоградского исполкома товарищ Р. Бурлака.
Выступавший разъяснял «полезность» колхозного строя,  что нужно и дальше держать курс на коллективизацию, что в колхозах это единственное спасение от нужды и голытьбы.
- Мы не против общественного труда, но надо трошки подождать, поглядеть, что получится дальше, – выкрикивали с места мужики.
- Те, кто сейчас в колхозах, что-то не очень-то разбогатели, – высказался Григорий Горбатко, в свое время побывавший в Красной Армии. По толпе прошелся легкий смех.
Мужики еще шумнее заговорили между собой и поначалу сопротивлялись, но потом большинство присутствующих все же согласилось, что колхозы в конце концов накормят всех и что всем надо держаться этой линии.
- Насчет председателя, – поднялся мужик средних лет Иван Жар, когда выступавший закончил свою речь, – вот этого долговязого, – он указал рукой, и все глянули на Григория, – и выбираем. Парень молодой, грамотный, нашенский, нихай председательский хомут одевает на шею, авось, Бог даст, потянет.
 Тоскливо что-то стало у Григория на сердце после этих слов.
- Я благодарю Вас за доверие, сельчане, – поднявшись и проглотив слюну, начал Григорий свою речь. – Нелегко, правда, нести этот крест, потому как понимаю ответственность перед вами. Я, как вы знаете, сам-то мужик с достатком. Хозяйничаю с женой, трое у нас малых ребят, внаем людей не берем, сами справляемся с родственниками. Продналог   до тонкости соблюдаю и стою на том, что надо помогать стране с продовольствием, но конечно, не в ущерб самим себе. А то ведь как прежде было с продразвёрсткой, это уже не помощь, а прямое разорение, – закончив, он тихо присел.
- Будем  голосовать, товарищи, по предложенной кандидатуре, – поднялся с места председательствующий.
- Ничего, и так сойдет. Мы согласны, – стали с места выкрикивать мужики. – В добрый час, хлопец, – и стали расходиться, жмя руку Григорию.
- Ну смотри, Григорий, – все наставляли мужики, выходя из помещения, – налог мы справно сдаем, а остальное не троньте, а то круче будет, – намекали на положение его предшественника….
Придя домой, подумал и свел к вечеру со двора одному брату Павлу пару быков-волов, другому Михаилу пару рабочих лошадей, потому как нет за должностью время пахать, да и негоже председателю браться за чаплыги плуга. Остались в его хозяйстве жеребая кобыла, десяток овец да десятка три разной птицы. А утром, заступив на должность, отписал свои две десятины земли тоже братьям. Секретарь вводил его в дела бумажные, выложив из шкафа на стол запыленные и скрозь  нечитанные стопки папок. Развязав шнурок у одной из них, взял в руки верхний листок и медленно губами прочел:
«Список селян зажиточных, в скобках,  враждебных колхозному строю»
Медленно повел пальцем вниз по строкам, где чернилами размашисто были внесены знакомые фамилии селян, и против одной из них заскорузлый его палец вдруг остановился: «Горбатко Павел Тимофеевич – старший его брательник, вот те раз. Какой же он кулак? По всему селу поискать такого обстоятельного хозяина, а на тебе, в кулаки Совет записал».
Изо дня в день Григорий врастал в дела и заботы, во все заведенные властью порядки и законы.
Прошла осень. Убрали урожай, скудные крохи которого ушли почти полностью в продналог. Григорий сидел в управе за столом, когда вошёл его брат Павел. Кивнув головой на взгляд Григория, он присел на стул.
- Что, семенов дадут, Гриша? – спросил он.
- Не вяжись. Нету пока распоряжения.
- Может статься так, что и не дадут вовсе? – он вопрошающе посмотрел на Григория. – Надо было зерно у людей отнять, – сердито ворчал Павел, – обнадежили семенами. Все выгребли, а теперь что же получается? Хлеб в городах наш жрут, а мы сами у земли и пухнем с голоду, – и не дождавшись Гришкиного ответа, махнул рукой и, тяжело вздохнув, вышел….
Наступила зима. Запорошило все снегом, установились морозы. Придя домой уже потемну Григорий, все сидел у коптившей лампы и что-то думал и прибрасывал, помечая на листке бумаги огрызком карандаша. Поднялась с постели жена и, присев где-то за спиной Григория, жалостливо повела:
- Гриша, хлеба хватит только до рождества, а дальше чего мы есть будем? – и не услышав ничего в ответ, тяжело дыша, ушла в светелку к детям.
Всякие мысли лезли ему в голову, и вот в середине декабря собрался он в район за шестьдесят верст обсказать сложившуюся обстановку в селе. Когда выехал со двора, еще не дымились трубы низкорослых хат, а яркое очертание месяца в густой синеве неба еще красило снег предрассветный  голубизной. Дорога легла через село Степановна, где с ночевки поднялся рано, и в густейшей предрассветной темноте выехал в район. В Павлоградку въехал с первыми лучами солнца. Мерин, ёкавший селезенкой, с легкой рысцы перешел на шаг.
- Здорова, батя, – обратился Григорий к идущему навстречу грузному хохлу, – в Исполком правильно еду?
- Прямо ежай туды, – он махнул рукой вдоль улицы, – як на горищи побачишь хлаг (флаг), о то вин и есть, твий исполком… 
- А, Григорий! – подошел Р.Бурлака, пока тот у крыльца докуривал самокрутку.
- Ну пойдем. Что у тебя опять за дела?
 В приемной дребезжала пишущая машинка, куда вошли они. Секретарша любезно предложила ему присесть, а Бурлака вошел к Председателю Исполкома. Спустя пять минут его пригласили в кабинет.
- Вот, Петр Иванович,- обратился Бурлака к председателю Исполкома, -это и есть Председатель Новосанжаровского Совета.
Завязался разговор.
- Да я все о том же, товарищ председатель, – доказывал свою правоту Григорий, – с нас тянут, а давать ничего не дают. Семенную ссуду обещали выдать и где? Предписание есть – строго учесть все десятины участников, все соблюдено и распахано, а семенного фонда нет, свое все ушло на поставки.
Председатель сочувственно покачивал головой: – Выдадим, так что кто пахал, получит свое, так мужикам и передай, – сказал председатель. – А выгребли как ты выражаешься все зерно потому как хлеб, уважаемый, нужен центру позарез. На Украине и в Крыму засуха и недороды.
- Да и мы не объевшись, – заметил ему Григорий. - Ведь что получается, те, кто землю свою пестуют, в амбары по зернышку свезли, есть, по-нашему, извиняюсь, контра, а кто чужое из амбаров этих до зернышка выметают, эти при законе у Советской власти. Чудно получается, да и только.
- Хороший ты хлопец, Григорий, а понять того не можешь, что кое-кому еще труднее, чем нам, – сказал председатель. – Получат твои мужики семена, но попозже. Ты расскажи лучше, как у тебя на селе с коллективизацией обстоит, идут люди в колхоз? Какой процент выполнился?
- Люди пошли в колхоз, но пока им мало что это дает – общественный труд. Нужна реальная помощь, тогда и образуется все в конце концов.
- Ну ты не вешай носа, давай держись, чем можем, поможем. Но потерпеть придётся, – встал и пожал руку председатель.
- Опять терпеть, – ворчал Григорий, выйдя из Исполкома, – сколько можно, мы ведь не трехжильные и живем не как святые в раю….
Затем зашел в столовую – чайную. Когда перед ним поставили стакан, краюху хлеба и тарелку борща, он достал из-за пазухи вытащенную из саней бутылку самогона, вынул из нее пробку и наполнил стакан до краев. Рот и желудок обожгло влажным теплом, а в нос ударило самогонным дымком.
Думки полезли ему в голову: «Колхозы вторглись в исконный быт крестьянина, испокон веку идущий. Вывернули душу наизнанку. По закону должны забирать только излишки в пользу государства, а на деле что получается? Продналог. Не оставляют даже на семена и прокорм».
За столом сидит Григорий, уже порядком хмельной, с бледным лицом. Грудно екнуло в горле, когда пропустил последний стакан, и от мысли о брате Павле, жене с ребятами, пожилой матери что-то оборвалось у него под сердцем. Он закрыл лицо ладонью, и по щекам потекли слезы. Покачав головой, поднялся из-за стола и вышел.
Ноги непослушно несут к коновязи. В голове, затуманенной хмелем, одна лишь мысль: «Надо ехать прямо сейчас и до полуночи добраться до Степановки, а с рассвета ехать и к вечеру быть дома».
Выехал за село. Багровая полоска света у горизонта становилась все уже и уже, а с востока надвигалась сизая мгла. Григорий смотрел по сторонам, но не понуждал мерина, заставляя его бежать шибче вслед за закатом.
«Нельзя, - подумал он, – буду спешить и подгонять, лошадь собьется с пути и тогда не доеду до Степановки. Сколько раз выслушивали на совете, но чтобы вот так, без всякого понимания нужды. Ничего, посмотрим. В Верховный Совет напишу товарищу Калинину и разъясню обстановку и положение дел», - думал он про себя…
Стало темно. Редко можно было разглядеть какой-нибудь привычный ориентир в виде небольшого особняка колка или кустов ракиты. Иногда мерин проваливался в рыхлый снег. Тогда приходилось, подергивая вожжами, забирать то влево, то вправо, отыскивая плотный наст, и двигаться дальше. Затем ему показалось, что лошадь стала забирать влево или сменил свое направление ветер?
 «Неужели сбился с пути», - промелькнуло в голове. Его стала сильно одолевать дремота, и он выпустил из рук вожжи. Григорий сидел в санях, слегка склонив голову набок. Его щеки сделались белыми, а ворот полушубка подернут инеем. Он во хмелю уснул, и обессиленное тело делало последние вздохи….
Лошадь прибилась к стогу сена на одной из усадеб деревни Милоградовка. В санях сидел Григорий, ему не надо было отстаивать свою правоту и доказывать что-то кому-то.
Все проблемы ушли разом вместе с его окоченевшим телом и, судя по суровости застывшего лица, отдающего морозной белизной, он находил себя правым в своих суждениях…. Было это в канун 1932 года.
Ему было неполных тридцать лет. Его брата Павла Тимофеевича Горбатко расстреляли как кулака в 1937 году.