Старина

Лето. Ранним утром или поздним вечером я, иногда делая прогулки по родному селу, останавливаюсь и задумываюсь у какой-нибудь развалившейся землянки-хатки или другого какого-нибудь укромного местечка. О чем я все думаю? Не знаю!? Наверное, о своей причастности ко всему, окружающему меня. Со временем, конечно, мои думы исчезнут, когда я не буду уже существовать физически, и то, что являлось носителем этих дум, разложится на частицы, не имеющие ни формы, ни времени. Люди отличаются друг от друга не только внешне-физически, но и степенью думанья. Кто-то и вовсе не умствует и не задумывается о своем существовании. У такого человека его думанье заканчивается на быте земного своего существования. Счастлив, наверное, такой человек, не загружая себя своими думами почему-то такому, что гораздо больше и значительнее его самого. И от этого я, наверное, бесконечно одинок в своих думах, в этом полном «безмолвии» находясь среди людей. И с годами я все больше не только чувствую свою потребность к этим думам, но и осознаю их. Иногда мои думы вызывают во мне мучительную слабость от недостаточности, наверное, всех моих способностей, мыслить как не совсем обычный человек!? Эта мучительная слабость есть, наверное, способность к перевоплощению – чувствовать не только себя, но и все окружающее тебя. На протяжении всей моей сознательной жизни меня постоянно принуждали к исполнению долга, к служению «обществу». И закон повелевал быть постоянно в исполнении этого долга, не прерывая его, для осознания себя. Знай, мол, свое место, ибо ты никто, всего лишь маленькая пушинка, и такое тебе в этом обществе назначение!? Не подобает человеку быть рабом чьих-то мыслей, в этом я твердо уже убежден, прожив несколько десятков лет, вот поэтому-то я «умствую». С рождения, когда я еще не знал ни желаний, ни жажды мести, ни горя и страданий, а пребывал только в покое, мне уже тогда было «предписано»  исполнение долга перед «обществом». Десятки лет уже моему земному существованию, но стоит только задуматься, и годы сами начинают «уходить». И все больше стало случаться так, что в своих думах возвращаюсь в детство, юношество, молодые годы, и следы прошлого чудесным образом «оживают»…
Скромная жизнь моего полуугасающего села. Иногда ходишь по селу и невольно входишь в сферу этой «необыкновенной» жизни, где каждый двор живет своей жизнью, и эта жизнь так «тиха» и так бесперспективна в своем развитии, что забываешься на некоторое время и думаешь, что то, о чем галдят наши политики об улучшении жизни, это не про них, жителей села, это какое-то «другое» государство. И о чем они говорят и о ком они пекутся своими действиями, настраивая против нас весь возмущенный мир…
Иду и вижу: сохранилась еще низенькая хатка-землянка. Вокруг нее растет сирень, черемуха и целый ряд яблонек-дичек. Перед хаткой просторный пустынный двор с низкой травой и протоптанной по ней до входа дорожкой. Стою у полуразвалившейся землянки, и мной овладевает чувство торжественного безмолвия, ибо ни к чему здесь слова, и мне кажется, что я почувствовал, как время безжалостно прошло мимо меня.
Всматриваясь во все это, в эту первобытность твоя душа принимает удивительно приятное и спокойное состояние: и сказать нечего и плакать не к чему. Но трепетнее твоему сердцу, когда начинаешь вспоминать обитателей этих убогих землянок, давно ушедших стариков, их лица и голоса,  которые знал и слышал. Лица тех людей стоят в твоем воображении и звенят в ушах их голоса, которые когда-то слышал. Несмотря на все тяготы жизни, которые они испытали, на их лицах всегда была такая доброта и чистосердечие, что невольно на время отрешаешься от всего сегодняшнего и незаметно для себя переходишь всеми своими чувствами в ту прошлую жизнь.
Вспоминая людей прошедшего века, которых давно уже нет, душа твоя полна жалости к ним, и чувства твои холодеют, когда видишь ту прошлую жизнь в виде полуразвалившихся хат и их поросшие сорняком дворы…
Вот по соседству земляной холмик развалившейся чьей-то хаты, и ничего более. Что странно, так это то, что в такие трогательные минуты вспоминаются не только их обитатели, а и весьма, казалось бы, несущественные мелочи: как тому щелканье склянки (засова) двери, запах ужина, стоящего в чугунке на столе, и электрический свет единственной лампочки. Какие только не приходят воспоминания той далекой, уже во времени безвозвратно ушедшей жизни.
Дорогие воспоминания дурманят голову, и ты чувствуешь себя молодым, чувствуешь, как с твоих плеч стряхиваются прожитые годы.
Вечером, поднимая пыль, вошло в село стадо, и воздух наполняется запахом парного молока и степной травы. Но вот начинает совсем позднеть, наступают сумерки, и все стихает. У озера чуть слышно девичье пение, каждый, кто слышал, погружался в сладкие мечты каких-то несбыточных надежд. Огни тусклого света гаснут в окнах хат, и в темном небе все отчётливее вырисовываются серебристые звезды…
Идешь дальше!
А вот и это озеро на краю села, высохшее и поросшее камышом. И стоит опять на минуту задуматься, как «послышались» голоса, в сумеречное время они особенно ясны:
У озера костер, пылает багровое пламя, и крепко тянет дымком.
Тени от столпившихся шумной гурьбой парней и девчат у костра окружены мраком и ходят по стволам и ветвям близ стоящих деревьев. Поздняя ночь, в небе блещут звезды, и становится у прогоревшего костра холодновато и росисто. Молодежь бодро расходится по домам, и у озера в предутренней заре наступает тишина…
Но вот от легкого прохладного утреннего движения воздуха вдруг воспрянешь и, вздохнув, освобождаешься от навязчивых мыслей, так трогательно мучивших тебя, и, оглядевшись вокруг, идешь дальше, чтобы у какого-нибудь заброшенного двора, предаться опять воспоминаниям.
Раз я думаю, значит, есть что-то, что сильнее моих дум, и опять в памяти «воскресаешь» эту давно ушедшую старину…