Причастный к медицине

Фельдшерский пункт села Новосанжаровка представлял собой деревянное здание из сруба, крыша, крытая железом и выкрашенная суриком, что заметно выделяло его среди низкорослых землянок с поросшими бурьяном и чабрецом земляными крышами. У крыльца плешивиной вытоптано место и набита заметно колея от подъезжавших бричек и легких колясок. А в остальном вокруг все поросло бурьяном и полынью, и в летнее время распространяло свою горечь на всю округу.
Фельдшер Александр Ильич Горицын убыл на какие-то сборы по части медицины в город, в связи с упразднением Степановской волости и образования Павлоградского района. Его кучер и «помощник», мужик лет 50 Фока Мазур, доставил его до места сбора в Павлоградку и вернулся домой. Убывая из села, еще дома он наказал Фоке: – «Если кто обратится за помощью с незначительной просьбой, выдать кому от жара порошки или помочь, сделать перевязку…..» Он раньше под присмотром фельдшера уже справлялся, он должен помочь, потому как сам он будет отсутствовать не меньше недели. Фока всегда выполнял разные поручения фельдшера, как-то: оболванить завшивленную голову подростку, промыть кому-нибудь марганцовкой рану или перебинтовать кому вскрытый фельдшером фурункул. Одним словом, «нужный» человек в медицине. И надо сказать, что делал он все с большим интересом и удовольствием, – выполняя все эти обязанности санитара, и считал себя уже «причастным» к медицине. Такая забота Фоки, беспечного на своем подворье хозяина, с мнением которого никогда сроду даже не подумал бы считаться самый последний мужик на селе, вдруг растрогало селян, и в их глазах постепенно он стал уважаемым человеком. И это еще странное дело, стоило только такой даже никчемной личности, как Фока, пристроиться одним боком к нужному человеку, к какому-нибудь нужному делу, как тут же  в глазах сельчан он возвысился над ними и стали его даже величать по отчеству – Фомич!..
На следующий день после убытия Александр Ильича Фока с утра был уже в мед. пункте и для пущей важности набросил на себя белый халат фельдшера. Первым посетителем, прихрамывая, с палочкой в руке, вошла старуха Шарабурчиха и не, признавая в Фоке фельдшера, жабным голосом проронила:
- Дак, того… а фельдшер, – замялась было она.
- Я за него. Проходи, бабка, не смущайся, чай не на свидание пришла.
Старуха было хотела повернуть обратно, но белый халат на Фоке подействовал на нее с какой-то магической силой, и она заковыляла к столу- опустилась на табурет.
 – Что болит? – окинул ее взглядом Фока.
 – Дак того, милок! Нога спокою не дает, так и ноет, так и крутить, спасу нет.
Фока глянул на ее завязанную каким-то старым выцветшим платком левую ступню, обутую в кустарно сшитые  домашние тапочки.
 – Ну тово, развяжи. Встань-обернись, коленку на табурет, свидетельствовать будем – что и как.
Старуха охая развязала платок  и кряхтя коленкой стала на табурет обнажив пятку левой ступни. На пятке глубокими кривыми шпорами-бороздами, как на неровно вспаханном поле, зияли раны, в глубине которых уже намеревалась сочиться кровь. Фока дотронулся рукой до пятки, старуха, почувствовав боль, дернула ногой.
–  Стой смирно, не молодая кобылка на раскованьи, чтобы брыкаться.
 – Дак милок, мочи нету терпеть, - вздохнув,  сказала старуха.
 – Как же попустили до такого состояния, матушка, ей богу, грех один, – с какой-то суровостью и даже озабоченностью за ее здоровье сказал Фока.
 – Дак как, милок. С ранней зари и до сумерек все в хлопотах, то огород, то поле, чай, неведомо тебе? Когда же тут за собой… пока вот нужда не заставила. Раньше то как на собаке, прости господи, – крестится, – а  нынче не то здоровье, само не выправляется.
–   Ну ладно, чего уж теперь бога гневить. Ты вот что. Нагрей чугунок воды – сказал он, когда старуха, завязав ногу, села опять на табурет, – налей в корытце, разбавь так, чтобы терпимо было, опусти туда ногу и хорошенько распарь. Рану потом смажь гусиным салом  вперемешку с дегтем и хорошо замотай чистым платком, авось пойдешь на поправку.
Затем он достал какие-то порошки.
 – А это от жару, выпьешь, если лихоманка (температура) зачнется. Высыпь в стакан с водой порошок, размешай и того-вовнутрь. Поняла?
 – Поняла.
 – Ну, ступай с богом.
Она встала, из кармана белого передника достала замотанный в тряпицу небольшой шмат сала и выложила на стол.
 – Ну, спасибо, милок, – опираясь на палку и охая, скрылась за дверью, идущей в сени. Вслед за старухой в дверях показался мужичок лет 40, Алексей Целик, и виновато стал подкрадываться к столу.
 – Фомич! Многие лета….
–  И тебе того же. Однако, что стряслось, что у тебя болит?
 – Усе нутро болыть, так что ни дыхнуть ни того…
 – А давно болит?
 – Усю дорогу ноить.               
 – Подь сюды, – тот подходит к нему.
 – Развязывай очкур (шнур для штанов)
 – Зачем?
 – От дурья твоя голова, как же я тебя свидетельствовать буду.
Тот развязал очкур, штаны съехали по его худым ногам вниз. Фока приподнял ему рубаху выше пояса, глянул на «предмет» - нет ли грыжи и нехотя промычал.
 – Одевай штаны, все в спокойствии. Так, где говоришь болит – не зная что дальше делать, еще раз переспросил он, почесав свой подбородок.
 – Во всем нутро болыт, так что другой раз…
 – Довольно, - перебил его Фока.
Он берет небольшой пузырек с нашатырем и сует ему под нос.
 – Нюхай, – тот в нерешимости, – покрепше нюхай.
Тот с дуру втягивает в себя на всю грудь, и от резкого «удара» в голову открывает рот и на глазах выступают слезы. Немного в замешательстве, затем сошла слеза и, выровняв дыхание, закрывает рот.
 – Ну как, легче? – спрашивает  Фока.
 – Як будто полегшало.
 –  Н-да, история, – мычит себе под нос Фока, – ты вот что, натопи баню и прогрейся хорошенько. Смени чистые портки и перекрестясь ложись почевать. К утру, если не околеешь и не полегчает, то… сразу беги. Понял?
 – Ага, понятно!
 – Ну ступай себе, нечего бога гневить. Тот рванул к выходу и на полпути остановился обернувшись.
 – А куды бихты, Фомич? До хаты, чим дали?
 – У санитарный пункт, сюда! Дурья твоя голова. – Тот обернулся и в дверях опять остановился.
 – Я там осьмушку овса, того…
 – Погодь. Лошади не кормлены, – Фока было уже поднялся с места, но в дверях показалась молодая женщина, гулящая вдова-солдатка Лизавета. Фока присел опять на место.
 – Мне нужен фелшар, – сказала она, не глядя на Фоку и держа впереди себя в руках узелок, от которого шел запах только что испеченного хлеба.
 – Я за него. Говори, что за беда, не занимай попусту время.
– Ха-х, – шмыгнула  посетительница и, собираясь выйти, из-за плеча. – Может, я по бабьему делу, а ты…
 – И так ясно, что по бабьему. Каков предмет, такое и дело. А впрочем и так понятно все с вашим «братом». Ты вот что, Лизавета! Возьми скатай небольшой комочек пряжи и промочи его хорошенько керосином. Одной рукой прикрой «воротца» и от самых створок до пупка хорошенько все промаж.
 – Да ты что, старый хрен, ошалел!
 – Вот народец. Ты ему избавление, а они тебя тут же хаять. Поживи с такими и сам того – хворым станешь.
Она с покрасневшим лицом шагнула вперед, положила узелок на край стола и, обернувшись поспешно молча вышла.
Опять в дверях показался тот же мужичок – Алексей Целик.
 – А, иду! – сняв халат, направился к выходу. – Лошади накормлены, – уже в сенях бормотал себе под нос Фока. За ним следом с торбой овса шагал мужичишка:
– От, Фомич! – задабривал он его. – Что значит при умном человеке и при нужном деле состоишь сразу в гору пошел, почетец и уважение.
 – Пустяки, – скромничает Фока, – тут что? Главное, практика. Они направились к привязанным к бричке лошадям.
 – Бывало, мы с Александром Ильичом на выезде… крестом богом просят… ну и помогаем.
– И он начал пересказывать какую-то историю, что еще больше укрепило его позицию «медика» в глазах селян…