Философия музыки

В воскресный летний день почтенные жители Лейпцига, заполнившие Томаскирху (одну из церквей города), слушали духовную музыку Баха. Лучи летнего солнца проникали сверху через узкие цветные стекла внутрь помещения и заставляли сиять золоченую оправу органа в гармонии со звучащей музыкой. Сам старый кантр (руководитель оркестра и хора) Иоганн Себастьян Бах сидел наверху за органом. Возле него расположились музыканты, играющие на струнных и духовых инструментах. И когда он поворачивал во время игры голову к оркестру, свет падал на его лицо, и всем было видно, как оно серьезно. Тут же находился небольшой хор, в котором пели женщины и мальчики, его ученики из школы св. Фомы….
«Музыка не должна быть только для развлечения, веселости, – говорил Иоганн Себастьян своим ученикам, студентам Лейпцигского университета, где руководил музыкальным обществом. – От музыки должна исходить облагораживающая человека сила.  Надо уметь слышать звуки и играть так, чтобы звучащие мелодии проникали даже в самое черствое сердце. В вашем возрасте, дети мои, надо думать уже о серьезных вещах. Вот вы! Пришли учиться, станете юристами, врачами, и желаете понять многое из того, что делается в мире, проникнув в его тайны. И музыка с неистовой силой открывает перед вами беспредельный мир мысли. Она завораживает глубиной философской мысли, величайшей правдивостью выражения человеческих чувств. В музыке заключено бесконечное богатство чувств и мыслей. Помните об этом, дети мои, всю свою жизнь».
Внизу на деревянных скамьях с высокими спинками сидят горожане и, затаив дыхание, слушают божественную музыку, сопровождаемую песнопением.
Первые звуки в ласковой интонации чуть слышно поплыли под сводами храма. Затем пошло повторение на разные лады одних и тех же коротких мотивов... Следом раздались минорные аккорды и зазвучали тягостные вздохи хора…
Опять слышатся вздохи все более и более глубокие. Наконец, остается только один басовый голос, который медленно удаляется – затихает. Только отзвучали одни голоса хора и музыки, как тут же подхватывают, на определенный интервал выше, другие отвечающие голоса. Несколько тактов божественной музыки, и вот послышались третьи голоса, в еще более высоком звенящем органном регистре……
Замер последний звук музыки, величественной как мир и взволнованный как душа человека, потрясенного величием мира. Бах с оркестром кончили играть. От услышанной музыки у присутствующих на душе было покойно-трогательно, и они от впечатления толпой, как в тумане, двинулись к выходу, и слезы заблестели на их глазах….
У Баха слишком независимый, прямой и вспыльчивый нрав. Он не умеет ладить в последнее время с настоятелями церквей, те осуждают его за импровизацию при музицировании во время прохождения службы. Играя на органе во время богослужения, он позволяет себе делать странные, непонятные для присутствующих вариации. Но при всем этом они все-таки сознают, что органист и музыкант он  незаурядный.
В жизни самого Баха радость и скорбь, свет и мрак  сменяют друг друга. Смерть уносит несколько детей его большой семьи. Те, кто остаются, подрастают и тоже музыканты, и он сильно обеспокоен их будущим. И он хочет понять и ищет смысл жизни  через музыку.
Настоятель храма, в котором только что закончился концерт, пастор Дитрих Бема знал Баха, когда тот только еще обосновался в Веймаре, небольшом городке, а он служил там пастором  во времена еще их молодости. И Дитриху Бему иногда приходилось защищать своего давнего приятеля от нападок, когда того вызывали на заседание консистории (церковный совет) за его вольные импровизации во время богослужения...
Когда все слушатели разошлись и остался только один персонал, приводивший помещение в порядок, Иоганн Себастьян сидел внизу за чашкой чая и думал про себя, что по-видимому, во время концерта, его, старого мастера, опять неожиданно обуяли смелые фантазии. И он не спеша встал и опять поднялся наверх к органу…
Несколько пробных аккордов несвязно прозвучали в восстановившейся тишине,…но затем плавно поплыли звуки, все набирая звучность сильнее и сильнее, потом неожиданно затихли, чтобы возродиться вновь…..
Пастор Дитрих Бема шел по тихому монастырскому саду, огороженному невысоким деревянным забором. Двор содержался в безупречном состоянии, везде порядок. И это радовало настоятеля храма. С утра его не было в храме, поскольку из-за концерта не было службы. Время склонялось к вечеру, но душистые на газонах цветы и травы, нагретые дневным солнцем, все еще благоухали в мягком летнем вечере. У кирхи поднимался  ветвистый разросшийся пышный боярышник, у ствола которого стояла старая деревянная скамья. На скамье сидит садовник - дворник и задумчиво слушал идущие из храма нежные завораживающие звуки органа, исключительные по глубине  трогающие душу. Пастор подошел к дереву, дотронулся до ствола, затем посмотрел на садовника, который прислушивался к волшебным аккордам органа. Он приподнялся при виде пастора, молча поклоном поприветствовал настоятеля, и тот только тогда увидел выступившие на его глазах слезы.
 – Что? Господин Бах играет?.. Вильгельм! – после недолгого молчания обратился к нему пастор, присев на скамью.
–  Нет, ваше преподобие, – он вытер слезы, – то господин Бах разговаривает с богом…
Помолчав и послушав музыку, садовник, откланявшись, ушёл. Музыка привела пастора в чувство благоговейного изумления, и он, встав, подумал: «Как я мелок по сравнению с ним».
Звуки органа постепенно стали стихать, когда пастор вошел в храм. Бах перестал играть и взглянул вниз на подошедшего к престолу пастора.
 – А, это вы, ваше преподобие! – голос у Баха не был звучен, а с надрывистой хрипотой, и поэтому ему в частых дискуссиях с настоятелем приходилось несколько повышать голос, чтобы быть услышанным,  подчеркивая этим свою правоту.
– А вы, как всегда, за инструментом. Сегодня отвели концерт, вечерней службы нет, шли бы отдыхать.
В голосе пастора, прирожденного оратора, послышался заискивающий оттенок.
Бах, повернувшись к органу, продолжил тихо играть, перебирая плавно клавиши.
–  С утра вас не было, Дитрих, – по-приятельски обратился он к пастору, – а  к вечеру решили… быть поближе к Богу, ваше преподобие!
На что настоятель храма, несмотря на колкость вопроса, решил ответить тоже по-дружески.
 – Вы хороший музыкант, Себастьян, я всегда об этом всем  говорю, но давайте прекратим этот разговор. Вы всегда становитесь невыносимым, как только речь заходит о Боге.
Нотки нарастания раздражения явственно слышались в ответе пастора, но он терпел не только из-за их приятельских отношений. Музыка, выходящая из-под его рук, выворачивала нутро.
 – Ну, конечно! – оторвался он от клавиш, – мы об этом уже много спорили и не стоит начинать сызнова. Даже учение Христа говорит о том, что «Царство божье внутри нас самих». Надеюсь, Вы этого не станете отрицать? Мы с вами расходимся во взглядах относительно того, в чем корень зла человеческих бед, ваше преподобие!
 – По-вашему он в недооценке человеческой жизни, господин Бах!
 – Он в недооценке человеческой, и главная причина всех человеческих бед – душевная болезнь под названием религия! Приучая людей к религии, вы тем самым в их глазах уменьшаете ценность человеческой личности.
 – Так зачем же вы служите в храме божьем?
 – Затем, чтобы через музыку разбудить в каждом прихожане своего Бога. Бог - это знание, мысль! Именно мысль не дает человеку покоя, и он ищет смысл жизни.
 – Возомнили себя Богом! Хорош, нечего сказать. Снизойдите «святой» на грешную землю. Спуститесь  вниз наконец, дружище!
На ироническое высказывание пастора Бах ответил тем же  по-дружески:
–  Спущусь, когда моя утроба затребует пищи или надо будет, простите, справить нужду.
–  Страшный вы человек, господин Бах, – уже серьезно отреагировал пастор на откровенное высказывание.
–  Я! Ну что вы, ваше преподобие! Я лишь пытаюсь понять свою сущность: кто и что я такое и для чего существую, пребываю и топчу эту грешную землю.
Он присел у органа и уже было коснулся клавиш, но потом моментально соскочил с места:
 – А, впрочем, вы правы, ваше преподобие! Я «страшный человек», ибо вместо покорности и любви к вашему мифическому Богу, ищу во всем ответа в себе. Хочу понять свою сущность, и мысль не дает мне покоя, и я буду ее искать, а не уповать на божью милость. И буду опираться на свою мысль, эту величественную и могучую органическую силу, присущую из живых существ только одному человеку. «Гомо Сапиенс»  - скотина мыслящая, ваше преподобие. Жаль только, что мысль человека не всегда направлена на добро, а больше на зло, отсюда грехи человека, ваше преподобие.
 – Вы утомили меня своими бреднями, господин Бах, а у меня завтра служба. Да вы!...дьявол во плоти: – воскликнул вдруг пастор.
– Я! – заискивающе Бах посмотрел на пастора. – Я дьявол?.. Я не призываю людей к Богу, я не повинен в их бедах, равно как и в радостях, я не заставляю их любить меня как вы заставляете себя, тем самым будто приближая их к всевышнему. И вообще, мое отношение к «высшей силе» больше скептическое, нежели что-то есть в этом материалистическое. А вы называете меня дьяволом?..
 – Юродствуете в божьем храме, господин Бах! Если вы не перестанете почтенно относиться к вере божьей, то я буду обязан, поймите, это мой долг перед господом, отречь вас от храма. Ибо музыка, идущая из-под ваших рук, когда вы изволили выразиться, ищете смысла своей жизни, разрушает веру простого человека в Бога!?
Настоятель явно в ответе слукавил. Сам иногда заслушивался чудотворными аккордами, когда руки музыканта касались клавиш органа, – божественного инструмента.
–  Моя музыка, ваше преподобие, идет не из рук, а от души моей и не разрушает веру, а призывает людей быть милосердными друг к другу…  Я все призываю всевышнего для разговора. Но он меня не слышит или не хочет со мной говорить. Вы не знаете почему, божий слуга? Я уже не словами - молитвами, а через музыку обращаюсь к нему, стараясь обратить «его» взор  на нужды земные – человеческие. Уже не играю, – он подсел к органу, – а кричу! – Он все сильнее стал давить на клавиши органа, и душераздирающая, тяжелая к восприятию музыка разливалась горечью по всему храму. Казалось: вот-вот поднимутся его своды и вырвется она  наружу.
– Но он не слышит меня, – продолжил Бах, – может, он спит, ваше преподобие! Давайте позовем его вместе. Ха-Ха-Ха.
 – Безумец! – прокричал пастор. – Господи, прости его заблудшую душу. Он не знает, что творит. Ищет в музыке утешение, а вышло помутнение рассудка. Бах оставил клавиатуру – музыка затихла.
–  Утешение и зависимость от грехов наших нужно не замаливать, а искать в себе, ваше преподобие! Я сам пробуждаю в себе Бога и этим служу народу, чтобы и они поверили в существование каждый своего «бога» внутри себя, чтобы течение мысли человеческой перерождалось в земные дела. Бог – это сам человек!? Только ему, человеку, дано понять, что происходит в мире, опираясь не на веру в Бога и его всеобщую какую-то мифическую благодать господнюю, а на свой разум, – несущий мысль! Нет высшей силы, чем знание человека. Значит, он и есть сам Бог!? А вы своими проповедями заставляете людей верить в мифическое существо – «Бога», во что-то, что не может быть материализовано,  а, следовательно, и нет иной души – ее не существует.  Душа только в человеке. Из-за этих немых и бездушных богов, которые вы лживо проповедуете, ваше преподобие! Народ терпит столько мук…
Пастор был потрясен откровенным высказыванием Баха настолько, что не мог вернуть себе душевного равновесия. И это он, пастор! – божий проповедник.
 – Вы несносны, господин Бах, –  дрожащим голосом тихо произнес он. – Вы злоупотребляете моим дружеским доверием к вам, – как можно мягче продолжил он. – Я вам позволил находиться в храме вне службы и репетиций с хором, чтобы вы своими сочинениями радовали нас, а вы в музыке ищете, как бы подвернуть сомнению веру в Бога. Занятие, не достойное истинного христианина. Покайтесь, друг мой. Господь всемилостивый! Сердце разбитого и сокрушенного не отвергнет.
 – Мне не в чем каяться, ваше преподобие. Я ищу истину, и музыка вдохновляет меня на это.
–  Довольно!  Сжальтесь  надо мной… Мы с вами два старых уже человека и, ни к чему нам раздоры. Пусть каждый из нас несет свой крест, как может.
 – Что у нас разные пути, это вы верно подметили, ваше преподобие, – как можно серьезнее ответил Бах, и его пальцы тихо коснулись клавиш органа.
 Их души успокоились, когда зазвучали первые аккорды, потому что в нежных звуках зазвучала жизнь…
Утром следующего дня Иоганн Себастьян Бах от своего двухэтажного дома по узким улочкам старого Лейпцига направился к храму, чтобы убедиться, все ли готово по части музыки к вечернему богослужению. Во дворе садовник занимался своим делом, приводя в порядок клумбу. Увидя идущего к храму Баха, почтенно-уважительно поклонился великому мастеру.
 – А, Вильгельм! Доброго дня, приятель. Их преподобие еще не в мессе?
 – А вы разве не знаете, господин Бах!
 – Нет! А что?
 – Их преподобие в ударе – разбил паралич. Худо дело, уже призвали к нему Епископа.
Эта новость тяжким грузом легла на плечи. Подойдя к заветной скамье под боярышником, он долго сидел, глядя прямо перед собой…
«Что ж, это еще раз подтверждает мои убеждения, что Бога нет – сам человек и есть Бог!?» - он встал и направился в храм. 
Через несколько минут под сводами храма в ласковой интонации чуть слышно поплыли первые звуки органа. Затем они с каждой минутой становились все сильнее и вырвались из храма  наружу.
Музыка величественная, как мир, разлилась горечью, волнуя душу человека, – потрясенного величием мира…