Нравоучитель. Рассказы о деревне

Валентий Лупанович был человеком очень своеобразным. Он переезжал из деревни в деревню, обживался там за год-два, а потом разбазаривал своё хозяйство, и с нехитрым скарбом, умещавшимся в одну телегу, двигался дальше.

Каждый раз плакал, уезжая. Каждый раз прощался, как с родными — и с людьми, и с местами, и с собаками... Про места не скажу, а вот люди, да и некоторые собаки, крестились разными частями тела, на его удаляющуюся телегу. И молились потом, чтоб, не дай, боже, не вернулся, паскуда.

Очень своеобразный человек. Очень.

Птиц разводил: гусей, кур, индюшек... Раздавал потом. Менял на мясо, потому как резать не мог — рука не поднималась. Отчитывал всех и вся. Презирал людей ужасно: все дураки. Всех подряд учил и поучал: как картошку окучивать, как помидоры подвязывать, как крыльцо ремонтировать, как корову доить. По его мнению, никто ничего не умеет, один он — красавец писаный, умный да разумный, тьму деревенскую сейчас жизни обучит.

Наши мужики, кто на базар в посёлок ездил, слыхали про него уйму баек: и до инфаркта он доводил местных жителей, и проходу не давал некоторым, со своими нравоучениями. У какого-то старика, доходяги, сарай ему не понравился — больно хилый, так он раскидал этот сарай. Старик плакал, а этот гад его за лень отчитывал. А какая у него лень — ему за девяносто лет, у него две контузии?! Уж и били этого Валю Лупаныча в иных деревнях, и забор поджигали, и байкотировали, и обезглавленных кур на крыльце оставляли — он всё сносил. Ругался, кричал, над курами — даже плакал, но поведения своего не менял. Оскорблял и молодых и старых, гадости всякие делал, заявлял, что пользу обществу прогнившему приносит, спасает людей от тупости и невежества. И уезжал не потому, что его довели, а потому что сам так решил — надо двигаться дальше, мир спасать. Кто, если не он? Говорили ещё, будто ему нравится прощание. Ради того, чтобы распрощаться, он и приезжает. Ещё говорили, что он места своего найти не может, вот и блуждает по всему краю. Ни семьи, ни своего угла у него нет. А он настаивал, что проповедует труд и старание, а гонения терпит от злых людей. Сердобольные бабки прозвали Валентия мытарем.

И вот этот Мытарь добрался до нас. Не лучшая новость. Хлебом, солью его, конечно, не встречали. Насупились все, кто-то любопытно вытаращился, а собаки, как знают, что враг прибыл — лают, раздираются.

Пообщался гость с председателем, занял избу на окраине, начал землю вскапывать — время вполне подходящее, весна на дворе. У нас брошенные огороды сидератами засажены, чтоб земля не пропадала, так что первые урожаи бывают хорошими. Заморозки ещё будут, в грунт сажать рано, а копать — самое то.

Первый инцидент случился через несколько дней. Мытарь кое-как обосновался и ходил по деревне, заглядывая за каждый забор, в каждую калитку. У дома Райки-вдовы собрались несколько жителей, посудачить о том, о сём... Подошёл Валентий:

— Ну, здравствуйте, граждане. О чём беседу ведёте?

Наши переглянулись. Райка говорит:

— Да вот, обсуждаем, что воды весной мало. Осень сухая стояла долго, а потом морозы ударили, так что земля нынче всю воду вобрала.

— Воды мало от того, что снега мало, вот и всё.

— Как же, мало? Все дома по окраине под крышу замело. У тебя, вон, заметил, небось, с северной стороны и стёкла выдавило сугробами. Как же, мало? Нет, зима была снежная.

— Я Вам, сударыня, не ты-каю, и Вы потрудитесь говорить цивилизованно. Хоть и глушь, деревня, а общаться надо бы по-человечески, уважительно.

— Слышали мы про тебя, не больно ты кого уважил...

— А, потёмки! — раздражаясь, махнул рукой Мытарь, — кого уважать-то? Глупую бабу, которая сугроб увидела, и уже выводы делает?

Мужики напряглись:

— Слушай, Валентий, ты бы не хамил. У нас глупых баб нет. А Раиса ещё и с образованием. Она в колхозе председателем была, за урожайность ржаных полей отвечала...

— И как, была урожайность?

— А то.

— Оно и понятно — дуракам везёт, дурам — тем паче.

Короче, послали Валентия, по добру, по здорову. Он фыркнул и пошёл к своему дому, по пути заглядывая в чужие дворы. Противный тип.

— Одна надежда, что он тут не задержится, — сказала Рая.

— Да уж, его ведь, как клеща, не вытащишь. Не драться же с ним, чесслово... Сколько ему лет?

— Председатель сказал, пятьдесят с копейками.

— А выглядит на все сто.

— А брюзжит на двести.

— Такие грымзы изнашиваются быстро, а живут долго. Он на пятьдесят-то лет, наверное, лет двадцать назад выглядел... А ещё нас всех переживёт.

В другой раз Валентий привязался к бабке Серафиме: у тебя, говорит, все куры подохнут. Она старая уже, впечатлительная, сразу в слёзы. Хорошо, мимо девки проходили, Вера и Лада, они как начали Мытаря костерить, Серафима за них сразу спряталась и слёзы утирает. Вера её обняла, и чехвостит негодяя, на чём свет стоит. А тот огрызается:

— Ты, нетель сопливая, будешь ещё в разговоры встревать?! Твоё дело — молчать, и глаза долу!

— Ты при домострое ещё мозги растерял, козлина приезжая?! — кричит Лада, — по какому праву ты людей поучаешь?! Может, дел у тебя нет?! Забор поставил, огород разбил, стёкла в доме поменял?!

— Иди домой, займись работой! — подпевает Вера, — Нечего хорошим людям головы морочить!

Тут и постарше бабы потянулись на улицу, Валентия никто и не слушает: раз наши кричат, значит, есть на то причина. Не сумел он оправдаться, пошёл прочь, гордо  вскинув голову, опять заглядывая в чужие дворы, по привычке. А из-за забора ему кусок грязи в гордую морду — хлоп! Он остановился было, а оттуда как начали грязь кидать! Мытарь не успел глаза продрать, а его уже всего залепило. Не выдержал, побежал.

А из-за забора двое выглядывают, брат с сестрой, Вася и Фима. Им уж за восемьдесят обоим, а смотри ты... Хулиганы. Они в родительский дом два года назад съехались, так как остались совсем одни. Им много не надо, а всё пригляд друг за другом имеется. И полегче, вдвоём-то.

Вышли они из калитки, смущаются. Серафима, сквозь слёзы, улыбается — все заступились за неё, так и жить легче. Стоим мы толпой, обсуждаем случившееся.

— Чего он к вам привязался?

Вера объясняет:

— Тётю Симу довёл! Мы идём, она плачет, а он над ней, как стервятник нависает, орёт: подохнут твои куры!

— Сим, а почему подохнут-то, сказал?

— Сказал, — трясётся бабка, — ты говорит, дура старая, не можешь курятник нормальный сделать. У тебя, говорит, окон нет, а в стенках — щели. Воздуха мало, а сквозняк гуляет. Застудишь да задушишь курей-то, все подохнут.

— Ну, пошли, поглядим твой курятник. Когда его уделывали? В позатом году?

— Да, Игнатий, дай ему бог здоровья, всё мне тут перестроил.

Прошли во двор, осмотрели снаружи, заглянули внутрь — добротный птичник. Куры сидят толстые, откормленные, яица в чистых гнёздах белеют, свежая солома на полу... Просторно. Воздуха — хоть задышись. Ветер не гуляет. Чего привязался, хрыч неугомонный? Только зря бабулю пугает.

Вечером у Райки снова обсуждали случившееся:

— Вот, ругали молодёжь, когда-то, мол, дерзкие они, а смотри, как сегодня за Серафиму молодые заступились... На душе тепло от наших девок.

— Да, им нынче палец в рот не клади.

— За словом в карман не лезут!

— Оно и не плохо. Прошли бы молча, так этот ирод до припадка бы старуху довёл.

— Вот ведь видит, что она ему не ответит, что слабая женщина, доверчивая, вот к ней и цепляется... Шёл бы к Игнату про курятники-то рассуждать! Он бы ему быстро сквозняк показал!

— Он просто трусливый бес.

— Так и есть, только трусливый и может липнуть к слабым. Ох, девчонки наши, ох, молодцы!

— Надо приглядывать за Мытарем. Не дай бог, пострадает от него кто. Вася с Фимой, например. Он теперь на них зуб имеет.

Неделю Валентий сидел дома: латал забор, менял стёкла, оформлял грядки. А там и время посадки подошло. Короче, занят был, с утра до вечера. Кто-то говорил, что у него по избе цыплята бегают. Видать, собрался разводить птичий двор. У жителей деревни своих забот — море, не до мытарей нам... Всё утихло, успокоилось. Живём.

Как-то, уже под Троицу, смотрю — гуляет наш новый сосед по улице. Ну и, конечно, во все дворы заглядывает. Он иначе, видимо, ходить не может. А я шлангом поливаю кусты да деревья. Стою на шланге, жду, когда подойдёт. Он только рыло за забор, а я ему — студёную водичку в морду. Думаю, заорёт, но нет — убежал вперёд по улице, а потом по другой стороне, короткими перебежками обратно вернулся. Видимо, решил, что случайно всё получилось.

А позже он припёрся в дом к старикам, тем самым, брату с сестрой. Пришёл, как барин к крепостным, не стучась, копыт не вытирая. А туда же: "Надо цивилизованно!"... Чья бы корова мычала...

— Как-то плохонько живёте, старики. Что, детей там, внуков, не имеете?

— Пошёл отсюда, татарин! Нам перед тобой ответа не держать! — огрызнулась Фима.

— А ты чего такая злая, ведьма? От одиночества? К тебе гость пришёл. Не татарин, между прочим, свой... Давай, стол накрывай, или вы тут, в глуши, гостеприимства не знаете? Или мужик твой уже и не мужик — смотрю, две койки у вас, не супружеское ложе? От того ты злая, карга старая?

Фима Ваське мигнула и шасть — в заднюю дверь. А Вася, видно, намёк понял, взял кочергу и встал перед Валькой:

— Ты, гнида паршивая, не приглашён, а потому, вали-ка отсюда! Или не знаешь, что незваный гость хуже татарина? С тобой баба, как с умным говорит, а  если ты дурак, так я и кочергой помогу додуматься!

Валя даже, будто, обрадовался. Спокойный такой стал, расслабился, улыбается. И идёт на Васю медленно, нехорошо так идёт.

— Тебя, старого маразматика, приличиям батька не учил? Ну, так я научу. Учиться, говорят, никогда не поздно...

И руку потянул, уж неизвестно, зачем. Может, схватить хотел Василия, может, замахнуться, а, может, и нос почесать, да только из задней двери вылетел Аркан — огромный пёс, кавказкаская овчарка, Фимой отвязанная и в дверь засланная. Аркан гавкать не любит. Вася про него говорит: "Этот пёс — человек дела". Правильно говорит. Он эту вытянутую руку мог бы пополам перекусить, но научен нежностям, а потому просто пожевал и бросил. И плечо пожевал. И ногу. Старики Аркана отозвали, а Валентий посередь избы голосит на всю деревню, конечностями дрыгает. Тогда Вася огрел его, всё-таки, кочергой, и говорит:

— Считаю до трёх. Если на счёт три твоя задница ещё будет в этом доме, я забуду, что команды знаю. Фимка собаку спустит, и поминай тебя, ханурика, хотя никто и не помянет...

Опомнился Валентий, и раза ждать не стал, выскочил. Старики Аркану сразу курицу ощипали — спаситель какой! Отблагодарить надо. А Валентий побежал по улице, хватаясь за прохожих: помогите, мол, там старики из ума выжили, монстра на людей натравливают! А прохожие — полтора человека на всю дорогу —  отпрыгивают от него, огрызаются, обещают ещё и своих спустить, и лично поддать. Никто Валентия не пожалел.

Три дня Мытарь сидел дома — раны зализывал. Потом запряг свою лошадёнку и поехал в райцентр. Жалобы писать. Вернулся с участковым, но мы готовились к их приезду. Все, как на духу, объяснили, что лезет приезжий гость за чужие заборы, вяжется к людям с разговорами не нужными, нарушает всяческие границы без малейшего спроса, вот и случилась такая оказия, что Аркан на него набросился. Все жители подписались, что собаки у нас по улице не бегают, а потому приезжий житель и не знает толком, у кого они есть. Знал бы про Аркана, не полез бы к старикам. А он не знал. И старики не знали, что он припрётся. Приглашали бы, привязали бы собаку, но они не приглашали. Мало того — они выгоняли, а он скандалить начал. Вот пёс на шум и среагировал. Собака всё правильно сделала: ей назначено территорию и хозяев охранять, она тем и занимается. Участковый объяснения все собрал и откланялся. А Валентий, злой, как чёрт, пошёл к своему дому, а у него во дворе Аркан сидит. Розовый язык, размером с Валино лицо, вывалил, и сидит. Глядит маленькими глазками из косматой шерсти. Валя попятился, а заорать боится. Чувствует, в спину что-то холодное железное упирается, а обернуться не может — псина уже с лапы на лапу переминается в нетерпении, повернись-ка к ней спиной... Стоит Валя, молчит. От страха голову стянуло. Вася ему кочергой в позвоночник ткнул по-хорошему и говорит:

— В следующий раз, с ружьём караулить буду. Ещё раз за чужой забор сунешься, неважно — к кому, мы тебя тут и закопаем. Ни один участковый не найдёт... У нас тут — глушь, деревня... Сам понимаешь.

Мытарь, всё-таки, обернулся, а за ним — Вася с кочергой и Фима рядом. А за их спинами — все мы, кто по-активнее, покрепче: и я, в сторонке, налегке, и Игнат с топором, и девчонки наши, с вожжами, и баба Нюточка — большая женщина, три двойни родила, со сковородой чугонной стоит, и Петька, с оглоблей, и жена его, Манька, с косой-литовкой, и ещё народ... Тут уж Мытарь от нас начал пятиться, и про пса забыл, с перепугу. Когда мимо Аркана проходил, тот ему холодным носом в руку ткнулся, так Валька взвизгнул и в избу бросился.

Так и живём. Седьмой год уже.

Васькин внук нам тут двух новых псов привёз. У него питомник свой, он овчарок разводит — кавказских, немецких — фестивальных и рабочих. А жена его — кинолог. А у Фимы внучка с ними работает, тоже кинолог. А муж этой внучки служит в военной кинологической службе. Короче, основательно собаками занимаются. Аркан своё уже отслужил, его когда-то по ранению списали, вот он и оказался у стариков, на достойной пенсии. А когда старики родне похвалились, что пёс их защитил от лихого человека, задумались, поговорили с местными, и вот — привезли двух молодых псов. Обученные, послушные, но злые, заразы — даже соседи с опаской их обходят. Живут они в разных концах деревни, один пёс у Нюточки, вторая — девочка, немка — у родителей Игната, прямо рядышком с Серафимой.

Валька-мытарь живёт, огородом занимается, цыпочек всяких разводит, индоуток где-то раздобыл. Надо согласиться, птицы у него знатные — откормленные, здоровые. Тут уж не отнять. Он их Игнату меняет на тушёнку. Игнат рубит, а жена его тушёнку варит. Готовым продуктом рассчитывается с Валькой. А много ли ему надо? Он, считай, на картошке с тушёнкой и живёт. Ну, ещё кабачковую икру сам крутит, соленья всякие. Меняет на что-то нужное, типа крупы или приправы. Пару раз в месяц в райцентр ездит на своей лошадёнке — закупиться чем, или своё продать. Там, в центре, частенько скандалит с кем-нибудь, бывало, битый приезжал, но никто его не спрашивал — что случилось, а сам — не хвастается. У нас он по чужим дворам не шастает. Бывает, с кем заговорит — всегда вежливо, на Вы, с улыбочкой, а как начинает советовать или навязываться — все разбегаются по домам и двери на засов. И бегают от него потом, по неделе, пока не угомонится. А как угомонится, так он уж сам не подходит. И опять всё тихо, мирно.

Бывало, ругались. Да и сейчас риск остаётся. Мытарь неисправим — в нём копится эта жажда, поставить всех на место, и прорывается периодически, но тут уж сразу люди шум создают. Если он к той же Серафиме, или к Ладке вяжется, они сразу в крик, и тут, как по команде, соседи все дела бросают и бегут, и собак спускают. У нас эта схема уже отработана. Валька сразу руки вскидывает, улыбается, и как пленный стоит, пока всё не утихнет. А утихнет — мимо молчащих людей, мимо собак, глядящих пристально, мимо немых заборов — так и идёт, улыбаясь, с поднятыми руками. А потом опять всё хорошо. Мы живём, как нам надо, а Мытарь в огороде копается, птиц откармливает.

И ведь, что интересно — от нас он так и не уехал. Обосновался прочно. Уже договорился с Кузьмой о покупке новой лошади через пару лет. Когда она подрастёт до рабочей кобылы. Кузьма предупредил: будешь плохо холить — заберу и денег не отдам, Валька не спорит. Знает, что он тут под пристальным наблюдением всей деревни.

Может, это ему и нужно было, чтобы его, хоть так, заметили? А, может, он нам послан, чтобы мы дружнее жили, защищали друг друга? У нас такого не случится, чтобы какой-то хмырь у старика сарай раскидал...

А, может, он больной, и у него совсем крыша съедет, и он что-нибудь учудит, совсем безумное? Не знаю, поживём — увидим. Главное, бдительность не терять и держаться вместе.  *